Думается, он учел решающий и наиболее ощутимый в нескольких смыслах фактор - глубокую, многолетнюю, непреодолимую (20 лет понадобилось Борису, чтобы немного прийти в себя, "отойти" от Бобби, от тех кошмарных, первых тринадцати партий в столице Исландии, войти в относительную норму и выиграть в... два с половиной раза больше партий (не 2, а целых 5) в очередном матче с Бобби!), задубевшую, сцементированную усталость своего желательного и естественного, наилучшего партнера. Надо было выжидать, надо было надеяться-таки на лучшее. Надо было в конечном счете заниматься все тем же выполнять долг глубокого профессионала - беречь кадры, сберегать, если не спасать (а улучшить положение могло только всеврачующее время), партнера.
      И восстановление Спасского, конечно, далеко не полное, повторяю, весьма относительное (другого и быть не могло), состоялось. Кто-то сгоряча может это назвать даже возрождением. И с таким определением трудновато спорить.
      Борису и себе, продолжаю это утверждать, был подарен Фишером поистине сказочный, чудесный, казалось бы невозможный, тем более в так называемое "наше время", матч. Он, состоявший из 30-ти партий (из которых первые 11 прошли на "острове грез", как бы в потусторонне-волшебной обстановке, словно природой(а кем же еще?) приготовленной, как раньше говорили, при-уго-товленной, приуготованной Фишеру и его историческому партнеру за их и главным образом его, Бобби, долготерпение) промелькнул как сон.
      А тот ли Фишер? - вот вопрос, который был с самого начала главным и беспрерывным, непрестанно-назойливым, я бы сказал, туповато-неотвязным.
      Да разве в этом дело?
      Так ли уж важен сам уровень игры... сопоставимый, сопоставляемый... с кем, с чем? с чьим? Каспарова и Карпова? Но они будут - если позволят, разумеется, условия, - в свое время вызваны на ковер... Ну, может быть, уже в некотором смысле, тени того Каспарова, того Карпова, какими новоявленные чемпионы были в том же (самом), 1992-м, году.
      С ними разговор может быть особый и отдельный - в соответствующей обстановке. Вот Фишер в 49 лет сыграл такой (такой-то) матч. А вы, дорогие друзья, в подобном возрасте на что будете способны, на что "горазды"? Как вы самосохранялись, как тренировались, как готовились к вызову Фишера, да кого бы то ни было? Сколько и какого пороха осталось у вас в пороховницах?
      Подобного рода выкладки очень легко объявить пустыми умствованиями, необоснованными прикидками, фантазированием на пустом месте.
      Исхожу все-таки из установлений шахматного суперпрофессионализма, представляемого сейчас, увы, в мировых шахматах одним-единственным человеком. Один поручик шагает в ногу, вся дивизия - не в ногу? Что ж, бывает и так. Только это нуждается в совершенно неотразимых, убедительных до предела доказательствах. Вот их-то и готовит Роберт Фишер, поддерживающий достаточно высокую, постоянную боевую, игровую в том числе, готовность.
      Кто станет спорить - лучшие, наилучшие тем более, времена прошли. Безвозвратно миновали. С природой, по большому счету, да и по среднему, по небольшому, не поспоришь. Но профессионал иначе не может - он и тут обязан бросить ей (вывод самоочевидный для меня) решительный вызов. И осуществлять его, ковать ежедневно, ежечасно, стараться, пытаться... карабкаться, ДЕЛАТЬ ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ, вершить нечто посильное, иногда и предельно доступное. Как получится, как удастся... "Я отвечаю за свои усилия, а не за результат", заметил как-то великий Ласкер. Ничего другого жизнь профессионала как бы и не разрешает. Не предоставляет.
      Назвался груздем - полезай в кузов.
      Тем более, что кое-какие вещи, и надеюсь, многие согласятся, немаловажные, упущены. Что-то упущено, ушло безвозвратно. Есть ошибки, неточности непоправимые, есть поступки, как принято сейчас выражаться, необратимые.
