Он взлетел вверх по лестнице с неуловимостью тени. Он и был теперь тенью, окруженною трепетавшими языками оборванной одежды. У Мэгира не осталось ни намека на спасение. Даже такого желания у него не осталось. Защищаясь чисто инстинктивно, он пытался произнести какие-то слова оправдания, когда единственная оставшаяся у Ронни рука, обернутая полотном материи, схватила его за горло. Мэгир рефлекторно перехватил ее. Тщетно: рука Ронни быстрой змейкой проникла в сотрясаемую судорогами гортань и, разрывая пищевод, поползла к желудку. Мэгир чувствовал ее там: она переполняла его страшной иллюзией сытости, словно от сильнейшего переедания. Рука сотрясала стенки его желудка, стремясь схватиться за трубку кишечника. Мэгир был еще жив. Он не успел умереть от удушья – так быстро все произошло. Он не понимал, чего добивался Ронни. Он лишь чувствовал, как тот копался в его внутренностях все глубже, все ниже. Наконец он мертвой хваткой вцепился в основание прямой кишки. И тогда, когда прочным кольцом оказалось стянуто все, что только можно было удержать, Ронни вытащил руку.
Она проделала этот путь быстрее, но для Мэгира бесконечно долго. Он стенал от страшной боли рвущихся внутренностей, от их удушающего потока через горло. Весь мир, скрытый в его теле, оказался теперь снаружи. Он был покрыт смесью из желудочного сока, кофе, крови и желчи.
Ронни потащил его за собой. Наверх. Еще выше. Живот, лишенный всякой упругости, захлопал по спине. Притянутый за хвост собственных внутренностей к верхней ступеньке, Мэгир был сброшен вниз. Он оказался там, где все еще стояла его дочь. Голова мертвого Мэгира была обмотана кишечником.
Ребенка, казалось, эта сцена ничуть не встревожила. Но Ронни знал: дети часто скрывают перед взрослыми свои настоящие переживания.
Работа выполнена... Дрожащий при каждом шаге, он начал спуск вниз. Малышку все же стоило успокоить... Если это возможно. Он попытался размотать закрутившуюся руку, чтобы быть способным на какое-то подобие человеческого прикосновения. Он дотронулся ею до руки ребенка. Она молчала... Все, что он мог сделать, – уйти из этого дома. Уйти с надеждой, что она когда-нибудь забудет этот кошмар.
Трейси осталась одна. Она поднялась наверх, чтобы найти мать. Ракель оставалась безразличной к ее расспросам. И человек, лежавший на ковре у окна, тоже. Но у него была одна вещица, которая буквально очаровала ее: толстенькая красная змейка, зажатая в раскрывшихся штанах. Трейси засмеялась – слишком маленькой и безобидной показалась ей эта штучка.
Ее смех не прекращался долго... Даже тогда, когда в доме появился инспектор Уолл. Он снова опоздал. Как полицейскому, ему надлежало констатировать совершенное преступление. Но как человеку, ему вовсе не хотелось бы присутствовать на этой частной вечеринке.
* * *
Саван Ронни Гласса все еще находился в исповедальне Собора Святой Марии Магдалины. Он был истрепан и изорван до неузнаваемости. Ронни не обнаруживал – ни в нем, ни в себе – других желаний, кроме одного: оставить свое раненое тело. Покинуть его навсегда – он уже не в силах больше оживлять неодушевленное. Он хотел исповедаться. Он страстно желал этого: рассказать все Богу Отцу, поведать обо всем Сыну, раскаяться перед Святым Духом во всех своих грехах. Грехах, которые он совершил; грехах, которые он держал когда-то в мыслях, но патер Руни не приходил. Тогда Ронни решил сам найти его.
С этой мыслью он и открыл дверь исповедальни. Собор был почти пуст. Кто пойдет сюда в эти вечерние часы? Пока у людей есть еда, которую надо приготовить; любовь, которую можно купить; жизнь, которую необходимо прожить? Кто увидит здесь Ронни? Лишь склонивший голову неподалеку от исповедальни грек-цветовод. Лишь он один видел белую фигуру, которая, пошатываясь, приближалась к молельной. Она показалась ему богохульствующим подростком, нахлобучившим на голову грязную простыню. Цветовод, ненавидящий неуважительное отношение к Творцу, хотел отчитать его. Он хотел рассказать ему, что в храме Божьем не следует юродствовать и изображать из себя несчастного нищего.
