Опять помолчав, еле слышно закончил:
      - Я уже простился с Тихоном. Теперь чего же...
      * * *
      На другой день, 21 августа, получив донесение о выходе полка имени Степана Разина в тыл неприятеля, Чапаев приказал начать атаку. Противник не подозревал о нависшей над ним смертельной опасности.
      Весь орудийный и пулемётный огонь он сосредоточил против другого чапаевского полка - Пугачёвского. Предстояла жаркая схватка.
      К Василию Ивановичу подошёл командир роты добровольцев Дёмин.
      - Разрешите доложить, товарищ начбриг, - сказал он. - Вверенная мне рота в полной боевой готовности. Красноармейцы просят вас перевести их в передовую цепь.
      Чапаев подумал и распорядился перевести роту в первую цепь на левый фланг.
      Вражеская батарея открыла ураганный огонь. Снаряды рвались один за другим. Чёрные столбы пыли и земли с багровыми прожилками высоко взлетали к ясному, погожему небу.
      Хорошо окопавшийся противник отражал атаку за атакой... Но вот наконец он был стиснут "клещами". Не замеченный врагом Разинский полк зашёл к нему в тыл и открыл стрельбу. Мятежниками овладели тревога, замешательство.
      Скоро батарея совсем умолкла. Реже стал и пулемётный огонь: часть пулемётов противник спешно снял с передовой линии и отправил их в тыл. По Таволжанке в панике метались обозы.
      А в это время пугачёвцы пошли в последнюю атаку. Позади цепей на буланом коне вихрем носился Чапаев.
      - Смелее, орлы! - кричал он, подбадривая бойцов. - Теперь врагу не устоять!
      И летел дальше, на скаку отдавая распоряжения.
      Когда начбриг проносился мимо батальона Силантьева, ему помахал винтовкой немолодой боец с пегой клочкастой бородой:
      - Василь Иваныч! Шальная пуля дура... поосторожней бы надо!
      Чапаев весело улыбнулся и с озорством сказал:
      - А меня ни одна пуля не возьмёт! Я заколдован!
      И всем стало весело. Твёрже ступала нога, и уже редко кто горбился и наклонял голову.
      Всё ближе и ближе окопы неприятеля. Находясь в это время на левом фланге, Василий Иванович спрыгнул с коня и, выхватив из ножен шашку, побежал впереди цепи новой роты добровольцев:
      - Ура, ребята!
      - Ур-ра-а! - дружно откликнулись бойцы.
      Аксёнкин уже отчётливо видел и неглубокий окоп, и перепуганных солдат с бледными лицами, когда вдруг почувствовал острую боль в плече. Продолжая бежать и стараясь не отстать от товарищей, обгонявших его, он подумал: "Неужто ранило?" - и тут же об этом забыл.
      Неожиданно впереди Аксёнкина появился Чапаев. Он как бы заслонил своей грудью молодого бойца от бежавшего навстречу ему коренастого, большеголового солдата.
      - Коли их, ребята! - закричал начбриг и взмахнул рукой.
      Блеснуло узкое лезвие шашки, и в то же мгновение коренастый солдат повалился навзничь.
      Теперь прямо на Аксёнкина бежал другой солдат, что-то визгливо, истерически крича. На исхудалом, перекошенном страхом лице его смешно топорщились аккуратные усики.
      "Что же это я? - промелькнуло у Аксёнкина в голове, и сердце заколотилось часто и громко. - Ведь он заколет... заколет меня сейчас..."
      И, отскочив в сторону, Аксёнкин размахнулся и ударил солдата. Он не видел, как тот упал, - он бросился вперёд за убегающим к селу офицером.
      Легко перемахнув пустой окоп, Аксёнкин уже догонял тяжело пыхтевшего толстяка офицера с багрово-бурой шеей, когда тот внезапно обернулся и выстрелил в него из револьвера.
      С головы бойца точно порывом ветра сбросило фуражку. Он подпрыгнул и изо всей силы ткнул штыком офицера.
      - Что? Попало? - ликующе закричал Аксёнкин, когда офицер грузно грохнулся у его ног.
      - Мишка, ты ранен! - сказал Аксёнкину пробегавший мимо длинноносый парень.
