Вольдемар БАЗЯЛИН
      Русско-прусские хроники
      Посвящаю моей сестре Елене Николаевне Шлеминой,
      прекрасному человеку, журналистке, патриотке этого города
      и его гражданке с 1945 года.
      ПРЕДИСЛОВИЕ
      Мы приехали в Кенигсберг в октябре 1945 года. Мы - это моя мама, Софья Михайловна Балязина, моя бабушка - Мария Осиповна и младшая, двенадцатилетняя сестра, Лена;
      Мне же было тогда четырнадцать лет. В Кенигсберге, в штабе 11-й гвардейской армии, в чине капитана, служил мой отец - Николай Иннокентьевич Балязин, ушедший на фронт добровольцем летом 1941 года из своего родного Иркутска.
      Войны никто из нас не видел и в лицо ее взглянули мы, как только отъехали от Москвы. Дорога шла через Вязьму, Смоленск, Минск и Вильнюс чьи вокзалы либо сгорели до тла, представляя кучи кирпича с перекрученной металлической арматурой, либо являли собою обгорелые продырявленные снарядами стены, с пустыми проемами окон. И все пространство между этими городами тоже было так усердно перепахано войной, что уцелевшие дома казались редкими оазисами в пустыне. И все же Кенигсберг, несмотря на уже полученную нами психологическую подготовку, показался нам совершенно невообразимым хаосом разбитого и искореженного чудовищными взрывами, кирпича, бетона, камней и железа. (Через 10 лет, когда я работал сотрудником Калининградского областного краеведческого музея, группа киношников приехала снимать здесь учебный фильм "Последствия атомного взрыва и их ликвидация". Мне поручили отыскать подходящую для этого съемочную площадку, и я привел их на остров Кнейснхоф, где уцелели только стены Кафедрального собора. Режиссер и оператор осмотрелись; и первый из них сказал вздохнув: "Придется построить пару павильонов, иначе никто не поверить, что ядерный удар может быть таким сокрушительным").
      Однако, поселок 11-й армии, располагавшейся в районе между нынешним проспектом Кутузова и Вагоностроительной улицей, война пощадила: сожженных домов было здесь немного, и после всего увиденного в старом городе, мы поразились уюту и красоте, вернее, многочисленным их приметам, сохранившимся несмотря ни на что. Это были и цветочные клумбы и фруктовые сады, и стены домов, обвитые плющом, а в квартирах папиных сослуживцев оказались такая мебель и посуда, какие видали мы перед тем только в домах наших самых зажиточных граждан.
      Затем началось мое житие в Кенигсберге, и я день за днем будто читал новую, увлекательную книгу, перевертывая в ней одну страницу за другой. Я полюбил этот город и от стал моей второй родиной, определив на всю жизнь одну из главных линий моего собственного духовного развития: я занялся изучением истории Восточной Пруссии и, кажется, не напрасно. (В 1996 году в Калининграде вышел солидный научный труд "Восточная Пруссия", в котором мое имя упомянуто рядом с виднейшими учеными - историками России и Германии).
      В 1954 году, закончив исторический факультет Калининградского пединститута, мне посчастливилось пять лет проработать в местном музее, в отделе историю. Эта работа еще более усилила мою любовь к городу. Я занимался и раскопками могильников викингов, и поисками "Янтарной комнаты", ездил в командировки к родственникам героев минувшей войны - капитану Гусеву и генералу Гурьеву, встречался с матерью Зои и Шуры Космодемьянских - Любовью Тимофеевной и многими здравствующими участниками штурма Кенигсберга. Работал в архиве Великой Отечественной войны, в Подольске, я нашел личные дела Героев Советского Союза Катина, Егорова, Родителева, Яналова и многих других, именами которых вскоре были названы улицы Калининграда, поставлены памятные обелиски и прикреплены мемориальные доски.
      В музее, в содружестве с прекрасными людьми, энтузиастами и подвижниками, я постиг смысл научной работы, заболел краеведением и здесь начал свою исследовательскую публикаторскую деятельность, которой занимаюсь уже более 40 лет.
      Я не могу не вспомнить моих коллег Аллу Евгеньевну Цыганкову, Ивана Павловича Колганова, художника Анатолия Николаевича Николаева, Валерию Дмитриевну Ваулилину, к которым всю жизнь испытываю чувства глубокого уважения и искренней любви.
      Работа в подольском архиве позволили мне опубликовать серию очерков о погибших героях, чьими именами были названы города Калининградской области - Черняховском, Гурьеве, Нестерове, Ладушкине, Мамонове и несколько статей о штурме Кенигсберга. Эти статьи напечатали в газете "Калининиградский комсомолец" и в газете Прибалтийского военного округа "За Родину". Я написал и брошюру "Штурм Кенигсберга", но ее отказались даже принять в только что открывшемся Калининградском книжном издательстве, потому что по стандартам того времени 26-летний сотрудник музея не должен был писать на столь важную и тогда еще не апробированную тему, на освещение которой имели право претендовать лишь генералы, участвовавшие во взятии города. (Спустя шесть лет, в 1963 году брошюра "Штурм Кенигсберга" вышла в Военном издательстве, в Москве). Однако, все же в 1958 году, когда в Калининграде был выпущен первый литературно-художественный сборник "Под знамениями Родины", в нем нашлось место для небольшой моей статьи "Битва при Гросс -Егерсдорфе", которая помещена в этой книге. Тогда статью напечатали в связи с тем, что 200 лет назад в январе 1758 года русские войска заняли Кенигсберг, а сражение при Гросс-Егерсдорфе, произошедшее 19 августа 1757 года явилось пролом дальнейших действий, приведших русские войска в столицу Восточной Пруссии. (Да и сама битва происходила на территории, вошедшей в Калининградскую область - возле деревень Междуречье и Извилино Ченяховского района.
      Эта статья была моей первой книжной публикацией, хотя в газета Калининиграда я стал сотрудничать, еще учась в школе.
      Воодушевленный, как тогда мне казалось, большим успехом, я написал брошюру "Памятники Славы" - о мемориалах и местах сражений на территории Калининградской области, начиная с XV века и кончая Восточно - Прусской операцией 1945 года. Брошюра, хорошо проиллюстрированная, и снабженная маршрутный схемой, вышла в 1958 году и с этих пор я веду счет моим книгам, которых теперь вышло уже более тридцати, и в полутора десятках которых так или иначе имеются сюжеты, связанные с историей Восточной Пруссии. Эти-то сюжеты и собраны в книге, предлагаемой теперь Вашему вниманию, любезный мой читатель.
      В 1960 году я поступил в аспирантуру истфака Московского университета и там, под руководством профессора Георгия Андреевича Новицкого - великого эрудита и прекрасного знатока Балтийского вопроса - написал диссертацию "Россия и Тевтонский орден в 1466-1525 годах". Несколько статей по теме диссертации были опубликованы в журналах "Вопросы истории" (№6, 1963 г.), "Вестник Московского Университета" (№№3, 1963 г.; 6, 1964 г.), "История ССР" (№2, 1973 г.), "Ежегоднике Ольштынском" (т.VII, 1968 г.) Ольштын, Польша. Тогда же Ученый Совет Московского Университета рекомендовал диссертацию к опубликованию, но я уехал на преподавательскую работу в Магаданский Пединститут и без постоянного контроля за ходом редакционного процесса, или, как тогда говорили, "без пробивания", дело превращения рукописи в книгу, совершенно остановилось. Не помогли им рекомендации Ученого Совета, ни прекрасные отзывы моих оппонентов, среди которых были и академик С.Д.Сказкин, и член-корреспондента АН СССР Х.Х.Круус, и профессор В.Д.Королюк.
      Я решил трансформировать диссертацию в книгу, в которой были бы сохранены главные положения моей научной работы, и вместе с тем характер изложения материала приближался к научно-популярному.
      В первом варианте я назвал книгу - "Политика России в юго-восточной Прибалтике в конце XV- начале XVI веков", затем, дополнив ее новыми материалами, и расширив ареал действия, окончательно остановился на новом варианте, назвав книгу "Россия и Прибалтика в XV-XVI веках", но единственное тогда академическое издательство "Наука", хотя и принимало эти рукописи, но очередь их собственных ученых из Академии Наук была столь велика, что мне - "варягу" - надеяться было не на что. В конце-концов, лишь в 1993 году, Военное издательство Министерства Обороны приняло книгу, назвав ее "Сломанный меч: Россия и Тевтонский Орден". Но выйти в свет эта злополучная книга так и не смогла - издательства развалилось, как и многие другие структуры нашего оборонного ведомства. И лишь теперь, благодаря "Янтарному сказу": И его подлинно патриотической и просветительской (после сорокалетних мытарств) позиции "Сломанный меч" открывает эту книгу. Остальные же рукописи так и лежат неопубликованными у меня дома. Почему же именно с данного очерка начинаю я "Русско-Прусские хроники"? Да только потому, что материал в "Хрониках", как требует такой тип повествования, должен располагаться не по датам выхода в свет той, или иной книги, а последовательно по года, происходящих в них событий, ибо греческое слово "Хроника", по-русски переводиться, как "летопись".
      И второй вопрос, на который я должен ответить: "Почему книга называется именно так? Потому что она является своеобразной хрестоматией по истории России и Пруссии, рассказывая о тех эпизодах всемирной истории, когда судьбы этих двух государств достаточно тесно переплетались в самых разных аспектах - политических, культурных, личностных. А так как мировой исторический процесс есть ни что иное, как единая гигантская общечеловеческая летопись, то , обращая внимание на те стороны бытия, которые в равной мере близки тому, или иному народу, мы имеем право говорить и о русско-прусских хрониках, отражающих моменты, когда жизнь двух соседних стран тесно переплеталась. Логично будет расположить такие материалы в хронологическом порядке, и тогда название "Русско-Прусские Хроники" станет восприниматься, как вполне закономерное.
      Итак, любезный мой читатель, после того, как мы условились следовать по страницам из века в век, я позволю себе привлечь Ваше внимание к рассказу о том, в каком порядке и когда появлялись те самые фрагменты, с которыми Вы будете знакомиться, то есть привлеку Ваше внимание к своей собственной персоне и предложу один из аспектов моей биографии, а именно тот, который связан с Кенигсбергом и Восточной Пруссией. Известно, что биография писателя, это - его книги, а в моей творческой жизни, как писателя, так и историка моему любимому Калининграду принадлежит очень важное место. После окончания аспирантуры я почти все время живу в Москве и потому именно там вышло большинство моих книг.
      В 1976 году издательство "Детская Литература" выпустило мою историко-приключенческую повесть "Дорогой богов", посвященную невероятной судьбе польского графа Люриса-Августа Беньовского, многими называвшегося одним из величайших авантюристов своего времени. Беньовский был взят в плен русскими войсками во время Барского восстания за независимость Польши в 1768 году. Он бежал из плена, был отправлен на Камчатку, бежал и оттуда, захватив галеон "Святой Петр" и дойдя на нем до Мадагаскара, где стал первым президентом Союза Малагасийских племен. В молодости, скитаясь по Европе, Бениовский побывал в Кенигсберге, познакомился с комендантом города генералом Василием Ивановичем Суворовым и его сыном, подполковником Александром Васильевичем. Остановившись на время в Кенигсберге, Бениовский слушал лекции профессора Канта, а затем, опасаясь ареста, скрылся из города. О его пребывании в Кенигсберге, в этой книге посвящены две главы.
      В 1990 году был опубликован мой историко-приключенческий роман "Охотник за тронами". Этим романом издательство "Отечество" открыло серию военно-патриотических книг, названную "Народной библиотекой". Книгу я посвятил памяти моего отца, гвардии капитана Николая Иннокентьевича Балязина, участника штурма Кенигсберга, а гонорар передал в фонд строительства семейных домов для детей сирот и на приобретение колясок для инвалидов-афганцев.
      Пять глав этого остросюжетного историко-приключенческого романа рассказывают о Кенигсберге XVI века, о легендах древних пруссов, о политических интригах орденских сановников, направленных и против Речи Посполитой и против Московского Царства.
      Одна из глав, названная "Сумка, полная секретов", была написана на основании одного из документов орденского архива, обнаруженного мною в фондах библиотеки Генерального Штаба. Тогда хранившихся в архиве библиотеки имени Ленина, позволив раскрыть подлинные невыдуманные тайны запутанной внешней политики многоликой средневековой Европы.
      В том же году вышла и первая обширная биография фельдмаршала, князя Михаила Богдановича Барклая де Толли, написанная мною для Военного издательства. Барклай, начавший войну 1812 года министром военных сухопутных сил России и командуя самой большой русской армией - 1-й Западной - возглавлял ее действия в наиболее тяжелый период войны - с июня по 17 августа 1812 года. Принявший у него армию Кутузов, продолжил единственно возможную тогда тактику борьбы с Наполеоном - тактику отступления, продолжая стратегическую линию своего предшественника.
      После смерти Кутузова, Барклай вновь возглавил русскую армию и в марте 1814 года привел ее в Париж. Долгое время его имя подвергалось незаслуженной хуле и лишь теперь он занял в русской историко-военной литературе такое же почетное место, как и Кутузов, и Багратион, и другие великие полководцы и отчизнолюбцы. В период, предшествующий 1812 года 38-летним генералом, Барклай блестяще проявил себя в Восточной Пруссии в первой схватке с Наполеоном в 1805-1807 годах. Этому периоду и посвящен раздел о его полководческой деятельности в книге "Русско-Прусские хроники".
      Через год после этого, в 1991 году, вышла книга "Михаил Кутузов", написанная много под сильным впечатлением от событий конца XVII - начала XIX веков, в которых судьбы двух военачальников переплетались часто и тесно. В жизни Кутузова и его потомков заметную роль играла прусская королевская семья и особенно ее глава - король Фридрих - Вильгельм III, бронзовую конную статую которого помнят старожилы- калининградцы, стоявшей перед фасадом Кенигсбергского университета на Параденплантц.
      Кратковременному пребыванию Кутузова в Кенигсберге в 1798 году и судьбе его внучки графини Екатерины Фердинандовны Тизенгаузен посвящены в этой книге два сюжета. Особенно занимателен второй из них, открывающий тайну происхождения убийцы Распутина князя Феликса Юсупова, прадедом которого был прусский король Фридрих Вильгельм III, а прабабкой - Екатерина Фердинандовна Тизенгаузен.
      После того, как биография Кутузова была опубликована, со мною приключилось несчастье - я попал в больницу с приступом инсульта и, пролежав там довольно долго , вышел на божий свет, получив категорический запрет выходить из дома и уж тем более ходить в библиотеку. Но не писать я не мог, и для того, чтобы работать, пришлось придумать такой сюжет, который можно было бы сделать, сидя у себя в кабинете, и пользуясь только собственными книгами, а прежде всего - собственной фантазией. Меня всегда влекли глобальные проблемы и широкий хронологический охват и я решил написать в свободной, повествовательной манере сатирическую историю коммунистического учения от его истоков до наших дней, тем более, что мне пришлось три года читать лекции по научному коммунизму и я видел в этой доктрине немало изъянов и противоречий, а также множество реалий, на практике уподобляющих догматический, университетский марксизм замшелой церковной схоластике.
      Непогрешимость пап и генеральных секретарей, преклонение перед классиками марксизма, как перед апостолами Христа, Святая Инквизиция и КГБ, Папская Конгрегация и Политбюро, Вселенские Соборы и партийные съезды с их богооткровенными установлениями, - все это и многое другое, привели меня к мысли написать сатирический роман "Заговор в Ватикане".
      Я написал его, не надеясь на то, что он будет когда-нибудь опубликован, писал, как тогда говорили, "..в стол", ибо даже при наступившей идеологической оттепели от был через чур крамольным. Но жизнь оказалась уже не такой, как прежде, хотя и , как я вскоре понял, еще и не совсем подходящей для таких книг: когда роман все же вышел,- а это был уже 1992 год- 50-тысячный тираж разослали по окраинам страны, не пустив в продажу в Москве ни одного экземпляра.
      Главным героем этого историко-авантюрного романа я сделал уроженца Кенигсберга, Фому де Мара, который, став монахом, получил имя Вольф, и стал зваться Вольф де Маром. Так как я представил роман, как неизвестную прежде средневековую книгу, принадлежащую перу некоего Вольфа де Мара, то на обложке стояло это имя. А я - Вольдемар Балязин - скрылся под личиной комментатора и переводчика. Правда, не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы не понять, что за Вольфом де Маром прячется прозаический Вольдемар, и в библиотеках эта книга стоит среди сочинений В.Н.Балязина.
      Так как действие романа начинается в средневековом Кенигсберге, я полагаю уместным поместить и этот фрагмент в "Русско-Прусских Хрониках". Литературные мистификации - жанр чрезвычайно редкий, и после "Заговора в Ватикане" я снова возвратился к моим излюбленным научно-популярным и художественным произведениям.
      И снова Барклай де Толли не оставляя меня в покое и после того, как монография о нем вышла в свет. Он представлялся мне фигурой трагической и величественной, каким видел я его и Пушкин, и многие современники, и немалое число наиболее непредвзято мыслящих потомков.
      В моей жизни Барклай занимал особое место: еще в 1959 году, в книге "Памятники Славы" я, кажется, первым из русских историков поместил изображение памятника, поставленного на месте смерти полководца, случившейся неподалеку от Инстербурга, в имении Штилитцен 14 мая 1818 года. После этого я несколько раз приезжал в Штилитцен (теперь называющийся поселком Нагорный) в помещичий дом, чудом уцелевший во время последней войны, но уже сильно поврежденный его нынешними обитателями - рабочими совхоза, рассказывал им о Барклае, об Отечественной войне 1812 года. Рабочие слушали со вниманием, обещали беречь дом, но время и бесхозяйственность брали свое - некогда крепкий, толстостенный каменный дом ветшал и постепенно превращался в руину.
      Я ходил в Обком партии, потом в Управление Культуры Облисполкома, писал в "Калининградскую правду", везде мне сочувствовали, проявляли полное понимание, однако дальше слов дело не шло. Не изменяется положение и теперь. А более счастливые современники Барклая -фельдмаршалы Кутузов и Веллингтон, Блюхер и Шварценберг, не говоря уже о шведском короле Бернадотте и императоре Наполеоне, увековечены во многих музеях, а места их смерти являются предметом национального почитания. Обойденный посмертной славой, Барклай и при жизни был обделен народной любовью, что позволило Пушкину написать о нем такие строки:
      О, вождь несчастливы! Суров был жребий твой:
      Все в жертву ты принес земле тебе чужой.
      Непроницаемый для взгляда черни дикой,
      В молчанье шел один ты с мыслию великой,
      И в имени твоем звук чуждый не взлюбя,
      Своими криками преследуя тебя,
      Народ, таинственно спасаемый тобою,
      Ругался над твоей священной сединою
      И тот, чей острый ум тебя и постигал,
      В угоду им тебя лукаво порицал....
      О, люди! Жалкий род, достойный слез и смеха!
      Жрецы минутного, поклонники успеха!
      Как часто мимо вас проходит человек,
      Над кем ругается слепой и буйный век,
      Но чей высокий лик в грядущем поколенье
      Поэта приведет в восторг и в умиленье!
      Я почувствовал себя таким поэтом, пришедшим и " в восторг и в умиленье", и написал исторический роман о жизни Барклая "Верность и терпение". Название романа повторяло его княжеский девиз, полученный им от императора Александра I-го после взятия Парижа.
      В этом романе, состоящем из 26 глав, три посвящены боевому пути Барклая в Пруссии. Наиважнейшим эпизодом кампании 1805-1807 годов, никогда не привлекавшем внимания историков и романистов, было знакомство Барклая с историком античности Бартольдом Георгом Нибуром, рассказавшем раненому русскому генералу о войне персов со скифами, когда армия царя Дария была погублена необозримыми пространствами Скифии, на которых были выжжены все хлебные поля и селения, а колодцы либо отравлены, либо засыпаны. Этот "Скифский план" и лег позднее в основу стратегии Барклая в войне Двенадцатого года.
      Роман был издан московским издательством "Армада" в 1996 году, затем сразу же переиздан, а еще через год - в 1997-ом, когда Москве исполнилось 850 лет я опубликовал книгу "Московские градоначальники", в которой были помещены 50 биографических очерков главноначальствующих первопрестольной от губернатора Тихона Никитича Стрешнева, двоюродного брата Петра I -го, вступившего на пост московского губернатора в 1709 году до генерал-лейтенанта Сергея Константиновича Гершельтана, оставившего генерал-губернаторское кресло в 1909 году, - ровно через 200 лет после Стрешнева. Среди этих 50 сановников был и Иван Васильевич Гудович, граф и фельдмаршал, 35-й московский главноначальствующий, в молодости учившийся в Кенигсбергском университете.
      В 1999 году вышли в свет еще две мои книги, где Восточная Пруссия и Кеигсберг также фигурируют, как места, связанные с важными историческими событиями, происходившими в России.
      В первой из этих книг, названной "Самодержцы. Любовные истории царского дома", содержится три новеллы, действие которых происходит, как и в прежних, В Кенигсберге и Приблатике. Эти новеллы называются: "Герцогиня Курляндская", "Эрнст-Иоганн Бирон" и "Император Александр и королева Луиза". Я поместил их в "Русско-Прусских Хрониках", ибо и они составляют несколько страниц истории нашего края.
      В 1999 году вышла в свет и моя последняя книга - "Мудрость мира", в которой представлены более трехсот великих людей Земли, среди них оказались и два профессора Кенигсбергского университета - Эммануил Кант и Иоганн Гердер. Краткие биографии этих мыслителей , а также наиболее яркие афоризмы, максимы и крылатые слова я также помещаю в "Русско-Прусских Хрониках".
      Таким образом, Вашему вниманию, уважаемый читатель, предлагается 22 отдельных произведения, параграфа, главы, о происходивших некогда событиях в Восточной Пруссии и Прибалтике или же о некоем фантасмагорическом мире, который волею автора был исполненцем на улицах и в домах Кенигсберга и окружающей его территории.
      Эти фрагменты чаще всего относятся к биографиям реальных исторических деятелей, но иногда жизнь моих героев целиком и надолго связана с Кенигсбергом, как например у герцога Альбрехта Гогенцоллерна и профессоров университета Эммануила Канта и Иоганна Гердера, иногда же в книге человеческой судьбы проходит всего лишь одной строкой, как, например, у герцога Бирона, или графа Гузовича. Замечу, что в книгу "Русско-Прусские Хроники" вошло далеко не все, что было посвящено мною истории Восточной Пруссии, а только то, что я считал наиболее интересным и значительным в моей журналистской и писательской биографии.
      И, наконец, о судьбах членов нашей семьи, приехавшей в Кенигсберг осенью 1945 года. Моя бабушка умерла в 1959 году и похоронена в Калининграде на первом городском кладбище. Отец скончался в Москве в 1983 году. Мама, Слава Богу, жива и идет ей сейчас 91-й год. А сестра,- Елена Николаевна, которой я посвятил эту книгу, всю жизнь проработала в Калининграде, в газетах "Маяк" и "Калининградская правда". Там же живет и моя дочь - Ирина, и ее сыновья, а мои внуки - Олег и Андрей. И ко всему тому Калининград, воистину, является моим родным городом.
      Теперь же, уважаемый читатель, позвольте перейти к изложению сюжетов из десяти, ранее написанных мною книг, о которых говорилось выше.
      Только отрывки из них будут расположены не в той последовательности, как в предисловии, когда от этих книгах рассказывал я помере их выхода в свет, а в связи с хронологией событий, происходивших в истории.
      И для того, чтобы новый порядок изложения не противоречил старому, я намерен помещать перед каждым отдельным фрагментом ту частичку предисловия, которая была посвящена именно этому фрагменту.
      Желаю Вам, уважаемый читатель, полезного и приятного чтения.
      Вольдемар Балязин,
      Москва- Калининград, лето- осень 1999 года.
      I СЛОМАНЫЙ МЕЧ:
      РОССИЯ И ТЕВТОНСКИЙ ОРДЕН.
      Научно- популярный очерк.
      После защиты в 1963 году диссертации, я несколько раз переделывал ее текст, дополняя все новыми и новыми материалами, чтобы опубликовать книгу о политике Росси в юго-восточной Прибалтике в XV-XVI веках, "... но единственное тогда академическое издательство "Наука", хотя и принимало эти рукописи, но очередь их собственных ученых из Академии Наук была столь велика, что мне - "варягу" - надеяться было не на что. В конце- концов, лишь в 1993 году, Военное издательство Министерства Обороны приняло книгу, назвав ее "Сломанный меч: Россия и Тевтонский Орден".
      От Автора
      Немецкие рыцарские ордена появились в юго-восточной Прибалтике Пруссии, Латвии, Эстонии и на части территории Литвы -в начале Ж века. Они не могли бы долго продержаться на чужих территориях только силой оружия и террором против местного языческого населения. Поэтому с самого начала великий магистр Тевтонского ордена и магистры Ливонского ордена и ордена Меченосцев играли на межплеменных противоречиях, сеяли рознь среди различных этнических и конфессиональных групп, натравливали язычников на христиан, литовцев на поляков, поляков и литовцев на их соседей - русских. Выходя за ареалы своего расселения, руководители орденов учитывали и более крупные силы, действовавшие за пределами Прибалтики: Ватикан, Священную Римскую империю германской нации, Польшу, Данию, Швецию и Россию.
      Дипломатия, шпионаж, подкупы, угрозы и посулы - все шло в дело, для достижения главной цели - закрепления германских этнических элементов во главе с немецким дворянством на занятых орденами территориях.
      Все эти хитросплетения тонких интриг и откровенно силового давления, возникновение и распад коалиций, закулисные переговоры и сговоры - так или иначе отражались в секретных документах, которые до поры до времени оставались немыми свидетелями тайных событий, спрятанными в сундуках, шкафах и кладовых секретных архивов Ордена и его врагов и союзников.
      На основе этих документов - и не только их - написана эта небольшая книга, приподнимающая завесу тайны, покрывавшей "дела давно минувших дней".
      Более подробно описан в ней заключительный период взаимоотношений Руси с Тевтонским орденом в Пруссии и его филиалом в Ливонии, охватывающий вторую половину ХУ - первую треть ХУ1 века.
      В это время в России сложилось централизованное Московское государство, в состав которого вошли многие княжества северо-восточной Руси.
      В начале ХУ1 в. в России интенсивно проходило подчинение великокняжеской власти городов и княжеств: в 1510 г. была ликвидирована самостоятельность Пскова, в 1514 г. был воссоединен Смоленск, в 1517 - 1521 гг. в состав Русского централизованного государства вошло Рязанское княжество. Эти территориальные Присоединения теснейшим образом были связаны с внешнеполитическими акциями Русского государства, его борьбой на юге, востоке и западе против Литвы, Польши, Казани и Крыма.
      К сожалению в отечественной историографии этим событиям уделено незаслуженно малое внимание, о первой трети ХУ1 в. написано сравнительно немного работ, хотя этот период, совпавший с годами великого княжения Василия III, насыщен многими важными событиями. Автор ограничился изучением лишь наименее исследованного вопроса: политикой России в Прибалтике, где завязался наиболее тугой и, пожалуй, наиболее сложный узел противоречий. Здесь, как в капле воды, отразились проблемы, которые волновали на протяжении десятилетий не только Россию, но и многие страны Центральной Северной и Восточной Европы. Не случайно этот регион и в последующей отечественной истории не раз будет горячей точкой политики, столкновения интересов многих европейских государств вплоть до настоящего времени. Тогда же Прибалтика стала ареной борьбы России с Литвой, Польшей, Ливонией, Пруссией и Швецией за ранее отторгнутые западные земли.
      Для правильного понимания обстановки, сложившейся в Прибалтике к началу ХУ1 в. необходимо хотя бы кратко остановиться на исторических предпосылках возникновения этой ситуации.
      В 1202 г. ливонский епископ Альберт Буксгевден добился у папы Иннокентия III разрешения основать, в Прибалтике новый рыцарские орден из немецких дворян, постригшихся в монахи. Орден в Ливонии получил при основании название - "Братья рыцарской службы Христа", но вскоре распространилось другое его название -"Орден Меченосцев", ибо его рыцари имели красный крест и красный меч на белом плаще.
      В 1230 г. на берега Вислы прибыл еще один немецкий рыцарский орден Тевтонский. Его глава - великий магистр Герман фон Зальца - привел своих рыцарей по просьбе мазовецкого герцога Конрада. С этого времени над народами Польши, Руси и Юго-Восточной Прибалтики повис тяжелый рыцарский меч, осененный черным крестом.
      Рыцарские немецкие ордена, созданные для завоевания земель, населенных народами, не исповедывавшими христианство в его католической форме, были отрядами чужеземцев-разбойников, силой утверждавшихся на занятых землях. Они мало чем отличались от своих крестоносных собратьев, рассеянных по Европе и Азии.
      Папа Иннокентий Ш, стоявший у колыбели рыцарского ордена в Ливонии, ввел в его устав обет: "посвящать всю свою жизнь борьбе с неверными". Рыцари ордена никогда не могли находиться даже формально в состоянии мира с "неверными": они имели право только на заключение с ними временных перемирий.
      Эта воинственность и непримиримость привела к тому, что через тридцать четыре года после возникновения орден "Братьев рыцарской службы Христа" прекратил свое существование: 22 сентября 1236 г. в битве при Сауле - ныне Шяуляй - литовцы наголову разгромили его войско.
      Менее чем через год, 12 мая 1237 г., в Витербо папа Григорий IX и великий магистр Тевтонского ордена Герман фон Зальца совершили торжественный акт слияния жалких остатков ордена "Братьев рыцарской службы Христа" с Тевтонским орденом. Два ливонских рыцаря, присутствовавших на церемонии, сняли свое прежнее одеяние и надели белые плащи с черными крестами тевтонов.
      Магистр Тевтонского ордена в Ливонии подчинился великому магистру Ордена, находившемуся в Пруссии. В отдельные периоды
      магистры Ливонии были в большей или меньшей степени самостоятельны, но никогда не выходили из подчинения великим магистрам полностью, ибо военная организация Ордена и
      церковный устав строго охраняли принцип единоначалия и подчинения младших сановников ордена старшим.
      Та часть Тевтонского ордена, которая размещалась в Ливонии, была ударным рыцарским отрядом в XIII-XIV вв., постоянно воевавшим против России и ни на минуту не выпускавшим оружия из рук. Немецкий историк Курт Форштройтер, тщательно изучивший вопрос русско-орденских отношений в книге "Пруссия и Россия. От начала Тевтонского ордена до Петра Великого",писал что "для ЛИВОНИИ РОССИЯ ЯВЛЯлась главным противником. Отрожения Ливонии к русским государствам составляют сущность всей внешней политики Ливонии в средние века. И если мы захотим сущность отношений Тевтонского ордена к России, мы должны будем заняться сущностью этих отношений с Ливонией. Следовательно, это относится также и к взаимоотношениям между Пруссией и Россией".
      На протяжении нескольких веков Тевтонский орден в Ливонии сражался главным образом против русских, в то время как братья-рыцари, находившиеся в Пруссии, считали своим наиболее опасным врагом поляков.
      В момент слияния двух рыцарских орденов в один - Тевтонский - Русь подверглась страшному удару монголо-татарских орд. В бурном море жестокого погрома, захлестнувшего Русь, только два острова - Новгород и Псков остались относительно свободными территориями. Используя разруху и слабость Руси, попавшей под татарское иго, немецкие рыцари направили все свои усилия на подчинение этих городов. Непосредственно граничивший с псковскими владениями Тевтонский орден видел в русских своих главных врагов. Только победоносная для русских битва на Чудском озере в 1242 г. остановила крестоносцев. Ледовое побоище заставило членов орденского капитула изменить генеральное направление своей экспансии. Главные усилия крестоносцы направили на покорение коренных народов Прибалтики. В землях пруссов, эстов и ливов возникали все новые и новые орденские замки.
