Глава 6. О типах игроков

Как ни странно, всех полноправных обитателей мира карт я поделил бы на четыре типа. Всего на четыре. Сначала на две группы: шулеров И жертв, а потом уже каждую группу – на две подгруппы. Подгруппы определил бы так: толковая и бестолковая. С иронией, конечно.

Итак, шулера. Профессионалы. Подгруппа – толковая.

В ней – необязательно игроки высшего исполнительского класса, но они наверху, в авторитете. Потому что так умудряются устраивать свои дела, что всегда при деньгах, всегда отлично выглядят, имеют возможность играть крупно. Могут позволить себе играть и на пляже, и в поезде, но в любой ситуации держатся со свойственными им уверенностью и размахом. И везде знают себе цену. В денежном выражении.

Конечно, и у них могут быть проблемы.

Например, Мотя, не признающий никаких авторитетов, играющий только на себя (до сих пор не знаю, кто был его «крышей», при мне ни разу ни к кому он не обращался, да и нужды в этом не случалось)... Делился ощущениями после «залета». Уравновешенный, обаятельный, ироничный... А сто двадцать тысяч проиграл – и ноги стали отниматься. Отыгрался, к счастью.

Я уверен – не мог не отыграться. А не отыгрался бы – так все разно остался бы наверху. Не знаю как, но удержался бы. Потому что там – его место.

Помню, на пляж после неприятностей зачастил Вовка Чуб. Ходили слухи, что попал под совсем уже фантастическую, японскую новинку – изотопные карты. На четыреста тысяч устроился. Из них двести – в долг.

А ведь именно Чуб своей трудовой биографией долгое время развенчивал мою теорию о том, что каким ты ни был профессионалом, рано или поздно нарвешься.

Когда-то Вовка выиграл в Сочах миллион и взял за расчет только двести пятьдесят тысяч – облагодетельствовал клиентов. С тех пор в Сочах его боготворили, и если возникали конфликты по игре, он норовил заманить соперника на третейский суд туда. Тамто уж скажут то, что нужно Вовке.

Ничего, выкарабкался: и долг отдал, и наверху в авторитете остался.

Грустно об этом говорить, но Маэстро навряд ли можно было отнести к этой подгруппе. Хотя и ловкости, и таланта у него было в переизбытке, и суммами располагал более чем достаточными... Чего-то не хватало. Чего-то в облике, несмотря на его способности к перевоплощению. Может быть, отпечаток наложило тюремное прошлое. В высший круг его впускали скорее как почетного мастера, как авторитет по исполнительскому мастерству, чем как равноправного члена. Но и в другой подгруппе шулеров Маэстро не был своим. Там на него взирали слишком задирая голову.

Скорее всего под конец карьеры Маэстро вообще остался в стороне. Не обособился – его обособили. Еще бы... Кто ж его к себе подпустит?..

Шулера бестолковые.

Основная масса «катал». Эти могут все уметь, все оттенки профессии освоить, владеть ими в совершенстве... Но проблемы их схожи с проблемами рядового инженера. У того: от получки – до получки, у этих: от фраера – до фраера. Деньги не держатся. Вызывающе не держатся. Ведь и многие тысячи выигрываются, и от кутежей любопытства ради воздержаться пробуют – не помогает. Вот такая загадка природы.

И рыщут они, бедные, в поисках клиента по вокзалам, пляжам... Прохожим с надеждой в глаза заглядывают. И все подпирает опасность остаться без куска хлеба. Впрочем, только подпирает. Но и это неприятно. Вот такая она, пресловутая сладкая жизнь рядового шулера...

Признаюсь, что хоть и доводилось взлетать, осваивать высшие сферы, обольщаться не следует. Моя подгруппа – именно эта.

Возьмемся за жертвы...

Подгруппа толковая.

Этих сколько ни обыгрывай – как с гуся вода. Тоже так умудряются устраивать дела, что до истощения их не обыграешь. Хотя вроде и такое случалось: оберешь до нитки, еще и с поправкой на будущее при долге оставишь. Глядишь, через короткое время – как огурчик, «катает» себе. Правда, с тобой уже не садится.

