— Полный парус!

Матросы развернули паруса. Роган скомандовал:

— Освободить топсель и гардель!

Судно качнулось и по мере наполнения парусов, вскоре твердо вставших над головой, двинулось вперед. Сколько раз уже приходилось ему отдавать эти команды, но всегда Роган испытывал радостное чувство удовлетворения. Он явственно ощущал, как вздрагивает под ним корабль и тут же устремляется вперед, вставая на курс. Сердце его постоянно охватывал трепет при виде раздутых парусов среди бескрайнего моря, покрытого белыми барашками волн. Голову кружило ни с чем не сравнимое сознание полной свободы…

Роган припомнил, что когда-то больше всего на свете ценил именно это чувство свободы, стоя на капитанском мостике собственного торгового судна. Однако Жерар Пуантро отнял у него возможность получать такое удовольствие. Теперь Рогана ни на минуту не оставляло чувство долга перед погибшими товарищами, от которого он не может уклониться и о котором не может забыть.

Повернувшись на звук знакомых шагов, Роган увидел Бертрана. На его бесстрастном лице резко выделялись удивленно поднятые брови.

— Я вижу, тебе удалось вырваться живым!

Бертран не улыбнулся.

— Ноги у мадемуазель Дюбэй сильно изранены, но я не сомневаюсь, они заживут очень быстро. — Он помолчал и как бы нехотя добавил: — Она просто жаждет, чтобы они зажили.

Роган посмотрел в глаза своему первому помощнику:

— Можно полагать, что у нее есть какой-то план?

— Не знаю, может, пока и нет. Но скоро будет.

Роган кивнул. Интуиция редко подводила Бертрана.

Он так хорошо разбирался в людях и чувствовал, откуда грозит опасность, что Роган иногда диву давался, как удалось той взбалмошной проститутке оставить на его лице такой нестираемый след.

Бертран был настоящим другом и никогда его не подводил. Вместе с тем Роган отдавал себе отчет в том, что верный друг крайне обеспокоен их последней авантюрой. Он сказал с доброй улыбкой:

— Несколько недель, и все закончится. Мы вернем мадемуазель Дюбэй ее отцу и пусть спокойно доживает остаток своей жизни. Будем считать, что по всем долгам уплачено.

Однако разговор не состоялся. Бертран был вынужден откликнуться на призывы кока Тернера, который настаивал, чтобы он срочно утихомирил драчунов на нижней палубе. Бертран ушел, а Роган остался созерцать бескрайние просторы моря — сверкающие лучи утреннего солнца и их отражение в волнах, стремительный полет чаек над зыбкой поверхностью, неожиданно возникающие из воды огромные косяки рыбы… Но все заслонило маленькое надменное личико, глядевшее на него с презрением.

Этот образ так грубо вернул его к действительности, что Роган едва не зарычал. Минувшая ночь была чертовски трудной. Он отнес обессиленную, находившуюся в полубессознательном состоянии мадемуазель Дюбэй в свою каюту. Зачем? Определенного ответа у него не было.

За всю долгую ночь Роган смог придумать единственное объяснение своей добровольной роли сиделки при заносчивой бестии. Он решил, что отвечает за ее состояние, так как для полного осуществления намеченного плана необходимо, чтобы она была жива и здорова.

Какая чушь! Никакого отношения к его плану не имело то внутреннее напряжение каждого нерва, которое он испытал, укладывая прекрасную Габриэль на ложе. Глядя на моментально уснувшую девушку, он молча любовался рассыпавшимися по подушке огненными волосами, румянцем, оставленным солнцем на ее щеках, гордо очерченным тонким носом, чувственными, чуть приот-

крытыми губами. Честно говоря, он даже не вспомнил о своем плане, ради которого похитил эту девушку. Его мысли целиком сосредоточились на предстоящей ночи, которую благодаря миниатюрности каюты они проведут буквально бок о бок.