      Все-таки напряжение было велико. Это была схватка. Свержение монарха, как бы переворот в шахматном (и не только) мире. Сражение - и сопоставление - "двух систем". Вот уж что верно, то верно. "Двух систем" - в том числе и подготовки к ответственным (а они для профессионала все такие) соревнованиям. К Состязанию, к дискуссии - обсуждению друг друга!
      Фишер готовился практически в одиночку. Даже назначение (избрание) секунданта выглядело как принудительная - что делать, таков обычай, таковы правила проведения поединков! процедура. В команде Спасского происходили передряги, изменения состава, смена главного тренера (Бондаревского на Геллера).
      Во многом и многом они подошли к первой партии измотанными, издерганными. И неслучайными выглядят грубые, грубейшие ошибки, начиная с чудовищного хода С:h2 (Фишера, будто бы желавшего сразу (?!) форсировать ничью).
      Матч-92 оказался испорченным, искромсанным с разных сторон. Он заслуживал "реабилитации", "переделки", я чуть было не написал - переигрывания. Но сделать это было не так-то просто, это откладывалось Фишером на далекое потом - когда воспоминания станут "окончательными", заматереют; когда первый матч отодвинется уже точно в другую, даже совсем другую, эпоху - вот тогда можно играть второй.
      Риск заключался в том, что второй вообще мог не состояться. Его и не было бы, если бы не появился истинный, редчайший любитель шахмат, поклонник Фишера до мозга костей Ездимир Василевич, ставший при своем "подопечном" чем-то вроде живого талисмана, кем-то вроде дядьки Савельича.
      Прежде всего он сам, лично, под свою, как говорится, ответственность - оберегая отдых (а важнее всего - сердцевину, основу, драгоценность отдыха - сон), памятен дружеский скандальчик, учиненный Бобби по пово-ду неизвестного вертолета - оказалось, это американский, военный - своим шумом разбудивший заокеанского гроссмейстера, оправдания "ответственного за покой"... Строго-дозированными, осмотрительными были пляжные развлечения (появления) - в отличие от нескольких "запойных" загораний Спасского, приведших к едва ли не опасному солнечному полуудару...
      Это было почти неправдоподобное исполнение мечтаний. И на повторение подобного чего-то хоть отдаленно-близкого, крайне трудно (теперь) решиться; как говаривал грибоедовский герой (Фамусов), "ну так и жду содома". Ну, не может, не сможет так быть, чтобы второе чудо прошло, как первое, без сучка-задоринки; обязательно обстоятельства ведь преподнесут некую гримасу, непременно что-нибудь лопнет, откажет, сорвется, провалится!.. Исказится.
      С другой стороны, непрерывный - нацеленный на Большой матч - тренировочный процесс не может остаться без применения. "Мясорубка" Фишера отлажена, смазана, опробована, обкатана, как бы даже раскручена. Попасть (попасться) к нему "на прием"... На это решится не всякий современный гроссмейстер - из числа самых ведущих, в частности.
      Оказаться за одним столиком с самим Фишером - человеком так и столько работавшим над шахматами. Играть с ним, да еще полностью на его условиях?!..
      Можно сколько угодно говорить, что Фишер уже не тот, далеко не тот, в смысле - не образца 1972 года. Да он и не может быть (оставаться!) тем самым.
      Кто знает, чего понаподготовил он за эти годы, десятилетия. Никто не узнает, пока "тайное оружие" не будет пущено в ход. Ясно лишь, что матч-92 со Спасским не заставил Фишера скрести по сусекам, выложиться - хотя бы и в теоретическом плане - полностью.