Причем по жизни, по бизнесу – хваткие, далеко не простаки (такие состояния наживают!), а в картах вечные фраера. И учиться катастрофически не желают. Просто удивительная наивность, уверенность, что ничего для себя нового не откроют. При этом шулеров боятся.

В те времена чаще всего это были цеховики, директора, везунчики – дети состоятельных родителей, всякие лауреаты, генералы, ответственные работники. Они мудро норовили формировать свои закрытые сборища. К чужакам относились настороженно, подпускали по рекомендациям.

Профессионалы на эти сборища облизывались, многоходовые комбинации выстраивали, легендами изощренными маскировались, чтоб затесаться. (Случалось, женились, дело свое открывали. Один даже церковной служкой устроился.)

Но и сюрпризы, бывало, эта публика устраивала. Нет-нет да и забредал кто-нибудь из них на пляж, например, расслабиться. Проверить себя на других партнерах. Форсил при этом ужасно. Дескать, мне ваши ставки – смешны. И проигрыш, вас радующий, – песчинка из этого подножного песка. С деньгами в таких ситуациях расставались легко, радостно даже. Приятные партнеры.

Тут если правильно себя повести, с достоинством и обаятельно, то и на будущее клиента сохранить можно. Если такого в отпуск в Одессу заносило, то жулики попроще норовили поскорее да побезбожнее обобрать. «Каталы» поопытнее отношения налаживали, в будущем в гости наведывались. Хоть в Новосибирск, хоть в Хабаровск. Сколько таким образом источников в Москве, Питере, других городах заполучили.

Ну, и последняя подгруппа. Фраера бестолковые.

Что о них сказать? Все ясно из названия: мало того, что фраера, так еще и бестолковые.

Обреченные люди. Жизнь положившие на карты... Лишившиеся всего: работы, благосостояния, любви, счастья... Карточные наркоманы... Нет, не так... Все картежники – наркоманы. Эти – наркоманы конченые. Рыскающие в поисках доз, готовые на все ради... Ради малейшей искры азарта...

У этих ни денег, ни таланта к игре... Одна голая, ничем не подкрепленная, ничем не обеспеченная страсть... Непреходящая.

Не знал ни одного из таких, кто сумел бы взять себя в руки, сумел бы завязать. Многие из них были мне симпатичны, но единственное, что я мог сделать для них, не обыгрывать... И что?.. Обыгрывали другие. Учить их было бессмысленно. Не раз пытался. Они не способны контролировать игру, они – добровольные рабы азарта...

Конечно, можно выделить еще две незначительные группы...

Одна – сильные любители. Игроки, которых нелегко провести, которые много знают, но сами играют принципиально в «лобовую» игру.

Другая – «каталы» приблатненные, чаще всего получившие тюремное карточное образование. Эти чуть что – хватаются за нож, норовят нагнать жути. Для них карты – всего лишь дополнительная атрибутика крутизны. В мире карт они случайные люди. (Прошу не путать с «каталами», прошедшими тюремную школу, ставшими профессионалами.)

Конечно, сколько игроков – столько характеров. И примеров персонажей, разных, сочных, самобытных, можно приводить множество. Можно выделить более узкие группы... Жадных, осторожных, романтичных, нервных...!

Все эти примеры еще встретятся.

Сейчас просится другой пример, в котором пересеклись представители трех групп. Двух – основных и одной – несущественной, но неприятной...

...Случилось мне выступать в недалеком от Одессы городе N. Много чего напроисходило в ходе выступлений, но, пожалуй, одно из самых ярких пятен в воспоминаниях об этом городе – Кригмонт.

У Чехова в записных книжках есть такое: «Мне противны расточительный немец, радикальный хохол и игривый еврей».

