Час за часом скользил он вдоль стен Круглого зала на своем летающем диске, заложив руки за спину и широко расставив ноги, и всматривался в экраны, чтобы не пропустить свежую информацию из самых потаенных и труднодоступных глубин Изабеллы. А все почему? Да потому, что там тоже, оказывается, существовала жизнь. Его водоплавающие шпионы, однажды спустившись гораздо ниже, чем обычно, заметили на стенах пещер, лежащих глубоко под дном Изабеллы, следы гигантских когтей. Из чего Пикслеру стало ясно, что в неизведанных глубинах моря обитают таинственные существа, которых ему непременно и немедленно следует изучить.
Когда же он, не зная, куда и к кому обратиться за разъяснением этого феномена, по чистейшему наитию пролистал волшебные книги, украденные по его заказу, там обнаружилось куда больше сведений об этих тварях, чем он мог рассчитывать.
В седьмом томе Люмерикова «Шестикнижия» он натолкнулся на апокалиптический текст, где приводилось достаточно подробное описание обитателей глубин Изабеллы. То были существа, именуемые реквиями, чья приверженность злу превосходила пределы самого бойкого воображения. Согласно Дадо Люмерику, они с незапамятных времен жили «в наиглубочайших пучинах Матери Морей».
Но они не останутся там навсегда, пророчествовал Люмерик. Придет время, когда эти существа поднимутся из глубин.
«С бесконечным терпением, — писал Люмерик, — ждут они того времени, когда тьма окутает все наши острова и не будет больше ни солнца, ни луны, ни звезд. В кошмарную Полночь, когда свет будет уничтожен, они явятся, подобно губительной язве, чтобы совершить такие злодеяния против всех живущих, против самой жизни, что после этого весь порядок вещей изменится навеки.
Я, Дадо Люмерик, в предвидении свершения этого моего пророчества, почитаю себя особо взысканным судьбой и не устаю ее благодарить за то, что глаза мои не узрят сих кошмаров, кои не под силу вместить разуму человеческому, ибо ко времени свершения оных меня уже не будет среди живущих. Величественные города обращены будут в прах вкупе с величайшими героями и светлейшими умами из числа мужчин и женщин, и прах тот развеян будет ветром...»
Пикслеру эти пророчества Люмерика запали глубоко в душу, в особенности слова о разрушении городов. Увидеть, как Коммексо будет стерт с поверхности Пайона? Словно его и не существовало? Это немыслимо!
Значит, ему необходимо было должным образом подготовиться к приходу этой «кошмарной Полуночи», когда реквии явят себя миру. Следовало составить план действий, организовать оборону. Если реквии поднимутся из глубин, как уверял Люмерик, Роджо и город его мечты должны встретить их во всеоружии, чтобы наперекор всем пророчествам выстоять в поединке с тьмой.
И архитектор Коммексо кружился вдоль стен, изучая экраны, следя за малейшими признаками движения в неизмеримых глубинах мамы Изабеллы...
Ну а в Цыптауне шел снег. Во всяком случае, это было очень похоже на снегопад.
Кэнди стояла на заднем дворе дома номер тридцать четыре на Последовательной улице и смотрела на белые хлопья, которые кружились над ней и устилали пушистым ковром коричневую землю и серо-зеленую траву.
Но было что-то странное в этом кружении снежных хлопьев. Во-первых, они стали падать с неба в самый разгар летней жары. Лоб Кэнди покрывали капельки пота, футболка прилипла к спине. А во-вторых, снег сыпался с безоблачного синего неба.
«Странно», — подумала она.
И, вытянув вперед руку, поймала одну из снежинок. Та была мягкой, пушистой. Кэнди разжала пальцы. На снежинке виднелась капелька крови. Кэнди это показалось подозрительным, и она стала внимательно ее разглядывать. Ладонь была теплой, однако снежинка не таяла. Но тут налетевший невесть откуда порыв ветра унес снежинку прочь. На ладони у Кэнди осталась кровавая полоска.