– Эй, – громко крикнул он.
Саван повернулся, чтобы посмотреть на этого человека. Впавшими глазами, казавшимися огромными дырками, продавленными в теплом тесте. Грек застыл в немом оцепенении – столько печали и удрученности было во взгляде.
Ронни попробовал открыть дверь молельной. Заперта. Он бился в нее изо всех сил, но никто не отворял.
– Кто там? – послышался наконец испуганный голос патера.
Ронни ничего не сказал. Он не знал, что ответить на этот вопрос. Ему оставалось лишь биться в дверь. Словно привидению.
– Кто там? – в голосе отца Руни было теперь больше взволнованности.
«Исповедуй меня, – хотел сказать Ронни, – Исповедуй, ибо я согрешил».
Патер Руни был занят фотографиями для личной коллекции. С ним была его недавняя знакомая – Натали. Избалованная и легкомысленная девица, говорили ему. Патер Руни не видел ничего похожего. Чистый ангел, чистая невинность... Четки на шее волнообразно окаймляли выпуклости ее груди. Ему казалось, что эта девушка недавно покинула монастырь.
Ручка двери перестала дергаться. Ну вот и хорошо, подумал патер Руни. Придут потом, если я им понадоблюсь. В этом мире нет ничего неотложного. Кроме...
Ронни пошатываясь пошел к алтарю. Наконец он смог преклонить перед ним колени.
Цветовод поднялся на ноги в негодовании: безусловно, этот парень был пьян. Теперь его не могла остановить внушавшая страх маска негодяя. Бормоча под нос какие-то непонятные гневные греческие слова, он подошел к склонившейся фигуре и схватил ее за грязную накидку.
Но под ней не оказалось ничего. Абсолютно ничего.
Он ощутил легкий трепет материи в свое руке. Трепет жизни... Издав сдавленный крик, он заметался в неистовом трансе от только что виденного. Наконец оказавшись у выхода из храма, он исчез, грозно сверкнув глазами в сторону алтаря.
Саван лежал там, где его бросил грек. Неподвижно и сморщенно. Изнутри смятой громады смотрел Ронни. Он видел только сияние алтаря, казавшееся ему лучистым и сверкающим. Даже среди сверкавших ярким мерцанием свечей. Здесь, у его подножия, он и решил попрощаться со своим телом. Не причащенный никем, но спокойный и не страшащийся осуждения, дух Ронни покинул свое измученное тело.
* * *
Час спустя патер Руни покинул молитвенную. Его сопровождала Натали. Уверенной и целомудренной походкой она направилась к выходу. Патер провожал ее. Он шел немного сзади. Попрощавшись с девушкой у ворот собора, он повернул обратно. Глянул украдкой на помещение исповедальни – там было пусто. Святая Мария Магдалина тоже была одной из забытых женщин.
Возвращаясь обратно в приподнятом настроении, он заметил у алтаря саван Ронни Гласса. Он лежал, распростершись на ступенях. Просто кусок грязной материи, запачкавшей пол мутными пятнами. Ничего – их еще можно стереть.
Он поднес саван к лицу и сделал глубокий вдох. Тысячи ароматов: эфира, пота, человеческих внутренностей, разбитых желаний, душистых цветов и горьких потерь. Пахло восхитительно. Пахло пестрыми толпами с Сохо. Чем-то непостоянным и, поэтому, всегда возбуждающе новым. Таинство само пришло сюда, на ступени этого алтаря. Таинство этой жизни, отмеченной страшными преступлениями, столь ужасными, что всего запаса Святой воды не хватит, чтобы отмыть ее грехи. В этой вещи не осталось ничего непорочного – оставалось только обо всем узнать.
Патер Руни поднял саван.