      Медленно, но неуклонно продвигались крестоносные отряды во все стороны от своих замков. К концу ХIII в. пруссы были полностью истреблены. Фиговый листок христианского миссионерства был сброшен - на очереди оказалось Польское Поморье. И в 1343 г. католическая Польша потеряла эту свою исконную территорию. Следующий удар тевтоны нанесли по Литве. На протяжении 70 лет, до десятилетнего перемирия 1379 г.. Тевтонские орден вел беспрерывную воину с Литвой. Однако с каждым годом орден сталкивался со все большими трудностями: росло могущество молодой державы Гедимина и Ольгерда. Уния Литвы и Польши, заключенная в 1385 г., поставила Тевтонский орден в еще более трудное положение и заставила пересмотреть и частично изменить методы и цели внешней политики.
      Начиная с 80-х годов XIV столетия и вплоть до битвы при Грюнвальде, главной задачей Тевтонского ордена стала вооруженная борьба с Великим княжеством Литовским и поддержка сепаратистских течений внутри Литвы, а также и , впрочем, эпизодическое участие в антирусских походах, предпринимаемых литовскими феодалами.
      Впрочем, множество походов Ордена на Литву объективно способствовало сохранению независимости западно-русских княжеств, которые в противном случае стали бы легкой добычей польско-литовских феодалов. Может быть, отсутствие орденского противовеса в начале XVII века позволило полякам и литовцам совершить небывало глубокую агрессию, в ходе которой ими была захвачена даже Москва, а короли Речи Посполитой стали серьезными претендентами на российский трон.
      Но это происходило в XVII веке, а до начала XV столетия обстановка была совершенно иной. И лишь сокрушительный разгром Тевтонского ордена на Грюнвальдском поле в 1410 г. положил начало новому периоду в истории отношении Тевтонского ордена с балто-славянским миром. Рыцарям оставалось лишь терпеливо ждать удобного случая, чтобы нанести удар своим победителям и снова стать полновластными хозяевами Прибалтики и польского Поморья. И они преуспели в свеем ожидании. Это случилось потому, что победа, одержанная польско-литовско-русскими отрядами под Грюнвальдом, еще не означала полного поражения рыцарей. Великий магистр Тевтонского ордена Генрих Фон Плауэн удачно избежал не только ликвидации ордена, но и значительных территориальных уступок.
      Уже в 1425 г. литовский князь Витовт, планируя поход против Пскова, обратился за помощью к гроссмейстеру Тевтонского ордена Паулю фон Руссдорфу, а также к магистру в Ливонии и прелатам Риги и Дерпта. Участвовал Тевтонский орден и в войне 1444-1448 гг. против Новгорода. Именно тогда великий магистр Тевтонского ордена предпринял шаги по созданию широкой антирусской коалиции, в которую удалось вовлечь Данию, Швецию и папский престол. Псковская летопись сообщает, что война велась "противу князя ризского местера, и против короля Пружского, и противу короля Свейского Карла"
      В этой войне Новгород в последний раз выступал как самостоятельная политическая сила. После ее скончания и подписания Яжелбицкого мира за спиной Новгорода встала мощь Москвы, а в
      1460 г. под высокую руку великого князя Василия П отошел и Псков. Таким образом, натиск немецких феодалов, обосновавшихся в Прибалтике, наталкивался отныне на общерусские силы во главе с Москвой.
      "60-70-е годы, - отмечал профессор К.В.Базилевич,-были подготовительным периодом для того широкого развития, которое приняла внешняя политика Ивана III в конце ХУ века. Главной целью ее является воссоединении всей Руси под Московской державой. Иван III приступил к выполнению этой задачи после того, как путем подчинения Казанского ханства обеспечил безопасность на восточной границе, а на южной - связал "Ахматовых детей" своим союзником и их злейшим врагом Менглы-Гиреем. Это позволило Ивану Ш
      свободно распоряжаться основными силами на западной и северо-западной окраинах и перейти к наступательным действиям против великого княжества Литовского, Швеции и Ливонского ордена". Однако дальнейший процесс объединения разрозненных русских княжеств вокруг Москвы натолкнулся на решительное сопротивление Польско-Литовского государства, в состав которого входило множество исконно русских территорий. Притязания на них привели к вековой борьбе двух соседних государств. Академик В.О.Ключевский писал, что при Иване III и его двух ближайших преемниках "Из 90 лет не менее 40 ушло на борьбу с Литвой и Польшей".
      Роковую роль в этой борьбе играл Тевтонский орден - хотя эта сторона его деятельности еще не была достаточно подробно освещена. Гроссмейстеры Тевтонского ордена понимали, что их государство, может существовать лишь пока существует вражда между Россией, Литвой и Польшей. Поэтому все усилив орденского капитула постоянно направлялись на разжигание вражды между этими государствами Зажатый между Польшей, Литвой и Россией Тевтонский орден мог рассчитывать только на антагонизмы между ними. В то время как молодое Русское государство, набирая силы, подчиняло себе старые феодальные княжества и сдерживало натиск воинственных соседей на востоке и западе, Тевтонский орден в Пруссии переживал тяжелый кризис, завершившийся длительной, неудачной для рыцарей войной 1453-1466 гг.
      Война выявила глубочайшие антагонизмы, издавна раздиравшие прусское общество изнутри. Еще в феврале 1440 г. в городе Мариенбурге, старой резиденции гроссмейстеров ордена, часть прусского дворянства и представители городов образовали лигу, названную "Прусским союзом". Лига потребовала для бюргеров и дворянства равных прав с членами Ордена. В ответ германский император и папа объявили, что "Прусский союз" противен законам божеским и человеческим. Тогда 4 февраля 1454 г. дворяне города Торуни объявили себя свободными от всех обязательств по отношению к ордену и начали войну против ненавистных им тевтонских рыцарей. На их сторону встали поляки и 23 мая 1454 г. польский король Казимир IV торжественно вступил в Торунь.
      Война, длившаяся 13 лет, закончилась в 1446 г. еще одним, на сей раз полным поражением Тевтонского ордена. Его гроссмейстер становился вассалом польского короля и, таким образом, связь Тевтонского ордена с Германской империей /Священной Римской империей германской нации/ номинально и юридически прекращалась. Новый правовой статус Тевтонского ордена в Пруссии отразился и на характере его отношений с Ливонией. Ослабление позиций гроссмейстера Тевтонского ордена в Пруссии уменьшило и зависимость от Кенигсберга магистра Ливонии.
      В эти же годы на юго-востоке Европы происходили еще более важные события, повлиявшие на судьбу многих государств континента. В 1453 г. под ударами Османском империи пала Византия. Центр православия переместился в Россию. К ней было приковано внимание европейских государей. Германский император, римский папа, короли Швеции и Дании стали учитывать в своей внешней политике русский фактор. Не прошли все эти изменения незамеченными и со стороны гроссмейстеров Тевтонского ордена.
      В свою очередь русские государи Иван III и его сын Василий III пристально следили за событиями в Западной Европе. К началу ХУ1 в. в Прибалтике кроме рыцарей Тевтонского ордена большой вес приобрело местное бюргерство, тесно связанное с Ганзой, наметились резкие расхождения между братьями-рыцарями и светским прибалтийским дворянством. Разногласия внутри, правящего класса духовных и светских феодалов усугублялись волнениями крестьян и ремесленников. Пестрое ливонское и прусское общество, состоявшее из разнородных социальных элементов, не было единым в вопросах внешнеполитической ориентации - каждая прослойка имела свои собственные представления о целесообразности того или иного союза, или договора. Чаще всего бюргеры Прибалтики ориентировались на Ганзу, духовенство - на Ватикан, рыцарство было склонно поддерживать германского императора. Эти симпатии и привязанности не были постоянными: политическая борьба, экономические и сословные интересы часто заставляли участников событий менять фронт, но все же внешнеполитическое влияние в этом районе сказывало существенное воздействие на ход истории. И поэтому русские государи, проводя в Прибалтике свои внешнеполитические мероприятия, должны были непременно учитывать все это.
      Глава первая
      РУССКО-ЛИВОНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ во второй половине XV века.
      К середине ХУ в. Москва закончила изнурительную междоусобную феодальную войну, длившуюся более двадцати лет и, присоединив мятежные удельные княжества, значительно усилила влияние на Тверь, Рязань, Новгород и Псков.
      Утвердившийся в 1462 г. на великокняжеском престоле Иван Васильевич III начал свое правление в относительно спокойной обстановке. Между тем на юге в 1464 г. произошло столкновение двух татарских орд: Большой и Крымской и, по выражению летописца, татары "начаша воевати промежь себе и такс бог избави Рускую землю от поганых". На западе польский король Казимир IV Ягеллон с 1454 г. вел беспрерывную войну с Тевтонским орденом в Пруссии. Орден в Ливонии в это время ввязался в борьбу между бюргерством Риги и архиепископом Сильвестром.
      Таким образом, внешнеполитическая обстановка на юге и западе в первые годы правления Ивана III была для России благоприятной.
      Это позволило великому князю нанести первые удары по Казани в 1467-1469 годах, а затем осенью 1469 года. В результате казанские татары до 1478 г. не предпринимали никаких враждебных действий против Москвы.
      Обезопасив себя на востоке, Иван III предпринял активные действия против независимого Новгорода. В Псков в конце 1470 г. отправилось посольство. "В рождественское говение приехал послом от великого князя с Москвы Ивана Васильевича всея Руси боярин его Селиван поднимати псксвичьна Великой Новгород", - записал псковский летописец.
      Любопытно, что через два месяца после этого в Псков "приездил посол от князя местера из Рыге, брат его Пантелеи". Видимо,
      Панталеон феи Герзе приезжал, чтобы на месте собрать информацию о планах и замыслах Ивана III и встречался с той частью правящей верхушки Пскова, которая придерживалась проливонской ориентации.
      В конце июня 1471 г. рать Ивана III подошла к Волоку Дамскому, чтобы затем стремительным броском выйти к Новгороду. Новгородские бояре-сепаратисты оказались к этому времени в полной изоляции: псковичи, вопреки желанию части своей старшины, поддержали великого московского князя и выслали войска на помощь Ивану III. Польский король, занятый династической борьбой в Чехии и Венгрии, не имел возможности поддержать враждебное Ивану III новгородское боярство, а литовцы остерегались восстания своих собственных православных подданных.
      После разгрома Иваном III новгородцев на реке Шелони 14 июля 1471 г., они отправили в Литву посла, для того чтобы, как сообщает летописец, "король всел на конь за Новгород; и посол ездил кривым путем в немцы, до князя немецкого до местера /магистра/ и возвратися в Новгород, глаголюще, яко: "местер не дает пути чрез свою землю в Литву ехать". Эта подробность, свидетельствует о вполне определенной позиции Ливонского магистра Тевтонского ордена. По-видимому, он спасался союза Литвы с Великим Новгородом.
      Дело в том, что после окончания 13-летней войны Польши с Тевтонским орденом в 1466 г. был подписан, крайне невыгодный для крестоносцев договор. Как и после разгрома при Грюнвальде, договор был подписан в Торуни. Поляки отобрали у ордена Западную Пруссию с городами Гданьском и Эльблонгом. Сложившиеся взаимоотношения великого магистра ордена и польского короля Казимира IV не могли не отразиться и на взаимоотношениях между Ливонией и Литвой. Магистр Иоганн Вольттус фон Гёрзе спасался усиления Литвы и Новгорода за счет их союза, ему выгоднее было самому укрепить свое положение, поддержав новгородских бояр-сепаратистов. Поэтому он и не пропустил новгородского посла в Литву.
      Магистр, по-видимому, готов был предложить помощь Новгороду в борьбе претив Ивана III. Во всяком случае, в письме к великому магистру Гейнриху Рефлину фон Рихтенбергу от 13 августа 1471 г. фон Герзе обращает внимание на то, что если "князь московитов" овладеет Новгородом, то немцам будет грозить большая опасность. В другом письме от 15 августа магистр подтверждает готовность заключить договор "против короля Московского и его союзников" и просит послать на помощь Ливонии вооруженные отряды из Пруссии. Однако планам фон Герзе не суждено было осуществиться.
      Вторая попытка вмешаться во внутренние дела русского государства была предпринята ливонцами в аналогичной обстановке в 1477 г. 31 мая в Новгороде снова начался мятеж. .Все лето у Ивана III прошло в сборах и подготовке к походу, и лишь 9 октября московское войско двинулось к Новгороду. 14 декабря взбунтовавшаяся "отчина" была приведена к покорности: вечевой колокол был снят, посадничество ликвидировано и Иван III в Новгороде "стал держать свое государство".
      Присоединение Новгорода к Москве было сильнейшим ударом по планам магистра Тевтонского ордена в Ливонии и короля Польши, устремления которых к тому времени совпадали. В начале 1478 г. новый магистр Бернгард фон дер Борх предпринял дерзкую вылазку против Пскова. Однако Ивану III оказалось достаточным направить в Ливонию "охочих воев", чтобы отрезвить рыцарей.
      Магистр фон дер Борх понял, что борьба с русскими требует консолидации всех сил, враждебных Ивану III. Весной 1478г. он выразил готовность объединить усилия с Казимиром IV, который собирался начать войну с Иваном III из-за того, что православное русское население Полоцка, Витебска и Смоленска намеревалось перейти под руку Москвы. Война с Россией была нужна магистру еще и для укрепления своего положения внутри собственной страны и привлечения к себе внимания папы и императора.
      Дело в том, что более ста лет между архиепископами Риги и магистрами Тевтонского ордена в Ливонии шла борьба за влияние на горожан Риги. В 1452 г. архиепископ Сильвестр и магистр ордена Иоганн фон Менгенде подписали в Кирхгольме договор, представляющий обеим его участникам равные права по отношению к городу. И магистр и архиепископ могли теперь на паритетных началах чеканить собственные деньги, принимать присягу в верности от граждан Риги, требовать содействия в случае войны и т.д. Благодаря этому Рига, по сути дела, освободилась и из-под власти магистра и из-под власти архиепископа и на протяжении почти: сорока лет успешно противостояла и тому и другому. Но в начале 1479 г. магистр Тевтонского ордена в Ливонии Бернгардт фон дер Борх со своим двоюродным братом Симоном фон дер Борх захватили замок Рижского архиепископа Сильвестра, арестовали престарелого прелата и заключили его в темницу. Равновесие сил, установившееся в Ливонии после подписания Кирхгольмского договора, нарушилось. Симон фон дер Борх, занимавший до пленения Сильвестра епископскую кафедру в Ревеле - ныне Таллин, - немедленно перебрался в Ригу и занял архиепископский дворец Салин. Он начал вести себя как неограниченный, властитель, не дожидаясь даже формального утверждения в сане архиепископа от папы. Поэтому Бернгардт фон дер Борх 25 января 1479 г. направил великому магистру письмо с просьбой склонить папу к признанию господства Тевтонского ордена над архиепископом и городом Ригой. С такой же просьбой фон дер Борх намеревался обратиться к императору Фридриху III Габсбургу и королю Венгрии Матвею Корвину. Фон дер Борх утверждал, что предпринятые им действия укрепили Ливонию и что теперь ей легче будет силой принудить, великого Московского князя к единению с Римской церковью. Но даже столь благочестивые мотивы не убедили папу Сикста IV в справедливости и целесообразности действий, предпринятых братьями фон дер Борх. Не помогло и письмо великого магистра с ходатайством перед папой дать Симону сан архиепископа.
      19 августа 1479 г., узнав о смерти архиепископа Сильвестра /по слухам, он был отравлен в темнице Кокенгузена клевретами. братьев фон дер Борх/, Сикст IV издал буллу об отлучении от церкви "сына зла" магистра Бернгардта и всех его сторонников. На место умершего Сильвестра папа назначил архиепископом Риги бывшего орденского прокуратора в Риме епископа Стефана фон Грубе. Все это крайне осложнило положение Бернгардта фон дер Борха и заставило его предпринять энергичные поиски союзников в войне против русских.
      13 августа 1479 г. из Дерпта в Ревель было отправлено письмо с вопросом: возможно ли рассчитывать на содействие ганзейских купцов в предстоящей войне со Псковом? 17 августа в Ревель было направлено еще одно письмо, в котором сообщалось, что на съезде представителей Дерпта и Ревеля было решено отправить на озеро Пейпус /Чудское/ вооруженных людей.
      1 января 1480 г. немцы напали на псковские земли и развязали порубежную войну, длившуюся белее двух лет. В ходе этой войны фон дер Борх предпринял несколько попыток расширить антирусскую коалицию за счет поляков, шведов и Германской империи.
      В мае он отправил в Краков к королю Казимиру IV Ягеллону своего посла, однако король весьма сдержанно отнесся к просьбе магистра о помощи. Он был поставлен перед дилеммой: либо оказать помощь Ордену в войне против Пскова, а значит и против великого Московского князя, либо - помочь Пскову в борьбе с Орденом. Ни то, ни другое не входило в планы польского короля. Казимир выжидал, надеясь, что в Пскове возьмет верх пролитовская партия и тогда он сможет предстать перед псковичами, в роли защитника от всех посягательств. Овсе нежелание вмешиваться в русские дела Казимир демонстрировал и раньше. В начале 1480 г., во время пребывания Ивана III в Новгороде, за помощью к польскому королю обратились два великокняжеских брата - Борис и Андрей. Они подняли мятеж против великого Московского князя, вместе со своими дворами и семьями перешли в Великие Луки и ударили Казимиру челом, чтобы он "управил их в обидах с великим князем".
      Казимир не стал вмешиваться в русские дела. Он пожаловал "на прокормление" женам Бориса и Андрея город Витебск, но отговорил мятежных князей выступать против брата. Поведение Казимира свидетельствовало нежелании обострять отношения с Иваном III. Более того, даже в грозную осень 1480 г., когда на восточных границах Руси встала Большая орда хана Ахмата, Казимир сохранил нейтралитет.
      Видимо, в Ливонии. не пеняли, что вмешательство Казимира IV в русские дела было не эпизодом, а четко прослеживаемой политической линией.
      Еще до начала военных действий против Пскова фон дер Борх заметно оживил сношения с великим магистром Ордена. Их довольно обширная переписка свидетельствует о самых тесных контактах между Ливонией и Пруссией, о политической, экономической и военной поддержке, оказываемой Кенигсбергским капитулом своему Ливонскому филиалу. Не было ни одной серьезной военной операции, о ходе или подготовке которой не извещался бы Кенигсберг. Например, в самые первые дни войны фон дер Борх не только информировал великого магистра Ордена фон Вецгаузена о нападении ливонских отрядов на Вышгородок, но и сообщал о планах готовящегося похода против Гдова. Правда, нападение на Гдов 20 января 1480 г. было отбито объединенным московско-псковским войском. Вскоре, по сообщению Псковской летописи, русские ратники "поехали ко Пскову все добры здоровы со многим добытком". Ухудшение положения заставило фон дер Борха немедленно просить у великого магистра денежного кредита и сказания немедленной военной помощи против отрядов князя Андрея Никитича Оболенского, вторгшихся под Юрьев.
      Ливанский магистр самым подробным образом извещал фон Вецгаузена и о летнем походе против Пскова, предпринятом во второй половине августа 1480 г. На все свои письма фон дер Борх получал ответы великого магистра, выдержанные в самом благожелательном духе. К сожалению, для фон дер Борха дело тем и ограничивалось, ибо общее состояние Тевтонского ордена в Пруссии было таково, что оказать серьезную помощь Ливонии си не мог. Кенигсбергский капитул вынужден был считаться с внешнеполитическими планами короля Казимира IV, ибо как раза это время Орден довольно послушно шел в фарватере польской политики, не имея сил на прямое противодействие Польше.
      А тем временем, в феврале 1481 г., двадцатитысячная рать Ивана III тремя отрядами вторглась в Ливонию и за четыре недели сожгла замок Феллин и взяла крепости Роннебург, Каркус и Тарваст. Оценивая результаты этого похода, летописец писал: "и поможе бог во всяком месте воеводам князя великого и псковичам и отмстиша немцам за свое и вдвадесятеро, али и боле".
      В создавшейся обстановке магистр Ливонии вел себя далеко не лучшим образом. Он бросил на произвол судьбы замок Феллин и сбежал под защиту рижских стен за день до того, как подошли русские войска. Находясь в Риге, фон дер Борх не вышел навстречу русским, в страхе наблюдая за тем, как шли по земле Ливонии полки Ивана III. Тем самым магистр вызвал против себя недовольство всех сословий Ливонии.
      Его послы Гердт фон Маллинграде и Иоганн фон Браме выехали в апреле 1481 г. в Кенигсберг, Здесь они имели аудиенцию у великого магистра, но результаты ее оказались более чем скромными: фон Вецгаузен и на этот раз ограничился обещанием послать небольшой отряд для войны против русских. Далее послы отправились к германскому императору Фридриху III. Последний признал Берндта фон дер Борха имперским князем и дал ему гроссмейстерские прерогативы, подчинив его власти и Ригу и Рижское архиепископство. В письме к папе Сиксту IV император просил признать Рижским архиепискспством двоюродного брата магистра - Симона фон дер Борх.
      Решения императора не встретили никакой поддержки среди горожан Риги, тем более, что в памяти у всех еще было живо позорное поведение магистра во время недавнего приступа русских ратей. Зато они решительно поддержали посланца папы Сикста IV, который наконец-то добрался до Риги с папской буллой об отлучении Берндта фон дер Борх от церкви. Папская булла вменяла в обязанность всем верующим оказывать неповиновение магистру и выступить против него с оружием в руках. Горожане Риги поддержали архиепископа Стефана и даже произвели нападение на замок фон дер Борха. Внутренние усобицы, вспыхнувшие в Ливонии, заставили рыцарей ордена просить у русских мира. Воскресенская летопись сообщает, что этот мир был заключен в 1482 г. под Нарвой.
      Стабилизация внутреннего положения в Ливонии стала возможной благодаря мирным отношениям с Россией. Договор, подписанный в 1482 г., входил в так называемый "Данилов мир", заключенный в 1474 г. между Псковом и орденом при участии великокняжеского воеводы Даниила Дмитриевича Холмского. И хотя в 1482 г. мир был заключен на десять лет, фактически он сохранялся до 1494 г., ибо именно в этом году истекал срок действия "Данилова мира". Таким образом, ливонцы могли не спасаться русского вторжения до истечения этого срока. Они этим воспользовались. С 1482 г. все силы Ордена в Ливонии были брошены на борьбу с горожанами Риги. Она продолжалась до 1491 г. После неудачной для рижан битвы под Нойермилленом
      Рига вновь подпала под власть магистра и архиепископа, заключив тяжелый для города Вольмерский договор.
      Мы познакомились с некоторыми сторонами общеполитической обстановки, сложившейся в юго-восточной Прибалтике в 1477-1490 гг. Была еще одна их особенность. Орденские сановники пытались вовлечь в ливонско-русский конфликт губернатора Швеции Свена Стуре Старшего. Из письма фон дер Борха великому магистру мы узнаем, что после того, как русские побили шведов, последние захотели объединиться с Ливонией и стали усиленно искать союза с Орденом претив великого князя Московского. Фон дер Борх писал далее, что и он не прочь бы сделать это, но хочет присоединить к антирусскому союзу еще и Великое княжество Литовское. В ходе войны Свену Стуре не удалось консолидировать свои усилия с фон дер Борхом, но магистр понял, что он может рассчитывать поддержку губернатора Швеции. Благодаря постоянным контактам с Ливонией знал об этом и великий магистр Тевтонского ордена. В 1484 г. он решил использовать шведско-русский антагонизм с пользой для Ордена. Через капеллана Свена Стуре великий магистр предложил губернатору Швеции отдать шведскую корону сыну польского короля Казимира IV Сигизмунду. За это великий магистр хотел бы получить обратно земли Западной Пруссии, отошедшие к Польше по Торуньскому миру1466 года. Швеция же благодаря этому сможет успешно бороться с русскими, ибо ее обязательно поддержат и Польша, и Тевтонский орден, который, получив обратно Западную Пруссию, станет значительно сильнее.
      Фон Вецгаузен, делая такое предложение Свену Стуре, по-видимому, решил сыграть на том, что Казимир IV к этому времени стал ревностным поборником полуфантастической идеи: создать в центре Европы могучую коалицию государств во главе с королем Польши, все участники которой происходили бы из дома Ягеллонов. По замыслу Казимира, престолы Центральной Европы должны были принадлежать его пяти сыновьям. /Всего у Казимира было шесть сыновей, но один из них умер в 1483 г./. План Казимира выглядел следующим образом: 29-летнему Владиславу предназначалась корона Чехии, 25-летнему Яну-Ольбрахту - корена Польши, 24-летнему Александру - престол Великого княжества Литовского, 17-летнему Сигизмунду - престол господаря Молдавии и 16-летнему Фридриху - сан великого магистра Тевтонского ордена. План этот был более всего уязвим в двух последних пунктах: молдавский воевода Стефан никогда бы и никому не уступил своего престола, а за спиной Тевтонского ордена стояла империя Габсбургов, всемерно оберегавшая эту немецкую колонию в Прибалтике. Фон Вецгаузен, по-видимому, зная это, и предложил Свену Густавсону Стуре кандидатуру 17-летнего польского принца, тем более, что и губернатор Швеции был весьма заинтересован в поддержке дома Ягеллонов. И все-таки Свену Стуре реализация этого плана, по-видимому, показалась довольно опасной, потому что последствия польского вмешательства в дела Швеции могли оказаться самыми неожиданными. План фон Вецгаузена вследствие всего этого потерпел неудачу.
      Таким образом, борьба Русского централизованного государства с Тевтонским орденом в Ливонии повлекла за собой целый ряд внешнеполитических акций, в которых приняли участие Германская империя и ганзейские города, Тевтонский орден в Пруссии и маркграфство Бранденбургское, Польша, Великое княжество Литовское и Швеция. Противники Русского государства определенным образом пытались использовать и антиправительственные элементы внутри России. Консолидация внешних и внутренних врагов России была бы серьезнейшим ударом по Русскому государству. Но противоречия между западными соседями России и внутренние трудности в большинстве этих государств не позволили окончательно оформить антирусскую коалицию.
      Глава вторая.
      ПОЛИТИКА ИВАНА III В ЮГО-ВОСТОЧНОЙ ПРИБАЛТИКЕ
      в конце XV - начале XVI веков.
      Ивану III не трудно было заметить, что внутри намечающейся антирусской коалиции существовали по меньшей мере три самостоятельных центра. Во-первых, это - Польско-Литовское государство, во-вторых, - конгломерат из немецких элементов Прибалтики, в-третьих, - Швеция. Между ними постоянно существовали неразрешенные проблемы и трения, да и внутри них никогда не было полного единства.
      Польско-Литовское государство, состоявшее из двух частей, представляло собой, далеко не лучший образец федерации. Как отмечал выдающийся русский историк С.М.Соловьев, в годы правления Ивана III "король польский и великий князь Литовский занят внутри разделением между Польшею и Литвою, разделением, господствующим под видом соединения". Это "разделение, господствующее под видом Соединения", было следствием различных интересов польских и литовских феодалов во внешней политике. Если поляки белее всего были заняты отношениями с Тевтонским орденом в Пруссии и борьбой за усиление своего влияния в Венгрии и Чехии, то магнаты Литвы требовали активной политики на Востоке, направленной на сохранение огромных земельных владений в западных русских областях.
      Тевтонский орден в Ливонии во второй половине ХУ в. переживал глубокий внутренний кризис. Ливонские сословия вступили в ожесточенную борьбу друг с другом. Против магистра и прелатов католической церкви выступили горожане Ливонии, поддержанные частью дворянства. В ходе борьбы Орден нередко оказывался в полной изоляции: иногда даже прелаты выступали заодно с враждебными ему сословиями. Значительную самостоятельную силу в Ливонии представляли и ганзейские торговые города, интересы которых очень часто расходились с интересами Ордена. Влиятельным политическим элементом в юго-восточной Прибалтике было, наконец. Рижское архиепискспство. В процессе ожесточенной внутренней борьбы возникали самые неожиданные комбинации и сочетания среди политических соперников, но чаще всего прелаты все-таки блокировались с Орденом, выступая общим фронтом против горожан. Последние же, в свою очередь, искали поддержки у своих собратьев по Ганзейскому союзу.
      Своеобразную политику проводили и номинальные сюзерены Ордена в Ливонии - великие магистры в Пруссии. Заинтересованные в укреплении собственных позиций и более всего занятые отношениями с Польшей, они были заинтересованы в консолидации всех консервативных элементов юго-восточной Прибалтики. Поэтому чаще всего великие магистры старались проводить компромиссную линию, примирял враждующих между собой магистра Ливонии и архиепископа. Что же касается антирусской политики, то Тевтонский орден в Пруссии ограничивался присылкой в Ливонию денег, оружия, фуража и небольших воинских отрядов, перенося центр тяжести на дипломатическую поддержку Ордена в Ливонии при европейских дворах и в Ватикане"
      Орден спирался на помощь германских императоров, в то время как архиепископов поддерживал Ватикан. Следовательно, борьба Ордена с архиепископами была в известной мере отражением борьбы пап с императорами, а союз между Орденом и архиепископами - отражением обратных тенденций во взаимоотношениях Габсбургов с Римом"
      Наконец, внутреннее положение в Швеции определялось борьбой феодальных группировок, поддерживавших Свена Стуре и сил, враждебных ему.
      Правительство Ивана III должно было учитывать все это при проведении, внешнеполитических мероприятий, в которых прямо или косвенно участвовали западные соседи России.
      Анализируя этот период, Н.М.Карамзин писал в своей знаменитой "Истории государства Российского": "Посольства иноземные одно за другим являются в нашей столице: императоры, папы, короли, республики, цари азиатские приветствуют монарха российского, славного победами и завоеваниями от пределов Литвы и Новгорода до Сибири". Но прежде чем посольства стали являться "одно за другим", на улицах Москвы в 1486 г.
      появился первый европейский посол - силезский рыцарь Николай Поппель. Его не сопровождала пышная свита и следом за его конем не везли богатых даров. Он приехал один, странствующим по своей собственной прихоти. Историк К.В.Базилевич считал, что скорее всего приезд Поппеля в Москву в 1466 г. был посвящен выяснению на месте ряда политических проблем, интересовавших германского императора с планами его борьбы за Венгрию и Чехию. Русские летописи и великокняжеская канцелярия не отразили приезда в Москву силезского рыцаря, и это может служить косвенным доказательством того, что его визит носил неофициальных характер. О пребывании Поппеля в Москве нам известно очень немногое, но можно сделать вывод о полнейшей бесплодности его поездки. Чем меньшими были результаты, тем более значительными хотел он их представить императору и курфюрстам, возвратившись обратно в Германию. На съезде князей в Нюрнберге курфюрсты империи, а сын императора Фридриха Максимилиан - очень удивлялись всему, о чем рассказывал Поппель.
      Как бы то ни было, но фактом является то, что ловкий силезец сумел предстать перед членами нюрнбергского рейхстага знатоком России и в декабре 1488 г. получил верительную грамоту императора, уполномочивавшую его на ведение переговоров с Иваном III. Поппель должен был добиться согласия Ивана III на коронацию, причем короновать великого Московского князя должен был император. Кроме того, Иван III должен был показать Поппелю свою дочь, на которой Фридрих III намеревался женить одного из своих родственников. Однако миссия Поппеля не ограничивалась только ими.
