- Да тут, кажись, человек? - молвил старик, останавливаясь около Стёпки.
      Он приложил к глазам руку козырьком и пристально посмотрел на оборванного мальчишку.
      - Ты тут чего делаешь, внучек? Ась?
      - Ничего не делаю... так просто, - сдерживая слёзы, ответил Стёпка и отвернулся, с тоской поглядев на голубоватую, затянутую дымкой даль.
      - Не слышу! - Старик стукнул о землю палкой. - Устал, сил нет. Смертынька, видно, по пятам за мной шастает.
      Сняв с плеча суму, кряхтя, нищий опустился на пыльный, побуревший подорожник.
      - Подсаживайся, внучек, закусим чем бог послал.
      Стёпке очень хотелось есть. Увидев в руках старика горбушку чёрного хлеба, он опустил голову, проглотил слюну.
      - Ешь вот, на! У тебя что, мать с отцом живы?
      Стёпка торопливо жевал хлеб, не слушая нищего.
      Старик, должно быть, понял, насколько голоден мальчик, и подал ему ещё ломоть.
      Когда Стёпка наелся, старик спросил:
      - В селе подают, касатик, милостыню-то? Ась?
      - Не знаю Беляки там, грабят всех...
      - И много их?
      - Мно-ого! - глухо промолвил Стёпка. - Маманьку... мать мою повесили...
      Он вытер мокрые от слёз глаза, но не сдержался и безутешно зарыдал.
      - И что это они, господи помилуй, лютуют? Чисто звери! - сказал старик.
      - Папанька мой - он красным был... - давясь и всхлипывая, выговорил мальчик. - Так они за это...
      - Ах, звери этакие!.. Ты теперь что ж, один? Сирота? Ась?
      Стёпка заплакал ещё громче, размазывая кулаком слёзы по грязному лицу.
      - А ты перестань, касатик, перестань... Хочешь, пойдём со мной. Двоим не скучно. - Старик положил в суму недоеденную корочку и перекрестился. Старый да малый, кто нас тронет?
      - Я ничего...
      - Пойдёшь, значит?
      - Пойду, - еле слышно прошептал Стёпка. - Только в наше село не пойдём. Там меня знают.
      - Оно там видно будет, - сказал нищий уклончиво и стал подниматься.
      У околицы их остановил патруль.
      - Пропустите, любезные, милостыню господню собираем, - запричитал старик, опираясь на Стёпкину руку.
      - Пропустить, что ли? - спросил рыжеусый солдат своего товарища.
      - Пусти. Чёрт с ними! - махнул тот рукой.
      Стёпку в село нищий с собой не взял, он оставил его в заброшенной бане позади огородов.
      - Карауль собранный хлебушко и никуда не уходи, - строго наказал старик.
      Вернулся он скоро и сказал, что в этом селе подают плохо, надо идти дальше.
      На другую ночь легли спать в поле, в шалаше пастуха. Ласково гладя Стёпку по вихрастой голове, старик спросил:
      - А если я помру, куда ты, сирота, пойдёшь, как жить-то будешь? Ась?
      Мальчик подумал, подумал и прошептал что-то неразборчиво.
      - Куда, говоришь, куда? - переспросил старик.
      - К Чапаеву пойду! - горячо шепнул ему на ухо Стёпка.
      Старик вздохнул:
      - Все бедные люди идут к Чапаеву, которым невтерпёж приходится от супостатов... А теперь спи себе, касатик, спи.
      Когда Стёпка проснулся поутру, старика в шалаше уже не было. Мальчик побежал в незнакомое село, обошёл все переулки, но нищего и там не нашёл.
      Тонкими косыми нитями хлестал землю осенний дождь. Навес над крыльцом штаба протекал, и дневальный ёжился от обжигающе холодных капель, попадавших ему за ворот шинели.
      К крыльцу подошёл Стёпка.
      - Куда? - Дневальный загородил дверь.
      Шлёпая босыми ногами по мокрым, грязным ступенькам, мальчик всё же взобрался на крыльцо и только тогда остановился:
      - Пусти.
      - Кого тебе надо?
      - К Чапаеву я, - солидно пробасил Стёпка.
      - Ишь чего вздумал! - Дневальный шагнул вперёд. - Уходи с крыльца, нет Чапаева.