Кроме того, он не был уверен в том, что эта бестия действительно спала, а не притворялась. Будто нарочно она повернулась так, что тонкая ночная рубашка плотно прилегла к телу, обрисовав мягкий переход бедер в изящные ягодицы. Его рука зависла всего в дюйме от этих влекущих к себе мягких форм, когда он наконец нашел в себе силы отдернуть ее…

Испытывая полное отвращение к самому себе, он отошел от Габриэль и с максимально возможным комфортом устроился на импровизированном ложе из двух стульев. Потребовалось не слишком много времени, чтобы понять разницу между жесткими стульями и его широкой удобной постелью, занятой сейчас теплой зовущей юной девушкой…

Он покачал головой, как бы отрицая справедливость этой мысли. Юная девушка не звала его, И он, в свою очередь, не откликнулся бы на ее призыв. Не откликнулся бы? Здесь он, пожалуй, поспорил бы сам с собой.

Сон Рогана постоянно прерывался. Но каждый раз, открыв глаза, он успокаивался, глядя на прелестную пленницу, спившую сном младенца в его постели. Он прислушивался к тихим стонам, вырывавшимся из губ маленькой чертовки каждый раз, когда она ворочалась во сне, и представлял ее стенания, издаваемые совсем по другой причине.

«Я голодна», — сказала прелестная Габриэль Дюбэй перед тем, как они пустились в путь через болото. Роган понял, что мысленно пытается придать этим словам какой-то скрытый смысл. И он закрыл глаза, сделав очередную отчаянную попытку уснуть.

Однако жесткие стулья в конце концов одержали верх над благоразумием, и он улегся на постели рядом со спящей Габриэль, чтобы соснуть до рассвета хоть несколько часов.

Тут-то и начались настоящие мучения. Стараясь избавиться от этих воспоминаний, Роган стиснул зубы, а затем глубоко вдохнул свежего морского воздуха. Постепенно к нему вернулось привычное состояние человека, полностью уверенного в своих силах. Теперь он мог обдумать дальнейшее развитие событий, частью которых было похищение этой девушки.

Габриэль Дюбэй стала его заложницей. Первое послание Жерару Пуантро уже доставлено. Следующее пойдет через несколько дней. Они подоспели к кораблю как раз в назначенное время и теперь направлялись в единственно безопасное место для каперов Карибского бассейна — к заливу Баратария, омывающему остров Гранде-Терре.

Жан Лафитт… Роган по-настоящему восхищался Лафиттом. Поводом для уважения были не мотивы и не цели его деятельности, а то, насколько гениально он все свои операции осуществлял. Трудно было назвать другого человека, которому удалось бы так превосходно организовать головорезов и мерзавцев всех мастей, каперов и пиратов, собиравшихся вместе на Гранде-Терре. Среди них были отъявленные негодяи типа Рене Белучи и Доминика Иоу. Лафитт крепко держал их всех в кулаке. Никто другой не смог бы завербовать в качестве своего заместителя Незу Купе, того самого гнусного Отрезанного Носа, который получил свое прозвище после сабельной схватки.

Лафитт добился того, что каждое судно, заходившее в порт Баратария, имело каперское свидетельство страны, находящейся в состоянии войны с Испанией. Именно он следил за тем, чтобы каперы нападали только на испанские суда. Мало кто столь же хладнокровно, а нередко жестоко смог бы удерживать эту власть. Лафитт, ни минуты не колеблясь, бросил вызов всем, потребовав уважения даже от тех, кто вообще мало что уважал. Превыше всего стал его собственный, единственный в своем роде суд.

Жан Лафитт объединил непримиримые прежде группировки. Царившая прежде на Гранде-Терре междоусобная вражда уступила место разумно организованной стратегии умелого бизнеса. Сделано это было настолько жестко, что отныне все капитаны Гранде-Терре, кроме Гамби с его тайными махинациями, действовали именно так, как предписывал им Лафитт, а затем передавали часть добычи со своих набегов в его распоряжение.

Под командой Лафитта находилось более тысячи человек, когда Роган впервые привел «Рептор» в залив Баратария. Вдобавок к этому на острове проживало несколько сотен женщин, попавших туда в поисках легкой наживы и мужчин по своему вкусу.