Борька Кригмонт был игривым евреем. Большой, рыжий, плешивый, веселый человек. Меня с ним познакомила женщина, которую я навестил. У Кригмонта мы с ней и жили какое-то время. Потом женщина незаметно потерялась. Я остался у Борьки.

Почти сразу мне были выданы ключи от квартиры и право относиться к ней, как к своей.

Перед тем, как познакомить нас, дамочка, обнаружив, что и ее давний друг Кригмонт балуется преферансом, сочла нужным его, как друга, предупредить:

– Учти, он – мастер. – Это обо мне.

На что друг весело ответил:

– А я – мастер международного класса.

Международник за первую неделю нашего общения проиграл столько, что если бы я решил-таки получить выигрыш, то ключи от квартиры доверял бы уже не он мне, а я ему.

Но я не решил. Очень скоро понял, что у Борьки, кроме этих двух комнат, скудной обстановки и кучи прожектов, за душой ничего нет. У него было еще кое-что. Долги.

Он тыкался в любую подвернувшуюся игру с непосредственностью щенка-несмышленыша, который беззаботно лезет ко всем проходящим взрослым псам. Но в отличие от щенка с Борькой не церемонились. Проиграть Борьке мог только шулер, все свое мастерство вложивший именно в то, чтобы проиграть. Обладая способностями к анализу, Кригмонт был настолько беспечен, и доверчив, что многим его партнерамциникам, должно быть, становилось не по себе. При этом считал себя ужасно прожженным и хитрым.

Я не стал открывать ему секретов профессии. Просто, когда он с трудом понял, что все его проигрыши мне не случайность, было решено, что Борька поставляет мне своих партнеров. Партнеров у него, слава богу, хватало.

Начался возврат денег в дом. – Хотя иногда он, уловив момент моего отсутствия, норовил ввязаться в игру сам и стравливал поступающие средства. Конечно, я «пхал» ему, но, в общем-то, слабости эти прощались, за что Кригмонт относился ко мне с нежной благодарностью.

Время от времени случались ситуации, в которых я чувствовал: терпения не хватит.

В самом начале, в период погашения его долгов, удалось отыграть его – уже проигранную, но еще не вынесенную – уникальную шахматную библиотеку. Причем отыгрывать пришлось долго, нудно: играли по мелочи.

Выхожу на десять минут позвонить, оставив без присмотра счастливого Борьку и расстроенного соперника. За десять минут счастливчик успевает опять избавиться от библиотеки. И хоть бы глаза отвел, смотрит с виноватой улыбкой.

Психанул я.

– Выноси книги, – говорю.

Вынести, конечно, не дал. Еще полдня угробил на то, чтобы вновь отыграть.

Борька познакомил меня со своей бывшей женой, ныне женой популярного Н-ского диссидента. За это знакомство я благодарен ему больше всего.

Дочь и внучка известных писателей (читали в детстве книжку «Жил-был дом»? Автор – ее мать). Вика учила меня писать. Правильнее сказать, учила тому, как не надо писать. Еще шире раскрыла мне глаза на Борьку. Ласково называла своего бывшего супруга «позором еврейской нации».

Оказывается, за два месяца после их свадьбы тот проиграл все, включая обручальное кольцо и фату. Чтобы отмазать главу семьи, она, интеллигентная еврейская девушка, где-то по блатхатам читала уголовникам стихи, рассказы. Слушатели поражались, что она, умничка, красавица, нашла в этом придурке?!

Несмотря на всю свою набожность и свойственную еврейским женщинам терпимость, через полгода они развелись, оставшись друзьями. И до сих пор она относилась к Борьке с нежностью и сочувствием. Тот же продолжал жить непутево и беспечно.

Когда через несколько недель нашего общения Кригмонт надумал ввязаться в следующую брачную авантюру (на этот раз со славянской меланхоличной девушкой, покоренной его веселым уверенным нравом), накануне посещения загса случился весьма свойственный ему казус.

– Костюм хоть у тебя есть? – незадолго до этого полюбопытствовал я.