Она проворно поймала другую снежинку. Потом еще и еще одну. И тут только поняла, что это были вовсе не снежинки, а перья. Куриные перья. В воздухе летали мириады перьев.
Кэнди почувствовала, как они касаются ее лица. Некоторые оставляли на ее щеках кровавые полосы. Жуть. Она попыталась вытереть полоски тыльной стороной ладони, но перьев в воздухе с каждой секундой становилось все больше.
— Кэнди!
Из дома вышел отец с бутылкой в руках.
— Что это тебе вздумалось тут стоять? — сердито спросил он.
Кэнди помотала головой. Она сама не знала, зачем стоит здесь. Быть может, она вышла, чтобы посмотреть на снегопад? Она не помнила.
— А ну, быстро домой! — потребовал отец.
Шея у него покраснела, глаза налились кровью. Взгляд был злой и упрямый. Кэнди знала, что сейчас с ним следует себя вести предельно осторожно, иначе он, того и гляди, выйдет из себя.
— Ты слышала, что я сказал?! Живо!
Кэнди не знала, на что ей решиться. Она не собиралась спорить с пьяным отцом. С другой стороны, ей так не хотелось возвращаться в дом. Очутиться под одной крышей с ним, в его теперешнем состоянии...
— Я хочу еще немного погулять, — мягко произнесла она.
— Это еще что такое? Какие такие гулянки? Домой, черт тебя побери!
Он схватил ее за шею и с силой дернул, так что голова Кэнди почти вплотную прижалась к плечу. Кэнди взвизгнула от боли.
И словно в ответ на этот ее крик во дворе раздался немыслимый шум — кудахтанье множества кур. Они были повсюду, весь двор был полон белоснежных кур. При виде них Кэнди почувствовала тошноту. Сколько клювов, когтистых лап, блестящих маленьких глаз, голов, увенчанных красными гребешками! Эти головы то и дело склонялись набок, и блестящие глазки заглядывали ей в лицо.
— Как они сюда попали? — спросила она, протягивая руку, чтобы высвободить шею из пальцев отца.
— Они здесь живут, — ответил он.
— Что?
— Ты меня прекрасно слышала! — Он сердито ее встряхнул. — Господи, как же ты глупа! Я же сказал, они здесь живут. Гляди!
Кэнди перевела недоуменный взгляд на дом. Отец оказался прав. Цыплята были на крыше, отчего та казалась укрытой белоснежным ковром с сотнями блестящих глазок; они были на подоконниках, они были в кухне, на кухонном столе и в раковине. Посреди кухни Кэнди увидела мать. Та стояла понурившись и плакала.
— Это какая-то нелепость, — пробормотала Кэнди.
— Что ты сказала?
Отец опять ее встряхнул, на этот раз сильнее. Она отпрянула от него, споткнулась и, потеряв равновесие, упала на грязную землю. Ноздри ее заполнил запах куриного помета. Отец расхохотался. Смех его был торжествующим и злобным.
— Кэнди! — произнес чей-то голос.
Она закрыла лицо ладонями, чтобы куры не поцарапали его когтями, и не видела, кто к ней обращался, а только слышала, как ее позвали по имени. Наверное, из дома. Она посмотрела на окна сквозь щель между пальцами.
— Вот дурища! — сказал отец, наклоняясь, чтобы снова ее схватить.
И тут голос позвал ее во второй раз:
—
Кэнди! Кто же это мог быть? Ясно, что не отец. Она осторожно отвела ладони от лица и осмотрелась. Нет ли поблизости еще кого-нибудь, кроме нее и отца? Нет. Только он, по-прежнему зло хохочущий. И мать, которая все еще плачет на кухне. И куры. Невесть откуда взявшиеся. Которым не было числа.
Все происходящее казалось каким-то бессмысленным. Вроде какой-то ужасной...
«Постой, — сказала она себе. — Погоди! Это ведь сон!»
