Исаев взглянул в задумчивое лицо Чапаева и вздохнул:
      - Вот бы нам, Василий Иванович, золото это самое!
      - Золото? - небрежно переспросил Чапаев, протискиваясь между телегами, загородившими дорогу. - А зачем это оно тебе, дорогой товарищ, понадобилось?
      - Как - зачем? - удивился Исаев. - Мы артиллерию бы такую завели... армию свою с головы до ног так одели бы... Эх, да что тут говорить!
      Около глаз Василия Ивановича вдруг собрались лучистые морщинки. Он дружелюбно сказал:
      - Философ ты у меня, Петька! Настоящий философ!
      Штаб помещался в приземистой, в четыре окна избе с красным крыльцом, разукрашенным замысловатой резьбой. У ворот толпились ординарцы и связные. Сытые кони рыли копытами землю.
      Чапаев быстро поднялся на крыльцо и, пройдя сени, вошёл, нагнув голову, в растворенную настежь дверь.
      В избе было тесно и накурено. На столах - карты, полевые сумки, краюхи хлеба, крынки из-под молока. Безумолчно трещали телефоны.
      В угловой комнате с выцветшими, кое-где ободранными обоями Василий Иванович снял папаху и бросил её через стол на подоконник.
      С его приходом командиры, перед этим до хрипоты спорившие друг с другом, притихли, а курившие виновато торопливыми движениями тушили самокрутки.
      - Все в сборе? - спросил Чапаев, всматриваясь в собравшихся на совещание. - Начнём.
      Загорелые, обветренные, в полинялых гимнастёрках, командиры сидели на лавках вокруг стола, на подоконниках, вдоль стен. Все молчали.
      Поправив на руке повязку, Василий Иванович присел за стол, морщась от боли, которая то утихала, то снова начинала беспокоить его.
      - Болеет наш Иваныч, - с сочувствием полушёпотом сказал своему соседу конный разведчик Семён Кузнецов.
      - Петька, сумку мою не видел? - крикнул Чапаев.
      Василия Ивановича сердило излишне внимательное, как ему казалось, и заботливое отношение к нему товарищей, считавших его серьёзно больным.
      Исаев принёс полевую сумку, достал карандаш и циркуль, развернул на столе карту.
      Заскрипели пододвигаемые ближе к столу скамьи. Люди усаживались плотнее друг к другу, но мест на всех не хватило, и многим пришлось стоять и через головы сидевших смотреть на стол.
      - Бой будет сильный. У противника в три раза больше нашего войск и оружия. - Чапаев окинул взглядом внимательно слушавших командиров. - И местность под Осиновкой... кругом одно поле. Белякам что! Они на возвышенности, за валом, и нас им видно как на ладони. - Он повёл карандашом по карте и замолчал, о чём-то раздумывая. - Осиновку ночью надо взять. Днём нельзя... только ночью. - Чапаев положил руку на плечо Лоскутова, рослого лобастого мужчины, недавно назначенного командиром Пугачёвского полка: - Тебе атаковать село. В помощь дам батальон пехоты полка Степана Разина и два эскадрона кавалерии. Понятно?
      Лоскутов сипловато кашлянул в кулак:
      - Понятно, всё понятно!
      - Ну, а ты, Соболев, - обратился Василий Иванович к командиру Разинского полка, сидевшему напротив Лоскутова, - навалишься на противника с тылу...
      Соболев молча кивнул головой.
      - А теперь давайте план наступления разработаем. - Чапаев вооружился циркулем и справа, возле здоровой руки, положил чистые листы бумаги.
      Командиры ещё теснее сгрудились у стола, держа наготове записные книжки.
      План разгрома белоказаков в районе Осиновки, разработанный Василием Ивановичем, был смелым и дерзким. На полк Лоскутова возлагалась задача атаковать белых в селе и привлечь внимание всех сил неприятеля. Первый артиллерийский залп Пугачёвского полка должен был служить сигналом основным силам для атаки врага с фланга и с тыла. Чапаев надеялся, что с этой трудной операцией его части справятся и победа будет за ними.
      Когда совещание было закончено, Василий Иванович сказал, устало откинувшись на спинку стула:
      - Теперь всё. К утру мы должны быть в Осиновке.