– Обижаешь, – широко улыбаясь, ответствовал Борька.

В костюм, не одеванный последние года два, он пошел выряжаться за полчаса до выхода. Ушел во вторую комнату и... как-то притих.

Через пять минут, обеспокоенный тишиной, я пошел глянуть, что там опять. Это надо было видеть!.. Костюмчик сидел на нем с иголочки. Но очень походил на маскировочную сетку. Весь в дырочках: моль постаралась. И Борька... Нет, чтоб сразу же снять его – недоуменно разглядывает себя в зеркале. При этом пошлым жестом стряхивает пушок с лацкана пиджака...

Вот так, беззаботно, бестолково жил-поживал Кригмонт. А потом...

Началось с того, что этот балбес взялся зубрить колоды. Пытался запомнить рубашку, обратную сторону карты.

Действительно, карты с полосатой рубашкой читаются. Но есть система. Точнее, их несколько. Нормальному шулеру достаточно сразу определить, с какой системой он имеет дело, и дальше – семечки.

Этот же обнаружил, что линии на картах прочерчены по-разному, и давай усидчиво зубрить каждый рисунок. Секрет не открываю, пусть, думаю, упражняет мозги.

Как-то прихожу вечером, вставляю ключ в замок: заперто изнутри на защелку. Звоню. В квартире слышны голоса, много мужских, жлобских голосов. Неприятно веселых. С той стороны к двери подходит Борька и... не впускает меня.

– Погуляй часок, – просит.

– Ты что, сдурел? – спрашиваю.

– Игра крупная, – голос радостный, уверенный, даже некоторая снисходительность прослушивается. Борьку явно пока только разрабатывают; Все так же снисходительно, но уже шепотом, чтобы не дай бог не услышали, не расстроились раньше времени разработчики, сообщает:

– Пять штук разыгрывается. К вечеру при деньгах будем.

Всегда знал, что этот дуралей – не жлоб, что если бы он выигрывал, делился бы.

– Пусти, зараза, – прошусь. – Дай хоть за спиной постою: гляну, на чем тебя «хлопнут».

– Что ты?! В серьезной игре это не принято, – отвечает важный Борька и убывает из прихожей, потому как его настойчиво зовут из глубины квартиры.

– Бора! Играть будэм, да?..

Только Борька мог умудриться в игре, в которой разыгрывалось пять тысяч, проиграть семь.

Через час он впустил меня. Потерянный, ошалело озирающийся по сторонам, жалко улыбался мне. Лицо его пошло пятнами, глаза были широко раскрыты. Борька явно не мог сообразить, где он находится и как себя вести.

Зато очень хорошо это сообразили гости. Атмосфера квартиры напоминала атмосферу клубного бардачного салона, в котором все чувствуют себя непринужденно, каждый занят собой и своими собеседниками и где не очень рады пришлым людям, но, если уж таковые обнаруживаются, их стараются не замечать.

Пришлым оказался я.

Борьке же перепала роль «гарсона». В руке поднос с бокалами шампанского, безвольное выражение лица. Салфетки, перекинутой через руку, правда, недоставало.

В салоне пребывало четверо мужчин: один – азиатской внешности, щуплый и морщинистый, другой – широкоплечий коротышка с кривыми ногами и изъеденным оспой лицом. Еще один – красавец бугай, излучающий силу, благополучие и презрительность. Четвертый, как оказалось, Борькин приятель, наводчик, боров с красной, все время улыбающейся физиономией. Еще в клубе обнаружились две девицы угадываемой профессии. Гости разбрелись по квартире, милыми междусобойчиками поддерживая атмосферу уютной вечеринки. Борька с подносом умело вписывался в эту атмосферу.

Я ошалело созерцал «гарсона»-зомби, кинувшегося на зов сморщенного, но важного азиата.

– Ну что. Бора, когда мы закончим наши дэла? – Азиат с засунутыми в карманы брюк руками вальяжно направился вглубь, в полумрак комнаты.

