Скучающий жених

Барбара Картленд

Скучающий жених

От автора

В мае 1803 года перемирие закончилось между Англией и Францией. Сообщение о том, что 18 мая Британский флот захватил на море два французских корабля, вызвало у Наполеона Бонапарта неистовую ярость. Он немедленно отдал распоряжение арестовать всех британских путешественников во Франции. Заключению были подвергнуты около десяти тысяч человек. Одних, подобно сэру Ральфу Аберкомби, задержали при посадке на корабль в Кале, других – как только они сходили на французский берег.

Один британский баронет, задержавшийся всего на несколько часов, чтобы насладиться обществом некоей привлекательной парижанки, попал в заключение на одиннадцать лет. Подобное нарушение прав мирных граждан, идущее вразрез с законами цивилизованных государств, убедило англичан, что они имеют дело с необузданным дикарем.

Глава 1

1804

– Останься, прошу тебя!

Голос был полон мольбы, но маркиз все же освободился от рук, крепко обнимавших его, и поднялся с постели.

Переступив через прозрачное газовое неглиже, лежавшее на полу, он поднял свой белый шейный платок и подошел к туалетному столику.

Обернув платок вокруг шеи, маркиз завязал его с ловкостью, которая восхитила бы многих его современников.

Женщина, неотрывно смотревшая на него, и не пыталась прикрыть свою наготу.

Леди Эстер Стэндиш прекрасно знала – она слышала это бессчетное число раз, что ее тело – верх совершенства.

Она лежала, откинувшись на обрамленные кружевом шелковые подушки, обнаженная – лишь две нитки черного жемчуга на прелестной шее – и действительно была великолепна.

Белокурые волосы, голубые глаза, белая кожа – вот атрибуты красоты «несравненных», за которые поднимались тосты в клубах Сент-Джеймса, – и Эстер Стэндиш затмевала всех своих соперниц.

Но в эту минуту она думала не о себе, что было для нее необычно, а о маркизе Мерлине, стоявшем перед ее туалетным столиком спиной к ней, так что его лицо отражалось в зеркале.

Она наблюдала за ним в том ракурсе, который позволял ей оценить ширину его плеч и мускулистый торс, тонкую талию и узкие бедра.

Хотя у него было тело атлета без единой лишней унции, его движения и манеры производили впечатление ленивой небрежности, и окружающие часто удивлялись, как ему удается сохранять такую форму.

«В маркизе есть нечто, делающее его неотразимым для женщин, – говорила себе Эстер Стэндиш. – Может быть, этот его равнодушный взгляд, которым он их оценивает?»

Его полуопущенные веки, привычка растягивать слова и более всего нотка насмешки в голосе, мешавшая понять, серьезен он или шутит, покоряли дам.

«Эти черты маркиза и привлекают женщин, и они начинают упорно его преследовать», – подумала леди Эстер.

Полюбовавшись тем, как маркиз приводит в порядок свои ухоженные волосы (по моде того времени, заданной принцем Уэльским, они должны были выглядеть так, будто их взлохматил ветер), она спросила:

– Когда я увижу вас снова?

– Мы, несомненно, встретимся сегодня вечером в Карлтон-хаусе, – ответил маркиз. – Представляю, как там будет нестерпимо жарко! И почему это Принни вздумалось навлекать на себя критику таким показным гостеприимством?

Принни было светское прозвище принца.

– Его королевскому высочеству наскучила война, – усмехнулась леди Эстер, – и мне тоже.

– Я могу в это поверить, – согласился с ней маркиз. – Однако эта страна ввергнута в отчаянную борьбу за выживание, и много лет пройдет, прежде чем мы снова познаем радости мирной жизни.

Он говорил серьезно, но леди Эстер лишь презрительно пожала плечами.

Годом раньше, в 1803 году, когда перемирие с Наполеоном закончилось, Англия объявила войну тирану. Леди Эстер не могла смириться с тем, что мужчины, которые склонялись перед ней в восхищении и готовы были служить ей, теперь были озабочены служением своей стране.

Перемирие 1801 года, которое дало Наполеону время собрать армию и спланировать свое вторжение, рассматривалось англичанами как возможность распустить пол-армии и сократить численность кораблей во флоте.

Возобновление военных действий, наступившее прежде, чем Франция успела должным образом к ним подготовиться, вызвало национальный подъем.

Свыше трехсот тысяч человек стали добровольцами, в числе которых были представители всех слоев общества. От герцога Кларенского[1], командовавшего корпусом Буши, до наемного сельскохозяйственного рабочего с самым жалким жалованьем, – все они были полны решимости дать отпор французам, если те высадятся на южном побережье.

– Я тебе говорила, что вся эта прошлогодняя ребяческая истерия была совершенно необязательна, – сказала леди Эстер.

Она вспомнила, как была взбешена тем, что ее тогдашний любовник поступил вместе с герцогом Бедфордом рядовым в местный корпус, где капралом служил сам лорд-канцлер.

– Во всяком случае, мы показали Бонапарту, что настроены серьезно, – возразил маркиз, – и не исключено, что мы еще сможем показать характер, если только какие-нибудь идиоты не будут нам препятствовать.

Его голос был полон презрения. Леди Эстер помнила: как ни просил маркиз разрешения вернуться в свой полк, откуда он уволился вскоре после подписания перемирия, когда умер его отец, принц Уэльский ему в этом отказал.

Однако, полагала леди Эстер, существовали и иные способы помогать своей воюющей державе, и ее удивляло, почему маркиз, при его состоянии и разнообразии интересов, так жаждет попасть в армию.

– Неужели ты никогда не бываешь удовлетворен, Алексис? – неожиданно спросила она.

– Удовлетворен – чем? – уточнил маркиз.

– Хотя бы мной? – тихо произнесла леди Эстер.

Стоя у изножья ее кровати, он посмотрел на нее сверху вниз. Трудно было вообразить, что может существовать более прелестная или более соблазнительная женщина.

– Подойди, поцелуй меня, – нежно прошептала она.

Покачав головой, он взял со стула, обитого парчой, сюртук и, слегка приподняв плечи, надел его.

Элегантный сюртук сидел на нем без единой морщинки, и теперь, одетым, маркиз выглядел столь красивым, что леди Эстер снова произнесла с разгорающейся страстью в голосе:

– Я хочу, чтобы ты меня поцеловал, Алексис.

– Раньше мне случалось попадаться в эту ловушку, – весело улыбнувшись, парировал маркиз.

По прошлому опыту ему было известно: когда мужчина наклонится к лежащей на кровати женщине, та обовьет его шею руками и неминуемо притянет к себе! Избежать этого бывает просто невозможно!

– До свидания, Эстер, – сказал он.

Она воскликнула: «Ах!» – и продолжала:

– Ну почему ты должен меня покинуть? Джордж целый вечер проведет в Уотерз. Когда он оставил меня за ланчем, видно было, как у него руки чешутся скорее засесть за карты.

Чуть помолчав, она добавила самым соблазнительным тоном:

– Я хочу, чтобы ты остался.

– Вы весьма настойчивы, – заметил маркиз, – но у меня назначена встреча, и я должен идти.

– Встреча? – воскликнула леди Эстер и с этими словами приподнялась на постели. – И с кем же? Если это другая женщина, клянусь, я ей глаза выцарапаю!

– Ваша ревность неуместна, если только вы всерьез говорите о ревности, – произнес маркиз. – Речь идет о моей сестре, и именно с ней я должен встретиться.

– Что же так безотлагательно понадобилось Каролине? – раздраженно спросила леди Эстер.

– Именно это я и намерен выяснить, – ответил маркиз. – Так что теперь я должен распрощаться с вами, Эстер, и поблагодарить за вашу любезность.

Маркиз направился к двери. Леди Эстер стремительно спрыгнула с кровати и бросилась за ним.

Солнечные лучи, проникая через окно, выходившее на Беркли-сквер, рисовали золотистые пятна на ее молочно-белом теле и мерцали в тусклом золоте ее волос.

Она едва касалась пола, устланного мягким ковром, устремившись вслед за маркизом и простирая к нему руки, – и была необычайно обольстительна.

Леди Эстер заключила маркиза в объятия.

– Я люблю вас, Алексис! – воскликнула она. – Люблю! А вы всегда от меня как будто ускользаете. Неужели вы не испытываете ко мне нежности?

– Я уже говорил вам, что вы самая привлекательная женщина из всех, кого я знаю, – ответил маркиз.

Не такого ответа она ждала. Однако, слишком хорошо зная, что не сможет добиться от него столь желанных для нее заверений в любви, леди Эстер была вынуждена довольствоваться тем, что он был готов ей дать.

Ее разомкнутые губы, жаждавшие его поцелуев, были очень близко. Ее веки были полуприкрыты, длинные ресницы отбрасывали тень на фарфоровые щеки.

– Поцелуй меня, – молила она, – поцелуй!

Ее голубые глаза вспыхнули огнем, и она подалась к нему всем телом.

Маркиз поцеловал ее холодно, без страсти, а затем, когда она была готова прижаться к нему еще теснее, поднял ее на руки и отнес обратно на кровать.

Опустив ее на подушки, он со смехом сказал:

– Постарайтесь вести себя пристойно, Эстер! Если я не смогу навестить вас завтра вечером, то постараюсь прийти в четверг, если только Джордж не останется дома.

– Я так долго не выдержу, – произнесла леди Эстер трагическим тоном.

Но маркиз лишь рассмеялся в ответ и вышел из комнаты, решительно затворив за собой дверь.

Оставшись одна, леди Эстер со злостью резким движением отшвырнула подушку.

