— Вы говорили с Анри и Морисом? — Клариса глубоко вздохнула. — Пьер, что вы наделали?..

— Успокойтесь, ma cherie. Я знаю обоих настолько хорошо, что был уверен в их понимании. Я объяснил этим господам, что больше не желаю делить вас с ними.

Пьер замолчал, чтобы проверить, какое впечатление произвели его слова. Волнение, отразившееся на лице Кларисы, послужило предупреждением, что ему лучше опустить подробности малоприятного разговора с ее покровителями. Пьер превзошел себя, приведя массу доводов и убедив их в том, что будет лучше для всех, если они переключатся на других женщин.

Клариса покачала головой, как бы возражая ему:

— Мадам будет в ярости!

— Non, не будет.

— Вы с ней тоже поговорили?

— Я мимоходом заметил, что Анри и Морис обратятся к ней с просьбой организовать для них что-нибудь новенькое. Я также сказал, что соответствующим образом компенсирую любые убытки, которые она может понести.

— Пьер…

Пьер приблизил к себе Кларису и, пытаясь понять ее реакцию, прошептал:

— Это, ma cherie, будет возможно, если мысль о необходимости сосредоточить все свое внимание на одном человеке не вызывает у вас неприязни…

— Пьер…

Глаза Кларисы наполнились слезами. Ей удалось произнести только одно слово:

— Почему?

— Нужно ли спрашивать, mon amour?

Клариса дрожащей рукой коснулась его щеки. Он прочел в ее взгляде столько муки, когда она, слегка поколебавшись, с внутренним достоинством ответила:

— Вы так добры ко мне, Пьер, но… я не в силах обещать ничего больше того, что даю, когда лежу в ваших объятиях. Скажу только, что подарю вам лучшее из того, что в состоянии дать. Я буду делать это с радостью… и так долго, как смогу.

Честно, но как больно. Понимая, что о большем он просить не может, Пьер привлек Кларису к себе:

— Cela suffit[6].

Пьер глубоко вдохнул особый аромат, исходивший от волос Кларисы, и утешил себя тем, что такого соглашения достаточно. Со временем ему удастся избавить ее от беспокойства. Он будет ухаживать за ней бережно и нежно до тех пор, пока она не преодолеет неуверенность и недоверие… и пока ему не удастся вытеснить из ее сердца того неизвестного, место которого он занимает в минуты любви.

Пламя разгоралось у него внутри. Пьер чуть отстранился, его взор встретился с полными слез глазами Кларисы.

Lе f'aime[7], Клариса.

Эти слова не были произнесены вслух. Он мысленно послал объяснение в любви, когда склонился с горячим поцелуем и стал срывать с нее легкий шелковый пеньюар, мешавший насладиться плотью Кларисы.

Поцелуй был долгим. Он вложил всю свою страсть в любовные игры, пока танец их обнаженных тел не достиг кульминации. Он вновь овладел телом Кларисы, как надеялся овладеть и ее сердцем.

Пьер безмолвно прошептал снова… lеf'aime…

Роган невидящим взглядом наблюдал за отражением утреннего солнца в гребнях волн. Капитан безуспешно пытался овладеть собой, хотя прошел целый час с того момента, как он вернул Габриэль в каюту.

Черт бы побрал эту взбалмошную девчонку! Роган прекрасно помнил, какие чувства овладели им, когда Габриэль оказалась на палубе всего в нескольких метрах от него. Великолепные волосы, развеваемые морским ветром, сверкали на солнце, серые глаза были широко раскрыты, а тонкая ночная рубашка так плотно облегала ее изящную фигуру, что все подробности женского тела совершенно отчетливо предстали перед глазами присутствовавших.

Пережитое волнение, которое он отказывался признавать, вновь овладело им, и это привело Рогана в ярость. Он видел лица его людей, смотревших на нее. Не требовалось особой проницательности, чтобы понять, где были их мысли, поскольку немногие из них видели когда-либо такую красивую и соблазнительную женщину, так смело стоявшую перед ними в прозрачном наряде.