– Отец родной, – засуетился Борька, с легким наклоном туловища засеменив следом.

Я подался на кухню...

Еще через час компания шумно покинула заведение.

Итак, Борька проиграл семь «штук». Для начала он лишился всех книг и чудом уцелевшего до этого времени персидского ковра. И теперь уже совершенно точно он лишился, не моего покровительства, терпеливого отношения к себе.

Я сдался. Не сказал ему об этом, но знал: завтра уйду. Слабак. Ведь к тому времени уже пришел к правилу: если считаешь, что пора уходить – уходи немедленно, не задумываясь о том, есть ли куда и к кому идти. Не тяни и не ищи отговорки. Отговорка, к сожалению, подвернулась: это был вечер моего двадцатипятилетня... Решил не проводить его на заснеженной улице. Выбрал Борькино общество. Кретин.

...Который был час – не знаю. Глубокая ночь. Ударил по мозгам дверной звонок. Нахально так, уверенно ударил. Думаю, так звонили в тридцатых, когда приходили по ночам. Оттуда, наверное, наш генетический страх перед долгими ночными звонками в дверь.

Но это были восьмидесятые, и те, кто звонил, пришли по другому поводу. Тоже, впрочем, неприятному.

Наскоро стряхивая остатки сна и ощущения трусоватости, влез в спортивные штаны, направился к дверям. В коридоре наткнулся на взъерошенного, таинственного Борьку.

– Тес... – Он втолкнул меня обратно в мою комнату. – Это они.

– Ну и что? – тоже унизительным шепотом не понял я.

– Это банда Хачика.

Вечером не дал Бориске втянуть себя в обсуждение происшедшего. Теперь все стало яснее и неприятнее. Бригада Хачика – известная в городе, серьезным злом известная, убийствами, изнасилованиями, нахальством. И мне известная, правда, понаслышке. До сегодняшнего вечера. Борька сам не знал, с кем связался, пока ему не представились по окончании турнира. И еще одну новость я узнал только сейчас, под непрерывный звонок: Бориска в виде залога отдал бандитам ключи от квартиры.

С площадки доносились бодрые уверенные голоса: мужские – низкие злобные и женские – кокетливые, визгливые. Борьку раздраженно звали из-за двери. И одновременно ворочали ключом в замке, блокированном защелкой. И все звонили, звонили.

– Открывай, – сказал я.

Теперь их было пятеро; добавился еще один, земляк Хачика. Сорокалетний, пузатый, усатый. Дамы, кажется, были те же – мне не дали разглядеть.

Кривоногий коротышка сразу же потребовал:

– Посторонние – на воздух!

Это – мне.

Сколько ни возвращаюсь к этому моменту, ни окунаюсь в него, не могу решить даже сейчас, какое продолжение следовало избрать. Уйдешь – потом не простишь себе. Останешься – тоже будет что не прощать.

Нормальный шулер удивится: как – какое продолжение? «Разводить» надо. А если хлопцы – обкуренные, взведенные собственным трезвоном, если их дамы воодушевляют, а ты – спросонья, разбуженный звонком тридцать седьмого года...

Я остался. Глупо так уперся:

– Пока хозяин не скажет, не уйду...

Дальше от меня требовали одного: чтобы правильно угадал, кто хозяин. Угадать никак не удавалось. Ответ: «Борька» – пришедшими явно не брался в зачет.

Меня долго били. Не то чтобы долго – монотонно. Чередуя удары с вопросами:

– Кто у нас хозяин?

При этом один нож держали у подбородка, так, что он задирал голову вверх-назад, а второй, нервно дергаясь, подносили к животу. Сам Хачик и подносил. Он же и бил в основном.

Оттесненный, прижатый к мойке на кухне, по пояс голый, я чувствовал себя беспомощно. И мерзко. Это ничтожество бьет меня, двухметрового, двадцатипятилетнего уже мужика, в дармовую рожу, а я... Как с этим жить?.. Нет, то продолжение, которое выбрал я, было лучшим.

