Портал, ведущий в университет, украшали ухмыляющиеся горгульи. Сафар содрогнулся, проходя мимо них.
      — Опасности нет, — сказал с плеча Гундара. — Это всего лишь камень.
      Сафар не нуждался в этом успокоении. Он и сам прекрасно знал, что горгульи представляли собой лишь безжизненные символы стражей, отгоняющих злых духов. И все же, даже по прошествии двух лет ежедневного лицезрения этих каменных морд, он не мог спокойно проходить мимо.
      Сразу за порталом находился большой внутренний двор с каменными ступенями, ведущими к алтарю. Именно тут практиковались студенты в кровавых жертвоприношениях богам. Животное выводилось из деревянной клетки слева от алтаря. При этом, во избежание ненужных осложнений, животное опаивалось наркотиками. Для грязной работы — перерезания горла — жрец выбирал какого-нибудь юношу. Остальные собирали выливающуюся кровь. Затем, пока туша разделывалась, возносились молитвы, и потом кровь и мясо сжигались в священных урнах, к вящей славе богов. Сафар всегда чувствовал себя неуютно на этих кровавых жертвоприношениях, и чем больше он узнавал, тем меньше считал их столь уж необходимыми. К тому же он заметил, что лучшие куски мяса откладывались в сторону — для Умурхана и других жрецов, что вряд ли радовало божество.
      Проходя мимо алтаря, он увидел пятерых прислужников, очищающих место после недавнего жертвоприношения. Подоткнув мантии, прислужники, стоя на четвереньках, отдраивали ступени потрепанными щетками.
      Сафар припомнил время, когда эта грязная работа была его единственной и непременной обязанностью.
      Проходя мимо занятых работой юношей, он вспомнил и ту минуту, когда впервые встретился с Умурханом.
 
 
      Стоял безотрадный зимний день с облаками того же пепельного цвета, что и алтарные камни. Сафар потерял счет неделям, проведенным в согбенном состоянии за отдраиванием ступеней и алтарной возвышенности. Холод был такой, что, как только он, окунув в ведро щетку, вынимал ее, поверхность воды схватывалась корочкой льда.
      Каждое утро, приходя за заданием к жрецу, он спрашивал, когда же ему будет позволено ходить на уроки. Ответ звучал один и тот же:
      — К концу года. Попозже. Работай. Работай. Как только появится свободное место… свободное место… Я дам тебе знать. Дам знать.
      И Сафар вынужден был говорить:
      — Да, праведник, — именно тем сокрушенным тоном, которому обучал его Губадан, перед тем как он покинул Киранию. Но длившееся изо дня в день несчастье делало его нетерпеливым. Ведь он прибыл в Валарию за знаниями, а не затем, чтобы скрести полы. Более того, за обучение Коралин платил большие деньги. И Сафар хотел быть студентом, а не рабом.
      В тот особый день терпение достигло предела, и Сафар уже подумывал, не собрать ли пожитки и не убраться ли восвояси, послав Валарию в преисподнюю. Он как раз принялся подниматься с колен, когда услыхал какой-то шум.
      Во внутренний двор влетел жрец-повторятель, окруженный другими жрецами и большой толпой прислужников из школы магов Валарии. Группа элиты, числом чуть менее сотни. Считалось, что у этих студентов особый талант, располагающий к интенсивным занятиям магией. Сафар так высоко не метил. В то время его желания не распространялись далее присоединения к основной массе студентов, занятых общеобразовательными предметами. Но, оглядев эту группу, увидев их взгляды превосходства и ощутив слабое жужжание их магии, он почувствовал минутный припадок зависти. Но справился с эмоциями, подхватил ведро и отошел в дальний угол, чтобы оттуда понаблюдать, оставаясь незамеченным.
      Из перешептываний прислужников он понял, что некий важный человек обратился к Умурхану с просьбой оказать помощь. Судя по всему, этот человек совершил нечто незаконное — то ли нарушил супружескую верность, то ли убил раба. И теперь хотел жертвоприношениями заслужить прощение богов. Но хотел совершить обряд без лишней огласки. При этом он внес большую сумму на нужды храма. Сафар из слов прислужников понял, что после обряда очищения всем студентам заплатят за то, чтобы они хранили молчание.