О да! Ему-то известны опасные игры мадемуазель Дюбэй! Она стремилась вызвать у его людей чувство вожделения, чтобы они начали драться между собой. Она смогла бы использовать этот раздор в своих интересах, склонив их исполнить ее желания. Однако она не догадывалась об их преданности ему, закаленной огнем и кровью, когда они вместе с ним бесстрашно встретили сверкающие сабли и пушечные залпы и отразили их. Роган знал, что они скорее предадут самих себя, чем его и их общее дело.

На этой возвышенной ноте Роган прервал свои размышления и опустился на грешную землю. Он знал, конечно, что каждый из его людей был человеком из плоти и крови… как и он сам, и ничто человеческое было им не чуждо. Неудивительно, что команда была потрясена видом юной мадемуазель, стоявшей напоказ во всей своей женской красе.

Воспитанница монастыря, не так ли? Роган едко рассмеялся. Знаем мы этих святош! Восхитительная Габриэль явно не теряла время, проведенное в монастыре. Чувствуется, что девица давно познакомилась с черным ходом и вовсю пользовалась той свободой, которую он предоставлял. Похоже, стоит поблагодарить морскую качку, которая лишила ее возможности действовать. Слава Всевышнему, она не успела соблазнить его людей, а он сумел пресечь ее планы в самом зародыше.

Резко повернувшись, Роган поискал глазами лежавший поблизости узелок. Прошло достаточно времени, чтобы высокомерная мисс оправилась от своих приступов тошноты. Во всяком случае, он настолько обеспокоен всеми ее непредвиденными выходками, что не намерен больше ждать. Он решительно направился вниз.

Остановившись у двери своей каюты, Роган было поднял уже руку, чтобы постучать, но потом опустил ее, удивившись самому себе. Стучать в дверь собственной каюты? Позволить этой девице почувствовать себя победительницей, показать ей, что он сдал свои позиции и готов просить разрешения войти к себе домой? Никогда!

Его рука легла на ручку двери, он повернул ее, и в тишине раздался резкий звук. Единственная уступка, которую он сделал находившейся в каюте девушке, была полуминутная пауза перед тем, как он открыл дверь. Ничто не нарушило тишину — настолько полную, что Роган поспешно сделал шаг вперед, но тут же остановился как вкопанный. Мадемуазель Габриэль Дюбэй спала глубоким сном человека, которого покинули последние силы.

Закрыв за собой дверь, он подошел к кровати. Ее правая рука была вытянута на подушке рядом с головой, а горящие огнем волосы раскинулись, подчеркивая белизну нежной кожи. Кружева и батист ее ночной рубашки идеально подходили к выражению полной безмятежности на прекрасном лице. Она показалась ему огненным ангелом.

Роган уже не боялся себе признаться, что этот ангел мог бы вознести его к небесам…

Сердце Рогана забилось сильнее, когда он присел рядом с Габриэль. Он дотронулся до выбившегося локона и пропустил шелк ее волос сквозь пальцы. Он не сомневался, что кожа ее гораздо мягче шелка, настолько безукоризненно выглядела она, просвечивая сквозь легкую одежду. Он не представлял, что ее ресницы были такими густыми, а чуть приоткрытые губы такими чувственными и теплыми. Он жаждал вкусить этих влекущих губ и…

Дивная Габриэль жалобно всхлипнула во сне. В этом вздохе проявилась вся ее беззащитность. Роган встрепенулся и ошеломленно посмотрел на нее. Что с ним происходит? Габриэль/Дюбэй всего лишь ребенок! Ей нет и восемнадцати против его двадцати девяти! Она не отвечает за преступления своего отца, а он…

Габриэль шевельнулась, прежде чем открыть глаза, и прервала ход его мыслей. Неземное выражение чистоты покинуло ее прекрасное лицо, и только что мучившие Рогана мысли обратились в пепел. Глаза ее стали ледяными, а в голосе прозвучал холод, когда она бросила ему:

— Кто дал вам разрешение входить в мою каюту?

