На счастье, мне попалась та же самая работница. Она меня узнала и выразила согласие приобрести товар. Пожелала только,чтобы конверты, по возможности, были без следов сгибов, но деньги отсчитала немедленно. И поинтересовалась, когда ждать следующей партии.
      Дома меня ждала следующая партия писем. Я быстро распотрошил их и принялся за подсчет прибылей.
      Я сдал сто пятьдесят конвертов по цене в десять копеек каждый (номинальная стоимость — двадцать шесть), то есть получил за них пятнадцать гривен. На эти деньги можно было тогда (да и сейчас, впрочем, тоже) сделать приличный базар. К тому же поток корреспонденции от жаждущих получить вожделенную работу на дому возрастал.
      Но это означало и то, что наступит момент, и мне придется искать новые точки сбыта.
      Вечером Люба испуганно сказала:
      — Это плохо кончится....
      Я и сам понимал, чем это кончится. Вернее, может кончиться, если я не придумаю афере какого-нибудь прикрытия. Но тогда я принялся успокаивать ее, что конверты — не деньги. Кто будет жаловаться в милицию за то, что его обманули на три конверта? Хуже, конечно, если выйдут на мои связи с почтой... Но это означает лишь то, что надо действовать осторожней.
      На следующий день я проснулся от настойчивого звонка в дверь. Я не на шутку испугался. Был уверен, что за дверью милиция. Но звонила почтальонша. Она вручила мне прозрачный полиэтиленовый мешок, полный писем.
      — В ящик не влазят, — сообщила она с осуждением в голосе. — Выложи, а торбу верни.
      Я схватил торбу и вытряхнул ее содержимое на пол тут же, в прихожей. Вид кучи писем еще больше испугал меня.
      Две гривны я все же почтальонше дал.
      Ох и намучился же я! В этот раз мне пришло с разных концов Украины пятьсот писем. Тысяча пятьсот чистых конвертов, из них более тысячи — с марками. За них я мог получить столько же, сколько Люба зарабатывала за месяц.
      И такие поступления ожидались каждый день. А я ведь дал объявления всего лишь в семь газет разных областей Украины. Но областей-то на Украине намного больше. И в каждой по несколько газет.
      Тут уж я задумался крепко. Афера перехлестывала границы моего воображения.
      Назавтра я «скинул» небольшую пачку конвертов, двести штук.
      Но почтальонша вновь принесла груду писем. Правда, вдвое меньше вчерашней.
      Я отправился на поиски новых точек сбыта.
      Необходимо было срочно получить побольше денег, чтобы снять другую квартиру и перенести все дело из дому.
      День был удачным. Я прошелся по всем почтовым отделениям в округе и сдал почти две тысячи конвертов. Полную, набитую доверху сумку! Все шло хорошо, одно только мне не понравилось — почтовики требовали конвертов без следов изгиба.
      Еще одной претензией почтовиков к товару была его разношерстность. На Украине (впрочем, как и в России, и везде в мире) выпускают конверты с сотнями, а то и тысячами вариантов нанесенных на них рисунков.
      Я взялся сортировать конверты. Поначалу это мало помогало. Но с увеличением объема писем проблему удалось решить. Для каждого почтового отделения я накапливал конверты с одним рисунком. Старался даже с таким же, с каким они получали конверты с почтамта.
      Через некоторое время я снял по дешевке маленькую квартирку в другом конце города и перевел все производственные мощности туда. Попутно я познакомился с несколькими запойными пьяницами, которые никогда в жизни в свои почтовые ящики не заглядывали. Теперь в объявлениях, посылаемых в газеты, я указывал только их координаты. Для того чтобы у почтальонов, заполняющих эти ящики, не возникало ненужного любопытства, я расширил круг подобных знакомств до нескольких десятков.
      На меня работало несколько вполне надежных человек, которые в нужные моменты опорожняли почтовые ящики и сносили все письма в одно указанное мною и тщательно замаскированное место.
      О моей конспиративной квартире никто, включая Любу, не знал. Я не хотел, чтобы она имела к этому делу хоть какое-то отношение. Заработки уже позволяли ей уйти из поликлиники и спокойно заканчивать пятый курс. Но мое предложение поступить так Люба отвергла. Работа ей нравилась.