      Боец покосился на левое плечо. Весь рукав потемнел от крови. И странно: стоило ему увидеть окровавленное плечо, как внезапно почувствовал тупую боль в отяжелевшей руке.
      "Пустяки! Всё пройдёт!" - утешал себя Аксёнкин и опять понёсся за убегавшими в Таволжанку белочехами.
      * * *
      Враг был опрокинут, смят. Под вечер Пугачёвский полк во главе с Чапаевым занял село. Чапаевцы захватили четыре тяжёлых орудия, шестьдесят пулемётов и разное военное снаряжение.
      В Таволжанке не задерживались. По приказу начбрига полки двинулись дальше, по дороге в Николаевск.
      Стройными рядами проходили чапаевцы через освобождённое от интервентов село. Навстречу им из дворов выбегали женщины и девушки и наперебой кричали:
      - Хлебца на дорогу возьмите, родимые!
      - Творожку свежего!
      - Сальца кусочек... Для вас и последнее отдать не жалко!
      У околицы стояла сухонькая, сгорбленная старушка с глиняным кувшином в руках, накрытым чистой белой тряпочкой.
      Приветливо улыбаясь слезящимися, тусклыми глазами, она спрашивала проходивших мимо бойцов:
      - Как бы мне, касатики, самого главного увидеть - Чапаева, начальника?
      Старухе ответили:
      - Он, бабуся, на коне поедет. Как увидишь с усами да в папахе значит, Чапаев!
      Когда начбриг, окружённый командирами, подъезжал к околице, старушка заволновалась, метнулась к лошадям:
      - Скажите, касатики, кто тут из вас Чапаев?
      Василий Иванович подъехал к старухе, остановил коня:
      - В чём дело, бабушка?
      Старая женщина подняла голову, пристально посмотрела на Чапаева, заговорила:
      - Какой ты бравый да хороший! Испей, любезный, молочка! Утреннее, батюшка, не погнушайся... У меня сынок тоже против супостатов воюет. Может, знаешь его? Варламов Иван?
      - Нет, не знаю, - улыбнулся Чапаев, принимая от старухи холодный кувшин. - А где он служит?
      - А вот где на машинах стальных ездиют. Там и Ванечка... Не знаешь? То-то... - Старушка сокрушённо вздохнула, покачала головой: - Давненько письмеца от сыночка не было. А сердце-то не каменное, болит...
      Ещё перед вечером на небе собрались грязно-лиловые тучи. Всё меньше и меньше оставалось в вышине сияюще-голубых пятен. А с наступлением сумерек весь небосвод затянуло сплошной серой пеленой. Ночь настала глухая, тёмная.
      В полночь полки бригады подошли к деревне Пузанихе, расположенной в нескольких километрах от Николаевска. Но дальнейшее продвижение оказалось невозможным: в двух шагах ничего не было видно. Василий Иванович приказал остановиться на привал.
      Не оставляя строя, уставшие бойцы расположились на отдых. Через одну - три минуты весь лагерь погрузился в сон.
      Закончив обход дозоров, Соболев и Дёмин направлялись в лагерь. Неожиданно от дороги донеслись неторопливый топот копыт и поскрипывание колёс. Командиры прислушались.
      Шум всё нарастал. Уже не могло быть никакого сомнения в том, что по дороге движется какой-то большой обоз.
      - За мной. Осторожно, - наклонившись к Дёмину, прошептал Соболев и побежал к дороге.
      Остановившись у головной подводы, командир Разинского полка спросил, кто едет.
      Еле различимая в темноте расплывчатая фигура в повозке зашевелилась, зашумела плащом и сердито на ломаном русском языке проговорила:
      - Я есть чехословацкий полковник. Я направляюсь со своим полком в Николаевск.
      Не растерявшись, Соболев тут же встал во фронт и, козырнув, чётко доложил:
      - Господин полковник, разрешите немедленно сообщить о прибытии союзников своему полковнику, командиру добровольческого белого отряда?
      Чехословацкий полковник более мягко и вежливо ответил:
      - Пожалуйста.
      Соболев послал Дёмина в штаб и принялся весело и бойко рассказывать полковнику о мнимых победах добровольческого отряда, одержанных этим вечером над Чапаевым.
      А в это самое время Дёмин уже докладывал начбригу о противнике.