      - Не сомневайся, Василий Иванович, - отозвался Лоскутов, пощипывая короткую жёсткую бородку, - Осиновка будет наша.
      - Ну и жара, ровно в бане! - воскликнул командир эскадрона Зайцев, выходя из штаба на улицу.
      - Днём жарко, - сказал Кузнецов, расстёгивая ворот гимнастёрки, - а ночью хоть тулуп надевай... Тоже природой называется!
      - Сегодня и ночью будет жарко, - усмехнулся кто-то за спиной разведчиков.
      Когда Лоскутов и Соболев собрались ехать на передовую, Чапаев остановил их:
      - Подождите, вместе поедем.
      - Василь Иваныч, обождать бы тебе надо, - с грубоватой ласковостью сказал Соболев. - Отдохни немного, не езди. Подживёт рука...
      - Будет тебе! Маленький, что ли, я? - оборвал его Чапаев и первым направился к выходу.
      Петька помог ему сесть в седло, и они вчетвером поехали на линию фронта.
      * * *
      Жара и тряска утомили Чапаева. К вечеру у него открылась рана, и ему пришлось вернуться в село.
      - Я вас предупреждал: два-три дня вам нужен полный покой, - монотонно и скрипуче тянул полковой врач, высокий старик, перевязывая Чапаеву руку. - Покой... Ещё бинта. Так, так... Малейшее расстройство, переутомление могут вызвать обострение. Ну, вот и всё. Сейчас же ложитесь в постель.
      Сестра стала складывать в саквояж бинты, флакон с йодом, а врач пошёл мыть руки. Исаев поливал из ковша тёплой, пахнущей тиной водой на длинные костлявые пальцы врача и слушал его наставления:
      - К больному никого не пускать. Не разговаривать с ним. Это ему ве-есьма вредно.
      Проводив врача, Петька вошёл в горницу.
      Завидев ординарца, Чапаев гневно закричал:
      - Чёрт знает что! Ночью наступление, а тут... - И отвернулся к стене, рывком натянув на голову простыню.
      - Поесть, Василий Иваныч, не хочешь? С утра ведь не ел.
      Чапаев не ответил. Исаев вздохнул, захлопнул створки окна и вышел на крыльцо.
      Подкрадывались сумерки: блаженно прохладные, освежающие, прозрачно-лазоревые. Во дворе тонкими певучими струйками звенело о днище подойника парное молоко.
      И так вдруг стало отрадно на душе, что на миг-другой показалось: вся эта кровавая, кошмарная междоусобица, охватившая мир, - лишь тяжёлый дурной сон...
      Слипались глаза.
      "Я чуток посижу. Только посижу", - сказал себе Петька и мешковато опустился на ступеньку, такую домашнюю, такую привычную с детства.
      Было совсем темно, когда через открытую дверь горницы послышался голос Чапаева:
      - Петька!.. Ну где ты там, Петька!
      Исаев очнулся и, хватаясь рукой за косяк, нетвёрдо шагнул в сени.
      - Огонь бы засветил, что ли... Скука смертная, - говорил Василий Иванович, ворочаясь на кровати.
      Нашарив в кармане спички, Исаев зажёг сальную свечу. Поставив её на стол, у изголовья больного, уселся на седло возле кровати.
      Чапаев смотрел на узорный самодельный коврик на стене, Петька - на вздрагивающий подслеповато язычок свечи, и оба молчали.
      - А который час? - неожиданно встрепенулся Василий Иванович, беспокойно оглядывая тихую, тонувшую в сонливом полумраке горницу.
      - За двенадцать, должно быть, перевалило, - скучающе зевнул Исаев.
      Где-то в углу протяжно и жалобно зажужжала муха, попавшая в сети к пауку. Потом снова наступила вязкая гнетущая тишина. Лишь изредка её нарушало робкое потрескивание свечи.
      Вдруг далеко за селом раздался один, за ним другой, третий орудийные выстрелы. На секунду всё смолкло, затем опять тяжело и надсадно заохали орудия.
      - Началось, Петька! - Чапаев с силой рванулся вперёд и, застонав, упал на подушку.
