Мы перешли границу Каллио через час после рассвета, разметав легкие оборонительные сооружения, как солому. Провидец Тенедос нашел новый способ тайного передвижения.
      Чародеи, которых он собрал под своим началом, сотворили заклятие маскировки (если так можно выразиться), поэтому противнику казалось, будто наша армия по-прежнему находится в Энтотто.
      Другим фактором, игравшим нам на руку, было время года: никто и никогда не начинал военную кампанию на исходе осени. Это время обычно отводилось на строительство зимних квартир и строевую подготовку.
      Мы двигались быстро, и наша новая тактика доказала свои преимущества. Вместо двухнедельного перехода до реки Имру у нас ушло на это четверо суток. Мы шли форсированным маршем, оставляя позади всех, кто мог задержать нас. Сломанные повозки или выдохшиеся лошади передавались квартирьерам, подходившим с тыла. Повозки чинились или разбирались на запасные части. Что касается лошадей, то те животные, которых вылечить не удавалось, забивались на мясо. Что касается отставших солдат, то они поступали в распоряжение офицеров военной полиции, и им сообщалось, что они больше не служат в своих частях, а переводятся в бригады чернорабочих до тех пор, пока не докажут свое желание идти в бой и сражаться.
      Настало время закалять сталь.
      Оборонительные сооружения противника были расположены на расстоянии дневного перехода друг от друга.
      Мы нанесли пограничной страже сокрушительный удар, но, разумеется, остались выжившие, которым удалось бежать и поднять тревогу. Без промедления мы двинулись дальше, и к вечеру подступили к главному лагерю каллианцев.
      По сообщениям наших чародеев и разведчиков, Чардин Шер возводил мощные укрепления. Но он занимался этим не торопясь, не ожидая нашего нападения до весны, и потому укрепления были готовы лишь наполовину. В законченном виде они выглядели бы весьма грозно. Для разделения атакующих сил на отдельные группы использовались глубокие ямы, утыканные заостренными кольями. После этого противника предполагалось заводить в «зоны смерти», где магия, стрелы и копья могли бы уменьшить его количество раз в десять.
      У укреплений Чардин Шера имелось три линии обороны. Они начинались с глубоких траншей, заваленных хворостом, затруднявшим преодоление препятствия. Сразу же за первой траншеей поднималась крутая земляная стена высотой около тридцати футов. Там располагалась первая линия обороны и ее защитники. Далее шла вторая траншея, стена и ее защитники, потом третья, а наверху находился лагерь армии. Но закончена была лишь первая линия обороны, а вторая возведена наполовину, с прокопанной траншеей для третьей. Для перехода с одной линии обороны на другую имелось шесть ворот. Все они были забаррикадированы изнутри и хорошо охранялись.
      Не будучи дураком, Чардин Шер понимал, что бросил вызов всей нумантийской нации, и потому отдал приказ о полной мобилизации в Каллио. В общей сложности под его началом собралось около миллиона человек. Большинство из них, разумеется, еще проходило военную подготовку, но примерно сто пятьдесят тысяч солдат было подтянуто к границе. Против них двигалась армия численностью в двести пятьдесят тысяч нумантийцев, и еще более миллиона новобранцев собралось в главном лагере в Энтотто. Простой арифметический подсчет показывал, что намерение Чардин Шера развязать крупномасштабную войну выглядело абсурдным, но с его точки зрения, едва ли стоило опасаться воинства, которое удалось так легко заманить в ловушку и уничтожить в сражении при Имру. Пожалуй, он не без основания полагал, что Нумантия устала от косности Совета Десяти и созрела для перемен. Это действительно было так, но поражение при Имру, а затем Провидец Тенедос создали предпосылки для настоящего оздоровления нации. Чардин Шер, несомненно, надеялся снова разгромить нас, а затем переговорами или угрозами заставить Совет Десяти принять его условия.
      Даже наблюдая, как наша армия подходит к его укреплениям, каллианский премьер-министр полагал, что у него еще есть время. Если бы все шло как раньше, то в тот день мы бы заняли позиции, а затем в течение нескольких дней укрепляли их и обдумывали свою стратегию.
      Вместо этого мы атаковали следующим утром, на рассвете. Опять-таки, помогла наша новая организация: поскольку мы двигались налегке, без обоза, то были практически готовы к штурму каллианских позиций, уже обследованных разведчиками Йонга. Тенедос, его преданный адъютант Отман и генералы разработали план нашей атаки.