      Услышав это, Сафар вообще забился за колонну, увитую толстыми лозами.
      Минуту спустя грянули цимбалы, и во внутренний двор вошли два человека в сопровождении мальчиков, которые устилали их путь лепестками цветов и размахивали горшками с дымящими благовониями, услаждающими воздух для дыхания этих двух. Не было сомнения, что один из них — в развевающейся мантии мастера-мага — Умурхан. Даже будучи слепым, Сафар ощутил бы его присутствие по атмосфере, внезапно сгустившейся из-за обилия магии. Но Сафара поджидал еще один сюрприз. Поскольку богато разодетый и увешанный драгоценностями человек, вышагивающий рядом с Умурханом, был не кто иной, как лорд Музин. Хотя Сафара лично и не представляли лорду Музину, но этот король торговцев однажды проезжал по улице в роскошной карете, влекомой четверкой одинаково прекрасных черных лошадей, и Сафару его показали. Лицо Музина напоминало молоток, повернутый вверх рукоятью. Длинное и узкое, оно на подбородке раздваивалось.
      Когда эти два человека вошли на возвышение и приблизились к алтарю Рибьяна, короля богов, божества, создавшего всех живущих из священной глины, Умурхан и двое дюжих малых в чисто-белых мантиях помогли с осторожностью встать Музину на колени перед каменным изваянием этого божества с милостивым выражением лица.
      Умурхан повернулся к прислужникам, свирепо сверкая глазами из-под разлетающихся бровей.
      — Братья, — сказал он, — мы собрались здесь сегодня, чтобы помочь хорошему человеку, доброму человеку, волею несчастливо сложившихся обстоятельств оступившемуся на безупречно чистой тропе, по которой он шел всю свою жизнь. Мы здесь не для того, чтобы судить его, ибо кто из нас сможет осудить человека, широко известного чистотой помыслов и щедрой благотворительностью? Этот человек пришел ко мне с открытым сердцем, испытывая душевные муки. Он согрешил, но кто из нас без греха? Так не судите же его. А вместо этого попросим великого и милосердного бога Рибьяна, отца нашего, сжалиться над бедным смертным и простить его за те прегрешения, которые судьбою уготовано ему было совершить.
      — И сегодня я прошу вас, братья мои по духу, присоединиться ко мне всей душою в этой милосердной миссии. Этот человек, стоящий перед вами коленопреклоненно, заслуживает нашей помощи, и это большая честь для университета и храма способствовать ему в столь деликатном деле.
      Пока Умурхан говорил, двое малых в белом бережно сняли тунику с Музина, представив всем на обозрение розовое упитанное тело богача. Затем они сняли с поясов небольшие хлыстики.
      — Кто-нибудь возражает? — спросил Умурхан. — Или, может быть, кто-то из присутствующих не расположен от всего сердца помочь этому человеку? Если так, то я покорно прошу такого просто покинуть нашу компанию. И не надо долго размышлять над этим решением. Мы поймем, что вами руководила совесть.
      Умурхан обвел толпу свирепым взглядом, но никто не шелохнулся.
      Он кивнул и сказал:
      — Тем лучше, братья. Боги да благословят вас за это.
      Сафар услыхал, как кто-то пробормотал себе под нос:
      — Да благословят они мой счет в таверне, хозяин.
      Послышались смешки, смолкшие по сигналу Умурхана, призывающего всех встать на колени. Прислужники как один рухнули на землю, низко склонив головы.
      Умурхан провозгласил:
      — Да начнется церемония благословения.
      Откуда-то понеслись звуки лютни, колокольчиков и барабанов. Жрецы запевали, ведя прислужников от псалма к псалму, взывая к вниманию Рибьяна.
      Первым звучал знаменитый псалом Умурхана «Вечерняя молитва», которую каждый слышал по вечерам.
 
Мы, жители Валарии, люди добрые и благочестивые.