      - Верно ли ты говоришь? Уж не приснилось ли вам с Соболевым всё это? - недоверчиво спросил Чапаев командира роты.
      - Всё верно говорю, Василий Иваныч!.. Посмотри вон на дорогу. Огоньки видишь?
      Чапаев взглянул по направлению поднятой руки Дёмина. По дороге, далеко убегая вдаль, раскалёнными угольками горели сотни папирос.
      Начбриг стал отдавать приказания. Сразу всколыхнулся весь лагерь. Через четверть часа на колонну противника были наведены орудия. Рассыпавшись цепью, два батальона незаметно подкрались к подводам.
      Ничего не подозревавший, повеселевший полковник угощал Соболева папироской, когда внезапно гулко ахнул артиллерийский выстрел, и тут же послышалась короткая ружейная стрельба...
      От уничтоженного неприятельского полка к бригаде перешло много оружия, боеприпасов, обмундирования.
      На рассвете тронулись дальше.
      Чехословацкие части, занимавшие Николаевск, в панике бежали из города, едва только чапаевские полки приблизились к окраине.
      Встречаемая ликующим народом, бригада Чапаева вступила в Николаевск. Днём в городе состоялся многолюдный митинг. По предложению Чапаева Николаевск был переименован в Пугачёв.
      "Я - ЧАПАЕВ"
      Под окном стояла желтеющая рябина. Пронизывающий ветер срывал с неё мокрые, блестящие листья и уносил их куда-то в серую, туманную даль наступающего вечера. Один листик, охваченный багрянцем, ветер наклеил на оконное стекло.
      Василий Иванович часто смотрел на улицу и хмурился, досадуя на погоду. Уже третий день не переставая моросил надоевший всем дождь.
      Отодвинув от себя миску с крупной горячей картошкой, Чапаев опёрся локтями о стол, зажал между ладонями голову.
      Через некоторое время, вскинув глаза на лежавшего на печи ординарца Исаева, он спросил:
      - Чего не слезаешь? Остынет картошка, и вкуса того не будет.
      - А сам почему не ешь, Василий Иваныч? - вопросом ответил тот, уткнувшись в подушку.
      - Не хочется, - махнул рукой Чапаев, опять заглядывая в окно. - На уме совсем другое, Петька...
      Он не успел закончить - дверь широко распахнулась, и в штаб вошли, о чём-то запальчиво споря, командиры Лоскутов и Дёмин.
      Широкоплечий, грузный Лоскутов неторопливо подошёл к столу и положил перед Чапаевым помятый лист бумаги грязно-зелёного цвета.
      - Почитай-ка, Василий Иванович, о чём пишут белоказаки, - сказал он и, шагнув в сторону, взмахнул фуражкой, стряхивая с неё блестящие капельки.
      - И что за непогодь... хлещет и хлещет без устали! - проговорил зло Дёмин, тоже отряхиваясь от дождя.
      Чапаев расправил влажную листовку, наклонился над столом.
      Штаб белоказаков призывал красноармейцев переходить на сторону контрреволюционной, так называемой "народной армии".
      "Торопитесь перейти в народную армию, тем самым вы искупите свой великий грех перед господом богом, - читал Василий Иванович. - Недалёк тот час, когда мы уничтожим красную заразу, а ярого коммуниста-антихриста Чапаева, друга дьявола, проклятого Христом и матерью его пресвятой богородицей, повесим на первом попавшемся столбе".
      Скомкав в руках листовку, Василий Иванович встал, прошёлся по избе.
      - Тоже сочинители! - усмехнулся он презрительно, сверкая потемневшими глазами. - Не иначе как длинногривые монахи у белых в штабе сидят. Они, видать, только понаслышке знают, кто такие красные бойцы-чапаевцы... Вот я их проучу ужо!
      Остановившись посреди избы, Чапаев крепко взялся руками за широкий ремень, туго обхватывавший его тонкую талию, и подозвал к себе Лоскутова.
      Командир полка подошёл, выпрямился.
      - Подобрать человек сорок - пятьдесят самых смелых, - произнёс Чапаев и, взглянув на часы, добавил: - Через сорок минут отправить в разведку.
      - Есть, Василий Иваныч! - Лоскутов взял с лавки фуражку и направился к двери.