– Пойдем... Ты расскажешь мне свою историю, – произнес он, гася ритуальные свечи. Пальцы не чувствовали жара их огней – они были объяты другим пламенем.
Козлы отпущения
«Scape-Goats», перевод О. Лежниной
Эту безжизненную груду камней, на которую швырнула нас волна прилива, островом называть не стоило. Слишком большая честь для этого проклятого места. Остров должен быть оазисом в море: зеленая трава, всякая живность, мир, спокойствие и прочее в этом роде. Здесь же – ни птичек в воздухе, ни тюленей в воде... право же, единственное впечатление от такого месте вы сможете выразить так: «Я был в самом сердце пустоты – и выжил».
– На карте его нет, – произнес Рэй, отмечая ногтем тот участок, где мы должны были, по его вычислениям, находиться. Абсолютно ничего, пустое место, ровная голубая гладь океана. Не только птицы, но и картографы проигнорировали этот так называемый остров. Рядом с ногтем Рэя две стрелочки обозначали подводные течения, что должны относить нас к северу. Две крохотные полоски на голубой поверхности океана, столь же пустынной на карте, сколь и в жизни.
Джонатан возликовал, как только обнаружилось, что наше пребывание в этой дыре – вина картографов, а не его. Островок нигде не обозначен, стало быть, Джонатан не может нести ответственность за то, что мы были вдруг выброшены на камни, которых по идее и быть-то не должно. Он счел себя полностью оправданным, и трагическое выражение его лица сменилось удовлетворенным, едва не ликующим.
– Можно ли, – восклицал он, – избежать опасности, которая не обозначена в картах? А?
– Можно. Если у тебя глаза на месте, – буркнул, Рэй.
– Но это произошло так неожиданно, Рэймонд, ей-богу. В тумане ничего не было видно, и когда я обнаружил, что впереди что-то есть – нас уже швырнуло на берег.
Да уж, происшествие и правда было непредугаданным. Случилось это в тот момент, когда я готовила завтрак. Ни Анжела, ни Джонатан не выражали особого рвения в области кулинарии, и завтрак как-то незаметно сделался моей обязанностью. Впрочем, неважно... так вот, я возилась с едой, когда вдруг «Эммануэль» дернулась и, проскрежетав днищем по каменистому берегу, остановилась. Несколько секунд полной тишины подчеркнул начавшийся галдеж. Когда я выбралась на палубу, Джонатан идиотски улыбался и разводил руками, всем видом демонстрируя непричастность к случившемуся.
– Понятия не имею, что произошло! Только что все было о'кей – и вот ... рраз!
– Черт бы взял это все... – это Рэй выбирался из каюты, натягивая джинсы. Выглядел он после ночи с Анжелой прескверно. Я имела сомнительное удовольствие всю ночь слушать ее оргазмы. Времяпрепровождение не из лучших.
– Понятия не имею... – начал Джонатан свою защитную речь сначала, но Рэй заткнул его с помощью нескольких отборных словосочетаний. Я удалилась с палубы и, прислушиваясь к ссоре, не без удовольствия отметила матерный возглас Джонатана – возможно, Рэй потерял самообладание настолько, что разбил противнику нос. Его великолепный крючковатый нос.
Кубрик был похож на помойку: от резкого толчка все, что могло бы стать завтраком, оказалось на полу. Теперь все вокруг было измазано месивом из яиц, ветчины и тостов. Вина Джонатана, он пусть и убирает. Я налила себе стакан грейпфрутового сока и, подождав окончания шума, поднялась на палубу.
Рассвет был всего пару часов назад, и туман, который скрыл от Джонатана остров, все еще окутывал солнце серой дымчатой пеленой. Если сегодня будет все так же, как и вчера, как и всю неделю, что мы провели в плавании, днем будет очень жарко. И по раскаленной палубе невозможно будет пройти босиком. Но сейчас, когда утренний туман был все еще густым, я замерзла в своем бикини. Здесь совершенно неважно, в чем ты одет – все равно никто не увидит, а загар приобретаешь великолепный...