      И кто ведает, какой "ряд чудесных изменений милого лица" приготовлен, запрограммирован им для долгого, продлинновенного, чуть ли не вечного матча (до 14 - 16 - 18 - 20-ти побед; а что с него станет, он, "не желая играть", может выдвинуть и такое требование). Какой запас прочности он накопил, какими способами подготовил себя к игре, едва ли не многолетней? Ну хорошо, может подумать кто-то из кандидатов, выиграю я 8 - 10 - 12 партий, даже 14, но ведь впереди был бы (будет) целый новый матч - до 6-ти, скажем, побед (для меня, по крайней мере, успевшего к этому моменту понести тоже кое-какие, может быть, почти такие же, цифровые потери; а вдруг я поплыву, перестану считать, что-то соображать, как это, кажется (что-то такое, похожее, о чем-то сходном шли слухи во время одного из безлимитных матче), было с одним из замечательных гроссмейстеров?!..) Стоп машина - ни одной (даже одной!) партии вдруг уже не может, ну, никак, даже получая выигранные позиции, ни одной не может закончить в свою пользу - или ничьи или проигрыши, словом - поплыл, дело застопорилось. Вот тут-то я, никогда не готовившийся, может быть, и вполовину так (и столько), как (и сколько) готовился Фишер, дойду до полнейшего отупения. Может, он на это и рассчитывает: выиграв у него, у самого Фишера, невиданно большое количество партий (Спасский в Югославии смог победить лишь пять раз!), я могу окончательно сносить, износить, испортить, разладить, затупить свой, так выразимся, победный (победительный) механизм. Да и как играть с человеком, совершенно уверенным (иначе, наверное, опытнейший спортсмен не стал бы и предлагать "самоубийственную", взаимоуничтожительную, простите, формулу!), что, скажем, 18-20 партий в одном соревновании у него не выиграет решительно никто. Уйдя на десятилетия со сцены, он мог годами - годами! времени у него в запасе для таких упражнений уйма, и все его время подлинно его (ни семьи, ни жен-детей-тещь-зятьев, ни пеленок-распашонок, ни кефир-клистиров: здоровье, по слухам, отменное, весь прямо-таки перетренирован!) - имитировать подобные нагрузки. А я? Чем я занимался?..
      Это был необычайный матч, изобиловавший - хоть в книгу рекордов Гиннеса - чудовищными, детскими, уже совершенно непонятными, необъяснимыми ошибками. Прежде всего со стороны Спасского, хотя и Фишер постарался - две партии выиграл нелепо, а в третьей (второй по счету) ему было засчитано поражение за неявку.
      Матч выявил, однако - и вместе с тем - СТАВКУ НА ОШИБКУ. Которая (ставка) и стала, извините за некоторый каламбур, была, вероятно, с самого начала, сделана Фишером. Чарли Чаплин открыл, как упоминалось, "закон возни" - участь обычного, обыденного человека (которого иногда подмывает назвать, про себя, конечно, не на страницах этих заметок, человечком). Великий художник ее, участь, конкретизировал, расшифровал, материализовал по-своему... Роберт Фишер открыл своего рода ,закон ошибки"!
      Неправильное - и не только по отношению к шахматам (прямо) поведение в жизни обязательно, непременнейше ведет к неточностям и промахам за доской. Спасский к моменту начала матча предстал перед ним, Р.Фишером, как человек поистине переполненный, как говорится, тяжким грузом, ворохами нешахматных ошибок. Их число и качество достигло дикой "отметки". Отметка же за поведение - два с минусом, если не единица: он вел себя "образцово наоборот", совсем, совершенно не так, как полагается (полагалось бы) профессионалу; слишком много было отклонений по этому признаку, слишком много "уклонений" от профессиональной, исследовательской, по отношению к своему Делу, линии. Вот то основание, которое давало Фишеру, нет, не надежду, но уверенность в том, что матч будет выигран... И скорее всего отнюдь не с минимальным счетом, а крупно! - несмотря на начальный счет 0:2 (1-ю партию американец проиграл, во 2-й, напоминаю и повторяю, ему было зачтено поражение за неявку - Фишер не хотел играть при телекамерах, в явно (!) неподобающих, некомфортных, скорее для него особенно некомфортных, условиях). В известном заявлении Е.Геллера, возглавлявшего делегацию Спасского, - впрочем, как раз не очень известном: от него никто официально вроде бы не отказывался, но о нем предпочитают сейчас как-то не упоминать, - в нем говорится, что Фишер был вполне уверен в победе (в матче-72), потому что рассчитывал на "технические" (!!) средства воздействия на психику Б.Спасского.