      Вдруг Василий Иванович остановил командира полка:
      - Когда подберёшь бойцов, меня вызовешь. Я сам с ними поеду.
      Лоскутов посмотрел Чапаеву в глаза:
      - Стоит ли самому тебе, Василий Иваныч? На днях наступление большое предстоит... У тебя и без того много хлопот.
      - Вот потому-то и надо знать все намерения неприятеля... А ты иди! проговорил Чапаев, направляясь к столу.
      Лоскутов ушёл.
      С печки проворно слез Исаев. Услышав о предстоящей разведке, ординарец сразу весь как-то преобразился. В нём уже ничего не осталось от скучающего парня, полдня пролежавшего на печи. Статный, подтянутый, в начищенных до блеска сапогах, Исаев подлетел к Чапаеву, на ходу пристёгивая саблю, и весело сказал:
      - Василий Иваныч, мне с Лоскутовым можно идти? А как всё будет готово, я за тобой явлюсь.
      Оглядев с ног до головы ординарца, Чапаев улыбнулся:
      - Иди!
      На землю спускались чёрные тревожные сумерки, и в штабе с каждой секундой становилось всё темнее, всё тоскливее. Порывами налетал злющий ветер, и стёкла в раме жалобно дребезжали.
      Дёмин зажёг лампу, и за окном сразу стало темно, как глухой ночью.
      - Разреши, Василий Иваныч, и мне с тобой отправиться в разведку, попросился смуглолицый Дёмин, вывёртывая фитиль.
      Василий Иванович подумал, кивнул головой:
      - Собирайся.
      Через сорок минут Чапаев подъехал к бойцам, назначенным в разведку. Некоторое время Василий Иванович молчал, пристально вглядываясь в лица чапаевцев. Потом, взмахнув рукой, громко сказал:
      - Дело, ребята, может, будет трудное... И мне нужны только смелые. Кто трусит - отходи в сторону!
      Ряды всколыхнулись. Сразу раздалось несколько голосов:
      - Мы не боимся!
      - Среди нас нет трусов!..
      В полночь отряд Чапаева находился вблизи вражеской деревни, на которую предполагалось сделать дерзкий налёт. Но когда до деревни оставалось не больше километра и Василий Иванович вполголоса отдавал последние приказания, вдруг из-за ближайшего бугра показались смутные силуэты всадников. В кромешной темноте невозможно было разглядеть, свои это или чужие.
      Исаев закричал:
      - Какого полка?
      - А вы какого? - раздалось в ответ.
      Минуты две длилась перебранка.
      - В цепь - и быть наготове, - тихо скомандовал Василий Иванович Дёмину и понёсся вперёд.
      Подъехав ближе к столпившимся на бугре всадникам, он увидел, что перед ним белоказаки. И было их, как показалось Василию Ивановичу, чуть ли не в два раза больше его отряда. Не растерявшись, Чапаев выхватил наган и закричал:
      - Я - Чапаев! Бросай оружие! Вы окружены!
      Чапаевцы кинулись на помощь своему командиру...
      Среди казаков, сдавшихся в плен, были два офицера. У офицеров обнаружили важные документы: карты, приказы, донесения.
      - Мне это как раз и надо, - сказал Василий Иванович, принимая от Исаева сумки белоказачьих офицеров.
      В Подшибаловку возвращались на рассвете. И хотя по-прежнему моросил нудный дождь и шальной ветер не утихал, у чапаевцев было бодрое, весёлое настроение.
      Подъехав к штабу, Чапаев первым спрыгнул в хлюпающую под ногами грязь. Василий Иванович поднимался на крыльцо, когда его окликнул Дёмин.
      Остановив разгорячённого коня у самого крыльца, командир протянул Чапаеву тяжёлый свёрток, перетянутый сыромятным ремнём.
      - У одного из казаков к седлу был привязан, - сказал Дёмин.
      - А что тут такое? - спросил Василий Иванович.
      Дёмин сунул руку в разодранную мешковину и вытащил несколько листов бумаги грязно-зелёного цвета:
      - Листовки... Точь-в-точь такие же, какую мы вчера с Лоскутовым тебе принесли.