Стоило этой мысли облечься в слова, как ее позвали в третий раз:
— Кэнди, пожалуйста, открой глаза!
«Вот и все, что от меня требуется, — подумала она. — Все, что я должна сделать, это открыть глаза».
Решение оказалось таким простым, что она расплакалась. Кэнди чувствовала, как слезы просачиваются сквозь ее сомкнутые «веки и текут по щекам.
«Открой глаза!» — приказала она себе.
— Ты для меня сплошное разочарование, — тем временем внушал ей во сне отец. — Ты разве этого не знала? Я хотел иметь дочь, которая бы меня любила. А вместо этого у меня ты. Которая меня не любит. Это ведь так?
Кэнди промолчала.
— ОТВЕЧАЙ! — взревел отец.
Но ей нечего было ему ответить. Во всяком случае, она не могла дать такой ответ, который ему было бы приятно услышать. Поэтому она подняла на него глаза и сказала:
— Пока, отец. Мне надо идти.
— Идти?! — переспросил он. — Куда это, черт побери, ты собралась, скажи на милость? Никуда ты не пойдешь, ясно? Некуда тебе идти!
Кэнди улыбнулась про себя.
И, продолжая улыбаться, открыла глаза.
Она снова очутилась на борту одномачтовой лодки, которая унесла их с Шалопуто от берегов Двадцать Пятого Часа. Лодка тихо покачивалась на волнах, совсем как колыбель. Неудивительно, что Кэнди задремала. Шалопуто склонился над ней, стоя на коленях. Его лапа, обтянутая грязно-оранжевой кожей, покоилась на ее плече.
— Ну наконец-то! — с облегчением проговорил он. — А то я прямо не знал, надо ли тебя будить. Но мне показалось, ты видела не очень-то хороший сон...
— Верно.
Кэнди приподнялась и села, и слезы, которые набежали ей на глаза во сне, полились по щекам. Кэнди не стала их отирать. Казалось, они смыли незримую пелену с ее глаз, и она стала лучше видеть окружающее. Иначе почему бы вдруг мир вокруг нее — море Изабеллы, небо, усеянное белоснежными облаками, даже надутый ветром парус — стал казаться ей удивительно, невероятно, неописуемо красивым?
У левого борта лодки кто-то звонко рассмеялся. Кэнди повернула голову. Почти вплотную к их суденышку плыла небольшая стая рыб, похожих на дельфинов, но покрытых блестящей золотистой чешуей. Рыбы то и дело выскакивали из волн и, сделав в воздухе сальто, снова погружались в Изабеллу.
Шум, которым они сопровождали эти игры, походил на смех. Вернее, нет, не походил. Потому что это и был смех, звуки которого так чудесно гармонировали с картиной мира, представшей перед ее взором сразу же после пробуждения: морем, небом и парусом. Все, на что она с любовью смотрела, улыбалось и смеялось вместе с чешуйчатыми дельфинами.
Кэнди поднялась на ноги. Ветер дул ей в спину. Вспомнился маяк — казалось, она взбиралась на него сотню лет назад. Вспомнился свет, который привел за собой море Изабеллы.
— Я взаправду здесь, да? — спросила она, обернувшись к Шалопуто.
Тот весело засмеялся:
— Конечно, здесь! Где же еще? Кэнди пожала плечами:
— В том месте, которое мне приснилось.
— В Цыптауне?
— Откуда ты знаешь?
— Ты ведь плакала.
Кэнди вытерла щеки тыльной стороной ладони.
— Знаешь, мне на минуту...
— ...показалось, что ты туда вернулась? Кэнди кивнула.
— А когда я проснулась, то даже не сразу поняла, в каком мире я нахожусь, какой из них — реальность.
— Наверное, и тот и другой, — сказал Шалопуто. — И может, мы когда-нибудь снова оседлаем прилив и поплывем туда, ты и я.
— Не представляю, зачем бы нам это могло понадобиться.