      Стёпка обиженно взглянул на чапаевца:
      - Тебе жалко, да?
      - Уходи. Говорят, нет Чапаева!
      - А я говорю: пусти, тут Чапаев!
      Но дневальный уже не смотрел на мальчика. К штабу подкатил забрызганный грязью автомобиль. Из кабины проворно вышел человек в бурке и папахе. Стёпка глянул на него и присел: "Чапаев!" Почему военный в бурке должен быть Чапаевым, он и сам не понимал как следует. Хотел было подойти к нему, но испугался.
      - Товарищ Чапаев, - заговорил дневальный, - мальчишка чей-то пришёл и тебя спрашивает. Я говорю: нет Чапаева, а он одно своё лезет.
      Василий Иванович остановился перед Стёпкой, строго оглядел его с ног до головы.
      - Рассказывай, какое дело до меня имеешь? - серьёзно, точно равному, сказал он.
      - По делу пришёл, - тоже серьёзным тоном начал мальчик, стараясь казаться взрослым. - В отряд записаться к тебе пришёл.
      - В отряд? - Брови у Чапаева поползли вверх. - А что ты делать будешь в отряде?
      - Разведчиком буду.
      - Ловко!.. А почему из дому убежал?
      - У меня нет дому... Папанька у красных служил, его в Самаре беляки убили, а мамку повесили. Один теперь я.
      - Откуда? Звать как?
      - Из Таволжанки. Степан я, Михайлы Лисухина сын.
      - А лет сколько?
      - Четырнадцатый с масленицы пошёл.
      Из штаба вышел вихрастый весёлый парень.
      - Приехал, Василий Иваныч? - спросил он дружески.
      - Приехал, Петька, - так же просто ответил Чапаев.
      - А с кем это ты говоришь?.. Никак, Стёпка? - Парень подбежал к мальчику, схватил его за руки.
      Стёпке почудилось, что он где-то слышал этот голос, но где, припомнить никак не мог.
      - А старика нищего... помнишь?
      - Помню...
      - Так это я и был! - Вихрастый парень засмеялся и обнял Стёпку. После моей разведки мы их крепко пощипали... Василь Иваныч, я этого мальчонку на квартиру отведу. Можно?
      - А ты зачем мне тогда не сказал, что ты от Чапаева? Я бы с тобой ушёл, - с тихим укором сказал мальчик Петьке.
      - Нельзя было, парень. Дело-то было такое серьёзное.
      * * *
      Мигушка слабым, дрожащим огоньком еле освещала середину избы. В углах, тонущих в полумраке, шуршали тараканы.
      На разостланных по земляному полу шинелях спали вповалку чапаевцы. У жарко натопленного подтопка около пулеметчика коммуниста Зимина сгрудилось несколько бойцов. Пулемётчик рассказывал сказку:
      - Идёт плотник с барином в лес, брёвна, одним словом, выбирать. Да-а... Пришли в лес. Ходит плотник по лесу, обухом по деревьям постукивает да ухо к стволу прикладывает... Вот так, значит...
      Зимин показал, как делал плотник. Стёпка привалился к плечу пулемётчика, вытянул ноги.
      - "Ты что делаешь, мужик, чего слушаешь?" - спрашивает барин плотника. "А вот обойми дерево, приложи ухо, и ты услышишь", - ответил плотник. "Да моих рук не хватит, не могу я", - сказал барин. "Это не беда! Давай я тебя привяжу, ты и услышишь". Ну, барин, одним словом, согласился. Да-а... - Зимин достал из кармана вышитый бисером кисет и принялся свёртывать цигарку. - Привязал плотник барина к дереву, взял вожжи и Давай его охаживать. Лупит, а сам приговаривает: "Слушай, слушай, волчий сын, что тебе дерево говорит! А говорит оно: не обижай мастерового человека!"
      Взрыв смеха прокатился по избе. Проснулся кашевар, выругал полуночников и повернулся на другой бок, прикрыв полой шинели голову.
      Стёпка вскочил на колени и широко раскрытыми глазами уставился в белые от мороза окна.
      - Стреляют! - прошептал он.
      В насторожённой тишине звякнула калитка.
      - Белые! - кричал кто-то в сенях, не находя впотьмах дверной скобы.