      Словно поддавшись на обман, мы устремились в те места, которые, по замыслу Чардин Шера, предназначались для нашего истребления. Но поскольку мы знали о его намерениях, то перед наступлением разделили нашу армию на абсолютно самостоятельные корпуса. В сущности, у нас была не единая армия, но скорее несколько армий, стремившихся к одной цели. Левым направлением командовал генерал Эрн, правым — генерал Ле Балафре, а центр возглавил сам Генерал-Провидец.
      Моя кавалерия снова осталась в резерве, но никто не сокрушался по этому поводу, зная, что кавалеристы не могут атаковать эшелонированную оборону. Нам предстояло прорываться через бреши, пробитые пехотой, и развивать успех.
      Каллианцы были изумлены, но храбро защищались, остановив наши центральные части на выходе из первой глубокой траншеи. Ведущий полк получил приказ продолжать бой, невзирая на потери, но домициус и ротные командиры были убиты, поэтому солдаты сбились в кучу, превратившись в легкую мишень для стрел и копий, пущенных со стены наверху. Среди них был Кириллос Линергес: в тот день он впервые проявил себя. Строевые командиры в Энтотто справедливо решили повысить его в звании — вокруг было слишком много необученных солдат, и старые вояки ценились на вес золота. Поэтому после короткого испытательного срока Кириллоса произвели в легаты и назначили командующим полуротой. В мирное время повышения происходят медленно и тяжело, но на войне они проливаются благоприятным дождем на смелых и удачливых.
      Линергес крикнул солдатам, толпившимся за его спиной, чтобы те вырывали из земли каллианские колья и делали из них связки по нескольку штук. Затем, подняв упавшее знамя полка и высоко держа его, он выбрался из траншеи, встал прямо под стеной, не обращая внимания на град стрел, сыплющихся сверху, и закричал:
      — Те, кто не боится умереть... в атаку!
      Выживших солдат оказалось достаточно, чтобы подняться вверх по грязной земляной стене, отбиваясь от пик и мечей оборонявшихся, и обрушиться на каллианцев с яростью бушующего урагана. Вскоре первая линия каллианской обороны представляла собой кровавую бойню.
      Затем связки из кольев были брошены на крутые земляные стены, и солдаты других полков полезли вверх сплошным потоком. Защитники стены дрогнули. В следующее мгновение пехотинцы Ле Балафре прорвали оборону справа; еще через несколько минут левое крыло последовало их примеру, и первая стена оказалась в наших руках.
      Мостки из связанных кольев перебрасывались через траншеи, пока пехотинцы уничтожали баррикады и раскрывали ворота. И вот, наконец, зазвучали рожки, призывающие кавалерию.
      Мы рысью двинулись вперед — длинная колонна всадников, устремившаяся навстречу дыму и грохоту сражения. Некоторые полки вошли в ворота, другие обходили с флангов само поле боя.
      Армия Чардин Шера была обречена, но она продержалась достаточно долго, чтобы он сам и офицеры его штаба успели бежать на юго-восток, в центр провинции. Домициус Петре послал своих уланов в погоню, но каллианец как сквозь землю провалился, и после двухчасового преследования пришлось скрепя сердце повернуть обратно.
      Остальная часть нашей армии хлынула во вражеский лагерь. Мы несли с собой пылающие факелы, поджигая все, что могло гореть. Кавалеристы срезали растяжки палаток, галопом проносясь мимо. Те, кто имел мужество противостоять нам, были насажены на пики или изрублены на куски. Каллианцы бросили оружие; мы услышали мольбы о пощаде и увидели самодельные белые флаги.
      Начался настоящий кошмар войны. Я уже говорил о крови умирающих, об ужасных ранах. Столь же печальная судьба постигала бедных животных, лошадей и мулов, у которых не было причин воевать... однако они страдали и умирали вместе со своими хозяевами. Но настоящие зверства начались, когда солдаты ворвались в лагерь противника. Там было вино и женщины. Хотели они того или нет, в ту ночь они нашли новых хозяев. Мужчины и юноши, еще недавно гордые и свободные, превратились в рабов или расстались с жизнью в безумии общей резни.
      Люди, всего лишь час назад проявившие себя храбрейшими из героев, теперь творили самые ужасные злодеяния, и все это оправдывалось «правом победителя». Война всегда и будет такой, но как бы мне хотелось, чтобы те, кто громче всех призывает к кровопролитию, прошли сквозь огонь вместе с солдатами и услышали предсмертные крики погибающих людей!
      Зрелище было чудовищным... Но оно меркнет по сравнению с тем, что я видел в других сражениях, других войнах.
      Офицеры позволили своим подчиненным гулять до полуночи, а затем наиболее трезвые сержанты решили прекратить грабеж. Иногда было достаточно слова, иногда удара кулаком, а в некоторых случаях приходилось даже обнажать меч.