      Любопытно, что если в 1486 г. Поппель ехал через Польшу, то на этот раз его путь лежал через Ливонию. При встрече с магистром ордена Поппелю было сообщено, что Псков "держит за собою земли и воды" Ливонии и беспрерывно на них наступает. Магистр поручил Поппелю передать все это Ивану III и попросить великого князя Московского послать в о Псков "лист", чтобы псковичи не наступали на земли Ливонии. Поппель передал эту просьбу магистра во время аудиенции с Иваном III лично ему, а не боярам и дьякам, что свидетельствует о важном значении, какое придавали просьбе и сам Поппель и те, кто дал ему это поручение.
      Обращает на себя внимание и форма русского протокола, отметившего, что это заявление Поппель сделал не как посол императора, а "говорил великому князю от магистра". Просьбу эту Поппель закончил многозначительной фразой, которая резко выделялась из предыдущего контекста и Формой и содержанием:
      " а мы также говорим твоей милости для того, что те немцы Вифлянской земли подданне суть царства государя нашего". Следовательно, Поппель говорил это не только по поручение магистра Ордена в Ливонии, но и подкреплял сделанное заявление ссылкой на то, что ливанцы являются подданными императора.
      Отвечавший Поппелю от имени Ивана III дьяк Федор Курицын игнорировал этот пункт и счел уместным обратить внимание императорского посла только на то, что воды и земли псковичи "держат" на основании старых договоров и, следовательно, никакой нужды в посылке во Псков "листа" нет.
      Таким образом, вмешательство императорского посла в русско-ливанские отношения никакого воздействия на русскую сторону не оказало. Однако Иван III должен был обратить внимание на то, что через императора можно известным образом повлиять на Тевтонский орден и в Ливонии, и в Пруссии. Поппель недолго пробыл в России. Точная дата его отъезда из Москвы неизвестна, но 22 марта 1489 г., когда из России в империю отправилось посольство Ивана Ш, силезца в столице уже не было.
      Первым русским послом в империю был Юрий Траханиот. К.В.Базилевич, тщательно исследовавший этот сюжет, пришел к выводу, что кроме краткой записи в "Хронике города Шпейера" нет никаких источников о пребывании Траханиота в империи.
      Однако, все же можно сделать предположение, что во время переговоров зашла речь и о положении Тевтонского ордена в Пруссии, так как еще до возвращения Юрия Траханиота в Москву Иван III велел Григорию Афанасьевичу Путятину, послу, отправляемому в Польшу "пытати о том", в каком состоянии находятся прусские города, отнятые у ордена королем Казимиром.
      Наказ Путятину был дан 22 декабря 1489 г. через полгода после первой встречи Траханиота с Фридрихом III. Известие о ходе переговоров с императором уже должно было достичь Москвы и могло побудить Ивана III заинтересоваться новым обстоятельством, ранее не игравшим никакой роли в русско-польских отношениях.
      Внимание Ивана III могло быть привлечено к положению дел в Пруссии в связи с тем, что как раз в начале 1489 г. на верховном капитуле Тевтонского ордена в Радоме состоялись выборы нового великого магистра. На смену умершему Мартину фон Вецгаузену на пост вступил Ганс фон Тифенн. В связи с этим в России могли возникнуть определенные надежды на изменение внешнеполитического курса Тевтонского ордена.
      Дело в том, что после подписания Второго Торуньского мира рыцари Тевтонского ордена использовали любую возможность для того, чтобы показать свое решительное несогласие с ним. Особенно ярко это проявилось в середине 70-х годов ХV в., когда Тевтонский орден снова выступил с оружием в руках против Польши. Заключив союз с Вармийским епископом, князем Николаем Тунгеном и Венгерским королем Матияшем Корвином, Орден начал войну с Польшей, желая избавиться от условий Второго Торуньского мира. Война закончилась в 1478 г. подписанием перемирия, по которому стороны сохранили статус кво.
      После 1478 г. Тевтонский орден не мог более предпринимать сколько-нибудь серьезных попыток избавиться от польской зависимости при помощи оружия и довольно послушно шел в фарватере польской внешней политики. Такой курс был вынужденным и, осуществляя его, немцы поступали вопреки собственной воле. Характерным документом, подтверждающим это, может служить письмо великого магистра фон Вецгаузена от 31 марта 1488 Ливонскому магистру нем фон Вецгаузен горько сетует на то, что он только потому вынужден помогать Польше, что силы его ничтожны, а Орден ко всему прочему обременен многочисленными долгами. Почти в то самое время, когда из-под пера гроссмейстера вышло это письмо, свидетельствующее о крайне жалком положении Ордена, сам автор письма скончался.
      Мы уже знаем, кто сменил фон Вецгаузена. Однако события показали, что внешнеполитический курс ордена остается прежним.
      Еще находясь в Радоме фон Тифен получил от поляков жалобу на то, что Иван III направляет через Ливадию и Кенигсберг своих посланцев для закупки оружия и военных материалов "во вред христианству". Поляки просили фон Тифена не пропускать через орденские территории русских. Однако дальше обещаний фон Тифена удовлетворить просьбу поляков дело не пошло. Уже через год возвращавшееся из империи посольство Траханиота беспрепятственно проехало по орденским территориям.
      Таким образом, можно предположить, что возникновение русско-имперских дипломатических связей пробудило в России интерес к состоянию польско-орденских отношений.
      В июле 1490 г. Юрий Траханиот "с товарищи" возвратился в Москву. Вместе с ним приехал императорский посол Георг фон Турн. На аудиенции с Иваном III Турн договорился о подписании союзного договора между Московским великим князем и сыном императора Фридриха III римским королем Максимилианом. Главным условием договора было заявление обеих сторон о взаимной поддержке в борьбе с Ягеллонами. Максимилиан обещал помочь Ивану III в борьбе за западные русские земли, великий Московский князь - в борьбе Габсбургов за "Угорское королевство"-Венгрию. Договор содержал торжественные заверения "стояти заодин и до живота", не только против польского короля Казимира 17, но и против его -детей и сохранять дружественные отношения между Россией и Германской империей как в царствование Ивана и Максимилиана, так и при их детях.
      В июне 1491 г. Максимилиан утвердил текст "докончальной" грамоты, однако этим дело не ограничилось. Летом 1491 г. в Россию во второй раз отправился Георг фон Турн, чтобы договориться о конкретных мерах борьбы с Ягеллонами.. На этот раз Турн должен был вовлечь Россию в антиягеллоновскую коалицию, во главе которой стоял Максимилиан и в которую, кроме Германской империи, должны были войти Россия, Ливония и Пруссия. Так как между Россией и Германской империей оборонительно-наступательный договор против Ягеллонов уже существовал, главной заботой Турна становилось создание наиболее благоприятной политической и дипломатической обстановки для сближения России с Тевтонским орденом в Ливонии и Пруссии. Турн вновь отправился в Россию, когда внешняя политика Польши испытывала очевидный кризис. Подходило к концу более чем полувековое царствование Казимира IV Ягеллончика, богатое бурными и часто трагическими событиями.
      Без более-менее подробного изложения многих событий, предшествовавших этому нельзя будет понять того, что происходило в 90-х годах XV столетия, и почему Турн получил инструкцию во что бы то ни стало добиться положительных результатов. А случилось это потому что именно как раз в это время польско-имперские противоречия обострились до предела. Истоки этого полувекового антагонизма уходили в то время, когда Казимир IV в десятилетнем возрасте в 1440 г. вступил на престол Великого княжества Литовского. Он был младшим сыном знаменитого Ягайло. Литовские магнаты надеялись сделать из него послушную марионетку. Старший брат Казимира Владислав с 1434 г. занимал престол Польши. В 1439 г. Владислав занял и венгерский престол, оказавшийся вакантным после смерти короля Чехии и Венгрии Альбрехта Габсбурга. Владислава Ягеллончика дворяне Венгрии избрали своим королем, прежде всего, потому, что им необходима была помощь Польши в борьбе с турецкой опасностью. Сын Альбрехта Габсбурга - Владислав Постум не был избран на престол Венгрии, хотя по праву наследования имел основания рассчитывать на это. Таким образом, к 1440 г. Ягеллоны оказались на престолах Венгрии, Польши и Великого княжества Литовского. В 1444 г. Владислав Ягеллончик пал в бою с турками под Варной. На польский престол через три года после его смерти вступил семнадцатилетний Казимир IV Ягеллончик. Таким образом, в 1447 г. вновь возникла личная уния между Литвой и Польшей, по которой престолы обеих стран занимал один государь.
      Смерть Владислава Ягеллончика повлекла за собой восстановление чешcко-венгерской унии. На престол Венгрии был избран чешский король Владислав Постум в Чехии его называли Ладислав Погробок1 и, таким образом, с 1444 г. и в Буде, и в Праге сказался один король - представитель династии Габсбургов. В 1454 г. Казимир Ягеллончик женился на сестре Владислава
      Постума Елизавете, что порождало определенные права для их потомства на наследование и чешского и венгерского престолов.
      Между тем за малолетнего Владислава и в Венгрии и в Чехии правили его опекуны. В Буде эту роль исполнял сын национального героя Венгрии Яноша Гунияди Матвей Корвин, а в Праге - глава панов чашников Иржи Подебрад. Они-то и были фактическими правителями Венгрии и Чехии, и поэтому, когда в 1457 г. Владислав Постум скончался, Корвин занял престол Венгрии, а Подебрад был избран земским правителем Чехии.
      Сразу же после смерти Постума права на корены Венгрии и Чехии предъявил германский император Фридрих III Габсбург, обосновывая свои претензии родством с умершим Постумом. Однако прочное положение Подебрада заставило императора на время отказаться от притязаний на чешскую корону и признать его в 1460 г. королем Чехии. С Матвеем Корвином император тоже заключил договор, но это произошло тремя годами позже и на совсем иных условиях.
      Если Подебрад был признан королем Чехии без всяких оговорок, то Корвин вынужден был заплатить за королевский титул согласием войти в дом Габсбургов. Фридрих III усыновил его и тем самым в случае отсутствия у Корвина мужского потомства престол Венгрии переходил императору или его сыну. Укрепив, таким образом, позиции в Венгрии, император начал войну с Подебрадом. В 1468 г. против Подебрада выступил и Корвин. Одержав ряд побед над своим противником, Корвин в 1469 г. был провозглашен королем Чехии, но с этим решением согласились отнюдь не все чешские паны, а только сторонники Корвина, и вследствие этого в одной части Чехии королем считали Корвина, в другой - Подебрада. Для того, чтобы разгромить Корвина, Подебраду нужна была помощь извне. И он, купил ее дорогой ценой, передав права на престол Чехии не своим наследникам, а тому, кто согласился поддержать его в борьбе с Корвином. Таким союзником оказался Казимир IV Ягеллончик. В 1469 г. чешский сейм признал сына Казимира IV-го Владислава наследником Подебрада.
      Вскоре после этого, в 1471 г., Подебрад умер. Дело борьбы против Корвина и поддерживавших его Габсбургов, перешло в руки Ягеллонов. Начиная с этого времени, борьба за Чехию, а вскоре и за Венгрию, стала одной из важнейших внешнеполитических задач польского короля Казимира IV и его сыновей.
      Польша в это время находилась в зените своего могущества. По Второму Торуньсксму миру, подписанному в 1466 г., к Польше перешли земли западной, или как ее еще называли, "Королевской Пруссии". Города Гданьск, Торунь, Эльблонг, Щецин и другие стали платить подати не великому магистру Тевтонского ордена, а королю Польши. Сами великие магистры, власть которых распространялась лишь на ограниченные территории, становились вассалами польском короны и присягали на верность примасу или же королю Польши. То, что присягу мог принимать примас Польши, почти сразу же было истолковано орденскими сановниками, как признание того, что сюзереном Ордена стал Ватикан.
      Великие магистры Тевтонского ордена пытались любыми способами избавиться от ленной зависимости от Польши или же ограничить ее. Поэтому, когда Казимир IV Ягеллончик начал борьбу за Чехию, у орденских сановников появилась надежда в союзе с Габсбургами и Матвеем Корвином разгромить Польшу и избавиться от условий тягостного Торуньского договора.
      После того, как Владислав Ягеллон стал королем Чехии, Казимир IV начал готовиться к воине с претендентами на трон, занятый его сыном. Он вступил в переговоры с враждебными Матвею Корвину феодалами Венгрии, во главе которых стоял крупный магнат Янош Витез. Корвин узнал об этом и, не имея сил бороться на два фронта, предложил Казимиру IV компромисс. Корвин соглашался признать Владислава чешским королем, если Ягеллоны признают за ним право на Венгрию, но Казимир IV ответил отказом и 2 октября 1471 г. отправил в Венгрию свои войска. Поход окончился безрезультатно.
      Поспешное возвращение в январе 1472 г. польских войск объяснялось тем, что прусские воеводства и Вармийское епископство , во главе которого стоял немецкий епископ и имперский князь Николай Тунген, вступили в тайные переговоры с Корвином. Выше уже упоминалось о войне, которую Тунген в союзе с Корвином и великим магистром Тевтонского ордена Генрихом фон Рихтенбергом вели против Казимира IV Польский король усмирил взбунтовавшихся рыцарей и в 1478 г. заключил мир с Корвином.
      Корвин умер в 1490 г. После его смерти претендентами на венгерский престол оказались: сын Матвея Корвина - Янош, римский король Максимилиан . Габсбург, чешский король Владислав Ягеллон и польский принц - брат Владислава - Ян-Ольбрахт, которому Казимир прочил венгерский престол уже семь лет. Ожесточенная борьба, вспыхнувшая между претендентами, окончилась победой Владислава Ягеллона. Ян-Ольбрахт в 1491 г. отказался от притязаний на венгерскую корону, получив от своего брата титул великого князя Силезии и княжества Глоговское, Опавское и Олесницкое. Максимилиан Габсбург прекратил военные действия только после того, как Владислав Ягеллон 7 ноября 1491 г. специальным договором с Фридрихом III подтвердил, что на него распространяются условия договора 1463 г. и что он вслед за Матвеем Корвином передал наследственные права на Венгрию Габсбургам в случае отсутствия у него мужского потомства.
      В то время как в Венгрии и Чехии Ягеллоны добились определенных успехов в борьбе с Габсбургами, их отношения с Тевтонским орденом оставляли желать лучшего. Вступившим на пост великого магистра в 1488 г. Ганс фон Тифен, лишь на первых порах прислушивался к голосу Казимира. Уже через год после своего избрания он дал понять Казимиру, что он хотел бы иметь полную самостоятельность. Так, когда в 1489 г. умер Вармийский епископ Николай Тунген, фон Тифен отказался поддержать кандидатуру Фридриха Ягеллона и многое сделал для избрания Вармийским епископом члена капитула немца Лукаса Ватзельрода.
      Таким образом, к концу 1491 г. ни один из наиболее важных внешнеполитических вопросов, стоявших перед Польшей на протяжении половины столетия, не был решен до конца. В июне 1492 г., после пятидесяти двух лет царствования, Казимир IV Ягеллончик скончался. Его сыновья Ян-Ольбрахт, занявший престол Польши, и Александр, ставший Великим князем в Литве, получили в наследство не только короны и скипетры, но и клубок сложных и запутанных проблем, корни которых уходили в минувшие десятилетия.
      Как раз накануне этих событий в Москве и появился второй раз императорский посол фон Турн.
      Он прибыл в Москву 20 ноября 1491 г., через шесть дней был принят Иваном III. Посол известил великого Московского князя о том, что Максимилиан начал воину против Ягеллонов в Венгрии и о том, что незадолго до его отъезда в Москву у Максимилиана были делегаты западнопрусских городов, просившие, по словам посла, заступничества Габсбургов. Делегаты Торуни, Гданьска и других городов, отошедших к Польше по миру 1466 г., просили Максимилиана взять их "под цесарство" и держать на положении других имперских городов.
      Свою просьбу делегаты мотивировали тем, что король Казимир якобы хотел восстановить старые пошлины и налоги, которые взимались еще до подписания Второго Торуньского мира великими магистрами Тевтонского ордена. Максимилиан согласился выполнить просьбу горожан Западной Пруссии и, желая продемонстрировать серьезность своих намерении, послал в Ревель грамоту, которой освобождал великого магистра Тевтунсксго ордена фон Тифена от присяги польскому королю.
      Через несколько дней Турн вновь просил аудиенции у Ивана III. На этот раз он сообщил Ивану, что союзники Максимилиана единодушны в своем стремлении начать воину с Польшей и очень рассчитывают на помощь русских. Посол добавил, что Максимилиан будет очень доволен, если великий Московский князь возьмет и Пруссию и Ливонию под свою защиту. Для того, чтобы добиться согласованного решения всех этих проблем, Турн предложил прислать весной 1492 г. московских представителей в Кенигсберг на конгресс. Однако Иван III наотрез отказался от сделанного ему предложения и, таким образом, не сделал ровным счетом ничего, что могло бы усилить Габсбургов в Прибалтике за счет Ягеллонов.
      Подводя итоги миссии Турна, можно сказать, что их целью было разрушить руками. Ивана III невыгодный Габсбургам Торуньский мир 1466 года. Но императорский посол не добился этого. Однако несмотря на отказ великого Московского князя принять участке в работе Кенигсбергского конгресса, русский двор сохранил живой интерес к состоянию политических взаимоотношений в юго-восточной Прибалтике.
      Следует заметить, что к 1492 г. положение в Ливонии, Пруссии, и Литве заметно стабилизировалось. В Ливонии в 1491 г. после битвы под Нойермилленом, закончившейся победой орденских войск, было подписано так называемое Вольмарское соглашение, вновь ставившее горожан Риги под власть капитула и магистра. Выше уже отмечалось, что известная стабилизация наступила и в Пруссии после того, как в 1489 г. гроссмейстером Тевтонского ордена был избран Ганс фон Тифен. Наконец, в великом княжестве Литовском тоже произошли изменения. Скончавшемуся в июне
      1492 г. Казимиру IV Ягеллончику наследовали в Польше - Ян-Ольбрахт, а в Литве - Александр. После многолетнего перерыва Литва вновь получила собственного великого князя. Этот факт означал усиление литовских магнатов и увеличение их давления на королевскую власть в Кракове.
      И в Литве и в Ливонии в это время появились различные слухи об угрозе со стороны Московии и о коварных замыслах русских. Пройдя сквозь ливонский и литовский фильтры искаженная информация уходила в Польшу, Пруссию, имперские земли и другие страны Европы. Нередко именно эта информация становилась основанием для решения того или иного вопроса государственными деятелями упомянутых стран в определенном аспекте.
      Показателен в этом смысле эпизод, связанный с закладкой Ивангорода. По сообщению Воскресенской летописи, весной 1492 г. русские "заложили град на немецком рубеже, против Ругодива, города немецкого, на реке на Нарове, на Девичьей горе, четвероуголен". Немцы, жившие в.Нарве, назвали Иван-город Контрнарвой. Таким образом, с самого начала замысел Ивана III по строительству нового города воспринимался ливонцами. как акт, враждебный по отношению к ним. Ливонский магистр Фрейтаг фон Лорингофе известил великого магистра о том, что он намерен собрать ландтаг "из-за великого князя Московского, который имеет враждебные замыслы против Ливадии". Ганс фон Тифен, отвечая магистру Ливадии, настоятельно порекомендовал заблаговременно, еще до начала войны с русскими, просить помощи у ливонских сословий. Он обещал помочь Ливадии, всеми своими силами, если строительство Иван-города приведет к войне с русскими.
      В сообщениях фогта Нарвы, направленных магистру Ливонии, известия о ходе работ в Иван-городе стоят впереди всех других новостей. Подобная информация, определенным образом представлявшая русскую политику, способствовала тому, что и великий магистр Тевтонского ордена занял антирусскую позицию. 12 августа 1493 г. Фон Тифен сообщал магистру Ливадии, что Александр Литовский спрашивал у него, в каком состоянии "находятся дела между орденом в Ливадии и его врагами московитами". Причем, тон письма был откровенно враждебен по отношению к русским и из контекста письма можно было понять, что великий магистр с одобрением встретит любые враждебные России акции.
      Однако в Москве тогда еще не полностью отождествляли политику Ливонии с политикой Пруссии. Для Ивана III великий магистр Тевтонского ордена был прежде всего врагом Ягеллонов. К поэтому и в 1492 и в 1493 гг. великий Московский князь склонен был видеть в Гансе фон Тифене своего потенциального союзника. Именно этим можно объяснить отправку первого русского посольства в Кенигсберг 25 мая 1493 г.
      Отправка русских послов в Кенигсберг была вызвана приездом в Москву варшавского наместника Яна Подоси. Он приехал от Мазовецкого герцога Конрада Пяста для того, чтобы предложить Ивану III союз против Польского короля и великого Литовского князя. Правда, сначала варшавский наместник попросил Ивана III выдать замуж за герцога Конрада свою дочь, но после того, как Иван III не согласился, Ян Подося начал переговоры по второму вопросу, предложив заключить военный союз против "Казимировских королевых детей". Посол заявил, что герцог Конрад подтвердит свое согласие договорной грамотой и что к этому союзу примкнет великий магистр Тевтонского ордена. Великий Московский князь не мог согласиться на сделанное ему предложение о союзе, ибо в Москве ничего не знали о Мазовии и ее властителе. Поэтому, прежде чем заключить союзный договор, в Варшаву было отправлено русское посольство, в составе которого были Василий Григорьевич Асанчюк-Заболотский и Василий Васильевич Третьяк-Долматов.
      Русские послы должны были узнать, каковы отношения князя Конрада с "Казимировыми детьми", какое положение занимает он среди других польских князей, велики ли его владения и много ли людей в его княжестве, вместе ли с ним живет его брат, или же он находится "на уделе " и, наконец, в каких отношениях находится Мазовия с "прусским магистром".
      За несколько дней до отъезда Заболотского и Долматова из Москвы в Ливонию к магистру фон Лорингофе уехал гонец Федор Аксентьев с просьбой проводить русских дипломатов и мазовецкого посла к великому магистру Тевтонского ордена в Кенигсберг, а при возвращении на родину - до русских границ. Федор Аксентьев должен был дождаться Заболотского и Долматова, по приезде посадить их на корабль, но не в Риге, а в каком-либо другом месте, "чтобы их ход неведом был в Литовском земле". Псковскому наместнику и посадникам тоже было строго наказано сохранять в тайне поездку русских послав в Мазовию.
      Заболотскому и Долматову следовало, находясь в Ливонии, подробно узнать о переговорах, которые незадолго до их приезда вел магистр Лорингофе с великим Литовским князем Александром, Затем русские послы должны были направиться в Кенигсберг и там предложить великому магистру поддержку и помадь на случай, если он затеет войну с Польшей.
      К сожалению, кроме наказа послам, нет других документов, которые пролили бы хоть какой-нибудь свет на ход и результаты первого русского посольства в Мазовию.
      Дети короля Казимира с самого начала своего правления обратили особое внимание на юго-восток, считая борьбу с турецкой опасностью наиболее важной внешнеполитической задачей своих государств. Ян-Ольбрахт и Александр подписали договор о совместной борьбе с османами еще в конце 1492 г. Самой уязвимой стороной этого плана была скудость королевской казны. Яну-Ольбрахту для получения необходимых средств пришлось пойти. на политические уступки своим дворянам. В феврале 1493 г. сейм утвердил ряд чрезвычайных финансовых мер, направленных на то, чтобы выкупить королевские имения и получить необходимые суммы для организации турецкого похода. Великое княжество Литовское и Тевтонский орден в Пруссии должны были поддержать Польшу. Это обстоятельство, по-видимому, и явилось причиной того, что русское посольство не имело успеха при дворе Ганса фон Тифена.
      Отказ великого магистра заключить антипольский союз был воспринят Иваном III как доказательство враждебности Ордена по отношению к России. Поэтому в 1494 г. русское правительство закрыло в Новгороде Ганзейский двор, вместе с купцами-ганзейцами были изгнаны и факторы Ордена. Это нанесло серьезный материальный ущерб орденским негоциантам и усилило антирусские настроения среди рыцарей в Ливонии и в Пруссии.
      В это же время заметно улучшились русско-датские отношения: в 1495 г. русские отряды двинулись в Карелию и начали там войну с главным противником Дании - шведским губернатором Стуре.
      Уже весной 1495 г. шведы поняли, что ситуация очень серьезна. Это заставило Свена Стуре предпринять ряд мер для исправления создавшегося положения. 16 мая 1495 г. послы Стуре выехали в Гданьск, рассчитывая найти помощь против русских у польского короля Яна-Ольбрахта.
      8 сентября 1495 г. московские воеводы осадили Выборг, поставив Свена Стуре в еще более тяжелое положение. Следующей весной союзники Стуре активизировались во всех странах. Ганс фон Тифен направил к герцогу Померании Богуславу специальное посольство, которое потребовало для Тевтонского ордена в Пруссии и Ливонии немедленной денежной помощи и присылки военных отрядов.
      7 марта 1496 г. магистр в Ливонии Вольфтерфон Плеттенберг потребовал от фон Тифена передачи всех денег и войск, полученных в Померании, в свое распоряжение, заявив, что он намерен употребить их против русских.
      В августе 1496 г. Свен Стуре добился больших успехов. В этом месяце шведы разбили русских воевод под Иван-городом и затем захватили крепость. Любопытно, что в письме от 19 сентября 1496 г. Фон Тифен не только известил Плеттенберга о падении Иван-города, но и сообщил о дальнейших шагах, которые шведские военачальники намерены были предпринять. Великий магистр предложил Плеттенбергу обратиться за помощью к императору.
      Сам Плеттенберг был настроен еще более решительно, чем его патрон. Даже после заключения перемирия между шведами и русскими в марте 1497 г. Орден продолжал подготовку к войне. В письме от 23 апреля 1497 г. Плеттенберг запрашивал великого магистра Тевтонского ордена, расположен ли император к тому, чтобы соседние с орденом страны и ганзейские города оказали. Ливонии: помощь в борьбе с русскими. Одновременно Плеттенберг просил у великого магистра военную помощь, но фон Тифен смог ее оказать: в Пруссии только что окончилась эпидемия чумы и состояние страны было самым жалким. Кроме того, Тевтонский орден должен был принять участие в турецком походе на стороне своего сюзерена - польского короля. Денег на организацию похода не было и руководители- Ордена вынуждены были просить их даже у Плеттенберга, который сам постоянно выступал в роли просителя. Однако Плеттенберг, сославшись на все ту же извечную русскую опасность, отказал в помощи Кенигсбергскому капитулу, ибо в глазах орденских сановников Ливонии русские были опаснее турок, и когда Тевтонский орден оказался перед альтернативой борьбы с теми или другими, предпочтение отдавалось туркам. Можно добавить, что орденские отряды, размещавшиеся в Пруссии, тоже не отправились бы в турецкий поход, если бы не твердая воля Яна-Ольбрахта, который с 1494 г. постоянно воздействовал на великого магистра, принуждая его к участию в этой антитурецкой акции.
      В то время, когда происходили все эти события, умер великий магистр Тевтонского ордена Ганс фон Тифен. Его сменил граф Вильгельм Изенбург унд Гренцау. Он принадлежал к знатной фамилии, тесно связанной с Тевтонским орденом. Три его старших брата Вилли, Герлах и Салентин были рыцарямиОрдена. Пойдя по стезе старших братьев, Вильгельм вскоре обогнал их: 25-ти лет от роду в 1495 г. он получил звание великого комтура, а когда фон Тифен скончался согласился занять пост великого магистра лишь временно. Он принял звание штатгальтера, отказавшись от сана великого магистра в пользу саксонского герцога Фридриха, мотивируя свое решение тем, что установление связей с могущественным родом саксонских герцогов будет крайне полезно Ордену. Во время "междуцарствия", пока велись переговоры с Фридрихом Саксонским, Изенбург развернул бурную антирусскую деятельность.
      В 1497-98 гг. штатгальтер Изенбург вел оживленную переписку с Максимилианом Габсбургом, имперскими князьями, папой и кардиналами, в которой представлял Пруссию и Тевтонский орден "оплотом и стеной христианства против русских, татар и турок". Осенью 1497 г. Изенбург активно вмешался в переговоры между королем Иоанном Датским и Свеном Стуре. 31 октября 1497 г. он предложил Плеттенбергу немедленно взять на себя роль посредника в датско-шведских переговорах, добиться скорейшего подписания мира между ними, а затем за их счет усилить антирусскую коалицию. В Стокгольме инициатива Плеттенберга встретила полное понимание. 14 мая 1498 г. в Ливонию было послано письмо с предложением заключить союз против русских.
      Через год после этого, летом 1499 г. Плеттенберг получил от Иоанна Датского еще одно предложение такого же рода. Осенью 1499 г. в Данию отправилось ливонское посольство во главе с комтуром замка Пярну Эвертом Верникхузеном. В составе посольства были рыцарь Иоганн Плеттенберг и настоятель церкви в Руйене Конрад Симонис. Посольство проследовало через Кенигсберг, где послы обещали извещать орденских сановников о ходе переговоров с королем Иоанном через комтура Кенигсбергского замка Бертольда фон Альтмансхофена.
      В ноябре 1499г. ливонские послы в замке Фленсбург получили аудиенцию у короля Иоанна и добились согласия на заключение двухстороннего союза против русских. В конце 1499 г. Верникхузен, Иоганн Плеттенберг и Симонис вернулись в Ливонию. Ко времени их возвращения магистр Плеттенберг решил расширить антирусскую коалицию за счет вовлечения в ее ряды великого княжества Литовского.
      В 1498 г. представители ганзейских городов, приехав в Нарву, начали переговоры с русскими о восстановлении нарушенного в 1494 г. мира. Ганзейцы настаивали на возвращении конфискованных в Новгороде товаров и освобождении купцов, арестованных при закрытии двора Святого Петра.
      В свою очередь, русские требовали удовлетворения за ущерб, который потерпели русские купцы в Ливонии, и за насилия, совершенные над ними. Кроме того, представители Новгорода потребовали "очистить православные церкви и русские концы в ливонских городах и дать обязательство никогда более не причинять им ущерба".
      Русско-ганзейские переговоры завершились неудачей. Между тем Вольтер фон Плеттенберг продолжал сколачивать антирусскую коалицию.
      Позднем весной 1500 г. он начал переговоры с Александром Казамировичем о союзе против России. Магистр удачно выбрал момент, ибо как раз перед этим Черниговско-Стародубский князь Семен Иванович Можайский и Новгород-Северский князь Василий Иванович Шемячич "ударали челом" Ивану III, прося его взять их вместе с отчинами из-под руки Александра Казимировича под свою высокую руку. Понимая, что Александр не отдаст без войны обширных и богатых уделов Можайского и Шемячича, великий Московский князь 3 мая 1500 г. двинул к литовскому рубежу свои отряды. Все лето московские рати "воевали Литовскую землю". К августу 1500 г. русские войска заняли Брянск, Путивль, Стародуб, Гомель, Новгород-Северский, Мценск и многие другие города. Великий Литовский князь все лето и осень посылал своих гонцов и послов в Ливонию, в Польшу, в Молдавию и в Крым, предлагая союз против России, но Иван III ответными демаршами умело парализовал действия литовских дипломатов. В результате ни Крым, ни Молдавия, ни даже Польша не отважились поддержать Александра Казимировича. Только Владислав Венгерский и Вольтер фон Плеттенберг открыто встали на сторону Литвы. Ливонцы начали переговоры с Литвой летом 1500 г. и вели их довольно долго. В декабре 1500 г. в письмах к великому магистру Тевтонского ордена Плеттенберг часто обсуждал различные стороны этого вопроса. Он просил оказать помощь Ливадии, если она начнет войну с русскими, убедить папу Александра VI не брать с Ливонии налога на проведение турецкого похода и оказать поддержку в организации крестового похода против Великого Московского княжества.
      3 марта 1501 г. между Литвой и Ливадией был подписан союзный договор о борьбе против русских. Этому договору, по свидетельству ливонского хрониста Бальтазара Рюоссова, "чрезвычайно радовались вое литовцы и ливонцы". Однако заключение договора не было неожиданностью для Москвы. В апреле 1501 г. воеводы Ивана III закончили приготовления к началу кампании.