И удивительно, Борька, этот перепуганный непутевый щенок, все норовит всунуться между мной и Хачиком и уговаривает того:

– Отец родной, не отсюда он, откуда ж ему знать... Конечно, ты хозяин.

Я его за хозяина не признал. Замолчал. Но это уже как-то было оправданно

– лицо разбито, весь в крови, зуб сломан, еще пяток покрошено.

Борькиным уговорам вняли, оставили в покое. Переместились в комнату. Меня на кухне бросили. Забыли вроде.

Но без продолжения не обошлось.

Борька, добрейшая душа, поведал жаждущей веселья публике, что зря публика так со мной, потому как день рождения – только раз в году. К сожалению.

Взялись опять за меня. Дескать, как так, брезгую выпить с ними. А я с пятнадцати лет до сих пор ни глотка спиртного, даже на свадьбах друзей, даже за упокой близких. А тут с этими... Уперся опять. Опять ножи достали, полезли из-за стола ко мне. Коротышка пистолетом размахивал. Все грозился почему-то задницу прострелить. И сучки их крашеные что-то весело орали, скалили в улыбках зубы.

Придумал ход. Устранился из всей этой мерзости. Уступил им, согласился выпить. Борька тост произнес. Все дружно выпили, вежливый народец. Выпустили меня из внимания. На это и рассчитывал. Делая вид, что пью, вылил рюмку за воротник в сторону рукава... Джемпер к этому времени уже натянул, неудобно как-то: застолье, а я – полуголый. Джемпер шерстяной, темно-серый. Поступок бесследным остался. И сразу же стал изображать из себя вдрызг пьяного.

Все очень удивились. Борька, умничка, сам поверил, взялся убеждать, что это все от того, что не пьющий я совершенно. Так что плохо быть совершенно непьющим.

Оттранспортировали меня на место, на кухню. Презрительный красавчик помог Борьке. При этом вякнул сквозь зубы:

– Животное.

До утра просидел за кухонным столом. Положив голову на руки. И, кроме всего прочего, анализировал трюк с водкой. Трюк, конечно. Вроде как «развел». Но ведь заставили – и выпил...

Больше всего зацепил за живое Бугай-красавчик. (Кличка такой и оказалась

– Бугай). Не тем, что сквозь зубы процедил, когда на кухню волочил. (Я-то трезвый, только усмехался про себя.) Казался он особенно мерзким. Именно своей красотой, благополучностью. Те – хоть драные, убогие, а этот вроде как маскируется. И явно презирает весь род людской, включая своих дружков.

(Я бы тогда не имел к нему особенных претензий, если бы знал, что до этого, на зоне, он считался вполне умеренным жуликом и место свое знал.)

Под утро компания разбрелась. Остались двое: Бугай и кривоногий. И их девочки. Коротышка со своей завалились в Борькиной комнате. Красавчик с барышней почивали на моей кровати.

Борька, как сомнамбула, слонялся по квартире. То на балконе постоит, то в ванной обнаружится.

Я заглянул в свою комнату, увидел спящих молодых и понял, что нужно сделать. Знал, каким должно быть продолжение, чтобы хоть как-то уцелеть после этой ночи.

Взглядом подозвал к себе Борьку. Всучил ему бутылку из-под шампанского. Борька взирал на меня с удивлением и с ужасом. Он понял. Я на всякий случай пояснил:

– Твой – Малый. Начнешь первым. Услышу – сделаю Бугая.

– Ты что, – заканючил Борька. – А потом как?..

– По макушке, – зачем-то сказал еще я, хотя понял уже: духу у него не хватит.

Ну нельзя, нельзя было из этой ночи выходить безмятежно!.. Все сделаю сам. Сначала – Бугай, потом – коротышка. Начхать на его пистолет. Не успеет.

И тут запричитал Бориска:

– Ты уйдешь, а я – как?.. Милиция. И от блатных куда денешься? Тебе хорошо, ты в розыске...

Слушал его и понимал, что он прав: мне легче.