      Поднялась сумятица.
      - Спокойно, товарищи! - негромко сказал Зимин. - Будем биться!
      Чапаевцы выбегали на улицу, ложились у заборов и отстреливались. Зимин и Стёпка выкатили на дорогу пулемёт. Стёпка подавал ленты, пулемётчик строчил по неприятелю. Кто-то ускакал задами в соседнее село, где стоял кавалерийский полк.
      - Продержимся как-нибудь, а тут свои подоспеют, - подбадривал Зимин, вставляя в пулемёт новую ленту.
      - Продержимся, - соглашался Стёпка, старательно вглядываясь в сторону противника.
      Неожиданно Зимин отшатнулся назад и, запрокинув голову, повалился на землю. Стёпка нагнулся над ним.
      Пулемётчик был мёртв.
      - Ур-ра! - раздались пьяные голоса.
      По занесённой снежными сугробами улице скакали белоказаки. В неестественно ярком лунном свете отчётливо вырисовывались и летевшие словно по воздуху кони, и фигуры всадников. Устрашающе сверкали тонкие полоски сабель.
      Всё ближе, ближе неприятельская конница.
      Отступая, чапаевцы побежали по переулкам посёлка.
      Стёпка припал к пулемёту и нажал гашетку.
      Всадник, скакавший прямо на Стёпку, внезапно вздыбил лошадь и тут же рухнул вместе с нею на дорогу.
      А вслед за ним другой белоказак вылетел из седла, сражённый пулей, и обезумевшее животное метнулось в сторону, волоча за собой по снегу безжизненное тело.
      Падали люди, падали кони. Круто повёртывая лошадей, белоказаки отхлынули назад. А Стёпку охватила такая ненависть к ним, что мальчик, до боли стиснув зубы, стрелял до тех пор, пока не опустошил всю ленту. Пошарив рукой в пустом ящике, он прислушался.
      Кругом было тихо-тихо. Напрягая слух, Стёпка замер в ожидании, что вот сейчас-то и случится самое страшное и непоправимое. По спине пробежал холодок, на голове зашевелились волосы. Что это?.. Цокот копыт. Он раздавался всё явственнее и громче в морозной пугающей тишине ночи. Казалось, на посёлок надвигалась какая-то несокрушимая стальная лавина.
      Стёпка сорвался с места и, перепрыгивая через плетни, увязая в снегу, скрылся в степи.
      Выслушав Чапаева, Исаев посмотрел в утомлённое лицо командира.
      - Можно идти, Василий Иваныч? - спросил ординарец.
      - Иди. И Стёпку поскорее пришли, я его в разведку хочу послать. Паренёк ловкий и смелый. Хороший разведчик будет.
      Чапаев кивнул головой и принялся что-то писать в раскрытой перед ним тетради.
      Стёпку нигде не нашли. Никто не знал, куда он делся. И все решили, что мальчик, верно, погиб. Но прошло три дня, и Василию Ивановичу доложили, что паренька привезли с хутора Овчинникова.
      - Обыскивали мы двор одного богатея, - докладывал Силантьев, - оружие он скрывал. А рядом изба сельского сторожа стоит. Один красноармеец и загляни в окно, к сторожу. А там Стёпка.
      - Приведите его сюда, - приказал Василий Иванович.
      Ввели Стёпку.
      Голова у Стёпки была опущена на грудь, в грязных руках он держал шапку с красной звёздочкой.
      - Что делал на хуторе, герой, говори! - Чапаев пытливо уставился на подростка, и тот ещё ниже опустил лобастую голову. - Ну, я слушаю.
      - Рисовал, - сипло прошептал Стёпка.
      - Что, что?
      - Рисовал... картину.
      - Рисовал! - Чапаев встал, дёрнул себя за ус.
      - Когда у меня лент не стало, - заикаясь, рассказывал Стёпка, - я из посёлка убежал - испугался. В Овчинниково убежал. А там наши казаков побили... Из сумки убитого офицера я масляные краски взял. Рисовать захотелось. Никогда я красками не рисовал. Схватил я их - и к деду, сторожу.
      Стёпка распахнул шинель, расстегнул ремень на гимнастёрке и вынул из-за пазухи холщовый свёрток:
      - Вот... картина.