      Чапаев обернулся к белоказачьим офицерам, которых вели на допрос. Окинув их сузившимися глазами, он насмешливо произнёс:
      - Ну как, господа белопогонники, кто кого забрал в плен? Вы Чапаева или вас Чапаев?
      Помолчав, он добавил, сжимая в руке эфес сабли:
      - Будет скоро вашим... большая баня!
      Посмотрев на стоявшую под окном рябину с редкими теперь листочками, на линючие облака, сумасшедше несущиеся по небу, Василий Иванович неожиданно улыбнулся:
      - А ведь дождь, Дёмин, перестаёт. По всему видно - хорошая погода установится!
      У КОСТРА
      Сентябрьские сумерки. На высоком темнеющем небе уже кое-где робко проступали первые звёздочки.
      На улицах Орловки, привольного степного села, растянувшегося километра на два, было шумно и весело.
      Усталые, но неунывающие, громко переговариваясь и шутя, бойцы располагались на отдых: распрягали коней, составляли в козлы винтовки, разжигали костры. А Серёжка Курочкин, известный гармонист, достал с воза неразлучную свою гармошку и, присев к костру, заиграл плясовую.
      У столпившихся около Курочкина чапаевцев зарябило в глазах от цветистых мехов потрёпанной гармошки... Кто-то уже лихо гикнул и пошёл вприсядку, гулко топая о землю тяжёлыми сапогами.
      Освобождённые от белогвардейской неволи крестьяне радушно зазывали в избу красноармейцев, выносили на подносах хлебы, арбузы, дыни. Нарядные голосистые девушки собирались у дворов и заводили песни.
      Чапаев, только что отправивший командующему 4-й армии донесение о разгроме противника, обходил расположившиеся на отдых части, торопил поваров с ужином, беседовал с командирами, бойцами.
      Когда Василий Иванович остановился у костра, возле которого восседал в кружке гармонист, чапаевцы ужинали.
      - Ну как, товарищи, жизнь? - спросил Чапаев, весело оглядывая красноармейцев.
      - Хороша, Василь Иваныч!
      - Жаркую задали баньку белопогонникам!
      - Садись, а то, поди, и отдохнуть всё некогда да недосуг!
      Чапаев присел в кружок. Кто-то подал ему ложку.
      - От семьи, Иван, есть какие вести? - спросил он здоровяка артиллериста.
      Загорелое, в редких оспинках лицо бойца расплылось в добродушной улыбке:
      - Есть, как же, Василь Иваныч! Все в добром здравии!
      - А сын? Ходить начал? - продолжал расспрашивать Чапаев.
      - Мишка-то? Как же, бегает!
      Чапаев повернулся к своему соседу, худому белобрысому пареньку с голубыми застенчивыми глазами.
      - Тебя, никак, ранило? - спросил он паренька, заметив на рукаве его полинявшей гимнастёрки сгусток запёкшейся крови.
      Паренёк вспыхнул, опустил глаза:
      - Это утром, в бою... пуля чуть царапнула руку.
      - На перевязке был?
      - Не-ет, не был... Да всё прошло, товарищ Чапаев! - горячо заговорил паренёк, поймав на себе недовольный взгляд Василия Ивановича. - Ей-ей, не болит!
      - А если заражение будет?.. Сейчас же отправляйся на перевязочный пункт.
      Паренёк ушёл.
      Артиллерист облизал ложку и, выразительно подмигнув в сторону Серёжки Курочкина, всё ещё трудившегося над бачком с кашей, сказал Чапаеву:
      - А у нас, Василь Иваныч, Курочкин жениться собирается.
      Чапаев еле приметно улыбнулся:
      - Что ты говоришь? Не слыхал!
      - Как же! - продолжал артиллерист. - "Как побьём, говорит, всех беляков, так и оженюсь!" В Гусихе, слышь, невеста живёт. Настасьей прозывается...
      Бойцы засмеялись. Заулыбался и Курочкин, показывая ровные, снежной белизны зубы.
      - Эх, и выдумщик же ты, Иван! - незлобно проговорил он, звучно хлопнув артиллериста ладонью по широкой спине.
      Тот собирался рассказать что-то ещё, но гармонист его перебил:
      - Подожди, балагур! У меня к Василь Иванычу вопрос имеется. Такой, знаешь ли...