Благословенны, благословенны.
Наши женщины целомудренны,
Наши дети почтительны.
Благословенны, благословенны…
 
      Под напевы собравшихся малые в белых мантиях нежно похлестывали Музина по спине. Музин завывал, как под жестокими пытками, полагая, что чем громче вопит, чем мучительнее крики, тем сильнее заблуждение бога Рибьяна относительно происходящего наказания.
      Наконец Музин издал самый ужасающий вопль и рухнул на пол. Его «палачи» проворно принялись ухаживать за спиной, на которой не осталось и пятнышка, обмазывая успокаивающими мазями, целуя его и приговаривая на ухо слова сочувствия. Когда Музин решил, что уже можно подниматься, он встал, изображая боль и пошатываясь. Слезы текли по его длинному лицу, изображавшему блаженную улыбку того, кто вновь обрел Свет. Ему помогли надеть тунику, дали чашку спиртного. Музин сделал добрый глоток, вытер глаза и запел вместе с остальными.
      Сафару уже изрядно наскучил этот фарс, и он посматривал, как бы потихоньку отползти отсюда, не будучи замеченным. В этот момент звякнула железная дверца клетки, и Сафар повернул голову назад, посмотреть, какое несчастное животное приносится Музином в жертву всепрощающему богу Рибьяну.
      С удивлением увидел он старую львицу, которую вывели на хрупкой серебряной цепи. «Должно быть, Музин совершил действительно нечто ужасное», — подумал Сафар. Он уже давно обретался в храме и знал, что лев — самое дорогое и редкое животное. Сафар решил, что, должно быть, произошло убийство, и даже, вероятно, не раба.
      Он внимательно вглядывался в огромную львицу ростом почти с ведущего ее малого. От наркотиков она чуть не спала, так что глаза на огромной морде казались лишь щелочками. Несмотря на устрашающие размеры, львица напомнила Сафару, у которого защемило сердце, их домашнего кота в Кирании, где тот бродил по хлевам, отлавливая грызунов. Кот частенько сиживал у него на коленях, умываясь и утешая хозяина в его мальчишеских несчастьях.
      И тут он увидел обвисшее брюхо, набухшие соски львицы и понял, что она недавно рожала. Наверное, даже находясь под влиянием наркотиков, — подумал он, — она мучительно переживает за своих львят».
      Умурхан подал знак, и песнопения смолкли. Он повернулся к алтарю, говоря:
      — О Рибьян, милостивый повелитель всех нас, сжалься над этим несчастным смертным, стоящим перед тобой. Прости его прегрешения. Прими этот скромный дар. И позволь ему вновь обрести безмятежный сон.
      Умурхан махнул рукой, и один из парней подвел Музина к львице. Он протянул торговцу большой нож для жертвоприношений. Подошли другие прислужники с искусно украшенными кувшинами для сбора крови. Музин осторожно ухватил львицу за загривок. Та, похоже, не поняла, что происходит. Музин резанул ножом по ее горлу. Из разреза потекла кровь, но столь слабой струйкой, что стало ясно — взволнованный Музин не смог нанести удар сильнее, чтобы разом прекратить мучения львицы.
      Музин сделал еще одну попытку, и на этот раз ему твердой рукой помог один из прислужников, чтобы дело было сделано соответствующим образом. Львица взвыла, а кровь хлынула в кувшины.
      Животное осело на землю.
      Все повеселели и, вскочив на ноги, стали восхвалять Рибьяна и приветствовать возвращение грешного Музина к пастве. Музин, сопровождаемый Умурханом, шагнул вперед, принимая поздравления прислужников. Позади трое в белых мантиях разделывали львицу, готовясь к следующему этапу церемонии.
      Но тут сквозь весь этот гам прорвался сердцеостанавливающий рык, и все вскинули головы, таращась на полуосвежеванную тушу.
      Воздух над мертвым зверем стал пронзительно-красным, и все разинули рты, увидев, как появился призрак львицы. Фантом хлестал хвостом по бокам, скалил длинные желтые клыки и ревел от ненависти.
