- Дураки, чего ждете?!
      Телохранители кинулись к дверям, впопыхах сбив несколько человек. Раздались вопли. Многие свечи погасли. В этой суматохе кто-то схватил хрустальную вазу и ударил ею по Золотому дереву. Золотое дерево качнулось, с веток посыпались жемчуг и бисер. Халиф Гарун еще сильнее сжал рукоять меча: "В этом - происки красного дьявола, - главного визиря Гаджи Джафара! Ссылаясь на упрямство Зубейды хатун, стражники, подчиненные главному визирю, намеренно затеяли заваруху. Хорошо, что в тайне от Гаджи Джафара я создал свой отряд телохранителей. Они в обычной одежде расхаживают по дворцу. Я не напрасно Гаруном зовусь. Этот аистошеий главный визирь теперь узнает, кто из нас предусмотрительней!"
      Звон мечей и щитов у дворцовых ворот раздавался все громче. Кто-то вопил, видимо, раненый. Доносился и властный голос Зубейды хатун...
      Ругия, прижавшись к Гаранфиль под Золотым деревом, шептала:
      - Великий Ормузд, помоги нам! Гаранфиль, видно, Гаджи Джафар знает, что ожидает его, а я-то беспокоилась, как предупредить его...
      XVIII
      ПЛАХА ОКРОПЛЯЕТСЯ КРОВЬЮ
      Умрет умный - воскреснет глупый.
      Пословица
      В полдень с мечети Газмийя разнеслись звуки азана. В Зелотом дворце загрохотали барабаны, заиграли трубы. И все - от простого евнуха и до халифа, прервали свои дела. Растворились двери молелен и спешащие на молитву совершили омовение. Каждый, омывшись и очистившись, шевеля губами прочел молитву, поцеловал священные четки и мохур - брусочек священной глины из Каабы - и положил их на молитвенный коврик... А муэдзин все еще надрывал горло на высоком минарете и заученным напевом призывал мусульман на молитву:
      - Аллахуакбар, аллахуакбар...95
      Главный палач Масрур, устав от своего занятия, услышав печальный зов азана, тревожные звуки барабана и трубы, преобразился, став воплощением смиренности: "О аллах, я - только раб подневольный. Прости мои прегрешения!" Палач, глубоко вздохнув, отер пот со лба. "По приказу халифа Гаруна после утреннего намаза девяносто девять гяуров отправил я к праотцам. Еще сто пятьдесят остается. А я руки уже перетрудил. После полуденного яамаза дел будет еще больше. Головы пятнадцати осужденных надо обложить жуками. Не знаю, какому халифу вздумалось ввести эту омерзительную казнь? Так истязать людей грех".
      Один из обреченных со связанными руками уже второй день стонал на кожаной подстилке. Голова его была обложена жуками. Масрур оглянулся на него: "Боже, как же крепка его голова! Со вчерашнего вечера жуки дырявят его череп, а он все еще жив!"
      На подстилке постанывали семь хуррамитов. Главный палач только что обложил их головы жуками и обвязал красными платками. Масрур, в ушах которого гудело от звуков азана, грохота барабана и рева трубы, вновь подумал о том свете. "О всевысший, в этот час намаза ты сам видишь, что я ни в чем не виноват. Я только исполняю волю повелителя правоверных, халифа Гаруна ар-Рашида. Это не мой грех. Я боюсь приговора инкир-минкира на том свете. Прости мои прегрешения!" Главный палач нагнулся, схватил за длинную бороду постанывающего старика и тряхнул его: "Ну, как? Вроде бы жуки начинают щекотать тебя? Открой-ка глаза, погляжу, как самочувствие твое?!"
      Масрур раскаивался, что дернул старика за бороду во время азана: "Паду к ногам халифа, чтоб работу с жуками поручил другому палачу. Мне даже меч наточить некогда. Иногда и помолиться еле успеваю. Да к тому же палач на то и палач, чтоб рубить головы, а почему я должен возиться с жуками, не понимаю! Хлопотное это дело: перво-наперво надо начисто обрить голову приговоренному, крепко связать ему руки-ноги и уложить на подстилку. А потом начинай, как бродячий змеелов, приступай к жукам, да ухо держи востро... Жуков надо по одному доставать и расставлять на обритой голове. Да поди, попробуй расставить этих бестий на обритой башке! Сначала они скользят, съезжают с головы, норовят расползтись кто куда. Приходится обвязывать голову платком. А уж потом, когда жуки запах мозгов учуят... Хоть я и палач, все же эта казнь омерзительна и меня воротит от нее. То ли дело - дамасский меч. Так срубает головы, что люди даже охнуть не успевают".