      Военные действия начали ливонцы. 2 мая 1501 г. фогт Нарвы сообщил в Ревель о том, что им было совершено нападение на псковскую землю. Немцы понесли настолько серьезные потери, что Фогт просил, как можно скорее прислать к нему исполнение.
      Однако литовцы еще не успели подготовиться к войне и поддержать своих союзников. А вскоре в Литве произошло событие, расстроившее все планы ведения воины: 17 июня 1501 г. скончался польский король. Ян-Ольбрахт и Александр Казимирович надолго отвлекся от военных дел, вплотную занявшись делами престолонаследия.
      Ян-Ольбрахт умер в Торуни, в то время, когда Польша испытывала сильнейшие внешнеполитические затруднения, сопряженные с неудачами во внутренних делах. В 1498 г. турецкие войска дважды нападали на Польшу, оба раза доходя до Подолии. В 1499 г. турок сменили татары. Они повторили набег в следующем, 1500 году. Воспользовавшись этим, Польше отказался повиноваться Тевтонский орден. Тогда Ян-Ольбрахт вынужден был выступить в поход на Пруссию, но не успел довести начатого дела до конца, скончавшись во время похода. Крайне тяжелое положение, в котором оказались Польша и Литва, заставило их пойти навстречу друг другу.
      В 1501 г. вновь возродилась старая тенденция к заключению унии. Конечно, и в Польше, и в Литве было немало ее противников, но верх взяли ее сторонники.
      В октябре 1501 г. великий Литовский князь Александр был официально избран на заседании польского сейма королем Польши. Таким образом, возобновилась и личная уния Польши и Литвы. Договор об унии был подписан в Мельнике. Он предусматривал созыв объединенных польско-литовских сеймов для решения вопросов, представляющих взаимный интерес, в том числе для выборов общего короля и великого князя, военной помощи друг другу. Однако уже ближайшее будущее показало, что большинство параграфов Мельницкой унии оказались лишь благими пожеланиями. Польша не помогала Литве в войне с Россией и среди влиятельных феодалов великого Литовского княжества возникло движение за ликвидацию Мельницкой унии. Да и сам Александр Казимирович был не доволен теми ее пунктами, которые, касаясь статуса короля и процедуры выборов, сильно ограничивали его самостоятельность. Вопреки его воле, польский сейм не дал денег для ведения войны с Россией и, таким образом, постоянным союзником Литвы оставался лишь левонский магистр Тевтонского ордена Плеттенберг.
      В августе 1501 г. он двинулся в поход на Псков. 27 августа немцы разбили в бою под Изборском головной русский полк князя Ивана Ивановича Горбатого и 7 сентября осадили Остров. Горбатый и здесь оказался не на высоте. Стоя в трех верстах от Острова, он только смотрел, "как немцы городок биша и огевыи стрелы пущаше".
      Русские воеводы перехватили инициативу лишь осенью 1501 г. 24 октября Даниил Щеня и Александр Оболенский начали контрнаступление против Плеттенберга. 23 ноября 1501 г. Плеттенберг отправил великому магистру Тевтонского ордена письмо, свидетельствовавшее о том, что русское наступление повергло его в ужас. Он умолял своего сюзерена "послать на помощь несчастным, как можно больше сил и в возможно более короткие сроки для отражения внезапного стремительного натиска русских".
      Письмо Плеттенберга еще не успело отправиться в путь, как 24 ноября у стен замка Гельмед отряды Ивана III, в которых наряду с русскими было немало наемных татар, нанесли страшное поражение войскам магистра. За три недели перед этим русские разгромили литовское войско под Мстиславлем. Все это заставило Плеттенберга прекратить на время военные действия и просить и помощи у своих союзников.
      Естественно, что наибольшее понимание Плеттенберг встретил у великого магистра, который не только обещал помочь войсками, но и попытался найти поддержку в Ватикане. Однако папа не мог помочь войсками или оружием, и летом 1502 г. великий магистр пришел к выводу, что дальнейшая борьба с русскими бесперспективна и Ливонии следовало бы заключить мир. Миссию посредника в переговорах между воюющими сторонами взял на себя папа Александр VI.
      1 января 1503 г. перед Иваном III предстал посол Владислава Ягеллона Сигизмунд Сантай. Он передал великому Московскому князю грамоту от своего короля, грамоту от папы и две грамоты от кардинала Регнуса, уполномоченного Ватиканом вести переговоры с Иваном III. Регнус в Москву не поехал, а передал свои полномочия Сигизмунду Сантаю.
      Содержание всех этих послании было примерно одинаково: Ивану III предлагалось заключить мир со своими противниками для того, чтобы направить все силы на борьбу с турками-османами. Великого Московского князя просили войти в антитурецкую лигу, в которой, кроме России, должны были состоять Польша, Литва, Венгрия, Чехия, Пруссия и Ливония. Таким образом, все государства, находившиеся под властью Ягеллонов и Тевтонский орден волею Ватикана превращались из врагов России в ее временных союзников.
      4 марта 1503 г. в Москву приехали польские, литовские и ливонские послы. Делегации соответственно возглавляли Петр Минковский, Станислав Глебов и Иоганн Хильдорп. В качестве посредника выступал Сигизмунд Сантай. В течение трех недель Иван III вел переговоры с поляками, литовцами и Сантаем, не допуская участия в них ливонских послав. Лишь 29 марта, после того, как с литовцами договор был уже подписан, Иоганн Хильдорп встретился с казначеем великого московского князя Дмитрием Владимировичем. На следующий день Хильдорпа известили, что Иван III согласен "со всею Ливонскую землею перемирье взяти на шесть лет, по старине, как было наперед того". Что же касается Великого княжества Литовского, то оно вынуждено было заключить мир не "по старине", а понеся серьезные территориальные потери. Под московский скипетр перешли земли, занимавшие весь бассейн Угры и верховья Десны. Владения князей Шемячичей, Мосальских, Вольских, Трубецких и Стародубских были признаны находящимися под властью Ивана III. Договор был подписан 28 марта 1503 г. сроком на шесть лет. По договору западная граница Русского государства передвинулась на запад и проходила теперь в 30-40 км от Смоленска. Плеттенберг считал, что перемирие, заключенное послами Александра Казимировича в Москве "жалостно и постыдно для короля".
      Александр Казимирович долго не утверждал договорных грамот, Раздавая своим панам земли из королевских владений взамен потерянных в войне с русскими, Александр Казимирович писал, что дает их временной, пока не будут возвращены отторгнутые земли. Следовательно, даже подписав мирный договор, великий князь Литовский считал его вынужденным и не собирался придерживаться зафиксированных им условий. Иван III, в свою очередь, тоже не считал договор удовлетворительным. Уже в начале следующего 1504 г. в беседе с польским послом Станиславом Глебовым Иван III заявил: "не то одно наша отчина, кои города и волости ныне за нами: и вся Русская земля, Киев и Смоленск и иные города, которые он /Александр Казимирович - В.Б./ за собою держит к Литовской земле, с божьей волею, из старины, от наших прародителей наша отчина".
      Таким образом, обе стороны считали свои претензии неудовлетворенными и не могли прийти к соглашению, которое могло бы стать основой прочного и длительного мира.
      И Александр Ягеллон, и магистр Плеттенберг ждали только удобного момента для возобновления военных действий против русских. Смергь Ивана Ш, последовавшая 27 октября 1505 г., вселила в противников России надежды и породила планы новых авантюр.
      Глава третья
      ЗАПАДНАЯ ПОЛИТИКА ВАСИЛИЯ III в 1505-1515 годах.
      Узнав о кончине своего давнего врага, Александр Ягеллон написал Плеттенбергу, что "теперь наступило удобное время соединенными силами ударить на неприятеля веры христианской, который причинил одинаково большой вред и Литве и Ливонии".
      В конце 1505 г. в Ливонию прибыло литовское посольство, возглавляемое паном Войтехом Нарбутовичем и магистром Адамом. Послы заявили Плеттенбергу, что смерть Ивана III делает необходимыми консолидацию усилий обоих государств и проведение по отношению к России согласованной политики. Однако Плеттенберг хорошо понимал, что без серьезной подготовки нельзя начинать войну с Россией. Кроме того, ливонский магистр надеялся, что между сыновьями Ивана III вспыхнет междоусобная борьба за великокняжеский престол, в ходе которой представится удобный случай для вмешательства во внутренние дела государства.
      Александр Ягеллон согласился с доводами магистра и, отвечая его послам 2 мая 1506 г., просил ливонцев своевременно извещать его о положении в Москве. В свою очередь, Александр сообщил Плеттенбергу, что Литовские войска собираются выступить в поход и сетовал то же самое сделать и Ливонии. Эти приготовления к войне, по его мнению, напугают Василия III и сделают более уступчивым и сговорчивым.
      Но ожиданиям Александра и Плеттенберга не суждено было осуществиться: Василий III прочно обосновался на отцовском троне и все братья признали себя его послушными вассалами. Авторитет старшего брата подкреплялся и экономически: Иван III, умирая, благословил Василия 66 городами, тремя четвертями всех государственных доходов и правом на все выморочные владения, в то время как на долю других его сыновей осталось всего 30 городов и одна четверть доходов.
      Иван III оставил своему сыну нелегкое наследие: Ливония и Литва могли начать войну в любой удобный для них момент, Крым был далеко не таким дружественным, как раньше, а Казань с середины 1505 г. находилась в состоянии войны с Московским великим князем.
      Весной 1506 г. брат Василия Дмитрий Иванович отправился в поход на Казань, ведя за собою "судовую и конную рать". 22 мая русские внезапно атаковали Казань, но были отбиты и отошли. 22 июня Дмитрий вновь напал на татар, устроивших ярмарку у стен Казани. Русские захватили огромную добычу, но в город ворваться не смогли. Через три дня войска Дмитрия во второй раз были отбиты с большими потерями. Дело было настолько серьезным, что Василий отстранил брата от командования войсками и приказал лучшему московскому воеводе Даниилу Щене двинуться с полками на помощь. Узнав об этом, казанский хан запросил мира, освободил всех русских пленных и через год, осенью 1507 г., выдал Василию новую грамоту, в которой подтвердил свою вассальную зависимость от Москвы.
      Таким образом, к осени 1506 г. военный конфликт с Казанью был ликвидирован. Ход войны не всегда был удачным для русских, но ее итоги оказались вполне благоприятными.
      Решительно подавив сопротивление Казани, Василий предпринял меры для установления дружественных отношений с другими государствами Уведомив крымского хана Менгли-Гирея о смерти Ивана III, Василий потребовал новую шертную грамоту, но крымский хан отошел от прежних договорных формул и дал грамоту, которая существенно отличалась от шерти, данной раньше отцу Василия Ивану III. Новая грамота не была принята Василием. В Москве была снята копия с прежней договорном грамоты, имя Ивана было заменено именем Василия и окольничий Константин Заболоцкий отправился в Крым для того, чтобы Менглы-Гирей подтвердил свою верность старому союзу на прежних условиях
      Желая сохранить традиционные дружественные отношения с Данией, Василий 17 июля 1506 г. послал к Датскому королю Хансу своего посла Истому с поручением добиться подтверждения договора 1493 г., по которому стороны обязались бороться против узурпатора Швеции Свена Стуре и великого Литовского князя Александра Ягеллона.
      Василий просил написать такую же договорную грамоту, какая была в 1493 г. заключена между Хансом Датским и его отцом Иваном Васильевичем. Он просил короля привесить к грамоте государственную печать Дании и в присутствии своего посла Истомы поцеловать на грамоте крест. Со своей стороны он обещал по получении текста договора сделать то .же самое в присутствии датских послов.
      Король выполнил просьбу Василия. Датские дипломаты отыскали черновик старого договора и внесли в его текст необходимые поправки. Имя Ивана было заменено именем Василия, а имена прежних противников датского короля были заменены именами новых его врагов.
      Свое согласие возобновить договор король Ханс I подтвердил особой грамотой, которую привез в Москву его посол Давид фон Коран.
      Таким образом, уже в 1506 г. Василии и в отношениях с Данией добился сохранения прежнего положения.
      По-видимому, с такой же целью из Москвы было отправлено посольство в Рим. Официально русский посол Андрей Траханиот должен был уведомить папу о кончине Ивана Ш и о вступлении на престол Василия Ш. К сожалению, никаких других сведений об этом посольстве не обнаружено, но и того, чти известно достаточно для того, чтобы говорить о хорошем предлоге для переговоров.
      25 мая 1506 г. из Вены в Москву был отправлен императорский посол Юстус Картингер. Он ехал в Москву для того, чтобы освободить из русского плена ливонских кнехтов и рыцарей. Год назад Картингер уже приезжал с той же просьбой, но Иван Ш категорически отказал. На этот раз император, видимо, надеялся, что новый великий князь Московский окажется более уступчивым. Однако Василий Ш ответил Максимилиану Габсбургу, что пленные могут быть освобождены лишь в случае, если Ливония перестанет поддерживать великое княжество Литовское и будет исправно выполнять условия существующего договора о перемирии. Тем самым
      Василий Ш дал понять императору, что Россия не изменит своего отношения к Ливонии и к стоящей за ее спиной империи, если с другой стороны не будут представлены убедительные доказательства миролюбия и дружественности. ***
      Следует остановиться и на самом важном вопросе внешней политики России - на взаимоотношениях с Великим княжеством Литовским и Польшей. Польский король и великий князь Литовский Александр Казимирович Ягеллсн проводил тонкую и хитрую политику. Заключая враждебные Руси договоры, Александр лицемерно предлагал вечный мир; готовясь к воине с Россией, великий князь Литовский в это же самое время слал в Москву гонцов и послов по словами, исполненными дружбы и миролюбия. Первое такое посольство после вступления на великокняжеский престол Василия Ивановича прибыло в Москву 15 февраля 1506г. Посольство возглавлял витебский наместник Юрий Глебович. Он предложил заключить "вечный мир", но насилии отказался, так как одним из основных его условий было освобождение всех русских городов из-под власти великого Литовского князя.
      Ответное русское посольство во главе с Федором Степановичем Еропкиным ограничилось преимущественно формальными моментами:
      послы объявили о восшествии Василия Ш на престол, попросили Александра пропустить через Литву и Польшу послов в Данию и Рим.
      Действия, предпринятые Александром в Крыму и Ливонии. и обмен посольствами показали, что стороны сохраняют по отнесению друг к другу прежнюю враждебность и непримиримость.
      Никаких существенных изменений в характере русско-литовских отношений не произошло и после того, как в августе 1506 г. в Вильно скончался Александр Казимирович. 20 октября 1506 г. великим Литовским князем был избран брав Александра Сигизмунд. 24 января 1507 г. он же был возведен на польский престол. Важно отметить, что Сигизмунд специальным актом обязался не только энергично защищать целостность и неприкосновенность литовской территории, но и сделать все, для того чтобы вернуть земли, отторгнутые у великого литовского княжества Иваном Ш.
      В это время наиболее острой внутренней проблемой в жизни Литвы стал конфликт между новым великим князем и одним из могущественных феодалов страны, князем Михаилом Львовичем Глинским. Глинский - фигура необычайно колоритная. Свою юность и молодость он провел за границей. Находясь в Италии, Глинский принял католицизм, хотя при рождении был крещен по православному обряду. Несколько лет он посвятил военной службе, и, находясь в армии Саксонского герцога Альбрехта, проявил себя как способный военачальник. Глинский познакомился с императором Максимилианом и с Саксонским герцогом Фридрихом, будущим великим магистром Тевтонского ордена.( Впоследствии эти обстоятельства сыграют определенную роль во внешней политике России в Прибалтике).
      Возвратясь на родину, Глинский сразу же занял высокое положение при литовском дворе, благодаря своей знатности, богатству и способностям. Это очень не понравилось литовским магнатам, отодвинутым Глинским на второй план. Один из них -Забжезинский-, желая сокрушить Глинского, открыто обвинил его в смерти Александра Казимировича и в намерении узурпировать власть в Литве. Глинский потребовал суда, но Сигизмунд не удовлетворил его требование. Тогда мятежный князь начал подготовку к восстанию, с целью отторгнуть от великого Литовского княжества его юго-восточную часть.
      Кончина Александра Казимировича побудила Василия Ш к попытке вмешаться в дела Литвы. Он направил специальное посольство во главе с Иваном Наумовым, который должен был передать всем панам Рады Великого княжества Литовского, что если в Литве изберут на престол Василия Ш, то он обещает сохранить в неприкосновенности религию своих новых подданных и даст им множество дополнительных привилегий. Демарш Василия очень обеспокоил литовских магнатов, и они поспешили направить в Польшу своих послав для того, чтобы содействовать избранию Сигизмунда польским королем. В инструкции, данной послам, говорилось, что в Литве поспешили избрать Сигизмунда великим князем, прежде всего, из-за русской опасности.
      Таким образом, после смерти Александра Казимировича перед великим княжеством Литовским возникли две проблемы: русская опасность извне и угроза феодального мятежа внутри. Василии Ш и Михаил Глинский, объединив свои усилия, попытались освободить и возвратить под свою. власть западно-русские земли, находившиеся под скипетром великих Литовских князей.
      Великий князь Литовский и король польский Сигизмунд предпринял ряд энергичных мер, чтобы предстоящая война с русскими была бы для него победоносной. Желая расположить к себе православное население Литвы, Сигизмунд 5 января 1507 г. пожаловал вдовствующей королеве Елене Ивановне сестре Василия III, дочери Ивана III- Бельск, Брянск и Сраж со всеми угодьями и доходами. 20 января паны Литовской Рады потребовали от православного Киевского митрополита Иосифа и "державца" Минска князя Богдана Ивановича Жеславского, чтобы они привели к присяге на верность Сигизмунду всех православных. После этого Иосифу предписывалось выехать в Вильно для приведения к присяге православных жителей литовской столицы.
      В это же время в Крым было отправлено посольство, в задачу которого входило узнать, когда Менгли-Гирей пошлет на Москву свои войска и где будет разбит его лагерь. Послы должны были сказать, что хорошо бы совершить такси, поход нынешним летом.
      По-видимому, в это же время Менгли-Гирей выдал послам Сигизмунда и печально знаменитый ярлык на владение всей русской землей, считая себя законным наследником Золотоордынских великих ханов.
      2 февраля 1507 г. на сейме Великого Литовского княжества, состоявшемся в Вильно, была объявлена война России. Сигизмунд заявил, что всякий, кто, понадеявшись на свое богатство, не явится на воину или без ведома коронного гетмана самовольно "отъедет" с войны, будет казнен. Король потребовал поспешных сборов, чтобы русские не успели бы напасть первыми.
      Тогда же Сигизмунд направил своих послав к магистру Тевтонского ордена в Ливонии Вальтеру фон Плеттенбергу. Возглавлял посольства пан Юрии Завишич. Он сообщил Плеттенбергу о том, что в Литве уже побывали крымские и казанские послы, которые заявили о полной готовности к войне с Россией. Завишич уведомил магистра и о том, что в союзе с Литвой выступят шведы. Но Плеттенберг и на этот раз продолжал выжидать. По-видимому, перспективы грядущей войны не представлялись ему многообещающими.
      Почти одновременно с посольством в Ливонию было отправлено посольство в Москву, во главе с крупнейшим литовским магнатом виленским воеводой Яном Николаевичем Радзивиллом. Посол в резких тонах заявил протест в связи с тем, что русские нарушают перемирие, заключенное между Иваном Ш и Александром Казимировичем, заселяют окраинные волости Бояре, принимавшие послов, обвинили литовцев в том же самом. В заключение послов принял сам. Василий Ш, но и он ко всему сказанному боярами добавил, чтобы его сестру, вдову Александра Казимировича Елену Ивановну "к Римскому закону - то есть католичеству- не нудили ничем".
      Естественно, что Сигизмунд таким ответом удовлетвориться не мог и сразу же направил еще одно посольство, в котором, кроме поляков, был и крымский посол Якгибаша. Послы истребовали вернуть захваченные Иваном Ш литовские земли и отпустить пленных. Но и на этот раз ответ русских остался неизменным.
      Не добившись желаемого, великий Литовский князь направил тайного посла к брату Василия Ш Юрию Ивановичу Дмитровскому. В тайном наказе к Юрию Ивановичу Сигизмунд писал, что до него дошли слухи о мудром правлении Юрия в его уделе и о том, что многие бояре и князья, оставив Василия Ш, "пристали" к Юрию. Сигизмунд предложил Дмитровскому князю тайный союз против Василия Ш и всех других неприятелей. Неизвестно, каким был ответ Юрия. Во всяком случае, интересен сам факт засылки тайного посла к брату великого Московского князя
      Но если попытка Сигизмунда разжечь междоусобную борьбу на Руси успехом не увенчалась, то в Великом княжестве Литовском, напротив, вскоре вспыхнула феодальная война, которую возглавил князь Глинский. Содействие ему оказывал Василий Ш. В то самое время, когда у Юрия Ивановича находился тайный посол Сигизмунда, князь Глинский прислал в Москву дворянина Никольского с секретным письмом Василию Ш. Глинский известил Василия о своем желании служить ему "до живота", если русские поддержат его в борьбе с Сигизмундом, сообщал что армия в Литве пока еще не собирается и ни одно государство помощи Литве не окажет.
      В ответном письме Василий Ш потребовал от Глинского немедленных действий, обещая скорую и эффективную поддержку. Однако на первых порах Василий помощи не оказал, а когда Глинский потребовал объяснений этому, великий князь Московский послал к своему союзнику боярского сына Ивана Юрьева, снабдив его подробными рекомендациями о предстоящих совместных действиях. Выполняя указания Ивана Юрьева, Глинский начал мятеж и повел свои войска под Минск, а своего брата Андрея Василий III послал с войсками под Слуцк.
      Во главе семисот всадников Глинский прошел к Гродно и ночью окружил имение своего давнего врага Яна Забжезинского. Один из клевретов Глинского, саксонец Христофор ворвался в спальню Забжезинского, а подоспевшие затем мятежники убили его. После этого отряды Глинского рассеялись во все стороны и начали громить усадьбы других литовских магнатов, остававшихся верным Сигизмунду.
      На помощь восставшим двинулись русские воеводы. 29 апреля 1507 г. они начали наступление. Если до сих пор велась необъявленная война, то теперь уже Василий Ш открыто заявил о том, что из-за притеснений православных князей и их подданных, находящихся в Литве, и из-за того, что король Сигизмунд "наводит" на Русь татар, он слагает с себя крестное целование и начинает войну.
      Однако через год, 13 июля 1506 г., войска Глинского, поддержанные русскими воеводами, были разбиты полководцем короля Сигизмунда Николаем Фирлеем. 10 августа Михаил Глинский приехал в Москву и вместе с ним "множество именитых родов". Василий Ш богато одарил своего нового подданного, пожаловав ему Медынь и Ярославец со всеми доходами. Так закончилось неудавшееся восстание князя Глинского против короля Сигизмунда. ***
      Тевтонский орден в Ливадии остерегся вмешиваться в конфликт Литвы и России. Император Максимилиан 19 мая 1508 г. направил в Ливонию мандат, в котором потребовал от Плеттенберга невмешательства в русские дела. Война с Москвой, писал император, была бы вредна для империи и помешала бы борьбе Габсбургов с французами и венецианцами.
      25 марта 1509 г. ливанские послы, приехав в Новгород, продлили еще на 14 лет действие русско-ливонского договора 1503 г. и вновь обязались не заключать враждебных России союзов с Польшей и Литвой, а также выполнять все другие обязательства, вытекающие из договора 1503 г.
      Однако не следует думать, что добрая воля великого магистра и императора Максимилиала заставила Плеттенберга пролонгировать старый договор о перемирии. Все это произошло, во-первых, оттого, что Ливония не могла бороться с Россией из-за внутренней слабости, а во-вторых, из-за того, что Сигизмунд уже за полгода до того - 8 октября 1508 г. подписал в Москве мирный договор. По этому договору Василий и Сигизмунд не только обещали не всевать друг с другом, но и даже взяли на себя обязательства выступать против общих врагов.
      14 января 1509 г. "великие послы" Василия Ш Григорий Федорович Давыдов и Иван Андреевич Челядин утвердили договор с Вильно.
      Таким образом, к весне 1509 г. на западных рубежах России наступило затишье. Русское государево, Литва, Польша и Тевтонский орден в Ливонии на очень непродолжительное время выпустили из рук оружие, хорошо понимая, что перемирие не может быть длительным, ибо причины, порождавшие вооруженные конфликты, остались. Заключившие перемирие государства использовали предоставившуюся передышку для подготовки к продолжению борьбы.
      Настоящего мира между Русью и Литвой так и не наступило.
      Крупные военные операции прекратились, что же касается жалких пограничных стычек и грабительских набегав, то они продолжались, и инициаторами их выступала как та, так и другая сторона.
      Василия Ш беспокоило положение, создавшееся в Пскове, и он решил окончательно "порушить" псковскую старину и присоединить Псков к своей державе на равных условиях с прочими городами. К тому времени многие города и земли, расположенные вокруг Пскова, уже стали добычей потомков Ивана Калиты: Новгород Великий, Тверь покорились Московским князьям. В октябре 1509 г.
      Василий Ш с крупным воинским отрядом прибыл в Новгород. Использовав недовольство псковичей московским наместником, князем Иваном Михаиловичем Репней-Оболенским, Василий обвинил псковичей в непослушании и арестовал приехавших в Новгород жалобщиков. Вслед за этим в Псков был послан дьяк Третьяк-Далматов. Он должен был привести псковичей к покорности, сняв вечевой колокол и уничтожив все другие "вольности" города. Далматов, ранее уже принимавший участие в подчинении Новгорода и Твери, выполнявший ответственные поручения великих Московских князей в Литве и Дании, с успехом выполнил и эту миссию: 13 января
      1510 г. Псков признал свою полную зависимость от Москвы, а 24 января во Псков прибыл и Василий Ш. Выселив из города около 300 семей знатных и богатых бояр и купцов, и введя в город московских служивых и торговых людей, великий князь окончательно закрепил Псков за собой.
      К этому же времени относится и попытка мирно урегулировать старый конфликт с Ганзой. В последний раз русские и ганзейцы встречались в 1498 г. в Нарве. Но тогда вследствие общей неблагоприятной обстановки переговоры ни к чему не привели. Теперь же можно было надеяться на успех: договор, подписанный 25 марта 1509 г., давал на это основания.
      Ганзейские послы, возглавляемые секретарем совета Любека Иоганном Роде, в Феврале 1510 г. прибыл в Новгород. Переговоры оказались довольно продолжительными.
      По сообщению Псковской летописи, Василий Иванович во время переговоров жил "во Пскове 4 недели и поеха на другой недели в понедельник изо Пскова". По сообщению той же летописи, Василий Ш приехал в Псков 24 января. Следовательно, в двадцатых числах февраля, "устроив свею отчину Псков", Василий выехал в Новгород. Путь. от Пскова до Новгорода занимал примерно четыре дня. Значит Василий Ш должен был к концу февраля оказаться в Новгороде. Известна дата отъезда Василия Ш из Новгорода в Москву - 17 марта. Таким образом, Василий Ш пробыл в Новгороде около трех недель.
      Великий князь соглашался подписать договор только при условии, если Ганза возьмет на себя политические обязательства и пообещает, как минимум, сохранять нейтралитет в случае конфликта России с ее врагами на Западе. Эту же точку зрения Василий Ш защищал и в проекте договора, а когда ганзейцы не согласились, переговоры были прекращены. Таким образом, неудачу русско-ганзейских переговоров следует искать, как в отказе немецких представителей изменить свой внешнеполитический курс, так и в упорном нежелании Русских к каким-либо невыгодным для них переменам.
      В то время как представители Ганзы вели переговоры в Новгороде, король Сигизмунд предпринял ряд мер, направленных на мирное урегулирование польско-орденского конфликта. Было решено .летом 1510 г. собраться в Познали и на совместном заседании представителей Польши, Германской империи, Пруссии, Ливонии и Венгрии разрешить, наконец, вопросы о статусе западных прусских земель и о присяге великого магистра Тевтонского Ордена королю Польши. Однако еще до начала работы Познанского конгреса все участники плохо верили в благоприятный исход этой затеи. Непримиримо и агрессивно настроенный великий магистр Тевтонского ордена, заявлял, что он не остановится и перед войной, если поляки не выполнят требований Ордена.
      Для правильного понимания создавшегося положения не лишне коротко остановиться на предыстории. Познаньского конгресса.
      Еще в конце 1504 г. Александр Казимирович направил в Рим Плоцкого епископа Эразма Чиолека, чтобы выговорить у папы Юлия II содействие и поддержку в борьбе с великим магистром ордена, не желавшим приносить ленную присягу королю Польши. Чиолек представил дело таким образом, что в глазах папы великий магистр оказался главным пособником турок, своими набегами ослаблявшими Польшу - оплот католицизма на Востоке Европы. Папа Юлий II приказал великому магистру герцогу Фридриху Саксонскому немедленно принести присягу, однако император Максимилиан сумел переубедить папу и .петом 1509 г. Юлий III отменил свой приказ и запретил принесение присяги. По просьбе великого магистра в конце 1509 г. в Краков приехали послы императора и договорились, что Сигизмунд соберет для решения всех спорных вопросов специальный конгресс. Местом работы конгресса была избрана Познань, открытие конгресса - назначено на июль 1510 г.
      Делегацию Польши поддерживал только представитель Венгерского короля Владислав. Орденские же сановники, приехавшие на конгресс, были решительно поддержаны послами императора. Душой польской делегации был примас Польши, кардинал Ян Лаский -непримиримый враг Тевтонского ордена. Он потребовал немедленного принесения присяги, а в случае отказа предложил перевести Орден из Прибалтики в Подолию: поближе к опасным и беспокойным соседям туркам и татарам. Но предложения Лаского натолкнулись на глухую стену вражды и озлобления.
      Переговоры, продолжавшиеся две с половиной недели, ни к чему не привели и вместе приемлемого для всех компромисса конгресс закончился еще большим обострением противоречий.
      Неудача Познанского конгресса породила в Пруссии атмосферу, полную неуверенности и страха. Многие союзники Ордена ожидали прямого военного нападения Польши. В создавшихся условиях среди руководителей Тевтонского ордена нашелся человек, который попытался связать политические планы своего государства с Россией. Это был уже известный нам штатгальтер Тевтонского ордена граф Вильгельм Изенбург унд Гренцау. После того, как Фридрих Саконский стал великим магистром Тевтонского ордена, Изенбург оставался одним из его ближайших сподвижников. В начале 1510 г. Фридрих решил сложить с себя сан великого магистра и с этого времени граф Вильгельм Изенбург, стал штатгальтером и формально и фактически стал руководителем Ордена.
      Провал Познанского конгресса натолкнул Изенбурга на мысль вступить в переговоры с Василием Ш. Сам этот поворот был в высшей степени знаменательным явлением. Глава Ордена, призванный до последней капли крови сражаться со "схизматиками и неверными, искал союза с ними против христианнейшего Польского короля. Для этой миссии был избран достойный исполнитель. Им стал саксонский дворянин Христофор Шлейниц, который по приказу князя Михаила Глинского принимал участие в убийстве Яна Забжезинского и в разбойничьих нападениях на имения других магнатов врагов Глинского.
      Шлейниц издавна оказывал услуги братьям-рыцарям. В орденских документах его имя впервые упоминается в 1503 г. 14 июля этого года комтур замка Рагнит, расположенного у самой литовской границы, извещал руководителей ордена, что он послал Христофора Шлеиница сопровождать одного своего лазутчика, тайно пробиравшегося в Вильно. После разгрома восстания Глинского, Шлейниц нашел пристанище в Кенигсберге у своих давних друзей и покровителей. Великий магистр Фридрих ходатайствовал за Шлейница перед своим братом герцогом Георгом Саксонским, чтобы последний добился у короля Сигизмунда прощения для Шлейница, в недавнем прошлом активно участвовавшего в мятеже Глинского против короля.