      Василий Иванович развернул свёрток. На мчащихся конях сидели всадники. Над их головами поблёскивали клинки. Впереди всадников под красным знаменем скакал командир в развевающейся по ветру чёрной бурке. У него были пышные, до плеч усы и малиновый бант на папахе.
      Под картиной была подпись: "Чапаев несётся в атаку с чапаевцами, которые в его отряде".
      Василий Иванович долго смотрел на картину. По исхудалому лицу его скользнули отсветы какой-то неизведанной, небывалой радости.
      О многом в эти минуты передумал Чапаев. И о том, что скоро, должно быть, конец войне, и о своих ребятах, которые так редко видят отца, и о Стёпке. У мальчика впереди большая и светлая жизнь.
      Чапаев не утерпел, улыбнулся:
      - Молодец! Как это у тебя ловко!
      Стёпка ободрился, поднял голову:
      - Я два дня рисовал и ночью.
      - И где ты талант такой постиг?
      - Учитель сельский учил. Бумаги мне давал, карандаши...
      - Ловко! - щурился Чапаев. - Только соврал ты малость. Усы у меня поменьше, да в уздечке этот вот ремешок не на месте.
      Он сел на старый, замасленный диван и усадил рядом с собой повеселевшего Стёпку.
      - Когда кончим воевать, Стёпка, - говорил Чапаев, обняв руками колено, - жизнь прекрасная будет, и мы учиться с тобой поедем. В академии: я в военную, а ты в рисовальную... Должна быть такая академия!.. Поедем?
      - Поедем! - тряхнул головой Стёпка. - Поедем, Василь Иваныч!
      И они оба радостно засмеялись.
      ДОРОГОЙ ГОСТЬ
      В Народном доме с раннего утра топили печи. Промёрзшие стены потрескивали, на потолке всё меньше становилось белых искристых пятен. Зеленоватый дымок ел глаза.
      На тесной, неудобной сцене шла репетиция. Любительским кружком руководила пожилая учительница Анна Ивановна. Она сидела на высокой суфлёрской будке, сбитой из новых, гладко выструганных сосновых досок, и, покачивая головой, с огорчением говорила:
      - Опять не так, Алексей Дмитриевич...
      Перед учительницей стоял заведующий Народным домом Рублёв. Он смущённо глядел в пол и, разводя длинными руками, сокрушённо повторял:
      - Не выходит! Ну никак не выходит! Всё время в памяти твержу, как надо говорить, а дойду до этого самого каверзного места - и на тебе, по-своему получается... Увольте, Анна Ивановна, я человек без способностей.
      В это время дверь из сеней отворилась, и в помещение ввалился крестьянин в чапане с заиндевелым воротником.
      Алексей Дмитриевич слез со сцены и, прихрамывая, поспешил навстречу пришедшему крестьянину.
      - Добрый день, Лексей Митрич! - сказал мужик и стащил с головы шапку. - Толкуют, будто Чапаев ныне в село прибудет и речь скажет.
      - На крыльце объявление вывешено про то. Прочитай.
      Рублёв вышел с бородачом на скрипучее крыльцо.
      - Видишь, - проговорил он и указал на прибитый к стене лист серого картона. - Каждое дело порядка требует. Без этого нельзя.
      Мужик потоптался на месте и виновато вздохнул:
      - По своей темноте, Лексей Митрич, я совсем неуч... Ты уж расскажи, про что здесь прописано.
      Заведующий подошёл к перилам крыльца и солидно, не торопясь прокашлялся. Поводя по буквам большим пальцем, заскорузлым и жёлтым от курева, он медленно и натужно читал:
      - "Граждане односельчане! Вечером сегодня в Народном доме герой товарищ Чапаев сделает доклад: "Когда кончится война". После доклада спектакль". - Повернулся к мужику и добавил: - Вечером, Иван, приходи. А сейчас мне некогда. Репетицию проводим. Мне и то приходится тут одного буржуя играть.
      Весь день Алексей Дмитриевич провёл в хлопотах: красил декорации, ездил в Селезниху за париками, ходил к фельдшеру просить для себя сюртук и галстук бабочкой.
      Под конец дня он устало поднялся на сцену и с удовлетворением оглядел зал с правильными рядами скамеек.
      - Теперь, кажись, всё готово для встречи дорогого гостя, - сказал он.