Среди бесконечного множества судов, стоявших на якоре в Гранде-Терре, «Рептор» нашел безопасную для себя гавань. В среде разбойников и головорезов Роган мог скрыть свое настоящее имя. Примирившись с прозвищем Рапас, он полагал, что друзья не станут допытываться, каково его имя от рождения, а враги никогда не решатся этого сделать.

Теперь, когда мадемуазель Дюбэй была в его руках, остальная часть плана представлялась легко осуществимой. Он будет стоять на якоре в заливе Баратария, пока Пуантро окончательно не осознает свое бессилие. Предоставив врагу достаточно времени, чтобы впасть в отчаяние, Роган выставит свои требования в следующем письме, которое Портер доставит тайно в Новый Орлеан.

Портер останется в городе, ожидая выполнения Пуантро трех условий. Во-первых, он сделает официальное признание губернатору Клейборну в том, что замешан в делах Гамби. Это признание должно быть распространено по городу, чтобы все жители узнали о его злодеяниях. Вторым условием станет публичное заявление губернатора, снимающее все обвинения, выдвинутые против капитана Рогана Уитни и его «сообщников». И, наконец, будет организована передача всех сумм, хранящихся в банках на счетах Пуантро, людям, оставшимся в живых после гибели «Вентуре», или наследникам погибших, при этом распорядителем счетов явится капитан Роган Уитни, а перевод денег засвидетельствует губернатор Клейборн. Факт перевода денег должен быть обнародован в газете, чтобы все имеющие право этим воспользоваться могли бы тут же составить прошение.

В случае, если Пуантро принимает эти условия, Роган возвращается в Новый Орлеан и освобождает мадемуазель Дюбэй. Если же он отказывается или затягивает с ответом — при мысли об этом Роган застыл, и темная тень пробежала по его лицу, — то Портер передает ему другое письмо. Там будет констатировано, что Пуантро больше никогда не увидит свою дочь.

Роган еще раз внимательно оглядел морские просторы, ясное голубое небо над кораблём и следы белых облачков на горизонте. Дул свежий ветер, и они быстро преодолели расстояние до Гранде-Терре, куда рассчитывали прибыть с наступлением темноты. На берег он сойдет следующим утром, как привык это делать ранее, а на судне оставит стеречь заложницу тщательно отобранных людей. Он по обыкновению, посетит Лафитта, чтобы все выглядело как обычно, пока ситуация не разрешится.

Роган допускал, что его тайные действия против Пуантро могут не совпадать с интересами Лафитта. Коварный француз, узнав о замыслах Рогана, может усмотреть угрозу своей империи на Гранде-Терре. Но вероятнее всего интуитивно Лафитт поймет, что тайные налеты Гамби на американские суда представляют для него куда большую опасность, и ради устранения этой угрозы он будет скор и беспощаден.

Крепко сжатые губы Рогана чуть дрогнули в улыбке. Он бросит опозоренного и оставшегося без гроша Пуантро в руки правосудия и на милость тех официальных лиц, чье достоинство тот так унизил. Пуантро будет уничтожен как личность.

Мелькнувшая было улыбка угасла. Он вспомнил высокомерную мадемуазель, находившуюся внизу. Что ж, ему не будет до нее никакого дела, как только она вернется к отцу.

Но вновь перед ним возникло маленькое надменное личико и слова Габриэль: «Я голодна», — отчего у Рогана засосало под ложечкой. Неожиданно проснувшийся аппетит просто извел Рогана, и он бесповоротно решил, что предстоящие ночи не стоит проводить в такой опасной близости, как в прошлый раз…

Необходимо обуздать свои желания во имя исполнения его плана, ради юной девушки, которая слишком высокомерна, чтобы позаботиться о себе, и, наконец, ради себя самого.