«Каждый раз – одно и то же!» – подумала она. Когда маркиз покидал ее, леди Эстер всегда охватывал страх – ей казалось, что больше она его не увидит.

Она никогда не могла быть в нем уверена, никогда не знала, действительно ли он находит ее неотразимой, вернется ли снова.

Леди Эстер была бы, вероятно, обрадована, если бы знала, что мысли маркиза, ехавшего в фаэтоне с Беркли-сквер в направлении Мерлин-хаус на Парк-лейн, – были о ней.

Он находил ее занятной, и ему приятно было сознавать, что он на самом деле был тем единственным мужчиной, ради которого она бросила остальных своих любовников.

Эстер Стэндиш стала изменять своему мужу на третий год их брака.

Как только закончилось ее домашнее образование, ее почти сразу выдали замуж за добродушного богатого пэра, который вскоре понял, что взлеты и падения, случающиеся в игре, более предсказуемы, нежели капризы его жены.

К двадцати пяти годам Эстер Стэндиш расцвела и превратилась в великолепную красавицу. Теперь, в свои двадцать восемь, она, несомненно, была восхитительна и в то же время – ненасытна в любви.

Сначала своим поведением она неизменно вызывала многочисленные скандалы. Но потом она пришла к здравому выводу, что благоразумнее не выставлять своих любовников слишком явно, так как общество, в котором она блистала, посчитало бы это непростительным, а женщины стали бы ее избегать.

Несомненно, именно соблюдение внешней благопристойности позволило ей увлечь маркиза, на которого она охотилась больше трех лет, расставляя всевозможные ловушки.

С тех пор как наступил мир и маркиз уволился из армии, он стал бывать в свете, где все двери с готовностью открывались перед ним.

Неудивительно, что многие искали его общества.

Маркиз был одним из самых импозантных мужчин высшего общества, происходил из знатного рода и имел титул. Ему принадлежали обширные поместья, и даже после выплаты долгов, оставленных ему отцом, он мог стать владельцем весьма значительного состояния.

Прежний маркиз был игрок. Он был завсегдатаем клубов в Сент-Джеймсе, где предавался азарту в компании Чарльза Джеймса Фокса[2] и других завзятых картежников. В конце концов, родные стали опасаться, что им ничего не останется из огромного богатства, накопленного их предками.

Но умер он рано – и его сыну посчастливилось унаследовать титул и большую часть семейных сокровищ, которые вследствие этого были сохранены.

Но и без гроша в кармане маркиз не был бы лишен внимания женщин, которые все равно преследовали его. И он был бы глупцом, если бы не сознавал собственной привлекательности, – а глупцом он определенно не был.

Маркиз быстро понял, что Эстер Стэндиш охотится на него, и избегал ее так ловко и умело, что довел почти до неистовства.

В конце концов, он все же поддался на ее уловки, потому что и она возбуждала в нем неподдельную страсть, а также потому, что и сам хотел узнать, преувеличены или нет ее расхваливаемые достоинства.

И теперь, управляя лошадьми с тем мастерством, благодаря которому он по праву снискал славу признанного сердцееда и светского льва, маркиз подумал, что Эстер, наверное, самая страстная женщина из тех, кого он встречал.

Она была ненасытна, и хотя маркиз слыл столь опытным любовником, что мог вознести почти любую женщину на пик страсти, он подчас признавал, что леди Эстер, пожалуй, превосходит его.

«Она очень красива», – говорил он себе, при этом зная, что ни в малейшей степени не был влюблен в нее.

Она привлекала его, он ее желал, но в то же время он отчетливо понимал, что в их самых пылких и эротичных ласках никогда не присутствует сердце.

– Чего же я ищу? – спросил он себя вслух.

Он вспомнил другую женщину, почти такую же красивую, как леди Эстер, которая задавала ему почти тот же вопрос.

Она лежала в его объятиях в таинственном мерцании теней, отбрасываемых затухающим огнем. В наводящем сон благоухании тубероз маркиз размышлял, как уютно и легко он чувствует себя в этом мире.

И тогда женщина, приподняв голову, лежавшую у него на плече, произнесла:

– Чего мы ищем, Алексис?

– Что ты имеешь в виду? – удивился он этому вопросу.

– Я знаю: как бы я тебя ни любила, есть часть тебя, которая остается для меня недоступной, – ответила она. – Я постоянно чувствую, что недотягиваю до идеала – если именно этот идеал таится в глубине твоего сердца.

– Глупышка! – нежно сказал маркиз. – Ты – все, что мне нужно, все, что я хотел найти в женщине.

Однако, говоря это, он в душе сознавал, что лжет.

Та женщина была милой, очаровательной, желанной, ее ласки – совершенными, – и при всем том она была права, полагая, что чего-то ей недостает.

С Эстер Стэндиш было то же самое. Ни одна женщина не хотела отдавать себя больше, чем она, и ему было известно: он волновал ее так, как прежде не смог взволновать ни один мужчина.

Стоило их взглядам встретиться в комнате, полной людей, – и они ощущали друг к другу магнетическое притяжение.

Пламя желания вспыхивало и, разгоревшись от их прикосновений, поглощало и испепеляло их обоих.

А как она была прекрасна!

Маркиз улыбнулся, припоминая все мелкие уловки, которые она продолжала использовать, чтобы привлечь его внимание к своему телу.

Черные жемчуга на белой коже, голубые подвязки с его инициалами, вышитыми бриллиантами.

Ее манера встречать его, не имея на себе никакой одежды, лишь в ярких домашних туфлях, или в другой раз – с огромными, почти до плеч серьгами в ушах.

В мире не существовало ни одной соблазнительной затеи, которую леди Эстер не была готова употребить, чтобы привлечь внимание мужчины и заставить его ощутить, как она ему нужна.

Несомненно, когда страсть к мужчине, как у леди Эстер к нему, перерастает в одержимость, это весьма приятно и льстит мужскому самолюбию.

Так, за всеми этими мыслями, он подъехал к своему дому на Парк-лейн и, остановив лошадей перед портиком с колоннами, окончательно решил, что назавтра к ней не поедет.

Войдя в мраморный зал, он с удовлетворением отметил, как восхитительны были освещенные солнцем картины Ван Дейка, которые продал его отец, а он недавно смог вернуть, выкупив их.

– Дома ее светлость? – спросил он у дворецкого.

– Да, милорд. Ее светлость ждет вашу светлость в голубой гостиной.

Маркиз поднялся на второй этаж и вошел в великолепный зал с бело-золотыми стенами, служившими идеальным фоном для целой коллекции картин французских мастеров.

Правда, несколько панелей зияли пустотой, – всякий раз при виде их маркиз мрачнел. Но теперь он хотел видеть только свою сестру, которая стояла у окна, глядя на сад.

– Алексис! – воскликнула она, когда он вошел в гостиную. – Я уж думала, что ты совсем забыл меня.

– Ты должна простить мне мое опоздание, Каролина, – ответил маркиз. – Мне пришлось задержаться по неотложному делу.

– И я даже могу догадаться, с кем ты задержался, – с улыбкой заметила графиня Брора, направляясь к дивану.

Каролина была на пять лет старше маркиза. Она была привлекательной женщиной, однако ее внешность была не столь незаурядной, как у брата.

Однако, в своем элегантном наряде, с новой весенней шляпкой на голове и огромной муфтой в руках, Каролина Брора вполне могла на равных соперничать с большинством светских красавиц.

– Я вот подумала, что в Мерлинкуре уже распустились нарциссы, – сказала она, садясь на диван. – Ты ведь знаешь, как они чудесны весной, – а сейчас, когда так тепло для этого времени года, они уже цветут так, что кажется, будто весь склон покрыт великолепным золотым ковром.

Маркиз смотрел на сестру внимательным взглядом. Хотя внешне он выглядел лениво-рассеянным, мало что могло укрыться от его внимания. Наконец он произнес:

– Каролина, у меня такое чувство, что ты хочешь поговорить со мной о Мерлинкуре.

– Ты прав, – согласилась она. – Но как ты догадался?

– Твои слова весьма прозрачны, моя дорогая, – улыбнулся маркиз. – Я-то думал, что ты хочешь видеть меня ради меня самого.

– То, что я хочу тебе сказать, связано с тобой, – сказала графиня. – Ты хоть имеешь представление о том, что происходит, Алексис?

– О чем именно? – осведомился он.

– О том, что делает Джереми, – пояснила его сестра.

– Джереми? – Голос маркиза наполнился неприязнью. – Невозможно, чтобы он так быстро спустил все, что я ему дал! Если так, то на этот раз он, черт возьми, может прямиком отравляться в долговую тюрьму.

– Дело не в деньгах, – возразила графиня, – во всяком случае, не только в них.

– Перестань говорить загадками, Каролина, – оборвал ее брат, – и переходи к делу. Что же такого сделал Джереми, что ты так встревожилась?

Подавив вздох, графиня Брора сказала:

– Он заявляет, – и я уверена, не без оснований, – что намерен жениться на Лукреции Хедли.

Маркиз был явно озадачен.

– Хедли? Ты имеешь в виду…

– Я имею в виду, – перебила его сестра, – ту девушку, что живет в Дауэр-хаусе с отцом, который владеет домом, принадлежавшим многим поколениям нашей семьи, и участком земли в пятьсот акров, расположенным в самом центре нашего имения!

Переведя дыхание, она продолжала:

– Ты хоть понимаешь, что это значит, Алексис? Тебе придется терпеть Джереми, который будет практически сидеть у тебя на пороге, хвастаясь, что он хозяин части Мерлинкура. Он уже думает, что это так и есть! Если он женится на этой девушке, то станет постоянной занозой в твоем теле. Надеюсь, ты не можешь этого отрицать?