      Лев-призрак прыгнул вперед, и всеобщее оцепенение сменилось паникой. Послышались вопли, и толпа бросилась врассыпную, ища укрытия, сбиваясь в кучу в узком проходе.
      Сафар, оставшийся в укромном месте, видел, что, несмотря на всеобщую истерию, дюжина жрецов и прислужников быстро окружили Умурхана и Музина и увели их в безопасное место через маленькую дверцу с краю алтаря.
      Между тем призрачная кошка врезалась в массу бегущих. Полупрозрачные когти нанесли первые удары. Во все стороны брызнула кровь, разнеслись крики раненых. Затем она кого-то повалила, а остальные в это время пробивались через выходы и лезли на стены.
      Лев-призрак, ухватив жертву за плечо, размахивал ею взад и вперед. Попавшийся юноша был еще жив и вопил так, что сердце разрывалось от жалости.
      Внезапно словно невидимая рука вытолкнула Сафара из его укрытия. Он медленно двинулся к ревущей львице, одной частью своего существа трепеща от страха, а другой обращаясь к душе призрачной матери, испытывающей только ей известную муку и тоску по недавно родившимся львятам.
      Призрак увидел его и выпустил вопящего прислужника. Львица зарычала и двинулась к Сафару, клацая выпущенными когтями по камням. Сафар же продолжал медленно и размеренно идти ей навстречу. Он вытянул правую руку, широко расставив три пальца в универсальном жесте мага, творящего заклинание.
      Тихо и ровно он заговорил:
      — Мне жаль видеть тебя здесь, призрачная мать. Это жуткое место для призрака. Здесь столько крови. И так мало жалости. У тебя пропадет от этого молоко, и львята останутся голодными.
      Призрак львицы продолжал двигаться, вытаращив глаза, раскрыв пасть и пуская слюну. Сафар также продолжал сокращать дистанцию, не умолкая ни на секунду.
      — Злой человек сделал так, призрачная мать, — сказал он. — Злые люди поймали тебя и умертвили твоих львят. И привезли тебя на это место, чтобы ты умерла. Но виновных в этом дворе нет, призрачная мать. Здесь лишь человеческие щенки. Щенки мужского рода, призрачная мать. И это твой долг проследить, чтобы человеческим щенкам никто не причинил вреда.
      Движущийся призрак заворчал, но уже с меньшей яростью. Еще несколько шагов, и эти двое встретились и остановились.
      Сафар собрал всю волю в кулак, когда львица, вместо того чтобы на месте убить, обнюхала его, продолжая ворчать. Затем посмотрела ему в лицо, высматривая, не таится ли в глазах человека глубоко запрятанная ложь. И тут она взревела, да так громко, что он чуть не выскочил из сандалий. Сафар сдержался, а призрак львицы уселся на задние лапы, мордой на уровне его лица.
      — Теперь ты и сама видишь, призрачная мать, — сказал он. — Я не причастен к этому делу, хотя и скорблю о твоей потере. — Он указал на попрятавшихся прислужников. — И эти человеческие щенки не виновны, как и я. Прошу тебя, не навреди им, призрачная мать.
      Призрак зевнул в ответ на эти слова и улегся у ног Сафара.
      — Пора подумать о себе, призрачная мать, — сказал Сафар. — Твои львята мертвы, но их маленькие призраки голодны. И тебе надобно побыстрее отправляться к ним, а то они страдают без тебя. Подумай о них, призрачная мать. У них нет опыта жизни в этом мире, а уж в следующем — и подавно. Неужели ты не слышишь, как они плачем взывают к тебе?
      Сафар сделал движение рукой, и издалека донесся слабый звук мяуканья. Уши призрака поднялись, львица склонила голову набок с видом озабоченности. Сафар сделал еще одно движение рукой, и мяуканье стало громче и отчаяннее. Львица взвыла.
      — Иди к ним, призрачная мать, — сказал Сафар. — Покинь это место и обрети покой со своими львятами.