Солнечные лучи вливались через окно и золотыми полосками ложились на постель. Под шелковыми простынями без отдыха двигалось разгоряченное тело Кларисы. Прошлой ночью ей пришлось подняться довольно поздно, так как опять пришел Пьер Делиз. Он был самым постоянным из ее трех клиентов и часто занимал так много времени, что она поневоле деликатно напоминала ему о своем долге развлекать и других своих патронов. Клариса знала, что, если бы эти двое не занимали столь непреклонную позицию в отношении своих исключительных на нее прав, он бы с радостью оплатил все ее время и она принадлежала бы ему одному.

Милый Пьер… Красивый человек мальчишеского вида, на котором никак не отразились его тридцать два года. Она полагала, что он и в среднем возрасте сохранит свою моложавость. Густые вьющиеся каштановые волосы Пьера, которые она так часто гладила, когда они лежали, прижавшись плоть к плоти, не скоро поддадутся седине. Морщинки вокруг теплых карих глаз Пьера свидетельствовали о том, что ему всегда будет сопутствовать доброе расположение духа, а мягкая улыбка, постоянно готовая засиять на открытом лице, сохранит его молодость навсегда.

Пьер был ей очень приятен. Она хорошо помнила тот день, когда впервые увидела его. Он зашел к мадам с друзьями немного развлечься. Она была занята весь вечер. Анри Лемье неожиданно сообщил, что не сможет прийти, и она поднялась по лестнице наверх, где вдруг увидела Пьера. Глаза их встретились, он подошел и обнял ее.

Клариса не очень представляла, как Пьеру удалось уговорить мадам санкционировать эту встречу без согласования с двумя капризными воздыхателями. Правда, ей пришло в голову, что, поскольку Пьер был адвокатом, эти двое могли оказаться в числе его клиентов и он каким-то образом убедил мадам, что сам все с ними уладит. Как бы то ни было, Пьер стал ее самым частым посетителем, и это нисколько не огорчало Кларису.

Пьер сочетал в себе массу достоинств. Он был умным и веселым, благородным и страстным. Клариса знала, что он по-настоящему увлечен ею, может, слишком всерьез, учитывая ее положение.

Клариса, задумавшись, испытала при мысли об этом какое-то неудобство. Предыдущей ночью Пьер заметил, что она расстроена, несмотря на все усилия скрыть терзавшие ее противоречивые чувства. Она знала, что весь Новый Орлеан говорит о похищении Габриэль Дюбэй. Кларису волновало, удалось ли Рогану и ее брату благополучно добраться до корабля и отплыть в безопасное место.

Брови Пьера нахмурились, что для него было так нехарактерно, когда он, оторвавшись от любовных ласк, пристально взглянул на нее. Хриплый голос выдал его волнение, когда он, погладив щеку Кларисы, прошептал:

— Скажи, что я тебе не надоел, ma cherie. — С усилием он продолжил: — Если мои предположения верны, я этого не перенесу. Ты становишься мне с каждым днем все дороже. Знаешь, я даже воображаю, что держу тебя в своих объятиях, когда ты не со мной. Твой образ не оставляет меня ни на минуту.

Этими словами Пьер тронул ее сердце так, как не удавалось еще ни одному мужчине. Она вдруг ощутила боль оттого, что огорчила Пьера, и постаралась разуверить его, скрывая свои страхи за какими-то неопределенными словами. Она еще долго ласкала Пьера после высшей точки их близости, ибо ее привязанность к нему тоже была настоящей… равно как и тот факт, что лишь одному человеку она отдала бы свою любовь.

Перед ее мысленным взором возникло красивое загорелое лицо Рогана, и волнение Кларисы усилилось. Удалось ли Рогану и ее брату сделать все, что запланировано? Может, сейчас они уже спокойно плывут к безопасной гавани на Гранде-Терре? Благополучно ли все у них прошло? Десятки подобных вопросов теснились в его голове.

Как бы то ни было, Клариса знала, что двое самых дорогих ее сердцу людей были объединены одной целью. Их жизни не будут принадлежать им до тех пор, пока они не отомстят за потопленный «Вентуре» и гибель всех, кто был на борту. Она верила, что тогда ее дорогой Бертран снова сможет улыбаться… а Роган сумеет полюбить.

Сердце Кларисы при этой мысли забилось сильнее. Она даст понять Рогану, что была вынуждена принять те условия, которые предопределила судьба, но сердце ее всегда будет принадлежать только ему. Роган сам много страдал и поймет. Да, , как только он станет свободен, то полюбит ее. Если…

Клариса попыталась отогнать 6ecпокоившую ее мысль о Габриэль Дюбэй. По слухам, таинственная мадемуазель Дюбэй была очень хороша. Во всяком случае, Жерар Пуантро заставил всех в это поверить. Однако девушка, отданная для обучения в монастырь, редко появлялась в городе, поэтому Клариса ее никогда не видела. Она могла только всем своим сердцем надеяться, что избалованная девица, не знавшая в своей жизни ни одного трудного дня, окажется для Рогана не слишком привлекательной домашней киской, которую легко выбросить из головы. Она также рассчитывала, что…

Вдруг, осознав всю тщетность этих мечтаний, Клариса задумчиво поднялась и встала на ковер рядом с кроватью. Обнаженное тело отразилось в огромном, во всю стену зеркале. Она замерла, придирчиво разглядывая свое отражение.

Да, она красива, такая же изящная, как ее дорогая maman, и даже более женственная, с прекрасной грудью и тонкой талией. Она похожа на maman и чертами лица, и густыми светлыми волосами, приводившими в восторг стольких мужчин, и голубыми глазами в обрамлении длинных густых ресниц. Отличали ее от maman изящно изогнутые брови, характерные для семьи papa.

Увы, теперь от семьи остались лишь ее дорогой Бертран и она сама. С годами, наполняясь какой-то странной усталостью, которая в последнее время стала непроходящей, она почувствовала жгучую необходимость иметь собственный домашний очаг.

Посмотрев на свое отражение в зеркале, Клариса несколько успокоилась и протянула руку к светлому шелковому пеньюару, лежавшему в изголовье кровати. В свои двадцать три года она перенесла столько страданий, так много пережила, что этого хватило бы на несколько жизней. Несмотря ни на что, она выходила победительницей из всех жизненных баталий, сохранив при этом самоуважение. И вот пришло время для любви.

Клариса подавила тяжелый вздох. Роган заполонил все ее мечты с первого взгляда, и вскоре она попытается выяснить, суждено ли им сбыться. Сколько потребуется времени для полного завершения дел с Пуантро? Кажется, две недели? Значит, она в состоянии полной неопределенности будет ждать еще две недели.

Стук в дверь вывел Кларису из глубокой задумчивости. Так рано? Постучали еще раз… Мучительный страх вдруг охватил ее, и она крикнула:

— Entrez, s'il vous plait[4].

Дверь отворилась, и Клариса застыла, увидев стоявшего там человека.

Габриэль оглядела каюту капитана. Ощущение тюремного заключения разрасталось в ней, как нарыв, а стремительно летящий вперед корабль вызывал опасения, что они уже за тридевять земель. У нее заныло сердце, когда сквозь небольшой иллюминатор показался кусочек голубого неба. Где они находятся? Что делает сейчас отец? Предпринял ли он какие-нибудь шаги, чтобы найти ее?

Прошло несколько часов с того момента, как она проснулась рано утром и молчаливый матрос Бертран обработал ее раны на ногах. Все это время Габриэль без лишних эмоций пыталась оценить ситуацию. В результате она четко сформулировала ряд выводов. Во-первых, отец будет в замешательстве. Он едва ли поймет, о чем говорит этот сумасшедший пират, приписывая ему какие-то гнусности. Отец — преступник? Чудовищно! Отец — садист, позволяющий себе пытать человека и даже ставящий ему клеймо по какой-то непонятной причине? Но это — безумие!

Второй вывод заключался в том, что отец, так же как и она, был полностью в руках Рапаса. И эта мысль была невыносима!..

В-третьих, она не может пассивно ждать освобождения, потому что план этого сумасшедшего разработан настолько тщательно, что отец, без сомнения, не имеет ни малейшего представления о ее местонахождении.

И последнее — она не может допустить, чтобы отец ради ее спасения подчинился прихоти какого-то ненормального, который намерен уничтожить его. Она умная, образованная, находчивая и отнюдь не беспомощная девушка! Она обязана изобрести план побега любым способом.

Дальше умозаключения не распространялись. Габриэль нахмурилась, поняв, что ход ее мыслей, обычно такой ясный и быстрый, за последние полчаса запутался, и она никак не могла разобраться, в чем причина.

Может, боль в ногах отвлекала ее? Габриэль пошевелила кончиками пальцев. Нет, мазь, наложенная Бертраном, легко проникла в кожу и сняла всю боль. Удивительно, но она уже в состоянии ходить по своей каюте.

Может, что-то не в порядке с желудком? Как раз в этот момент корабль ушел глубоко вниз между волнами, и Габриэль чуть не полетела на пол с койки. Она громко вскрикнула, а неприятные ощущения усилились.

Она взглянула на иллюминатор. В каюту попадало очень мало воздуха. Остатки завтрака — какая-то вязкая каша с куском сала — так и остались стоять посреди стола. Ощущение, что все это давит ей на желудок, стало невыносимым. Одна мысль о завтраке вызывала чувство тошноты.

Габриэль откинула назад тяжелую копну волос… Воздух. Вот чего ей не хватало. Она вновь бросила взгляд на иллюминатор, потом встала на колени, пытаясь открыть его. Ничего не получалось. Габриэль засмотрелась на быстро бегущие волны с белыми барашками, но у нее вдруг закружилась голова, и она резко откинулась назад.

О Господи! Неожиданный скачок и резкое падение вниз, и вновь подъем, и падение по мере того, как нос судна врезался в волны.

Ох-х! Нет… Эта вязкая тяжелая каша… Вновь глубоко вниз и вновь на гребень… Эта отвратительная свинина… И вновь безжалостная качка, Габриэль зажала рот руками, потому что явственно почувствовала противные позывы в желудке.

Ей нужен воздух! Свежий воздух! Рванув дверь каюты, она быстро побежала по коридору, заметив в его конце лестницу. Забыв о больных ногах, через секунду она оказалась на палубе.

Габриэль не очень устойчиво держалась на ногах, но жадно глотала бивший ей в лицо свежий воздух. Ветер растрепал ее рыжие волосы, а ночная рубашка плотно прилипла к телу. Она едва замечала взгляды грубых матросов, глядевших на нее с удивлением, смешанным с любопытством.

Свежий воздух не помогал. Корабль продолжало сильно качать… вверх, вниз… вверх, вниз… Ох-х… Никогда не было ей так плохо. Она почувствовала… что неожиданно к горлу подступил комок. Расталкивая всех, кто стоял на пути, Габриэль рванулась к борту, перегнулась через край, и тут же ее желудок стал выбрасывать содержимое. Краешком сознания она ужасалась тем чудовищным звукам, которыми сопровождался этот процесс.

Затем она повисла на деревянном ограждении борта, удерживавшем ее от падения в воду. Желудок лишь временно успокоился, и весь мир в зыбком тумане кружился вокруг нее. В этот миг она услышала его голос:

— Кто разрешил вам выйти на палубу?

Габриэль медленно повернулась, инстинктивно ощутив, несмотря на изнурительную слабость, надвигавшуюся на нее опасность. Похититель горой возвышался над ней, сводя на нет ее собственный рост, обычно впечатлявший. Она стиснула зубы, почувствовав, что подступает новый приступ.

— Я спрашиваю вас, мадемуазель?

Габриэль через силу прошептала в ответ с неподдельной ненавистью:

— Я действительно должна отвечать на ваш идиотский вопрос?