– Я и не стану отрицать это. Но почему мне раньше об этом ничего не говорили? – спросил маркиз.

– Потому что ты никогда не выказываешь интереса к тому, что делается в графстве, – с укором ответила Каролина. – А мы с Уильямом были на севере.

Глядя на брата умоляющим взглядом, она продолжала:

– Алексис, ты не можешь допустить, чтобы это произошло! Ты знаешь, каким несчастьем обернулось то, что папа вдруг разрешил этому Хедли купить Дауэр-хаус и поселиться прямо у нас под носом! Но чтобы там был еще и Джереми!

В голосе графини слышался ужас, и маркиз понимал сестру.

Они оба не любили кузена Джереми Руки, презумптивного наследника маркизата[3]. На счету этого типа был длинный список всевозможных прегрешений и одиозных проступков, осуждаемых в обществе. При этом он вечно был в долгах.

Маркиз много раз спасал его от тюрьмы, а его сестра открыто заявляла, что, доведись ей случайно встретить Джереми, она не станет с ним даже здороваться.

Пропасть, в которую он скатился, была поистине бездонна, и не было, казалось, ни одного вида финансового мошенничества, который бы он не испробовал.

Маркиз прекрасно сознавал, что его сестра не преувеличивала, говоря, что если Джереми поселится в имении Мерлинкур, то ситуация станет невыносимой.

– Расскажи мне, что именно произошло, – попросил он. Его голос, в отличие от почти истеричного тона Каролины, не выдавал его волнения.

– Как только я вернулась в Лондон, мне об этом рассказала герцогиня Девонширская, – начала она. – Я стала расспрашивать наших друзей – и все они передавали мне одну и ту же историю. Джереми всюду трубит, что он получит в собственность пятьсот акров земли в Мерлинкуре и сказочно разбогатеет.

– Я, конечно, знаю, что сэр Джошуа Хедли – человек состоятельный, – задумчиво проговорил маркиз.

– Он чрезвычайно богат, – воскликнула графиня, – в этом нет сомнений! А его дочь слишком молода. Я думаю, девушка не знает, что представляет собой Джереми, или, возможно, просто хочет закрепить связь с Мерлинкуром.

Маркиз ничего не говорил. Его сестра расплакалась:

– Как отец мог совершить такую глупость, продать Дауэр-хаус! Я никогда не могла этого понять!

– Наверное, поддался уговорам, а цена, которую ему заплатили, сделала эту сделку выгодной, – предположил маркиз.

– Я помню, как огорчилась тогда, – взволнованно продолжала Каролина. – Я написала тебе и, хотя твой ответ был сдержанным, уверена, что ты тоже переживал.

Маркиз ничего не ответил. Он пересек гостиную и подошел к окну. Каролина была права: мерлинкурские нарциссы скоро раскроются навстречу лучам весеннего солнца, и дом, отражающийся в серебряной глади озера, будет сказочно прекрасен.

– Проклятье! – сказал он вслух. – Я не хочу, чтобы Джереми подстерегал меня за каждым деревом, расхаживая по имению так, будто оно ему принадлежит.

– По крайней мере часть будет принадлежать ему, – с горечью заметила его сестра.

– Как можно так увлечь девушку, чтобы она, какая бы ни была, вышла замуж за такого человека, как Джереми? – недоумевал маркиз.

– Я думаю, это не ее воля, – ответила его сестра. – Полагаю, это все устраивает ее отец. Ведь в свое время он сумел убедить отца совершить эту глупость, к тому же в глазах тех, кто не знает Джереми так, как знаем его мы, Джереми – завидный жених. Если ты так и не женишься, он станет пятым маркизом Мерлином.

Последовала секундная пауза, а потом маркиз сказал:

– Уверяю тебя, Каролина, я не допущу, чтобы Джереми унаследовал наши законные владения.

Поднявшись с дивана, графиня горячо воскликнула:

– Алексис, я так надеялась, что ты так и скажешь! Это единственный выход, но я боялась, ты не согласишься на это.

– Не соглашусь на что? – удивился маркиз.

– Жениться на этой девушке! Разве ты не видишь, что это идеальное решение?

– На ком я должен жениться? – уточнил маркиз, хотя ответ был ему известен.

– На Лукреции Хедли! – ответила его сестра. – Я навела справки, и мне сказали, что она весьма привлекательна. И что бы мы ни думали о поведении сэра Джошуа, девушка хорошо воспитана. В конце концов, ее мать – урожденная Ратлин.

– Для дочери герцога это наверняка был мезальянс, – заметил маркиз.

– Отнюдь, – возразила его сестра. – Уверена, что герцог был счастлив заполучить в зятья Джошуа Хедли – по-настоящему состоятельного человека. Ратлины, подобно большинству богатых когда-то семей, всегда были на грани банкротства, и я слышала, что леди Мэри Хедли обожала своего мужа. Как бы там ни было, ее теперь нет в живых. Важно лишь то, что в жилах этой девушки течет благородная кровь.

Маркиз не проронил ни слова, и его сестра продолжала:

– Хедли родом с севера, но они были люди знатные, а когда сэр Джошуа получил в наследство обширные плантации на Ямайке, его женитьба на аристократке была делом вполне предсказуемым.

Маркиз подошел к сестре.

– Ты на самом деле полагаешь, что единственный способ помешать Джереми поселиться в Дауэр-хаусе – жениться мне на этой девушке? Что за безумная мысль!

– Такая ли безумная? – возразила Каролина Брора. – Когда-нибудь тебе все равно придется жениться. Ты должен будешь произвести на свет наследника, если, конечно, ты не намерен уступить Джереми свое место! В конце концов, это единственный способ, который даст нам возможность вернуть себе Дауэр-хаус и пятьсот акров.

– В обмен на мою свободу, – сухо заметил маркиз.

– В обмен на то, чтобы вышвырнуть Джереми из нашего имения, – парировала Каролина. – Когда я начинаю думать о том, как этот человек поступал, когда я вспоминаю, что он говорил и что он делал, для меня становится нестерпимой сама мысль, что он, с его мерзким лицом, будет встречать меня в Мерлинкуре!

Маркиз расхохотался, но смех его прозвучал неестественно.

– Ты, я вижу, ненавидишь его, Каролина!

– Он мне отвратителен. Но надо признать, что в данном случае он ведет себя по-умному.

– В чем же это? – осведомился маркиз.

– Ну, во-первых, в том, какую он себе нашел невесту. Не забывай: Лукреция – единственная дочь сэра Хедли, и, как мне приходится слышать от знающих людей, ее отец с каждым годом становится все богаче. – Графиня Брора понизила голос: – Мне также сказали, что, по словам Джереми, приданого будет тысяч пятьсот.

– Боже правый! – Маркиз был поражен настолько, что на секунду оставил свой лениво-небрежный тон.

– Целое состояние, правда, Алексис? – продолжала Каролина. – Ты мог бы превосходно им распорядиться. В собрании до сих пор недостает нескольких бесценных картин, а уникальный серебряный поднос выставлен на продажу на Бонд-стрит. Мне кажется, этот ювелиришка специально держит его в витрине, чтобы досадить мне. Приближаясь к магазину, я всегда перехожу на другую сторону улицы! – раздраженно заметила Каролина.

Взглянув на брата, она вкрадчиво продолжала:

– Я беспокоюсь о тебе, дорогой Алексис, ведь твои конюшни почти пусты, охотничий домик в последние три года сдается в аренду, да я могу назвать еще многое, на что тебе нужны деньги. Пятьсот тысяч могли бы поправить твои дела.

– В твоих словах – все искушения святого Антония, – усмехнулся маркиз.

Его сестра нетерпеливо взмахнула рукой.

– Как еще мне убедить тебя, что это твой долг не только перед самим собой, но и перед всеми нами, твоими родными, которые любят Мерлинкур и не вынесут, если Джереми осквернит в нем хотя бы дюйм.

– Не торопи меня, Каролина! Я должен подумать, – произнес маркиз.

– На раздумья нет времени! – воскликнула сестра. – Джереми трубит на весь Лондон, что о его помолвке будет объявлено со дня на день.

– Послушай, Каролина, ведь нельзя исключить возможность того, что все мои чары, даже если я пущу их в ход, не перевесят обаяния Джереми, – добавил маркиз. – Вероятно, девушка в него влюблена.

Звук, который в ответ издала его сестра, не приличествовал такой благовоспитанной особе.

– Господи, Алексис, о чем ты говоришь! Ты знаешь не хуже меня, что девушка, любая девушка, наверняка предпочтет маркиза, каков бы он ни был, Джереми Руки. И если ты, с твоим хваленым шармом, не сможешь влюбить в себя глупенькую неопытную малышку, у нас не остается никакой надежды! – Улыбнувшись, она добавила: – В конце концов, у тебя была богатая практика в покорении куда более опытных сердец!

– Гораздо более опытных, – согласился маркиз. – Боже правый, Каролина, ты можешь себе представить, чтобы на меня накинула узду вчерашняя ученица? О чем, черт возьми, мне с ней говорить?

– Может, пока она и юна… – начала Каролина Брора и, слегка помедлив, продолжала: – Вообще-то она провела прошлую зиму в Бате и некоторое время в Лондоне… в минувший сезон.

– Я вижу, у тебя на все есть ответ, – заметил маркиз. – Расскажи-ка мне все, что тебе известно об этой девчонке.