      От лавок на чисто вымытом полу лежали тени. Нижние стёкла в окнах горели тусклым багрянцем.
      К шести часам вечера Народный дом был переполнен зрителями. Скоро в зале стало так душно, что мужики и бабы сняли шубы. Все негромко разговаривали.
      Больше других суетился высокий, худой старик с гладкой, как яичная скорлупа, продолговатой головой. Он теребил своего соседа, широкоплечего мужика, за рукав суконной поддёвки и настойчиво требовал от него:
      - Ты, Петрович, старый служака. Ты нам скажи - генеральский у него чин по-бывалошнему аль ниже?
      В углу около сцены молодая нарядная женщина, скрестив на груди пухлые белые руки, певуче говорила:
      - Сестра-то моя выдана за плотника андросовского. А Чапаев там по осени был. Тоже речь держал. Собрались со всей деревни в Народный дом, как мы сейчас. Все в таком волнении.
      Кто-то попросил Рублёва рассказать, как Василий Иванович наградил его часами. И хотя об этом в деревне слышали уже не раз, но все стали усиленно просить Алексея Дмитриевича.
      Заведующий Народным домом пригладил ладонями волосы и заговорил:
      - Как вам про то известно, что я у Василия Ивановича служил больше полгода, я про это самое толковать не буду. Обрисую ту историю, по причине которой нахожусь в таком положении. - Алексей Дмитриевич указал на хромую ногу. - Поручил мне Василий Иваныч однажды сходить в разведку. Большая требовалась осторожность. Прямо скажу - дело небезопасное. К самому неприятелю надо было пробраться... Исполнил я всё, как было приказано. Только при возвращении в штаб меня беляки ранили в ногу, отчего я версты три ползком полз. Подобрал меня наш разъезд. Говорю ребятам: "Немедля везите меня к Чапаеву!" Василий Иваныч спал, когда мы приехали. Разбудили его, и я доложил ему лично важные сведения. Белоказаки готовились на заре выступить против нас.
      Алексей Дмитриевич потёр рукой бедро больной ноги и сел на поданный ему дубовый стул.
      - Прошу прощения, - сконфуженно улыбнулся он. - Ныть в подъёме стало. Нога у меня всегда к ненастью мозжит... Ну вот, выслушал меня Чапаев и строго говорит: "Ну, Рублёв, ежели правду сказал - награжу, ежели наврал смотри тогда у меня!" И бросился распоряжения отдавать. А ко мне фельдшера прислал. Он пулю-то у меня из ноги и вынул. После сражения, когда наши разгромили белопогонников, Василий Иваныч прискакал, кричит: "Молодец, Рублёв! Дай я тебя поцелую!" Поцеловал меня в щёку, - Алексей Дмитриевич достал из кармана брюк платок, вытер глаза, - и часы серебряные мне в руку суёт. "Держи, говорит, награда тебе". Я отказываюсь, а он и слушать не хочет. "Пуля, спрашивает, где из ноги?" Показал я ему пулю - мне её фельдшер оставил. Смеётся Василий Иваныч. "Ты её, говорит, Алексей Митрич, пристрой к часам. Брелок занятный будет и память". Вот они, часы-то.
      Заведующий положил на ладонь часы с прикреплённой к цепочке пулей и показал публике.
      - А ну-ка, поближе дай посмотреть драгоценный подарочек, - сказала с передней лавки горбатая, в шерстяном платье старуха.
      Время шло, а Чапаева всё не было. У "артистов" по лицам потёк грим, в зале было трудно дышать от духоты. Десятилинейные лампы мигали и коптили.
      Алексей Дмитриевич часто выходил на улицу послушать, не скачут ли по дороге лошади.
      Но кругом было тихо. Возле окон в жёлтом, неярком свете лениво кружились лёгкие, пушистые снежинки. В соседнем дворе глубоко и протяжно вздыхала корова.
      - Нет, - упавшим голосом сообщал заведующий, возвращаясь за кулисы. Часа бы два назад должен из Марьина приехать, а всё его нет и нет.