      Расчет был, надежда - и, как видим, более чем блестяще оправдавшаяся - была. Но - на то, что Спасский... сам на себя подействует. Изнутри. И еще как!
      Спасский, говоря коротко, с самого начала жил жизнью, в самом лучшем случае, полупрофессионала, частичного профессионала. И это, в основном благодаря огромнейшему дарованию, позволило, правда, не с первой попытки, взойти на шахматный Олимп. При встрече (сколько-то длительном взаимодействии) со 100%-м профессионалом (в котором проглядывал уже и супер-профессионализм) Борис Васильевич был обречен. Страшновато подумать, как сложился бы рейкъявикский матч, будь он безлимитным: по собственному признанию Спасского, он к последней (проигранной им, 7-й проигранной) партии "сломался". Удивительно, как этого не произошло раньше!
      В сущности, матч-72 уже не имел особого смысла: Фишер доказал, правда, не в персональном сопоставлении с самим чемпионом, что он играет сильнее всех, а главное - что как-то старались все-таки не замечать - подготовлен не то что лучше, но как бы иначе, чем остальные претенденты, куда более основательно, куда более прочно.
      И на острие этой подготовки находилось то, что находится и сейчас, так сказать, в авангарде упований Фишера: партнеры не так, как он относящиеся к шахматам, не могут не ошибаться грубее и чаще, чем он, пожалуй, - нелепее... Второй матч со Спасским подтвердил то, что в подтверждении, ни теоретически, ни практически, считаю, уже не нуждалось.
      Таким образом, Фишер вольно или невольно обеднил, совершенно сознательно, свою игру, пошел на сужение диапазона приемов выигрывания, если так можно выразиться.
      Это (такое) сужение позволило и позволяет ему все более блестяще, отточенно совершенствовать свою позицию, внутреннюю, особым образом организовывать и поддерживать мир ожиданий (ошибки партнера).
      В подавляющем большинстве случаев Фишер "хладнокровнее" относится к результату (возможному) партии. Ему не надо ее обязательно выигрывать (или сыграть вничью). Важно достойно провести и завершить исследовательский процесс - совместно с партнером, собеседником, участником равноправной дискуссии. Он более "наблюдателен", он в большей мере способен смотреть на все происходящее натренированным, "объективирующим" взором.
      И он - ограничивает как бы свои возможности, свою структуру ожиданий. Овладев полностью (редкий случай в шахматах, если не единственный) техникой позиционной игры (на самом деле, понятно, овладение непрестанно попросту пополняется, совершенствуется, растет), он подмечает неточности ожидаемые: ему ведь кое-что известно об образе жизни того или иного противника (пардон, партнера), о его "отклонениях" от профессионализма, от беззаветного служения шахматам, то есть такого, какого они только (!) и требуют. Шероховатости, промахи, ошибки, просмотры и т.п. - они, так сказать, на кончике пера фишеровского соавтора. Они не могут не следовать друг за другом - хотя бы потому, что безупречность отношения Фишера к Игре, как правило, - да практически уже всегда - выше, нежели у его визави. И, следовательно, надо тщательно, неотступно сосредотачиваться (сосредоточиваться тоже) на, грубо говоря, подлавливании, на "оформлении" победы - благодаря подмечанию (подмечиванию) отклонений от классических, позиционных, более чем испытанных, истинных и, пожалуй, единственных - для Фишера по крайней мере - линий.
      Рейкъявик-72 принес ужасающие результаты.
      Югославия-92, может быть, чуть менее рельефные.