— Я тоже, — кивнул Шалопуто. — Но как знать? Ведь было же время, когда ты и не подозревала, что окажешься здесь.
— Конечно, — согласилась Кэнди.
Она снова взглянула на смеющихся рыб. Похоже было, что они затеяли игру — кто выше прыгнет.
— Как ты думаешь, могла ли часть меня всегда находиться здесь, в Абарате? — спросила она.
— А почему ты так решила?
— Потому что... я себя чувствую тут как дома. Словно моя родина не в том мире, а в этом. — Она подняла голову. — Это небо. — И, опустив взгляд, продолжила: — Это море. — И прибавила, помолчав и вытянув вперед руку: —
Этакожа.
— Ну уж кожа-то у тебя здесь такая же, как была там, — возразил Шалопуто.
— Правда? А по-моему, немного другая. Шалопуто усмехнулся.
— Что тебя так рассмешило?
— Мне только сейчас пришло в голову, какая же ты все-таки странная. Моя героиня. — Он поцеловал ее в щеку, продолжая улыбаться. — Самая странная из женщин, каких я встречал.
— А много ты их встречал?
Шалопуто помолчал, по-видимому производя в уме необходимые подсчеты.
— Ну-у... Во-первых, тебя. А моя мама, думаю, не в счет. Вот и все.
Настал черед Кэнди звонко рассмеяться. Ей вторили чешуйчатые дельфины, подпрыгивая все выше и выше.
— Думаешь, они понимают шутки? — спросил Шалопуто. Кэнди перевела взгляд на небо.
— По-моему, сегодня весь мир понимает шутки.
— Хорошо сказано! — улыбнулся Шалопуто.
— Взгляни-ка туда, — и Кэнди указала на небо у горизонта. — Мы движемся к ночным Часам. Я вижу звезды.
Ветер отогнал все облака к юго-западу. Небо было лазурно-синим и лишь впереди отсвечивало пурпуром.
— До чего же красиво! — воскликнула Кэнди.
Глядя на едва различимые точки звезд, Кэнди вспомнила, как, только прибыв в Абарат, она ужаснулась мысли, что даже созвездия здесь иные, чем в том мире, откуда она родом. Другие звезды, другие судьбы.
— Существует ли такая наука, как абаратская астрология? — обернулась она к Шалопуто.
— Разумеется.
— Значит, стоит мне только научиться читать по звездам, и я смогу узнать свое будущее, глядя на это небо. Это многое бы упростило.
— И помешало бы тебе радоваться жизни.
— Думаешь, в будущее лучше не заглядывать?
— Думаю, всему свое время. Для каждого события есть свой Час.
— Конечно же, ты прав, — кивнула Кэнди. Возможно, кто-то более искушенный, чем она, сумел бы угадать, вглядываясь в вечерние звезды, каким будет завтра, но стоило ли это делать? Лучше ни о чем заранее не знать. Просто жить как живется — Здесь и Сейчас, наслаждаясь минутами беззаботной радости и веселья. Настанет черед подумать и о грядущем. Но не прежде, чем оно станет настоящим.
Кончен путь длиною в день,
Свет погас, объяла тень
Все вокруг, но из-за туч
Месяц шлет на землю луч,
И летит рассеять мрак
К нам с фонариком светляк.
Ты же Богу помолись
И с улыбкой спать ложись.
Так заканчивается первая Книга Абарата
ПРИЛОЖЕНИЕ
НЕКОТОРЫЕ ВЫДЕРЖКИ ИЗ «АЛЬМЕНАКА» КЛЕППА
Любому, кто пожелает совершить путешествие по Абарату, вряд ли удастся найти для этой цели более подробный, содержательный и занимательный путеводитель, чем «Альменак» Клеппа. Впервые увидевший свет около двухсот лет тому назад, данный труд являет собой некий причудливый сплав фактов и вымысла, где автор, Сэмюель Гастрим Клепп, выступает одновременно в роли ученого-исследователя и собирателя легенд. В «Альменаке» читатель не отыщет ни одной страницы, на которую не закралась бы фактологическая ошибка, но при этом у нас есть серьезные основания полагать, что Клепп умышленно допускал некоторые вольности в обращении с непреложной действительностью. В одной из глав он сознается, что нарочно «сдобрил пресное тесто
достоверногощепоткой дрожжей
вымышленного и желанного».