      Львица рывком вскочила. Сафар постарался не сделать испуганного движения. А она взревела в последний раз и исчезла. Минуту в воздухе висел лишь один звук — эхо львиного рыка. Затем все пришло в движение, все закричали с облегчением и бросились благодарить Сафара. Посреди этого хаоса толпу внезапно охватила тишина. Люди раздвинулись. Сафар, ошеломленный и вымотанный после всех этих усилий, словно в тумане увидел приближающегося Умурхана.
      — Кто это такой? — услыхал он вопрос мага.
      — Сафар Тимур, господин. Сафар Тимур. Новый прислужник. Новый.
      Умурхан перевел взгляд на Сафара. Оглядел сверху вниз, оценивая. Затем спросил:
      — Почему никому не говорил о своих способностях, прислужник Тимур?
      — Это пустяки, господин, — сказал Сафар. — Мои способности ничтожны.
      — Об этом мне судить, прислужник, — ответил Умурхан.
      Он обратился к жрецу-повторителю.
      — Завтра же прислужник Тимур начнет учиться, — распорядился он.
      Затем, не говоря ни слова и не посмотрев больше на Сафара, он удалился.
      Все вновь загомонили, студенты обступили Сафара, хлопая его по спине и поздравляя с тем, что он зачислен в ряды университетской элиты.
      Сафар торопливо шагал по длинному главному коридору первого этажа. Навстречу никто не попадался — большинство студентов и жрецов, должно быть, собрались на молитву в этот час в главном актовом зале. Пустыми стояли кабинеты и классные комнаты, и он ощущал застоявшийся запах заклинаний, которые совсем недавно на занятиях творили его товарищи-студенты.
      В конце коридора он вышел к огромному лестничному колодцу, который пронизывал все этажи. Одна часть ступеней спускалась вниз, в недра университета. Другая вела на второй этаж, где проживали Умурхан и жрецы. Сафар замешкался, разрываясь между намеченной целью и внезапно посетившей его мыслью, что те знания, которые он искал в библиотеке Умурхана, сейчас остались без охраны. До конца ежедневной церемонии в актовом зале оставалось еще около получаса, и только потом Умурхан и жрецы вернутся на второй этаж.
      — Выбирай любой путь, — прошептал с плеча Гундара. — Оба безопасны.
      — Может быть, попозже, — пробормотал Сафар и рванулся по ступеням вниз, пока последнее желание не отвлекло его окончательно от выполнения намеченного плана.
 
 
      Хотя Сафар после инцидента со львицей не раз встречался с Умурханом, маг никогда не благодарил его и вообще не затрагивал эту тему. По мере получения образования вскоре всем стало ясно, что Сафар является замечательным учеником. Умурхан же не только не приближал его к себе, но, казалось, становился еще холоднее. Сафар же, во время занятий случайно поднимая голову, ловил на себе изучающий взгляд Умурхана. Губадан еще до отъезда Сафара из Кирании предупреждал об Умурхане. Юноша не рассказывал старому хрену о своих способностях, но, судя по всему, Губадан догадывался, что дело не обходится без магии.
      — У Умурхана репутация человека ревнивого, — рассказывал ему Губадан. — Он не любит студентов и жрецов, блещущих умом и способностями. Так что будь осторожнее, парень. Не каждый наставник радуется тому, что ученик превзошел его. В присутствии Умурхана веди себя осторожно, вот мой тебе лучший совет. Никогда не выделяйся.
      Сафар со вниманием отнесся к совету Губадана. Овладевая знаниями и совершенствуясь в сотворении заклинаний, он соблюдал осторожность, не стараясь в чем-то затмевать Умурхана. Хотя достаточно ясно было, что он мог бы и преуспеть в этом, особенно после того, как сам погрузился в тайные искусства магии. Он даже специально совершал ошибки в присутствии Умурхана, когда чувствовал, что тот что-то подозревает. А Умурхан всегда испытывал удовольствие при виде запинающегося и бормочущего Сафара, громко его поддразнивал, называл тупицей с гор и прочими унизительными прозвищами.