      Нашим пленникам еще повезло, что нумантийские командиры вовсю гнали армию, чтобы поскорее ринуться в бой: вскоре победители совершенно обессилели и наступила тишина, прерываемая лишь стонами раненых и плачем изнасилованных.
      На рассвете армия начала строиться. Но некоторые подразделения, в том числе и тринадцать элитных полков, не принимавшие участия в грабежах, были готовы к броску. Если бы мы воевали в старой манере, то сейчас отошли бы к границе и послали гонцов к Чардин Шеру, чтобы убедиться, усвоил ли он полученный урок.
      Но Тенедос воевал по-новому, и поэтому к полудню вся армия снова двинулась на восток, имея одну, главную цель.
      Чардин Шер.
      Мы уничтожали всех, кто пытался остановить нас.
      Легкая кавалерия двигалась впереди, выполняя роль разведки. Рядом с командующими кавалерийских полков ехали чародеи; через определенные промежутки времени они пользовались своим даром, выслеживая врага.
      За легкой кавалерией двигалась новая конная пехота — драгуны на мулах. В поддержку им было придано несколько частей тяжелой кавалерии. Затем шли полки Йонга и остальная армия. Среди них был и недавно назначенный домициус Кириллос Линергес. Благодаря стремительности нашей атаки мы не понесли больших потерь, но все же на поле боя осталось много убитых и раненых, в их числе и командиров. Линергес удостоился наиболее стремительного повышения.
      Мы шли по богатой сельской местности как стая саранчи, грабя и уничтожая все на своем пути. Как и предсказывал Тенедос, Совет Десяти мог быть доволен нашим способом ведения войны. Никейские сокровища оставались в целости и сохранности, а мы питались скотом, дичью и зимними запасами каллианцев, а также забирали лошадей из их конюшен. Их лидер развязал эту гражданскую войну, и поэтому им приходилось оплачивать ее цену.
      Обычно на исходе осени наступали сильные холода, но сейчас стояла на удивление мягкая погода, поэтому большую часть времени я носил под доспехами лишь легкую куртку, а по ночам радовался теплу моего мехового спального мешка. Временами мне казалось, что Сайонджи, богиня Тенедоса, действительно благоволит ему и задерживает приход зимы.
      Каллио — прекрасная страна. Там нет великих рек, грандиозных каньонов и горных кряжей — по большей части это пологие зеленые равнины с островками лесов, которые идеально подходят для фермерства или разведения лошадей. Ее жители не знали, что такое война, и потому были такими же холеными и упитанными, как и их скот.
      Стоны, плач и проклятья вознеслись к небесам, когда налетчики Йонга двинулись по захваченным территориям. Каждый отряд сопровождали повозки фуражиров. Армия на марше питалась хорошо, и дни понемногу переходили в недели.
      По распоряжению Тенедоса на каждой ферме следовало оставлять достаточно припасов, чтобы ее обитатели могли пережить зиму, но боюсь, этот приказ почти никем не выполнялся. Любое сопротивление подавлялось огнем и мечом, и продвижение нумантийской армии было отмечено столбами дыма, поднимавшимися к небу. Часто мы оставляли за собой не только руины, но и погребальные костры: то были фермеры, решившие сражаться за содержимое своих подвалов и амбаров.
      Мы двигались так быстро, что каллианцы выглядели совершенно ошарашенными нашей скоростью. На скаку мы встретились лишь с несколькими разрозненными частями противника. Их сопротивление было коротким: засада, залп лучников и поспешное бегство. Правда, несколько раз отдельные храбрецы собирали партизанские отряды, которые сражались отчаянно, подчас до последнего человека. Их мужество было достойно восхищения, но восхищение не подразумевало милосердия.
      Иногда вражеская оборона подкреплялась действием местных чародеев, но как фермерское ополчение не могло сравниться с закаленными бойцами Йонга или моей кавалерией, так и замысел провинциального колдуна без труда разгадывался и обращался против него одним из магов Тенедоса.
      Вскоре стали распространяться слухи, что сопротивление нумантийцам смерти подобно. Наилучшим способом остаться в живых было бегство либо капитуляция и сотрудничество с победителями.
      Это звучит жестоко, но, как говорил Тенедос, «наилучший и самый чистый способ войны — это тотальная война. Начинайте ее быстро, заканчивайте еще быстрее; тогда вам придется оплакать меньше смертей и претерпеть меньше лишений».