      Со сбытом проблем почти не было. Я завел нужные знакомства почти во всех почтовых отделениях города, которых и сейчас насчитывается около двухсот, а также на Главпочтамте. Для начала поинтересовался пропускной способностью всех этих точек. Оказалось, что город с полуторамиллионным населением ежедневно расходует что-то около двадцати тысяч конвертов. Ежедневно! Так что мой вклад, достигавший всего двух-трех тысяч единиц продукции вдень, был хоть и крупной, но каплей в этом океане.
      Я стал зарабатывать пятьдесят-шестьдесят долларов вдень, но мне хотелось большего. Однако понимал, что для того, чтобы достичь этого «большего», необходимо основательно укрепить «настоящее».
      Та цепь, которую я создал, могла в любом месте разъединиться. Сообщники, которые делали за меня основную часть черновой работы, в большинстве своем были гражданами законопослушными. Они не ведали, что творили, и потому малейший нажим на них со стороны представителей власти был чреват неприятностями.
      Я работал один.
      Наиболее слабыми звеньями были почтовые отделения. Заявляясь в то или иное отделение, я каждый раз ждал рокового события, знакомого по криминальным фильмам: задержание, наручники и прочее. Кустарь есть кустарь. Хоть суммы, получаемые мною, и были мизерными по сравнению со многими делами, которые в те времена вели власти, но, соединенные вместе, могли привести к катастрофе. За всем я уследить не мог, как ни старался. Мне нужен был помощник.
      Я вспомнил о приятеле, с которым мы провернули аферу с дубленками. Долю с последней операции он мне так и не вернул, но только потому, что сам не получил денег. Перекупщики кинули его. Сейчас это не имело для меня значения. Размах аферы настоящей делал прошлые долги неактуальными.
      Я сразу не решился, но сейчас подумал, что, пожалуй, могу про приятеля кое-что рассказать, не навредив ему.
      Зовут его Боря Атанасов. Он уже в Америке, понемногу продувает в казино доходы, нажитые вместе со мною.
      Незадолго до нашей первой аферы он вышел из тюрьмы, где отсидел пять лет за подделку лотерейных билетов. Вообще то дело тянуло на «червонец», но Борьку выручили связи.
      Сейчас я разыскал его и выложил все начистоту. И я не ошибся в нем. Боря вдохнул новую жизнь в мое детище. Во-первых, он предложил разделить предприятие на две строго изолированные друг от друга части, или, как выразился Боря, на два отдела: отдел производства и отдел сбыта. Если власти вышли бы на один отдел, то его работу можно временно свернуть, не нарушая работы всего предприятия. В дальнейшем планировалось разбить и эти отделы на более мелкие подотделы. Работники одного подразделения не должны знать и даже подозревать о том, чем именно занимаются работники другого.
      Я возглавил отдел реализации. Так как заниматься производством уже не приходилось, появились новые возможности реализовать свои фантазии. Я заслал коробейников в ближайшие крупные города — Николаев и Измаил.
      Боря закинул удочки в российские газеты, и оттуда тоже немедленно хлынул поток почтовой продукции. Но возможности выйти на российский рынок у нас пока не было. И мы решили не развивать пока это направление.
      Поток корреспонденции все нарастал, и для того, чтобы несколько «разгрузить» одесские точки, Боря арендовал абонентские ящики в нескольких близлежащих поселках.
      Однажды я встретил в городе свою бывшую жену. Вернее, она сама посигналила мне из «Жигулей» и предложила подвезти. Оказывается, она вышла замуж за бизнесмена, у которого два небольших магазина. У нее, конечно же, все было хорошо. И ей даже предложили опять какую-то роль в кино. Я не удержался и пригласил ее к себе на кофе. Мне захотелось, чтобы она поняла, как ошибалась на мой счет.
      Бывшая супруга с удивлением рассматривала обстановку нашей с Любой четырехкомнатной квартиры в престижном доме на Фонтане.
      Но удовольствия от того, что она поражена, я не испытывал. Я думал о том, что у нас с ней все могло быть хорошо. И сказал ей об этом. И еще о том, как мне повезло со второй женой. Рассказал и о том, что именно благодаря Любаше мне удалось вылечиться.