      У застенков обычно жуткий вид: обезглавленные тела, вышедшие из орбит глаза, оскаленные зубы. Жужжание больших черных мух. И - трупный запах... Палачу все это привычно, и правителю тоже. Правителя по своей натуре где-то сродни палачам.
      Пронзительный голос муэдзина, казалось, доносится с того света:
      - Спешите совершать благие дела!
      Масрур проворчал: "Ладно уж... поспешим... Это надо внушать калифу. Разве он дает помыслить о чем-нибудь добром?!"
      Муэдзин призывал людей сторониться недобрых дел:
      - Хайя алассалат!
      - Хайя алалфалах!96
      Масрур бросил свой окровавленный дамасский меч, как нечто ненужное, на плаху, пропитанную кровью, и снова ненавидяще оглядел человеческую бойню. Головы лежали, сваленные в кучу. "Аллах милосердный, ты сам свидетель, что эти бедняги хуррами-ты ничего плохого не сделали мне. Ведь я такой же пленный, как и они. Когда-то люди халифа привели меня из родных мест и продали на невольничьем рынке Сугульабд купцу Фенхасу. Уже который год я варюсь в этом кровавом котле. Я только раб подневольный. Если не буду исполнять повелений халифа Гаруна, мне самому голову отрубят".
      Масрур торопливо скинул красный плащ - обличье палача, кое-как натянул другую одежду и совершил омовение. Прошел в молельню... Каким же кротким и человеколюбивым стал главный палач, который только что своим устрашающим видом напоминал грозного дива! Сейчас он превратился в набожного мусульманина, твердящего "Ла илаха илла Аллах"97. Он то привставал, поднимал руки к небу, то опускался на колени, сгибаясь в три погибели, и мясистым лбом касался циновки, пыхтя из-за своей тучности. Не" эти труды были приятны ему. Воздевая большущие, привыкшие орудовать мечом руки над головой, он внятно шептал:
      Аллахумма лаббейк,
      Лаббейк аллахумма лаббейк,
      Ла шарика лака лаббейк,
      Иннал-хамда ван-нимата,
      Лака валь-мульк, ла шарика лака98...
      После намаза Масрур почувствовал большое облегчение. Ов уже считал себя безгрешным и чистым, как новорожденный. Ему казалось, это аллах простил ему все прегрешения. Твердя "Аллахумма лаббейк", он прикасался толстыми губами к молитвенным четкам и мохуру...
      Масрур обвязал свою свежеобритую большую голову красным платком, облачился в красное одеянье, и, наточив меч, взялся за рукоять и примерился: "Бисмиллах!" Умиление и кротость, только что наполнявшие сердце палача, мгновенно улетучились. Он превратился в дикого тигра. Закатав рукава и штанины, обнажил мускулистые руки и крепкие ноги, встал на свое место у "багровой от крови плахи. Обнаженный дамасский меч сверкал над его головой, ждал очередную жертву. На лице палача играли желваки, зубы крепко сжались. Молитва, которую совсем недавно читал Масрур, была начисто позабыта.
      Голова билалабадца Салмана ибн Микея валялась у его ног. Горбатому Мирзе не удалось освободить Салмана. Соглядатаи халифа, узнав его, бросили в лапы палача. Масрур злобно смотрел на голову: "Эх, положить бы мне на эту плаху голову нечестивца Джавидана, Шахракова сына. Тогда б я успокоился. Может, тогда халиф на радостях пожалел и меня, отпустил бы на волю: "Иди, Масрур, тебя ждут в родном краю". Только бы дождаться того дня!"
      Звон кандалов вернул палача к действительности. Он, опомнившись, обратился к небесам:
      - Аллах милосердный, дай силу рукам моим!