Гнев пришел на смену любовному жару, когда Роган ответил:

— Чью каюту, мадемуазель?

— Эта каюта — моя, поскольку меня в нее поместили!

— Вы вновь заблуждаетесь, мадемуазель.

Роган вновь трезво взглянул на вещи. Эта девица вовсе не ребенок. Трудно назвать воплощением невинности столь ядовитую змею.

Он продолжил с оттенком предостережения:

— Не в ваших интересах будить во мне враждебность. Я прекрасно .понимаю цель вашего появления на палубе.

— Цель? — Габриэль поразила его, внезапно покраснев. — Цель была вполне очевидной. А вы настолько пренебрегаете мной, что просто бросили на произвол судьбы.

— Вздор!

— Pardon?

Не уверенный в том, что он в состоянии сдерживать свои бурные чувства, Роган резко поднялся. Схватив узелок, лежавший на стуле, он швырнул его на постель.

— Наденьте это!

— Что-о-о? — Габриэль яростно взглянула на ношеные матросские штаны и рубаху. — Вы хотите, чтобы я носила эти лохмотья?

— Вы будете их носить, мадемуазель.

— Не буду!

Роган шагнул к ней.

— Вы наденете это сейчас же, или я сам одену вас!

— Вы не посмеете!

— Я? Посмею… — голос Рогана осекся и восстановился только с новым вздохом. — Я не допущу, чтобы вы издевались над моей командой, появляясь на палубе чуть ли не голой!

— Голой?..

Серые глаза широко раскрылись.

— Я не позволю, чтобы вы демонстрировали перед ними свои прелести, пытаясь совратить их!

— Совратить?.. Роган стиснул зубы:

— Разговор окончен.

— Вон отсюда!

Его гонят из собственной каюты! К его гневу примешалась мысль о забавности этой ситуации, но быстро исчезла.

— Запомните, мадемуазель, я вас предупредил!

— А я сказала, вон отсюда!

Приказ маленькой чертовки был послан ем когда Роган закрыл за собой дверь. Выполнит ли указание?

Внутренний голос подсказывал, как непросто ему будет с честью выйти из сложившейся ситуации, если она откажется подчиниться. Роган медленно направился к лестнице, которая вела на верхнюю палубу.

Как только за ненавистным капитаном захлопнулась дверь, Габриэль взорвалась. Она — специально выбежала голой? Как осмелился этот заносчивый негодяй даже подозревать ее в попытке совратить кого-то из его безобразных матросов?!

Ярость Габриэль переросла в бешенство, как только она глянула на принесенную ей одежду, лежавшую рядом на кровати. Он посмел допустить хоть на один миг, что она подчинится его приказу надеть это ужасное тряпье?! Ни за что! Она уже доказала, что не будет носить сандалии для рабов.

В этот момент в ногах что-то заныло, и Габриэль поморщилась от боли. О проклятие! Сама судьба напоминает ей об ошибке, допущенной от непомерной гордыни! Она достаточно настрадалась и уже не раз раскаивалась в том, что отказалась от этих злосчастных сандалий.

Габриэль пощупала ношеную матросскую одежду. Грубая и крепкая, она выглядела только что выстиранной.

Вы наденете это… или я сам одену вас!

Он не сделает этого! Габриэль задумалась. А если сделает?..

Припомнилась невероятная сила его рук, когда он подхватил ее на верхней палубе, принес вниз и уложил на эту постель.

После нескольких минут раздумий она поднялась на ноги. Немного поколебавшись, Габриэль стащила через голову свою опозоренную ночную рубашку. Чувствуя неловкость оттого, что оказалась обнаженной, она быстро схватила матросскую рубаху и проскользнула в нее, а затем натянула на свои длинные ноги мешковатые штаны. Прижав широченный пояс штанов к своей тонкой талии, она решительно застегнула их на все пуговицы.

Все в порядке, она одета. Габриэль опустила руки вдоль туловища. И штаны упали на пол. О черт! Она наклонилась, чтобы натянуть их, и, к своему ужасу, почувствовала приближение острого приступа тошноты. Нет, нет… только не это…

Внезапный спазм заставил выкинуть из головы все мысли, кроме двух: когда это закончится и за что она наказана судьбой?..