      Последнее смутило бывшую супругу, и она заспешила уходить.
      Но даже когда, садясь в свои «Жигули», она увидела подъехавшую к дому на новой «Ауди» мою Любу, я не почувствовал злорадства.
      Я только подумал: все, что ни делается, — к лучшему.
      ...Дело разрасталось. Однажды наступил такой момент, когда продукции, поставляемой мне Борей, стало не хватать. И дело не в том, что поток писем иссякал, — ничуть не бывало. Просто я развил такую деятельность, что он попросту не мог за мной угнаться. В среднем он получал от восьми до девяти тысяч конвертов ежедневно.
      Учитывая, что Боря повысил тарифы с десяти копеек до пятнадцати, наши доходы составляли около десяти тысяч долларов ежемесячно. Но у нас на складе оседало огромное количество конвертов без марок, присылаемых солдатами. Мы их тоже сбывали, но за символическую плату.
      В одну из недель Боря неожиданно завалил меня продукцией так, что я насилу справился со сбытом. На мой вопрос о причинах всплеска он не ответил, но многозначительно усмехнулся.
      А через неделю опять же предоставил мне огромную партию конвертов. Только начав прием товара, я обратил внимание на то, что конверты не имеют едва заметного, но характерного следа изгиба.
      И Боря, заметив мое недоумение, ошарашил новостью.
      Оказывается, конверты, которые я сдал на прошлой неделе, те самые, солдатские. Боря наклеил на них марки и отдал на продажу. А марки изготовил сам.
      Конверты, которые он принес мне на этот раз, уже не были получены по почте, а куплены. И марки, приклеенные к ним, фальшивые.
      Боря втихаря от меня наладил изготовление фальшивых марок.
      Я растерянно отодрал марку с Бориного конверта. Взял в другую руку марку настоящую. Сравнил. И огорчился: как я сам не додумался...
      Беспечность почтового ведомства была просто поразительна. Марка вопила о том, что ее подделали... Бумага без водяных знаков, рисунок примитивный — что еще нужно для аферы?
      С этого момента начался новый этап в нашей деятельности. В технологию изготовления марок я не вникал, но, судя по тому, с какой скоростью Боря выдавал фальшивки, она была отлажена.
      Мы уже не рассылали писем. Мы закупали конверты без марок, снабжали марками и сдавали на почту.
      От идеи сдавать почтовикам сами марки мы отказались. Это было чревато провалом. Конверты же с марками сомнениям даже не подвергались. Так мы работали год. Боря уехал в Штаты первым. Снабдил меня продукцией на несколько месяцев вперед и отправился готовить почву для меня и Любы.
      Я уже знаю, что домик в Майами на мое имя куплен и ждет. И большая часть моих сбережений уже на счету.
      На днях уезжаю и я. Один. Люба, женщина, которая не оставила меня в трудную минуту и которая вытащила меня, можно сказать, с того света, остается здесь.
      Америка — не для нее. Так она решила. И я ее понимаю, потому что уверен, что Америка — и не для меня. Для меня главное постоянство в жизни и преданность близкого человека. Тогда я готов для него на все.
      Но я должен ехать. Дело себя исчерпало. Я знаю, что власти уже всерьез обеспокоились, почему упали продажи законных конвертов.
      Вернее, беспокоились они и раньше, но теперь им взбрело в голову сравнить количество проданных конвертов с количеством пройденных через ведомство в виде писем. Времена перестали быть бесхозными.
      Зачем я все это пишу? Когда-то, обманув меня на последние мои гроши, мошенники помахали мне на прощание ручкой. Или, точнее, сунули напоследок дулю под нос.
      Это письмо — не дуля. Может быть, исповедь. Я уверен, что в Америке меня не достанут, так что пишу смело. Письмо-то попадет в редакцию только после того, как я уеду.
      Но главная его цель — это обращение ко всем, у кого мы когда-то украли одежду.