      Открываю Гоголя, собрание сочинений, повести, том 3-й, Москва, "Художественная литература", 1959. "Шинель", стр.131: "Один директор, будучи добрый человек и желая вознаградить его за долгую (разрядка везде моя - Л.Б.)службу, приказал дать му что-нибудь поважнее, чем обыкновенное переписыванье; именно из готового уже дела велено было ему сделать какое-то отношение в присутственное место; дело состояло только в том, чтобы переменить заглавный титул да переменить кое-какие глаголы из первого лица в третье. Это задало ему такую работу, что он вспотел совершенно, тер лоб и наконец сказал: "Нет, лучше дайте я перепишу что-нибудь". С тех пор оставили его навсегда переписывать. Вне этого переписыванья, казалось, для него ничего не существовало".
      Мудрый гоголевский герой, казалось бы, вогнал себя в самую тупую, примитивную часть работы, превратил(ся) в автомат. Но представим себе некий конкурс, соревнование переписчиков. Там будут сравниваться не только почерки (по красоте - субъективные судейские оценки - эстетичности, разборчивости), но и приниматься во внимание количество ошибок: жюри должно включать в себя специалистов в области грамматики, правильности русского языка. И вот их оценки, во всяком случае подсчеты описок, ошибок, помарок, совершенных при переписывании совершенно одинаковых или сопоставимых, сходных по сложности текстов - это уже в какой-то, а может быть и в почти полной, мере объективный показатель.
      Если тот же (такой же, такого же типа... ну, тут пожалуй, уж и сам тип будет другой, сделается несколько иным!) конкурс устроить с директорскими привнесениями, заставить участников переписывать бумаги с изменениями ("переменять" титулы и глаголы - далеко не верх чиновничьей сложности!), то всем видимые доказательные, наглядные критерии спрячутся, замутнятся, размоются. А в "случае Башмачкина" все яснее и проще - кто сколько раз ошибся, написал не ту букву, пропустил букву или две, вынужден был исправить написанное и т.п.
      Вот на таком, тупо-копировочном, то есть собственно-переписочном конкурсе у Акакия Башмачкина, согласитесь, были бы (возникли бы) совсем неплохие шансы попасть в число лауреатов; кстати, и почерк у него был отработан неплохо.
      Если бы будущие и настоящие (что, видимо, одно и то же) партнеры Фишера чуть пристальнее вгляделись в его вполне органичную (для него), ограничивающую (это - само собой разумеющееся, общепринятое мнение) манеру, возможно, им стало бы... страшновато. Потому что она, манера эта, установка эта, слишком уж отточенная, слишком по большому счету упрощенно-констатирующая, уплощенно-сфокусированная и... труднопреодолимая. И, следовательно, вероятно (весьма вероятно) не так-то просто аннулируемая... возрастом.
      Да, Фишер сознательно, строго отказывается от собственных, сколько-то оригинальных замыслов (которые ведь приходится куда ж ты денешься! - изобретать, открывать, формулировать за доской, под тиканье часов; которыми можно увлечься - еще бы, родные ведь детища! - к которым вполне можно (и это как бы извинительно - до того естественно) быть (стать) необъективным). А тут еще особенности шахмат как игры, которая в любой момент может - и от этого тоже никак не избавиться, никуда не деться! - а иногда как бы и обязана стать... азартной. Тем более, что это, как-никак, интеллектуальное соревнование, острейшее соперничество, так сказать, двух умов, двух нервных систем, со строжайшим соблюдением довольно изощренных правил.
      Сейчас Фишер, не участвующий в соревнованиях, как говорится, текущего репертуара, "навис" над мировыми шахматами - со своей подстерегающей, наказующей, поистине инспекционной, хотя и упрощающей его подход (к шахматам) манерой.
      И избрана (выбрана) она, повторяю, не потому, что является наиболее жесткой, но - наиболее сподручной, наиболее, если хотите, рациональной.
      Чтобы ее как-то... ну, купировать, ограничить - хотя как именно это сделать, трудно, очень трудно сказать (определить) даже наметочно, приблизительно, - и самому Каспарову пришлось бы... совершать как раз не лишенные сложности внутренние маневры. Да и неизвестно еще, в какой мере он лично, Гарри Кимович, открыл и осознал, обдумал, промоделировал для себя это, столь "простенькое", оружие Роберта Фишера.