      Главный палач расставил ноги на подстилке и напрягся, держа меч наготове: "Такие дела. Поглядим, какого нечестивца теперь притащат халифские фарраши".
      Семеро фаррашей, вооруженных копьями, втолкнули в застенок главного визиря Гаджи Джафара ибн Яхья. Один из них пошутил с Масруром:
      - Эй, одноглазый, где ты? Почему не встречаешь гостя? Масрур осклабился и с неуклюжей игривостью притворился семиглавым дивом.
      - О, Гаджи Джафар, добро пожаловать! На днях тремстам твоим стражникам головы отрубил. Не шелохнулись даже, очень смирные ребята были. Ну, а ты как?
      Фарраши хотели повалить Гаджи Джафара на плаху. Главный визирь возмутился:
      - Прочь!
      Главный визирь так резко и повелительно произнес это, что палач растерянно заморгал и опустил руки.
      - Аллахуакбар! Аллахуакбар! - повторял он, глядя то на главного визиря, у которого руки были связаны, то на фаррашей. Старший из них сказал:
      - Умереть-то он умрет. Но, Масрур, пока не спеши, пусть этот красный дьявол как следует осмотрится у тебя!
      Главный визирь Гаджи Джафар невозмутимо молчал, словно бросая вызов палачу и фаррашам, и молча разглядывал сваленные в комнате палача тела. На них копошились мухи и мошкара.
      Наконец, главный палач взял с плахи красный платок, усмехнулся и приблизился к Гаджи Джафару:
      - Пригни-ка свою длинную шею!
      Попытался завязать глаза главному визирю.
      - Прочь!
      Главный визирь вновь прикрикнул на Масрура и кандалами выбил меч из его рук. Меч со звоном упал к ногам главного визиря. Гаджи Джафар пригрозил Масруру:
      - Глупец! Как ты смеешь завязывать мне глаза?! Я прикажу выколоть тебе глаза! Прикажу вместо вола впрячь тебя в мельничные жернова! Ну, погоди! Никто не имеет права поднять на меня меч! Сам халиф Гарун ар-Рашид дал мне охранную грамоту с печатью. Я умру своей смертью, меня меч не возьмет! Ведите меня к халифу!
      - А почему эту бумагу не показал в тюрьме?
      За главного визиря ответил один из фаррашей:
      - Он в тюрьме не сидел. Мы визиря привели сюда прямо из его покоев. Так было приказано. Он сидел в своих покоях под домашним арестом.
      Масрур, побледнев, произнес:
      - Астафуруллах!99
      И главный палач, и фарраши призадумались. Их настороженные взгляды встретились: "Может, тут какая-то путаница?!" "Все может быть..." Масрур, подняв меч с пола, отложил его в сторону и сказал:
      - Братцы, тут всякая ошибка возможна. Отведите уважаемого главного визиря к повелителю правоверных. Как прикажет, так и поступим.
      Опоясанный мечом халиф Гарун ар-Рашид величаво восседал на золотом троне. Лицо и глаза его словно бы яд источали. "Золотые" и "серебряные" люди со сложенными на груди руками стояли справа и слева от него. Все внимание было обращено на халифа. Полководец Абдулла для подавления хуррамитских восстаний, вспыхивающих повсюду, просил пополнить войско. У арабов есть поговорка: "Ложь, способствующая миру, лучше, чем правда, порождающая раздор!" На совете никто не предложил халифу прекратить истребление людей. Напротив, придворные в один голос советовали послать войско в Базз.
      - Пока не убьем Шахракова сына Джавидана, подавить восстание хуррамитов не удастся!
      Во время этого совета кем-то из придворных вскользь было упомянуто имя Бабека. Халиф Гарун гневался на Абу Имрана, на которого возлагал большие надежды. То, что юнец-огнепоклонник, только что опоясанный шерстяным поясом, рания Лупоглазого, озадачило халифа. "Ишь ты, не успел мышонок вырасти, а уже мешок из-под низу прогрызает!" - подумал Гарун.
      В тронном зале по желанию халифа держали громадного льва. Ему было отведено особое место. Лев был ученый: если халиф сердился на кого-то, лев начинал зевать. А сейчас халиф сказал:
      - Кинуть бы этого хуррамитского щенка на съеденье льву!