      - Пошли... к Лоскутову и Соболеву кого-нибудь, - прошептал он через минуту.
      Исаев вышел, но скоро вернулся и снова сел на прежнее место у кровати Чапаева.
      - Надеешься на человека, как на себя, - медленно, как бы ощупью, заговорил Чапаев, повернувшись лицом к ординарцу. - Знаешь, поручил что сделать - сделает... А нет вот, тревожишься: вдруг какое замешательство?
      - Будет тебе, Василий Иваныч, успокойся. Соболев с Лоскутовым всё исполнят, - сказал Петька. - Они же коммунисты! И комиссары у них в полках смелые, толковые.
      Ладонью здоровой руки Чапаев прикрыл глаза.
      "Да, они, понятно, крепкие командиры, самостоятельные, - думал Чапаев. - Забыл давеча Лоскутову наказать, чтоб за Семёном Кузнецовым в оба глаза смотрел. Парень прямо сорвиголова. Всегда на рожон лезет, ему ничего не страшно... А вот Зайцев, этот молодчина. Его в самое трудное место пошли - сделает как по писаному".
      Он долго ещё вспоминал своих людей, и они возникали перед ним как живые... Всё ещё кружилась голова и звенело в ушах.
      - Петька, расскажи что-нибудь, - попросил Чапаев, посмотрев на друга. - О себе расскажи, о жизни...
      Выведенный из задумчивости, ординарец вздрогнул и растерянно улыбнулся, откидывая со лба белокурые мягкие пряди волос.
      - О чём рассказывать, Василий Иваныч? Какая у меня жизнь? - смущённо заговорил он, разводя руками. - То мальцом был, то на войну пошёл. У тебя вот сколько времени служу... По степям, по деревням как угорелые мыкаемся. А больше чего ещё... Вся она тут, жизнь-то моя, на глазах. - Исаев наклонился и снял с голенища сапога приставшую соломинку. - Друг у меня был один закадычный. Вместе без порток бегали, вместе в подпаски пошли. Товарищеский парень, просто душа... Когда революция началась, кулачьё против Советов поднялось, мы с Гришкой - его Гришкой звали - в партизаны пошли. Смелый такой был, решительный. Только раз, как к тебе в отряд переходить, сражение у нас сильное произошло. С белой бандой. Нас крупица, а их будто гороху в мешке.
      Исаев посмотрел на горевшую свечу, потянулся было к столу, чтобы снять нагар, но тут же об этом забыл.
      - Нас тогда беляки разгромили. Мало кто в живых остался, - глухо продолжал ординарец, чувствуя на себе пристальный взгляд Чапаева. - А с Гришкой беда такая приключилась... Его в начале боя в живот смертельной раной ранило...
      В этот момент распахнулась дверь, и в горницу вихрем влетел прискакавший с фронта вестовой.
      Он привёз радостную весть: бегут белоказаки из Осиновки.
      * * *
      Утро выдалось солнечное, ласковое. Ехали полем, по ржи, варварски истоптанной конницей и пехотой. Из-под ног коней вспархивали рыжие перепёлки и тут же садились где-то рядом.
      - Ну-ка, Петька, галопом! - крикнул Чапаев.
      - Василий Иванович, - рассердился ординарец, - а рука?
      Чапаев подмигнул ему и, весело гикнув, взмахнул плёткой.
      У околицы Осиновки их встречали Лоскутов и Соболев. Здоровой рукой Чапаев молча обнял Соболева и поцеловал его в запёкшиеся губы. Потом похлопал по плечу Лоскутова:
      - Хороши, люблю таких! Ну, а трофеи какие? Рассказывайте, командиры.
      - Есть и трофеи, Василий Иванович, - улыбнулся скромно Соболев. Есть. Двести пятьдесят подвод со снарядами захватили, восемь пулемётов, три орудия да с тысчонку винтовок белогвардейцы нам отказали.
      Въехали в главную улицу большого, богатого села. Тут и там пятистенники, многооконные шатровые дома, крытые железом и тёсом. Чапаев здоровался с жителями освобождённой Осиновки, отдавал распоряжения о преследовании бежавшего противника. Лишь изредка он хмурил брови и закусывал нижнюю губу: давала знать о себе больная рука.