      Утомлённые "артисты" молчали, то и дело вытирая потные лица комками ваты. И только пятнадцатилетняя дочка учительницы, быстроглазая, непоседливая Наташа, игравшая в спектакле служанку, бегала по костюмерной в длинной старомодной юбке и ко всем приставала с одним и тем же вопросом:
      - Как вы думаете, я понравлюсь Чапаеву в таком наряде?
      - Давайте начнём. Пока спектакль идёт, может быть, и гость наш появится, - предложила Анна Ивановна.
      На учительнице в кружке лежало несколько обязанностей - режиссёра, суфлёра и гримёра. За день Анна Ивановна так устала от хлопот, что к вечеру у неё разболелась голова. Она сидела на стуле с плюшевой спинкой, отяжелевшая, бледная, и натирала виски спиртом.
      Рублёву не хотелось показывать спектакль до приезда Василия Ивановича, его готовили в подарок дорогому гостю. Но после некоторого колебания он согласился.
      В зрительном зале был погашен свет. Со сцены объявили:
      - Тише, граждане! Ввиду задержки товарища Чапаева начинаем пьесу "Освобождённые рабы".
      Задевая колечками за шершавую верёвку, медленно раздвинулся занавес.
      Народ жадно, безотрывно смотрел на сцену. За большим столом, уставленным тарелками и вазами, сидел толстый барин в клетчатом жилете и чёрном галстуке.
      - Дунька! Ещё курочку подай! - басовито закричал он, стуча по тарелке вилкой. - Да соусов побольше подлей. С ними куда как вкусно.
      Началось второе действие, когда приехал Чапаев. Сбросив в сани тулуп, он вбежал в коридор и, приглядываясь в полутьме, тихо подошёл к раскрытой в зрительный зал двери.
      На сцене понуро стояли мужики в рваных зипунах, а перед ними расхаживал, прихрамывая, барин и грозил:
      - Барской земли захотели... Я вам покажу сейчас!.. Староста! Выпороть бунтовщиков!
      - Слушаюсь, ваше сиятельство! - вытянулся в почтении красноносый староста.
      Чапаев топнул ногой и крупными шагами направился по коридору за кулисы. Возбуждённый, в расстёгнутой бекеше, вышел он на сцену. Выбросив вперёд руку, закричал наряженным под мужиков "артистам":
      - Что же вы смотрите? Их двое, а вас пятеро! Вяжите их, пауков!
      На минуту "артисты" в недоумении и замешательстве уставились на Василия Ивановича, но решительный, грозный вид его заставил их прийти в себя. Они кинулись на барина и старосту и под общий смех публики утащили их за кулисы.
      На полу осталась подушка, выпавшая из-под сюртука растрёпанного барина. Шагнув через неё, Чапаев подошёл к краю помоста.
      В зрительном зале захлопали в ладоши, закричали "ура".
      Василий Иванович снял с головы папаху. В наступившем молчании сказал:
      - Вы меня, товарищи, извините и за опоздание и за то, что спектакль прервал. Николаевку проезжал, мужики упросили речь сказать. Пришлось выступить. А от вас в Пугачёв должен спешить.
      В зале опять захлопали в ладоши.
      - Когда кончится война? - разрезая кулаком воздух, заговорил Чапаев. - Война кончится, граждане, тогда, когда вы все сообща поможете Красной Армии осилить кровожадных вампиров капитала, по-другому говоря белопогонников и иностранных захватчиков. А когда мы отстоим нашу Советскую власть, то жизнь построим такую... старики в пляс пустятся!
      После речи Чапаева уговорили остаться смотреть спектакль. Он был повторен сначала. В третьем, последнем действии восставшие крестьяне с вилами и топорами пришли в усадьбу. Перепуганный барин спрятался под стол. Василий Иванович приподнялся с лавки и весело закричал:
      - Тащите его за ноги, толстопузого!
      По окончании спектакля Чапаев поблагодарил исполнителей за постановку.
      - Хорошо играете, как настоящие артисты! - говорил Василий Иванович, пожимая "артистам" руки. - А Рублёв, Рублёв, ишь как набаловался, артист!
      И Василий Иванович смеялся до слёз, похлопывая улыбающегося Алексея Дмитриевича по плечу.
      КВАРТИРАНТ
      Рассвело давно, но на улице было хмуро от низко нависших над землёй туч.
      В кухонное окно сочился слабый свет. В печке горели, шипя и чадя, сырые дрова.