Но теперь мурашки бегали у меня по коже, и разумнее было бы найти свитер. Хотя ветра не было, с моря тянуло холодком. Здесь все еще ночь, подумалось мне, беспредельная, бесконечная ночь...
Натянув свитер, я снова поднялась на палубу. Рэй склонился над разбросанными картами, тщательно их исследуя. Его спина шелушилась от солнца, а залысина, которую он пытался скрыть грязно-желтыми прядями, была явственно видна. Джонатан, потирая нос, разглядывал берег.
– Боже, ну и место! – произнесла я. Джонатан взглянул на меня, пытаясь выжать из себя улыбку. Бедняга, он не расстается с иллюзией, что его обаяние способно заставить черепаху вылезти из панциря. В его оправдание приходится признать, что находились женщины, которые таяли от одного его взгляда. Я к их числу никогда не принадлежала, и это бесило его. На мой взгляд, этот еврейчик слишком слащав, чтобы считать его красивым. Мое равнодушие для Джонатана было тем же, чем красная тряпка для быка.
Снизу донесся сонный голос: к нам пожаловала Анжела. Она, вытаращив глаза, озирала местность. Физиономия, опухшая от избытка красного вина. Всклокоченные волосы. Наготу она стыдливо прикрывала полотенцем.
– Что случилось, Рэй? Где мы?
Рэй нахмурился и, не прерывая своих расчетов, ответил:
– Все, что я могу сказать, это что наш навигатор – тупой мудила.
– Я не знаю, как это вышло... – запротестовал Джонатан, явно рассчитывая на проявление сочувствия со стороны Анжелы. Его не последовало.
– Но где мы?!
– Доброе утро, Анжела, – произнесла я. Ответа не последовало.
– Это что, остров? – задала она очередной идиотский вопрос.
– Конечно, остров. Но понятия не имею, какой именно, – ответил Рэй.
– Возможно, Барра?
Рэй поморщился:
– Мы довольно далеко от Барры. И если ты дашь мне восстановить наш путь...
Восстановить наш путь. В море. Ну и идеи у него подумала я, разглядывая берег. Сложно было предполагать каковы размеры острова: туман скрывал все вокруг. Возможно, где-то среди этих серых камней есть человеческое жилье.
Рэй поставил на карте в том месте, где мы должны находиться, точку. Затем спрыгнул на берег и критически огляделся. Скорее для того, чтобы избежать общества Анжелы, чем зачем-либо еще, я к нему присоединилась. Камни были скользкие и неприятно холодили мои босые подошвы. Рэй похлопал «Эммануэль» по борту, подошел к носу, нагнулся и стал рассматривать обшивку.
– Надеюсь, пробоины нет, – произнес он, – но я не уверен.
– Нас поднимет прилив, – заявил Джонатан, становясь в одну из своих картинных поз – руки на бедрах. – Мы всплывем. Ничего, – он подмигнул мне, – все будет о'кей.
– Дерьмо всплывает, – прорычал Рэй, – такое, как ты.
– Мы позовем кого-нибудь, кто нам поможет.
– Скажи еще, где ты возьмешь этого «кого-нибудь», кретин.
– А вот через часик туман рассеется, я пройдусь по острову, поищу людей.
На этом Джонатан удалился.
– Я сделаю кофе, – вызвалась Анжела.
Зная ее, не трудно догадаться, что эта операция займет час-полтора. Можно пойти прогуляться. Я побрела по берегу.
– Не уходи далеко, любовь моя ! – крикнул Рэй.
– Конечно.
«Любовь моя», – сказал он. Просто обращение. Два слова, не означающие ничего.
Солнце начало припекать, и я сняла свитер. Груди от загара стали коричневыми, как орехи. Подходящее сравнение: и размер примерно такой же... Ну и ладно, нельзя обладать всем сразу. Зато у меня есть парочка извилин, иногда неплохо работающих. Чего не скажешь об Анжеле, здесь ситуация обратная: бюст порнозвезды и мозги курицы.