Роган, подняв бинокль, стал обозревать раскинувшееся до самого горизонта волнующееся море. Он занимался этим весь последний час, так что стал противен сам себе.

Трус… Он скрипнул зубами. Сколько же истекло времени с тех пор, как был поставлен ультиматум маленькой бестии внизу? Час… два… три?.. Кого он пытается одурачить? Ведь прекрасно знает, что давно прошло время обеда и скоро наступит ужин.

Поднос с едой эта чертовка вернула нетронутым. Бертран сообщил ему об этом с некоторым беспокойством, что было ему несвойственно. Роган не решился спросить Бертрана, поменяла ли она одежду, и не справился о ее поведении, решив, что сам скоро спустится вниз, где найдет ответы на все вопросы.

Он решительно вознамерился вбить в голову Габриэль Дюбэй понимание, что именно от него зависит ее судьба. Он никак не предполагал, что эта хрупкая девушка окажется столь своевольной и что ему будет так трудно заставить себя сделать все необходимое, чтобы она осознала всю серьезность своего положения.

Он не может допустить никакого промаха, как только они войдут в залив Баратария. Крайне необходимо, чтобы ее присутствие на корабле сохранялось в глубокой тайне. Никто не должен заподозрить, что Рапас и есть капитан Роган Уитни, намеревающийся открыть новоорлеанцам глаза серией разоблачений Жерара Пуантро, вслед за которыми последует его полная капитуляция.

Сохранение секретности было жизненно необходимо для безопасности как его самого, так и команды корабля. Изоляция надменной мадемуазель во время стоянки в заливе Баратария, будь она связана и с кляпом во рту или под усиленной охраной, вовсе не была его прихотью. Он был абсолютно уверен, что неумолимо приближается время, когда придется принять решение о необходимости таких чрезвычайных мер.

Они прибудут в залив с наступлением темноты, через несколько часов. Неожиданно к нему вернулись знакомые терзания. Роган прикрыл глаза, и отзвуки воплей умирающих, грохот канонады, треск, сопровождавший погружение «Вентуре» в морскую пучину, — все встало вновь перед его мысленным взором.

На этом железном пруте стоит клеймо в виде буквы «П». Оно навсегда заклеймит вас как пирата. Добавлю, что эта буква — начальная от Пуантро, фамилии человека, который вас уничтожит!

Моментально открыв глаза, Роган решительно направился в сторону нижней палубы, где находились каюты. Три долгих года ушло у него на разработку плана возмездия. Желанный час расплаты близился. Он не позволит избалованной девчонке, только со школьной скамьи, сбить его с пути на самом последнем этапе. Она поможет ему — или поплатится!

— Почему ты так смотришь на меня, Мари? — сказала Манон, глядя в зеркало на отражение горничной, стоявшей в проеме двери ее спальни. Сидя за туалетным столиком в кружевном пеньюаре, так гармонировавшем с ее утонченной внешностью, Манон замерла в ожидании ответа. Мари продолжала молчать.

— Скажи, что у тебя на уме? Я выхожу из себя, когда ты смотришь подобным образом.

Сильно припадая на одну ногу, пожилая женщина вошла и остановилась рядом с ней. Манон сжалась в ожидании предстоящего разговора. Мари хорошо знала свою госпожу. Слишком хорошо.

Мари прямо спросила:

— Вы ему сказали?

Кровь застыла в жилах Манон. Она поднялась, прервав свой утренний туалет — нанесение крема для поддержания свежести кожи, массаж лица и те несложные-упражнения, которые она методично выполняла, чтобы оставаться привлекательной для Жерара.

Она раздраженно посмотрела Мари в лицо.

— Говори яснее. Ты же знаешь, я терпеть не могу загадок.

— Вы сказали ему о ребенке?

У Манон перехватило дыхание.