      Осенью 1509 г. Шлейниц был Сигизмундом помилован.
      Через год после этого Изенбург поручил Шлейницу пройти в Москву, встретиться там с Михаилом Глинским и обменяться с ним письмами. Изенбург от имени великого магистра Тевтонского ордена герцога Фридриха просил Глинского не допустить совместного выступления русских и поляков против Ордена, которое они могли предпринять во исполнение договора от 8 октября 1508 г. Изенбург считал, что Глинский может оказать нужное воздействие и на крымского хана и удержать татар от вступления в союз с Сигизмундом.
      В начале 1511 г. Шлейниц благополучно добрался до Москвы. Он встретился там с князем Глинским, передал ему письма Изенбурга и получил ответное письмо на имя штатгальтера Ордена.
      Когда Шлейниц еще находился в Москве, Глинский сообщил о его приезде Василию. Ш. Глинский сказал, что орденский посланец просит охранную грамоту для тайных послов великого магистра, которые хотели бы приехать в Москву. Василий приказал дать такую грамоту Шлейницу и после этого саксонец отправился в обратный путь. Он вез с собою письмо Глинского Изенбургу, в котором Михаил Львович обещал подстрекать против Польши татар и заверял штатгальтера, что мир между Москвой и Польшей не будет продолжаться долго.
      О пребывании Шлейница в Москве и о его действиях в ущерб Польше узнал король Сигизмунд и приказал схватить лазутчика, когда он будет переходить границу между Литвой и орденскими владениями.
      В марте 1511 г. Шлейниц добрался до Ливонии, а затем через территорию Жемаитии (западной части Литвы) двинулся к орденским землям. Здесь-то польская конная стража и настигла Шлейница. Польские пограничники напали на саксонца на берегу моря, неподалеку от Паланги. Опасаясь захвата в плен, Шлейниц выбросил сумку с документами в море, но преследователи заметили это, выудили секретные письма из воды и затем переправили их королю Сигизмунду. Шлейниц укрылся за стенами орденского замка в Мемеле и на этот раз избежал давно ожидавшей его кары.
      Случилось так, что переводчик польского короля неправильно перевел текст письма, направленного великому магистру Тевтонского ордена. По-видимому, морская вода размыла адрес и переводчик сообщил Сигизмунду, что письма адресованы Саксонскому герцогу Георгу, а не его брату Фридриху великому магистру Ордена.
      Введенный в заблуждение король, в очень резких тонах потребовал объяснений от герцога Георга и получил не менее резкий ответ, из которого можно было понять, что Саксонский герцог ничего не знает о миссии Шлейница. Недоразумение вскоре разъяснилось, однако дошедшая до нас переписка свидетельствует, что Сигизмунд очень боялся создания любого антипольского союза, в котором участвовал бы великий Московский князь.
      Миссия Шлейница предвещала возможные изменения, в русско-орденских отношениях. Штатгальтер Изенбург, отправивший Шлейница в Москву, вскоре уступил свое место другому, более достойному, как он считал, претенденту. Это случилось после того, как 14 декабря 1510 г. умер великий магистр Тевтонского ордена герцог Фридрих. Умирая, он просил членов орденского капитула избрать на свое место двадцатилетнего Бранденбургского маркграфа Альбрехта Гогенцоллера. Родословная претендента на пост главы ордена играла первостепенную роль, ибо его отец - один из семи курфюрстов империи находился в тесных родственных связях со многими знатными домами Франции, а мать -принцесса из дома ягелонов- была родной сестрой польского короля Сигизмунда и венгерского короля Владислава.
      13 февраля 1511 г. Альбрехт Гогенцоллерн был принят в Орден и избран великим магистром. Сначала и император и король Сигизмунд с удовлетворением отнеслись к этому, но вскоре стало ясно, что племянник Сигизмунда менее всего хотел бы считаться с волею своего августейшего дяди. Альбрехт сразу же начал готовиться к войне с Сигизмундом, "не желая уступить ему земли Поморской и Прусской и признать себя его вассалом". Благоприятным для Москвы было и то, что в сложившейся обстановке Ливония по отношениям своим к великому магистру должна была также объявить войну Польше, а император и курфюрсты должны были поддержать Альбрехта.
      Следуя традиционной политике непризнания условий Второго Торуньского мира, Альбрехт обострил противоречия до такой степени, что между Тевтонским орденом и Польшей могла начаться новая война. И хотя до войны в тот момент дело не дошло, отношения оставались крайне напряженными. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что 20 июля 1511 г. король Сигизмунд запретил немецким купцам торговлю в Витебске и Смоленске, разрешив им совершать торговые сделки только в Полоцке, да и то не с купцами и не с приезжими, а только с горожанами.
      Все это требовало урегулирования разногласий, и осенью 1512 г. в Петркуве состоялся сейм между представителями Польши с одной стороны и представителями Тевтонского ордена и империи - с другой. Характерной особенностью Петркувского сейма было то, что поляки заняли откровенно антинемецкие позиции. Твердость и последовательность польских дипломатов позволили им одержать крупный успех на этом сейме. В результате переговоров немцы согласились на то, чтобы все завоеванные Орденом земли считались леном польской корены, вопрос о западных землях Пруссии должны были решить на личном свидании Альбрехт и Сигизмунд, причем впервые за все время немцы согласились на то, что представители императора не примут участия в этих переговорах. В договоре подтверждалось старое постановление 1466 г. о том, что поляки могут входить в число членов Ордена и что Польша и Орден подтверждают прежнее соглашение о совместной борьбе с любыми врагами. В заключение стораны признали папу и императора неправомочными отменить или изменить ни один из параграфов только что подписанного договора. Альбрехт Гогенцоллерн должен был на следующий год явиться в Познань и здесь принести присягу королю Сигизмунду. В то время, когда Петркувский сейм завершил работу. неожиданно для поляков и литовцев началась новая война с Москвой.
      19 декабря 1512 г. русские войска выступили в поход и в январе 1513 г. перешли литовскую границу. Начиная войну, русские обвинили короля Сигизмунда в сношениях с Менгли-Гиреем и в подстрекательстве его против России. Сигизмунду было предъявлено и еще более тяжкое обвинение: Василий Ш считал, что король повинен в смерти своей сестры, вдовы Александра Казимировича Елены Ивановны, которая скончалась при загадочных обстоятельствах, находясь под стражей, недалеко от Вильно.
      В то время, когда русские войска двигались к Смоленску, навстречу им из Германии перебрасывались сушей и морем отряды немецких ландскнехтов, которых Шлейниц вербовал в империи по поручению Михаила Глинского. Естественно, что о деятельности Шлейница был осведомлен император Максимилиан, и, по-видимому, не препятствовал успеху его новой миссии.
      В начале 1513 г. к маркграфу Бранденбурга Казимиру прибыл посол императора Мельхиор фен Масмюнстер с предложением союза против короля Сигизмунда. Из Ансбаха - резиденции бранденбургских маркграфов - Масмюнстер с той же целью должен был отправиться в Саксонию и Данию. Во всех этих государствах ему следовало обсудить вопрос о том, как лучше вовлечь в антипольский союз Тевтонский орден и Россию.
      В ход была пущена версия о том, что это необходимо для создания союза против турок. Таким образом маркгарф Казимир хотел подготовить общественное мнение католической Европы и оправдать в глазах князей и прелатов готовящийся союз между Россией и Тевтонским орденом.
      В это время сын брандербургского маркграфа Казимира великий магистр Ордена Альбрехт решил, что создавшаяся обстановка весьма благоприятствует отказу от постановлений Петркувского сейма, тем более, что в январе 1513 г. им был получен приказ императора ни в коем случае не выполнять ни одного пункта принятых на переговорах с поляками постановлений. Вслед за тем Альбрехт обратился с письмом к Сигизмунду, прося отложить принесение присяги. Сигизмунд, нуждаясь в помощи Тевтонского ордена против русских и не желая обострять отношений с великим магистром, согласился отложить присягу до конца 1513 г.
      20 января 1513 г. магистр Ордена в Ливонии Плеттенберг послал Альбрехту пространное письмо, в котором детально списывал все, что видели в Москве ливонские послы. Он извещал гроссмейстера о том, что во главе русских войск стоит Глинский, что Василий Ш преисполнен решимости сражаться с поляками до конца и что никогда у русских не было столь большого войска и такого сильного "огнестрельного наряда".
      Русские войска, придя в январе 1513 г. под стены Смоленска, по свидетельству летописи, причинили городу "многие скорби и убытки", но взять город не смогли и в марте того же года возвратились в Москву.
      Внезапное появление русской армии под Смоленском сильно напугало Сигизмунда. Уже 5 февраля к Плеттенбергу прибыли польские послы с просьбой о помощи против русских. Плеттенберг отказал в помощи. 13 февраля магистр Ливонии послал еще одно письмо Альбрехту, в котором сообщал различные новости, касающиеся России.
      Альбрехт, в свею очередь, информировал магистра Ливонии о своих польских делах. 21 января 1513 г. Сигизмунд отправил Альбрехту письмо, в котором намекал на то, что Польше может понадобиться помощь Ордена. Вслед за этим, 27 февраля, король отправил второе письмо. Здесь уже Сигизмунд решительно потребовал от Альбрехта помощи против русских, обусловленной Петркувскими соглашениями. Сигизмунд прямо заявил великому магистру, что планы войны, которую ведут поляки с русскими, разработаны с учетом помощи Тевтонского ордена и если помощь оказана не будет, то планы войны окажутся сорванными.
      Альбрехт немедленно ответил на второе письмо короля, но ответ его был очень неопределенным 'Он обещал выполнить просьбу Сигизмунда после того как все прусские сословия, представленные в ландтаге, дадут на такую помощь свое согласие. 13 марта, когда русские войска уже сняли осаду Смоленска и ушли к Москве, Альбрехт известил короля, что прусский ландтаг соберется в Кенигсберге 3 апреля. В ответ Сигизмунд в иронической форме поблагодарил великого магистра и сообщил, что опасность пока миновала.
      Прусский ландтаг, начавший свои заседания 4 апреля, тоже не проявил решительности и последовательности. Сначала он отказался дать деньги для войны с русскими, ссылаясь на то, что в 1501-1503 гг. сословия выплатили на войну с Россией трехкратный налог, но ландтаг до сих пор не поставлен в известность, на что эти деньги ушли. Но к концу работы, под давлением фанатично настроенных прелатов - епископа Хиоба фон Добенека и епископа Замланда Понтера - ландтаг согласился сказать Польше помощь.
      Хиоб фон Донебек 10 апреля получил инструкцию и был направлен во главе орденского посольства к королю Сигизмунду, чтобы известить его о принятых на ландтаге решениях. Но согласие сословий сказать помощь королю Сигизмунду еще не означало того, что этого желает великий магистр. Как и прежде, Альбрехт находился в состоянии крайней нерешительности и нужен был какой-то сильный толчок извне, чтобы глава Ордена отдал предпочтение той или иной стороне. И такой толчок произошел летом 1513 г., когда чаша весов вновь склонилась в сторону врагов Польши.
      В июне 1513 г. русские войска во второй раз выступили к Смоленску. Вышедшие им навстречу войска смоленского гарнизона были разбиты в бою под Боровском, а сам город осажден. Преимущество русских было очевидным.
      Понимал это и великий магистр. Поэтому летом он сделал решительный шаг в сторону сближения с врагами Ягеллонов. Только своим союзником Альбрехт избрал не Василия Ш, а императора Максимилиана - фигуру не столь одиозную в глазах католической Европы.
      В июне 1513 г. великий магистр направил к императору для ведения переговоров о союзе против Польши своего ближайшего советника Георга фон Эльтца.
      В середине года противоречия между Ягеллонами и Габсбургами обострились до предела. Антиягеллсновская коалиция, над созданием которой с начала 1513 г. стал трудиться Мельхиор фон Масмюнстер, должна была, по мысли императора, окончательно оформиться к середине следующего года. А пока 2 августа 1513 г. в Айре в ставку императора Максимилиана прибыл посол великого магистра Георг фен Эльтц.
      Тогда же император проинструктировал своего специального посла Георга фон Зоннега которому предстояло посетить несколько европейских государств и всюду договориться о военно-политическом союзе против короля Сигизмунда. В сентябре 1513 г. фон Зоннег со своим сыном Николаем отправился в путь. Посетив Бранденбург и Саксонию, он заехал в Кенигсберг, а затем направился в Ливонию в сопровождении специального орденского посла Бертольда фон Альтмансхофена. Удача сопутствовала Георгу фон Зоннег и всюду, где он побывал, им были заключены договоры, направленные против Польши.
      2 февраля 1514 г. Фен Зсннег прибыл в Москву. Передав Василию Ш приветствия императора и заверения в любви и дружбе, фон Зсннег предложил вступить в союз с Максимилианом против Польши. Интересно, что далее посол императора попросил Василия Ш направить русских дипломатов в Данию, чтобы склонить к участию в антиягеллонсвской лиге и недавно вступившего на датский престол Кристиана II. Затем фон Зоннег изложил перед Василием Ш мотивы, которыми руководствовался император, заключая этот союз. На первое место Габсбурги выдвигали польско-орденские противоречия. В инструкции, которую посол Максимилиана зачитал Василию Ш, говорилось, что Сигизмунд "старается... подавить вопреки всякому закону Тевтонский орден, почтенное убежище и приют немецких дворян", и что Василий должен "к благу своему, упомянутого Ордена и всего христианства... согласиться с нашим мнением и на наше предприятие, начать дела самым практическим образом и как можно храбрее исполнить их".
      Василии Ш согласился с предложением императорского посла и через несколько дней между Россией и Германском империей был заключен наступательно-оборонительный союзный договор, целью которого объявлялось возвращение западнопрусских земель Тевтонскому ордену, а Василию Ш возвращение тех его "отчин", которые король Сигизмунд "держит за собою неправдою". Сравнивая договор 1514 г. с договором, заключенным между императором Фридрихом Ш и великим князем Иваном Ш в 1490 г. легко заметить существенную разницу: если в 1490 г. целью Габсбургов была борьба за "угорское королевство", то теперь более всего их занимала Прибалтика, ибо именно оттуда можно было сильнее всего ударить по их старому врагу Ягеллонам.
      Подписание русско-имперского договора представляло собой одно из наиболее значительных событий в международных отношениях этого времени. Поэтому не случайно, что русско-имперский договор 1514 года и впоследствии привлекал к себе внимание историков разных стран. В русской историографии В.Н.Татищев, Н.М.Карамзин, С.М.Соловьев считали, что инициатором союза был сам император и что главной целью Максимилиана было вытеснение поляков из Прибалтики и из-под Киева. Такую же точку зрения высказал и автор этих строк в статье "Русско-Имперские отношения в первой трети XVI века", опубликованной в сборнике Института славяноведения и балканистики в 1973 году.
      7 марта 1514 г. в Германскую империю для ратификации подписанного фон Зоннегом договора отправились русские послы Дмитрий Федорович Ласкарь и дьяк Елизар Суков. Об их путешествии сразу же узнали в Польше и решили принять контрмеры. К Максимилиану был срочно отправлен посею польского короля Рафаил Лещинский, близкий друг Сигизмунда и его личный секретарь, но Максимилиан его не принял и передал через приближенных, что спор между Польшей и Тевтонским орденом будет решен на ближайшем рейхстаге. Он категорически отказался освободить от имперской подсудности Гданьск и Эльблонг, хотя Сигнзмунд очень просил его об этом. Тогда польский король прибег к помощи своего брата короля Венгрии Владислава. Посол Владислава Ренульт, хотя и был любезно принят императором, но почти ничего не добился. Максимилиан согласился передать спор между Польшей и Тевтонским орденом третейскому суду, состоящему из папы, императора, короля Владислава и курфюрстов. Решение, принятое этим судом, сказал Максимилиан, будет окончательным и судьи позаботятся о точном его выполнении. Это решение будет поддержано великим Московским князем и великим магистром Тевтонского ордена, во всяком случае, добавил Максимилиан, он обещает склонить Василия и Альбрехта к принятию и поддержке достигнутого на суде решения. Таким образом, сразу же после подписания договора с Россией император допустил серьезное отступление и от духа и от буквы его, в дальнейшем же, как мы увидим, такие действия со стороны императора станут традиционными.
      Однако весной 1514 г. русские еще не знали этого. Воодушевленные успешно завершенными переговорами с императорским послом Георгом фон Зоннег, они начали еще одну дипломатическую акцию. По приглашению русских весной 1514 г. в Новгород приехали послы, представлявшие семьдесят ганзейских городов.
      Точная дата начала переговоров неизвестна, однако, шли они несколько недель и окончились заключением договора летом 1514 г.
      По этому договору ганзейцам разрешалась торговля в Новгороде "всяким товаром" и сошью, вновь открывался торговый двор с церковью и давалось обещание держать немцев "по старине". Ганзейцы, в свою очередь, соглашались "очистить" в Ливонии русские концы и церкви при них и ничем не обижать русских купцов.
      В те дни, когда ганзейские послы трудились над составлением договора, в Москве собиралась огромная великокняжеская рать, готовая выступить на завоевание Смоленска. Борьба с Польшей более всего занимала великого князя и его приближенных. Новая обстановка и новые задачи вызвали к жизни и новые статьи договора, не встречавшиеся ранее в русско-ганзейских соглашениях, посвященных только урегулированию торговых вопросов. Так впервые появляются статьи, которые раньше включались только в политические договоры. В статьях 20-22 нового договора стороны гарантировали послам безопасность, неприкосновенность и содействие при проезде через русскую или ганзейскую территорию. Ганзейцы получали право отныне вести переговоры не в Пскове и Новгороде, как прежде, а в самой Москве. Согласно статьи 23 все семьдесят ганзейских городов обещали не оказывать никакой помощи польскому королю.
      В самом начале мая месяца за три недели до начала Смоленского похода Василий III отправил к Туле крупные воинские силы во главе с князем Александром Владимировичем Ростовским.
      При подготовке похода и вскоре после его начала в движение были приведены очень большие контингенты войск. Еще до того, как из Москвы выступили отряды Даниила Шени и Михаила Глинского, к Великим Лукам из Новгорода выступила рать князя Василия Шуйского.
      7 июня в Великие Луки уехал полномочный представитель великого князя Василий Левашов. Он должен был передать приказ о выступлении войск Шуйского из Великих Лук к Орше.
      На реку Угру были посланы войска во главе с боярином Воронцовым, а в Серпухов - во главе с братом великого князя Дмитрием Ивановичем.
      Лишь после этого 8 июня 1514 г. Василий Ш с братьями Семенов и Юрием, выступив во главе огромной, прекрасно вооруженной армии, в третий раз пошел к Смоленску.
      Поляки и литовцы, внимательно следившие за приготовлениями русских к новому походу на Смоленск, не ожидая выступления московских ратей к их границам, стали готовиться к отражению готовящегося вторжения.
      24 мая 1514 г. король Сигизмунд разослал окружную грамоту о выступлении в поход на помощь Смоленску, по этой грамоте 24 июня все польско-литовские войска должны были собраться в Минске и оттуда направиться к осажденному Василием III городу. Однако приготовления к походу сильно затянулись и армия Сигизмунда собралась в назначенном месте лишь в конце июля. Между тем вокруг Смоленска плотным кольцом расположились русские войска. "Град же имея твердость, стремнинами гор и холмов высоких застворено и стенами великими укреплено", - писал летописец.
      И все же 30 июля 1514 г. Смоленск капитулировал. В русской историографии установилась традиционная точка зрения, согласно которой город сдался после многократных штурмов и жестокого артиллерийского обстрела. Наиболее подробно развивает эту точку зрения С.М.Соловьев". Используя данные Архангелогородското летописца, Никоновской летописи и хроники Стрыйковского, С.М.Соловьев приходит к выводу, что Смоленск пал, не выдержав обстрела и опасаясь неминуемого штурма.
      Вследствие этого, по свидетельству всех без исключения летописей, православный смоленский епископ Варсонофий от имени всех "гражан" попросил Василия III прекратить обстрел города, обещая капитуляцию. 31 июля "князи и бояре Смоленские град отвориша", и выйдя навстречу насилию, принесли ему присягу в верности. После крестного целования "князь великий их пожаловал, слово свое им жалованное молвил". Вслед за тем, 1 августа 1514 г. Василий торжественно въехал в Смоленск, который накануне привели к присяге русские воеводы.
      Таким образом, события, связанные с капитуляцией Смоленска, по традиционной версии развертывались следующим образом:
      Крепость была осаждена, обстреляна из пушек и атакована русскими войсками. Не выдержав обстрела, жители Смоленска 29 июля выслали к Василию III своего "владыку" епископа Варсонофия и тот уговорил великого князя сменить гнев на милость и прекратить обстрел города. 30 июля в город для приведения жителей к присяге были посланы русские воеводы. 31 июля в шатер Василия III явились готовые к покорности князья и бояре сдавшегося города и в этот именно день Московский великий князь "Слово свое им жалованное молвил", т.е. дал жалованную грамоту. Наконец, 1 августа побежденный город звоном церковных колоколов встретил въехавшего на его улицы великого князя.
      Кроме летописных свидетельств, до нас дошла и "жалованная грамота" Смоленску, данная городу Василием III еще 10 июля 1514 г. За три недели до капитуляции города
      "Жалованная грамота" была своеобразным "Прелестным письмом", ознакомившись с которым, жители города захотели бы без боя перейти под скипетр Василия III.
      Жалованная грамота начинается с обязательства Василия III "не вступатися" в смоленские вольности и ни в чем не рушить старинных установлений великих литовских князей Витовта и Александра Казимировича. Из текста грамоты следует, что это обязательство Василий III взял после того, как ему ударил челом епископ Варсонофий. Следовательно, Варсонофий договаривался с великим князем об условиях капитуляции еще до 10 июля 1514 г.
      Жалованная грамота не только торжественно подтверждала сохранение всех старых привилегий всем слоям смоленского городского общества, но и сулила много новых благ и льгот. Мещанам и "черным людям" предоставлялось право "имати на себя" весчее с любого товару, все горожане освобождалась от уплаты ежегодного налога в сто рублей, который они платили великим Литовским князьям. Кроме того, жалованной грамотой запрещалось принимать в "закладни" мещан и "черных людей", мещане освобождались от предоставления подвод великокняжеским гонцам и т.д.
      Вполне очевидно, что побежденный город, взятый с боя, не мог рассчитывать на столь значительные привилегии. Более того, льготы и привилегии, вписанные в жалованную грамоту, распространялись не только на жителей города Смоленска, но и на всех жителей "Смоленской земли". Об этом ясно говорится в тексте грамоты . После того, как грамота была составлена, а жители Смоленска распахнули крепостные ворота, Василий III досконально выполнил все свои обещания, ибо ему еще предстояла борьба за многие другие западнорусские города, он, вопреки обычаям, отпустил в Литву не пожелавших служить ему жолнеров, и даже выдал им в дорогу по одному рублю денег.
      Результаты не замедлили сказаться: немедленно перешли на сторону Василия Мстиславль, Кричев и Дубровна, на которые тоже распространялись льготы жалованной грамоты и которыми русские войска не могли овладеть ни в первом, ни во втором, ни в третьем походах.
      Почему же тогда Василию III пришлось через 20 дней после составления грамоты открыть огонь по Смоленску, как об этом свидетельствует Никоновская летопись и Архангелогородский летописец? Мне кажется, что в этой части вышеназванные летописи весьма далеки от истины.
      В Псковской Первой летописи, сохранившей в изложении событий первого и второго походов множество очень правдоподобных мелких деталей, мы вообще не находим упоминания об обстреле Смоленска вовремя третьего похода, состоявшегося в 1514 г. Летописец утверждает, что когда великий Московский князь в третий раз появился под стенами Смоленска, то "нападе на них (жителей города - В.Б.) страх и трепет, и видя своего града погибель, и начаша бити челом великому князю Василию Ивановичу смольняне, чтобы их голов мечю не предал: а мы, тобе государю, город отворим".
      Наше предположение еще более основательно подтверждается свидетельством Летописного свода 1518 г. - свода, наиболее близкого по времени составления к исследуемым событиям, "месяца июня, - сообщает летописец, - пришел князь великий сам с своею братиею под город Смоленск. Пушки и пищали велел около города оуставити, и пристоуп ко град хотел оучинити, ис пушек и ис пищалей велел (БЫЛ-В.Б.)по городу и в город бити.
      Тогда же к великому князю выслана из града Смоленска бити челом владыка смоленский Варъсонофеи, и князи, и бояре смоленские, и мещане, и черные люди все о том, чтобы государь князь великий их вотчину свою и дедину отдал им и пожаловал бы государь князь великий, велел им себе служити и сь его вотчиною и со градом Смоленском, и старины бы государь пожаловал их не рушил, из града бы из Смоленска государь их не велел розвести.
      Великий государь Василеи... и вотчиноу свою, князей, и бояр, и мещан, и черных людей всех града Смоленска пожаловал их, опалу свою им отдал и грамоту им свою жаловадную дал, как ИМ пригоже быти, и пожаловал веле им свои очи видети.
      И месяца июля 31 день выехаша из града Смоленска к великому князю к шатром многие князи и бояре смоленские очи великого князя видети и крест государю великому князю перед его бояры целовати... и град Смоленеск оттвориша".
      В данном случае картина взятия города предстает перед нами уже совсем по-иному: во-первых, Василий III лишь поставил пушки и пищали вокруг города и только хотел было приказать открыть огонь, как из города выехал епископ Варсонофий, во-вторых, Варсонофий от имени всех слоев городского населения предложил Василию Ивановичу условия, на которых город готов капитулировать. Именно здесь епископ и попросил, чтобы "государь пожаловал их не рушил, из града бы из Смоленска государь их не велел развести", в-третьих, Василий Иванович согласился с предложением смоленского епископа "и грамоту им свою жалованную дал, как им пригоже быти".
      Если бы Василий диктовал свои условия Смоленску, то летописец записал бы "по всей своей воле, как ему пригоже", а в данном случае грамота была дана "как им (смольнянам - В.Б.) пригоже".
      Василий, как уже говорилось выше, очень милостиво обошелся с жолнерами гарнизона. Всех, кто не пожелал служить ему, он отпустил из города. Вместе с этими людьми был отпущен и бывший королевский наместник и воевода пан Юрий Сологуб. Приехав в Краков он предстал перед королевским судом, был признан изменником и затем обезглавлен на Рыночной площади. Участь Сологуба является косвенным подтверждением того, что Смоленск был сдан Василию III без боя.
      Король Сигизмунд узнал, что Смоленск сдался русским 30 июля. Он находился в это время в полевом лагере под Минском, в 250 км от театра военных действий. Полный отчаяния, он написал в этот же день письмо своему брату Владиславу Венгерскому. В письме Сигизмунд обвинял во всех постигших его бедах императора Максимилиана, папу и засевших в Смоленске предателей и изменников. В этом письме Сигизмунд сообщал буквально следующее: "ныне же не знаем, какими судьбами, не испытав ни штурма, ни кровопролитного сражения, при обилии провианта и всего, что относится к жизненным средствам. Смоленская крепость отворила ворота и предалась врагу, прельщенная самыми пустыми обещаниями, благодаря низкой измене кое-кого из наемников и местной знати" .
      Жалованная грамота, составленная в ставке великого Московского князя, и была теми самыми "пустыми обещаниями", на которые польстились жители Смоленска.
      В иностранных источниках большое внимание уделяется "измене кое-кого из наемников и местной знати", причем все эти источники связывают падение Смоленска с деятельностью агентов князя Михаила Глинского среди гарнизона и населения города.
      Сигизмунд Герберштейн, побывавший в Смоленске и в Москве через два с половиной года после его присоединения к России, писал, что "Василий Иванович очень часто и весьма решительно осаждал ее, но никогда однако не мог взять ее силою. В конце же концов он овладел ею через измену воинов и начальника, одного чеха..."
      В ливонских источниках прямо указывается на то, что Смоленск был взят благодаря стараниям Глинского, который и сам считал себя единственным виновником падения крепости"
      Стрыйковский добавляет в своей "Хронике", что еще во время первого похода агенты Глинского не только вербовали в разных странах наемников для войны с поляками, но и подкупали граждан Польши и Литвы. "Между нашими, пишет Стрыйковский, - также находились некоторые, преимущественно простолюдины, которые тайно брали деньги от Глинского". Зная характер Михаила Глинского, учитывая его связи с местным населением и большие богатства, которыми он располагал, не трудно поверить в то, что в осажденном Смоленске были его агенты.
      Однако важно отметить и другое: никаким заговорщикам не удалось бы сдать город, если бы население Смоленска, в массе своей православное и русское, не отнеслось сочувственно к идее перехода под скипетр единоверного им Василия III.
      Узнав о падении Смоленска, великий магистр Тевтонского ордена Альбрехт еще более утвердился в намерении начать открытую борьбу с Сигизмундом. К этому моменту он уже отправил к императору Максимилиану еще одного своего посла, чтобы выработать конкретные меры борьбы против Польши и договориться о предоставлении помощи Ордену со стороны Максимилиана.
      В середине августа император уведомил Альбрехта о том, что создание антипольской коалиции завершено и что теперь в союзе против Сигизмунда состоят Ливония, Дания, Бранденбург, Саксония, Валахия и Россия. Заметим, что русские послы Ласкарь и Сухов находились в резиденции Максимилиана городе Гмюнде - одновременно с послами Тевтонского ордена; договорная грамота, привезенная ими с собою, была ратифицирована императором 4 августа.
      Казалось, что после падения Смоленска для Сигизмунда началась полоса поражении и неудач и на дипломатическом фронте, но 8 сентября 1514 г. переменчивое военное счастье вновь улыбнулось полякам и литовцам. В этот день польско-литовская армия, возглавляемая гетманом Константином Острожским, наголову разгромила русское войско под Оршей, захватив в плен сотни русских военачальников и дворян.
      Сигизмунд решил оптимально использовать оршинскую победу для того, чтобы поднять международный престиж Польши и улучшить ее внешнеполитическое положение. Король разослал пышные реляции, во многие страны Европы, но более всего писем было послано им Альбрехту и Плеттенбергу. Сановники ордена, рыцари и купцы, оказавшиеся случайно в России, приближенные короля Сигизмунда, наперебой старались уведомить Альбрехта и Плеттенберга о "великой победе на Днепре", одержанной над русскими. Сигизмунд рассылал не только письма о победе под Оршей. Ко дворам многих государей Европы были отправлены транспорты русских пленных, подаренных Сигизмундом своим союзникам и доброжелателям. Под сильной охраной, закованных в цепи пленных, отправили к Владиславу Венгерскому, князю Яношу Заполяи, герцогу Казимиру Тешенскому, дожу Венеции и папе Льву X. Любопытно, что на польскую охрану, сопровождавшую пленных к папе, во владении императора напали неизвестные люди и силой отбили пленных.
      Освобожденных из плена русских через Любек отправили на родину. По мнению многих, это было сделано либо по приказу императора, либо по наущению великого магистра Тевтонского ордена.
      Таким образом, усилия Сигизмунда создать впечатление коренного перелома в войне в результате победы под Оршей сказались тщетными. Никто, в том числе и Альбрехт, не изменил прежней политической линии. Получив письмо Сигизмунда от 14 сентября 1514 г. великий магистр письмом от 25 сентября ответил, что он рад победе короля над русскими и просит не верить ложным слухам о том, что он хочет заключить союз с русскими против Польши. Но это был всего-навсего увертливый тактический ход. Уже в следующем месяце Альбрехт направил своего посла в Данию для того, чтобы уточнить действия, которые следовало предпринять Тевтонскому ордену против Польши и Литвы, в связи с созданием антиягеллоновской коалиции.