– Да, я навела о ней справки и считаю, что сделала полезное дело, – призналась графиня. – Говорят, она привлекательна, но я тебя огорчу – она брюнетка.

Бросив лукавый взгляд на брата, она добавила:

– Твоя слабость к блондинкам хорошо известна, дорогой Алексис. Дай-ка я припомню твоих возлюбленных за последние десять лет… Леди Джерси, герцогиня Девонширская…

– Довольно, Каролина! – властным тоном перебил маркиз, и его сестра умолкла на полуслове.

– Ты сказала, что она брюнетка, – напомнил Алексис. – Дальше…

– Герцогиня Ратлин, мать леди Мэри и бабушка Лукреции, была француженкой, – продолжала Каролина. – Именно этим объясняется то, что у девушки темные волосы. По-моему, она довольно привлекательна. Она получила хорошее образование, о чем позаботился сэр Джошуа, и потом, я надеюсь, она унаследовала хотя бы толику отцовского ума. Ты можешь не любить его, Алексис, как, впрочем, и я…

– Ты забываешь, что я никогда его не встречал, – перебил сестру маркиз. – Когда отец умер, нами или тобой было принято решение не знаться с Хедли, поскольку мы были в ярости, вполне объяснимой, оттого, что они убедили отца совершить ряд поступков, которые мы однозначно осуждали.

– Я это, конечно, помню, – поспешно проговорила графиня, – но я познакомилась с сэром Джошуа еще при жизни папа. Это красивый мужчина удивительно высокой культуры. На самом деле, если бы можно было выбирать, я бы скорее предпочла, чтобы в Дауэр-хаусе жил он, а не Джереми.

– Само собой, – согласился маркиз. – Насколько я могу судить, с тех пор как они там поселились, не было никаких неприятностей, конечно, если не считать того, что Хедли готов платить людям более высокое жалованье и нанимать на свои фермы больше работников, чем можем себе позволить мы.

– Все изменится, если ты женишься на Лукреции, – поспешила вставить Каролина.

– Похоже, ты убеждена, что я соглашусь на этот безумный поступок, – неприязненно заметил маркиз.

Каролина всплеснула руками.

– А что еще можно придумать? – спросила она. – Разве что позволить Джереми вторгнуться в Мерлинкур.

– Черт бы его побрал! Я этого не потерплю! – запальчиво воскликнул маркиз.

– Я так и знала – для тебя эта перспектива так же ужасна, как и для меня, – сказала Каролина. – А теперь позволь напомнить тебе, Алексис, что время не ждет. Ты должен решиться и сделать предложение немедленно. Иначе Джереми поведет девушку к алтарю столь быстро, что ты уже никак не сможешь ему помешать.

Каролина, заметив, как сжались губы брата, с удовлетворением заключила, что он преисполнился решимости не допустить, чтобы дерзкий план его кузена оказался успешным.

Она легонько погладила его руку.

– Алексис, мне жаль, что тебе придется жениться без любви, – искренне сказала она. – Но, дорогой брат, тебе лучше моего известно, как мало времени ты проводишь в тех кругах общества, где можно встретить достойных молодых девиц.

– Я прекрасно знаю, что однажды буду должен жениться, – ответил маркиз. – Но, уверяю тебя, Каролина, в данный момент мысль о женитьбе вызывает у меня смертную скуку!

Глава 2

– Ответы на приглашение приходят в изобилии, – с радостным волнением сказала Элизабет. – Съезжается все графство, и этот бал будет даже блистательнее, чем тот, что маман устроила для моей сестры Анны.

– Папа говорил мне, какой это будет чудесный праздник, – улыбнулась Лукреция.

– У нас будет больше пятисот гостей, – с восторгом продолжала Элизабет. – Но Скучающий маркиз, конечно, отказался.

– Маркиз Мерлин? – уточнила Лукреция.

– Твой сосед! – пояснила Элизабет. – У меня была надежда, что он, может быть, и приедет, но, конечно, такой бал не достоин его внимания.

– Но почему? – удивилась Лукреция.

– Если тебе интересно, могу объяснить, – ответила Элизабет. – Маман очень хотелось, чтобы он был на балу, который давали для Анны. Мне кажется, она думала, что он мог бы быть подходящей партией для моей сестры! А когда маркиз не ответил на приглашение, она поручила моему брату Генри поговорить с ним в клубе.

– И что же маркиз сказал? – заинтересовалась Лукреция.

Элизабет ответила:

– Он сказал: «Мой дорогой Генри, если есть нечто, что наводит на меня смертную скуку, так это необъезженные лошади, незрелое вино и неискушенные девицы!»

Лукреция рассмеялась.

– Уверена, что твоему брату нечего было на это возразить!

– Увы, – согласилась с ней Элизабет. – Мама была очень рассержена! Все-таки папа лорд-лейтенант и имеет значительный вес в графстве. Согласись, мы были вправе рассчитывать, что маркиз в кои-то веки проявит большую любезность.

– Но твоей маме достало великодушия пригласить его во второй раз, – сказала Лукреция.

– Это вовсе не великодушие, – возразила Элизабет, – просто теперь она надеется, что он заинтересуется мной! Маман всегда была чересчур оптимистична!

– А почему бы ему и не заинтересоваться тобой? – спросила Лукреция. – Вообще-то, Элизабет, ты такая хорошенькая!

– Но уж точно неискушенная, – заметила Элизабет, наморщив носик. – И потом, я бы страшно испугалась! Уверяю тебя, у меня нет никакого желания выйти замуж за Скучающего маркиза. Ты можешь вообразить себе что-нибудь более ужасное, чем муж, который зевает прямо тебе в лицо? – Помолчав, Элизабет задумчиво добавила: – Однако ему придется со временем жениться, иначе Мерлинкур достанется в наследство этому мерзкому Джереми Руки.

Элизабет осеклась на полуслове и даже прижала ладонь к губам.

– Ой, я забыла, что он твой друг! Прости меня, пожалуйста!

– Никакой он мне не друг, – возразила Лукреция. – Папа постоянно приглашает его к нам погостить. Понятия не имею почему. Я вообще-то тоже нахожу его весьма неприятным.

Элизабет с любопытством взглянула на подругу.

– Ты правда так считаешь, Лукреция?

– Ну, конечно, правда, – кивнула Лукреция. – Зачем бы мне тебе лгать?

Элизабет, секунду поколебавшись, сказала:

– Полагаю, тебе известно, что про тебя с Джереми Руки все говорят?

– Про меня? – изумилась Лукреция. – Да мне даже говорить с ним противно! От его заискиваний и лести у меня просто мурашки по телу! Кроме того, я слышала, что он человек бесчестный, да на нем просто пробы негде ставить. Во всяком случае, так говорят.

Элизабет, запрокинув голову, весело рассмеялась.

– Лукреция, ты иногда говоришь такие недопустимые слова! Но в этом случае я с тобой согласна, и на твою руку найдутся куда более привлекательные претенденты, чем этот несносный Джереми Руки.

Лукреция не отвечала, и спустя секунду ее подруга робко спросила:

– Ты в кого-нибудь влюблена, Лукреция?

– Если ты имеешь в виду неуклюжих мальчишек и донжуанов средних лет, глядящих одним глазом на меня, а другим – на мое приданое, ответ отрицательный!

Элизабет смотрела на нее широко раскрытыми глазами.

– Ты что, в самом деле думаешь, что их больше интересуют твои деньги, нежели ты?

Лукреция улыбнулась, а Элизабет продолжала:

– Но это же смешно! Ты такая милая и умная! Я уверена, что ты сумеешь очаровать любого мужчину. И твое приданое тут ни при чем.

– Ты очень добрая и говоришь лестные для меня вещи, – сказала Лукреция, – но ко мне перешла от отца некоторая доля его практицизма, и я часто задаю себе вопрос: много ли у меня было бы поклонников, если бы я была бедна?

– Они исчислялись бы десятками, – сказала верная Элизабет, – но уж, конечно, Джереми Руки среди них не было бы!

Обе девушки рассмеялись.

– А вот на мне ради моих денег никто не станет жениться, – вздохнула Элизабет, – учитывая, что у меня трое братьев, две сестры и бедный папа, отчаянно старающийся избегать встречи с кредиторами.

– Однако же твой отец может себе позволить дать бал на пятьсот гостей! – воскликнула Лукреция.

– Знаешь пословицу: выпусти кильку – и добудешь скумбрию! – сказала Элизабет. – А килька это я! В конце концов, Анне удалось в первый же сезон выйти за лорда Болтона, и теперь родители большие надежды возлагают на меня.

– И тебе не претит мысль, что тебя могут выдать замуж за человека, которого ты едва знаешь, только потому, что твои родители подберут для тебя подходящую партию?

Элизабет пожала плечами.

– А какой у меня выбор? Разве что сидеть дома и стать старой девой? Через год, когда Белинде исполнится семнадцать, ей тоже устроят бал, и если бы она вышла замуж прежде меня, клянусь, я умерла бы от стыда.

Лукреция хотела что-то возразить, но передумала.

Она распрощалась с подругой и, покинув величественный, хотя и несколько запущенный особняк графа Манстера, села в элегантный двухколесный экипаж, запряженный парой великолепных гнедых рысаков, и отправилась домой.

Проезжая по проселочным дорогам, вдоль которых тянулись живые изгороди, только-только начинавшие раскрывать весенние почки, Лукреция казалась задумчивой.

У нее было мало подруг ее возраста, и она любила Элизабет, хотя и понимала, что они очень разные.

Мысль о том, что каждую девушку выставляют на конкурс невест, претила Лукреции, и она не могла понять ту покорность, с которой Элизабет принимала свою судьбу.