Солнце все еще не выбралось из тумана окончательно, и его лучи, просачивающиеся сквозь сизую дымку, окрашивали местность в унылые тона. Море, скалы, камешки на берегу утратили свои истинные цвета; все вокруг приобрело скверный оттенок переваренного мяса. Не прошла я еще и сотни ярдов, как этот вылинявший серый мир стал раздражать меня, и я повернула обратно. Неприятные почмокивающие звуки справа: это вода колеблется и бьется о камни, крохотные волны расходятся по поверхности, методичное хлюпанье приводит в уныние... Я начинала ненавидеть этот остров.
Когда я вернулась, Рэй возился с радио. Ничего, кроме белого шума, получить ему не удавалось. Он занимался этим уже более получаса, и теперь махнул на приемник рукой. Анжела соизволила наконец принести завтрак. Состоял он из сардин, консервированных грибов и оставшихся тостов, однако подан был с такой претензией, будто перед нами некое чудо, должное вызывать не меньшее восхищение, чем пять хлебов Иисуса. В любом случае, есть не хотелось ничего: это место отбивало весь аппетит.
– Не правда ли, забавно... – начал Джонатан.
– Весельчак ты наш, – не удержался Рэй.
– ...забавно, какая здесь тишина. Ни звука мотора, ничего вообще. Сверхъестественно.
Здесь он был прав. Нас окружало полнейшее безмолвие, тишина глубокая, давящая... Если бы не едва различимый плеск волн и звуки наших же голосов – можно было бы подумать, что мы оглохли.
Я сидела на корме и разглядывала море. Оно было все еще серым, но понемногу стали проступать другие цвета: где зеленоватый, где голубой, немного пурпурного... Выглядело заманчиво; все лучше, чем сидеть среди этих кислых физиономий, решила я и объявила, что иду купаться.
– Не стоит, любовь моя, – сказал Рэй, – я бы не советовал.
– Но почему?
– Течение, которое прибило нас сюда, очень сильное. Не стоит рисковать.
– Но приливной волной меня просто выбросит на берег.
– Мы не знаем, какие здесь еще есть течения. И не забывай о водоворотах. Может затянуть.
Я снова взглянула на море. Выглядело вполне мирно, однако Рэй прав: впечатление может быть обманчивым.
Анжела дулась на весь свет из-за того, что к ее сногсшибательному завтраку едва притронулись. Рэй ей подыгрывал. Он любит возиться с ней, нянчить и утирать сопли. Видимо ему эти дурацкие игры доставляют удовольствие. Меня же тошнит от них. Нужно было помыть посуду, и я спустилась в кубрик. Вычистив тарелки, выбросила отходы в море через иллюминатор и долго смотрела, как расплываются на поверхности воды жирные пятна от недоеденных сардин. Еда для крабов. Если хоть один уважающий себя краб здесь обитает. Джонатан спустился ко мне, и было заметно, что он себя по-дурацки чувствует, несмотря на браваду. Он стоял в дверях, пытаясь поймать мой взгляд, пока я кое-как мыла тарелки. Все, что нужно этому человеку – заверение, что я не считаю случившееся его виной, а его самого – кретином. Но я молчала.
– Тебе не помочь? – произнес Джонатан.
– Нет, – ответила я, стараясь, чтобы это не звучало слишком резко, – для двоих здесь мало места.
Он все же вздрогнул. Да, недавний эпизод сильно отразился на самооценке бедняги. Его уважение к себе было подорвано и требовало подкрепления.
– Послушай, – мягко начала я, – отчего бы тебе не пойти на палубу? Позагорай, пока не слишком припекает.
– Я чувствую себя дерьмом, – сказал он.
– Это была случайность.
– Полным дерьмом.
– Ты же говоришь, что нас поднимет прилив.
Он спустился ко мне. Для двоих действительно тесно; у меня начинались скверные ощущения, едва ли не клаустрофобия. Это загорелое тело было слишком крупным для такого помещения.
– Я же сказала, Джонатан.
Он положил руку мне на затылок, затем опустил пальцы на шею, слегка массируя ее. Можно было отстранить его, но я не стала: зачем? Безразличие и усталость овладели мной: возможно, действие этого места, этого воздуха... Другая рука от моей талии скользнула к груди. Я оставалась равнодушной к маневрам Джонатана. Пусть, если он так этого хочет.
