— Ты хочешь сказать, что ты меня не ждал?

— Но не так рано. Нам уже пора отправляться в Ану?

— Пока нет. Я пришел проверить, готов ли ты.

— Я готов, Маэстро. Честное слово.

— Ты выигрывал?

— Я играл с самим собой.

— Но это не значит, что ты не мог выиграть.

— Да? Да. Вы правы. Что ж, значит, я выигрывал.

Он встал из-за стола и снял очки.

— Что-нибудь появлялось из Просвета, пока ты ждал?

— Нет, никто не выходил. Вообще-то говоря, вы — первый, чей голос я слышу с тех пор, как Афанасий ушел.

— Он теперь тоже член Синода, — сказал Миляга. — Скопик ввел его в наш состав, чтобы он представлял Второй Доминион.

— Что случилось с Эвретемеком? Надеюсь, он не был убит?

— Умер от старости.

— А Афанасий справится с задачей? — спросил Джекин, но потом решил, что вопрос его выходит за рамки дозволенного, и сказал:

— Простите меня, у меня нет никакого права подвергать сомнению ваш выбор.

— У тебя есть такое право, — сказал Миляга. — Мы должны быть полностью уверены друг в друге.

— Если вы доверяете Афанасию, то я тоже буду ему доверять, — просто сказал Джекин.

— Значит, все мы готовы.

— Я хотел бы сделать одно сообщение, если вы мне позволите.

— Какое?

— Я сказал, что никто не выходил из Просвета, и это правда…

— Но кто-то входил?

— Да. Прошлой ночью я спал здесь под столом…— Он указал на свое ложе из одеял и камней. — …и проснулся, продрогнув до костей. Сначала я никак не мог сообразить, сплю ли я или нет, и поднялся не сразу. Но когда поднялся, увидел, как из тумана выходят фигуры. Их были дюжины.

— Кто это были?

— Нуллианаки, — ответил Джекин. — Вы их знаете?

— Конечно.

— Я насчитал по меньшей мере пятьдесят, а это только те, что попались мне на глаза.

— Они угрожали тебе?

— По-моему, они вообще меня не заметили. Глаза их были прикованы к их цели…

— К Просвету?

— Да. Но перед тем, как отправиться туда, они разделись, развели костры и сожгли всю свою одежду и все вещи, которые были у них с собой.

— И все так делали?

— Все, кого я видел. Это было что-то необычайное.

— Ты можешь показать мне костры?

— Запросто, — сказал Джекин и повел за собой Милягу, не переставая разговаривать.

— Я никогда раньше не видел живого Нуллианака, но, конечно, я слышал разные истории.

— Они редкостные сволочи, — сказал Миляга. — Несколько месяцев назад я убил одного в Ванаэфе, а потом в Изорддеррексе я встретился с одним из его братьев, и он убил девочку, которую я знал.

— Я слышал, что они любят невинность. Для них это пища и питье. Кроме того, я знаю, что они все в родстве друг с другом, хотя никто никогда не видел Нуллианака женского пола. Кое-кто даже говорит, что таких вообще нет.

— Ты немало о них знаешь, как я погляжу.

— Ну, я много читал, — сказал Джекин, взглянув на Милягу. — Но вы ведь знаете как говорят: не изучай ничего, кроме того…

— …что в глубине души уже знаешь.

— Точно.

Услышав это изречение из уст Чики, Миляга посмотрел на него с новым интересом. Неужели это такой распространенный афоризм, что каждый студент знает его наизусть, или Чика понимает значение этих слов? Миляга остановился, и Джекин остановился рядом с ним. На устах у него появилась почти лукавая улыбка. Теперь Миляга превратился в студента, штудирующего текст, роль которого играло лицо Чики. Прочтя его, он убедился в справедливости только что произнесенного афоризма.

— Господи ты Боже мой…— сказал он. — Люциус?

— Да, Маэстро. Это я.

— Люциус! Люциус!

Конечно, годы взяли свое, но не так уж он и изменился. Лицо стоящего перед ним человека уже не принадлежало тому пылкому ученику, которого он отослал с Гамут-стрит двести лет назад, но состарилось оно едва ли на одну десятую этого срока.

— Это просто невероятно, — сказал Миляга.

— А я думал, может, вы поняли, кто я такой, и просто играете со мной в игру.

— Как же я мог узнать тебя?

— Неужели я так изменился? — слегка обескураженно спросил Люциус. — Мне потребовалось двадцать три года, чтобы научиться заклинанию, которое останавливает старение, но я-то думал, что мне удалось удержать последние остатки своей молодости. Небольшая уступка тщеславию. Простите меня.