— Манон… — мягко произнесла пожилая женщины, — вы забыли, что я служила еще вашей матери до того, как стала служить вам. Я знаю вас почти так же хорошо, как вы знаете себя.

— Ты ошибаешься!

— Нет, не ошибаюсь.

Рука Манон инстинктивно потянулась к животу, который по-прежнему был плоским и подтянутым, несмотря на то, что в нем уже рос ребенок… ребенок, которого она не смогла произвести на свет со своим дорогим Александром за счастливые годы их супружества… ребенок, в котором, как она считала, ей навсегда отказано судьбой. Отцом ребенка был Жерар Пуантро.

— Заметно?

— Нет. Пока нет. Но вы же знаете, скоро будет заметно. Вы должны ему сказать, Манон.

Из глаз Манон выкатилась одна-единственная слезинка и заскользила по ее бледной щеке.

— Я… я боюсь, Мари.

Старая женщина вместо ответа положила свои натруженные руки на плечи Манон, а та продолжала:

—Я не могла надеяться на такое чудо и воспринимаю это как волю Господа. Когда прекратились месячные, я не предполагала, что возможна какая-либо причина, кроме тех перемен, которые в моем возрасте вскоре должны наступить. — Манон перевела дыхание. — Мне ведь тридцать восемь, Мари!

— Я знаю, дорогая.

— Только на прошлой неделе я посетила доктора Торо и узнала о свершившемся чуде — у меня будет ребенок Жерара! Поначалу я просто не могла поверить в это. Наконец до меня дошло, что это реальность. Мне захотелось выбежать на улицу и закричать о своем счастье на весь мир. Но я… я не смогла…

— Манон…

Манон опустила глаза, не в силах выдержать настойчивый взгляд пожилой женщины, и прошептала:

— В последнее время все складывалось непросто. Ходят слухи, что Жерар как никогда волочится за женщинами. Я не стала бы придавать этому никакого значения, как делала в прошлом, если бы мне не казалось, что его внимание ко мне постепенно тает.

Манон замолчала, чтобы несколько успокоиться.

— Я никак не могла решить, что же делать. Мне не хотелось говорить с Жераром, пока есть вероятность, что он не будет так же счастлив, как и я, узнав о свершившемся чуде, — Манон крепко сжала руку Мари, глядя ей в глаза. — А потом произошло это чудовищное похищение Габриэль… Жерар был так расстроен…

Слезы потекли по ее щекам, смывая подобие жалкой улыбки.

— Грустно говорить об этом, но именно эти ужасные события вернули мне Жерара. Он был опять так мил и внимателен, каким не припомню его уже многие месяцы, а я смогла дать ему то успокоение, которое он искал. Но… хотя мое счастье вернулось, я боялась. О Мари… — Манон разрыдалась. — Я не могу сказать ему о ребенке, пока не станет известно, что Габриэль вне опасности. Жёрар так ее любит! Он станет презирать меня, если я это сделаю! Боюсь, если Габриэль не вернется, то Жерар еще меньше обрадуется этому ребенку.

Мари, покачав седой головой, возразила:

— Нет, как это возможно? Нормальный мужчина должен чувствовать утешение в таких грустных обстоятельствах от самого факта, что он скоро станет отцом ребенка.

— Только не Жерар.

— Но…

— Не Жерар, Мари. — Манон опять зарыдала. — Поверь мне, не Жерар…

Доверив себя ласковым рукам Мари, которые обвились вокруг нее, Манон обняла старую женщину и крепко прижалась к ней, как не делала со времен своего детства. Она прошептала:

— Единственная надежда, что Габриэль вернется и тогда Жерар разделит со мной это счастье.

— Манон, моя девочка, — голос Мари задрожал. — Вы должны сказать господину Пуантро о ребенке… или уйти от него.

— Уйти от него?!

Выцветшие глаза Мари смотрели прямо на нее.

— Вы должны следовать внутреннему голосу, который проявляется у каждой женщины, носящей у себя под сердцем новую жизнь. Он подскажет вам, что надо делать. Если вы не в силах сказать господину Пуантро правду, надо принять меры, чтобы обеспечить свое будущее и счастье вашего ребенка.