      Казалось, что льва, сидящего на золотой цепи, только что искупали в позолоченной воде. Он весь блестел. Златокузнецы и для халифского льва изготовили кое-какие украшения. Этот хищник иногда дергался на золотой цепи, обнажая острые клыки, в желании устрашить черного кота, сидящего у трона халифа. Но любимец халифа и ухом не вел, он не только не боялся, но вообще внимания не обращал на своего грозного сородича. Халиф погладил кота.
      - Какого черта Абу Имран подставлял голову под удар сопляка? Ну и рохля!
      Все промолчали.
      В это время начальник стражи, опасливо войдя, сложил руки на груди и поклонился:
      - Светоч вселенной, прости нас, из-за одного путаного дела осмеливаемся побеспокоить тебя. Главный визирь Гаджи Джафар утверждает, что повелитель правоверных поручился за его неприкосновенность. Он предъявил грамоту, заверенную печатью.
      Халиф Гарун сразу же понял в чем дело и, как ужаленный; вскочил с трона:
      - Где этот продажный пес?! Я ждал голову этого проклятого, огнепоклонника! А вы все еще нянчитесь с ним, как со свадебным бараном! Сюда этого подлеца!
      - Повиновение повелителю правоверных - повиновение всевышнему, - с поклоном произнес начальник стражи. Затем повернулся, пошел к дверям и распахнул их. - Светоч вселенной, стража ведет этого нечестивца.
      Вошел закованный в кандалы Гаджи Джафар. Гарун сквозь зубы язвительно произнес:
      - А я думал, что Мехрадовар уже провел тебя через Чинвед100 в Бехештау. И ты там вместе со жрецами уже хум попиваешь.
      Придворные в страхе замерли на местах. Никто из них не смел даже глянуть на главного визиря. Гарун, высоко подняв голову и держась за рукоять меча, прохаживался, красуясь перед Гаджи Джафаром. Главный визирь держался гордо. Его привычное к поклонам тело сейчас будто бы в прямое копье превратилось, вонзалось в сверкающие глаза халифа. Придворные поразились дерзости главного визиря. Он спокойно и твердо произнес:
      - Ваше величество, всю жизнь я остерегался не вашего гнева, а вашей милости, расположения и щедрости ко мне. Горькая судьба в конце концов заманила и меня в ваши сети... Помните, когда в дворцовом саду я взобрался вам на плечи и сорвал яблоко любви, что вы обещали мне? Та, заверенная печатью грамота у меня в сапоге. Если желаете, начальник стражи может достать и прочитать.
      - Коварный лис! Кто выдал бумагу с поручительством, тот может собственноручно перечеркнуть ее. Неужто ты и вправду надеешься спасти свою поганую жизнь при помощи клочка бумаги с печатью? Помнишь, ты тогда сказал мне: "Халиф - солнце на земле! А того, кто свалится с солнца, сам аллах не спасет". Глупый визирь, ты лебезил. Я - не солнце и не аллах! Я - аббасидский халиф. Ляховлэ вэла гуввэтэн илла биллахиль алийиль азим101.
      Главный визирь, не роняя достоинства, продолжил прежним тоном:
      - Светоч вселенной, искать ум в сердитой голове - безумство. Врачи считают озлобление временным затмением рассудка. Напрасно вы роняете семена в сухой песок.
      Халиф расхохотался и мечом своим пошевелил бороду Гаджи Джафара:
      - Теперь ты в еще худшем положении, чем араб, у которого пал верблюд. Не забывай, что я не нуждаюсь в советах таких предателей, как ты! Мой умнейший, вернейший, преданнейший советчик - вот этот дамасский меч! Глянь мне в глаза! Ты слышишь, что я говорю?!
      Взгляды главного визиря Гаджи Джафара и халифа Гаруна встретились. Зрачки вспыхнули жаждой мести.
      Нэ шире шотор, нэ дидаре эрэб!102
      Главный визирь Гаджи Джафар горько усмехнулся и покачал головой:
      - Вы можете умертвить меня, но не победить. Дух мой не сломить! И не забывай, что край храбрецов - Азербайджан - несокрушим! Азербайджанцы рождаются с мечом в руке! Они отомстят за меня! Придет время - палач Масрур отрубит голову вашему сыну - наследнику Амину и пошлет ее в подарок его матери Зубейде хатун!