      А вот если он разберется как следует со всеми (или хотя бы основными) трудностями нейтрализации, не откажется ли он заранее - от мыслей о каких бы то ни было контактах с Р.Фишером за доской?
      Скажем, совсем упрощая: беда в том, что бороться с Фишером на данном поприще, бороться его же, как принято в подобных случаях выражаться, оружием, означает не больше не меньше, как повторить сам путь Р.Фишера в шахматах (и - к шахматам), "скопировать" его повседневное отношение к ним, его рабочую манеру, его стиль и само содержание подготовки.
      Но кто на это способен?
      Кто способен так перестраиваться, да к тому же практически уже не вполне в первой половине творческой жизни? Именно творческой, а не только (и не столько) спортивной.
      Конечно, чувствуется в таком, с одной стороны холодновато-объективном (объективирующем, повторяю) подходе и некоторая остервенелость, не побоюсь этого слова, особо-пристрастная жесткость.
      Фишера слишком много и долго обижали коллеги. И в личностном (личном) плане, невольно, а изредка и "вольно", и в творческо-спортивном. Натерпелся и решил... быть "с ними" построже: это так понятно. Натерпелся - и, следовательно, как бы (словно бы, вроде бы) имеет право...
      А связать ему руки, запретить-ограничить... как? с какой стороны? и будет ли это удаваться - в огромной горячке борьбы?
      Что такое процесс писания для обычного, рядового чиновничьего люда (по тому же Гоголю). Да ни больше ни меньше, чем "скрыпенье перьями": "когда все уже отдохнуло после департаментского скрыпенья перьями, беготни (!) своих и чужих необходимых занятий и всего того, что задает себе добровольно, больше даже (!), чем нужно, неугомонный человек, - когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время... когда все (!) стремится развлечься, - Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению. Никто не мог сказать, чтобы когда-нибудь видел его на каком-нибудь вечере. Написавшись всласть, он ложился спать, улыбаясь заранее при мысли о завтрашнем дне: что-то бог пошлет переписывать завтра? Так протекала мирная жизнь человека, который с четырьмястами жалованья умел быть довольным своим жребием, и дотекла бы, может быть, до глубокой старости, если бы не было разных бедствий, рассыпанных на жизненной дороге" (цит. соч., стр.133).
      Башмачкин погиб потому, что у него украли (грабанули, с плеч сняли) шинель?
      Ни в коем случае. Гоголь совершенно определенно подчеркивает это - моментами неопровержимо-обстоятельственными, физиологически-бытовыми. Раздетый Акакий Акакиевич благополучно дошел до дому, травмированный грабителями, замерзающий во время вьюги он не заболел. Почему? Да потому, что не произошло главной катастрофы - отклонения от обычных, неизменных, незаменимых непременнейших занятий. Не было отрыва от дела, еще не было. Хотя он уже начинался - на радостях, после того, как шинель была справлена: "Пообедал он весело и после обеда УЖ НИЧЕГО НЕ ПИСАЛ, никаких (!) бумаг, а так немножко ПОСИБАРИТСТВОВАЛ на постели, пока не потемнело" (стр.144).