— Пока в этом нет необходимости. Я молилась. Я знаю, Габриэль возвратится к Жерару. Тогда я смогу сказать Жерару о ребенке. Все будет хорошо, вот увидишь. Он наконец представит меня Габриэль, как равную, и мы поженимся. Все прочие увлечения Жерара будут забыты, я уверена.

— Манон, вы не должны питать иллюзии насчет господина Пуантро.

— Говорю тебе, Жерар оставит все свои увлечения! — Не замечая пронзительных ноток, появившихся в ее голосе, Манон освободилась из объятий старой служанки. — Габриэль будет возвращена Жерару, и все станет хорошо. Мне надо набраться немного терпения, вот и все. Еще чуть-чуть.

Прячась от участливого взгляда Мари, Манон решительно повернулась к туалетному столику. Она вытерла платком слезы и взяла баночку с кремом. Лицо ее приняло свое обычное выражение. Никакого волнения. Она вернулась к ежедневному ритуалу.

Роган стоял у своей каюты, прислушиваясь, сам не зная, что же он хотел услышать. В самом деле, чего он ожидал? У находившейся за дверью девушки не было иного выбора, кроме как выполнить его распоряжение и надеть, несмотря на бурные протесты с ее стороны, новый наряд.

Вы хотите, чтобы я носила эти лохмотья?

Он отдавал себе отчет в том, что избалованная мисс никогда в жизни не носила подобной одежды, а ее ухоженной кожи вряд ли касалось что-либо, кроме шелка или атласа. Эта прекрасная нежная кожа…

Обуздав разыгравшееся воображение и напомнив себе, что с этой девушкой следует держать ухо востро, ежели он не хочет оказаться у нее под каблуком, к чему она так стремится, Роган взялся за дверную ручку. Выждав несколько рассчитанных мгновений, он открыл дверь. Как и прежде, его встретила полная тишина. Потом раздался жалобный стон.

Бросившись к постели, на которой белели сбившиеся в беспорядке тряпки, Роган застыл на месте. Перед ним оказалась тоненькая фигурка, одетая в бесформенную матросскую одежду. Бледная больная девушка лежала не двигаясь.

— Мадемуазель Дюбэй…

Она не ответила. Казалось, она уже не дышит. У Рогана дрогнуло сердце.

— Мадемуазель…

Легкое трепетание век.

— Габриэль…

Едва слышный стон. Тут же подсев к своей трогательной узнице, он молча осмотрел ее. Потрогав рукой лоб, Роган обнаружил небольшой жар, затем он прикоснулся к ее щекам, рукам, дабы убедиться, что этот жар не распространился по всему телу. Несколько успокоившись от мысли, что если это и начало лихорадки, то не опасной, Роган мягко спросил:

— Что с вами, Габриэль? Вы заболели?

Опять чуть затрепетали веки, затем поднялись, и Роган прочитал в ее глазах, как она несчастна. В этот момент корабль поднялся на гребень волны, чтобы тут же рухнуть вниз. Габриэль Дюбэй стала похожа на зеленую тень, и ее вид объяснил ему все лучше любых слов. Морская болезнь… Он не видел еще человека, который страдал бы от нее сильнее.

Габриэль попыталась стереть со лба холодный пот, но рука бессильно упала рядом с ней на матрас. Он услышал, как она едва слышно выдохнула:

— Я умираю…

— Что-о?

Не заметив, что он произнес это вслух, Роган увидел, как чуть блеснули глаза, а затем услышал ее дрожащий голос:

— Я говорю вам, что я умираю.

— Вы не умираете. Вы просто еще не привыкли к морской качке. Вам нужно что-нибудь поесть и…

— Поесть? — Габриэль еще больше позеленела. — Гнусная скотина…

Роган стиснул зубы.

— Сядьте, мадемуазель.

Едва заметно она покачала головой.

— Я сказал, сядьте!