      Халиф Гарун, взревев подобно раненому льву, зажал уши обеими руками.
      - Молчать, гяур!
      Лев, испуганный воплем халифа, чуть было не сорвался с цепи. Главный визирь Гаджи Джафар, оставаясь внешне невозмутимым, с иронией прочитал стихи, вышитые золотом на абе халифа:
      Не вали своей вины
      на другого никогда.
      Может, завтра ждет тебя
      ещё худшая беда.
      Чуть помедлив, главный визирь прочел и второе стихотворение, вышитое на абе:
      Позднее раскаянье
      Кто ж его оценит?!
      Все равно, хоть богом стань,
      Кару не отменят.
      Халиф дал знак придворным выйти, а телохранителям и фаррашам подождать за дверью.
      В тронном зале остались только Гаджи Джафар и халиф. Тару погрузился в раздумье, лицо его стало мертвенно бледным. Время от времени он поглаживал бороду. Гаджи Джафар почувствовал, что сердце халифа смягчилось, потому ласково и чуть просительным голосом сказал:
      - Милостивый халиф, смерти я не боюсь, каждый из живущих когда-нибудь сменит сей мир на другой. В этот тяжкий для меня час молю только об одном: не считайте меня бесчестным человеком. На вашей сестре Аббасе я женился, соблюдая все предписания шариата. Два сына, которых родила она, мои законные дети. Пощади их, ради аллаха! Не посылай по наущению Зубейды хатун их, безвинных, на плаху!
      У халифа Гаруна потемнело в глазах. Казалось Золотой дворец обрушился на него: "Что я слышу, о господи?!"
      - Предатель! - халиф вновь разразился гневом, рванулся и схватил Гаджи Джафара за бороду. - Да покарает тебя Мекка, которую ты посетил! Больше тебе не удастся сбить меня с толку своими лживыми речами! Чтобы прервать случку, надо прежде всего убить суку! У меня больше нет сестры по имени Аббаса! Я вычеркнул ее из халифской семьи! Честь кинули псу, но даже тот не осквернил ее своим прикосновением. А ты и Аббаса погрязли в бесчестии. И вы оба должны умереть. Все! Мало твоего бесчестия, к тому же ты оказывается готовил западню и для меня. Все дворцовые интриги - твоих рук дело. И Аббаса, и ты...
      Халиф Гарун хлопнул в ладоши и стража показалась из-за дверей. Халиф, задыхаясь, прохрипел:
      - Увести, отрубить голову!
      Стража увела Гаджи Джафара. Халиф смотрел ему вслед, желая узнать, сломится он, или нет. Гаджи Джафар держался с достоинством и шагал твердо и широко, чтоб не дать повода сопровождающим подтолкнуть его...
      Масрур с мечом в руке вышагивал по подстилке: "Куда же они запропастились?! А, может, и вправду недоразумение получилось?!"
      Стражи на этот раз с руганью подвели главного визиря с завязанными глазами к плахе. Глаза Масрура налились кровью. Чтобы помучить Гаджи Джафара, глядя исподлобья, он холодным мечом плашмя провел по его шее.
      - Гляньте-ка на этого болвана! Издевался над нами, что ли? И куда же подевалась бумага с обещанием халифа? У нас долг на снегу записывают, чтобы с первыми лучами солнца расписка растаяла. Полопочи немного перед смертью, послушаем. Дурачина!
      Гаджи Джафар не проронил ни звука.
      Когда палач, схватив главного визиря, хотел уложить его длинную шею на плаху, красная тряпица, которой были завязаны глаза жертвы, соскользнув, упала на подстилку... Гаджи Джафар так ужасно застонал, что палач чуть было не выронил свой меч. У края подстилки лежала окровавленная голова Аббасы, ее черные волосы были рассыпаны. На самом краю подстилки валялись две детские головки. Это были сыновья Гаджи Джафара, рожденные Аббасой.
      Они были казнены совсем недавно. Гаджи Джафар пошатнулся и рухнул на колени.
      Стражи вместе с Масруром приподняли Гаджи Джафара вновь и завязали ему глаза. С большим трудом удалось пригнуть его шею к плахе. Масрур, подняв меч, дико рявкнул:
      - Читай, гяур, предсмертную молитву!