Но каким бы спорным ни казалось творение Клеппа с точки зрения документалистики, оно пришлось по сердцу большинству жителей Абарата. «Альменак» ежегодно перерабатывается и переиздается ныне здравствующим потомком Клеппа по имени Сэмюель Клепп Пятый, который постарался сохранить в неизменности общий композиционный принцип путеводителя, включающего в себя перечень праздников, отмечаемых на всех островах архипелага, таблицы приливов и отливов, а также движения планет и хронологию всех значительных событий, реальных и мифических. Кроме того, в «Альменаке» приводятся правила самых любимых и популярных среди жителей Абарата спортивных игр — соревнований по вольной борьбе с микенсианскими жуками и стрельбы по падающим звездам. На страницах
«Альменака» указаны наряду с прочими более или менее точные даты всех вмешательств божественной воли в судьбу архипелага, как благотворных, так и роковых для островов и их обитателей; список недавно обнажившихся из-под поверхности моря участков суши, а для сведения тех, кто находит удовольствие в обнаружении доказательств неизбежного конца всего живого, — точные данные о неуклонном, хотя и чрезвычайно медленном погружении в воды Изабеллы всех до единого островов. Кроме вышеперечисленного, достойное место в «Альменаке» отведено сведениям об уничтожении, передвижении, высвобождении и видоизменении окружающего бесконечного пространства, тогда как к услугам жаждущих получить более конкретную информацию в нем имеются подробные карты каждого из островов и всех населенных пунктов, не исключая и тех, что были разрушены временем и войнами.
Подытоживая сказанное, мы можем смело утверждать, что «Альменак» является замечательным путеводителем по архипелагу, прекрасно составленным и чрезвычайно содержательным. Несмотря на то что (согласно подсчетам некоего Дженго Джонсона) ровно пятьдесят семь процентов содержащихся в нем сведений по тем или иным причинам спорны, любой мореход или странствующий торговец, чей путь лежит через Абарат, любой пилигрим или фермер-свиновод, желающий добиться успеха в своих начинаниях, неизменно держит под рукой экземпляр «Альменака», на страницах которого, изобилующих подчас сомнительной информацией, всякий отыщет немало для себя полезного и занимательного.
Я воспроизвел бы его здесь полностью, будь у меня такая возможность. Но о подобном, разумеется, не может быть и речи. И мне придется ограничиться лишь незначительными выдержками, в основном общими характеристиками каждого из Часов, включая Двадцать Пятый, и некоторыми сведениями о «Наиболее выдающихся утесах», как именует их автор, — сведениями, безусловно, неполными и не вполне достоверными: незначительные участки суши то и дело появляются над поверхностью Изабеллы и исчезают в пучине, любой подробный их перечень устарел бы еще до своего выхода из печати.
По примеру Клеппа я начну представлять читателю архипелаг с Острова Полудня.
Считаю, однако, своим долгом лишний раз предупредить всякого, кто намерен использовать «Альменак» как заслуживающий доверия путеводитель по островам, что относиться к содержащимся в нем сведениям следует с изрядной долей осторожности. Достаточно вспомнить, что сам Сэмюель Клепп Первый погиб от холода и истощения в безлюдной части одного из Внешних островов. Тело его было позднее обнаружено поисковой экспедицией. Покойный сжимал в окоченевшей руке экземпляр собственного «Альменака». Согласно подробной карте, имевшейся в книге и составленной самим Клеппом, на том месте, где он скончался, должен был находиться город, носивший его имя. Вне всякого сомнения, смерть застигла его во время поисков этого не существовавшего тогда города.