Ответа не последовало. Роган поднял ослабевшее тело Габриэль и, поддерживая ее рукой, посадил. Он впервые заметил, насколько велик для ее изящной фигурки матросский костюм — она буквально потерялась в складках рубахи.

Не отпуская ее, он продолжал давать указания:

— Держитесь! Вам станет лучше на свежем воздухе!

— Нет… — глаза оставались закрытыми.

— Откройте глаза.

Ответа не последовало; и он настойчиво повторил:

— Откройте глаза!

Прекрасные серые глаза открылись, чтобы тут же бессильно закрыться. Роган прорычал:

— Встаньте!

— Нет… не могу.

— Нет, можете. Встаньте!

Подвинув Габриэль к краю койки, он опустил ее ноги на пол и помог подняться.

Гигантские штаны тут же упали до колен. Дрожащей рукой поддернув их обратно вверх, Роган пробормотал какое-то ругательство и поискал глазами вокруг. Затем он снял свой ремень и крепко обвязал вокруг ее талии. С облегчением вздохнув, когда была обеспечена безопасность, и не обращая внимания на протесты девушки, он поднял ее на руки.

Тяжелые ресницы вновь задрожали:

— Что… что-о вы делаете?

— Вам надо выйти на верхнюю палубу, глотнуть немного свежего воздуха. Тогда вам станет легче.

— Не поможет… — И голова строптивой мадемуазель бессильно упала ему на грудь. — Умираю…

Роган двинулся к двери. Минутой позже, нетвердо ступая под встречным ветром, Роган наткнулся на внимательно глядевшего Бертрана: — Давайте помогу поставить ее на ноги.

Роган покачал головой.

— Нет. Иди вниз, поешь. Если будет нужно, я сразу тебя позову.

Покрепче обхватив свою способную сопротивляться ношу, Роган направился к борту. Прислонив ее спиной к перилам борта и поддерживая собственным телом, он поставил Габриэль на ноги. Ее трясло от слабости, а он настойчиво требовал:

— Хорошо. Сделайте глубокий вдох.

— Не могу.

Ее распущенные волосы, в которых сверкало заходящее солнце, огненными прядями рассыпались по лицу Рогана. Издалека быстро набегали черные тучи. Она уткнулась лицом в его грудь и прошептала:

— Пожалуйста…

Что-то заныло у Рогана внутри. Она доверчиво прижалась к нему. Тепло, исходившее от нее, было невероятно приятным. И он очень мягко проговорил:

— Послушайте меня, Габриэль. Ночь уже близко, а на горизонте собираются тучи, предвещающие шторм. Если вы не возьмете себя в руки, то вам станет намного хуже, чем сейчас.

— Не могу…

— Можете. Откройте глаза, Габриэль. Ну, давайте!

Глаза медленно открылись. Роган постарался поймать ее взгляд и прошептал:

— Вы будете опять здоровы.

Последовало продолжительное молчание, пока Габриэль смотрела ему в глаза, а он старался влить в нее свою силу. В нем зашевелилась надежда — она стала постепенно выпрямляться и наконец сделала глубокий вдох…

— Еще один… вдохните поглубже.

Габриэль прижалась к нему так сильно, что Роган почувствовал, как наполняются воздухом ее легкие, как одновременно вливается в нее сила… и вдруг неожиданный спазм.

— Нет, не сдавайтесь. Вы уже чувствуете себя лучше… сильнее… Вы в состоянии контролировать это. А теперь вы пройдетесь вместе со мной по палубе.

— Нет… пожалуйста… еще нет.

Габриэль склонилась к нему, и у Рогана дрогнуло плечо. Ее голова прижалась к его шее, грудь касалась тела, а дрожащие ноги искали поддержки в его ногах. В отчаянной попытке удержать его она схватила Рогана за руку. Обхватив ее, чтобы она могла черпать энергию в его силе, он ощутил вдруг состояние неведомого ранее комфорта.

Не очень представляя, как долго пребывали они в таком положении, Роган почувствовал, что желание прижать ее к себе еще сильнее стало овладевать им. Одернув себя, он наконец произнес срывающимся голосом:

— Вы уже достаточно отдохнули. Вы должны пройтись по палубе.