      - Палач, не забывай, что хуррамиты не признают вашего суесловья... Я покидаю сей мир, а вы остаетесь. Что ж, убивайте. Придет время и вас убьют!
      Главный палач нарочно медлил, чтобы растянуть предсмертные муки Гаджи Джафара.
      - Подлец! Чего тянешь?! - прикрикнул тот. Масрур взмахнул мечом, и раздался хруст, от которого волосы встают дыбом...
      ХIХ
      СМЕРТЬ В ОБЪЯТЬЯХ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ
      Всё живое ночью под таинственно
      мерцающими звездами засыпает,
      только любовь не смыкает ресниц ни на миг.
      После мучительной казни главного визиря Джафара ибн Яхьи халифат испытывал потрясения. Скорбящие хуррамиты и другие противники халифа жаждали отмщения. В такую пору не легко было восседать на троне и управлять государством. В северных областях положение опять осложнилось. Население этих земель, прилегающих к рекам Кура, Аракс и Баргушад, бурлило подобно рекам, Джавидан, Шахраков сын, залечив раны вновь собирал мятежных хуррамитов и храбро бился с халифским военачальником Абдуллой. Обнаглевшие разбойники Лупоглазого Абу Имрана опять жгли деревни в окрестностях Базза. Полевые звери и птицы, вспугнутые звоном мечей и щитов, покидали насиженные места и ютились в разоренных, заваленных снегом деревнях.
      Халиф постепенно утрачивал свою власть на востоке государства. В мечетях хатибы молились уже не за его здравие, а за его сына - наследного принца Амина. А в мечетях Хорасана не упоминали не только самого халифа, но и его сына Амина. Здесь шиитские хатибы признавали только халифского сына Мамуна, рожденного персиянкой Мараджиль хатун.
      И в сердце халифата - Багдаде было не так уж ладно. Купцы-иудеи, христиане и турки вынужденно покидали базары. Даже известный на весь халифат работорговец Фенхас подумывал куда бы улизнуть. Все еще продолжалась борьба сыщиков халифа с преданными казненному главному визирю Гаджи Джафару стражниками. Не удавалось усмирить шиитов - жителей улицы Карх. Нависла угроза закрытия невольничьго рынка Сугульабд. Часть знати, опасаясь крушения династии аббасидов, всячески способствовала халифским сыщикам. Но и персидская знать Багдада несмотря на крушение Бармакидов не сложила оружия. Вражда обострилась до того, что империя аббасидов оказалась на грани распада. Разгромленные амавиды, вновь воспрянув, угрожали аббасидам. "Поднявший меч на потомков пророка - наш враг!" Аббасидские халифы некогда расправились с потомками Али, теперь амавиды надеялись отомстить халифу Гаруну.
      Даже меч главного палача Масрура не мог положить конец усиливающимся распрям между дворцовой знатью. Иные из поэтов и ученых притворялись больными, чтобы не впутываться в интриги. Все меры, предпринимаемые Айзураной хатун, оказывались безрезультатными. Она уже была не в состоянии, как прежде, держать халифат в узде. Персидская знать, все еще сохраняющая свое влияние в Золотом дворце, всячески противилась указам халифа Гаруна. Знаменитая статуя всадника направила свое копье в сторону Золотого дворца. Это было сделано по желанию самого халифа, который хотел сказать, дескать, ведайте, люди, что во дворце свили гнезда и мы, и ваши противники. Если начну резню во дворце, знайте, я прав... Дворец был объят страхом. Мало кто надеялся живым выбраться из этой заварухи. Многие твердили: "От бессердечного Гаруна, запросто погубившего родную сестру Аббасу и двух ее сыновей, можно ожидать всего". В это смутное, тревожное время халиф еще более ожесточился. Теперь даже Айзурана хатун, долгие годы верховодившая в халифате, побаивалась сына. К тому же мать есть мать, после казни Аббасы она заметно охладела к Гаруну. Айзурана хатун опасалась, что однажды Гарун в припадке бешенства, подобно Нерону, поднимет меч и на собственную мать. Никогда не испытывала прежде столько треволнений и мук и ушлая Зубейда хатун, умевшая в нужное ей время вывести халифа из себя. Порою в ней просыпались чувства женщины и матери, и она оплакивала судьбу своей золовки - Аббасы, однако внешне она держалась так, будто она, толкнув Гаруна на кровопролитие, спасла честь царствующего семейства.