      Я хочу вернуть этим людям похищенное. Конечно, мода с тех пор изменилась. Но, думаю, соболья шуба — достойная замена. Я прошу людей, чьи дубленки и шубы были похищены из институтских гардеробов, откликнуться на это письмо. И сообщить в редакцию «Одесского вестника» свои координаты. А заодно и приметы их украденных вещей. То же самое можно сделать по телефону посредника (в скобках был указан телефон).
       С уважением. Филипп».
      Может, в этом месте и стоило закончить главу. Поначалу я так и решил: остальное — лишнее.
      Хотя история на этом не закончилась. Просто продолжение ее показалось мне слишком... не то чтоб сентиментальным, а даже каким-то сериальным. В смысле смахивающим на перипетии слезных сериалов «мыльных опер».
      С другой стороны, какое мое дело, на что история смахивает. Она — чья-то жизнь, и не мое право подрихтовывать ее. Мое дело рассказать все как есть, рассказать, что было дальше.
      А дальше было вот что...
      Я дочитал это то ли письмо, то ли рассказ. Посидел еще какое-то время молча. Попробовал переварить. Не смог.
      Спросил у Гарика, дружка-репортера:
      — Когда оно пришло?
      — Давно. С год назад.
      — И что было потом?
      — Юридический отдел переправил в милицию. Там разбирались.
      — Что сказали? Гарик пожал плечами:
      — Ничего вразумительного. Мол, все чушь. Но печатать запретили.
      — Про дубленки я слышал.
      — Я — тоже.
      Я помолчал и напомнил:
      — Что ты говорил насчет Интерпола?
      — Письмо опубликовала какая-то американская газета. Интерпол прислал запрос: имели ли место приведенные в письме факты?
      — Что ответили наши?
      — Кажется, нет. Но точно не знаю.
      — Но это несложно выяснить. Про дубленки мы и так знаем. С марками может разобраться экспертиза.
      — Оно нам надо?.. Вони бы было. Но, между прочим... — Гарик многозначительно посмотрел на меня. — Как-то эта информация разошлась и у нас. Или напечатала его какая-то газетенка, или часть американского тиража попала сюда.
      — С чего ты взял?
      — В редакцию пришло несколько писем. Семь, кажется. От бывших хозяев дубленок.
      — Ну?
      — Что «ну»?
      — Шубы они получили?
      — Откуда я знаю? Вряд ли. За письмами никто не пришел. И потом их изъяла милиция.
      — Посредника проверяли?
      — Конечно. Слесарь с судоремонтного. Ни сном ни духом. Ему звонят. Он передает.
      — Отдел писем регистрирует всю почту?
      — Конечно.
      — Могу я получить список адресатов?
      — Почему нет?!
      В этот же день я пошел по адресам. На третьем адресате я понял, что все это и впрямь чушь. Ни один из них, точнее, ни одна шубы не получила.
      Вечером дома из праздного любопытства я извлек из нижнего ящика стола архив. Старые письма. Принялся разглядывать марки. Причем марки разных лет. Разглядывание ничего не дало. Да и что оно могло дать мне, неспециалисту?!
      Я уже собирался вернуть письма в стол, когда, словно спохватившись, обратил внимание на одну деталь: некоторые из конвертов пересекал едва заметный шов бывшего изгиба.
      Решил покопаться в этом деле. Зачем-то мне это надо было. Понять, что правда в том письме и зачем оно было написано. Шубы-то людям не вернули. И вообще многое не сходилось. Не вязался добродушный, наивный даже образ пишущего с грандиозностью аферы, которую он якобы провернул. Но кое-что и сходилось. Например, факт похищения дубленок. И сложенные когда-то конверты из моего архива.
      Хотелось докопаться до истины.
      Я знал, что предприму на следующий день. Но с утра заглянул в библиотеку. Все нужные мне материалы обнаружились в компьютере. Мне выдали их буквально через пятнадцать минут.
      Оказалось, что подделка марок в ущерб почте — явление в мировой истории довольно редкое.
      ...В 1872 году в почтовом отделении Лондонской фондовой биржи работал клерк, который продал фальшивых марок не менее миллиона экземпляров. И это за один год и из одного окошка. Марки, которые он продавал, имели самый высокий почтовый номинал — 1 шиллинг, и клерк сам наклеивал их на телеграммы.