      Таким образом, уже через несколько недель после битвы под Оршей и Сигизмунд, и его противники одинаково хорошо пеняли, что эта победа ничего не изменила в ходе войны. Смоленск по-прежнему оставался под скипертом Василия III, а его войска стояли на берегах Днепра, готовые к дальнейшей борьбе. Обстоятельства требовали решительных действий, способных в корне изменить обстановку. И Сигизмунд предпринял их, на сто восемьдесят градусов изменив свой внешнеполитический курс. Он решил отказаться от соперничества с Габсбургами и все усилия направить на борьбу с Россией.
      Внутри страны Сигизмунд встретил резко враждебное отношение к новому внешнеполитическому курсу со стороны примаса Польши Лаского. Еще на Познанском конгрессе Лаский выступил против императора и Тевтонского ордена, потребовав изгнания немцев из Пруссии.
      Внешнеполитическая программа партии Лаского предусматривала борьбу с Габсбургами и немцами повсюду, где только возможно. Опираясь на поддержку Литвы и Мазовии, говорил Лаский, следовало изгнать Тевтонский орден с земель Пруссии или же добиться преобладания в нем поляков. Эту же цель Лаский преследовал, требуя заключения союза с Францией и примирения с Турцией.
      На Востоке, в борьбе с Россией, Лаский стремился, прежде всего, заручиться поддержкой Ливонии, Швеции и Крыма.
      Начал он с того, что в марте 1513 г. выехал в Рим на Латеранский собор. Там он должен был, наконец, добиться от папы подтверждения условий Второго Торуньского мира. Его отсутствием, а также постигшими Сигизмунда неудачами в войне с русскими воспользовались враги архиепископа, объединившиеся в прогабсбургскую партию. Во главе ее встал познанский епископ Ян Любранский, а наиболее активными деятелями были канцлер Кристоф Шидловецкий, занимавший одновременно пост председателя Сената, и подканцлер Петр Томицкий.
      Шидловский был платным агентом Габсбургов. Он выслал в Вену копии самых секретных документов. Благодаря этому содействию Габсбурги знали все тайны польской политики. Впоследствии сам Шидловецкий говорил, что в разное время он получил от Габсбургов более 80 тыс. Флоринов.
      Действуя по указке императора, Шидловецкии и Томицкий оказали на Сигизмунда давление и убедили его в том, что война с Россией является самой неотложной и жизненно важной для Польши задачей, а борьба с Габсбургами за Венгрию и Чехию должна быть прекращена. Под влиянием Шидловецкого Сигизмунд попросил Владислава Венгерского примирить императора с Польшей, и венгерский король, выполняя просьбу своего брата, отправил к императору посла Альбрехта Ренделя, который должен был попытаться найти почву для компромисса. После этого, в августе 1514 г., в Буду приехал один из ближайших советников императора, губернатор Вены Куспиниан.
      1 сентября он встретился с канцлером польского королевства Кристофом Шидловецким и начал переговоры об организации встречи императора с Владиславом и Сигизмундом. Они договорились, что встреча состоиться в Братиславе в начале следующего года. Куспиниан настоял и на том, чтобы на встрече трех монархов присутствовали и представители Тевтонского ордена.
      Достигнутое соглашение было следствием не только тяжелого внешнеполитического положения Польско-Литовского государства, но, пожалуй, в не меньшей степени и следствием грандиозных внутренних катаклизмов, потрясших в это самое время Венгрию. Летом 1514 г. закончилось грандиозное восстание венгерских крестьян, проходившее под предводительством Дьердя Дожи. Осенью 1514 г. венгерский сейм принял закон, по которому крестьяне не входили в понятие "народ" и объявлялись "сословием, пребывающим в вечной неверности". Тем самым порабощение крестьян было снова признано законом страны. Страх перед новыми крестьянскими восстаниями заставил венгерских и чешских феодалов позаботиться об укреплении не только внутреннего, но и внешнеполитического положения. Внутри страны они добивались этого, вводя драконовские законы, во внешней политике- шли по пути установления прочного союза с германскими князьями и императором.
      Максимилиан пошел навстречу Ягеллонам. Осенью 1514 г. он отправил в Москву Якова Ослера и Морица Бургшталлера для того, чтобы переменить договорные грамоты, составленные в Москве при участии Георга фон Зсннег. В новой договорной грамоте говорилось не о военно-политическом союзе против Польши, а о том, чтобы мирным путем склонить Сигизмунда к выполнению русских требований. Для этого Максимилиан предлагал встретиться с представителями Василия и Сигизмунда в Любеке и в присутствии имперских дипломатов, выполнявших роль третейских судей, договориться по всем нерешенным вопросам. И только в случае, если Сигизмунд откажется выполнить решения Любекского конгресса, союзники принудят его к этому силой.
      13 декабря 1514 г. Ослер и Бургшталлер прибыли в Москву. 17 декабря они были приняты Василием III и изложили перед ним все, что предусматривалось их посольской инструкцей. Василий III категорически отказался переменить договорные грамоты, а по поводу конгресса в Любеке заявил, что если и направит туда своих послов, то только для того, чтобы засвидетельствовать свою правоту и объявить, что русские до тех пор будут сражаться с Литвой и Польшей, пока все западные русские земли не будут воссоединены с Россией.
      Ослер и Бургшталлер выехали из Москвы в начале 1515 г.
      Обеспечивал безопасность имперских дипломатов на пути в Германию, Василий III в первых числах января отправил в Ливонию гонца, который передал Плеттенбергу письмо с просьбой пропустить в Любек русского посла, направлявшегося к Максимилиану. Плеттенберг положительно отнесся к просьбе Василия III и о своем решении вскоре известил великого магистра.
      Намечавшееся русско-орденское сближение великий магистр Тевтонского ордена Альбрехт и его ближайшее окружение рассматривали, как средство сказать давление на польского короля.
      22 мая 1515г. Василий III направил великому магистру письмо. Он соглашался заключить с Альбрехтом военно-политический союз, направленный против Польши, в рамках тех соглашений, которые уже были заключены русскими с императором. Письмо было доставлено сначала в Ливонию, где по просьбе русского гонца с него сделали перевод на немецкий язык, и только после этого гонец Плеттенберга доставил его Альбрехту. Тем самым Плеттенберг самими русскими был посвящен в сущность взаимоотношений Василия III с Тевтонским орденом. И, скорее всего, это было сделано для того, чтобы Плеттенберг, учитывая новые тенденции в русско-орденских отношениях, занял бы более благоприятную для России позицию.
      Сам Альбрехт одновременно предпринял некоторые шаги для подготовки общественного мнения в католической Европе. 23 апреля 1515 г. гроссмейстер сообщил прокуратору Тевтонского ордена В Ватикане епископу Иоганну Бланкенфельду, что больше он не может полагаться на императора и вынужден предпринять меры, которые обеспечили бы Тевтонскому ордену безопасность со стороны Польши. Не информируя Бланкенфельда о предпринятых им попытках сближения с Россией, Альбрехт все же написал прокуратору, что он озабочен возможностью возникновения слухов о русско-орденском союзе. Если это произойдет, писал великие магистр, Бланкенфельду следует предпринять все возможное, чтобы в Ватикане таким слухам никто не поверил. События, происшедшие летом 1515 г., еще более укрепили уверенность Альбрехта в том, что им избран правильный путь. Первым доказательством этого были встречи германского императора с Владиславом и Сигизмундом, состоявшиеся в Вене в середине июля 1515 г.
      Конгресс начал работу в Братиславе 2 апреля 1515 г. До середины июня заседания проходили в Братиславе, а с 17 июня до 3 августа в Вене. Польскую и венгерскую делегации возглавляли Сигизмунд и Владислав Ягеллоны, а имперскую - до приезда императора Максимилиана Габсбурга - кардинал Матвей Ланго.
      Польский король поставил перед собой задачу принудить Тевтонский орден к признанию зависимости от Польши, а императора -отказаться от права имперской подсудности в Западной Пруссии. Кроме того, Сигизмунд хотел, чтобы император прекратил анти-польские интриги в России.
      Представитель императора кардинал Матвей Ланго, прежде всего, стремился к подписанию невыгодных Ягеллонам брачных контрактов, закреплявших права Габсбургов на короны Венгрии и Чехии.
      Большинство историков считало, что главное причиной созыва конгресса в Братиславе, а затем в Вене, были внешнеполитические планы императора. Однако не только это заставило Максимилиана сблизиться с Ягеллонами. Прав был историк М.М.Щербаков, когда писал следующее: "Между сим временем дела императора Максимилиана в рассуждении Польши весьма переменились. Сей император по многих бесплодным покушениям присоединить под свое владение Венгрию и Богемию, видя размножающееся учение Лютерово, и по самому сему, страшась какого возмущения в самой Германии, за полезное почел с Польшею, с Венгриею и Богемией союзами утвердиться".
      Страх перед народными движениями сделал сговорчивыми обоих Ягеллонов и кардинала Матвея Ланго. И поэтому главный вопрос -вопрос о заключении браков между Ягеллонами и Габсбургами- был решен довольно скоро. Затем был поставлен вопрос о взаимоотношениях Польши и Тевтонского ордена, но Ланго отказался решать его, настаивая на передаче дела суду курфюрстов. Сигизмунд решительно воспротивился и, в конце кондов, после долгих споров Ланго согласился с тем, что Тевтонский орден должен признать вассальную зависимость от Польши.
      Следующий этап в работе конгресса наступил после того, как в Вену приехал император Максимилиан. 17 июля три монарха въехали в Вену, а уже через пять дней были подписаны брачные контракты и договор о дружбе между Максимилианом и Сигизмундом. По последнему трактату "возобновлялась и подтверждалась дружба и братство между Сигизмундом и Максимилианом". В связи с этим великий магистр Тевтонского ордена обязывался императором принести Сигизмунду клятву в покорности и точном соблюдении договора 1466 г. Однако, отступая от условий Второго Торуньского мира, император потребовал, чтобы в Тевтонский орден принимались только немцы. Императорская судебная палата впредь признавалась не правомочной вмешиваться в дела Гданьска и Эльблонга. Кроме того, император обязался не заключать с Россией договоров, направленных против Польши. Все это торжественно излагалось в преамбуле договора. Однако в самом тексте трактата многие из провозглашенных положений сопровождались оговорками, существенно изменившими характер всего документа. Категоричность преамбулы не была присуща дальнейшему тексту договора.
      В отношении Тевтонского ордена было решено следующее: если в течение пяти лет после подписания трактата между Орденом и Польшей возникнет конфликт, то разрешение конфликта будет предоставлено третейскому суду, в которые войдут император, король Венгрии, и кардиналы Гуркский и Эстергомский. В отношении великого князя Московского было записано, что император "не будет его поддерживать прямо или через посредство других лиц и государств ни советом, ни каким-либо действием".
      Следует заметить, что во время переговоров в Братиславе Владислав и Сигизмунд поставили перед Матвеем Ланго более жесткие условия: они требовали поддержки со стороны императора при переговорах поляков с Василием III. Причем Максимилиан должен был поддержать требования Польши и заставить Василия вернуть Смоленск, выплатить контрибуцию за ущерб, нанесенный войной, и отпустить пленных.
      Польские представители, участвовавшие в работе конгресса, понимали, что в отношении Тевтонского ордена император дал только обещания и пока что не предпринял никаких действенных мер, чтобы заставить Альбрехта выполнить условия Второго Торуньского мира.
      Поляки опасались, что Максимилиан не сдержит обещаний и по-прежнему будет покровительствовать Ордену. Решения Венско-Братиславского конгресса означали крупный поворот в отношениях между империей Габсбургов и Ягеллонами. Они означали также и тот весьма знаменательный Факт, что отныне Польско-Литовское государство отказывается от борьбы на два фронта и все свои силы направляет против России. Тем самым народы Балкан и Дунайского бассейна отдавались во власть Габсбургам и турецким феодалам-завоевателям.
      Как видим, время с 1505 г. по 1515 г. было периодом энергичной деятельности русского правительства в борьбе против Литвы и Польши за западные русские земли.
      Лишь в самом начале царствования Василия III внимание правительства было отвлечено к Казани - все остальное время борьба с Литвой и Польшей являлась первостепенной внешнеполитической задачей государства. В соответствии с этой задачей русское правительство строило систему взаимоотношений в Юго-восточной Прибалтике, вступила в новый союз с императором Максимилианом Габсбургом и подписала договор с Ганзой.
      Однако создавшаяся в 1512-1514 гг. антиягеллоновская коалиция оказалась непрочной вследствие основательного изменения политики Габсбургами, заключившими за спиной своих союзников сепаратное соглашение с Польшей и Венгрией.
      Это привело к тому, что расстановка сил в Восточной Европе резко нарушилась, что отразилось и на положении в Юго-Восточной Прибалтике, так как имперско-польское сближение больнее всего ударило по Тевтонскому ордену в Пруссии.
      Глава четвертая
      РУССКО-ОРДЕНСКИЙ СОЮЗ
      В Пруссии решения Венского конгресса приняли всерьез и великий магистр Альбрехт понял, что император, заключив брачные контракты между Ягеллонами и Габсбургами, пожертвовал Тевтонским орденом для достижения своекорыстных династических целей.
      Первым, кто известил об этом великого магистра, был некий Дитрих фон Шонберг, с именем которого связано немало важных страниц в истории русско-орденских отношений последующих лет. Шонберг происходил из старой дворянской семьи, которая издавна была связана с бранденбургскими маркграфами. Дитрих вначале предназначал себя к духовному званию, но затем предпочел дипломатическую карьеру. Приехав в Кенигсберг, он поступил на службу к великому магистру, оставаясь, однако, светским человеком. С самого начала фон Шонберг объявил себя сторонником русско-орденского сближения. Как и многие другие авантюристы и фантазеры, Шонберг решил превратить русско-орденский союз в средство для обращения России в католицизм. Он считал, что Василий III охотно пойдет на унию с Римом, если папа предложит великому Московскому князю королевскую корону, отдаст русским Константинополь, кстати, принадлежащий не ему, а туркам-османам, и возведет в сан патриарха Московского митрополита. Шонберг хорошо понимал, что независимо от того, скажется ли этот план приемлемым для Василия III, он с восторгом будет принят папой Львом X. Кроме того, такой план превращал великого магистра Тевтонского ордена в глазах папы в энергичного рыцаря воинствующей католической церкви, а сам орден в бастион католицизма на востоке Европы.
      14 декабря 1515 г. Дитрих Шонберг и великий магистр Альбрехт составили документ, в котором излагались конкретные шаги на пути к установлению орденско-русского сотрудничества, В инструкции от 14 декабря, где рассматривались задачи, стоящие перед орденскими послами, направляемыми в Москву, речь шла о том, чтобы воспрепятствовать миру между Россией и Польшей.
      Действия, направленные против короля Сигизмунда, великий магистр хотел согласовать и с магистром Ливонии. Для этого Альбрехт предложил Плеттенбергу встретиться в Мемеле - ныне- литовский город Клайпеда расположенном на границе между Ливонией и Пруссией. Об этом узнал архиепископ Риги Яспер Линде и попытался не допустить встречи. Архиепископ предупредил Плеттенберга, что его поездка в Мемель может оказаться опасной и он очень бы не хотел, чтобы магистр Ливонии ехал туда. Не желая прямо высказать свое неудовольствие предпринимаемыми шагами, Линде сослался на то, что на Ливонию в любой момент могут напасть русские. Тем самым он давал понять Плеттенбергу, что главной опасностью для Тевтонского ордена были и остаются русские. Однако Плеттенберг сделал вид, что не находит в предстоящей встрече ничего плохого, да и на самом деле она его ни к чему не обязывала, тем более, что Альбрехт постарался представить предстоящие переговоры обычной дружеской консультацией, на которую ливонский магистр, скрепя сердце, все же решил согласиться Подготовка встречи была возложена на Дитриха Шонберга.
      В феврале 1516 г. он выехал в Ливонию, для того чтобы пригласить Плеттенберга на рандеву с великим магистром. Переговоры Альбрехта с Плеттенбергом продолжались более недели. 24 февраля 1516 г. между ними было заключено секретное соглашение о взаимной помощи друг другу и военных операциях против Польши. План войны с королем Сигизмундом Альбрехт и Плеттенберг разрабатывали совместно. Предполагалось, что войну следует начать через год. Получив пять тысяч наемников в Бранденбурге и собрав десять тысяч наемников в Пруссии, орденские войска осадят Гданьск, а затем Торунь. Большие надежды немцы воздавали на Данию, которая должна была блокировать своим флотом польское Поморье. Что же касается Ливонии, то она должна была помочь Альбрехту деньгами. И все же, следует признать, что Плеттенберг довольно пассивно отнесся к готовящейся гроссмейстером войне. "Магистр Ливонский - старец Плеттенберг, -писал Н.М.Карамзин, - не участвовал в сем союзе: закоренелая ненависть к россиянам склонила его, даже вопреки пользам Немецкого ордена, доброжелательствовать королю. В течение войны, он с досадою извещал Прусского магистра о наших выгодах, с удовольствием - о неудачах".
      Аналогично точку зрения высказывал и С.М.Соловьев:
      "Плеттенбергу не нужно было напоминать об опасности, которая грозила Ливонии от Москвы, о правах России на Ливонию: он сам очень хорошо знал эти права, эту опасность; ненавидел Москву, готов был немедленно начать воину с нею в союзе с Литвою и Польшею, но сдерживался своим бессилием и враждебными отношениями к Польше великого магистра Тевтонского".
      Русские послы Заболоцкий и Малой вернулись в Москву вместе с императорским послом Пантелеоном фон Турном. На аудиенции с Василием III Турн вручил великому князю грамоту императора, в которой объяснялись причины задержки военных действий против Польши. По словам императора, он не начал войны из-за того, что Владислав и Сигизмунд Ягеллоны просили его помирить Василия III с поляками. Однако в письме к Василию III ни слова не говорилось ни о брачных контрактах, заключенных в Вене между Габсбургами и Ягеллонами, ни об изменении позиции императора к Тевтонскому ордену, ни о том, что Максимилиан уже взял на себя обязательства примирить поляков с русскими и, по сути дела, отказался от союза с Россией. Таким образом, Турн должен был прозондировать почву и убедиться, насколько подготовлены русские к тому, чтобы согласиться с новой позицией императора.
      Максимилиан, отправив Турна, не стал дожидаться возвращения своего посла. По-видимому, ему была крайне нужна информация о том, какое отношение вызвала в России его инициатива на Венском конгрессе, касающаяся посредничества в русско-польских отношениях. Для этого Максимилиан послал в Москву еще одного посла - Бальтазара Одера.
      Одер быстро добрался до Москвы и потребовал от Василия III начать мирные переговоры с Польшей. Русские были поражены этим требованием, ибо буквально за несколько дней перед этим Панталеон фон Турн ни слова не сказал о мире с поляками. Различие инструкций Турна и Одера привело к небывалому инциденту: первый посол обвинил второго в том, что он не императорский посланец, а польский шпион. Бальтазара бросили в тюрьму, но вскоре выпустили, разобравшись, в чем дело, и рассерженный Василий III отправил его восвояси. Следом за Бальтазаром выехал и Панталеон фон Турн. Вместе с ним к императору отправился дьяк Василий Тетерин. Проезжая через Польшу, Турн только и мог сказать королю, что русские не собираются слать в Польшу своих послов.
      2 мая 1516 г. Плеттенберг известил Альбрехта, что императорское посольство в сопровождении русских дипломатов направляется в Германию. Однако в Кенигсберг послы попали лишь через полтора месяца из-за того, что на границе Жемайтии на них было совершено нападение. Так же как и пять лет назад, когда в Пруссию возвращался Христофор Шлейниц, территория Жемайтии все еще оставалась ареной пограничных конфликтов и стычек. На послов императора и Василия III напали поляки и захватили в плен двух человек из свиты Панталеона фон Турна и одного - из свиты Василия Тетерина. Послам пришлось дождаться надежного конвоя и лишь после этого продолжать свое путешествие. Впоследствии Альбрехт известил об этом инциденте императора и попросил принять меры, способствующие освобождению захваченных поляками слуг немецкого и русского дипломатов.
      Дьяк Василий Тетерин по пути в империю должен был выполнить и еще одно поручение: встретиться с великим магистром Альбрехтом Гогенцоллерном и проинформировать его о позиции, которую занимает Россия по отношению к Тевтонскому ордену. Проезжая через Кенигсберг, Тетерин встретился с гроссмейстером и известил его, что Василий III готов взять Орден под защиту и не возражает против приезда в Москву орденского посла. Альбрехт уведомил Василия III о разговоре с Тетериным письмом от 14 июля 1516 г. и в ответ, 11 октября 1516 г. Василий III отправил в Пруссию охранную грамоту для орденского посла, который должен был приехать в Москву.
      22 января 1517 г. орденский посол Дитрих Шонберг получил инструкцию для Ливонии, а 23 января - инструкцию для Москвы. Следует заметить, что от магистра Ливонии утаивались истинные цели предпринимаемой миссии. В инструкции для Ливонии было написано, что великий магистр и сам с неохотой смотрит на то, как русские посольства ездят через его страну, но он должен терпеть это до тех пор, пока решение польско-орденских противоречий зависит от императора.
      26 февраля Шонберг был принят Василием III. Во время первой аудиенции орденский посол попросил великого Московского князя прислать на помощь великому магистру 30 или 40 тыс. конницы. За это после разгрома Польши, сказал орденский посол, русские присоединят к себе все те территории, которые расположены поблизости от их границ, а немцы - все что находится поблизости от Пруссии. Такое требование было признано чрезмерным и поэтому на второй аудиенции Шонберг ограничился просьбой сказать великому магистру денежную помощь для найма кавалеристов и пехотинцев. Лишь во время третьей аудиенции русские согласились предоставить Альбрехту кредит, однако, после того, как им будут взяты у поляков города Западной Пруссии. Размер денежной помощи позволял Альбрехта нанять только 10 тыс. пехотинцев и 2 тыс. кавалеристов.
      Все, о чем Шонберг договорился во время трех аудиенций было зафиксировано в договоре, подписанном 10 марта 1517 г.
      Договор предусматривал взаимную помощь и совместные военные действия России и Тевтонского ордена против Польши и Литвы. На следующий день, получив от Василия III богатые подарки, Шонберг уехал в Кенигсберг.
      По курьезному совпадению, в тот самый день, когда в Кремле был подписан союзный русско-орденский договор, в Ватикане папа Лев Х торжественно провозгласил пятилетнее перемирие между всеми христианскими государями, чтобы за это время избрать лучшее средство для борьбы против турок. Однако на самом деле целью папской буллы являлось прекращение войны между Русью и Польско-Литовским государством, ибо в 1517 г. никаких других войн между христианскими государствами не было. Интересно, что во главе крестоносных сил Лев X планировал поставить великого магистра Тевтонского ордена Альбрехта Гогенцоллерна, желая тем самым отвлечь его от борьбы с королем Сигизмундом.
      26 марта 1517 г. в Пруссию выехал русский посол Дмитрий Давыдович Загряжский. Он должен был присутствовать при ратификации договора и оговорить окончательные условия предоставления кредита.
      Кроме того, Загряжскому следовало выяснить некоторые вопросы, связанные с общей международной обстановкой в Европе.
      Русские послы благополучно добрались до Гробиня - небольшой портовой деревни, расположенной в 10 верстах от Либавы -а черех три недели туда же на корабле прибыл Шонберг. Морское путешествие до Мемеля было очень непродолжительным, однако за это время Загряжский услышал Шонберга много интересного. Русский дипломат узнал, что германский император заключил мир с Венецией, но продолжает борьбу в Швейцарии. В Египте турки-- османы взяли Иерусалим, и об этом, по словам Шонберга, турецкий султан известил короля Сигизмунда. В польских делах Шенберг оказался наиболее сведущим. Он сообщил Загряжскому, что Сигизмунд собрал минувшей зимой очень большие чрезвычайные налоги со всего населения, вызвав недовольство и среди панов и среди "черных людей", но особенно неохотно платили королю подати прусские города. И, наконец, Шонберг рассказал Загряжскому что в Любек съезжаются представители всех семидесяти ганзейских городов для обсуждения вопроса о том, как помочь шведам в их борьбе с Данией.
      5 июня Загряжский и Шонберг прибыли в Мемель. Состоявшиеся здесь русско-орденские переговоры заняли два дня. После ратификации договора Шонберг попросил ускорить предоставление денежной помощи. Для определения размеров помощи и качества отправляемых в Пруссию денег в Москву должен был поехать новый посол- - гофмаршал Тевтонского ордена Мельхиор фон Рабенштайн.
      11 июня 1517 г. Дмитрий Загряжский уехал из Мемеля и через две недели прибыл во Псков. Отсюда он отправил Василию III письмо, в котором и изложил результаты своего посольства.
      Когда Загряжский вернулся в Москву, он узнал, что собранная им информация представляет особую ценность, ибо вскоре после его отъезда в Пруссию при московском дворе появилось новое императорское посольство, возглавляемое одним из самых лучших германских дипломатов - бароном Сигизмундом Герберштейном
      Герберштеин приехал в Москву через три недели после отъезда Загряжского в Ливонию, 18 апреля. Пятью месяцами раньше он вместе со своим племянником Иоганном фон Турн выехал из эльзасского города Гагенау для выполнения сложных и ответственных дипломатических поручений. Император поручил Герберштейну проводить к Сигизмунду свою внучку, миланскую принцессу Бону Сфорца, которая была обручена с польским королем. Далее он должен был сообщить королю о том, что император нашел способ уладить разногласия между Польшей и Тевтонским орденом и, наконец, в его задачу входило договориться с Сигизмундом об условиях, на которых мог состояться мир между Россией и Польшей.
      Прежде чем попасть в Вильно, императорский посол заехал в Кенигсберг. Он встретился там с великим магистром Тевтонского ордена. Во время аудиенции Альбрехт попросил Герберштейна пере -дать королю Польши его личное послание. В этом послании Альбрехт вновь требовал у Сигизмунда возвращения Западной Пруссии. Он соглашался и на компенсацию: если король не захочет отдавать Западную Пруссию, он может вернуть Ордену Жемайтию. Несмотря на то, что просьба Альбрехта о передаче письма королю, по сути дела, превращала Герберштейна в посредника между Тевтонским орденом и Польшей и могла повредить успеху всей его миссии, императорский посол согласился исполнить это поручение. После этого Герберштейн и Бона поехали в Вильно.
      Следует заметить, что когда возник вопрос о второй женитьбе короля Сигизмунда, среди польских прелатов и магнатов мнение по этому вопросу не были единым. Лаский настаивал на браке короля с мазовецкой княгиней Анной Пяст или ее дочерью. Одновременно, говорил Лаский, нужно выдать замуж за сыновей Анны Пяст дочерей короля Сигизмунда. Такая матримониальная комбинация обезопасила бы польский престол от посягательств со стороны Габсбургов. Однако Сигизмунд склонился на сторону Любранского и Шидловецкого, поддерживавших кандидатуру принцессы Боны. После этого Лаский выдвинул новый план. Он знал, что Бона Сфорца приносит с собой в виде приданного княжество Бари, расположенное в области Апулия, в самой крайней в юго-восточной Италии. А так как восточное побережье Италии, постоянно находилось под угрозой турецкого вторжения, он предложил перевести туда Тевтонский орден, обменяв Бари на Восточную Пруссию. Этот проект надлежало обсудить в Риме, ибо без ведома папы трудно было рассчитывать на его выполнение. Однако, папа не одобрил проект Лаского.
      В первые дни по приезде в Вильно Герберштейну повезло: невеста пришлась по душе королю Сигизмунду. И, таким образом, наиболее деликатнее поручение императора было выполнено. Но другие поручения императорский посол выполнить не смог. Сигизмунд откровенно признался Герберштейну, что самым важным вопросом он считаем заключение мира с Россией. Он попросил императорского посла всячески содействовать заключению этого мира и передать Василию III, что поляки согласны вести переговоры или на русско-литовской границе, или в Риге, или во владениях датского короля. 14 марта императорский посол покинул Вильно, а 18 апреля въехал в Москву.
      Уже через три дня, 21 апреля, Герберштейн был принят Василием III. Во время этой аудиенции императорский посол вначале, строго следуя полученной инструкции, заявил, что главной целью императора является объединение всех христианских государей для борьбы с турками. Теперь, сказал Герберштейн, Максимилиан достиг наивысшего могущества, ибо все государи Европы связаны с ним либо родством, либо узами дружбы. И только Сигизмунд и Василий враждуют между собой, ослабляя христиан и радуя язычников. После этого барон отошел от текста инструкции и прибавил от себя, что турецкий султан Селим Явуз разгромил войска египетского султана. Это добавление Герберштейн сделал, желая в глазах русских еще более усилить впечатление о размерах турецкой опасности. В заключение Герберштейн от имени императора предложил подписать с поляками вечный мир или же, на худой конец, хотя бы перемирие. Причем пункты, где должны были вестись переговоры между русскими и польскими дипломатами, императорский посол назвал точно так, как просил его об этом король Сигизмунд. 22 апреля бояре дали ответ Герберштейну. Согласившись в принципе на ведение переговоров, советники Василия III категорически отказались от встречи с поляками где либо, кроме Москвы.
      27 апреля Герберштейн послал своего племянника Иоганна фон Турна в Вильно для того, чтобы проинформировать польского короля о ходе переговоров и получить от него новые инструкции.
      Фон Турн не только сообщил Сигизмунду о ходе переговоров, ко и обрисовал общую дипломатическую обстановку, складывающуюся вокруг русско-польских отношении. Он упомянул и о том, что за месяц до приезда императорских послов в Москву там побывал посол великого магистра, заключившие с русскими союз против Литвы и Польши.
      Сигизмунд немедленно подал пале жалобу на то, что великий магистр Тевтонского ордена, призванный бороться с неверными, заключил с ними союз, направленный против католического короля. Однако от предложения направить к Василию III послов для ведения переговоров о мире Сигизмунд не отказался и согласился вести их в Москве. 14 июля фон Турн возвратился в Москву за "грамотами" для польских послов. Он передал Герберштейну, что король просит ускорить подписание мира и императорский посол немедленно попросил аудиенцию у Василия III.
      15 июля Герберштейн заявил великому Московскому князю, что не может долго оставаться в России, и если до конца августа поляки не приедут в Москву, то он по воле императора покинет столицу. 23 июля Василий III приказал выдать "грамоты" на польских послов и на следующий день фон Турн повез их в Вильно.
      В то время, как Турн ехал в Литву, через Дикое Поле к южной засечной черте двинулась 20-тысячная крымская рать, возглавляемая Такузаном-мурзой и Кудаш-мурзой. По мнению русских татары с сверлили набег по наущению короля Сигизмунда, который накануне посылал в Крым к сыновьям Менгли-Гирея своего приближенного Олбрахта Мартынова "с великою казною", чтобы "навести" татар на Русское государство. Набег татар вскоре был отбит и из 20 тысяч "мало их в Крым явилося, но и те пеши, босы и наги".
      В это самое время в Москву прибыл орденский посол гофмаршал Мельхиор фон Рабенштайн. 30 августа Рабенштайн был принят Василием III. Он попросил от имени великого магистра выслать для начала 50 тысяч гривенок серебра, из расчета, что 20 серебряных гривенок равны одному рейнскому золотому, а затем ежемесячно посылать в Кенигсберг 60 тысяч золотых для найма кавалеристов и пехотинцев.