      Отрыв произошел даже не после грабежа, а когда Башмачкин решил (аккурат как явный непрофессионал, то есть потерявший реальное представление о своем положении дел - действительном положении) заняться абсолютно нереальным делом - вернуть шинель. Забыв о поговорке - "Что с возу упало, то пропало". Ему бы снова взяться за перо, не выпускать перо из рук: худо-бедно капот (старая шинель) остался. Сразу он никак не мог осознать сохранившихся преимуществ своего так замечательно найденного, от-работанного и заработанного, положения. Постепенно все как-нибудь обошлось бы... А грабеж - что ж, это дорогой, суровейший, но и полезнейший, может быть, окончательный, урок. Ведь страшно сказать, еще страшнее подумать: Башмачкин погнался аж за двумя зайцами. Он развернул целую эпопею, пустился (!) в сооружение чудо-шинели, шинели высокого, высшего качества, наивысшего уровня из - всех достижимых. Если бы на месте Петровича оказался какой-то совершенно безамбициозный портной, сшивший некое подобие шинели, некую прозодежду, потеря была бы многократно менее ощутимой, и Акакий Акакиевич, пожалуй, пережил бы ее не столь болезненно, не столь... грандиозно. Это же надо - решиться пойти к самому ЗНАЧИТЕЛЬНОМУ ЛИЦУ. Из этого получилось только то, что и могло получиться. Башмачкин был разруган - и поделом, не занимайся не своим делом!! - да так, что "он не слышал ни рук, ни ног. В жизнь свою он не был еще так сильно распечен генералом, да еще и чужим (казалось бы, на чужого-то как раз и можно среагировать спокойнее; свой-то не распекает, и наверное, Бог даст, не распечет, потому как не за что - Л.Б.). Он шел по вьюге, свистевшей в улицах, разинув рот (!!), сбиваясь с тротуаров... Вмиг надуло ему в горло жабу, и добрался он домой, не в силах будучи сказать ни одного слова; весь распух и слег в постель" (стр.133)
      Профессионал погиб потому, что перестал быть таковым. Частная жизнь достала-таки человека, в растерянности послушавшегося чужих советов, начавшего хлопотать, вместо того, чтобы продолжать переписыванье, в котором только и было обычное, вседневное спасение Башмачкина.
      Партнеры Фишера тоже хватаются за химеры своих замыслов, забывая о более "простых" вещах, начиная хотя бы с непрерывно идущих, тикающих часов. Еще раз повторю: механизм, придуманный и запатентованный Фишером, им мало поможет, он смягчит, конечно, остроту цейтнотов, лишь явную спешку, но не внутреннюю, он способен ликвидировать; так что часы изобретены Робертом Фишером скорее всего и более всего для себя, чтобы создать себе самому дополнительный антицейтнотный комфорт (хотя, казалось бы, уж кому-кому, а ему-то цейтноты не угрожают и не угрожали никогда, скорее напротив...) Но на то он и профессионал, чтобы к старости (!) обеспечивать себе особо благоприятные, "щадящие" условия для работы - она к тому же ведь умственная, особо тонкая, капризная, быстроразлаживающаяся.
      Труд, оказывается, как показывает "пример Гоголя" ("Шинель", из которой, как известно, все мы вышли), должен быть не только внутренне, но и внешне непрестанным. Никак, ну, никак нельзя от него отрываться, отставать, тем более в неблагоприятных (казалось бы; на деле же у Башмачкина... всего лишь особо поучительных, так рискнем сказать) обстоятельствах.
      "...приучился голодать по вечерам; но зато он питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели" (стр.141). Читаешь, в десятый или двадцатый или тридцатый раз перечитываешь классика и все никак не можешь поверить... И это - о ком же? об Акакии Акакиевиче? Неужто эта лексика "духовно", "вечная идея" - имеет к нему какое-то отношение?! Куда же он занесся?! Но ведь Гоголь, помимо прочего, одергиваю я себя, готовит визит к значительному лицу, визит своего героя, решившегося... надерзить (вот это уж полная фантастика):
      " - Но, ваше превосходительство, - сказал Акакий Акакиевич, стараясь собрать всю небольшую горсть присутствия духа, какая только в нем была (ему бы собирать эту горсть для достойного (!) возвращения к работе, - Л.Б.), и чувствуя в то же время, что он вспотел УЖАСНЫМ ОБРАЗОМ (еще бы! ведь эта ужасающая испарина наверняка готовит почву для жабы, для убийственной, смертельной простуды! - Л.Б.), - я ваше превосходительство осмелился утрудит потому, что секретари того... ненадежный народ..." (стр.153).