      В начале 1873 года эти шиллинговые марки вышли из обращения, и аферу пришлось прекратить. Однако раскрыта она была только через 25 лет. Да и то благодаря одному филателисту, которому вздумалось отклеить марку от бланка. Он вдруг обнаружил, что марка эта без водяного знака (без филиграни, если уж изъясняться на филателистическом жаргоне).
      Поднялся большой шум. Правительство, чтобы оценить нанесенный почте ущерб, принялось собирать сведения о наличии таких марок у коллекционеров, и факты вскрыты были потрясающие. Почтовое ведомство заявило, что ущерб ему исчисляется суммой в 50 000 фунтов стерлингов. Истинное количество марок не было до конца выяснено. Эксперты признали, что марки были выполнены на очень высоком полиграфическом уровне.
      Другая история произошла в 1902 году в Германии. Однажды при проведении обыска берлинская полиция обнаружила большое количество почтовых марок. Находке не придали особого значения, но передали в почтамт для экспертизы. Эксперты тщательно изучили марки, признали их подлинными и выдали разрешение на запуск в продажу. Позже выяснилось, что марки все-таки фальшивые.
      Почтовое ведомство не смирилось с приговором государственных специалистов и долгое время еще утверждало, что марки все же настоящие.
      Значительный случай подделки курсирующих марок произошел также во Франции. В 1923 году была подделана стандартная, то есть расходящаяся в самом большом количестве, марка достоинством в 25 сантимов с изображением сеятельницы (символа Франции).
      Марки распространялись в основном через табачные лавочки — традиционные для Франции точки распространения почтовой и печатной продукции, что-то вроде наших киосков «Союзпечати». Однажды несколько марок приобрел известный французский филателист, автор книг по подделкам, Фернан Серран. В купленных марках что-то его насторожило. Он принес их домой и тщательно исследовал. И известил полицию о том, что марки фальшивые. Через некоторое время полицейским удалось арестовать парочку молодоженов, совершавших свадебное путешествие из Франции в Испанию. Выяснилось, что молодые люди — страстные коллекционеры и изготовили фальшивые марки в собственной мастерской. Проезжая по Франции, они расплачивались в табачных лавках целыми листами собственной продукции. При обыске у них изъяли еще более 25 тысяч единиц. Как потом выяснилось, это были жалкие остатки. В общей сложности они «оприходовали» почтовых марок на сумму более ста тысяч франков...
      Материалы только добавили мне неудовлетворенности.
      ...Художественный руководитель студенческого театра уверенно заявил, что в девяностых годах они Шекспира не ставили. Напрягшись, вспомнил, что классику вроде бы ставила театральная студия Дворца моряков.
      Во дворце мне не пришлось даже подниматься по лестнице. Бывший режиссер ныне служил вахтером. Он и подтвердил, что «Гамлет» у них шел. И легко вспомнил двух исполнительниц роли Офелии — Симу Гуревич и Ларису Дудко.
      — Фамилии девичьи? — спросил я.
      — Конечно. Они были студентками. Хотя... — он задумался. Вспоминал. — Дудко уже была замужем. Муж часто встречал ее после репетиций.
      — Как его звали, не помните?
      — Нет.
      — Не Филиппом?
      — Точно. Она его называла Филей. Но фамилия у нее была девичья.
      — Она потом еще раз вышла замуж. Не знаете, фамилию сменила?
      Вахтер-режиссер чуток поразглядывал меня. Вдруг снял трубку телефона. Набрал номер. Сказал в трубку:
      — Нолик? Привет. Это я. У тебя в последнем фильме в эпизоде снялась моя девочка. Да, Лариса. Какая у нее сейчас фамилия? Как? — Он помолчал. — Загляну.
      Вахтер положил трубку. Сообщил:
      — Романова.
      «Ишь ты», — подумал я. И тут же вспомнил.
      Но все же достал список адресатов, приславших заявки на шубы. Четвертой в нем значилась фамилия Романова. С одним инициалом — Л.
      И, конечно, с адресом.
      Дом, в котором жила Романова Л., хоть и располагался на границе Молдаванки, но был крепким, ухоженным. В подъезде пищевые запахи преобладали над запахами кошачьих меток.