      Золотой дворец халифа Гаруна помутнел, подобно озерцу, в которое бросили камень. Добиться просветления было весьма трудно. Мараджиль хатун, выказывая обиду, удалилась в свой дворец. Айзурана хатун вместе с Зубейдой хатун пребывала в летней резиденции Анбар. Эти две женщины были одна хитрей другой и взаимные опасения вынуждали их держаться рядом, действовать заодно и жить душа в душу.
      Сколько свекровь с невесткой ни плакались одна перед другой, сетованиям их не было конца. Халиф Гарун заболел и слег. Персидская знать вновь заговорила о наследнике престола. С завещанием халифа Гаруна никто не считался. Персам не терпелось отколоть от халифата иранские земли и восстановить прежнюю Сасанидскую империю. Состояние халифа Гаруна крайне ухудшилось, жизнь его повисла на волоске. Глава врачей Джебраил никого не допускал в опочивальню халифа. Даже возвратившаяся из летней резиденции Айзурана хатун не осмеливалась без ведома врача войти к сыну.
      Она понимала, что врач, дорожа собственной жизнью, прилагает все усилия, чтобы исцелить Гаруна. Тем не менее из предосторожности не спускала с Джебраила глаз. Лекарства, назначенные сыну, отсылала на проверку врачам, имена которых держались в строжайшей тайне. Неукоснительное наблюдение велось и за пищей, приготавливаемой для халифа. Повару полагалось прилюдно самому отведать любое блюдо, прежде чем подать его халифу.
      Трудно было найти во дворце человека, который был бы спокоен за свою участь. Каждый держал при себе яд и толченый алмаз.
      Испещренное морщинами ведьмоватое лицо Айзураны хатун о последних переживаний совсем обезобразилось. Мать халифа устала раздавать милостыню беднякам и сиротам: "Как выздоровеет сын, сразу же во славу аллаха отпущу на волю тысячу рабов", - твердила она.
      С тех пор, как пир под Золотым деревом был прерван на половине, многие рабы потеряли всякую надежду стать вольноотпущенными. Никто уже не слушал обещаний. Но обет Айзураны хатун внушал доверие.
      В Доме мудрости не знали покоя астрологи. По настоянию Айзураны хатун они читали и перечитывали Книгу царей и беспрерывно гадали по звездам. А мать халифа настойчиво приговаривала:
      - Еще раз загляните в книгу!
      Астрологи, исполняя волю матери халифа, вновь и вновь читали, молитвы и с чистыми помыслами раскладывали перед собой карты звездного неба. И вновь уныние, и вновь - печаль! Юпитер, считавшийся восточными астрологами звездою счастья, будто бы вовсе исчез с небосклона. Ну а где же звезда счастья самого халифа Гаруна? Казалось, астролога, знающего место нахождения ее, великий Ормузд взял и кинул в глубокую-преглубокую яму. Созвездие Льва тоже который день не попадалось на глаза астрологам. Появление кроваво-красного Марса каждый раз заставляло содрогаться главу врачей Джебраила сильней, чем астрологов. Заболев, халиф Гарун своим приближенным приказал: "Если глава врачей Джебраил не вылечит меня, тотчас же после моей смерти закуйте его в цепи и отправьте к Масруру!"