      Умурхан любовно относился к своему верховенству среди прислужников. При этом неохотно делился познаниями. Когда же ученики настолько продвинулись вперед, что стали заступать на его территорию, Умурхан принял меры, начав подавлять студентов объемом знаний, но не качеством. Когда доходило дело до особенно мощного заклинания, Умурхан так его объяснял, что никто ничего понять не мог, не говоря уж о том, чтобы повторить заклинание на практике. Также находил он различные возможности уходить от ответов на сложные вопросы. Он тут же нервно упоминал о других делах, скрывался на короткое время, затем возвращался и отвечал на поставленный вопрос с уверенностью, которая никак не вязалась с его предыдущим поведением.
      Куда он исчезал на это время, ни для кого из студентов секретом не являлось. Все они были в том циничном возрасте, когда детали, которые пропускают люди пожилого возраста, для молодых очевидны. Так и открылся секрет, что Умурхан скрывается в своей личной библиотеке и там обдирает старых мастеров, дабы заштукатурить собственный фасад. Никому, кроме Умурхана, не дозволялось пользоваться книгами из этой библиотеки. Отговорка состояла в том, что хранящиеся здесь книги и свитки со знаниями о черной магии столь зловредны, что только верховный жрец Валарии может их читать — и то в случае крайней необходимости и для предотвращения наслания на город черного заклятия.
      Неодолимое любопытство Сафара погнало его на изучение секретов библиотеки. И в библиотеке действительно содержались материалы по черной магии. Но в основном они представляли собой массивные фолианты знаний, собранных предшественниками Умурхана, — редкие рукописи, книги забытых мастеров, тома на причудливых языках с рукописными словарями этих языков, с магическими символами, добавленными позднее на полях страниц. Пользуясь книгами «Трясины для дураков», Сафар постепенно расшифровал эти языки. А последующие ночные занятия с тайными посещениями библиотеки навели его на след Аспера, древнего мага из магов, который, как подозревал Сафар, был к тому же и демоном. Судя по намеку, оставленному на полях одной книги, похоже было, что сочинения Аспера находились где-то здесь, в личной библиотеке Умурхана.
      Именно этими поисками он и занимался, когда его застукали.
 
 
      Сафар, скрючившись в темноте библиотеки, при помощи лишь свечного огарка торопливо перебирал покрытые паутиной рукописи и книги в потрескавшихся переплетах, отыскивая странный символ — четырехглавую змею — личный знак Аспера.
      Внезапно позади вспыхнул свет масляной лампы. Сафар резко повернулся и увидел нависшего над собою Умурхана. Глаза мага сверкали наконечниками копий, только что выкованных в кузнице.
      — Что ты тут делаешь, прислужник? — загремел тот.
      Сафар, извиняясь, забормотал:
      — Простите, господин. Я переживал из-за экзаменов и… я… э… э… Я думал… я… э…
      — Так ты, стало быть, мошенник, Сафар Тимур? — взревел Умурхан. — И по этой ничтожной причине вламываешься в мою личную библиотеку?
      — Д-да, господин, д-д-да, — пробормотал Сафар.
      — Но тогда почему ты лезешь в запрещенные книги? — вскричал Умурхан. Он указал на узкий проход к началу библиотеки. — Почему же я нахожу твою ничтожную жуликоватую персону здесь? Почему ты не ищешь необходимые тебе ответы там, среди разрешенных работ?
      Сафару хотелось воскликнуть, что знания нельзя запрещать. Тем более что даже достаточно невинные работы, содержащиеся в этой библиотеке, оказывались доступными только Умурхану. Никто сюда не допускался, поскольку Умурхан хотел на фоне общего невежества в делах магии сиять подобно фальшивому свету. Чтобы последнее слово в магических делах оставалось за ним. Но вместо этих слов Сафар изобразил испуг — тем более что это было нетрудно, когда над ним нависал Умурхан — бормоча, что оказался здесь случайно. Он столь увлеченно, с безумным видом нес несусветицу, просил прощения, что подозрения Умурхана улеглись.