      Бояре дали Рабенштайну ответ спустя две недели. Гофмаршалу напомнили о том, что по условиям союзного договора от 10 марта 1517 г. деньги могут быть высланы только после того, как Альбрехт подчинит королевскую Пруссию и пойдет к Кракову. Бояре заявили, что в настоящий момент русские воеводы стоят у Великих Лук и у Опочина, а король Сигизмунд подошел к Пултуску и что сейчас орденским войскам самое время ударить по полякам. Рабенштайн ничего на это не ответил, ибо на такие переговоры уполномочен не был.
      В тот же день Василий III приказал отправить его обратно, не пригласив перед дорогой к столу, не одарив никакими подарками и даже послав к псковскому наместнику князю Ивану Васильевичу Шуйскому грамоту с наказом, "чтоб его князь Иван не продержал у себя ни часу".
      Через полмесяца после отъезда Рабенштайна в Москву вместе с Иоганом фон ТУРН прибыли польские послы Шит и Богуш. Послы ждали встречи с Василием около месяца. Великий Московский князь не принимал их из-за того, что во время пребывания польских послов в Москве Константин Острожский начал военные действия против русских, нарушив старый обычай, гласивший, что во время посольств и переговоров "меж государей рать не живет". Русские воеводы не были. захвачены врасплох и дело кончилось тем, что гетман литовский, "пометав многие свои оружья и скарб побежал прочь в свою землю".
      24 октября известие о том, что нападение Острожского отбито, пришло в Москву и в тот же день Герберштейну и польским послам сообщили, что через пять дней им нужно быть у великого князя.
      29 октября Щит и Богуш вручили свои верительные грамоты, а 1 ноября приступили непосредственно к переговорам. В присутствии Герберштейна поляки предъявили столь неумеренные требования, что русская сторона отказалась их обсуждать.
      3 ноября императорского посла вновь, на этот раз одного., вызвали в Кремль. Здесь ему напомнили о существовании союзного договора между Россией и Германской империей.
      Дальнейшие встречи русских с Богушем, Щитом и Герберштейном ни к чему не привели. 18 ноября из Москвы уехали польские послы, а 22 - фон Турн и Герберштейн. Любопытно, что 19 ноября Герберштейн отправил письмо великому магистру Тевтонского ордена. В нем он писал, что путешествие, которое им было предпринято для того чтобы не проливалась далее христианская кровь, закончилось неудачей. Но усилия должны быть продолжены и он надеется, что вскоре все будет приведено к благополучному концу. В этом кратком письме к Альбрехту Герберштейн сам, как нельзя лучше, подвел итоги своего неудавшегося посольства.
      После отъезда Герберштейна из Москвы туда еще не раз приезжали имперские дипломаты. Но было ясно, что русско-имперский договор усилиями Максимилиана превратился в клочок бумаги.
      С.М.Соловьев отмечал, что "и при Василии союзный договор с Австрийским домом остался также бесполезен, как и при Иоанне III ; Максимилиан не только не исполнил главного условия договора - действовать против Сигизмунда заодно с Василием, но даже, принявши на себя рель посредника, явно держал сторону Сигизмунда".
      Через пятнадцать лет, после того, как были написаны эти строки, другой русский историк В.В.Бауэр еще раз изучил русско-имперские отношения конца ХV - начала ХVI вв., введя в научный оборот большое число неизвестных Соловьеву документов. Но и этот ученый пришел к таким же неутешительным выводам, что и его предшественник. Бауэр писал: "Таким образом, наши сношения с императорским Габсбургским домом с самого начала их и до 1517 года не изменили своего характера. Императоры смотрели на Московское государство единственно, как на орудие против Польши для отвода ее от вмешательства в венгерскую политику:
      Фридрих и Максимилиан, заключая союз, никогда не помышляли об исполнении данных обязательств, и, по достижении цели, тотчас же отрекались от заверений в вечной дружбе с государем - "варваром и схизматиком". Россия от союзов с императорами ничего не выигрывала. Ни Фридрих, ни Максимилиан не выставляли обещанного войска, не нападали на Польшу одновременно с великим князем, даже не объявляли ей официально войны, и мирились с ней без ведома и согласия союзника".
      ***
      Между тем русско-орденское сближение продолжалось. 4 января 1518 г. Василий III послал Альбрехту письмо, в котором требовал, чтобы Тевтонский орден начал войну с поляками, так как русские уже ее ведут. В то же время немцы проявляли крайнюю заинтересованность в быстром получении денег. Для этого в Москву во второй раз отправился Дитрих Шонберг.
      21 марта 1518 г. Василий III дал аудиенцию орденскому послу. Поздравив Василия III с победой, одержанной над Острожским, Шонберг затем пояснил причину задержки военных действий со стороны Ордена. Он сказал, что император предложил Альбрехту свое посредничество для урегулирования спора между Польшей и Тевтонским орденом и из-за этого великий магистр не начал войну с Сигизмундом. Польский король, добавил Шонберг, нуждается в мире. Он очень боится нападения татар и турок и сам распространяет слухи, что уже заключил мир с Россией. Сеймы Польского королевства и Великого княжества Литовского предупредили короля, что они лишь тогда станут платить налоги, когда будет, наконец, заключен мир. Орденский посол посоветовал русским воспользоваться трудным внутренним положением Литвы и Польши и совершить нападение на страну. По его мнению, наиболее удачным моментом для нападения было бы время после пасхи, когда король собирался отпраздновать свадьбу с Боной Сфорца и ждал на торжества всех магнатов Литвы и Польши. Наиболее подходящим местом для нападения Шенберг считал Жмудскую землю, ибо в ней нет ни войск, ни крепостей и полно всякого фуража и продовольствия. В заключение аудиенции Шенберг сообщил, что к Альбрехту приезжал посол императора и просил не всевать с поляками, ибо, по мнению Максимилиана, будет очень плохо, если король Сигизмунд потерпит поражение, а великий князь Московский усилится еще более.
      27 марта Шенберг попросил Василия отдать приказ о чеканке обещанных денег, ибо сразу изготовить много денег невозможно. Затем он попросил до начала военных действий выдать денег на наем тысячи пехотинцев и, наконец, передать с ним грамоту королю Франции, в которой в доброжелательном для Альбрехта свете представлялась бы роль Тевтонского ордена в борьбе с Польшей.
      Аудиенция 27 марта отличалась от предыдущей тем, что на этот раз Шонберг передал боярам грамоту, которая подтверждала, что он уполномочен и на тайные речи. В записях, сделанных Московскими дьяками в Прусской посольской книге, содержатся только те данные, которые были приведены выше. Однако, если сличить эти записи с документами архива Тевтонского ордена, то обнаруживается один существенный пробел. Сказывается, что на аудиенции речь шла и о возможности церковного союза с Римом, предложение, которое не было поддержано русскими.
      17 апреля 1518 г. Шенберг отправился в обратный путь, добившись согласия Василия III на все пункты, предусмотренные в официальной инструкции. По дороге в Пруссию Шонберг послал в Рим сообщение о переговорах об унии и крестовом походе против турок. Прокуратор Ордена в Риме, Ревельский епископ Иоганн 1У Бланкенфельд, получив извещение Шенберга, сразу же информировал об этом палу Льва X.
      Таким образом, второе посольство Дитриха Шенберга можно считать удачным для Тевтонского ордена. Через три дня после отъезда Шенберга Василий III отправил в Псков с деньгами дьяка Ивана Некрасова, приказав ему немедленно переправить серебро Альбрехту, как только будет получено известие о начале войны Ордена с Польшей.
      Бесед за Некрасовым 22 апреля 1518 г. в дорогу отправился посол Елизар Сергеев. Он должен был проехать в Кенигсберг и, находясь там, сделать все возможное для того, чтобы Тевтонский орден скорее вступил в войну с Польшей. Сергееву следовало узнать о том, кто входит в число союзников Ордена и много ли наемников собралось под его знамена. Сергеев должен был, кроме того, точно узнать о размере месячной платы пешему и конному наемнику.
      1 июня 1518 г. начались переговоры между русским послом Сергеевым и великим магистром Тевтонского ордена. Альбрехт выразил полнее согласие со всем, что делает Василий III, и заявил, что самое важное для Ордена не плата для тысячи наемников, а то, что великий магистр находится под защитой могучего союзника.
      Сергееву удалось получить ответы на все вопросы, которые содержались в его польской инструкции. Великий магистр сказал, что его союзниками являются пять курфюрстов империи из семи и король Дании.
      Сергеев привез в Москву известие о том, что послы Сигизмунда снова отправились к императору, чтобы просить его о содействии в переговорах с русскими, ибо силы Польши истощены и страна не может более продолжать войну. Сергеев узнал также и точным размер платы различным наемникам: пешим кнехтам, кавалеристам и пушкарям, а также и командирам разных рангов.
      Сергеев уехал из Пруссии 9 июня 1518 г., а в это время у короля Сигизмунда находился легат римского папы монах - доминиканец Николаи Шонберг - родной брат Дитриха Шенберга. Великий магистр Альбрехт знал об этом, но лишь в конце августа проинформировал о римско-польских переговорах Василия III.
      Какие же цели преследовал папский легат?
      С.М.Соловьев связывал миссию легата Николая с неповиновением Тевтонского ордена императору. Он пиал, что когда Орден вышел из-под влияния и контроля императора и начал военные действия против поляков, "явился новый посредник - папа, легат которого Николай Шонберг старался склонить всех государей христианских к союзу против неверных".
      Инструкция о переговорах в Пруссии была выдана Николаю Шонбергу 19 марта 1518 г. В ней легату предписывалось уведомить великого магистра о необходимости содействовать заключению мира между Россией и Польшей, а затем склонить Василия III к участию в антитурецкой лиге. Как и год назад, папа отводил Альбрехту роль предводителя крестоносного войска.
      Сначала Шонберг посетил Венгрию. В Буде он присутствовал на заседаниях сейма, где в это же время находился и барон Герберштейн, недавно возвратившийся из Москвы. Здесь легат договаривался о том, каким путем следует пойти войску крестоносцев к Константинополю. В Венгрии Шонберг представил план, резко отличающийся от плана, предложенного полгода назад в ноябре 1517 г. По новому плану армия крестоносцев состояла не из 76 тысяч человек, а уже из 190 тысяч.
      Предполагалось направить войска к Константинополю тремя путями: через Венгрию, через Балканы и по Средиземному морю. Но и ответ Людовика Венгерского, и ответ Сигизмунда были. отрицательными.
      Затем Шенберг выехал в Польшу. Тяжелое положение, в котором находилась Польша, облегчало задачу легата. Сигизмунд охотно согласился на посредничество легата в переговорах между Польшей и Россией. Соглашаясь на проезд легата в Москву, Сигизмунд сильно сомневался в успехе предстоящих переговоров. По его мнению, Василий III был лишен великодушия и благородства и почти безрассуден в своих действиях. Если легат возьмет на себя миссию заключить перемирие между Москвой и Польшей, заявил Сигизмунд, то ему придется выслушать такие тяжелые и несуразные условия, на которые Польша едва ли согласится.
      4 июня 1518 г., когда Николай Шенберг был в Польше, а его брат Дитрих вел переговоры с русским послом Елизаром Сергеевым, Лев Х направил в Краков еще одну буллу своему легату. В ней Николаю Шенбергу предписывалось ехать в Москву и передать Василию III папскую грамоту о союзе церквей и участии России в антитурецкой лиге.
      Однако, когда Николай Шенберг намеревался ехать в Россию, король Сигизмунд не пустил его под тем предлогом, что обстановка, создавшаяся на театре военных действий, требует продолжения войны. На самом же деле Сигизмунд боялся поездки Николая Шенберга в Москву, тем более, что туда уже прибыло посольство императора, специально направленное в Россию для заключения перемирия между Василием III и Сигизмундом.
      В августе 1518 г. легат покинул Краков и через Буду проехал в Аугсбург. В Аугсбурге в это время проходили последние заседания имперского сейма. Энергичный доминиканец активно включился в работу сейма, как бы пытаясь компенсировать неудачи, постигшие его в Польше и Пруссии, однако и здесь разногласия были весьма серьезными, и Шенбергу не удалось добиться цели, поставленной перед ним Львом X.
      Таким образом, легат Николай Шонберг не сумел достичь успеха ни в одной из стран, в которые он был послан. Причиной тому явились глубокие противоречия между Ватиканом и Габсбургами с одной стороны и между Россией и Польшей - с другой. Неудача миссии, предпринятой Николаем Шенбергом, должна была бы убедить всех сторонников русско-польского примирения в нежизненности такого рода устремлений. Однако на деле этого не случилось. Император Максимилиан, надеясь все-таки примирить Василия с Сигизмундом, весной 1518 г. отправил в Москву еще одно - последнее в своей жизни посольство, возглавляемое кавалерами Франциском де Колло и Антонием де Конти в сопровождении недавно побывавшего в России Иоганна фон Турна. Они прибыли в Москву вместе с русским дипломатом Владимиром Семеновичем Племянниковым.
      27 июля 1518 г. Василий III дал первую аудиенцию послам императора. Де Колло в длинной и напыщенной речи перечислил все страны, захваченные турками, и обратил внимание Василия III на то, что единоверцы турок татары - могут в любое время напасть на Русь. Единственное средство избежать этого, сказал де Колло,- заключение мира с Польшей.
      4 августа послов вызвали в Кремль и бояре Василия заявили, что русские в принципе не возражают против переговоров с поляками, но хотели бы прежде получить некоторые города, которые Сигизмунд "держит за собою неправдою", а также получить компенсацию за урон, нанесенный покойной королеве Елене Ивановне. Увидев, что русские от первоначальных своих требований отступать не желают, послы императора 3 августа предложили ограничиться заключением пятилетнего перемирия.
      8 августа Василий III согласился на это предложение, потребовав оставить за Россией все территории, которые к моменту подписания перемирия будут находиться под его властью. Де Колло не был уполномочен давать согласие на столь категорическое требование и поэтому 16 августа в империю за дополнительными инструкциями отправился Иоганн фон Тур.
      21 сентября в Москву совершенно неожиданно приехал еще один посланник императора Иоганн Кристоф Пауц. Он привез грамоту, в которой Максимилиан извещал Василия III о том, что в империи недавно был монах Шонберг, выступавший от имени папы, и пытавшийся поссорить с императором союзных князей. Если этот монах появится в Москве - писал Максимилиан, - то Василий не должен верить его лукавым речам, ибо он послан не от папы, а от враждебных императору кардиналов.
      Грамоту, привезенную Пауцем, де Колло передал боярам 24 сентября, в тот самый день, когда в Москву приехал гонец великого магистра, извещавший русских о той же самой миссии Шенберга, которая оценивалась гроссмейстером совершенно иначе.
      В ноябре 1518 г. Сигизмунд принял возвращавшегося в Москву фон Турна и уведомил его, что может согласиться лишь на пятилетнее перемирие. Однако переговоры завершились тем, что Василий III 28 декабря согласился только на прекращение войны на год. Пятимесячное пребывание де Колло и де Конти в Москве имело минимальные результаты.
      Заключенное "из уважения к императору" соглашение стало еще более эфемерным через две недели после его подписания, ибо 13 января 1519 г. император Максимилиан умер, и договор о перемирии, и без того крайне непрочный, утратил свое значение. Более того, когда де Колло и де Конти приехали в Польшу и известили Сигизмунда о результатах своей миссии, польский король отказался признать договор, заключенный ими в Москве.
      3 марта 1519 г. в Москву снова приехал Дитрих Шонберг. Он подробно информировал русских о деятельности своего брата в империи, Венгрии, Польше и Пруссии. Папский легат доверительно сообщил своему брату о сокровенном желании римского папы Льва Х заключить с Россией церковную унию, не изменяя православных обрядов и традиций. За это обещалось возвести Московского митрополита в сан патриарха, а Василию III предлагалась королевская корена.
      Однако в Москве прожекты Ватикана встретили трезвую оценку и сообщение Дитриха Шенберга было лишь принято к сведению.
      Во время двух следующих аудиенций 17 и 24 марта Дитрих Шенберг обсудил вопросы русско-польских и русско-орденских отношении. Бояре заверили орденского посла, что денежная помощь будет предоставлена и что подлинное перемирие между Россией и Польшей будет заключено лишь тогда, когда король Сигизмунд вернет все западные русские земли. Шенберга уведомили и в том, что Сигизмунд не признал договора, подписанного в Москве де Колло и что русские дипломаты испытывают в связи с этим определенные затруднения.
      Тогда орденский посол предложил боярам следующий план: пусть, сказал он, к великому магистру приедут русские послы и в присутствии легата Николая Шенберга ведут с польскими послами переговоры о перемирии или мире. После того, как стороны придут к какому-либо соглашению, Николай Шенберг поедет в Краков и сообщит о результатах предварительных переговоров Сигизмунду. Окончательное соглашение будет подписано в Москве, куда с ведома Сигизмунда и Василия III приедут послы курфюрстов и попросят охранные грамоты для поляков. По приезде польских послов в Москву, в присутствии представителей, папы и императора и будет заключено русско-польское соглашение о перемирии.
      Русские дипломаты полностью приняли план, предложенный орденским послом, и вскоре попытались реализовать его.
      Однако миссия Шонберга на этом не была исчерпана. Орденский посол поставил перед великим князем несколько вопросов, выходящих за рамки русско-орденских отношений. Снова, как и год назад, Шенберг попросил у Василия III грамоту к Французскому королю, в которой великий Московский князь попросил бы Франциска о дружественном расположении к Тевтонскому ордену и еще одну грамоту к курфюрстам империи с просьбой об избрании на пока еще вакантный императорский престол такого кандидата, который бы благосклонно относился к Ордену.
      Для того, чтобы добиться от Альбрехта вступления Тевтонского ордена в войну с Литвой и Польшей, а также и для того, чтобы попытаться выполнить план, предложенный Дитрихом Шенбергом, в Кенигсберг в начале апреля выехал "боярский сын" Константин Замыцкий.
      В инструкции, полученной Замыцким, говорилось, что если он начнет переговоры о перемирии с поляками, то основным условием, от которого русские ни в коем случае не отступят, будет вопрос о Смоленске. Смоленск непременно должен остаться под скипертом Василия III, что же касается всех других спорных территорий, а равно и западнопрусских городов, то вопрос о них можно оставить открытым до приезда послов папы и императора. Замыцкий должен был дать твердую гарантию безопасности всем послам, которые направляются в Москву. Однако ему категорически запрещалось единолично заключать перемирие. Договор о перемирии можно было подписывать только в Москве.
      По пути в Пруссию Замыцкий узнал о том, что Сигизмунд находится в Кракове, что недавно татары совершили набег на Подолию, а турки на три года заключили перемирие с Венгрией. Что же касается выборов императора, то им скорее всего будет внук Максимилиана Каря.
      В Гробине русских встретил представитель великого магистра Георг фон Витрамсдорф. Вместе с русскими он отплыл в Лабиау - ныне в город Полесск, калининградской области - и 5 мая благополучно доставил их к месту назначения. Гроссмейстер Альбрехт, приехавший через четыре дня, принял Замыцкого с великой честью.
      14 мая па второй встрече Замыцкого с Альбрехтом последний сообщил, что легат Николай Шенберг со дня на день должен прибыть в Кенигсберг, что венгры заключили трехлетнее перемирие с турками и, по мнению многих, этому способствовал король Сигизмунд, ибо данное перемирие выгодно только ему. Обо всем этом Замыцкий сообщил Василию III.
      Вместе с грамотами Замыцкого в Москву послал депеши и Альбрехт. Он настойчиво требовал денег. На этот раз великий князь Московский сдался: 16 августа 1519 г. он отправил в Кенигсберг еще одного посла - Василия Александровича Белого и поручил ему передать Альбрехту деньги, как только великий магистр начнет войну с поляками.
      Однако через две недели после отъезда Белого Василий III послал ему вдогонку приказ немедленно везти деньги в Пруссию. Столь быстрая метаморфоза объясняется тем, что 23 августа в Москву возвратился Замыцкий. Он уверил Василия III, что Альбрехт самым решительным образом готовится к войне и потому ему можно безбоязненно послать денежную помощь.
      Летом 1519 г. воевода Василия III князь Василий Шуйский двинулся на Вильно. Сигизмунд, ожидая удара с юга, сконцентрировал основную массу своих войск в крепости Крево. Начав наступление, русские разбили литовские отряды в бою под Красным Селом, а затем обложили Крево. Одновременно конница русских совершила глубокие рейды, иногда заходя за Вильно. В результате этих операции литовцы потеряли много солдат. Одновременно с этим по польским войскам нанесли удар крымские татары. Их конница разбила войска гетмана Острожского.
      Чуть позже, в октябре, Василий III направил письмо великому магистру Тевтонского ордена Альбрехту с упреком за пассивность.
      Чтобы побудить Альбрехта к активным действиям против поляков Василий III, ускорил отправку денег великому магистру. Охрану обоза с деньгами обеспечивал дьяк Некрасов. В свою очередь Альбрехт через князя Михаила Драге просил магистра Тевтонского ордена в Ливонии Плеттенберга дать крепкий конвой для охраны русских денег. Однако Плеттенберг выразил сильные спасения по поводу искренности русских. Когда же Некрасов приехал в Ригу и Михаил Драге сообщил Плеттенбергу, что дьяк привез деньги, то Плеттенберг произнес: "Слава тебе, господи, что царь такое овсе жалование к великому магистру проявил, придется нам всем за это жалованье своими головами служить".
      Несмотря на столь изрядный скептицизм и желчность, Плеттенберг попросил своих советников встретиться с Некрасовым и пригласить его на аудиенцию. Некрасов согласился и в тот же день встретился с Плеттенбергом. Магистр Ливонии вел себя очень сдержанно и сказал русскому послу, что считает честью для Ордена "высокое жалование царя" к великому магистру и будет сохранять дружественные отношения Ордена с Москвой. Плеттенберг распорядился послать грамоту Василию III, выдержанную в дружественных тонах, и после этого отпустил дьяка восвояси. Плеттенберг выделил Некрасову и Драге пятьсот всадников и под такой крупной охраной обоз с деньгами 30 октября прибыл в Мемель. Здесь обоз взяли под охрану люди Альбрехта и 6 ноября препроводили в Кенигсберг.
      ***
      Как только Сигизмунд узнал, что русские доставили деньги в Кенигсберг, он тотчас же во главе армии двинулся к Торуни. В это время в его распоряжении было около пяти тысяч человек.
      Опасаясь быстрого начала войны, Альбрехт послал навстречу отрядам наемников, медленно идущим к Пруссии с запада, своих ближайших сподвижников Георга Ангера, Зигмунда Зихау и Дитриха Шонберга. Одновременно один из сановников Ордена Мельхиор Рабенштайн снова выехал в Москву. Он покинул Кенигсберг 11 декабря 1519 г. и уже 1 января 1520 г. вручил свои грамоты боярам великого Московского князя. Рабенштайн сказал, что Альбрехт не мог начать войну с Сигизмундом из-за отсутствия денег. Присланная в ноябре помощь также очень невелика, ибо для найма тысячи пехотинцев на один год нужно 55 тысяч золотых, а Некрасов привез только 14 тысяч.
      Рабенштайн попросил выслать еще 55 тысяч золотых, а затем предоставить и основную часть кредита для найма двух тысяч кавалеристов и десяти тысяч пехотинцев. В заключение орденский посол передал просьбу великого магистра послать в Литву русские и татарские отряды.
      Кроме того, Рабенштайн передал насилию III, что, по сообщению Николая Шенберга, папа намерен направить в Россию, Пруссию и Польшу послов, которые бы, наконец, примирили насилия и Альбрехта с Сигизмундом.
      Внук покойного Максимилиана Габсбурга, новый император Карл V, тоже собирался прислать в Москву посла для того, чтобы возобновить прежний договор. И если это произойдет, сказал орденский посол, то великий магистр очень просит Василия III, чтобы от русско-имперского договора не было какого-либо урона Тевтонскому ордену.
      Пока Рабенштайн вел переговоры Альбрехт выступил в поход против Сигизмунда. заручившись поддержкой некоторых государей. Крупные денежные субсидии Альбрехту предоставили магистр Ливонии Плеттенберг, Бранденбургский маркграф Казимир, магистр Тевтонского ордена в Германии Вильгельм Гогенцоллерн. Русские деньги были маленьким ручейком среди полноводных рек серебра и золота, хлынувшего в казну великого магистра. Его доверенные лица закупали оружие и снаряжение, вербовали ландскнехтов, ссужали деньгами лазутчиков.
      Все это крайне тревожило Сигизмунда: в условиях не прекращающейся войны с Россией на его северо-восточном фланге нависла новая грозная опасность.
      Сигизмунд долго надеялся на мирный исход обострившегося конфликта. В конце 1519 г. польский король добился в Ватикане подтверждения действительности Торуньского договора 1466 года, он надеялся, что папа заставит Альбрехта выполнить, обязательства, вытекающие из этого договора, но дальше формального подтверждения договора дело не пошло. Тогда 2 декабря 1519 г. Сигизмунд прибыл с войсками в Торунь и еще раз потребовал от Альбрехта принесения присяги, однако Альбрехт снова отказался.
      Сигизмунд был полон решимости настоять на своем и силой принудить великого магистра к выполнению Торуньского договора.
      11 декабря1519г. сейм Польского королевства объявил Тевтонскому ордену войну. К границам Пруссии двинулось крупное польское войско под командованием одного из лучших полководцев Польши - Николая Фирлея.
      Начало войны для Альбрехта, конечно же, не было неожиданным, он ждал этого, желал войны и делал все для того, чтобы она началась.
      Через своего агента канцлера Шидловецкого, который получал деньги не только от императора, но и от гроссмейстера, он знал обо всех готовящихся в Польше мероприятиях и даже получал от канцлера копии секретных документов.
      Однако не смотря на то, что Орден много лет готовился к воине, великий магистр начал ее в очень неудобный, для себя момент. Альбрехт выступил против поляков, получив известие, что солдаты Сигизмунда напали на владения Эрмландского епископа. Во главе трехсот всадников и двухсот пехотинцев Альбрехт нанес ответный удар полякам и захватил замок Бранево.
      Этим, по существу, успехи великого магистра и ограничились, инициатива была утрачена из-за отсутствия резервов. Уже к концу января Альбрехт запросил помощи у русских, пеняв, что ему одному с польскими силами не справиться. Но русские никак не отреагировали на просьбу великого магистра.
      Как раз в это же время от воевод Василия III стали поступить в Москву сообщения о болезни короля Сигизмунда. Для выяснения распространившихся слухов к виленсксму воеводе Николаю Радзивиллу был послан гонец Борис Каменский. До получения "полных вестей" о короле орденскому послу Мельхиору Рабенштайну не давали аудиенций и ни о чем не сообщали.
      Об орденском после вспомнили через месяц. 24 апреля Рабенштайна вызвали в Кремль и сообщили, что великий князь приказал послать еще серебра для найма тысячи пехотинцев после того, как в Москве станет достоверно известно, что Альбрехт действительно воюет с Сигизмундом. Что же касается основной суммы, то великий магистр получит ее, как только пойдет к Кракову. С этим ответом великого князя Рабенштайн 8 мая выехал в Кенигсберг.
      За те четыре месяца, пока Рабенштайн находился в России, Альбрехт успел испытать и радость первых удач и горечь первых поражений. Уже 12 марта 1520 г. поляки взяли Квидзынь, 29 апреля - Голанд, а 26 мая Бранево. На второй день после падения Бранево поляки подошли к Кенигсбергу.
      Военные неудачи усугублялись тяжелым финансовым положением Тевтонского ордена. С самого начала воины он столкнулся со многими трудностями и наиболее Серьезными из них были нехватка денег, солдат и провианта. Уже в конце февраля 1520 г. великий магистр попросил новый кредит у Плеттенберга, но ливонский магистр на этот раз не был расположен легко и быстро расставаться с деньгами. В середине марта Альбрехт попросил у него вооруженной поддержки против поляков, убеждая Плеттенберга в присылка хотя бы трехсот рейтаров, но и на этот раз Плеттенберг не спешил исполнить просьбу своего гроссмейстера.
      Две недели спустя Альбрехт вынужден был послать к магистру Ливонии комтура Кенигсбергского замка Михаила фон Драге с настоятельной просьбой о возможно более скорой присылке рейтаров, денег и провианта. Кроме того. Драге должен был договориться о мерах по охране русских послов, направлявшихся в Пруссию.
      13 мая в Москву возвратился Василий Александрович Белый. Он подтвердил, что Альбрехт начал войну с поляками и поэтому очередному русскому послу в Кенигсберг Александру Семеновичу Шарну, уехавшему 17 мая 1520 г., Василий III поручил узнать, как идет война между Польшей и Тевтонским орденом.
      Уже по пути в Кенигсберг Шарна узнал, что фортуна давно изменила Ордену: Сигизмунд отбил у немцев города, захваченные ими в первые недели воины, и плотной дугой с юга и запада охватил орденские владения. Шарна сообщил, что в настоящий момент у Сигизмунда 16 тысяч войск, которым противостоят значительно более слабые отряды ордена. Альбрехт, писал Шарна, ждет наемников и денежной помощи от Плеттенберга и Рижского архиепископа. Из Риги Шарна уведомил Василия III, что часть наемников добралась до Мемеля.
      Шарна приехал в Пруссию 20 июля и уже через четыре дня вместе с Некрасовым уехал обратно. Несмотря на краткость пребывания в Кенигсберге, русский посол узнал, что летом 1520 г. дела Альбрехта обстояли отнюдь, не блестяще. Уже в конце мая войска Сигизмунда подошли к Кенигсбергу, но Альбрехт сумел отбить первый приступ. Однако поляки остановились неподалеку от города.
      Внутри Ордена не было единства взглядов. Многие сановники стояли за скорое окончание войны. Выразителем пропольских настроений и сторонником примирения с Польшей был и магистр Ливонии Плеттенберг. Еще 30 апреля 1520 г. он высказал крайнее неудовольствие тем, что Дитрих Шонберг имеет столь большое влияние при дворе великого магистра и настоятельно рекомендовал отказаться от союза с Россией и заключить перемирие с поляками.
      Сильное давление сказывал на Альбрехта и Ватикан. Папа требовал немедленного заключения мира между Польшей и орденом, ибо война немцев с королем Сигизмундом мешала осуществлению антитурецких планов римского первосвященника. Папа даже послал в Пруссию и Польшу специальную дипломатическую миссию во главе с епископом Захарием Феррери. Кардинальский комитет дал ему задание попытаться проехать и в Россию, если это окажется возможным. 26 сентября 1519 г. папа Лев Х выдал Захарию Феррери грамоту, которую ему следовало лично передать Василию III.
      В грамоте Лев X писал, что ему стало достоверно известно о желании великого князя Московского принять унию. Для того, чтобы осуществить союз России с Римом, Лев X и посылал в Москву епископа Захария.
      Однако дальше Польши Феррери не поехал, так как в Кракове ему заявили, что путешествие за пределы Польши опасно и неудобно.
      С апреля 1520 г. в Торунь один за другим приезжали и послы курфюрстов. Были там и венгерские послы. И все они просили Сигизмунда заключить с Тевтонским орденом мир.
      Однако польский король не хотел мира, как не хотел его и Альбрехт. Его не оставляла надежда получить от Василия III обещанные деньги, и 26 мая 1520 г. великий магистр отправил в Россию посла Георга Клингенбека.
      14 июня Клингенбек прибыл в Москву. На аудиенции у великого Московского князя он изложил причины постигших Альбрехта неудач. По словам орденского посла, прежде всего это следовало объяснить задержкой наемников. Сейчас, сказал Клингенбек, наемники стоят у рубежей Пруссии и первостепенная задача великого магистра -найти для них деньги. В противном случае Сигизмунд возьмет верх и Орден постигнет катастрофа.
      Пока Клингенбек вел переговоры с Василием III, дела Альбрехта еще более ухудшились. 30 июня гонец великого магистра привез в Москву грамоту, в которой сообщалось, что польские войска стоят в полумиле от Кенигсберга и немцам не остается ничего иного, кроме заключения перемирия.