      Дверь мне открыла не очень молодая, в недалеком прошлом красивая, женщина.
      «Она», — сразу понял я. Представился:
      — Я из газеты. — И протянул ей гвоздику.
      Она заметно удивилась. Брови ее несколько нескоординированно поползли вверх.
      — Из газеты?
      — Хочу взять интервью.
      — Со мной?
      — С вами.
      Она отстранилась, давая мне войти. Я понял, что она пьяна.
      — Готовлю материал об одесских актрисах, — заговорил я, снимая куртку.
      И осекся. На вешалке в прихожей висела шикарная соболья шуба.
      Я подумал: может, сменить роль? Заявить, что я настоящий претендент на шубу. Что это у моей дубленки, а не у ее, была латка возле левого кармана...
      Я повесил куртку рядом с шубой. Обернулся к хозяйке.
      — Лариса, так?
      — Так, — пьяно мотнула она головой. Куцая челка ее мотнулась.
      Я вдруг понял, что немолодой она кажется только из-за расслабленных мышц лица. И из-за недовольного выражения, которое свойственно этим мышцам.
      — Что-то вас давно не видно на экране, — начал я с места в карьер.
      Она непонимающе уставилась на меня. И вдруг выдала:
      — Это все он.
      — Кто?
      — Муж. Если бы не он, я была бы... — Она обреченно покачала головой. И закончила неожиданно: — Была бы в Америке. На Майами... Я была бы знаменитой.
      «Гм», — подумал я.
      — Нет взаимопонимания? — заумничал я.
      — Нету, — челка опять согласно мотнулась.
      — Бывает.
      — Если бы вы знали, какой человек меня любил. Миллионер...
      «На черта ей та гвоздика, надо было взять бутылку», — мелькнула у меня мысль.
      Но с этим проблем не было. Хозяйка провела меня на кухню. Усадила. Достала второй фужер. Набухала и мне из коньячной бутылки.
      И тут вошел муж. Вошел спокойно, кротко даже. Без всяких ревнивых фокусов. Бросил тоскливый взгляд на жену, поздоровался со мной и предложил переместиться в комнату. Я послушался. По пути на всякий случай предупредил:
      — Я из газеты. Думал взять интервью. Похоже, в другой раз...
      — Вы не подумайте, — заволновался он. — Это у нее редко... Хотя... — Он вдруг передумал оправдываться. Пошел резать правду-матку: — Вы не поверите, буквально за полгода. Не знаю, что делать. Она возненавидела меня...
      Я уже все понял. Почти все. Ай да Филя! Ай да простак!
      — Буквально два слова, — попросил я, прорываясь на кухню.
      Хозяйка сидела за столом, осовело глядя на стакан.
      — Мне нужен адрес Филиппа, — строго сказал я. Надеялся, что строгость и неожиданность сработают.
      Они и сработали.
      Женщина испуганно дернулась взглядом. Мгновение силилась, вспоминая. Послушно произнесла:
      — Пятая станция... Фонтан... — Она назвала номер дома и квартиры.
      — Всего доброго, — попрощался я с горемыкой супругом.
      Больше в этом доме мне делать было нечего...
      На перекрестке Пятой станции Фонтана я задержался у цветочного лотка. Подумал, не взять ли гвоздику. Не взял.
      Дом нашел сразу. Он в округе был один из немногих престижных. Дверь с нужным мне номером была бронированная, дорогая. Я прислушался. Услышал, что в глубине квартиры плачет грудной ребенок.
      Занервничав, нажал кнопку звонка.
      Такой я ее себе и представлял. Простой, миловидной, с выражением смиренности на лице. Правда, за полминуты успел представить ее себе с ребенком на руках, а ребенка не было. Он продолжал прерывисто плакать в комнате.
      — Люба? — спросил я. Даже не поздоровавшись.
      — Нет, — сказала она. — Меня зовут Надей. Проходите.
      Я растерялся. Начались нестыковки. Сначала — ребенок, теперь —не Люба, а Надя.
      Вошел в прихожую. И первым делом зачем-то посмотрел на вешалку. Ничего примечательного на ней не обнаружил. Да и не рассчитывал обнаружить.