      — Молчать, — воскликнул Умурхан, прерывая бормотанья Сафара. — Ты хоть понимаешь, что я могу схватить тебя сейчас и обвинить в ереси?
      — Да, господин, — ответил Сафар, съеживаясь как можно больше.
      — Но я только потому не стану этого делать, что считаю тебя всего лишь низким обманщиком.
      — Да, господин. Спасибо, господин. Простите, господин. Такого больше не случится, господин.
      — О, такого действительно больше не случится, прислужник Тимур. Уж я присмотрю. Пока я повременю с наказанием. А ты поразмышляй над прегрешениями, пока я подумаю над твоей судьбой.
      — Да, господин. Спасибо, господин.
      — Я только потому немедленно не изгоняю тебя, что… видят боги, мог бы обойтись с тобой и похуже! Ты хоть понимаешь это, прислужник!
      — Да, господин, понимаю.
      — И я только потому не выношу тебе приговор прямо на этом месте, что уважаю твоего ментора, лорда Музина. По каким-то совершенно непонятным причинам он озабочен твоим будущим и благосостоянием.
      — Да, господин, — пробормотал Сафар, ударяясь головой об пол. На самом деле он понимал, что Умурхан не забыл о львице и ее призраке.
      Хотя Сафара никогда не приглашали предстать пред ликом Музина, но после происшествия у алтаря денежное содержание прислужника Тимура увеличилось. Об этом холодно объявил мажордом Музина, предупредив, чтобы о случившемся Сафар не вздумал нигде упоминать. И теперь было ясно, что Умурхан страшится, как бы случившееся на церемонии не выплыло наружу, если огласить этот проступок Сафара. Тогда возникнут вопросы о том грехе, который замаливал Музин. И еще более важные вопросы — об уровне магии Умурхана. Как мог такой великий маг допустить, чтобы случилось подобное? И последовал бы ужасающий вывод — Умурхан, возможно, не так уж и велик, как он это утверждает.
      Сафар получил отсрочку, но понимал, что отсрочка коротка и с каждой минутой становится все короче.
 
 
      — Тсс! — донеслось предупреждение Гундара. — Опасность впереди.
      Сафар остановился. Перед ним внизу открывался последний поворот лестничного пролета. Спираль уходила к самому глубокому и самому заманчивому этажу университета. Здесь кипели кухонные горшки, воняли помойные ведра и по огромным глиняным трубам приходила вода, а уходили нечистоты. Сафар внимательно прислушался и различил звук щетки, трущейся по камню.
      Он продолжил путь, но не торопясь. Завернув за поворот, он увидел прислужника, склонившегося над ступенями. Рядом стояло ведро воды, в руках — щетка. Ленивыми движениями тот скреб ступени, а вернее, просто брызгал водой на покрытые сажей ступени. Но, видимо, почувствовав присутствие Сафара, тут же принялся яростно драить камень. Затем юноша поднял голову, при этом на лице читалась глубочайшая озабоченность порученным делом. Но, увидев Сафара, он расслабился. Присев на корточки, он широко усмехнулся.
      — А, это всего лишь ты, Тимур. Напугал. Я думал, это сукин сын Ханкер. Так и шныряет, смотрит, чтобы я лишний раз не отдохнул.
      Жрец Ханкер отвечал за наказания студентов. Ни один студент, попавший в переплет, не мог смотреть на него без ненависти. Работу Ханкер выбирал самую грязную и заставлял вкалывать, как вола на мельнице.
      Сафар фыркнул:
      — Да, это я, Ханкер во плоти. И я вам всем покажу, греховным ублюдкам. Вот почему я целый день сижу на толчке и развожу там костер. Люблю запах горящего дерьма. А то вы, ленивые свиньи, и не поймете, какова она, настоящая работа мага.
      У этого прислужника, по имени Эрсен, была репутация самого ленивого смутьяна во всем университете. Эрсен не вылезал из работ, назначенных ему в наказание. И его только потому не изгоняли из университета, что отец был государственным деятелем при дворе короля Дидима. Несмотря на свое благородное происхождение, Эрсен со всеми был запанибрата. Наказания воспринимал с добрым юмором и с сочувствием прислушивался к приятелям, попавшим в беду. Те надеялись, что сочувствие будет внушено отцу Эрсена и тот своим влиянием сможет хоть чем-то облегчить их участь.