      В те дни не было сражений, заслуживающих такого названия, — в основном мелкие стычки — но каждый день войны приносил нашим полуобученным рекрутам больше опыта и прибавлял уверенности в себе.
      Читателю может показаться, что наша кавалерия — это как на подбор бравые всадники, скачущие по Каллио в сияющих доспехах, на ухоженных лошадях. Позвольте мне для примера описать один кавалерийский эскадрон.
      Его численность составляла примерно семьдесят человек — гораздо меньше, чем полагалось по старому уставу. Лошади, хотя и разжиревшие от зерна, получали недостаточный уход. Их попоны разлохматились, гривы были грязными и спутанными. Одежда уланов выглядела потрепанной и засаленной; довольно часто попадались штатские наряды или даже вражеские мундиры. Из-под одежды кое-где выглядывали окровавленные повязки. Шлемы были пристегнуты к седлам, а не надеты на головы: в них хранились яйца или сушеные фрукты. Из скаток выглядывали горлышки бутылок, а с седел свисали тушки кур или гусей. Сумы распирало от награбленного добра, которое можно было везти с собой и выменивать по пути на блестящие безделушки.
      От обычных мародеров этих солдат отличало превосходное, всегда готовое к бою оружие, и их постоянно настороженные взгляды. Богам следовало бы смилостивиться над теми, кто пытался противостоять моим кавалеристам... но этого не произошло.
 
       "Мой драгоценный Дамастес,
       Вчера вечером наш ребенок — а это был мальчик — умер после преждевременных родов. Акушерка сделала что могла, призвав на помощь лучших хирургов и чародеев, но тщетно.
       Как бы мне хотелось, чтобы ты был здесь! Наверное, тогда бы этого не случилось. Наверное, мое беспокойство за тебя повредило нашему мальчику.
       Теперь я буду оплакивать его в одиночестве. Я буду плакать за тебя, за себя и за него.
       Мне так жаль! Клянусь тебе, я все делала правильно, до последней минуты. Может быть, какой-то мой поступок прогневил богов? Я не знаю, но не могу молиться, не могу просить прощения.
       Мир опустел для меня.
       Маран".
 
      Мир опустел и для меня. Я не знал, что делать. Видимо, новость дошла до Тенедоса: он подъехал ко мне и выразил свои соболезнования. Надеюсь, мне удалось связно ответить ему.
      Я написал ответное письмо, пытаясь утешить Маран. Я заверял, что такие вещи случались и раньше, что наш ребенок вернулся к Колесу, где все хорошо и просто.
      На самом деле я ни на секунду не верил этому.
      Мне хотелось передать мои обязанности кому-то другому, уехать в Никею и вернуться к Маран, но это было невозможно. Я не мог позволить этой трагедии повлиять на меня: многие тысячи людей, также имеющие жен и детей, зависели от моей способности ясно думать и принимать верные решения.
      Откуда-то явился священник. Он попытался предложить мне попробовать найти утешение в молитве, но, увидев выражение моего лица, тут же убрался вон.
      Я вышел из лагеря, не обращая внимания на предостерегающие окрики часовых, встал посреди поля и поднял голову к небесам, где вроде бы обитают боги.
      Я от души желал, чтобы они, все вместе и каждый в отдельности, были разорваны демонами и ощутили хотя бы частицу мучений Маран и моей собственной боли.
      Потом я наглухо закрыл свою душу и приветствовал кровавые поля войны.
 
      Приехал вестовой от домициуса Петре с просьбой о встрече с ним. У меня не было времени, но Петре командовал 17-м Уланским полком, поэтому я согласился.
      Полк стоял лагерем близ развалин деревушки, обитатели которой либо пытались сопротивляться, либо сами подожгли дома при приближении неприятеля. Петре с мрачным видом отсалютовал мне.
      — Прошу прощения, генерал, но я подумал, что вам нужно знать о случившемся. Один из моих уланов, сержант, признан виновным в изнасиловании.
      — Какое отношение это имеет ко мне? — сухо спросил я. Хотя я пытался следить за собой, горе сделало меня вспыльчивым и способным на гораздо более опрометчивые выходки, чем обычно позволял мой симабуанский темперамент.
      — Этого сержанта зовут Варваро, сэр, — пояснил Петре. — Он был с вами при отступлении из Кейта.
      Я вспомнил искусного скалолаза родом с северных гор на границе Дары и Каллио, храброго добровольца, который спускался следом за Йонгом, когда мы прошли по хребту и напали с тыла на засаду хиллменов.
      — Спасибо, что сообщил мне, — сказал я. — Вызови его.