Но после кончины исследователя на месте, где он погиб, все же был основан город, поскольку несметные толпы почитателей Клеппа да и просто любопытных стекались туда со всех концов Абарата. Само собой разумеется, городу было дано имя Клепп.
В конечном итоге та карта оказалась верной. Она просто опередила время.
Подобные вещи то и дело случаются на архипелаге, в особенности на островах, расположенных вблизи от Двадцать Пятого Часа. Помни об этом, читатель.
Итак, вот перед вами некоторые избранные отрывки из Клепповых описаний Двадцати Пяти Островов Абарата.
«Об острове
Изиль,иначе
Полуденном,надлежит сказать следующее: он отличается поистине изумительной, неправдоподобной красотой, а также и плодородием. Более того, пребывание под солнечными лучами, отвесно изливающимися с небес, способствует (порой) укреплению духа. Здесь, как ни в каком ином месте, человек, алчущий славы, постигает, сколь важно жить настоящим моментом, не отягощая свой ум размышлениями о том, куда упадет его тень завтрашним днем, но сосредоточившись на том, где она лежит нынче.
Погодные условия на острове мягкие, и весь он покрыт буйной растительностью. Сочную листву неизменно колеблет легкий бриз, в струях которого над поверхностью земли проплывают существа всевозможных размеров и обличий. Говорят, всех их создает Животворительница, возраст которой не поддается исчислению. Имя ей — принцесса Вздох. Она обитает здесь, на Изиле, и непрестанно творимые ею разнообразнейшие формы жизни, подхваченные ветерком, минуют пышные заросли и уносятся прочь, преодолевая немалые расстояния и оседая затем на любом из островов.
Остров Часа Дня,называемый
Хлюстмазурик,лежит к юго-юго-востоку от Изиля. На протяжении долгих лет он является прибежищем пиратов и контрабандистов. Поскольку час дня — традиционное время моего ланча, я частенько подкреплялся на этом острове здоровой и качественной пищей. Счастлив заверить тебя, дорогой читатель, что, как бы ни были кровожадны пираты, которые, по слухам, до сей поры скрываются на просторах Хлюстмазурика, их присутствие не помешало здешним поварам стать истинными мастерами своего дела. Заявляю с полной ответственностью: ни на одном из Часов вы не найдете лучшей кухни, чем здесь.
С точки зрения ландшафта Хлюстмазурик малопривлекателен. Почва здесь по большей части каменистая, хотя между утесами то и дело встречаются болота, которые местные жители называют Клоаками. На болотах гнездятся птицы, именуемые калюквами. По некоторым сведениям, отдельные их особи раз в десять лет высиживают наряду с птенцами одного-двух человеческих детенышей, с ног до головы покрытых мягким пухом. Тех из детишек, которым посчастливится избежать гибели от когтей и клювов молоди, появившейся на свет годом-двумя раньше, охотно усыновляют пираты. Поэтому остров вовсе не представляет собой разбойничий вертеп (каким он мог бы сделаться, учитывая сферу деятельности его населения), а подобен скорее инкубатору для пернатых детишек, за которыми с любовью присматривают нежные и преданные приемные родители — пираты и контрабандисты.
Два Пополудни —это
Шлем. Орландо,остров, который мне не слишком хорошо знаком. На нем расположен дом умалишенных. Основатель лечебницы, некто Еккон Грош, свято верил, что именно данный час проливает на страждущие, мятущиеся души целительный бальзам. Ума не приложу, с чего он это взял.
Остров пользуется столь дурной славой, что мне представляется сомнительным, чтобы пациенты сумасшедшего дома с их извилистым мышлением чувствовали себя там настолько уж комфортно. Название свое он получил благодаря сходству с головным убором. Мне не удалось выяснить, кем был Орландо и существовал ли он в действительности. Полагаю, однако, что скорбным головою жителям данной местности это глубоко безразлично.