      Наталья Власовна разрезала большую золотисто-оранжевую тыкву. Из влажной, рыхлой мякоти она вынимала белые скользкие семена и бросала их на сковородку.
      На полу ползала белокурая девочка, катая по сучковатым половицам уродливую картофелину. Четырёхлетний мальчик сидел верхом на опрокинутой табуретке и хлестал её поясом.
      - Но, но, Карий! - покрикивал он. - Заленился, леший!
      Отворилась дверь, и с клубами пара в избу вошли председатель сельсовета Терёхин и молодой военный.
      - Здравствуй, Наталья Власовна! - певуче проговорил Терёхин, обирая с бороды сосульки.
      Хозяйка засуетилась, стала приглашать гостей в горницу.
      - Мы по делу, - сказал председатель. - Квартиранта к тебе хотим поставить... переночевать.
      Наталья Власовна вытерла о передник мокрые руки, отворила в горницу дверь:
      - Проходите. У меня тут чисто, порядок.
      Парень в нагольном полушубке внимательно оглядел горницу и отозвался о ней одобрительно.
      - Ну, Власовна, мы за квартирантом пойдём. Так, товарищ Исаев? спросил военного Терёхин.
      Тот кивнул головой и обратился к женщине:
      - Мы, хозяюшка, заплатим, будь спокойна.
      - А кто он такой, жилец-то ваш?
      - Чапаев. Слышала, поди?
      Хозяйка ахнула:
      - Неужто сам Чапаев? Ему, может, у меня плохо покажется, не понравится. Он человек большой...
      - Понравится, мать, - улыбнулся Исаев, надевая на примятые волосы кубанку.
      Как только Исаев и Терёхин ушли, хозяйка начала убирать в доме. Никогда ещё, казалось, Наталья Власовна не старалась так усердно: влажной тряпицей протёрла стол, подоконники, двери, вымыла в горнице полы, расставила табуретки. Наталье Власовне хотелось, чтобы Чапаеву у неё понравилось.
      Детей она посадила на печку. Дала им по кусочку тыквы и приказала:
      - Сидите у меня смирно!
      Во дворе зазвенел колокольчик, заржали лошади, и Наталья Власовна с непокрытой головой кинулась встречать гостя.
      Из саней вылез Василий Иванович. Чёрная бекеша на нём была туго затянута ремнями, на папахе поблёскивали звёздочки снега.
      - Здравствуй, хозяюшка! - сказал он.
      - Вот и Чапаева привёз, - проговорил Исаев и подмигнул: - Ну как, сердитый он у нас?
      - Что ты, парень! - махнула рукой Наталья Власовна и посмотрела на Чапаева: - Первый раз человека вижу, а будто родного встречаю.
      И вдруг застеснялась, покраснела.
      Чапаев засмеялся и, стряхивая с бекеши сено, пошел вслед за хозяйкой в избу.
      В горнице шумел самовар. Василий Иванович и ординарец сели пить чай. Наталья Власовна подала чашки и, отходя от стола, сказала со вздохом:
      - Уж извините, чай у нас морковный.
      Чапаев пригласил хозяйку к столу, но она отказалась и пошла на кухню. Он вернул её, усадил на табуретку:
      - Напьёшься, наешься, тогда отказывайся. - И пододвинул к Власовне сахар, хлеб и жареного сазана.
      Разговорились. Осмелевшая женщина жаловалась на плохую жизнь. Муж убит в Уральске, дети малые, а помощи нет. Дровишки из лесу приходится возить на себе.
      - Ещё с годок потерпи, совсем другое будет. Жизнь построим такую помирать не надо! - утешал Чапаев.
      С печки с любопытством выглядывали дети. Василий Иванович заметил их и сказал:
      - Давай-ка их сюда. Где они там?
      Наталья Власовна сняла ребят.
      - Зовут как?
      - Сына - Иваном, дочку - Настей.
      - Орлы! - заулыбался Василий Иванович, потирая рукой чисто выбритый подбородок. - Одним словом, нас, стариков, заменят... Ну, Иван, чай давай пить. - Он посадил рядом с собой застыдившегося мальчика, а девочку взял на колени и, покачивая её, приговаривал:
      Уж ты, котик да коток,
      Твой кудрявенький лобок,
      Айда, котик, ночевать,
      Дочку Настеньку качать...