      — Проходите, — кротко предложила женщина и пошла в комнату.
      Я — за ней.
      Она обошла детскую кроватку. Продолжила качать ее. Малыш от неожиданности притих.
      — Вы из милиции? — спросила она. Я растерялся. Не знал, что ответить. Какой ответ будет лучше. Да еще ребенок сбивал с толку.
      — Нет, — сказал я. — Я друг Филиппа. Мы когда-то вместе работали грузчиками...
      — Это неправда, — просто сказала она.
      Я помолчал. Потом сказал:
      — Я не из милиции.
      — Я знаю.
      И тогда я решил не врать. Насколько это возможно.
      — Я из газеты. Из «Одесского вестника».
      — Откуда у вас адрес?
      — Мне его дала... Лариса.
      Женщина кивнула.
      — Я хотел бы поговорить о вашем муже. Согласитесь, судьба его вызывает интерес.
      Она смотрела на меня кротко. Думала о чем-то своем.
      — Это его ребенок? — спросил я. Шагнул к кроватке. Глянул на малыша: — Как зовут?
      — Филипп.
      В тот момент я почему-то не подумал: «Точно — сериал».
      И имя малыша меня почему-то не обескуражило.
      — Похож на отца?
      Во взгляде ее мелькнуло что-то вроде сочувствия ко мне.
      — Может, вы сами расскажете? — предложил я. — Что посчитаете нужным.
      — Что рассказывать... — Она на мгновение запнулась. И продолжила явно заученно: — Филипп на Майами. У него свой дом. Двухэтажный. Недалеко от квартиры Пугачевой и Киркорова...
      И вдруг я понял, что все это ложь. Нет никакого домика на Майами. У Пугачевой с Киркоровым, может, там жилплощадь и есть, а у бывшего мужа этой Любы—Нади — нет.
      — Это неправда, — сказал я.
      — Почему? — удивилась она.
      — Вы не умеете обманывать.
      Я оглянулся. И только теперь увидел на стене большую фотографию в раме. Портрет. Подошел к нему. Веснушчатый юноша щурился мне с портрета хитрющими добрыми глазами,
      «Какой Майами? — подумал я. — Бред...»
      Я обернулся к женщине. Та смотрела на малыша.
      — Он — в Одессе? — спросил я.
      — Он умер, — просто сказала она. Я сглотнул.
      — Хватит, — после паузы продолжила женщина, устало глядя на малыша. — Пусть она успокоится. С нее хватит.
      — С кого?
      — С Ларисы. Можете написать как есть. Филипп умер восемь месяцев назад. Задохнулся во время приступа... Дубленки, конверты, марки — все правда. Только имя мне изменил, чтоб у меня не было проблем. И еще... Друг, который уехал первым, обманул его. Как теперь говорят — кинул. Квартира — это все, что у нас осталось. Дача, джип... Ничего этого нет. — Она помолчала и добавила: — И слава богу.
      — А шубы... — встрял я. Женщина усмехнулась:
      — Шуба была одна. Только для нее. Он так хотел. Он знал, что она напишет. У нас была «Ауди». Я продала.
      Ну конечно. Этот наивный юноша просчитал свою бывшую женушку. Просчитал, что шуба ее доубедит, добьет.
      — Милиция на вас вышла? — спросил я.
      — Конечно. Первый раз после того, как Лариса побывала у нас в доме. Она написала анонимку про дубленки. Но Филипп замял вопрос. Тогда у него были деньги. Второй раз ко мне приводили насчет марок. Она опять написала. Получила шубу и как взбесилась. Но они пришли поздно.
      «Я уверен, что меня уже не достанут», — вспомнил я одну из последних фраз письма. И подумал коротко: «Стерва».
      И еще:
      «Не напишу. Не только из-за сентиментальности. Пусть все остается как есть. Пусть мучается до...»
      — Хватит с нее, — устало подытожила Надежда. — Как бы руки на себя не наложила...
      И добавила:
      — Не по-божески это... Напишите все как есть. Пусть успокоится.
      И все же в тот момент я был еще уверен, что не напишу.

Одесские одуванчики