Для тех, кого интересуют порождения больного ума или произведения искусства (а зачастую это одно и то же!), следует отметить, что Грош считал творческую деятельность своих пациентов чрезвычайно важным фактором, способствующим их реабилитации, и потому снабжал их всем необходимым для самовыражения. Потому-то едва ли не вся поверхность Шлема Орландо покрыта творениями несчастных больных. Некоторые из этих произведений невелики по размерам, другие являют собой целые фантастические миры, изваянные из камня и раскрашенные в совершенно немыслимые цвета.
Глядя на тот порядок, в каком острова архипелага рассредоточены по морю Изабеллы, мы невольно представляем себе божественный перст, который указал каждому из участков тверди его надлежащее место, но все это осуществилось в союзе с природой, столь тесном, что мы, смертные, не в силах разглядеть изначальный чертеж архитектора-творца сквозь наслоения, созданные игрой стихий. Так, вблизи Шлема Орландо, вид которого мрачен и угрюм (и лишь кое-где сей безрадостный вид разнообразится творениями пациентов Гроша), лежит
Остров Частного Случая,самый, на мой взгляд, прекрасный в архипелаге.
Просто невероятно, сколь разительно отличаются друг от друга два участка суши, разделенные узким проливом, через который легко перелетит камень, брошенный человеческой рукой.
Три Часа Дня —время, царящее на Острове Частного Случая — прекрасная пора суток, пора светлых мечтаний. Дневные труды близки к завершению, мысли ваши устремляются к сумеркам и радости заслуженного отдохновения, которую подарит нам завершение дня. Лично я устраиваю сиесту примерно в этот час. Свидетельствую, что всех, кому случалось задремать на Острове Частного Случая, посещали удивительные, ни с чем не сравнимые сновидения. Все они видели во сне Начало Мира. К числу этих счастливцев принадлежит и ваш покорный слуга. Несколько раз, заснув на Трех Пополудни, я оказывался в истинном раю, где не было места вражде, ненависти и противостоянию между растениями и животными, ангелами и людьми. Данные факты наводят меня на мысль, что гипотеза (высказанная в высочайших метафизических кругах нашего отечества) о первичном возникновении жизни на Острове Частного Случая и дальнейшем ее распространении по всему архипелагу не лишена основания.
Далее путь наш лежит на
Гномон,а следственно, это
Четыре Часа Дня.
Но да будет мне дозволено прервать на этом месте свой рассказ и поделиться с читателем некоторыми сведениями личного характера. Несколько лет тому назад я потерял свою жену. Потерял в буквальном смысле этого слова, в лабиринте Утехи Плоти. Сказать, что я был этим удручен и расстроен, значит не сказать ничего. Я был невероятно к ней привязан. И вот, последовав совету моего шурина, я отправился на Гномон в поисках оракула, который подсказал бы мне, где искать пропавшую супругу.
Несмотря на то что данный Час считается весьма прозаическим (о какой, в самом деле, мистике может идти речь в
Четыре Пополудни?),остров усеян развалинами храмов, капищ и подобных культовых сооружений, где и но сей день подвизаются гадатели и прорицатели. Кое-где в низинах слышны звуки множества голосов — сдавленным шепотом они повторяют слова несбывшихся предсказаний. Что до меня, я нахожу данный остров малоприятным местом, главным образом из-за близости его северной оконечности к мрачному Острову Полуночи. С вершин северных утесов Гномона вдали, за проливом Лимбо, можно разглядеть темные скалы Горгоссиума, окутанные спиралями буро-красных испарений. И этого, уверяю вас, вполне достаточно, чтобы даже те из смертных, кто начисто лишен воображения и исполнен отваги, ощутили беспокойство. Но довольно о Горгоссиуме. С вашего позволения, я продолжу свой рассказ...