      Эрсен расхохотался — громким смехом, похожим на ослиный крик, от которого приходили в восторг студенты и кипели ненавистью жрецы — поскольку именно последние и были, как правило, причиной этого хохота.
      — Хотел бы я посмотреть на это, Тимур, — сказал он, успокоившись. — Да я бы вообще отдал состояние моего отца в придачу с его старыми яйцами, чтобы только посмотреть, как Ханкер жжет дерьмо.
      Сафар хмыкнул.
      — А как насчет собственного прибора? — спросил он. — Тоже бы добавил?
      Эрсен изобразил возмущение.
      — Чтобы разочаровать всех шлюх Валарии? Тогда улицы наполнятся реками слез безутешных женщин, от которых вынужден будет отказаться их маленький Эрсен. Это моему отцу его аппарат уже ни к чему. Меня-то он уже сделал. И подобное историческое явление ему уже не улучшить.
      Сафар встретил смехом такое заявление. Но тем не менее не забывал и о предупреждении Гундара. Неужели источником опасности является Эрсен? На первый взгляд такое предположение казалось смешным. Тот всегда был шутом, изобретателем всяких каверз, направленных против властей. И если где-то случалась заварушка, все знали, что причина ее — Эрсен. Неужели же он осведомитель? В этом не было никакого смысла. Но тут Сафару припомнилось видение кометы в созвездии Дома Шута, и он сообразил, что если бы Эрсен действительно являлся шпионом, то лучшей маскировки ему и не найти. В его обществе каждый не скрывал своих мыслей, поскольку не боялся того, кто постоянно попадал в переплет, высмеивая власти.
      У Сафара от этой мысли внутри все похолодело. Именно в такие вот тонкие игры и любил играть Калазарис. Сафар новыми глазами посмотрел на Эрсена и увидел, как дергаются у того щеки, как нервно барабанят пальцы по ступеням, — выдавая истину, скрываемую за изображенным фасадом.
      Сафар вздохнул и развел руками.
      — Да, неплохо помечтать, что Ханкер вместо меня отбывает наказание, — сказал он. — Да что толку.
      — А чем ты заслужил свою участь, Тимур? — спросил Эрсен. — Неужели поджег бороду Умурхану?
      Сафар почесал в затылке.
      — Да нет, — сказал он. — Последнее, что я помню, — напился в стельку в «Трясине для дураков». Ханкер и набросился на меня утром, как я только появился. Он чего-то такое вопил, как обычно, обзывался, а затем приказал мне заняться уборкой дерьма. Но я вот сейчас вспоминаю, да так и не могу припомнить, сказал ли он за что.
      — Должно быть, ты действительно натворил нечто серьезное, Тимур, — сказал Эрсен. — До конца дня весь университет будет знать.
      Сафар скривился.
      — Расскажешь мне, если узнаешь, — сказал он. — Я же буду молить богов, чтобы поступок мой оказался действительно достойным того.
      С этими словами он двинулся дальше, сопровождаемый ослиным хохотом Эрсена.
      Отойдя на безопасное расстояние, Сафар шепнул Гундара:
      — Это был он?
      — А ты только сейчас понял? — ответил Фаворит. — Клянусь, когда боги создавали людей, они забыли положить мозги в твой череп.
      В данный момент Сафар не мог не согласиться с этим утверждением, поэтому он продолжил путь в молчании, выбрав коридор, уводящий от кухонь. Нижний этаж университета представлял собой хитросплетение каких-то крысиных коридоров, в которых легко было заблудиться. Однако именно в этом коридоре особенно густо воняло нечистотами, так что пропустить его было невозможно. В конце концов туннель упирался в огромный зал, изрытый большими ямами. В эти ямы выходило несколько канализационных труб, и вонь тут стояла такая, что изголодавшаяся свинья изошла бы в конвульсиях.