      Очутившийся в безвыходном положении глава врачей не знал, что делать. Его близость к покойному главному визирю Гаджи Джафару обернулась напастью на его голову. От запаха лекарств в опочивальне халифа было не продохнуть. Но какой из этого прок? У Гаруна и язык отнялся. Лекарства были бессильны, состояние больного становилось угрожающим. От чтения древних манускриптов зрение у врача Джебраила ослабло даже. Он то читал Свод103, то, отложив его, брался за "Веди"104. Откладывал "Веди", раскрывал Книгу царей. Но и это все оказывалось напрасным. Если б глава врачей Джебраил призвал с того света на помощь мудрого визиря сасанидского падишаха Ануширавана Бузурджмех-ра, даже это не принесло бы пользы. И горькие тошнотворные снадобья, и гадания астрологов по звездам были бессильны помочь главе врачей. Бедняга Джебраил не мог ума приложить каким средством вернуть халифу речь. Порою его посещали странные мысли: "Может, тайно провести к халифу знахарей - огнепоклонников? Может, дух сестры не дает ему покоя? Может, если знахари изгонят ее дух бубнами, увешанными колокольчиками, больной выздоровеет?" Но это было несбыточной мечтой. Разве можно было со страху перед шейхом Исмаилом призвать знахарей в столицу аббасидов - Багдад! Набожные мусульмане, прознай они о таком кощунстве, учинили бы над главой врачей расправу.
      Джебраил ежесекундно ощущал прикосновение к своей шее стали меча, от страха и переживаний, нависшей смертельной опасности он весь иссох, спина его согнулась, круглое лицо стало плоским, с него свисала дряблая кожа. Шея так истончилась, что казалось, вот-вот надломится под тяжестью головы, которая и без того едва держалась. Глаза глубоко запали. Ероша редкие седые волосы, он размышлял: "Почему я, глупец, цепляюсь за эти лекарства?! Ведь ни одно из них не помогает. Промедление - опасно. Чтобы выжить, мне необходимо продлить жизнь халифа. Иного выхода нет. Начну лечить халифа по методу Пифагора. Пусть шейхи Багдада трубят мне вслед сколько угодно. Все молитвы бесполезны. И Книга царей тоже. Если бы она помогала, сасанидские астрологи спасли бы своих правителей от мечей амавидских и аббасидских халифов. Завтра солнце войдет в созвездие Близнецов. В эту пору, когда вся природа оживает, Гаранфиль своим редким голосом, своей редкой красотой может пробудить жизнь в теле халифа; вернуть ему дар речи. Только таким способом и я, и халиф вырвемся из когтей смерти. Надежда на одну Гаранфиль".
      После полуденного намаза глава врачей от нетерпения места себе не находил. Наконец Гаранфиль обрадовала его своим приходом. Глава врачей так долго занимался приготовлением лекарств, что весь пропах ими. Гаранфиль же напоминала свежераспустившийся нарцисс. Она чувствовала, какие потрясенья пришлось испытать Джебраилу...
      - Ах, дочь моя, - вздохнул Джебраил, насупив седые брови и качнув головой. - На свете всякие лекарства есть, но надо знать, где и как применять их. В руках умного врача лекарство - жизнь, а в руках глупого - смерть. Это не мною, дочь моя, индийским врачевателем Сушрутом сказано, а в священной книге огнепоклонников- Авесте есть и более мудрые изречения об искусстве врачевания. Будто великий Ормузд для избавления от болезней послал людям с небес десять тысяч лекарственных растений. А Ахриман, чтобы извести род человеческий, измыслил девять тысяч девятьсот девяносто девять болезней. Доченька, наступят такие времена, когда найдутся лекарства от всех болезней. Одним из самых надежных средств являются музыка, красота и поэзия. Теперь все зависит от тебя.
      Гаранфиль ничего другого не оставалось. Откажись она - Джебраил, друг покойного Гаджи Джафара, лишился бы головы. Она принялась настраивать свой уд.
      - Ты - целитель, но я тоже кое-что смыслю в этом деле... Главное здесь музыка, песня. Философ Пифагор был великим врачевателем. Толкование семи ладов музыки он увязывал с семью созвездиями. А некоторые ученые утверждают, что музыкальные звуки - явления природы. Огонь, вода, земля, воздух! По их мнению без этих четырех начал нет и звука.
      - Доченька, откровенно говоря, я не очень-то разбираюсь в этих тонкостях. Я не Исхаг из Мосула. Ты училась в школе халифа... Будь любезна, скажи, какой музыкой полагаешь начать лечение больного?
      Гаранфиль коснулась струн медиатором:
      - Наиболее целесообразен раст.
      Гаранфиль играла и, казалось, комнату освежает ароматный весенний ветерок. Нежные звуки, слетающие со струн уда, словно бы очищали тяжелый, пропитанный запахом лекарств воздух. Запавшие глаза главы врачей оживились: