Глава 8

Утро было ясное, ветер свежий, и корабль подбрасывало на волнах, как игрушку. Команда готовилась спустить шлюпку. Они пережили несколько трудных часов, пока паруса на рангоуте были натянуты до предела, а люди при этом ужасном ветре работали на реях. Роган знал, что успешное осуществление их плана в значительной степени предопределено временем. Он прекрасно понимал, что непозволительна даже малейшая ошибка в том опасном деле, которое их ждало впереди.

Роган оглядел сверкающую вокруг них поверхность моря. Ему не нравились те изменения в первоначальном плане, которые вынудило сделать появление Пуантро на Гранде-Терре. Пришлось отказаться от намерения стоять на якоре в заливе Баратария, пока верные люди отправятся в город и передадут Пуантро его требования, обстоятельства вынудили действовать по запасному варианту, который был куда более опасен.

Выбранная для стоянки бухта была довольно закрытая, но бросать якорь так близко от Нового Орлеана, скрывая на борту похищенную Габриэль, представлялось достаточно опасным. Теперь, когда люди губернатора высматривали появление любого подозрительного судна, это становилось особенно рискованным. Жизненно важно было доставить своих посланников на берег незамеченными.

Роган мысленно еще раз продумал свой план. Придется использовать двух человек, чтобы передать его требования. Один из них будет подстраховывать другого, так как степень риска возросла во много раз. Прошло достаточно времени, испробованные Пуантро возможности истощились, и он уже отчаялся услышать, что Габриэль жива и невредима. Люди Рогана передадут Пуантро ультиматум и предоставят ему два дня, чтобы заявить публично о своем участии в делах Гамби, а затем еще два дня, дабы снять обвинения, выдвинутые против капитана Рогана Уитни и его «сообщников». Наконец, будет выделено два дня на публикацию в газете сообщения о том, что Пуантро переводит средства на счет, которым смогут воспользоваться наследники моряков, погибших во время нападения на «Вентуре».

Итак, шесть дней… Он увидится со своими людьми в бухте после шестого дня и, получив известие о том, что Пуантро выполнил его требования, отправит Габриэль к отцу. Если же этот человек не согласится с его условиями…

Роган пока еще не составил письмо, которое будет в этом случае передано Пуантро с извещением, что он больше никогда не увидит свою дочь.

Чувства, внезапно нахлынувшие, причинили ему острую боль, но Роган заставил себя обратиться мысленно к мерам, которые он вынужден будет принять в этом случае. До встречи с Габриэль он без труда нашел бы порт, где можно было бы пристроить красивую девушку таким образом, чтобы она уже никогда не появилась в привычном ей обществе. И ничто не остановило бы его при осуществлении этого плана. Но теперь…

Роган отбросил эти мысли прочь. Пуантро непременно должен принять все требования и избавить его от необходимости предпринимать другие меры. Этот тщеславный человек едва ли сомневался в том, что, как только Габриэль будет ему возвращена, он сможет раскрутить спираль своей жизни сначала.

Роган же был уверен, что это ему не удастся.

— Капитан…

Когда Бертран поравнялся с ним, Роган обернулся. Портер ждал в нескольких шагах. Два человека, кому он доверяет свою жизнь…

Роган внимательно посмотрел в невозмутимое лицо Бертрана.

— Вы готовы?

— Да.

— Встреча на шестой или седьмой день. Мы будем ждать вашего сигнала с берега.

Бертран кивнул.

— Передай мой горячий привет Кларисе и скажи, если все пойдет хорошо, я скоро увижусь с ней.

— Передам.

Задержавшись чуть дольше взглядом на своем пер-iiom помощнике, Роган закончил:

— Скоро справедливость восторжествует, и годы подготовки будут оправданы для нас всех.

Затрудняясь определить то чувство, с которым он наблюдал, как Портер последовал за Бертраном через борт в ожидавшую внизу шлюпку, Роган задумался о пройденном пути. Поиски справедливости, которыми он занимался в течение столь долгого времени, оказались настолько запутанными, что из этого положения он сможет вырваться, лишь стремительно двигаясь вперед.

Сосредоточив свою мысль на высоких целях, он наблюдал за спуском Бертрана и Портера, пока они не достигли шлюпки, и тогда подал сигнал приготовиться к быстрому отплытию.

Габриэль стояла в укромном уголке на палубе и молча смотрела, как Бертран и Портер спустились в ожидавшую их шлюпку. В своей потрепанной матросской одежде она была совершенно неприметна среди слаженно работавших вокруг людей. Все было пронизано ощущением общей цели, которую разделяли на борту все… кроме нее.

Габриэль наблюдала за Роганом, когда он резким голосом отдавал короткие команды своим матросам. Она уже привыкла видеть его таким, когда он держался за борт крепко сжатыми руками — впечатляющий рост и размах плеч, темные, развевающиеся на ветру волосы, пристальный, почти ястребиный взгляд, который Роган не сводил с удалявшейся в сторону берега шлюпки.

Взгляд его золотисто-карих глаз, пронизывающий до самой глубины и вызывающий дрожь… Вновь возник Рапас.

…Передай мой горячий привет Кларисе и скажи, что если все пойдет хорошо, я скоро увижусь с ней…

Она слышала, как он произнес эти слова.

Клариса… Не та ли это женщина, к которой вернется Рапас, когда она попадет обратно к отцу?

Но не только эта мысль причиняла ей боль и вселяла неуверенность. Наблюдая вокруг молчаливое упорство в работе, Габриэль испытывала все большее замешательство. Сам факт ее похищения, беспредельная преданность абсолютно всех матросов делу Рогана и та непреклонность, которую она могла видеть в глазах каждого человека из команды, — все заставляло задуматься: что же такое сделал ее отец, чтобы заслужить такую ненависть?

Вдруг до Габриэль дошло, в каком направлении развиваются ее мысли, и она мигом выбросила их из головы. Что она вообразила?! Не мог отец совершить преступление, вызвавшее столь неугасимую враждебность! Это какая-то ошибка. Ничего другого и быть не может.

Следуя взглядом за Бертраном и Портером до самого берега, Габриэль внезапно поняла, что в любом случае опасная игра, затеянная теперь, будет доведена до конца.

Она не сомневалась в том, что отец заплатит любой выкуп и выполнит любые условия. Она будет возвращена ему. И тогда она приложит все усилия, чтобы расставить все точки над i.

…Скажи, что я снова увижусь с ней… Боль сдавила ей горло сильнее, чем она могла вынести, и Габриэль поспешила к ближайшей лестнице. Через мгновение она скрылась внизу.

— Я повторяю, что вы будете проклинать тот день. Мари еще говорила, когда Манон повернулась к ней, и она невольно отступила на шаг. Она застыла с гребнем в руках, когда Манон прошипела:

— Я сказала — прекрати! Я не желаю больше слушать твои глупости! Жерар сожалеет о том, что так расстраивал меня раньше, и я вновь допустила его к себе!

Мари ничего не ответила. Она готова была пожертвовать собой, чтобы оградить свою любимую Манон от любых неприятностей.

День начался скверно. Пуантро с утра ушел по каким-то неотложным делам. На вопрос Манон, куда он направляется, Жерар только бросил на нее злобный взгляд. Манон весь день была сама не своя, постоянно думая о том, что вновь разгневала любовника, вдобавок усилилось физическое недомогание, связанное с беременностью, которую с каждым днем скрывать становилось все труднее. Поскольку в любой момент она могла ожидать его возвращения, напряженное состояние делалось все более болезненным.

Мари сурово сжала губы. Она кипела от ненависти к этому грубому животному, получавшему удовольствие от слез, которые стояли в глазах ее дорогой Манон. Мари догадывалась, что он продолжает изощренно издеваться над ее любимицей.

Как можно не заметить синяки, оставленные на ее теле в минуты близости, или темные круги под глазами, свидетельствовавшие о полном изнеможении бедной женщины; или безмолвные страдания Манон от неопределенности, которую он постоянно поддерживал, несмотря на заверения в преданности.

Опасность была так очевидна! Почему же Манон не замечала ее? Ведь этот человек презирал ее даже в минуты близости. И даже страстно желая ее, одновременно он стремился унизить и причинить ей боль. Он тосковал по женщине, давно умершей, и ненавидел всех остальных за то, что они еще живы. В известном и всеми уважаемом господине Пуантро уживались два диаметрально противоположных человека, и не было никакой надежды на перемены в лучшую сторону. Душа этого человека была темна так же, как и его мрачные, похожие на ночь глаза!

Любящее сердце Мари страдало. Бедная Манон не заслужила столь беспечного отношения мужа, оставившего ее без гроша. Не заслужила она и такого жестокого поворота в судьбе, когда осталась совершенно одна с единственным близким ей человеком — Мари, измученной болезнями, что ложилось дополнительным бременем на Манон в то время, когда ноша и без того была слишком велика, чтобы ее вынести.

Мари поправилась чересчур поздно, чтобы предотвратить беду: этот элегантный мерзавец Пуантро уже вторгся в жизнь ее Манон.

Мари с прозорливостью по-настоящему любящего человека знала, что пришло время, когда ее хозяйка должна уйти от этого человека, пока еще не поздно для нее самой и для младенца, который уже рос в ней. Но, увы, убедить в этом Манон, искренне любящую грязного обманщика, не представлялось возможным. Страдание в больших с поволокой глазах Манон отозвалось болью в сердце верной служанки, когда ее госпожа с упреком продолжила: — Неужели, Мари, ты не можешь понять неуместность того, что ты делаешь?

Слезинка, скатившаяся по щеке Манон, еще больше усилила боль в сердце Мари, мысленно называвшей эту красивую женщину своей дочерью.

— Неужели ты ослепла и не видишь, что твой молчаливый конфликт с Жераром только ухудшает мое положение?

Манон поднялась из-за туалетного столика и повернулась к Мари. Губы у нее дрожали:

— Жерар просил, чтобы я тебя уволила.

— Уволила? Меня?

— Да, мне придется обойтись без твоих услуг. Он говорит, что из-за тебя чувствует себя неуютно в собственном доме. Ведь это дом Жерара, Мари! Он говорит, что ты пыталась настроить меня против него. И это действительно так, Мари! Жерар говорит, что как только мы освободимся от твоего неприятного присутствия, он сможет свободно чувствовать себя в своем собственном доме и найдет возможность поразмыслить над постоянством наших отношений!

Полное тело Мари начало потихоньку сотрясаться от рыданий. Можно ли было представить, что этот человек окажется таким законченным негодяем! Она отрывисто спросила:

— Неужели ты не понимаешь, Манон, что он пытается сделать? Он рассчитывает лишить тебя единственной поддержки и избавиться от человека, который видит его насквозь и надеется защитить тебя от него!

— Остановись! Прекрати, Мари!

— Он рассчитывает постепенно разрушить твою уверенность в себе и твою силу воли, чтобы иметь возможность полностью контролировать тебя, как это было со всеми другими женщинами, которых он когда-либо знал!

— Нет, он изменился! Он любит меня! Мы уже разрешили наши разногласия, его чувства постоянны!

— Значит, теперь ты в нем уверена?

— Oui.

— Так уверена, что сможешь теперь сказать ему о ребенке?

— Мари… — Манон сделала шаг в ее сторону. — Пожалуйста… Жерар может вернуться в любую минуту.

— Ты не скажешь ему.

— Пока нет. Когда Габриэль вернется, я…

— А если молодая леди никогда не вернется?

— Не допускай и мысли такой! Жерар никогда не оправится от такой потери. Он никогда…

— …И никогда не примет твоего ребенка. Манон не ответила. Все ее хрупкое тело задрожало…

— Мари, если ты хоть сколько-нибудь любишь меня, подумай, как осложняет мои отношения с Жераром твоя ненависть к нему. Прошу тебя, попытайся принять его.

— Non.

— Если ты не сможешь этого сделать, то прошу быть хотя бы терпимой, чтобы я была избавлена от необходимости…

— Хорошо.

Мари была не в состоянии позволить Манон сказать последнее слово, испытывая боль от сознания того, насколько мощным оказалось влияние этого злодея. Мари понимала, что ее дорогая Манон нуждается в ней сейчас больше, чем когда-либо. Она смахнула слезу со щеки и кивнула:

— Ради тебя, ma petite[15], ради тебя я попытаюсь видеть только то, что видишь ты, и знать лишь то, что ты захочешь. Cela soffit?[16]

В порыве благодарности Манон крепко обняла Мари, выражая таким образом свою любовь к ней, что выдало, насколько глубоко было ее отчаяние. Оторвавшись от нее через минуту, она попыталась улыбнуться.

— Oui, достаточно. Merci, Мари, — рыдания прервали слова Манон. — Мне было бы так больно потерять тебя.

Мгновение спустя Мари закрыла за собой дверь спальни, а прерываемые слезами слова Манон все еще звучали в ее ушах. Мари понимала, что трагедия близится к развязке, но была бессильна что-либо предпринять.

Ее бедная дорогая Манон…

— Разумеется, Жерар.

Губернатор Вильям Клейборн поднялся из-за стола и направился к Пуантро. Полуденное солнце освещало его представительную фигуру через окно за спиной. Он дружески положил руку на плечо Пуантро. Стараясь успокоить его, он продолжал:

— Вы правильно сделали, что пришли ко мне. Я немедленно назначу человека для решения этой проблемы, поскольку наша ответственность за похищение Габриэль вполне очевидна.

Клейборн опустил руку и покачал головой.

— С тех пор как я стал губернатором, меня более всего беспокоит то, что до сих пор не удалось направить отряд на Гранде-Терре, чтобы восторжествовала законность. У меня нет сомнений, что этот капитан Роган Уитни является одним из тамошних пиратов. Но с похищением Габриэль он зашел слишком далеко. Жители Нового Орлеана, так же как и я, горят желанием разобраться с этим делом. Можете быть спокойны, я сделаю все что смогу для возвращения вашей дочери. Я постараюсь также, чтобы капитан Уитни предстал перед правосудием.

Улыбнувшись, Жерар протянул руку:

— Вильям, вы — мой добрый друг. Несколькими минутами позже, уже на улице, Жерар мысленно перебирал детали разговора, состоявшегося с его «другом». Это позабавило Пуантро. Вильям Клей-Гюрн продолжал по-прежнему верить ему и полагаться на пего. Какой же он дурак! Но полезный дурак.

Габриэль скоро будет с ним… на его собственных условиях.

— Я этому не верю…

Слова Габриэль повисли в воздухе — Роган оставался и неподвижным и молчаливым. Лишь заходящее солнце освещало сквозь оконце сгустившийся полумрак. Атмосфера нереальности царила в каюте капитана.

Дальнейшие объяснения не доходили до Габриэль.

Пронизанный напряженным ожиданием день, ознаменованный высадкой Бертрана и Портера в бухте, обернулся для Габриэль неприятностями, к которым она по-настоящему не была готова. Как ни странно, но за время, проведенное с Роганом, они почти не говорили о миссии Бертрана и Портера, тщательно избегая этой темы. С наступлением вечера она почувствовала себя по-настоящему больной, настолько это давило на нее. Она решилась нарушить негласное табу, прямо спросив Рогана, что он потребовал от отца за ее возвращение, и была потрясена массой перечисленных им пунктов.

— Не может быть — это несерьезно! — срывающимся голосом бросила она, глядя в сузившиеся глаза Рогана. — Вы требуете слишком много! Официальное признание в сотрудничестве отца с Гамби; публичное снятие всех обвинений с вас и ваших людей; перевод денег с личного счета моего отца для перераспределения между наследниками погибших моряков, вдобавок все это должно быть подтверждено губернатором Клейборном и опубликовано в газетах? Вы сошли с ума! Если отец согласится на эти условия, он будет уничтожен!

Роган ничего не сказал.

— Роган… — Габриэль сделала неуверенный шаг в его сторону. — Неужели вы сможете поступить с ним так жестоко?

Взгляд Рогана наполнился ненавистью:

— Я не испытываю ни малейшего неудобства, требуя справедливости, и это еще очень далеко от того, что следовало бы потребовать.

— Справедливость? Должна сказать, что вы ошибаетесь! Мой отец не мог сделать всего того, в чем вы его обвиняете! Он — трудный и сложный человек, но не злодей, каким вы его изобразили.

— Он гораздо хуже, чем просто злодей. Он — убийца и садист.

— Нет!

— Габриэль… — Пламя ненависти угасло, оставив в уголках глаз морщинки. — Жерар Пуантро, которого вы знаете как любящего отца, без сомнения, не способен на такие злодеяния, однако скрывающийся под этой маской злобный преступник, безусловно, способен.

— Вы не правы!

В одно мгновение Роган оказался рядом с ней и сорвал с себя белую льняную рубашку, обнажив клеймо, которое Габриэль видела прежде много раз. Она задохнулась, когда он схватил ее за руку и заставил провести пальцами по выжженной букве. Он твердо произнес:

— Буква «П» являет собой начало фамилии человека, который уничтожит тебя…

Тело Рогана прожгло огнем до кончиков пальцев, и Габриэль промолчала, когда он бросил:

— Это слова вашего отца. Вы действительно верите, что я мог ошибиться?

Габриэль попыталась отодвинуться, но Роган ей не позволил. Напротив, он плотнее приложил ее руку к своей груди. Она почувствовала, как тяжело бьется его сердце.

— Вы не ответили мне, Габриэль.

— Я верю вам, но у меня нет объяснения тому, что с вами произошло.

— Верите, но не можете объяснить? — Роган сжал губы. — В таком случае это клеймо — плод не только моего, но и вашего воображения!

— Роган, пожалуйста…

— Пожалуйста — что, Габриэль? — Он отпустил ее руку и схватил за плечи. — Вы хотели бы услышать, что господин Пуантро не приказывал прижигать железом мое тело, когда пытки, при которых он присутствовал лично, так и не дали ему желаемого результата? Разумеется, я мог бы сказать вам, что пытки, которые он приказывал применить, не привели к смерти моего первого помощника, которую ваш отец принял без всяких угрызений совести. Пожалуйста, в угоду вам я солгу, что ваш отец не состоит в одной шайке с Гамби, который совершает нападения на американские суда и убийства ни в чем не повинных моряков. Вы этого хотите?

Взгляд Рогана пронзал ее насквозь.

— Нет, я не могу этого сказать. Правда всегда остается правдой. И не имеет значения, как порой бывает трудно взглянуть ей в глаза.

— Вы ошибаетесь, говорю я вам!

Боль в этот момент стала столь нестерпимой, что Габриэль едва могла вынести ее. Извиваясь и всхлипывая, она попыталась освободиться из рук Рогана и, вконец обессилев, замерла в его объятиях. Она даже не осознала, что плачет, пока он не приблизил ее лицо к своему и не стер дорожки от слез с мокрых щек. Габриэль не думала, что Роган был в не меньшей степени огорчен, пока отчетливо не увидела боль в его глазах.

Она также не представляла, что его мука может так усилить ее собственную, пока он не произнес:

— Габриэль, хорошо известный нам обоим Жерар Пуантро на самом деле не одно и то же лицо. У меня нет враждебности к человеку, который вырастил вас как собственную дочь, благодаря чему он заслужил ваши преданность и любовь. Но я клянусь, человек, положивший без всякого сожаления столько жизней американцев, предстанет перед правосудием, чего бы мне это ни стоило.

Его объятия стали еще крепче, когда она попыталась высвободиться. Роган приподнял ее лицо, и глаза их встретились.

— Желанная цель близится. Все началось задолго до того, как мы встретились. Финал трагедии так же неизбежен, как наша встреча… как те чувства, с которыми мы пришли друг к другу. Ни вы, ни я не можем повлиять на последствия. Самое большее, что мы в состоянии сделать, — просто следовать инстинктам, которые ведут пас, и ждать, пока игра не будет сыграна до конца.

Остановившись на мгновение из-за того, что голос охрип от волнения, Роган продолжил:

— Мы не властны над будущим, но настоящее все еще принадлежит нам. Габриэль… у нас есть шесть дней, и лучшем случае — семь…

Озноб, пронзивший могучую фигуру Рогана, передался и Габриэль. Роган… Рапас… они слились в одном мужчине… оба желают ее. И она желает… теперь. Но внутренний голос не оставлял ее.

— Роган, мой отец будет уничтожен из-за меня.

— Все, что ему предстоит испытать, является результатом его деяний, а не ваших.

— Но-о… я люблю его.

Никакого ответа.

— Роган…

Он отыскал ее губы и заглушил поцелуем начало жалобной фразы. Продолжительный поцелуй… все мягче… все глубже… пробуждающий восторг, который постепенно вытеснил все слова, сказанные ранее. Руки Рогана принесли успокоение ее сердцу, готовому разорваться… Радость, восторг, пусть даже на миг… такой сладкий, сладкий миг.

В заведении мадам Рене царило оживление. За дверью чувствовалось движение, столь привычное для вечернего времени. Клариса поднялась со своей задрапированной в шелка постели и потянулась за пеньюаром. Прикрыв свою наготу шелковой материей, она с улыбкой повернулась к стоявшему рядом Пьеру. Улыбка стала еще мягче, когда она коснулась рукой его щеки и прошептала:

— Vous etes un homme tres beau[17].

— Действительно?

Пьер с виноватой улыбкой просунул руку под пеньюар, обвил обнаженную талию Кларисы и привлек к себе. Голос его прозвучал негромко:

— Я бы предпочел услышать другие слова в такой интимный момент, но, думаю, эти тоже подойдут.

Прижав ее плотнее, он прошептал прямо в ухо:

— Клариса, mon ami, вы не представляете, как глубоко я сожалею, что вынужден покинуть вас так рано в этот вечер, но завтра рано утром встреча…

Клариса чуть отстранилась, чтобы взглянуть в мальчишеское лицо Пьера. Она мягко улыбнулась.

— Мы провели вместе большую часть дня, начиная с длительной прогулки в экипаже.

Ее полузакрытые глаза затрепетали от страсти при воспоминании об этой поездке. Она почувствовала ответную дрожь, охватившую Пьера, прежде чем взглянула на него и продолжила:

— Мы долго гуляли в парке, затем был обед у Антони, а после наше ничегонеделание здесь… Пьер, мы провели до предела насыщенный день.

— Ода! Но ночь…

Хриплый смех, донесшийся из коридора, прервал слова Пьера и заставил его нахмуриться. Клариса заметила то напряжение, с каким он продолжил:

— Мне не хочется оставлять вас здесь одну в такую ночь, как эта.

— Я привыкла к шумным ночам.

— Меня беспокоит не шум.

Улыбка постепенно сошла с лица Кларисы.

— Вы, конечно, не думаете, что мадам заставит меня обслуживать клиентов, если их явится больше, чем она сможет удовлетворить? Она — порядочная женщина и придерживается пунктов достигнутой договоренности. Впрочем, даже если бы она не выполнила их, можете поверить, что я…

— Клариса, остановитесь. — На лице Пьера обозначились морщинки. — Не порядочность мадам, а ваша безопасность — вот что постоянно у меня в голове.

— Пьер… — Клариса была поражена его словами. — Я провела в этой комнате бесчисленное количество подобных ночей. Уверяю вас, я достаточно подготовлена, чтобы справиться с любым инцидентом.

— Я просто не хочу, чтобы вы становились жертвой нелепого инцидента.

— Пьер…

Как-то по-особому сдержанный, он привлек ее к себе:

— Вы — моя, Клариса… только моя. Мне неприятна сама мысль, что вас могут предложить каким-нибудь подонкам, разгуливающим по коридору за этой дверью.

Она мягко возразила:

— Кажется, вы забыли, что были когда-то в числе этих «подонков в коридоре».

— Никогда. Мои глаза видели только вас с того момента, когда я вошел в дверь этого заведения.

Тронутая до самого сердца, Клариса нежным поцелуем коснулась его губ:

— Ну, вот теперь я — ваша.

— Oui, но…

Прикрыв ему рот рукой, Клариса прошептала с неожиданной для себя убежденностью в голосе:

— Mon cher, не говорите ничего больше… Больше, чем я готова услышать.

Сожалея о причиненной боли, промелькнувшей в его глазах, она искренне добавила:

— Мгновения, когда я лежу в ваших объятиях, прекрасны. Они драгоценны для меня. Нет смысла пытаться предугадать грядущие события. Будем радоваться тому, что сегодня принадлежит нам — вам и мне.