      - Да, послушай-ка, Василий Иванович, - встрепенулся Лоскутов, молчаливо ехавший рядом с Чапаевым. - История маленькая случилась. К рассвету дело близилось. Неприятельские части уже беспорядочно бежали из Осиновки. Наши отряды с трёх сторон вступали в село. На главную улицу самыми первыми ворвались разинцы. Вдруг из-за колодца два пулемёта забили. Ребята назад. Заминка вышла. Смотрю - сзади пять верховых пробираются. Выскочили на простор - и вихрем прямо к колодцу. Я моргнуть не успел, как они пулемётчиков зарубили и ускакали в переулок. Откуда, думаю, такие смельчаки? А потом оказалось - Кузнецов Сёмка со своими ребятами. Обоз-то они захватили. Впятером.
      - Он у нас мастер на разные фокусы, - подтвердил Зайцев.
      - Ты тоже птица стреляная, - посмотрел в его сторону Чапаев. Кузнецов молодец! Снаряды нам до зарезу нужны. - Василий Иванович вдруг повернулся в сторону ординарца: - О чём задумался, философ? Может, и взаправду пошлём в Жигулёвские горы кладоискателей, а?
      Исаев взглянул на своего командира. Глаза у Чапаева были сощурены, и в них таилось добродушное лукавство.
      - Стоит ли, Василий Иваныч? - вопросом ответил Петька, тряхнул головой и от всей души рассмеялся.
      ВЗЯТИЕ НИКОЛАЕВСКА
      Повернувшись к окну спиной, грузный Лоскутов тяжело прошёлся по комнате.
      "Что предпринять? Как выйти из затруднительного положения?" - в сотый раз спрашивал себя командир Пугачёвского полка. В тягостном раздумье Лоскутов то и дело ворошил копну жёстких волос. На лбу собрались морщинки.
      Тревожили ненужные, посторонние мысли. Почему-то вспомнилось, что, с тех пор как бригада возвратилась из похода на Уральск, он ни разу не смог съездить в Селезнёвку повидаться с детишками, и сердце вдруг защемило. Как-то раз приезжала на день жена, он обещал непременно навестить детей, но так и не сдержал своего слова.
      Лоскутов вздохнул, посмотрел по сторонам.
      Комната была большая, неуютная. В раскрытые окна, выходившие на улицу, доносились ружейная перестрелка, прерывистые пулемётные очереди и пофыркивание привязанных к коновязи штабных лошадей. За тонкой тесовой перегородкой исступлённо трещал телефон. Кто-то снимал трубку и торопливо в двадцатый раз кричал охрипшим голосом:
      - "Волга" слушает! Кто вызывает?
      В окно заглянул лучик солнца. Сизый от махорочного дыма, он упал на расстеленную на столе карту, и лежавший на самом углу циркуль неожиданно ослепительно заблестел.
      Заложив за спину руки, Лоскутов подошёл к столу. Вскинул глаза на сидевших в глубоком молчании командиров. Глухо проговорил:
      - Ну, что делать будем?
      - Д-да, положеньице... - неопределённо протянул Силантьев и ещё ниже склонился над картой.
      Сидевший на подоконнике Дёмин ничего не ответил.
      А положение действительно было критическое.
      В Самаре хозяйничало белогвардейское правительство. А на юг, вниз по Волге, в направлении на Саратов и Царицын, продвигались части чехословацкого корпуса, состоявшего из военнопленных. Этих военнопленных чехов, получивших разрешение от Советского правительства выехать к себе на родину, подняли на мятеж против молодой социалистической республики английские и французские капиталисты.
      20 августа чехословацкие части заняли город Николаевск. Для Красной Армии это была большая потеря. Из Николаевска открывался прямой путь на Саратов. Советские войска оказались зажатыми в огненное кольцо.
      Николаевск необходимо было освободить во что бы то ни стало. И вот полкам бригады Чапаева, расположенным в Порубежке и Карловке, было приказано выступить через село Давыдовку и атаковать противника в лоб.
      Но как выполнить этот приказ, когда полк Лоскутова, находившийся в Порубежке, уже вёл бой с отрядом белочехов? Противник захватил переправу через Большой Иргиз и теперь настойчиво стремился ворваться в Порубежку.