      - Ну-ну, слушаю, - сказал Чапаев. Он любил Курочкина за его храбрость, весёлый нрав и неугомонную страсть к раздольным русским песням.
      Курочкин погладил ладонями колени и, щурясь от яркого пламени костра, наклонился всем туловищем в сторону Чапаева.
      - Скажи, к примеру, Василь Иваныч, - начал он неторопливо. - К примеру, значит, так... побьём это мы всех врагов - и тутошних и тех, которые из других держав нос свой суют к нам, тогда, значит...
      - А ты, я вижу, плохо слушал позавчера комиссара, - вступил в разговор артиллерист. - Как он говорил? Разобьём всю контрреволюцию и жизнь мирную начнём строить. И год от году эта наша жизнь всё светлее и радостнее будет. Комиссар так и сказал: "Этой светлой дорогой мы придём, товарищи, к коммунизму!"
      - И зачем ты меня перебиваешь! - рассердился Курочкин. - Я и без тебя про всё это могу сказать... Меня вот какой вопрос мучает... - Гармонист глянул в глаза Чапаеву и прижал к груди свои руки. - Ну-ка, рассуди, Василь Иваныч! Вот мы построим на своей земле светлую коммунистическую жизнь, а как же в других-то державах? Неужто буржуи-вампиры так и будут кровь сосать из трудового человека?.. Или как?
      Чапаев сбил на затылок папаху.
      - Нет, не бывать этому! - вдруг решительно проговорил артиллерист. Непременно и в других державах рабочие и крестьяне свергнут буржуев... Тогда уж, ребята, сообща со всеми народами коммунизм на всей земле построим! Верно, Василь Иваныч?
      Чапаев кивнул головой.
      - А скоро, Василь Иваныч? - не унимался Курочкин.
      - Что - скоро?
      - Ну, когда, значит, в других державах рабочие и крестьяне Советскую власть установят?..
      Чапаев наклонил голову, задумался. Немного погодя он негромко произнёс:
      - Вот Ленина к нам бы сюда... Он бы обо всём рассказал.
      Василий Иванович посмотрел поверх слабых язычков затухающего костра куда-то в умиротворённо тихую ночную даль.
      - Ленин, товарищи, вперёд, должно быть, лет на тыщу всё насквозь видит! - взволнованно сказал он.
      Двое или трое бойцов повернулись назад и тоже поглядели в ту сторону, куда устремил свой взгляд Чапаев, как будто поджидали: не подойдёт ли сейчас к костру Ленин?
      Несколько минут все молчали. Первым заговорил здоровяк артиллерист:
      - Лежишь это когда ночью и думаешь... обо всём думаешь... о жизни нашей. И так который раз, Василь Иваныч, за сердце возьмёт... Неужели не придётся мне при коммунизме пожить? Ведь я же за него кровь свою проливаю!
      Чапаев поднял руки и, обняв сидевших рядом с ним бойцов, задушевно сказал:
      - Доживём, товарищи! Непременно доживём! Это я вам правду говорю... Ну, само собой, постареем малость, без этого уж не обойдёшься... Так, что ли, Курочкин?
      - Верно, Василь Иваныч! - засмеялся тот и подхватил на руки гармошку: он с одного взгляда понимал Чапаева.
      Василий Иванович расправил усы, приосанился и запел звонким, приятным тенором:
      Ты не вейся, чёрный ворон,
      Над моею головой...
      Чапаевцы дружно подхватили любимую песню своего командира.
      В ДОРОГЕ
      Ветер срывал с деревьев омытые дождём листья, и они падали в грязь. Низко над землёй ползли грузные серые облака. В лощинах дымился туманец.
      Шофёр вёл машину осторожно, огибая рытвины и лужи. Брезентовый верх был весь дырявый, потому-то его и не подняли во время сборов в дорогу. Сырой, забористый ветер дышал в лицо холодом.
      На колени Чапаеву упал багровеющий лист клёна, крупный, чистый, с янтарными капельками дождя.
      Василий Иванович смотрел на лист и улыбался. Глазам его представилось: синее-синее небо, радужные нити паутины, плывущие над головой, сморённые жарой перелески, таинственные в сумерках заводи озёр с ленивыми, нагулявшими жир утками.