      Через несколько минут Варваро предстал передо мной под охраной двух вооруженных уоррент-офицеров. Он взглянул на меня и опустил глаза.
      — Что произошло? — спросил я у Петре.
      — Согласно показаниям командира его колонны, сержант Варваро командовал передовой разведгруппой. Они вошли в сельский дом на окраине маленькой деревушки. Там они нашли эту женщину... то есть, девочку — ей нет еще и пятнадцати лет.
      Один из людей сержанта сказал, что девочка дрожала от страха, но улыбнулась сержанту. Он приказал своим подчиненным выйти из дома и проверить близлежащие амбары. Они запротестовали, но он настоял на своем, поэтому им пришлось подчиниться.
      Через несколько минут они услышали крики и прибежали обратно. Девушка лежала на полу, обнаженная и стонущая, а сержант застегивал бриджи.
      — В каком она сейчас находится состоянии?
      Домициус Петре пожал плечами.
      — Не могу сказать. Капитан Дэнгом нашел знахарку в другой деревне, и мы отвели девочку туда. Знахарка уверяет, что она поправится.
      — Это правда, Варваро? — спросил я.
      — Сэр, я подумал... сэр, эта сучка сама напросилась, — ответил он, не поднимая головы. — Она вела меня к этому.
      — Какая разница? «Нет» означает «нет». Смотрите на меня, сержант!
      Варваро неохотно поднял голову и встретился со мной взглядом.
      — Вы имеете что-нибудь сказать в свое оправдание?
      Наступила долгая пауза.
      — Нет, сэр, — пробормотал сержант. — Пожалуй, что нет. Но... у меня не было ни одной бабы с тех пор, как мы уехали из Никеи, а это затуманивает разум.
      — Ты знаешь, какое наказание следует за изнасилование, — твердо сказал я. — Здешние жители тоже нумантийцы, хотя и присягали на верность Чардин Шеру. Твоя обязанность как солдата... как уоррент-офицера — защищать невинных, а не насиловать их.
      — Да, сэр. Но... прошу вас, сэр, — в его глазах был нескрываемый ужас. Я выдержал его взгляд, и он снова опустил голову.
      — Все в порядке, домициус Петре. Выполняйте приговор!
      — Слушаюсь, сэр.
      Час спустя те части полка, которые можно было собрать, выстроились перед высоким дубом, чьи обнаженные ветви угрожающе чернели на фоне серого осеннего неба. Вывели Варваро со связанными за спиной руками. Он увидел свисающую петлю и заплакал. Его пришлось вести под руки.
      Петлю накинули ему на шею, несмотря на попытки уклониться, надели капюшон на голову и посадили на лошадь. Один из сержантов щелкнул кнутом по крупу животного. Лошадь заржала, шарахнулась в сторону, и Варваро вылетел из седла. Его ноги болтались в воздухе; он извивался всем телом, медленно погибая от удушья. Несмотря на запрет, один из сержантов бросился вперед, рванул его за ноги, и я услышал хруст ломающихся шейных позвонков.
      Жестокая смерть по жестоким законам жестокой войны.
      Обратно в свою штаб-квартиру я ехал в молчании, и Карьян, ехавший следом за мной, тоже не проронил ни слова.
      Через несколько дней по армии распространился один забавный слух.
      Разведчики остановили карету, судя по виду, явно принадлежавшую человеку из высшего общества. В карете находилась очень красивая молодая женщина и несколько сундуков с одеждой и украшениями.
      Женщина заявила, что ее зовут Сикри Джабнил — да, та самая Сикри Джабнил! — и она требует, чтобы ее немедленно препроводили в штаб Провидца-Генерала. Никто из солдат не слышал о ней, но офицер на всякий случай решил удовлетворить ее требование. После тщательного обыска, вызвавшего возмущенные крики, ее провели через посты охраны и в конечном итоге доставили на командный пункт Провидца Тенедоса.
      Ее неоднократно спрашивали, чего она хочет от командующего, но она отвечала, что эти сведения предназначаются только для ушей Провидца.
      Полагаю, в Тенедосе проснулось любопытство — эта женщина была и, насколько мне известно, по-прежнему является весьма привлекательной особой. Кроме того, после неудачи с письмом от ландграфа Малебранша, он выставил все мыслимые магические заслоны от шпионов и убийц Чардин Шера.
      Я не знаю, кто подслушивал их разговор, хотя мне очень хотелось бы узнать. Тенедос так и не рассказал мне об этом инциденте, Сикри тем более, а капитан Отман никогда ничего не говорил о своей личной жизни. Тем не менее, чье-то ухо оказалось в тот вечер достаточно близко к тенту палатки командующего.