Оракул, совета которого я испросил на Гномоне, снабдил меня кое-какой информацией, которая и впрямь помогла впоследствии отыскать следы исчезнувшей миссис Клепп. Но, направляясь к оракулу, я столкнулся с удивительным, труднообъяснимым феноменом: оказывается, по территории Гномона проложены дороги, которые ничто ни с чем не соединяют и обрываются у кромки берегов. Единственным объяснением этому любопытному факту может, на мой взгляд, служить следующее: некогда Гномон и соседняя с ним Утеха Плоти, превосходящая его размерами более чем вдвое, составляли единое целое. Остается только гадать, в результате какого катаклизма древний остров раскололся надвое, но данная теория могла бы послужить объяснением загадки гномонских дорог, если мысленно продолжить любую из них, то окажется, что все они некогда вели к Великому Древнему Зиккурату на Утехе Плоти.
Зиккурат с незапамятных времен служил местом упокоения усопших, по причине чего многие из тех, кто объявил себя бесстрашными исследователями, а заодно с ними и вездесущие газетчики не отваживаются появляться вблизи этого величественного сооружения. Могу сказать на это лишь одно: стыд и срам! За время моих странствований я ни разу не претерпел по вине усопших даже малейшего неудовольствия. (Это относится преимущественно к давно почившим; новопреставленные порой бывают чересчур докучливы.) Как бы там ни было, я призываю вас, читатели, не верить досужим вымыслам о проделках обитателей Древнего Зиккурата. Посетите его, если вам выпадет такая возможность. Вы не пожалеете: это интереснейший, достойный восхищения памятник древнего зодчества.
Считаю своим долгом предупредить тех, кто пользуется услугами морского транспорта, и в особенности путешествующих на собственных парусниках и лодках, что следующий участок пути — пролив между Утехой Плоти и Балаганиумом, островом Шести Вечера, может оказаться для вас нелегким. И вовсе не потому, что воды Изабеллы бывают здесь особенно неспокойны, но из-за великого скопления беспечных и чистых душою абаратцев, жаждущих отдохнуть и развлечься на Шести Часах. Катера, лодки, баркасы нескончаемым потоком устремляются в узкий пролив, что неизбежно сделает ваше продвижение к Балаганиуму затруднительным и небезопасным. Лично я не раз становился свидетелем серьезных столкновений и образования заторов в этих водах. Случались здесь и трагедии, которые вносили, пусть и ненадолго, печальную нотку в царящее тут безмятежное веселье.
Так что же сказать вам о знаменитом Балаганиуме? Если вы хотя бы понаслышке знакомы с нашим архипелагом, то вам уже известно об этом острове многое, если не все. У нас в Абарате есть пословица: «Если вы устали
отБалаганиума, значит, вам наскучила жизнь». Ведь здесь, посреди этого невиданного изобилия полотняных шатров и сценических площадок, ипподромов и арен, вам будут предложены незабываемые зрелища и восхитительные развлечения на любой вкус — от самого грубого до утонченного. Развеять вашу грусть и отрешиться от забот вам помогут толпы клоунов, жонглеров, ловких наездников, комедиантов, чародеев и фокусников, музыкантов и акробатов. Я всегда неохотно покидал этот остров, не успев увидеть и сотой доли того, чем он богат и славен, но всегда обещал себе вернуться, как только смогу.
При взгляде на расположенную по соседству с Балаганиумом
Окалину,называемую также
Островом Вытягивающихся Теней,на сердце у меня делается тяжело. Надеюсь, вы не будете в претензии ко мне за тот лаконизм, с каким я постараюсь его описать. Окалина — безрадостное место, одно упоминание о ней окутывает душу мраком.
Безусловно, это далеко не единственный остров на Абарате, вид которого наводит уныние. Куда более мрачным является, к примеру. Остров Полуночи, о котором я упоминал выше. Тоскливое зрелище представляют собой и
Остров Черного Яйца,это но абаратскому счету
Четыре Утра,и соседний с ним
Пятнистый Фрю, Пятичасовойостров. Но на Окалине чувствуешь себя как-то особенно тревожно и бесприютно. Едва ступив на ее берег, оказываешься во власти самых грустных мыслей, самых тягостных воспоминаний.