На лице Рапаса появилось грозное выражение, но Габриэль никак не среагировала на это, потому что слабые позывы перешли в острый спазм. О нет… только бы не повторилось…

Быстро обернувшись к борту, она будто со стороны увидела скрюченное существо, свесившееся через борт, а ее желудок изверг новую порцию. Она все еще пыталась отдышаться, когда ее схватили крепкие руки похитителя. Палуба и люди продолжали кружиться в глазах Габриэль, когда ее оттащили к той самой лестнице, на которую она поднялась несколько минут назад.

Едва замечая что-либо, пока они миновали коридор, Габриэль осознала, где находится, когда капитан пинком ноги открыл дверь своей каюты и внес ее туда. Через минуту она лежала на кровати. Габриэль открыла глаза, чтобы взглянуть в лицо капитану, когда тот рявкнул:

— Вы больше не выйдете из каюты без моего разрешения, понятно?

Какой грубиян…

— Это понятно? Будь ты проклят!

— Мадемуазель, я предупреждаю вас…

— Да! Это понятно!

Габриэль закрыла глаза. Может, слишком быстро, потому и не увидела, как нахмурились брови капитана, заметившего ее смертельную бледность. Погрузившись в полудремотное состояние, она пыталась обрести хоть какую-то ясность в суждениях, чтобы не превратиться в приложение к собственному желудку, который вел себя просто отвратительно. В затуманенном сознании промелькнула мысль, что план побега придется отложить до того времени, когда она будет чувствовать себя нормально. Если это когда-нибудь произойдет…

Столько дней она мечтала о морском путешествии и никогда не думала, что оно может обернуться таким кошмаром!

Корабль опять пошел вниз. Габриэль стиснула зубы. Она почувствовала себя самой несчастной на свете.

Пьер Делиз буквально преобразился, переступая порог заветной, задрапированной в шелк комнаты. Он лишился дара речи, пораженный красотой стоявшей перед ним женщины. Уверенный, что Клариса тоже испытывает некоторое замешательство от удивления, а может, и иных тщательно скрываемых чувств, он выждал некоторое время, а потом произнес:

— Bonjour, mon amour[5].

Сообразив вдруг, что все еще держит в руках так тщательно выбранный у цветочницы букет, он преподнес его ошеломленной красавице.

— Этот пышный букет блекнет по сравнению с вашей красотой, ma cherie, но буйная игра цветов выражает радость, которую вы дарите мне, поэтому я не мог удержаться, чтобы не преподнести их вам.

— Merci, Pierre…

Постепенно краски вновь появились на бледных щеках Кларисы, она с улыбкой приняла из его рук цветы. Чуть поколебавшись, она отступила на шаг, давая ему возможность войти, У Пьера внутри все будто стянуло узлом, когда она, положив букет, повернулась к нему, бессознательно подняв руку и отбросив густые пряди золотистых волос, закрывавших ей щеки. Он никогда прежде не замечал у нее этого жеста.

— Я не ждала вас так рано… тем более что вы ушли всего несколько часов назад. Мне неловко, что вы застали меня в дезабилье, в таком совершенно домашнем виде, в то время как вы сами — при полном параде.

Пьер закрыл за собой дверь, и, когда он подошел к Кларисе, улыбка озарила его лицо:

— Неужели не ясно, mon amour, что я почитаю за честь быть встреченным вами в домашнем виде? Это создает ощущение непрерывности нашего свидания. Я начинаю верить, что для вас еще не ушли в забытье те часы любви, которые мы провели сегодня вместе.

— Разумеется, Пьер… — Небесно-голубые глаза Кларисы засияли, она отбросила возникшие было колебания и заговорила с теплотой, которая показалась Пьеру искренней: — У меня нет желания выбрасывать из памяти время, проведенное с вами вместе.