      - И надо ж так случиться... Только ведь уехал Василий Иванович в отпуск на несколько дней - и вот на тебе, началась заваруха! - покачивая головой, сказал Силантьев, отрываясь от карты. - Но приказ есть приказ. Выполнять надо!
      Лоскутов насупил широкие брови.
      - Если мы начнём отход на Давыдовку, - медленно заговорил он, - чтоб атаковать противника в Николаевске... как ты думаешь, этот отряд оставит нас в покое?
      - Как бы не так! - воскликнул молчавший до того Дёмин. Высунувшись в окно, он зло плюнул.
      Внезапно Дёмин спрыгнул с подоконника и стремглав бросился к двери.
      - Василий Иванович скачет! - закричал он. - Право слово, он!
      * * *
      Чёрные лакированные крылья тарантаса, ставшие матовыми от пыли, беспрерывно дребезжали.
      От жары земля потрескалась. Дорога, сплошь покрытая выбоинами и кочками, гудела под колёсами, словно она была отлита из чугуна. Горячий попутный ветер подхватывал густую серую пыль и нёс её впереди бешеной тройки.
      С приближением к Порубежке Чапаевым овладело ещё большее нетерпение: скорее, скорее в штаб! Василий Иванович часто вставал с сиденья и, держась за костлявое плечо Исаева, восседавшего на козлах, острым взглядом впивался в несущуюся навстречу дорогу.
      - Погоняй, Петька! Погоняй! - просил он.
      Позади тарантаса скакало несколько верховых, и спину Чапаева обдавало душным дыханием уставших, потных коней.
      С реки доносилось чёткое татаканье пулемёта, приглушённые выстрелы беспорядочной стрельбы.
      - Погоняй, Петька! Погоняй! - настойчиво теребил за плечо ординарца Василий Иванович.
      Но вот и село. Промелькнули гумна с заброшенными ригами, амбар без двери, и тройка влетела в безлюдную улицу. Отчаянно закудахтали куры, ошалело разбегаясь с дороги, во дворе визгливо затявкала собака.
      Проезжали площадь, когда внимание Чапаева привлекла странная толпа, сгрудившаяся у пожарного сарая. Мелькали непокрытые головы, белые нательные рубахи, голые спины.
      - А ну-ка, заверни, - приказал Василий Иванович Исаеву.
      Лошади свернули с дороги, и тарантас мягко покатился по обожжённой солнцем траве.
      - Это что тут... что тут за цыганский табор? - строго закричал Чапаев.
      Понурив головы, перед ним стояли молодые парни - добровольцы недавно сформированной роты. На вопрос начбрига никто не проронил ни слова.
      Сощурившись, Василий Иванович помедлил, а потом не спеша заговорил:
      - А я вас, молодчики, вначале и не узнал. Смотрю издали - на бойцов не похожи. Что же, думаю, за люди?.. Каким делом, спрашиваю, занимаетесь?
      Все стояли не шелохнувшись, точно оцепенели.
      Быстрые зеленоватые глаза Чапаева прошлись по растерянным лицам. У двери пожарного сарая, позади тесно сбившихся ребят, начбриг приметил бойца, хорошо запомнившегося ещё при его записи в полк неделю назад.
      - Да тут, никак, мой приятель?.. Сам принимал в часть! - чуть улыбнулся Василий Иванович. - А ну-ка, Аксёнкин, подойди поближе, потолкуем.
      К бойцу сразу повернулись все головы, перед ним расступились, освобождая дорогу, и он медленно, как бы ощупью, приблизился к тарантасу. Это был молоденький, лет семнадцати, паренёк с едва пробившимся над губой темноватым пушком. На его полных щеках горел нежный девичий румянец.
      На вопрос Чапаева: "Расскажи-ка, товарищ боец, каким вы тут добрым делом занимаетесь?" - Аксёнкин на секунду поднял голову и посмотрел в лицо начбригу. Большие правдивые глаза паренька вдруг увлажнились, и он часто заморгал веками. Негромко, виновато сказал:
      - Такое случилось...