      - Ты вон, оказывается, чего знаешь, Василий Иванович! - захохотал Исаев.
      - А как же! У меня дома трое своих, научился. Посмотрим, как ты будешь петь, когда сын у тебя будет, - сказал Чапаев.
      Смеркалось. Из Совета пришёл посыльный:
      - Председатель велел сказать, товарищ Чапаев: народ, мол, на собрание в клуб созван, ждут вас.
      Василий Иванович ушёл, приказав Исаеву привезти хозяйке из ближнего леса воз дров.
      Вернулся он на квартиру поздно. Наталья Власовна сидела на печке и надвязывала чулок. На опрокинутой квашне рядом с ней чадила мигушка.
      - Завтра разбуди нас, хозяюшка, затемно, - попросил Чапаев, проходя в горницу.
      - Не беспокойтесь, разбужу, - заверила Наталья Власовна.
      Василий Иванович заснул не сразу. Закинув за голову руки, он некоторое время лежал с открытыми глазами и думал о своем возвращении из Академии Генерального штаба, о встрече в Самаре с Михаилом Васильевичем Фрунзе, командующим 4-й армией, назначившим его начальником Александрово-Гайской бригады. Особенно хорошо запомнились последние слова командующего, сказавшего ему на прощание:
      "Я возлагаю на вас, товарищ Чапаев, ответственную задачу - занять станицу Сломихинскую и продолжать наступление на Лбищенск. Белоказачья уральская армия должна быть уничтожена!"
      И Фрунзе крепко и дружески пожал руку Чапаеву.
      Перед глазами Василия Ивановича отчётливо и ярко возник образ этого стойкого, закалённого большевика, соратника Ленина.
      "Вот на кого похожим надо стараться быть - на Фрунзе! Несгибаемый большевик! А какой знаток военного дела!" - подумал Василий Иванович.
      Когда квартирант уснул, Наталья Власовна взяла со стула его гимнастёрку и, выйдя на кухню, принялась внимательно её разглядывать.
      "Всё в хлопотах да в заботах время проводит, - думала хозяйка, поди, и догляду-то за ним нет".
      У воротника Власовна обнаружила на одной нитке державшийся крючок, а в другом месте - небольшую дырку. Закончив с починкой, она отнесла гимнастёрку на место и, потушив свет, полезла на печку.
      Проснулась она рано. За окнами лежал тяжёлый фиолетовый снег.
      Осторожно ступая по полу, хозяйка поставила самовар. Несколько раз входила она в горницу, но всё не решалась будить квартиранта. Он спал крепко, подложив под щёку ладонь.
      - Устал, умаялся, - прошептала Власовна и вытерла рукой глаза. Товарищ Чапаев, а товарищ Чапаев?
      - Что, утро? - спросил тот, откинув край пахнувшего нафталином одеяла, и посмотрел на окно. - Петька, поднимайся! - сказал он Исаеву, спавшему на сундуке.
      На столе азартно посвистывал самовар, но пить чай было некогда подали лошадей.
      Кутаясь в тулуп, Чапаев говорил:
      - Прощай, хозяюшка, спасибо за приют. Может быть, ещё когда увидимся!
      Кучер гикнул на коней, и сани резво покатились, поднимая искристую снежную пыль.
      ВСТРЕЧА
      Васька Ягодкин всплеснул над головой руками и вьюном пошёл по избе вприсядку.
      Фёдоров хлопал в ладоши, приговаривая:
      Ходи изба, ходи печь,
      Хозяину негде лечь...
      Скрипели, охали половицы, на полке дребезжала посуда. Бойцы не слышали, как звякнула щеколда калитки, как кто-то взбежал на крыльцо, обмёл в сенях ноги. Когда отворилась дверь, все сразу обернулись.
      В избу вошёл командир взвода Семён Кузнецов - разведчик. Не отирая красного, обветренного лица от налипшего к бровям и к редкой рыжей бородке снега, шагнул вперёд и остановился под матицей:
      - Новость, ребята, принёс! - Глаза у Кузнецова светились большой радостью.
      Пристально смотря ему в лицо, красноармейцы тоже заулыбались, а Васька не вытерпел, сказал:
      - Не томи, говори скорей!