      Вот оно, закономерное начало гибели: вместо того, чтобы самому работать безупречно, работать и дальше, несмотря ни на что, несмотря на потерю такой, как выяснилось... не строго обязательной, хотя внешне и привлекательной штуки, как шинель (урок преподнесен чувствительный, дорогостоящий, но зато какой полезный, надо было только распознать его, использовать и еще мысленно поблагодарить неизвестных, дидактически безупречно поведших себя грабителей, поблагодарить, а не... гоняться за ними, да еще не без помощи... кого бы вы думали - самого значительного лица), - вместо того, чтобы с радостью взяться снова за перо, Акакий Башмачкин, отравленный не своим, совершенно НЕ РЕАЛЬНЫМ, недоступным для него тезисом ("В самом деле две выгоды: одно то, что тепло, а другое, что хорошо" (стр.143)), слетел, как нынче выражаются, с резьбы, кинулся (подался), ну в совершеннейше не ту степь.
      Партнеры Фишера оказываются - по сравнению с ним - не вполне достаточными профессионалами, людьми не способными так, как он, изучать шахматы, думать - и переобдумывать - их основы, фундаментальные особенности столь сложной, столь "синтетической" и крайне, по своей природе, коварной игры.
      Спасский хотел (намеревался) в Рейкъявике и победить, даже, как я знаю, где-то "в районе 17 - 18-й партии", Фишера, и получить крупнейший в истории шахматных соревнований гонорар. Приобрести "две выгоды" - сделать так, чтобы было и "хорошо" (почет, слава, уважение болельщиков, почитателей) и "тепло" (поправка материального положения). НО ВЕДЬ ТАК НЕ БЫВАЕТ. Не бывает просто потому, что не может быть. Потому что в таком (тем более) деле, такого не может быть никогда.
      Говорят, Сальери неправ потому, что не устраивают его внешние признаки "лентяйства" Моцарта ("гуляки праздного"): тот все время не сидит, не корпит за инструментом, не пишет ноты в своей "келье", которой у Вольфганга-Амадея к тому же и нет... Но Моцарт, дескать, все равно (и все-таки) работает 24 часа в сутки, его развеивания (пирушки с друзьями, болтовня, романчики, флирт и т.п.) - находчиво и удачно применяемые отвлечения, необходимый отдых, создание условий для плодотворной работы творческого подсознания. И, возможно, на деле, это действительно так. Но Моцарт, даже не гений, подымай выше - Сальери называет его Богом музыки ("Ты, Моцарт, Бог и сам того не знаешь. Я знаю, я") - все-таки подает не лучший пример тем, кто идет ему на смену ("Что пользы, если Моцарт будет жив. И новой высоты еще достигнет. Подымет ли он тем искусство? Нет, оно падет опять, как он исчезнет. НАСЛЕДНИКА НАМ НЕ ОСТАВИТ ОН"). Так что и внешнее поведение классика какое-то значение имеет, может иметь. Может сыграть роль - даже чисто внешнее, индивидуальное.
      Важен результат? Конечно. Но все-таки не только; не один результат.
      Хотя в шахматах, шахматном спорте, Фишер вынужден (!) идти от результата, строить (готовить) свои выступления "наверняка или почти наверняка", быть нацеленным на успех, на победу, на цифровое, неопровержимейшее превосходство.
      И учитывать по возможности - раз он профессионал решительно все мыслимые, предвидимые, в том числе и предполагаемые, факторы, способствующие несомненному успеху или сопровождающие успех, сопутствующие ему.
      В известном смысле он довольно рано впал как бы в шахматное старчество, в рассудительность не по времени и как бы не по чину (до завоевания высшего титула).
      Алехин перед матчем 1927 года, как известно, заметил: не представляю, как это я могу выиграть у Капабланки 6 партий, впрочем, еще труднее мне представить, каким образом я мог бы проиграть ему 6 партий. И это говорил человек, не выигравший еще у своего исторического противника ни одной встречи!
      Он же в конце 30-х годов сказал, что чемпионом мира, новым чемпионом, может стать лишь человек, имеющий повышенное чувство опасности.