На палубе задыхалась в истерическом смехе Анжела. Я видела явственно ее лицо. Она запрокидывает сейчас голову, встряхивая волосами, и хохочет... Джонатан расстегнул шорты, они упали на пол. Я позволила его губам припасть к моим, и язык, настойчивый как палец дантиста, стал исследовать мои десны. Затем Джонатан, стащив с меня бикини, отшвырнул его в сторону, пристроился поудобнее и вогнал в меня свой член.
Звук скрипнувшей ступеньки был негромким, но я уловила его и взглянула наверх. В дверном проеме за спиной Джонатана, глядя на его задницу и сплетение наших рук, стоял Рэй. Интересно, видит ли он, что я ничего не чувствую? Что я абсолютно бесстрастна и возбуждалась только представляя его, Рэя, вместо Джонатана – его руки, спину...
Рэй беззвучно исчез из дверей, и через некоторое время, за которое Джонатан успел сказать, что любит меня, а Рэй – поведать Анжеле, что он увидел, с палубы раздался истерический гогот. Пусть эта сука думает что хочет – ее проблемы.
Джонатан продолжал свои труды, действуя умело и обдуманно, но вдохновения ему явно не хватало. Он сморщил лоб, как школьник, пытающийся решить сложную задачу... Оргазм был «сухой», его наступление я определила лишь по тому, как Джонатан еще сильнее скривился и сжал мои плечи. Он остановился, поймал мой взгляд, и на какое-то мгновение мне даже захотелось поцеловать его. Но Джонатан уже утратил весь свой пыл и отстранился, все еще тяжело дыша.
– Я всегда тонко улавливаю момент, – пробормотал он и стал надевать шорты, – скажи, тебе было хорошо?
Я кивнула. Хотя на самом деле было смешно. Все это крайне смешно. Оказаться в несуществующем месте с этим ребенком 26 лет, Анжелой и человеком, которому абсолютно все равно, жива я или нет. Впрочем, как и мне самой. Почему-то всплыли перед глазами те объедки, что я выкинула в море, покачивающиеся на поверхности, пока их не накрыла волна...
Джонатан поднялся по ступенькам. Я сварила кофе, постояла немного, глядя в иллюминатор и тоже вышла на палубу. Рэй с Анжелой удалились осмотреть остров и поискать людей. Джонатан сидел на моем месте на корме и глядел в пространство перед собой. Чтобы что-то сказать, я заметила:
– Кажется, мы чуть поднялись.
– Ты думаешь?
Я поставила перед ним кофе.
– Спасибо.
– Где остальные?
– Обследуют местность. – Он растерянно взглянул на меня и добавил: – Я по-прежнему чувствую себя дерьмом.
Я увидела рядом с ним бутылку джина.
– Не рановато ли пить?
– Присоединяйся.
– Еще нет одиннадцати.
– Кому кашке дело?
Он указал на море:
– Смотри туда... да нет же! Туда, в точности за моим пальцем... видишь?
– Нет.
– Вон там, на грани тумана, появляется и исчезает... Опять!
Я действительно увидела что-то мелькнувшее в воде на расстоянии 20-30 ярдов от «Эммануэль».
– Похоже на тюленя.
– Не думаю.
– Солнце прогревает воду, Джонатан. Тюлени приплывают погреться на мелководье.
– Говорю тебе, это не тюлень. Он как-то странно переворачивается...
– Возможно, обломок корабля?
– Черт его знает.
Он присосался к бутылке.
– Оставь на вечер.
– Хорошо, мамочка.
Несколько минут мы сидели в тишине. Тюлень – или что там это было – еще раз показался на поверхности воды, повернулся и исчез. Через час, подумала я, начнется прилив и снесет нас с этого проклятого берега.
Тишину нарушил крик Анжелы, доносящийся издалека:
– Эй! Ребята!
«Ребятами» она, видимо, назвала нас. Джонатан привстал и, загораживаясь рукой от солнца, которое стало уже довольно ярким, всмотрелся и произнес безразлично:
– А, она нам машет...