Все еще размышляя про Элизабет и грандиозный бал, который давали для нее родители, хотя подобное торжество едва ли было им по карману, она миновала кованые железные ворота Мерлинкура.

Взглянув сквозь их металлическое кружево, она мельком увидела огромный дом, великолепный в свете солнечных лучей, окруженный ожерельем серебряных озер.

Когда Лукреция миновала ворота, она увидела, что на серой крыше дома, над трубами реял флаг.

Это означало, что маркиз прибыл домой и находится в своей резиденции!

«Интересно, зачем он приехал?» – подумала Лукреция.

Отвечая на собственный вопрос, она представила себе, что маркиз, вероятно, решил устроить одну из тех веселых вечеринок, которые неизменно вызывали множество неодобрительных пересудов в графстве, главным образом среди тех членов местного общества, которых на них не звали.

Проехав по дороге еще не более полумили, Лукреция свернула в ворота поуже, которые вели к Дауэр-хаусу.

И здесь высокие каменные колонны, расположенные по обеим сторонам въезда в имение, венчали геральдические львы, являвшиеся элементом герба Мерлинов, а на стенах красовались полные мерлинские гербы.

Дауэр-хаус, возведенный во времена правления короля Карла II, уступал в величии Мерлинкуру, но это тоже был великолепный, очень красивый особняк.

Благодаря достройкам и усовершенствованиям, привнесенным отцом Лукреции, дом стал вдвое больше, и в нем удобство сочеталось с роскошью.

Лукреция остановила экипаж перед парадным входом и передала поводья груму.

– Спасибо, Феррис, – улыбнулась она.

– Вы сегодня будете кататься верхом, мисс? – спросил грум.

– Наверное, – ответила Лукреция. – Подай лошадей часам к двум.

– Хорошо, мисс. – Грум дотронулся рукой до своей шляпы.

Сбежавший по ступеням крыльца ливрейный лакей помог Лукреции сойти со ступенек двуколки. Она вошла в просторный зал, потолок которого разделялся на квадраты массивными дубовыми балками. Из того же дерева была сделана и винтовая лестница в углу. В середине правой стены находился камин, а над ним – массивная мраморная полка.

– Сэр Джошуа в библиотеке, мисс, – доложил дворецкий.

Лукреция быстрыми шагами направилась к двери в библиотеку и, войдя в комнату, застала там отца, сидящего за письменным столом.

При появлении дочери сэр Джошуа поднялся. Лукреция, подойдя к отцу, нежно его поцеловала.

– Ты купил ту лошадь, которую тебе хотелось? – спросила она.

– Я купил трех, – ответил сэр Джошуа. – Думаю, что ты эту покупку одобришь. Эта кобыла определенно будет победителем скачек.

Лукреция улыбнулась.

– Если ты еще раз победишь хотя бы в одном заезде, жокейский клуб запретит тебе вход на все ипподромы, – пошутила она. – Ты слишком удачлив, папа!

– Дело не в удаче! Я льщу себя мыслью, что успех в любом деле, за которое я берусь, достигается благодаря тщательному планированию и отличной организации, – ответил сэр Джошуа.

С этими словами он пересек комнату и подошел к окну.

Сэр Джошуа был интересным мужчиной с правильными чертами волевого лица. Его волосы только начинали седеть, и эта седина придавала его облику изысканность, которой он был лишен в молодости.

Сэр Джошуа был безупречно одет, и все в его облике говорило о его богатстве и успехе. Однако он был достаточно умен для того, чтобы не выставлять свое благополучие напоказ, и достаточно хорошо воспитан, чтобы не демонстрировать что-либо кроме хорошего вкуса.

– Я хочу поговорить с тобой, Лукреция.

– Что-то случилось? – воскликнула девушка. – Что?

Лукреция и сэр Джошуа были так близки, а после смерти леди Мэри так много друг для друга значили, что девушка чутко улавливала все интонации голоса и чувствовала настроение своего отца.

Лукреция сняла дорожный плащ, небрежно бросила его на стул, развязала шелковые ленты изящной, украшенной цветами, шляпки.

Положив шляпу сверху на плащ, она подошла к окну и встала рядом с отцом.

Сэр Джошуа заговорил первым:

– Лукреция, ты умна, хороша собой, – ты и сама это знаешь. И я всегда желал для тебя самого лучшего.

– Вы и дали мне самое лучшее, – улыбнулась Лукреция.

– Я старался, – согласился отец. – А теперь то, что я задумал ради твоего блага много лет назад, должно осуществиться.

– Вы задумали ради моего блага! – будто эхо, удивленно повторила Лукреция слова отца. – Что же это может быть?

– Твой брак! – ответил сэр Джошуа.

Лукреция смотрела на него в изумлении.

– Брак?

– Да, – кивнул сэр Джошуа. – Сядь, Лукреция, я все тебе объясню.

Лукреция автоматически повиновалась.

Присев на диванчик, она устремила на отца взгляд, полный недоумения. Ее широко открытые глаза выражали замешательство, будто сэр Джошуа сказал то, что она никогда не ожидала от него услышать.

Еще секунду сэр Джошуа, казалось, колебался. А потом заговорил:

– Помнишь, когда четыре года назад я приобрел этот дом, и ты, и твоя мать удивились, что я выбрал такое скромное имение в этой части страны, хотя я мог позволить себе купить что-нибудь более дорогое и значительное.

– Да, я помню, как мама про это говорила, – согласилась Лукреция. – Я хорошо помню, что вы тогда выражали свое особое желание, чтобы мы жили именно здесь. Но вы никогда не открывали причин вашего решения.

– Я выбрал этот дом, потому что он был частью имения Мерлинкур, – ответил сэр Джошуа.

– И вы были близкими друзьями с покойным маркизом, – вставила Лукреция. – Мне кажется, он вас очень любил, папа.

– Он любил то, что я мог ему дать, – сказал сэр Джошуа. – Он был игрок, Лукреция, а игрок часто нуждается в богатых друзьях.

– Вы хотите сказать, что давали ему деньги? – воскликнула Лукреция.

– Я давал их в долг, – уточнил сэр Джошуа.

Он умолк, а Лукреция сказала:

– Так вот почему вам удалось убедить его продать этот дом и землю, которой владели многие поколения его предков.

– Да, так это и было сделано, – откровенно признался сэр Джошуа. – И еще я включил в купчую пару своих жеребцов, являвших собой предмет особой зависти маркиза. Один, как ты, может быть, помнишь, выиграл Дерби, а другой чрезвычайно успешно выступил в Ньюмаркете. Впоследствии они выступили бы еще лучше, если бы маркиз сразу не продал их.

– Но почему вы так поступили, отец? – недоумевала Лукреция.

– Потому, моя ненаглядная, что я хотел со временем видеть тебя маркизой Мерлин.

– Вы еще тогда задумали выдать меня замуж за молодого маркиза? – догадалась Лукреция.

– Я видел, что он весьма респектабельный молодой человек, воспитанный и занимающий то место в жизни, которого я желал бы для своей дочери. Важно еще и то, что окружающим он нравится.

– Я не могу поверить, папа, что вы планировали мой брак столько лет назад! Мне же в то время было всего четырнадцать лет!

– Да, четырнадцать. Но при этом ты была моя единственная дочь, которую я после смерти твоей матери люблю больше всех на свете.

– Но как бы вы ни любили меня, как можно вам выбирать мне мужа?! – воскликнула Лукреция. – Во-первых, я никогда не видела молодого маркиза, и он мог мне не понравиться, а потом, я была совершенно уверена, папа, что вам вовсе не хочется выдавать меня замуж.

– Вот в этом ты не права, – возразил сэр Джошуа. – Поверь, я поступил очень-очень предусмотрительно, Лукреция!

В его словах звучало почти ребячье торжество, которое было так хорошо знакомо Лукреции.

Одним из самых трогательных и забавных качеств сэра Джошуа было то, что он обожал хвастаться каким-нибудь своим достижением.

Он жаждал шумного одобрения, когда ему удавалось заключить удачную сделку, приобрести дом, оказавшийся истинным сокровищем, или наблюдать, как его очередной мудрый замысел претворяется в жизнь, устремляясь на вершины успеха!

Лукреция, не в силах сдержать улыбку, спросила:

– Что же вы сделали, папа?

– Когда я решил, что ты должна выйти замуж за нынешнего маркиза, я прекрасно сознавал, что он может оказаться трудной добычей, – начал сэр Джошуа. – У него, как ты прекрасно знаешь, репутация очень общительного человека, который вращается в самом избранном обществе, сосредотачивающемся вокруг Карлтон-хауса. Эти люди определенно не приветствовали бы появления в своем кругу юной девицы твоего возраста!

– Я тоже об этом слышала, – пробормотала Лукреция, припоминая свой недавний разговор с Элизабет.

– И чтобы маркиз обратил на тебя внимание, мне нужно было вести мою партию очень осторожно.

– И что же это за партия? – поинтересовалась Лукреция.

– У меня было два козыря, – ответил сэр Джошуа, глаза которого сияли от воодушевления. – Первым были деньги, а вторым – Джереми Руки!

– Джереми Руки! – воскликнула Лукреция. – А он-то здесь при чем?

Сэр Джошуа рассмеялся. Это был тихий смех непослушного озорного мальчишки.

– При том, что я сделал так, что все общество и сам маркиз поверили, что вот-вот будет объявлено о твоей помолвке с презумптивным наследником – то есть с Джереми.