      Шофёр заметил улыбку Чапаева и тоже улыбнулся.
      - Хорошо... - сказал Василий Иванович и стряхнул с шинели лист.
      "А Чапай простой человек, душевный", - подумал шофёр, вглядываясь в дорогу через закапанное стекло.
      Вдали замаячил кустарник. За ним начинался крутой берег мелководной, извилистой речки.
      - До Ташлина доехали, - сказал Чапаев, переставляя уставшие от долгого сидения ноги.
      - Вот и каланча пожарная показалась. Сейчас в селе будем, подтвердил шофёр.
      Дорога пошла грязная, вязкая. Около моста - месиво из чернозёма. Шофёр взял это место с разгона. Угрожающе урча, машина выскочила на мост. Ветхие перила задрожали, и шофёру пришлось убавить скорость. До берега оставалось метра два, как вдруг затрещали доски, автомобиль накренился и стал.
      - Приехали! - Водитель выругался и стал вылезать из кабины.
      Чапаев последовал за ним.
      - Двоим не справиться, - сказал жилистый, коренастый шофёр, осмотрев передние колёса машины, застрявшие в прогнившем настиле. - Крепко засела.
      - Жди меня, я в исполком пойду, - сказал Чапаев и, приподняв полы шинели, зашагал в село. Ноги вязли в грязи, скользили, часто приходилось обходить мутные лужи.
      ...В комнатах волисполкома было сумрачно, накурено. У входа толпились, разговаривая, крестьяне, жёны бойцов.
      Василия Ивановича сразу заметили, как только он вошёл в избу. Стало необычно тихо. Шёпотом кто-то спросил:
      - Чей это, бабоньки?
      Чапаев поздоровался и пошёл в переднюю комнату:
      - Кто у вас тут председатель?
      - Я председатель. - Со скамьи поднялся немного оробевший бородатый мужчина.
      - Скажите, как вы считаете, нужен ремонт дорог в военное время?
      - Дороги у меня исправны. - Председатель в смущении теребил толстыми, короткими пальцами чистые листы бумаги, вырванные из церковной приходо-расходной книги.
      - Исправны? - переспросил Василий Иванович и прищурился. - А мост через речку? Он почему не отремонтирован?
      - Да я... приказывал починить... Башилов, народ наряжал? - обратился председатель к секретарю.
      - Наряжал. Два раза наряжал, - приподняв от бумаги голову, ответил секретарь, - народу только не было, - и опять уткнулся в бумаги.
      - Видать, ты плохой руководитель, отчёта от своих подчинённых не требуешь. - Василий Иванович строго посмотрел на председателя. - Наши войска перешли в наступление на Самару. Скоро конец придёт самарскому белогвардейскому правительству!.. Через Ташлино отправляются для армии боеприпасы и продовольствие, а ты никакого внимания дорогам! Ты что же это, а?
      Среди столпившихся в дверях комнаты мужиков послышались одобрительные возгласы. Чапаев обернулся к народу и попросил, чтобы ему помогли скатить с моста машину.
      Откуда-то появились лопаты, доски, и дружной толпой во главе с Василием Ивановичем крестьяне направились к мосту.
      Скоро дряхлый, старый автомобиль выкатили на дорогу. Шофёр завёл мотор. Василий Иванович очистил лопатой сапоги от налипшей грязи и сел в кабину. Подозвав председателя, он сказал:
      - Мост завтра же почини! И дороги исправь. Сам приеду проверю. И чтоб больше такого безобразия не повторялось! Хорошие дороги всегда нужны, а сейчас в особенности. Верно говорю, товарищи?
      - Справедливо, товарищ Чапаев!
      - Не сумлевайтесь, мы и мост починим, и дорогу тоже! - в несколько голосов загудела толпа.
      - Ну-ну, договорились! - улыбнулся Чапаев и попрощался.
      Автомобиль плавно тронулся. Вот машина свернула за угол, а крестьяне всё ещё стояли у моста, смотрели ей вслед, словно ожидали, что она вернётся.
      - Вот он, оказывается, какой, Чапаев-то! - нарушил общее молчание высокий сутулый старик, доставая из берестяной тавлинки щепоть нюхательного табаку. - Я так разумею: этому человеку любое препятствие нипочём. Он всегда правду отстоит!