– Пусть машет.
– Ребята! – закричала Анжела снова. Джонатан сделал руки рупором и проорал в ответ:
– Тебе чего надо?
– Идите сюда, увидите!
– Она хочет, чтобы мы что-то увидели, – обратился Джонатан ко мне. – Идем?
– Не имею никакого желания.
– А здесь что делать? Идем, мы ничего не теряем.
Мне действительно было лень шевелиться, но Джонатан схватил меня на руки и спустил вниз. От него разило джином.
Пробираться по камням было непросто: слой серо-зеленой слизи делал их невероятно скользкими. Кроме того, у Джонатана были проблемы с равновесием. Несколько раз он падал, чертыхаясь; шорты его были уже оливкового цвета с дыркой на заднице. Я тоже не балерина, но продвигалась более успешно, обходя большие камни и удерживая кое-как равновесие.
Каждые несколько ярдов приходилось перешагивать через полосу разлагающихся водорослей. Я делала это сравнительно легко, а Джонатан, и так с трудом державшийся на ногах, шлепал прямо по вонючему месиву. Среди водорослей валялись осколки бутылок, банки из-под Колы, останки крабов, щепки, в общем, полный набор всякого хлама. И мухи. Невообразимое количество жирных голубовато-зеленых мух, зудящих, карабкающихся друг на друга... Вот и первые живые существа, встретившиеся нам в этом милом местечке.
Неожиданно слева от меня началось какое-то непонятное движение: три-четыре камешка, подпрыгнув в воздух, шлепнулись вниз; еще несколько слегка зашевелились. Видимых причин этому явлению я не нашла. Джонатан ничего не видел: у бедняги все силы уходили на сохранение вертикального положения... Опять камешки; теперь уже подпрыгивали чуть выше, стукаясь друг о друга, всхлипывая при падении в воду... Прекратилось; затем снова – уже сзади нас.
Из-за валуна показался Рэй:
– Есть жизнь на Марсе!
Минуту спустя мы приблизились к нему. На лбу у меня выступили капельки пота, Джонатан же выглядел и вовсе скверно. Он вытер лоб и пробормотал:
– Ну, и что же стряслось?
– Сейчас все увидишь, – ответил Рэй и, проведя нас еще несколько шагов вверх, обвел широким жестом местность.
Я испытала шок.
Перед нами был весь остров: каменный холмик не более мили в диаметре, гладкий, как спина кита: ни растений, ни животных, ни следа присутствия человека.
Но жизнь все же наличествовала, и это шокировало не меньше.
В самом центре островка среди голых серых валунов была ровная площадка, окруженная прогнившими трухлявыми столбами. Столбы обтягивала ржавая проволока, образуя примитивный загон, внутри которого валялась охапка травы и... стояли три серые овцы. Рядом с ними – Анжела.
– Овцы! – торжествующе произнесла она, поглаживая одну из них по облезлому боку.
Джонатан оказался рядом с ней быстрее меня.
– Это как же?! – только и смог вымолвить он.
– Странно, не правда ли? – сказал Рэй. – Три овцы в таком неподходящем месте... Выглядят, кстати, они прескверно.
Я не могла с ним не согласиться. Одна из овец, видимо, была не в силах подняться на ноги от изнеможения или болезни. Да и остальные едва стояли. Свалявшаяся шерсть кое-где выпала клочьями, обнажив розовую кору, в уголках глаз скопился гной...
– Это жестоко, – заявила Анжела.
И она была права. Оставить бедных животных в этом месте, с одной охапкой травы и застоявшейся водой в консервной банке... это отдавало каким-то садизмом. Кому понадобился такой бессмысленный поступок?
– Я порезался, – Джонатан запрыгал на одной ноге, пытаясь разглядеть царапину не подошве другой. – На берегу, кажется, были стекла.
– А они совсем не выглядят несчастными и испуганными, – заметил Рэй.