– Элизабет сказала мне сегодня утром, что про это все говорят! – воскликнула Лукреция. – Папа, как вы могли затеять подобную нелепость? Вы же знаете, что я скорее умру, чем выйду за Джереми Руки!

– Да я сам скорее увижу тебя в гробу, чем замужем за этим невообразимым негодяем!

Лукреция смотрела на отца с удивлением, а тот между тем продолжал:

– Но наша с тобой неприязнь по отношению к Руки не идет ни в какое сравнение с чувствами его семьи. Я знаю, что молодой маркиз выплачивал по его долгам не однажды, а десятки раз! Мне известно, что графине Брора отвратителен сам звук его имени! Ни один из его родственников не скажет о нем доброго слова!

Сэр Джошуа помолчал, прежде чем закончил свой рассказ.

– А поэтому, моя милая, я был убежден, что воцарения Руки здесь, в Дауэр-хаусе, его семья не допустит!

– Так вы рассчитываете, что маркиз сам сделает мне предложение, чтобы спасти меня от Джереми Руки! – вскричала Лукреция. – Папа, простите, но это самая абсурдная мысль, какая могла прийти вам в голову!

– Не такая уж абсурдная, – возразил сэр Джошуа, – потому что полчаса назад я получил от маркиза письмо. Он попросил меня о встрече по делу, которое, как он уверен, представляет для нас обоих самый серьезный интерес.

– Он так выразился? – недоверчиво спросила Лукреция.

– Он написал это собственной рукой, – ответил сэр Джошуа. – Ты понимаешь, Лукреция, он в первый раз признал само мое существование! – Он засмеялся. – О да, я прекрасно знал, что делаю, уговаривая старого маркиза, что единственный способ погасить его огромный долг и, более того, получить в долг еще большую сумму – уступить мне дом с пятьюстами акрами земли! Для родственников Руки эта земля священна, и, конечно, вся семья против меня ополчилась.

– А вы это игнорировали? – предположила Лукреция.

– Это обстоятельство меня не смущало, – ответил сэр Джошуа. – Я был здесь, владел недвижимостью, я был у них на пороге! Как бы молодой маркиз ни отвергал встречи со мной, он не мог не считаться с моим присутствием. А потом, когда я познакомился с Джереми Руки, я понял, что судьба дала мне в руки самый главный козырь.

– Я полагаю, Джереми тоже польстился на деньги? – саркастично заметила Лукреция.

– Более того, он отчаянно в них нуждался! – подтвердил сэр Джошуа. – Но к нему я не проявлял особой щедрости. Немножко здесь, немножко там! Настоящей наживкой, которую я для него держал, был брак с моей единственной дочерью, которая получит огромное приданое и, после моей смерти, все мое состояние.

– Продолжайте, отец. – Лукреция говорила спокойно, но была очень бледна.

– Я знал, что сама мысль об этом будет непереносима для маркиза и его семьи, – сказал сэр Джошуа, – и, видишь, Лукреция, как всегда, я оказался прав в своих предположениях. Маркиз приехал ко мне! Я встречусь с ним сегодня после полудня, и я готов поспорить на любую сумму, если кто-то решится со мной поспорить, что он сегодня официально попросит твоей руки.

Лукреция резко поднялась с дивана и подошла к камину. Она стояла к отцу спиной, склонив голову.

Она не произнесла ни слова, а он, оставаясь сидеть на диванчике у окна, смотрел на нее.

Спустя секунду он мягко спросил:

– Ты на меня сердишься, Лукреция?

– Мне ненавистно сознание, что меня можно так использовать, – ответила она. – Правильнее сказать, я чувствую, что мною манипулируют. Мне отвратительна мысль о браке с человеком, которому нужны мои деньги, мой дом и который не питает ни малейшего интереса ко мне!

– А ты всерьез полагаешь, что существует мужчина, который сможет хотя бы мысленно отделить тебя от твоей семьи и, главное, собственности? – прямо спросил дочь сэр Джошуа.

Лукреция вспомнила, что недавно говорила Элизабет, и после секундной паузы с грустью произнесла:

– Выходит, папа, вы и вправду считаете, что ни один мужчина не может меня полюбить… ради меня самой?

– Я уверен, что тебя многие будут любить, моя милая, – возразил сэр Джошуа. – Мне так хотелось, чтобы ты блистала в высшем обществе! Но ты не можешь не знать: при всем моем богатстве, при всей знатности происхождения твоей матушки путь в высшее общество нам заказан. Во-первых, ты слишком молода; во-вторых, двери в высший свет девушке открывает замужество, – этот закон непреложен.

– Но я хотела бы… полюбить, – прошептала Лукреция.

– Это желание любого человека, – сказал сэр Джошуа. – Но разве ты могла бы полюбить кого-то из тех мужчин, с которыми ты уже знакома? Я видел, как ты отказывала своим поклонникам. Многие пытались ухаживать за тобой, некоторые из них даже обращались ко мне. Я знаю, ты со мной согласишься, если я скажу, что ни один из них не был достоин тебя.

– А маркиз? – спросила Лукреция. – Вы правда надеетесь, что он попадется в капкан, который вы на него расставили?

– Он уже попался! – уверенно ответил сэр Джошуа. – Он либо должен смириться с тем, что кузен, которого он ненавидит и презирает, будет жить здесь, владея частью поместья, либо должен вмешаться и предотвратить этот брак. А как иначе он может это сделать, если сам не сделает тебе предложение?

– Но он меня никогда не видел, – сказала Лукреция с явным волнением.

– И едва ли бы он тебя увидел, если бы я не взял инициативу на себя, – парировал сэр Джошуа.

Он помолчал, прежде чем продолжить.

– Лукреция, я надеялся, что счастливая случайность сведет нас с маркизом или, может быть с его сестрой, когда мы будем здесь жить. Но когда старый маркиз умер, я понял, что они намерены избегать каких-либо контактов со мной, раз уж не могут от меня избавиться. Я, видите ли, оскорбил их тем, что снабжал их отца деньгами, в которых тот так отчаянно нуждался. А то, что я сам кое-что получил взамен, еще более усилило в их глазах мою вину.

– С их стороны это было чрезвычайно несправедливо, папа! – с жаром воскликнула Лукреция.

– Я могу их понять, – возразил сэр Джошуа. – Я научился не ожидать благодарности, и тебе, Лукреция, известно так же, как и мне, что богачей не любят, что люди им завидуют.

– Это звучит цинично, папа.

– Здравый смысл требует смотреть правде в глаза, поэтому, Лукреция, я и прошу тебя как разумную девушку считаться с реальностью. Ты можешь и дальше терпеть ухаживания никчемных поклонников из числа наших соседей. Ты, конечно, можешь продолжать надеяться, что рано или поздно появится какой-нибудь мужчина, у которого будет достаточно средств, чтобы ты могла обманываться, будто его привлекаешь ты сама, а не твое богатство!

Далее сэр Джошуа сказал более резким тоном:

– Но я надеюсь, тебе хватит благоразумия беспристрастно оценить свое положение и понять, что ты предназначена для лучшего! Неужели ты и впрямь сможешь удовлетвориться браком с каким-нибудь невеждой-выпивохой, увлекающимся одними скачками, только из-за того, что у него есть титул? Ты на самом деле сможешь выслушивать пустую болтовню человека, которого сама будешь презирать за отсутствие ума и воспитания? – спросил дочь сэр Джошуа.

– И ты полагаешь, что я буду очарована маркизом?

– Я уверен в этом! – ответил ее отец. – Во-первых, он блестяще учился и добился замечательных результатов в Оксфорде. Во-вторых, я лично слышал похвалы в его адрес и от командира его полка, и от самого лорда Веллингтона.

По мере того, как он продолжал, его голос звучал все громче:

– Принц Уэльский, например, весьма ценит маркиза наравне с Чарльзом Джеймсом Фоксом и поддерживает дружбу с обоими. А это кое-что значит, Лукреция! Умные, образованные люди ищут общества себе подобных!

Резко взмахнув рукой, сэр Джошуа завершил свою речь:

– И еще одно, что на твой взгляд, может быть, и неважно. Маркиз – спортсмен. Он блестяще управляет конным экипажем, и среди простонародья он не менее популярен, чем среди членов элитарного Жокейского клуба.

– Вы нарисовали весьма заманчивую картину, – заметила Лукреция. В ее голосе отчетливо слышались нотки иронии.

– Когда ты сегодня вечером познакомишься с маркизом, ты убедишься, что я нисколько не преувеличиваю, – ответил сэр Джошуа.

– Вы уверены, что я соглашусь участвовать в вашей дерзкой интриге?

Лукреция отвернулась от камина, подошла к отцу и, продолжая стоять, смотрела на него сверху вниз.

– Я полагаюсь на находчивость, которой ты обладаешь, Лукреция, – невозмутимо продолжал сэр Джошуа. – И в конце концов, давай говорить откровенно, твое сердце ведь не занято никем другим.

Стараясь убедить дочь, он с улыбкой продолжал:

– В любом случае, обещаю тебе, я не стану принуждать тебя в чем-либо поступать против твоей воли.

– А если я… соглашусь? – едва ли не шепотом спросила Лукреция.

– Тогда я сообщу маркизу, что ты готова принять его предложение.

– Вы настолько уверены… совершенно уверены, что… он намерен его сделать, – пробормотала Лукреция.

– Я уже предлагал тебе пари, – напомнил сэр Джошуа.

Лукреция отвернулась к окну. Апрельское солнце было скрыто за серыми облаками, обещавшими дождь. Резкие порывы ветра срывали цветки миндаля с деревьев, стоявших по краям зеленого луга.