      Помолчав, продолжал:
      - Сам вот... теперь хоть на людей не гляди! А вышло оно так... В атаку на нас неприятель бросился, а мы... получилось, не выдержали. Бежим к мосту, а он подводами запружен. Тут уж совсем головы потеряли. Которые не только винтовки, а и одежду чуть не всю побросали... Ну и, конечно, в речку... Так объясняю, ребята?
      - Чего там, всё верно... - подавленно вздохнул конопатый длинноносый парень.
      - А помнишь, Аксёнкин, как я тебя в полк принимал? - пощипывая усы, спросил начбриг. - Что ты тогда говорил, помнишь? "Смелым буду, храбрым..." Да не один ты, - повышая голос, обратился Чапаев к остальным бойцам. - Все вы, молодцы, обещали жизни своей не жалеть в борьбе с врагами Советской власти! А теперь... а теперь, выходит, что же получилось? Меня обманули, Красную Армию опозорили?
      Аксёнкин решительно вскинул голову и подошёл к тарантасу. Он горячо и искренне проговорил:
      - Прости нас, товарищ Чапаев! Никогда больше... не допустим больше такого позора!
      Заволновались, зашумели и другие парни:
      - Не допустим!
      - Прости, товарищ Чапаев!
      Василий Иванович встал, выпрямился.
      - Одно из двух: или идите домой - трусы мне не нужны, - начбриг поднял руку и сжал её в кулак, - или вы должны стать храбрыми, смелыми красноармейцами... такими, чтобы народ о вас говорил только хорошее. И чтоб завтра же быть при оружии и по всей форме, как подобает бойцам. Выбирайте!
      Снова зашумели, дружно закричали бойцы:
      - Больше не подведём!
      - Хватит... Теперь не мы, теперь от нас будут бегать золотопогонники!
      - С лихвой искупим свою вину!
      Получив разрешение явиться в роту, парни побежали в переулок, обгоняя друг друга. Впереди всех нёсся Аксёнкин.
      Исаев тронул коней. Через несколько минут тройка остановилась у штаба.
      Навстречу Чапаеву с крыльца сбегал радостно возбуждённый Дёмин. За ним едва поспевали Лоскутов и Силантьев.
      * * *
      - Василий Иванович... вот не ждали! - взволнованно говорил Лоскутов, торопливо шагая по узкому коридору вслед за Чапаевым. - И как ты надумал приехать? А мы без тебя...
      Начбриг резко обернулся и потемневшими от негодования глазами уставился в лицо командира Пугачёвского полка:
      - Вы тут Николаевск удумали отдать, а я, по-вашему, сквозь пальцы должен смотреть?
      Вошли в комнату. Часто вытирая со лба пот, Лоскутов коротко доложил о создавшемся положении.
      Лицо Чапаева было гневное: узкие брови сошлись у переносицы, на скулах набухли желваки, но командира полка он выслушал молча, не перебивая.
      Когда Лоскутов кончил, Василий Иванович, в раздумье покрутив ус, тихо заметил:
      - По уши завязли.
      И после недолгого молчания спросил:
      - Командиром новой роты добровольцев по-прежнему этот... Коробов?
      - Коробов, - ответил Силантьев.
      - Назначаю Дёмина. Роту принять немедленно. - Чапаев посмотрел на Силантьева: - Тебе тоже сейчас же отправиться к своему батальону и готовиться к атаке. От Порубежки не отходить. Мы во что бы то ни стало должны вернуть переправу через Большой Иргиз.
      Отдав приказания, Чапаев снял шашку, пододвинул к столу табурет.
      Пока начбриг сидел над картой, сутулясь и глухо в кулак покашливая, Лоскутов стоял возле него затаив дыхание.
      - Слушай теперь, - заговорил наконец Чапаев, жестом приглашая командира полка следить за картой. - Оба полка бригады должны перейти в наступление. В решительное наступление. Противник получит удар с тыла, в самое слабое место... Надо сбить спесь этим господам!.. Твоему полку вернуть переправу. А в Карловку к Соболеву сейчас же отправим ординарца с приказом. Разинский полк через Гусиху выйдет в тыл к противнику и атакует его вместе с твоими ребятами в Таволжанке.