Действительно, овцы не пытались выйти за ограждение, не блеяли, просто смотрели в пространство перед собой философским печальным взглядом, который говорил: да, мы просто овцы, мы вовсе не ожидаем чьей-нибудь заботы, поддержки и человеческого к себе отношения... Просто овцы, ожидающие смерти.
Рэй утратил интерес к происходящему и побрел куда-то по берегу, пиная перед собой жестянку.
– Мы выпустим их на свободу, – предложила Анжела.
Я проигнорировала эту идиотскую реплику. Что такое «свобода» в таком месте, как здесь?
– Выпустим, да? – настаивала она.
– Нет.
– Но они же умрут!
– Кто-то поместил их сюда – значит, на то была причина.
– Но они УМРУТ!
– Они умрут на берегу, если мы их выпустим. Как ты могла заметить, здесь нет никакой пищи.
– Мы их покормим.
– Тосты и джин, – предложил Джонатан, наконец вытащивший кусочек стекла из своей подошвы.
– Не можем же мы все так оставить!
– Это не наши проблемы, – сказала я. Мне становилось невыносимо скучно. Три овцы на груде камня. Кому какое дело, живы они или... Полчаса назад именно это я подумала о себе! Черт возьми, у нас есть что-то общее. Отчего-то заболела голова.
– Они умрут! – третий раз повторила Анжела.
– Ты тупая сука, – произнес Джонатан. Спокойно, без раздражения или злости, просто как констатацию факта. Я не смогла сдержать ухмылку. Анжела дернулась, будто ее ужалили:
– Что-что?!
– Тупая сука. СУКА.
Взрыв негодования. Слезы на глазах. Дрожащие губы.
– Да ты... ты вообще завез нас сюда!
– Видишь ли, я сделал это намеренно. Хочу посмотреть, нельзя ли забыть здесь тебя.
– Ты пьян!
– А ты дура. Но я-то завтра протрезвею...
Анжела размашистым шагом рванулась вслед за Рэем, стараясь сдерживать рыдания, пока не исчезла из нашего поля зрения. Мне стало в некотором роде жалко ее: легкая добыча.
– Ты бываешь редким ублюдком, Джонатан.
Он уставил на меня застывший остекленелый взгляд:
– Лучше будем друзьями. И для тебя я не буду ублюдком.
– Ну, меня-то не так просто испугать.
– Знаю.
Мне надоело это место, я решила вернуться на «Эммануэль».
– Эти долбаные овцы, – произнес Джонатан.
– Они не виноваты.
– Виноваты! Посмотри на их гнусные морды...
– Я пойду. Надоело.
– Тупые твари.
– Ты здесь остаешься?
Он схватил меня за руку:
– Не уходи.
– Здесь слишком жарко.
– Не так уж. Мы пристроимся на этом плоском камне, и никто не помешает.
– Ты уверен?
– Имеешь в виду Рэя? Нет, он не придет. Мы неплохо проведем время.
Он медленно потянул меня к себе. Жаркое дыхание напомнило сегодняшнее утро, кубрик, его страстный шепот... Замкнутый круг. А что еще делать в такой замечательный денек, как сегодня? Плестись по кругу, как овцы в загоне. Жрать, спать, трахаться.
Впрочем, на сей раз Джонатана постигла неудача. Джин дал о себе знать. С таким же успехом бедняга мог бы орудовать спагетти. Джонатан отвалился от меня, обессиленный, бормоча слова, не несущие в данном случае никакой смысловой нагрузки.
– Не переживай, – посоветовала я.
– Отвали.
– Пустяки, не стоит...
– Ч-черт...
Он уставился на причиняющий столько огорчения орган; ей-богу, был бы у Джонатана сейчас нож в руках – он отрезал бы свои мужские принадлежности и бросил на камни.
Я оставила его заниматься самонаблюдением и направилась к «Эммануэль». Меня поразила еще одна деталь, до сих пор не замеченная: мухи не взлетали в воздух передо мной, а продолжали ползать, позволяя себя давить. Что-то ненормальное и противоестественное было в таком суицидальном поведении. Сотни маленьких жизней исчезали под моими подошвами, а рядом продолжали копошиться и зудеть тысячи других насекомых...