Вдруг по небу пронеслась стая голубей, появившаяся из-за деревьев и скрывшаяся за крышей особняка.

Наблюдая это зрелище, ритмичные взмахи крыльев, стремительность птичьего полета, Лукреция усмотрела в появлении птиц некий символический знак.

Она заговорила – медленно, будто слова давались ей с большим трудом:

– Хорошо, отец, я соглашусь на то, что вы предлагаете. Но сегодня после полудня меня здесь не будет, я уезжаю в Лондон.

– В Лондон?! – вскричал сэр Джошуа.

– Да, папа. Я хочу выбрать себе подобающие наряды, чтобы при встрече показаться маркизу в самом выгодном виде.

Отец с сомнением посмотрел на нее.

– По-твоему, это разумно, Лукреция?

– Я думаю, то, что я намерена сделать, весьма разумно, – ответила Лукреция. – Вы можете доверять мне, как я доверяю вам?

Сэр Джошуа улыбнулся, его взгляд был полон нежности.

– Ты единственная, кого я люблю в целом свете. И я благодарен тебе, Лукреция, за то, что ты полагаешься на мое суждение в самом важном решении твоей жизни. И я не могу быть настолько неблагодарным, чтобы запретить тебе совершать какие-либо поступки, которые ты находишь правильными.

Лукреция сделала глубокий вдох.

– Передайте маркизу, – начала она с заметной дрожью в голосе, – что я прекрасно понимаю, какую честь он мне оказывает. Устройте так, чтобы свадьба состоялась в последнюю неделю мая, и постарайтесь сделать так, папа, чтобы он не пытался увидеть меня до моего возвращения.

Сэр Джошуа привстал с дивана.

– Что ты задумала, Лукреция?

– Прошу вас, не задавайте никаких вопросов, отец! Я позже раскрою вам свой секрет. Но никто не должен его знать, кроме вас. Но я не намерена предстать перед маркизом в своем нынешнем виде.

– Но почему? Что все это значит? – спросил сэр Джошуа.

Лукреция встала на цыпочки и поцеловала отца в щеку.

– Вы обо всем узнаете в свое время, – пообещала она. – Пожалуйста, сделайте так, как я прошу, а в остальном я полагаюсь на вас.

Затем, не дав отцу что-либо сказать, она выпорхнула из комнаты, и тот через некоторое время услышал, как Лукреция, готовясь к поездке, распоряжается подать экипаж к парадному крыльцу.

Поднявшись к себе, девушка, прежде чем позвать горничную, подошла к высокому зеркалу, стоявшему в ее уютной, со вкусом декорированной комнате.

Она долго разглядывала свое отражение. Она смотрела на себя оценивающим взглядом, словно впервые увидела свои большие выразительные глаза, неестественно блестевшие, словно они отражали ее внутреннее волнение.

У Лукреции были красивые ирландские глаза – лучистые, темно-голубые, а не те прозрачно-голубые, что так ценятся у девушек, посещающих балы вроде того, что устраивался для Элизабет. Цвет ее глаз был почти синим, как у предштормового моря.

Волосы Лукреции, черные, как вороново крыло, были зачесаны назад над высоким лбом, и такими же темными были тонкие брови вразлет, эти брови украсили бы любое лицо.

Словом, у Лукреции было очаровательное личико с прямым деликатным носом и яркими пухлыми губами. Но сама Лукреция пришла от своей внешности в отчаяние. Она вспомнила, что маркиз отдавал предпочтение белокурым женщинам, таким, как герцогиня Девонширская и леди Эстер Стэндиш.

Поскольку Лукреция жила практически в Мерлинкуре, естественно, что ей приходилось слышать пересуды про самого обольстительного, неотразимого и желанного мужчину высшего света.

Ну разве могла она предположить, что у ее отца был долговременный план относительно ее будущего, в соответствии с которым они и поселились в поместье.

Она помнила свои смешанные чувства волнения и любопытства, которые вызывал у нее маркиз с тех пор, как она впервые переступила порог Дауэр-хаус и увидела возвышающиеся над деревьями крыши Мерлинкура.

Часто бывало, что она незаметно выскальзывала из дома и в одиночестве забредала в лес, начинавшийся по соседству и впоследствии ставший для нее наблюдательным пунктом, откуда она видела Мерлинкур во всей красе, – Дауэр-хаус стоял на возвышении.

И в те дни, затаив дыхание, в восторге от его великолепия, она уже предчувствовала, что этот дом будет играть в ее жизни какую-то важную роль.

И хотя маркиз находился в отъезде, в своем полку, казалось, что все вокруг только о нем и говорят.

Слуги в доме, работники в имении все болтали про «молодого хозяина» до тех пор, пока после смерти отца он, в свою очередь, не стал просто «хозяином».

Лукреция узнала о его детских проказах, шальных юношеских выходках и о романах, которые он заводил, когда повзрослел.

Из любопытства она даже могла позвать к себе какую-нибудь особо болтливую сплетницу, чтобы выведать у нее побольше про маркиза.

Услышав, что миссис Манз, мерлинкурскую экономку, совсем скрутил ревматизм, она уговорила мать позволить ей отнести этой женщине особые лекарственные травы.

А когда леди Мэри умерла, миссис Манз решила: если она будет приглашать славную осиротевшую бедняжку почаще приходить в Мерлинкур, где они вели задушевные беседы, это будет с ее стороны проявлением истинной доброты.

Старушка понятия не имела, сколько раз Лукреция выдумывала повод зайти к ней, спросить совета лишь для того, чтобы иметь возможность поговорить с ней о маркизе и разузнать о его последних подвигах.

Были и другие рассказчики: егери, лесники, грумы – и у каждого были свои истории про маркиза и его детство.

Потом они начинали повторяться и их запасы историй иссякли, а Лукреция, повзрослев, поняла, что маркиз был любимой темой семейных разговоров и бесед в их графстве.

Молодые люди, которым доводилось встречать маркиза в Лондоне, делали прозрачные намеки на его любовные приключения, а в это время девушки вроде Элизабет безмолвно сидели за столом и, навострив уши, старались уловить обрывки сплетен, пересказываемых их родителями.

Лукреция слышала, как настойчиво охотится на маркиза леди Эстер Стэндиш. И когда они наконец стали любовниками, эта новость мгновенно разнеслась по всему графству, достигая его самых удаленных уголков со скоростью летящего вальдшнепа.

Леди Эстер давно уже была предметом неодобрения, которое одни выражали словами, другие выказывали, лишь презрительно кривя губы, однако красота ее была бесспорна.

– Это самое очаровательное существо, которое я видел! – услышала однажды за ланчем Лукреция от графа Манстера.

– Ее поведение постыдно, – едко заметила графиня.

– Что можно ожидать от женщины, когда все мужчины в Сент-Джеймсе вертятся вокруг нее и бросают сердца к ее ногам? – возразил граф.

Графиня презрительно фыркнула, а он продолжал:

– Даже я, в моем-то возрасте, не могу не завидовать молодому Мерлину! Она его постарается вначале помучить, но я готов поспорить, поставив на кон последний шиллинг, что в итоге все это окупится и маркиз будет вознагражден!

– Полноте, Роберт, как вы можете говорить такое в присутствии девиц! – ледяным тоном упрекнула графиня.

– Извините, моя дорогая, извините! – сказал граф.

Лукреция слушала тогда с широко открытыми глазами. И теперь, глядя на свое отражение в зеркале, оно пришла к неутешительному выводу, что внешне она была полной противоположностью знаменитой красавицы леди Эстер.

Со своими темными волосами и глазами цвета штормового моря, как могла она соперничать с самой красивой в Англии женщиной, белокурой и белокожей?

– У меня нет ни шанса, – жалобно прошептала Лукреция, обращаясь к своему отражению. Но потом в ней заговорила ее гордость – и Лукреция высоко вздернула подбородок. Нет, ее так легко не победить, она не сдастся без борьбы.

Лукреция подошла к окну. Вдали, за деревьями были видны трубы Мерлинкура.

Он был там! Он приехал домой, и, если ее отец говорит правду, маркиза привело сюда именно намерение просить ее руки!

– Я должна его завоевать! – воскликнула Лукреция. – Может быть, у меня не тот тип красоты, которым он восхищается, может быть, мне недостает утонченности, но у меня есть то, чем вряд ли могли гордиться его женщины, – у меня есть голова!

Отойдя от окна, она пересекла комнату и позвонила в колокольчик, висевший около ее кровати.

Лукреция несколько резко дернула шнурок. И когда вошла ее горничная, распорядилась:

– Собери полдюжины платьев, не больше, так как я намерена купить новые, но чтобы было достаточно на первые несколько дней моего пребывания в Лондоне. Мы едем немедленно! Прямо сейчас!

– Хорошо, мисс! – кивнула горничная. – Но мне нужно время!

– На разговоры нет времени! – перебила ее Лукреция. – Пусть тебе помогут служанки, и сама тоже соберись. Мы едем в Лондон, Рози, и это очень важная поездка! Может быть, самая важная из всех, которые были раньше.

Глава 3

В Лондоне Лукреция остановилась в доме отца на Керзон-стрит.

И хотя ее не ждали, в доме все было в полном порядке – здесь, так же как в сельской резиденции, всегда был полный штат слуг.

В доме также постоянно жила пожилая кузина леди Мэри, которую сэр Джошуа там поселил, чтобы она могла быть рядом с Лукрецией всякий раз, когда девушка приезжала в Лондон.

Леди Бинг была вдовой и проводила время за карточными играми и разговорами со своими давними подругами.