— Когда ты пришел сюда?

— Кажется, что это было целую жизнь назад, да наверное, так оно и есть. Сначала я странствовал по Доминионам, поступая в ученики то к одному магу, то к другому, но ни один из них меня не удовлетворял. Я сравнивал их с вами, вы же понимаете, и, разумеется, никто этого сравнения не выдерживал.

— Я был паршивым учителем, — сказал Миляга.

— Я бы не сказал. Вы научили меня основам, и я жил, храня их в душе, и процветал. Может быть, и не с точки зрения мира, но тем не менее.

— Единственный урок я тебе дал на лестнице. Помнишь, в ту последнюю ночь?

— Конечно, я помню. Законы обучения, поклонения и страха. Это было чудесно.

— Но их придумал не я, Люциус. Меня научил мистиф, а я просто передал их дальше.

— Так разве не в этом состоит ремесло учителя?

— Мне кажется, великие учителя очищают мудрость, делают ее более тонкой, а не просто повторяют. Я же ничего подобного не делал. Наверное, каждое слово и казалось совершенным именно потому, что я ничего не изменил.

— Стало быть, мой идол был колоссом на глиняных ногах?

— Боюсь, что да.

— А вы думаете, я этого не знал? Я видел, что случилось в Убежище. Я видел, как вы потерпели неудачу, и именно поэтому я и ждал вас здесь.

— Не понимаю.

— Я знал, что вы не смиритесь с поражением. Вы будете выжидать и строить планы, и однажды, пусть даже должна пройти тысяча лет, вы вернетесь, чтобы попытаться снова.

— Как-нибудь я тебе расскажу, как это все произошло на самом деле, и ты подрастеряешь свой пыл.

— Какая разница, как это произошло. Главное — вы здесь, — сказал Люциус. — И моя мечта наконец-то сбывается.

— Какая мечта?

— Работать вместе с вами. Соединиться над Аной, как равный с равным, Маэстро с Маэстро. — Он улыбнулся. — Сегодня великий день, — сказал он. — Еще немного, и я просто умру от счастья. Ага, смотрите, Маэстро! — Он остановился и указал на землю в нескольких ярдах от них. — Вот один из костров Нуллианаков.

Пепел уже развеяло, но среди углей виднелись обрывки одежды. Миляга подошел поближе.

— Люциус, я недостаточно материален, чтобы копаться в этом соре. Ты не окажешь мне эту услугу?

Люциус послушно нагнулся и вытащил из-под углей то, что осталось от нуллианакских одеяний. Это были обгорелые обрывки костюмов, балахонов и плащей самых разнообразных фасонов. Некоторые были украшены тонкой вышивкой по паташокской моде, другие были кусками самой обычной дерюги. Иногда попадались обрывки с медалями — судя по всему, остатки военной формы.

— Похоже, они пришли со всей Имаджики, — сказал Миляга.

— Их вызвали, — сказал Люциус в ответ.

— Логичное предположение.

— Но зачем?

Миляга задумался на мгновение.

— По-моему, Незримый запихнул их в свою печь, Люциус. Он сжег их.

— Стало быть, Он очищает Доминион от скверны?

— Да, именно так. И Нуллианаки знали об этом. Поэтому они и сбросили с себя всю одежду, словно кающиеся грешники, ведь они знали, что идут на свой суд.

— Вот видите, — сказал Люциус, — сколько у вас своей мудрости.

— Когда я уйду, ты сможешь сжечь весь оставшийся мусор?

— Конечно.

— Он хочет, чтобы мы очистили это место.

— Я могу начать прямо сейчас.

— А я вернусь в Пятый Доминион и закончу свои приготовления.

— Убежище все еще стоит?

— Да. Но я буду свершать ритуал не там. Я вернулся на Гамут-стрит.

— Прекрасный был дом.

— Он и сейчас по-своему прекрасен. Я видел тебя там на лестнице всего лишь несколько ночей назад.

— Дух там, а плоть здесь. Что может быть прекраснее?

— Слиться плотью и духом со всем Творением, — ответил Миляга.

— Да, вы правы.

— И это произойдет. Все — Едино, Люциус.

— Я не забыл этот урок.

— Хорошо.

— Но могу я попросить вас кое о чем?

— Да?

— Называйте меня, пожалуйста, Чикой Джекином. Я утратил очарование молодости, так что можно распроститься и с именем.

— Хорошо, Маэстро Джекин.

— Спасибо.