О, эти глаза… эти бесподобные светлые очи глянули прямо па пет, прежде чем Габриэль позволила ему отстраниться. Она попыталась шагнуть, по покачнулась. Он обнял ее одной рукой, чтобы она не упала. С его помощью Габриэль сделала шаг, потом другой. Рогану поневоле пришло в голову, что выглядела она довольно комично: в мешковатых штанах и рубахе на несколько размеров больше ее собственного; перетянутая посередине ремнем, удерживавшим спадающую одежду; из штанин выглядывали маленькие босые ножки… Он понял, что может не беспокоиться о нравственном облике команды — ни один мужчина, бросив первый взгляд, больше не захочет на нее смотреть. К числу этих мужчин не относился только он сам.

В этот момент налетел шквал, обрушившийся на корабль с невиданной силой и чуть не сбивший Рогана с ног. Он еще крепче прижал к себе Габриэль. Метнув панический взгляд, она неожиданно рванулась у него из рук и ринулась к борту. Стоя прямо за ней, Роган оглядел горизонт, быстро покрывающийся штормовыми тучами. Он выждал момент, когда у Габриэль пройдет спазм, поднял ее на руки и спустился вниз.

Движение за дверью спальни Кларисы становилось все более оживленным. Смех, покашливание, звуки шагов снующих туда-сюда людей… Клариса закрыла глаза и попыталась уснуть. Она вдруг подумала, что прежде просто не замечала того, какая чудесная у нее комната, потому что постоянно была занята на поприще любви.

В эту ночь она лежала одна под атласным покрывалом, обшитым роскошными кружевами. Надежно запертая дверь скрывала ее от нескромных глаз. Ситуация казалась ей непривычной и совершенно неестественной, несмотря на то что Пьер большую часть дня провел здесь, дотянув до того момента, когда обстоятельства заставили покинуть ее. Клариса вновь представила нахмуренные брови Пьера, когда он сказал, что вынужден уйти раньше из-за официального приема в обществе, на котором обязан быть. Она хотела ответить ему, что женщинам, подобным ей, не обрадуются в обществе, где так жаждут его присутствия, но вовремя поняла, что это поставит Пьера в еще более неловкое положение.

Кларисе припомнился гнев Пьера при виде кровоподтека у нее на бедре, появившегося от грубого толчка Же-papa Пуантро. Негодование подтолкнуло его на столь решительные поступки… Клариса была тронута его заботой, но еще больше сожалела о шагах, которые Пьер вынужден был предпринять. Она предвидела, что все может кончиться достаточно плачевно.

Молодая женщина откинула прядь светлых волос, упавших ей на щеку. Клариса говорила с мадам, но так и не выяснила, сколько денег обязался платить Пьер, чтобы она обслуживала исключительно его. Клариса знала наверняка — эта сумма была столь огромной, что даже при благоприятном развитии событий в соответствии с планами Пьера через очень короткое время его финансы придут в упадок, и тогда ему не останется ничего другого, как поделить расходы со вторым клиентом, а потом и с третьим. Поступив таким образом, он будет страдать оттого, что его честность и порядочность по отношению к ней скомпрометированы, а после впадет в отчаяние от необходимости отказаться от нее вовсе.

Кларису охватила вызванная этими мыслями грусть. Впрочем, все к лучшему. Она понимала, что рано или поздно Пьер встретит достойную женщину, которая сможет наполнить его жизнь добротой и нежностью, чего он, безусловно, заслуживает. Эта женщина займет подобающее место в тех кругах, где он так уважаем и влиятелен, и подарит всеми чтимой семье Делизов внуков, чтобы продолжить благородный новоорлеанский род.

Мысли рождались одна за другой, и Клариса остановилась на том, что если уж ей суждено за деньги удовлетворять желания какого-то мужчины, не имея возможности полностью принадлежать тому, кого любит, то она предпочла бы, чтобы этим мужчиной был Пьер.