Войдя в гостиную, Лукреция застала трех из них за круглым ломберным столиком, накрытым грубым сукном.

Удивленная леди Бинг поднялась ей навстречу.

– Лукреция! – воскликнула она. – Вот сюрприз, я тебя не ждала. Твой отец сказал мне, что ты еще самое малое неделю пробудешь в деревне.

– Не беспокойтесь из-за меня, тетя Алиса, – попросила Лукреция. – Я сейчас почти сразу должна буду уйти. Я расскажу вам все новости, когда вернусь – вечером.

– Я буду ждать, моя дорогая, – ответила леди Бинг.

Она была идеальной компаньонкой и редко задавала вопросы – и, как было известно Лукреции, проявляла любопытство лишь в тех случаях, когда назревал какой-либо шумный скандал.

Лукреция приветствовала пожилых дам за карточным столом, подчеркнуто выказывая внимание и демонстрируя хорошие манеры, которые, она знала, заставят их после ее ухода отзываться о ней как о «милой благовоспитанной девице».

– Тебе пора замуж, Лукреция. Я надеюсь не сегодня-завтра услышать звон свадебных колоколов, – оживилась одна из гостий.

Лукреция улыбнулась. Но не успела ничего ответить, так как в разговор вмешалась леди Бинг:

– Беда Лукреции в том, что у нее слишком много поклонников. Поспешно выходят замуж лишь те девушки, у кого есть только один кавалер.

– Это верно, – вздохнула другая приятельница леди Бинг. – Когда я была молода, у моих ног был десяток воздыхателей. Итог был плачевный – я выбрала не того.

Все они рассмеялись, а Лукреция поспешила удалиться.

Наверху Рози помогла своей госпоже переодеться в вечернее платье замысловатого фасона и причесала ее. На этот раз Лукреция надела больше драгоценных украшений, чем носила обычно.

Наконец, накинув бархатный плащ, подбитый горностаем, она сбежала по лестнице и вышла из дома. Там ее уже ожидала городская карета сэра Джошуа.

На тротуаре перед крыльцом успели развернуть ковер, но Лукреция не села в карету, а обратилась к кучеру в великолепной ливрее и шляпе, расшитой золотыми галунами.

– Ты добыл сведения, которые мне нужны, Марлоу? – спросила она.

– Да, мисс Лукреция. Труппа играет в Хеймаркетском театре.

– Спасибо, Марлоу. Отвезешь меня к служебному входу.

Лукреция поднялась в карету, и кучер, который служил семье Хедли уже несколько лет, опасливо посмотрел на дворецкого. Никогда за все то время, что он возил Лукрецию, он не получал столь странного приказания.

Однако слугам не пристало ставить под вопрос поступки своих господ, пусть даже самые эксцентричные. Ливрейный лакей закрыл дверь и взобрался на задок, чтобы стоять все время езды в качестве живого украшения, а он действительно выглядел очень живописно: напудренные волосы, плисовые бриджи, шляпа с кокардой и гербы на пуговицах ливреи.

Лошади, провожаемые восхищенными взглядами прохожих на улице, провезли Лукрецию по Пиккадилли через Серкус-сквер и дальше по улице, за последние несколько лет превратившейся из сельской проселочной дороги, на которую по ночам выходили разбойники, в оживленную городскую магистраль.

Сэр Джон Ванбру, построивший близ Оксфорда Бленхеймский дворец для герцога Мальборо, разработал и проект здания Плейхаус на углу Пэлл-Мэлл, где впоследствии разместилась Королевская Итальянская опера.

Почти напротив располагался Королевский театр Хеймаркет, старейший из лондонских театров.

Лукреция знала, через какие трудности пришлось пройти Хеймаркету после того, как он был построен. Однако театру все же всегда удалось выжить, и на этой сцене самые проникновенные строки звучали из уст великих актеров, восхищавших преданную публику.

Лукреция успела посмотреть многие спектакли, шедшие в Королевском театре, куда ее вывозил отец. В прошлом году она видела нового трагика, Чарльза Мэттью, игравшего в «Мальтийском еврее», пьесе Кристофера Марло, с таким успехом, что в первые две недели сезона король с королевой трижды приезжали посмотреть на его игру.

Однако ни один спектакль, пусть даже самый успешный, не давали долго, и Лукрецию не удивило, что театр сдали в аренду труппе «Петербургские актеры».

Она-то и интересовала теперь Лукрецию.

Прошлой зимой они с отцом ездили в Бат. Они пробыли там очень недолго, так как сэр Джошуа нашел, что на водах ему скучно, а кроме того, не одобрял ухаживаний молодых мужчин, которые стали увиваться вокруг Лукреции.

Но именно в Бате Лукреция была на спектакле этой труппы, очаровавшем ее.

Сама пьеса не была совершенной, но игра актеров произвела на нее сильное впечатление.

– Они, несомненно, выдающиеся мастера, – сказала она тогда одной из подруг.

– Это заслуга их постановщика, – последовал ответ. – Айвор Одровски – совершенно исключительная личность. Судя по тому, что мне доводилось о нем слышать, это какая-то загадочная личность, но ясно одно: он – талантливый режиссер.

В труппе была актриса, чью игру Лукреция не могла забыть. Она играла соблазнительницу, которая довела главного героя до полного краха. При этом игра была необычайно тонкой, характер выражался не только в словах, но и в пластике, и в жестах: пожатии плеч или легком взмахе руки.

Лукреция никогда не видела подобной игры – вершины актерского мастерства, и образ этой актрисы сохранялся в ее памяти еще долго и после того, как она уехала из Бата.

Карета остановилась перед театром, и Лукреция направилась к служебному входу, расположенному в торцевой части здания.

В сопровождении лакея она прошла через толпу зрителей, фланирующих перед театром, свернула в проулок и оказалась перед неприметной дверью, через которую актрисы и актеры входили в театр и покидали его.

За дверью она увидела седого привратника.

– Я хочу поговорить с мистером Айвором Одровски, – сказала Лукреция.

– Это невозможно, мэм, – угрюмо ответил старик. – Он никого перед спектаклем не принимает, вам придется подождать, пока спектакль закончится.

Лукреция выразительно взглянула на лакея, и тот, догадавшись, передал ей монету, которую его госпожа положила в ладонь привратника.

– Посмотрю, что я смогу для вас сделать, – буркнул тот.

Он, кряхтя, поднялся со стула и исчез за дверью, которая, по-видимому, вела в служебные помещения.

«Как это убогое место отличается от парадного входа в театр, где царит такое ослепительное великолепие!» – подумала Лукреция.

В коридоре стоял запах сырости, пыли и эля, сохранявшийся, по-видимому, с давних пор.

С улицы вошла безвкусно и ярко одетая женщина с размалеванным лицом и крашеными волосами.

– А где Бен? – осведомилась она, ни к кому конкретно не обращаясь.

Лукреция хотела было ответить, когда в коридоре послышалось шарканье и старик вернулся.

– Эй, чего нужно? – спросил он пришедшую женщину.

– Ты и сам знаешь, что нужно, – ответила женщина. – Он меня примет?

– Прослушивание завтра, ровно в десять, – проворчал привратник.

– Надеюсь, на этот раз мне подфартит, – сказала женщина. – Если только не будет слишком много желающих пробоваться на эту роль.

Она окинула Лукрецию высокомерным взглядом, посмотрела с усмешкой на молодого лакея и вышла.

– Он вас примет, мэм, – сообщил привратник Лукреции.

– Спасибо, – ответила Лукреция и последовала за стариком.

В коридоре было темно, под ногами Лукреции на полу была липкая грязь. Они поднялись по узкой лестнице на второй этаж и, миновав несколько дверей, остановились у нужной. Постучав и не дожидаясь ответа, старик отворил дверь со словами:

– Эта леди к вам, сэр.

Лукреция прошла мимо него в небольшую гримерную.

Она никогда прежде не бывала в подобных помещениях, но комната оказалась такой, как она себе и представляла.

Бархатные занавеси, кушетка, обитая красным бархатом, туалетный столик, заставленный баночками с театральным гримом, флакончиками с лосьонами, вазочками с цветами, талисманами. Рядом стояли бокалы с остатками вина и пепельница с сигарными окурками.

Дверца гардероба, занимавшего все пространство у стены, была приоткрыта, и Лукреция увидела в нем яркие сценические костюмы.

Они казались какими-то заброшенными, будто в отсутствие человека становились никому не нужными.

Все вещи были поношенными и словно запыленными, а ковер, лежавший на полу, был совсем обветшалый. Навстречу ей поднялся хозяин гримерки.

– Бен мне сказал, что вы хотите меня видеть, – сказал он. – Старик так просил принять вас, что я нарушил свое правило не принимать посетителей до спектакля.

– Я весьма вам благодарна, – ответила Лукреция. – Меня зовут Лукреция Хедли, и я пришла к вам по делу.

Внешность господина Одровски была поразительна, и Лукреция сразу вспомнила, что он играл в спектакле, который она видела в Бате. Тогда она не знала, кто он.

Его красота была броской. Темные волосы, зачесанные назад над выпуклым лбом, правильные черты лица, крупный чувственный рот не сочетались с жестким выражением его глаз.

Примечания

1

Герцог Кларенский (1792–1849 гг.) – впоследствии король Великобритании Вильгельм IV (1830–1837 гг.). (Здесь и далее – прим. перев.)

2

Чарльз Джеймс Фокс (1749–1806 гг.) – английский политический деятель, светский лев.

3

Родственник, к которому отойдет наследство в случае, если основной наследник по какой-либо причине не сможет вступить в права наследования.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.