— Увидимся через несколько часов, — сказал Миляга и с этими словами сконцентрировался на своем возвращении.

На этот раз ни сентиментальные воспоминания, ни другие посторонние мысли не сбили его с курса, и со скоростью мысли он полетел назад — над Изорддеррексом, вдоль Постного Пути, над Колыбелью и погруженными во мрак высотами Джокалайлау, — пролетел над холмом Липпер Байак и Паташокой (в ворота которой ему еще предстояло войти) и в конце концов вернулся в Пятый Доминион, в дом на Гамут-стрит.

За окном был день, а в дверях стоял Клем, терпеливо ожидая возвращения Маэстро. Заметив первые признаки жизни на лице Миляги, он тут же заговорил, словно сообщение его не терпело и секундного отлагательства.

— Понедельник вернулся, — сказал он.

Миляга потянулся и зевнул. Шея и поясница побаливали, а мочевой пузырь был готов разорваться, но кишечник, вопреки мрачным предсказаниям Тика Ро, сохранил свое содержимое при себе.

— Хорошо, — сказал он. Поднявшись, он проковылял к каминной полке и, ухватившись за нее, принялся разминать онемевшие ноги. — Он привез камни?

— Да, привез. Но он вернулся один, без Юдит.

— Куда она, черт возьми, подевалась?

— Мне он не говорит. Она просила его передать тебе какое-то послание, и он сказал, что оно предназначается для тебя одного. Позвать его? Он внизу, завтракает.

— Хорошо, пришли его ко мне, пожалуйста. Да, и если можешь, притащи мне чего-нибудь поесть. Только, Бога ради, не сосиски.

Клем отправился вниз, а Миляга подошел к окну и распахнул его настежь. Последнее утро, которое Пятый Доминион встречал непримиренным, было в самом разгаре. Листья на ближайшем дереве уже успели поникнуть от жары. Услышав, как Понедельник шумно ринулся вверх по лестнице, Миляга обернулся, чтобы встретить вестника. Вестник появился с недоеденным гамбургером в одной руке и недокуренной сигаретой — в другой.

— Ты что-то хочешь сообщить мне?

— Да, Босс. От Юдит.

— Куда она подевалась?

— В Изорддеррекс. Это часть того, что я должен вам передать.

— Ты видел, как она отправилась?

— Нет. Она велела мне выйти и подождать снаружи, ну я и послушался.

— А другая часть?

— Она сказала мне…— Он скорчил мину, выражавшую всю степень его сосредоточенности. — …чтобы я сказал тебе, куда она отправилась, и это я уже сделал, а потом она сказала мне, чтобы я сказал тебе, что в Примирении таится опасность, и ты не должен ничего делать, пока она не свяжется с тобой снова.

— Таится опасность? Она так сказала?

— В точности ее слова. Без обмана.

— A у тебя есть какие-нибудь представления о том, что она имела в виду?

— Нет, Босс. Хоть обыщи меня. — Он вгляделся в самый темный угол комнаты. — Я не знал, что у тебя есть обезьяна, — сказал он. — Ты привез ее из путешествия?

Миляга посмотрел в угол. Отдохни Немного, судя по всему, прокравшийся в комнату ночью, тревожно смотрел на Маэстро.

— Она ест гамбургеры? — спросил Понедельник, опускаясь на корточки.

— Можешь попробовать, — ответил Миляга рассеянно. — Понедельник, это все, что сказала Юдит: таится опасность?..

— Все, Босс. Клянусь.

— Вы вошли в Убежище, и она сразу же сказала тебе, что не хочет возвращаться?

— Не-еет, она там долго валандалась, — сказал Понедельник, строя рожи мнимой обезьяне, которая покинула свой угол и двинулась к протянутому гамбургеру.

Он хотел было подняться, но обезьяна оскалила зубы с такой яростью, что он передумал и просто протянул руку как можно дальше, чтобы не подпускать тварь к своему лицу. Приблизившись, она блаженно втянула в себя запах гамбургера и, подняв крошечные лапки, с неподражаемым изяществом взяла кушанье.

— Ну, так рассказывай, — сказал Миляга.

— Ах да! Так вот, когда мы туда завалились, там был один придурочный, ну, она и стала с ним трепаться.

— Она знала этого человека?

— Да, точно.

— И кто это был?

— Забыл имя, — сказал Понедельник. Увидев, как Миляга нахмурил брови, он начал протестующе оправдываться. — Это не входило в послание, Босс. А иначе я бы обязательно запомнил.