И я ушел от него. Тихо вышел из квартиры и спустился на лифте в режущее глаза снежное утро.

Впервые после этого я увидел Борьку через двенадцать лет.

Но до этого... Много чего было до этого. В том числе имела продолжение и история после дНо до этого... Много чего было до этого. В том числе имела продолжение и история после дня рождения.

Я не уехал из города. Днем умудрился снять квартиру, через пару дней привел в нее хозяйку.

События той ночи из памяти выветривались туго. В те времена я был менее качественным христианином, чем сейчас. Жаждал мести. Как могло быть иначе? Именно этому учили с детства литература, позже учителя, позже сама жизнь, особенно та ее часть, с которой приходилось иметь дело.

Не знал, где их искать, не знал, что буду делать, если даже найду, но точно знал, так оставлять нельзя.

И плана-то никакого не было, но я, убогий романтик, этому несуществующему плану даже название дал: план «Зорро».

Случай все сделал за меня. Почти все.

Как-то пересекаю на такси центральную площадь города. У этой площади – центральная интуристовская гостиница и ресторан. Гляжу скучающим взглядом в окно, и – ни тебе: стоят голубчики в полном составе. Четверо моих незабываемых и еще человек пять, все в кожаных куртках, опершись задницами о перила-ограждения у дороги.

Чуть проехали мы, прошу таксиста остановить. Жду. Чего жду, пока не знаю. Дождался.

Коротышка прощается – все при этом о чем-то гогочут, – ловит машину. Поймал, обогнал нас.

Прошу таксиста ехать за ними. Таксисту – что, пообещал переплатить вдвое. Конечно, лучше бы Бугай или на худой конец Хачик. Ну ничего, начнем с этого. Оставшимся больше нервничать придется.

Машина, за которой мы едем, въезжает в спальный район, тормозит возле остановки транспорта.

Мы проезжаем еще метров пятьдесят, я рассчитываюсь с таксистом.

Кривоногий, выйдя из машины, собирается перейти улицу, но тут его окликает крашеная (помешались они на этих крашеных) блондинка, и он радостно возвращается на тротуар.

Смотрю, куда он собирался идти. Напротив – только дом со сквозными подъездами. Напротив того места, где кривоногий высадился, – как раз подъезд. Пересекаю улицу, прохожу через соседний во двор и со двора вхожу в нужный подъезд. Похоже, тот, в который он направлялся. Подъезд извилист, не просматривается на свет. Выглядываю на улицу. Вот – остановка напротив.

Коротышка уговаривает крашенку. Та, кокетливо смеясь, отказывается, разводит плечами, показывает на часы. Кривоногий в настроении, хохочет, игриво тянет к себе подружку, подружка игриво пытается высвободиться.

Я понимаю, что с ней мне будет даже интересней. По их правилам – особый позор, если тебе перепало при твоей женщине.

Не уговорил-таки. Целует на прощание, что-то наказывает, грозя пальцем, и быстро направляется прямо к подъезду, ко мне.

Со света он не увидел меня, к тому же я стоял в глубине, у входа в зигзаг. Ткнувшись носом мне в живот, отпрянул:

– Кто это?! – Голос испуган, еще как испуган.

Он пятится, пытается перестроить глаза на темноту.

– Догавкался, – говорю совсем не то, что собирался. В тоне моем больше ехидства, чем зла.

Он узнает меня. Продолжает пятиться.

– Будем говорить?.. – Испуг не проходит.

– Ага, будем... – Два шага – и я возле него. Не останавливаясь, двумя руками придерживаю его за макушку и со всей дури бью коленом в лицо. И удивляюсь, что в теле его, коренастом широкоплечем теле, не обнаруживается ни капли жесткости, сопротивления. Что-то хрустит, чавкает, мнется... Голосом он не издает ни звука. Тихо, как неодушевленный предмет, валится на бетонный пол. Я зачем-то придерживаю его при падении, словно боюсь, что он ударится головой.