      Рассказав командиру Пугачёвского полка о плане предстоящей операции, Василий Иванович постучал по столу циркулем и спросил:
      - Понял?
      Помолчав, уверенно проговорил:
      - Если успешно поведём дело, можно будет и Николаевск освободить от белобандитов, и неприятеля обескровить.
      Подписав последние приказы и послав в Карловку ординарца с пакетом, Чапаев с Лоскутовым поехали к передовым цепям.
      * * *
      Пугачёвский полк занимал позицию в поле, в полукилометре от извилистого берега реки.
      Батальоны и роты вели перестрелку с неприятелем, закрепившимся у переправы, на этом берегу. С другого, правого берега, крутого и заросшего тальником, белочехи обстреливали красноармейцев из пулемётов.
      Два брата Кузнецовы, Семен и Тихон, лежали за одним бугорком. Стреляли редко - берегли патроны. Гимнастёрки на спинах братьев почернели от солёного пота, по багровым лицам сбегали мутные струйки.
      - Хотя бы солнышко, что ли, скорее закатилось, - проворчал Тихон. Эко как шпарят! Без передыху!
      Семён глубже надвинул на лоб фуражку. Облизнув потрескавшиеся губы, нехотя протянул:
      - Д-да, шпарят...
      Тихон ещё ниже опустил голову. Он застыл, не шевелясь, весь отдавшись глубокому раздумью.
      В это время Семёна окликнул сосед по левую сторону, старик Василенко. Когда Семён оглянулся, Василенко во всё лицо заулыбался:
      - Василь Иваныч прискакал!
      Весть о приезде Чапаева в несколько секунд облетела всех бойцов. Красноармейцы оглядывались, желая поскорее увидеть начбрига. Все оживились, повеселели. Стали перебрасываться словами:
      - Теперь, ребята, не тужи!
      - Узнает нынче враг, где раки зимуют!
      Руководство операцией начбриг взял на себя.
      Чапаев приказал сейчас же выдать бойцам запас патронов, обнести цепи водой.
      - Предупреждаю: все должны быть готовыми к атаке, - сказал Василий Иванович командирам.
      Встав во весь рост в тачанке, Чапаев долго разглядывал в бинокль позиции противника, намечая, куда поставить пулемёты. Посвистывая, пролетали пули, но он, казалось, ничего не замечал.
      На солнце набежало дымчатое облачко с белой пенной опушкой, и тут же из степи вдруг налетел ветер и окутал цепи чёрной пылью.
      Начбриг спрыгнул на землю и указал места, где требовалось установить пулемёты.
      Подошёл Исаев с кружкой холодной колодезной воды. Чуть улыбаясь, сказал:
      - Испить не хочешь, Василий Иванович?
      Чапаев напился и, расправляя усы указательным пальцем правой руки, зашагал. Ординарец последовал за ним.
      Прошли в первую цепь. Бойцы посторонились, уступая место, и начбриг с ординарцем легли на землю.
      Была дана команда: "К перебежке приготовиться!" И все замерли, готовые в любое мгновение вскочить, броситься вперёд. Настороженная тишина длилась секунду, другую, третью. И хотя все только и ждали короткого, отрывистого слова "перебежка", оно, казалось, прозвучало совсем неожиданно.
      - Перебежка! - закричал Чапаев, и цепь, как один человек, взметнулась, поднялась. - Бегом!
      И все бросились вперёд.
      Поддерживая левой рукой шашку, начбриг бежал вместе со всеми, то смотря прямо перед собой, то оглядываясь на цепь, ощетинившуюся штыками.
      Затарахтело несколько вражеских пулемётов.
      - Ложись!
      ...С каждой перебежкой расстояние до переправы сокращалось. Уже отчётливо были видны камыши у противоположного берега Большого Иргиза.
      Когда Семён Кузнецов осторожно приподнял голову и посмотрел прямо перед собой, у него от изумления широко открылись глаза.
      В течение дня Семён не один раз видел жаркий Иргиз, но вот почему-то лишь сейчас эта знакомая с детства мелководная, извилистая степная речушка вдруг показалась ему какой-то необыкновенной, трогательно-волнующей.