— Все равно вспоминай, — сказал Миляга. — Кто это был?

Понедельник выпрямился и нервно затянулся. — Никак не могу вспомнить. Там, знаешь, все эти птицы, пчелы, ну и всякое такое. Я толком ничего и не слышал. Имя какое-то короткое, типа Дрын или Даун или…

— Дауд.

— Точно! Оно самое! Это был Дауд. И на нем живого места не было.

— Но он был жив.

— Да, недолго. Ну, как я сказал, они там трепались.

— И после этого она сказала, что отправляется в Изорддеррекс?

— Точно. Она сказала, чтобы я отвез тебе камни и передал послание.

— И то, и другое ты исполнил. Спасибо тебе.

— Рад стараться, Босс, — сказал Понедельник. — Я больше не нужен? Если понадоблюсь, я на крыльце. Жара будет охренительная.

Он загрохотал вниз по лестнице.

— Дверь закрыть или оставить открытой? — спросил Отдохни Немного, поедая гамбургер.

— Что ты вообще здесь делаешь?

— Я почувствовал себя так одиноко, Освободитель, — принялся канючить он.

— Ты обещал полное повиновение, — напомнил ему Миляга.

— Ты не доверяешь ей, ведь правда? — сказал Отдохни Немного в ответ. — Ты думаешь, что она смылась, чтобы встать на сторону Сартори.

До этого момента подобные мысли не приходили ему в голову. Но теперь, будучи произнесенным вслух, это предположение не показалось ему таким уж маловероятным. Юдит призналась в своих чувствах к Сартори в этом самом доме, и, вне всяких сомнений, она верила, что он отвечает ей пламенной любовью. Возможно, когда Понедельник отвернулся, она просто-напросто выскользнула из Убежища и отправилась на поиски отца своего ребенка. Если это действительно так, то ведет она себя на редкость парадоксально. Ну не странно ли бросаться в объятия человеку, врагу которого она только что помогла подготовиться к победе? Но сегодня не тот день, чтобы тратить время на разгадки подобных головоломок. Что сделала, то и сделала, и Бог ей судья.

Миляга уселся на подоконник (этот насест частенько служил ему для составления планов на будущее) и попытался прогнать от себя все мысли о ее предательстве, но комнату он для этого выбрал не самую подходящую. Ведь именно здесь располагалась та утроба, в которой она была сотворена. В щелях наверняка остались песчинки из того круга, в котором она лежала, а в доски глубоко впитались пролитые капельки тех снадобий, которыми он умастил ее наготу. И как он ни пытался прогнать от себя эти мысли, одна неизбежно тянула за собой другую. Подумав о ее наготе, он представил, как его липкие от масел руки ласкают ее тело. А потом свои поцелуи. А потом свое тело. Не прошло и минуты, как им овладело сильное половое возбуждение.

И это надо же — предаваться подобным размышлениям в такое утро! Ухищрениям плоти не должно быть места в том деле, что его ожидает. Они и так уже привели последнее Примирение к трагедии, но теперь он не позволит им сбить себя с предначертанного Богом пути. Он с отвращением опустил глаза на вздувшийся в паху бугор.

— Отрежь себе эту штуку, — посоветовал Отдохни Немного.

Если бы он мог сделать это, не превратив себя в инвалида, он бы немедленно последовал этому совету, и с большой радостью. К тому, что вздымалось у него между ног, он не испытывал ничего, кроме презрения. Это был идиот с разгоряченной башкой, и он хотел от него избавиться.

— Я могу его контролировать, — сказал Миляга.

— Сказал человек, падая в жерло вулкана, — добавил Отдохни Немного.

В ветвях дерева появился черный дрозд и завел свою безмятежную песню. Миляга посмотрел на него, а потом перевел взгляд дальше, сквозь хитросплетение ветвей на ослепительно голубое небо. Созерцая его, он слегка развеялся, и к тому времени, когда на лестнице раздались шаги Клема, несущего еду и питье, приступ похоти миновал, и он встретил своих ангелов-хранителей с ясной головой.

— Теперь будем ждать, — сообщил он Клему.

— Чего?

— Пока вернется Юдит.

— А если она не вернется?

— Вернется, — ответил Миляга. — Здесь она родилась, и здесь ее дом, даже если ей этого не хочется. В конце концов она должна сюда вернуться. И если она вступила в заговор против нас, Клем, — если она перешла на сторону врага, — то, клянусь, я сделаю круг прямо здесь…— Он указал на доски у себя под ногами. — …и уничтожу ее до последнего атома, словно она никогда и не существовала.