      - Чего и толковать, сразу видно, головастый, - поддакнул худой, щуплый мужичишка. - А мы-то тут... проморгали. Правильно сказал Василий Иваныч - немедля надо за починку моста браться. Дорога-то эта теперь большая, военная! Нынче же надо впрягаться!
      СТЁПКА
      Осторожно приподняв край дерюги, закрывавшей окно, Стёпка с опаской посмотрел на улицу. По дороге вприпрыжку бежал пестробокий телёнок. За ним гнался вооружённый всадник на всхрапывающем, в мыле коне. Догнав телка, всадник с минуту скакал рядом, а потом, изогнувшись, отсек ему шашкой голову.
      У нового дома с жестяным петухом на крыше были раскрыты ворота. По двору бегали за обезумевшими курами солдаты. Из сеней вышел офицер, неся перед собой зелёную граммофонную трубу.
      - Мамка, а мамка? - тихо позвал Стёпка.
      На печке зашевелилась мать. На пол шлёпнулся задетый ею валенок.
      - У Максима Осина беляки кур ловят, а в избе кто-то дурным голосом вопит. Тётка Паша, кажись.
      Мать застонала, хотела что-то сказать, но закашлялась. Вздохнув, Стёпка отошёл от окна. Идти на улицу было боязно, дома же сидеть скучно.
      Достав из ящика стола засаленную тетрадь и огрызок карандаша, он задумался. Хорошо бы нарисовать, как чапаевцы всем отрядом несутся на беляков, а впереди них под красным знаменем скачет сам Василий Иванович Чапаев.
      Чапаева Стёпка знал только по рассказам односельчан. Он много раз принимался за рисование, но Чапаев выходил то очень молодым, то очень старым.
      "Нет, ничего не получится, - с горечью подумал Стёпка. - Поесть бы хоть чего-нибудь".
      Он вспомнил, что последний раз ел вчера утром. Мать размочила в кипятке несколько хлебных корок, завалявшихся в посудном шкафу, и они их тут же съели. А теперь ничего не было.
      За окном послышались лошадиный топот и громкий говор. Мальчик вздрогнул. Заглянул в окно и тут же отбежал в тёмный угол, к печке.
      В сенную дверь застучали. Мать тревожно подняла голову, спросила:
      - Стёпанька, кто там?
      - Беляки! - прошептал Стёпка.
      Затрещала дверь в сенях. На пол грохнулось что-то тяжёлое, и хриплый голос грубо выругался.
      В избу ворвались солдаты. Впереди грузно топал толстый краснолицый вахмистр с плёткой в руке. Споткнувшись о табуретку, он закричал:
      - Открыть окна!
      Юркий форсистый парень в малиновых галифе бросился к окну и сорвал дерюгу. В избе посветлело.
      - Разыскать красную ведьму! - скомандовал вахмистр, покачиваясь на коротких ногах и размахивая плёткой.
      Стёпка залез под печку. Чужие, страшные люди стащили мать на пол. Вахмистр ударил её, и она тихо, испуганно ахнула.
      Больше Стёпка ничего не видел. Уткнувшись лицом в корзину с углями, он затрясся, беззвучно заплакал, кусая себе руки...
      Солдаты облазили все углы, переломали табуретки, истоптали ногами старый, подтекавший самовар и с руганью и смехом удалились во двор.
      ...Приподняв голову, Стёпка прислушался. В избе никого не было. Стёпка осторожно вылез из-под печки и зажмурил глаза. Из сеней полз густой едучий дым, проворные языки огня жадно лизали косяки двери.
      Распахнув створки окна, он прыгнул в прохладную, сырую темноту вечера. Кумачовое пламя начинающегося пожара осветило двор. В воротах сарая, отпугивающих своим чёрным зловещим зевом, раскачивался, не касаясь ногами земли, человек.
      Шагнув к сараю, Стёпка пронзительно вскрикнул. Оцепенев от ужаса, он недолго смотрел на мать, на её босые, в кровоподтёках ноги, потом бросился бежать, не оглядываясь, к околице.
      Он спал у придорожного бугорка в жнивье. По дороге шёл старик и шепеляво распевал молитвы. Стёпка проснулся.