      Точно зачарованные, смотрели в тихую, небыструю речку и сонно поникшие камыши, и сургучно-глинистый крутой берег, и кустарник с сизыми обмякшими листочками, и голубеющее бездонное небо. Семён на какое-то мгновение забыл и о войне, и о пролетавших над головой пулях, и о том, что, может быть, его скоро не будет в живых.
      Вспомнились Семёну весёлые мальчишеские поездки в ночное, рыбалки на заре и многое, многое другое, такое близкое, родное.
      Внезапно что-то прожужжало, и рядом с вытянутой рукой Кузнецова взбугрилась земля.
      - Нагни голову! - услышал Семён голос Василенко, строгий и незнакомый, и тут же пришёл в себя.
      "Ведь это пуля чуть не задела меня", - пронеслось в голове у Семёна, и сознание близкой опасности сразу сковало его.
      Цепи лежали в напряжённом молчании. Перебежки кончились. Сейчас начнётся атака... И вот наконец наступило то, о чём думал каждый в эти пять минут, показавшиеся вечностью:
      - В атаку-у!.. Ур-ра-а!..
      Бойцы поднялись, выпрямились и ринулись вперёд, сотрясая воздух мощным, непрерывным "ура".
      Семён бежал в одной цепи со всеми. Как и все, он кричал "ура" и удивлялся, как это минуту назад он мог поддаться страху. Его настоящим желанием было стремление вперёд. Вперёд и вперёд! Скорее смять, сокрушить врага! О смерти, которая в любое мгновение может оборвать его жизнь, он больше не думал.
      Семён увидел Чапаева. Взмахивая шашкой, начбриг бежал на полшага впереди цепи.
      "Вот он, наш Иваныч, с нами!" - подумал Семён и, прислушиваясь к привычному, ободряющему топоту, оглянулся назад, на своих товарищей. В тот же миг на виске у брата Тихона он увидел красное расплывшееся пятнышко.
      Семён ещё не успел спросить себя: "Что с братом? Ранен?", как Тихон пошатнулся и, выронив из рук винтовку, плашмя повалился на землю.
      Несколько неприятельских солдат выскочили из окопа и кинулись назад к мосту. Красноармейские цепи ещё громче закричали "ура".
      Неприятель не выдержал, дрогнул. Бросая винтовки, солдаты лавиной устремились к переправе. На мосту солдат пытались задержать офицеры, но их смяли. В панике офицеры понеслись, гулко топая сапогами по деревянному настилу.
      Захватив переправу, Чапаев повёл полк к Таволжанке. Разведка донесла, что противник бросил навстречу Пугачёвскому полку все свои силы.
      - Нам это и нужно, - выслушав начальника разведки, сказал начбриг.
      Поздно вечером полк остановился на ночлег. После ужина, проверив выставленные дозоры, Чапаев с Лоскутовым неторопливым шагом проходили по стану. И справа и слева ещё слышались приглушённые разговоры расположившихся на отдых бойцов, негромкий смех. Совсем рядом какой-то весельчак что-то бойко распевал себе под нос.
      Легонько толкнув командира полка в бок, Василий Иванович полушёпотом проговорил:
      - Слышишь? - И тут же с упрёком добавил: - Как же это ты с такими орлами не смог неприятеля одолеть? Или нашу заповедь забыл - врага бить всегда, но самим от него никогда не бегать!
      Василия Ивановича окликнули. От сидевших кружком красноармейцев отделился высокий парень. Приветливым знакомым голосом проговорил:
      - А мы на вашу долю похлёбки оставили. Думаем, закружится Василий Иванович с делами разными... Может быть, откушаете?
      - Семён Кузнецов? - спросил начбриг.
      - Он самый! - последовал ответ.
      - Спасибо. Закусывал. - Чапаев приблизился к бойцу и положил ему на плечо руку: - У тебя, говорят, горе?
      - Брата... Тихона убили... - натужно выговорил Кузнецов.
      - Так ты как же?
      - Наказал в Гусиху. Завтра батя приедет.
      - Ну, бери отпуск... дня на два, на похороны. В бою ты отличился. Мне уж докладывали.
      После некоторого раздумья Семён вздохнул и покачал головой:
      - Не надо, Василий Иванович. В такое время... да товарищей покидать?