— Клариса…

Пьер обнял ее и крепко прижал к себе. Рука его сама собой потянулась к завязкам на ее халатике. Пьер с радостью ощутил, как по спине Кларисы, когда он снял с нее одежду, пробежала дрожь. Мягкое белое тело Кларисы с готовностью откликнулось на прикосновение его ладони, накрывшей округлости ее груди, а затем скользнувшей к талии и остановившейся на бедрах… там, где был темный синяк. Мысли об этом синяке преследовали его. Увидев его в первый раз, он спросил, отчего у нее появилась такая отметина. Он ясно помнит, как она смутилась, прежде чем ответила, Что споткнулась.

Нервы Пьера были натянуты. Клариса — опытная куртизанка, но неопытная лгунья. За этим «спотыканием» стоял тот, кого Клариса хотела скрыть от него.

Гнев вновь овладел Пьером, и он сильно, почти до боли, сжал Кларису в объятиях. Ее светлые брови слегка нахмурились.

— Этот синяк на моей ноге все еще беспокоит вас, Пьер? Это пустяк. Я почти забыла о нем.

— Но я, к сожалению, не могу.

Чуть отодвинувшись, Пьер накинул на Кларису пеньюар и крепко затянул поясок. В ответ на ее удивление он широко улыбнулся:

— Мне бы не хотелось, чтобы вид прекрасного тела отвлекал меня от того, что я намерен сказать.

Решительно взяв Кларису за плечи, он посадил ее на кровать. Сев рядом с ней, он наклонился чуть вперед, не в силах удержаться, чтобы не покрыть поцелуями ее теплые полуоткрытые губы. Он упивался этими поцелуями, дарившими ему новые радости жизни. Потом резко отпрянул и слегка отодвинулся, чтобы между ними образовалась хоть какая-нибудь дистанция.

Кларису это явно задело:

— Что-нибудь не так, Пьер?

— Non, просто есть кое-что важное, что я желал бы сообщить вам. — Он сделал паузу. — Ma cherie… прошло много месяцев с того момента, когда вы впервые оказались в моих объятиях, но я так хорошо помню этот дивный день. Сбылась мечта, выношенная в моей душе. Вы олицетворяете тот идеал женщины, который я искал всю жизнь.

— Non, Пьер, это, конечно, не я!

— Oui, вы, mon amour. Это верно, что мечта была перенасыщена страстным желанием и мои чувства к вам в первое время в основном сводились к неостывающему вожделению, но с самого начала я знал, что наши отношения никогда не станут случайной встречей. Тысячи разных чувств, которые я не хочу перечислять сейчас, овладели мной, как только я переступил порог этого дома и увидел вас стоящей наверху лестницы. Честно говоря, тогда я и не представлял, какой глубины могут достигнуть эти чувства.

Клариса открыла было рот, но Пьер не дал ей вымолвить ни слова, продолжив:

— Поскольку я уже начал, то должен выразить все, что есть в моем сердце. Мои чувства к вам настолько сильны и глубоки, что я не в силах больше им противиться. Для меня невыносимо дальше сознавать, что многие часы, когда я не с вами, вы становитесь объектом самых жгучих вожделений других мужчин. Клариса… Я обратился к Анри Лемье и Морису Уару…

Клариса подавила явное беспокойство, когда он назвал имена ее капризных покровителей. Пьер успокаивающе погладил ее по щеке. Он истолковал это волнение значительно глубже. Причина была проста: он ее любил. Пьер намеренно не говорил Кларисе, что с первого мгновения, как увидел ее, а этот момент живо, запечатлелся в его дуто, она стала женщиной, с которой он желал бы разделить оставшуюся жизнь.

Oui… Эта мысль порой ему самому казалась невероятной. Обстоятельства, при которых они встретились, не предполагали, казалось бы, иллюзий относительно этой женщины. Однако он скоро убедился, что за обольстительной внешностью Кларисы кроются доброе сердце и прекрасная душа. Пьер понимал, что его желание быть постоянно с ней малоосуществимо, и не говорил об этом, боясь навлечь беду.

По этой причине Пьер поддерживал сложившиеся между ними отношения, надеясь, что именно ему, а не двум другим любовникам Клариса целиком отдает себя. И так продолжалось, пока он не увидел на ее теле следы грубого обращения с ней.