      18 июня великий магистр был вынужден просить Сигизмунда об отводе польских войск от Кенигсберга. Альбрехт выехал в Торунь в ставку короля. Немедленного заключения мира потребовал от Сигизмунда и император Карл V. Но Альбрехт 29 июня прервал переговоры, ибо узнал, что в Кенигсберг уже после его отъезда прибыли четыре тысячи наемников из Дании.
      Теперь поляки начали войну на два фронта, так как с севера на них двигались наемники, прибывшие из Дании, а с запада шли наемники, навербованные в Германии. Угроза для поляков была довольно значительной: 8 тысяч пехотинцев и 1900 кавалеристов при 20 орудиях во главе с графом Вильгельмом Изенбургоми кондотьером Вольфом Шонебургом подошли к Гданьску и ссадили его.
      Однако взять город им не удалось. Лишившись надежды на военную добычу и грабеж, и не получая жалования, наемники разбрелись из-под Гданьска в разные стороны, а многие из них продали свою шпагу полякам.
      События сменяли друг друга настолько быстро, что в Москве далеко не сразу могли правильно сориентироваться в создавшейся обстановке. 12 июля, когда Клингенбек двинулся обратно в Пруссию, вместе с орденским послом поехал русский посол Афанасий Моклоков с очередной небольшой партией денег.
      В декабре в Москву был послан еще один орденский посол Альбрехт фон Шлибен. Он должен был всемерно форсировать вопрос о деньгах, добиваясь немедленной высылки еще одной партии серебра. Миссия Шлибена оказалась успешной. 15 марта 1521 г. он выехал в обратный путь, имея категорическое заверение Василия III о скорой присылке денег в Пруссию. Василий направил вместе со Шлибеном посла Ивана Булгакова.
      В грамоте, которую Василий III направил Альбрехту, говорилось, что вопреки распространяемым в Пруссии слухам, русские не заключили перемирия с поляками, хотя Сигизмунд дважды присылал в Москву своих дипломатов с предложением мира.
      Следом за Шлибеном и Булгаковым из Москвы во Псков, и далее к ливонской границе, в сопровождении большого конвоя двинулся еще один обоз с серебром. На этот раз деньги должен был сопровождать Семен Сергеевич Левашов. Альбрехт фон Шлибен поспешил известить великого магистра об успешном окончании переговоров с русскими и о том, что в Пруссию направлен еще один обоз с серебром.
      Известие от Шлибена Альбрехт получил 5 апреля 1521 г., однако в этот день, проиграв войну, он был вынужден подписать с Польшей договор о четырехлетнем перемирии.
      По этому договору взаимоотношения Польши и Тевтонского ордена вновь определялись третейским судом из императора, короля Венгрии, курфюрста Саксонского и прелатов Германской империи. Практически сразу же было достигнуто соглашение о прекращении войны и выводе польских войск из Пруссии в течение четырех недель, а также быстрое обоюдное освобождение пленных.
      Таким образом, у Альбрехта не было никаких основание получать деньги, ибо война прекратилась, а кредит представлялся именно на ее ведение.
      Но великий магистр поступил по-другому: 6 апреля он отправил к Шлибену гонца с депешей, в которое орденскому послу предписывалось убедить русских в необходимости переслать деньги в Пруссию для того, чтобы Орден, получив их, мог отказаться от перемирия и продолжать войну. В самом твердом намерении бороться с поляками великий магистр сумел убедить и Ивана Булгакова, в конце апреля приехавшего в Пруссию. Возвратившись в Москву, Булгаков посоветовал Василию III передать деньги немцам и в конце мая по приказу великого князя русское серебро из Пскова было вывезено в Ливонию.
      Альбрехт понимал, что Василий III в любой момент может возвратить обоз в Москву и поэтому сильно беспокоился за судьбу денег, полученных после столь долгих переговоров и мытарств. Еще весной он отправил в Ливонию Михаила фон Драге, поручив ему встретить русских послов и препроводить их в Пруссию. 18 июня 1520 г. великий магистр послал на помощь Драге своего секретаря Христофора Гаттенхофена, обязав его немедленно сообщить о русских послах и о мерах, предпринятых для безопасного провоза денег в Пруссию. Еще не получив письма великого магистра, Драге уведомил своего господина о том, что он встретил русских послов с деньгами в (крепости Венден - ныне латышский город) Цесис. 30 июня деньги были доставлены по назначению.
      Оживленные сношения и частые контакты между Пруссией и Россией, казалось бы, могли создать спокойную обстановку в союзной Альбрехту Ливонии. Однако даже столь очевидные проявления дружелюбия со стороны России не рассеяли атмосферу подозрений и опасений. Боясь нападения русских, капитул ордена в Ливонии и ландтаг решили послать в Россию послов для того, чтобы пролонгировать русско-ливанский договор, подписанный в 1509 г.
      Казалось бы, Альбрехту следовало удовлетвориться полученными деньгами, но аппетит великого магистра оказался неуемным: в марте 1522 г. он снова послал в Москву Георга Клингенбека, желая получить еще одну партию серебра.
      21 марта Клингенбек прибыл во Псков и отсюда послал Василию III письмо с просьбой как можно скорее пропустить его в Москву, ибо дело, с которым он прибыл, не терпит никакой отсрочки. Посла немедленно пропустили в Москву. Здесь Клингенбек сделал заявление, которое окончательно расстроило и без того непрочный русско-орденский союз.
      На аудиенции с великим Московским князем прусский посол заявил, что все беды, постигшие Тевтонский орден, произошли из-за невыполнения русскими своих союзнических обязательств. Во-первых, сказал Клингенбек, русские сказали недостаточно щедрую помощь деньгами, а во-вторых, совсем не сказали поддержки войсками, ибо операции, проводимые воеводами Василия III в Литве оказались мало эффективными. Именно поэтому, резюмировал посол, Альбрехт потерял часть орденских территорий, а в конечном итоге именно поэтому же и проиграл войну, заключив вынужденное четырехлетнее перемирие. Василий III отверг все упреки и посол (в письме гроссмейстеру) был вынужден констатировать, что ответ русских был "резким, но верным".
      Кратковременное пребывание Клингенбека в Москве совпал с приездом в русскую столицу польского посла Станислава Довгирдова. Довгирдов просил Василия III заключить с Польшей вечный мир или перемирие. Великий князь Московский выразил согласие и послал в Польшу дьяка Василия Полукарпова с подъячим Иваном Щекиным для ведения предварительных переговоров о присылке "великих послов".
      В августе 1522 г. "великие послы" - Петр Кишка и Богуш Боговитинович прибыли в Москву. Переговоры заняли пять дней. 7 сентября между Россией и Польско-Литовским государством было подписано пятилетнее перемирие.
      1 марта 1523 г. посланные в Польшу бояре Василий Григорьевич Морозов и Андрей Никитич Бутурлин привели короля Сигизмунда к крестному целованию на перемирной грамоте.
      Таким образом, весной 1522 г. десятилетняя воина между Россией и Польшей закончилась. Ее окончание объективно способствовало улучшению позиций Польско-Литовского государства в его борьбе с Тевтонским орденом, ибо теперь у великого магистра Альбрехта не осталось никаких надежд на вовлечение России в войну с королем Сигизмундом.
      В результате этого Тевтонский орден сказался в положении, когда под угрозу окончательного уничтожения ставились вековые привилегии немецких феодалов Прибалтики и само существование созданного ими государства. Пытаясь найти выход из положения, Альбрехт решился на крайнее средство: он принял протестантизм, отказался от сана великого магистра и объявил владения Ордена в Пруссии секуляризованными. В результате этого Тевтонский орден, как военно-монашеская католическая организация, был ликвидирован, на его месте появилось светское государство, в котором власть оказалась в руках представителей крупнейших феодальных фамилий Германии.
      Весной 1525 г., когда истек срок четырехлетнего перемирия, подписанного в 1521 г., Альбрехт Гогенцоллерн приехал в Краков для заключения мира.
      8 апреля 1525 г. бывший гроссмейстер подписал мирный договор, по которому новое государство объявлялось герцогством, находящимся в вассальной зависимости от короля Польши. Специальный пункт договора гласил, что если у бранденбургских маркграфов не окажется наследников по мужской линии, то новое герцогство полностью перейдет под власть польской короны. По договору все старые привилегии, которыми пользовался Тевтонский орден, утрачивались, однако все права и привилегии прусского дворянства - будущего юнкерства - оставались в силе. Новому герцогству предоставлялось право чеканки собственной монеты, а герцог Пруссии в сенате, на сеймах и имперских съездах получал право занимать место рядом с королем Польши.
      9 апреля представители прусских сословии ратифицировали только что подписанный договор и признали Альбрехта Гогенцоллерна своим полновластным господином. А днем позже на старом городском рынке Кракова у стен древнего Вавеля при стечении огромных толп народа коленопреклоненный герцог принес королю Сигизмунду присягу, обещая "верно служить ему, и всем его наследникам, и короне Польши... и делать все, что надлежит верному вассалу".
      Коленопреклоненный герцог многим присутствующим казался символом сломленной Пруссии и никто не мог представить, что новое государство, возникшее на территории Польши, вскоре же станет одним из самых опасных ее врагов.
      II ОХОТНИК ЗА ТРОНАМИ
      Историко-приключенческий роман.
      "В 1990 году был опубликован мой историко-приключенческий роман "Охотник за тронами". Этим романом издательство "Отечество" открыло серию военно-патриотических книг, названную "Народной библиотекой".
      Книгу я посвятил памяти моего отца, гвардии капитана Николая Иннокентьевича Балязина, участника штурма Кенигсберга, а гонорар передал в фонд строительства семейных домов для детей-сирот и на приобретение колясок для инвалидов-афганцев.
      Пять глав этого остросюжетного историко-приключенческого романа рассказывают о Кенигсберге XVI века о легендах древних пруссов, о политических интригах орденских сановников, направленных и против Речи Посполитой и против Московского Царства.
      Одна из глав, названная "Сумка, полная секретов", была написана на основании одного из документов орденского архива, обнаруженного мною в фондах библиотеки Генерального Штаба, тогда хранившихся в архиве Библиотеки имени Ленина, позволив раскрыть подлинные, невыдуманные тайны запутанной внешней политики многоликой средневековой Европы".
      Часть вторая
      МЯТЕЖНИК
      Николка в земле ПРУССОВ
      Сорокатысячный табор отбитых у татар полоняников недолго шумел возле посадов Вильны. Почти сразу же стало таять великое многолюдство бесприютное, голодное, бездельное. Не было работы, а значит, не было ни хлеба, ни крыши над головой.
      Даром кормить такую несметную ораву никто не хотел, да и не мог. Тысячи несчастных побрели теперь на юг по тем шляхам, по которым всего месяц назад гнали их татары.
      Первые два-три дня сердобольные горожане еще подавали несчастным полоняникам хлеб, репу, молоко. Потом и этого не стало. Жители Вильны быстро сменили жалость на равнодушие, и еще быстрее на место равнодушия пришла злоба. Кому нужны были тысячи праздношатающихся голодранцев, готовых из-за куска хлеба на все?
      Николке удалось прибиться к артели землекопов, что рыли ров и насыпали новый городской вал. Работа была такая большая - тысячи людей могли возле нее
      прокормиться. Только, положа руку на сердце, не по душе было Николке землю рыть.
      "Что я, слепец подземный? - думал Николка, с ненавистью швыряя лопатой тяжелую глину.- Сделали из человека крота и думают, век буду здесь землю ковырять".
      Прежнее его казацкое житье - под небом и солнцем, в обнимку с ветрами, с травами впереплет - казалось далекой сказкой.
      "В неволе у татар и то лучше было,- приходили в голову ему и вовсе уж нелепые мысли.- Хоть надежда впереди какая-никакая была. А здесь как вол в хомуте".
      Ко всему, как на грех, зарядили дожди. Земля стала липкой, тяжелой. И однажды, вымокший до нитки, уставший до изнеможения, Николка сказал себе:
      - Шабаш! Был Николка землероем, да весь вышел. Набравшись решимости, побрел он отыскивать артельщика.
      - Чего тебе? - спросил артельщик.
      - Уйти из артели хочу, дядя Аверьян.
      - Далеко ль собрался? - Не знаю куда, только не хочу боле землю рыть.
      - А чего ж еще мужикам на земле делать, если не пахать да не рыть?
      - Боронить можно,- обозленно проговорил Николка,- гулять по ней можно, зверя-птицу бить, коней пасти, да мало ли чего еще можно!
      - Воинников и без нас довольно, а шастать бездельно надолго ли тебя хватит?
      - Ты за меня не страшись, дядя Аверьян, поди, не пропаду.
      Рыло оглядел паренька от лаптей до нечесаной желтой копны волос. И Николка понял, что в глазах главного артельщика цена ему - полушка.
      - До субботы потерпи, трудолюбец,- с немалым пренебрежением произнес Аверьян,- а там пущай придет ко мне ваш старшой. Скажу ему, сколь ты наработал.
      Николка повернулся и побрел обратно - рыть ненавистную глину и ждать неблизкого еще конца недели.
      В субботу выдали ему семнадцать грошей и разрешили еще одну ночь переночевать в артельной землячке.
      В воскресенье, на Симеона-летопроводца, Николка пошел на базар, по-местному - торговице, или же маркг.
      На торговице народу было много. Явился юнец сюда не за товаром отправился послушать, о чем говорят люди, порасспросить да выведать, куда лучше подаваться на зиму. Долго бродил по рынку безо всякой удачи, пока наконец в рыбном ряду не попался ему словоохотливый рыжий литвин, торговавший вяленой рыбой и неплохо понимавший по-русски.
      Литвин сначала долго рассуждал, что народу сейчас везде много, хотя вольный человек дело себе завсегда найдет. Поклонись только помещику - тут же получишь теплый закут, деревянную ложку, полбу хлебать, но тут же и лишишься кое-чего: за лавку возле печи да за тертую репу подаришь ему волюшку. Однако не отказался литвин и Николке путь указать.
      - Пойдешь от Вильны на полночь и держись все время левой руки, ближе к заходу,- говорил он, тыча рукой в пространство.- На исходе второго дня пройдешь большой город - называется Ковно, или Каунас. Дальше держись так же, а у людей спрашивай дорогу к морю, чтобы привела к неринге-косе Куршей или к замку-пилсу Мемельбургу.
      - Там много рыбы и мало людей, иди туда,- сказал литвин. И, поискав слова, добавил уверенно: - Я сам там был. Можешь верить. Нет никакой работы лучше, чем рыбу брать,- покой и воля.
      Николка поклонился доброму человеку и, купив нехитрый припас, отправился к себе в землянку, всю дорогу думая об одном и том же: верить ли рыбному торговцу или же поопастись, и к Мемельбургу, в землю куршей, не ходить.
      Повыспросив у артельщиков, что это за край и какие люди там живут, Николка собрался в дорогу и 8 сентября на осенины тронулся в путь. Неделей позже, на Воздвиженье, уже верстах в тридцати за Ковно, его нагнал обоз в три телеги. Возчик правил лишь первой лошадью, остальные были привязаны за облучки телег,
      идущих впереди. Мужик, проехав мимо Николки, пару раз обернулся и вдруг спрыгнул с телеги.
      - Э-э-э, друг! - закричал он радостно. Николка, приглядевшись, обрадованно ахнул: навстречу шел его мимолетный доброхот - рыжий торговец из рыбного ряда.
      - Здорово, друг! - столь же сердечно приветствовал знакомца Николка. И в самом деле, как было не радоваться!
      Человек бывалый, судя по всему, добрый, да и путь-дорога хорошо известна.
      Широко улыбаясь, рыжий литвин спросил:
      - Поедешь со мной?
      - Если возьмешь, не знаю, как и благодарить! Рыжий махнул рукой: пустое-де, садись. Вместе дело пошло веселее. В дороге познакомились. Звали литвина Юозас, а на русский манер - Иосиф.
      На другой день пристал к обозу еще один человек. Высокий худой путник назвался Митрием, по прозвищу Оглобля. .Послал его хозяин из города Смоленска в Мемельбург проведать, прибыльно ли нынче заморским торговым людям продавать лен.
      Оказался Митрий человеком знающим, словоохотливым. С Юозасом по-литовски говорил бегло. Не удержавшись, Николка спросил:
      - А ты, дядя Митяй, отколе ж по-ихнему понимать наловчился?
      Митрий ответил охотно:
      - Это, вьюнош, дело меня выучило - торговля. Всякие народы, языки всякие промеж себя торгуют. Как же ты с ними договоришься, если не будешь по-ихнему понимать? А я,- добавил Митрий, чуть с по-' хвальбой,- и по-немецки научен, и по-голландски, и по-польски.
      "По-польски и по-литовски и я немного могу",- оскорбившись, подумал Николка, но рыжему ничего не сказал. А Митяй, будто учуяв Николкину обиду, сказал с утешением:
      - Да ты-то еще молод. Поживешь в этих краях - не менее моего знать будешь. Дивные эти края! Кто здесь только не живет - и литва, и латы, и чудь, и курши, и поляки, и немцы, и русские, и свея, и еще многие малые племена, да из-за моря приходят сюда голландцы, немцы из Дацкой земли, мурмане...- Митрий, перечисляя незнакомые Николке имена, с удовольствием загибал пальцы, когда пальцев на руках не хватило, довольно хохотнул.
      - А кто же здесь всеми правит? - полюбопытствовал Николка.
      - Трудный ты мне задал вопрос, вьюнош,- задумался Митрий.- Признаться, об этом ранее мыслить не доводилось.- Сощурившись, знаток устремил взгляд вдаль, будто высматривал что, но по всему было видно - в уме прикидывал, как на Николкин вопрос ответить.
      - Больше всего здесь, конечно, крестьян,- проговорил наконец Митрий.Это, конечно, не только здесь, везде так. Владеют ими паны-помещики.- Как бы проверяя себя и сам с собою соглашаясь, утвердил: - И это тоже везде так. Однако ж кой-какая разница есть. Земли эти, как в сказке, принадлежат трем царствам-государствам. От Вильны на заход и на полночь лежат земли литовского князя. На этих землях живут литвины, ими владеют паны-магнаты, шляхтичи и бояры. Дальше на полночь живут латы и чудь, над ними - другое государство. Хозяин в нем...- Митрий задумался - не мог сразу перевести на русский язык мудреный титул магистра ордена Святой Девы Марии Тевтонской в Ливонии. Подумав, перевел так: - Мастер, нет, не мастер, князь немецких Божьих рыторей в Ливонской земле.
      - Чего-чего? - изумился Николка. Митрий и сам понял - без пояснений не обойтись:
      - Ну, мастер, или майстер, это все же князь. В Ливонской земле - тоже ясно. Теперь остались, значит, Божьи рыторе. Рыторь - по-русски конный латник, или же витязь, а Божий - значит, монах.
      - Как это? - снова удивился Николка.- Он и монах, он же в одночасье витязь? - И, вспомнив знакомого расстригу-монаха из одной с ним деревни, вечно пьяного, бородатого отца Пафнутия, его лапти и рваный подрясник, так и покатился со смеху: - Ну, ты и сказанул, дядя Митяй! Монах - витязь! - И представил: изгнанный из монастыря за беспробудное пьянство отец Пафнутий в кольчуге, в шлеме, со щитом - Илья Муромец!
      Митрий улыбался смущенно, почесывая кончик носа.
      Сказал, разведя руками:
      - А что я поделаю, если так оно и есть: монах и он же конный латник.
      - Так он молится или воюет? - спросил Николка, заинтересовываясь все более малопонятной бывальщиной.
      - Как рыторе молятся, рассказывать не стану - не доводилось видеть. А вот как воюют - и сам видал, и от многих слыхивал.
      Припомнив что-то, Митрий помрачнел и сказал тихо, будто сам себе:
      - Не приведи Господи никому видеть, как они воюют, а особливо, что делают после, ежели в бою врага одолевают.
      Николка хотел было спросить: "Как все-таки, дядя Митяй?" - но взглянул в глаза ему и, увидев такое глубокое горе и еще что-то - не страшное даже, а жуткое, рта не раскрыл.
      Митяй вздохнул:
      - Вот, значится, молодец ты мой, второе здешнее царство-государство Ливонская земля, а над ней князь немецких Божьих рыторей. На полдень от Ливонии земли его старшего брата - великого князя немецких Божьих рыторей в Прусской земле. Только там рыторе всех хлеборобов, бортников, коневодов и кузнецов в старые еще времена поубивали, мало кто сумел через Неман в Литву прибечь.
      И так он это сказал - малец враз поверил. И испугался: куда же несет его нелегкая?
      Митрий, будто разгадав опасения паренька, успокоил:
      - То давно было, Николай. Теперь рыторе без нужды мужиков не побивают. Им кормильцы и трудники нужны гораздо. А ты едешь для них работать, рыбу ловить, им от твоего труда - прибыток. Они с тобой, может статься, и не заговорят никогда, разве их приказчики али старосты, но и убивать не станут.
      "Умный, видать, мужик Митрий, и в торговле, понятно, удачливый: любого уговорит",- подумал Николка и уважительно взглянул на смолянина.
      Холодной звездной ночью Юозас остановился на берегу какой-то реки возле ветхого мостика.
      Николка слез с телеги. Митрий тоже спрыгнул на землю.
      - Ну, прощай, добрый человек,- проговорил он с ласковой печалью.Дальше нам не по пути. Я с Юозасом поеду к Мемельбургу, а ты иди прямо. Здесь до залива рукой подать. К рассвету будешь на месте. Никуда не сворачивай, придешь в деревню, а там расспросишь, где лучше к рыбакам пробиваться: здесь ли - на заливе, там ли - на Куршской косе.
      Николка обнял Митрия, потом Юозаса.
      Перейдя через мосток, юноша поднялся на невысокий берег и оглянулся: Юозас и Митрий стояли рядом, глядели путнику вслед. Николка помахал им, покричал и, увидев, что телеги тронулись, зашагал в ту сторону, откуда прямо в лицо дул свежий сырой ветер.
      Остаток ночи Николай провел в овине, забившись меж снопами не молоченного еще хлеба. Проснулся от недалеких голосов - бабы спозаранку вышли к реке полоскать белье. Говорили не по-русски. Отряхнувшись от половы, приосанившись, чтоб народ не пугать, вышел Николка на свет Божий.
      Не отходя от двери овина, путник глядел во все глаза.
      Первое, что он увидел, было море - широкое, как степь, и серое, как небо. По морю, как и по небу, бежали белые облачка. Только в отличие от небесных они и рождались на глазах, и здесь же пропадали, едва добежав до берега.
      Прямо у его ног начинались огородные гряды, только содержали их хозяева как бахчу, без всякой изгороди.
      По обе руки лежали огороды, а впереди, в полусотне шагов, рядком рассыпалось десятка три хат с низкими стенами и высоченными, крытыми соломой крышами. Половина из них стояла под глиняными трубами, к которым большими черными лукошками лепились аистиные гнезда. За домами начиналось море, простиравшееся до самого небозема, где небо сходилось с землею. Там, соединяя море и небо, тянулась тонкая желто-черная полоска - должно быть, какой большой остров.
      Николка отлепился от стенки овина и пошел на голоса.
      Три бабы, одна за другой распрямляясь, молча глядели на чужака, ждали, пока тот подойдет.
      Паренек, подойдя, поклонился, проговорил учтиво по-литовски:
      - Бог помощь.
      Бабы поздоровались, загомонили - скоро, не враз и поймешь.
      Одна, побойчее других, сказала:
      - Постой здесь,- а сама быстро пошла к избам.
      Две другие снова занялись бельем.
      Вскоре бойкая портомоя подоспела к берегу с бородатым, нестарым еще мужиком. Оказалось, что
      бородатый в деревне за старшего - о том говорили и зипун почище, и сапоги покрепче, и шапка поновее, чем у простых мужиков.
      Староста, а по-литовски - войт, стал расспрашивать Николку: что за человек, откуда пришел, куда идет. Николка отвечал открыто, без утайки. Выслушав внимательно, войт сказал:
      - Иди за мной.
      Приведя Николку на самую кромку морского берега, где стояло несколько лодок, староста ткнул в одну пальцем:
      - Садись и плыви до косы. Там между двумя дюнами найдешь кошару. Скажешь - прислал Ионас. Лодку при случае пусть обратно пригонят.- И, взяв с путника за помощь грош, буркнул: - Плыви с Богом.
      В полдень Николка выскочил на твердый, укатанный морем песок, разминая ноги, присел пару раз, будто на свадьбе примеривался выкинуть замысловатое коленце. Поглядел вокруг - песок и море. Поглядел вверх небо, и под самым небом макушки сосен.
      Вытянув лодку на берег, Николка зашагал к дальней дюне, которая была выше других. Там-то, в распадке, и должна была стоять рыбацкая кошара. Из-за дюны в небо подымалась струйка дыма, и, смело пойдя на нее, Николка скоро увидел большую ригу. В основании дома лежали крупные валуны, выше камни поменьше, верхняя часть стен была сделана из смеси глины с песком. Высокая двускатная крыша, покрытая водорослями, в маленьких окошках тускнеют рыбьи пузыри. Возле кошары громоздились бочки, лежали опрокинутые вверх днищем лодки, болтались рваные сети.
      Дым шел не из трубы на крыше, а из-за дома. Паренек обогнул постройку и увидел старика кашевара, подбрасывавшего сучья в костерок. Огонь играл внутри кольца, выложенного из камней. На камнях стоял старый, весь в саже, казан.
      Николка, учуяв дух овсяной каши, сглотнул слюну и сразу же вспомнил, что не ел со вчерашнего вечера. На шорох шагов старик обернулся. Николка увидел выцветшие, когда-то голубые глаза, рыжие космы, рыжеватую бороденку - будто по переспелой ржаной соломе щедро сыпанули мукой. Приблизившись, Николка понял, что перед ним очень старый человек.
      Старик, проводивший все дни в одиночестве, рад был поговорить с новым человеком. К тому же чувствовалось, что артельщики относились к старому свысока:
      мы-де добытчики, а ты почти что дармоед - возле нас кормишься, бабьей работой себя оправдываешь. Здесь же все было наоборот - пришелец нуждался в нем, и старый рыбак мог оказать новичку если не покровительство, то поддержку.
      Кашевар сказал, что зовут его Зикко, а прозвище ему Угорь.
      - А лет тебе сколько, дедушка? -полюбопытствовал Николка.
      - Точно не знаю. Знаю, что отец мой был как ты, когда князь Ягайло побил гроссмейстера Ульриха. А я родился через пять лет после этого. Выходит, теперь мне семь десятков с лишним.
      Николка не понял, о каких Ягайле и Ульрихе говорит старик, да и не это было ему сейчас интересно. Собравшись с духом, юноша горохом рассыпал вопросы об артели, о людях, о порядках.
      Старик отвечал толково и с явной охотой. Выходило, что живет в артели разный народ - и свободные, и тяглые орденские люди. Тяглецы прибиваются не надолго - ранней весной и поздней осенью, когда в поле дел немного. Так что сейчас здесь одни вольные. Ближе к зиме все рыбаки убираются по домам. Остаются лишь те, кому некуда податься.
      - А я,- горестно сказал старик,- живу здесь круглый год - никого у меня нет.
      Николка подумал: "Вот и я, видать, с дедом буду зиму зимовать",
      К вечеру вернулись рыбаки. Порасспросили - кто да что, откуда да почему, надолго ли и зачем. Порядив недолго, приговорили - оставаться.
      И прибился Николка к рыбацкой артели между небом и морем, на песчаной и сосновой косе с загадочным названием Курши-Нерия.
      Удивительное это было место - Курши-Нерия! Зикко, помнивший чертову бездну историй и сказок, былин и небылиц, рассказывал, что Курши-Нерию Бог создал в последний день творения, когда уже и солнце в небе горело, и луна плыла, и звезды сияли, когда и твари земные теплу и свету радовались, и рыбы плескались, и праотец Адам удивленным оком взирал на мир. А на седьмой день, попы говорят, решил Господь отдохнуть. В общем-то, так оно и было, старые люди подтверждают, что в седьмой день отдыхал Вседержитель и Творец всего сущего от великих шестидневных трудов. Да вот утром седьмого дня, полюбовавшись на Землю, увидел Господь, как хороша Земля и подобна прекрасной невесте, только не хватает ей украшения. И тогда надел он красавице янтарное ожерелье - Курши-Нерию, лучшее, что сотворили руки Господни.
      Слушал Николка рассказ старика - верил и не верил, но глядел вкруг себя и думал: "А ведь и правда, не может быть на земле места краше".
      Курши-Нерия в самом деле была излюбленным и ни с чем не сравнимым капризом Творца. Лежавшая посреди моря золотым мостом длиною в восемьдесят верст, коса соединила земли жемайтов и пруссов. Янтарный сок катился по медным стволам ее сосен, тысячи птиц, разгоняя ветром крыльев облака, летели над нею, и, наверное, поэтому небо здесь почти всегда было чистым, а золотое солнце грело белые дюны.
      Минул месяц. Теперь Николке казалось, что он родился здесь и ничего, кроме песка, сосен, воды и неба, никогда не видел. Рыбацкое дело сразу пришлось мальцу по душе. Было оно чем-то сродни делу казацкому. В море выходили артельно - не ямы рыть, не землю драть - встречь ветру, на волну, не таясь от опасности. Работали споро, весело. Как в воинском деле - могла их ждать удача, могли прийти домой и пустыми.
      Рыбаки - литвины ли, пруссы ли, русские ли - были по большей части людьми угрюмыми и молчаливыми. Такими сделала их работа - опасная, трудная и не больно-то прибыльная. Взяв Николку в артель и приглядевшись к нему немного, увидели они, что проку от нового рыбака немного - их непростого ремесла он не знал, на берегу - солить ли, коптить ли, вялить ли рыбу - не умел. Во многом все же был парнем пришелец вполне подходящим - не робким, не жадным, да и зла никто от него не видел.
      Николку порешили оставить в артели, лишь занятие ему сыскали иное: поразмыслив, определили паренька возчиком - добытую рыбу развозить в окрестные города и замки. Тот с радостью согласился: и новые, дотоле незнакомые люди ему нравились, и до странствий он был охоч, и кони ему были любы.
      Первый раз взял его с собой для того, чтоб хотя бы малую сноровку в торговле преподать, сам артельный староста - тезка Николы, Микалоюс.
      - Ты, главное, к тому, что покупщики меж собой говорят, внимательно прислушивайся, но виду, что понимаешь, не подавай.
      - Как же я пойму, дядя Микалоюс, ежели я по-немецки ни слова не знаю.
      - Поначалу я тебя подучу, а там уши держи востро, повторяй про себя, что услышал. Коль не поймешь - мне говори. Я с ними бок о бок всю жизнь живу, все по-ихнему понимаю. Да вот на старости лет жалеть начал, что не прятал от них своего знания. Потому как иной раз, когда немец думает, что ты его языка не знаешь, такое скажет - вначале вроде и обидно. А подумаешь, так кроме обиды и польза есть - знаешь, что о тебе и о всех нас господа немцы думают.
      Николка новое дело постиг довольно быстро. По тем деньгам и товарам, что привозил в артель, было видно - не ошиблись рыбаки, поставив его в извоз.
      На Покров потянулись к югу журавли. Многие артельщики стали собираться домой. Шел октябрь, скотину загоняли в тепло, скармливали ей последний пожинальный сноп, собирали последние яблоки, готовили на зиму последние ягоды.
      Николка, укладываясь спать, припоминал: "На Покров девки кончают хороводы водить, начинают ходить на посиделки, свадьбы играют". А от этого мысли перебегали к давней деревенской жизни, когда еще жил с мамкой да тятькой недалеко от Гродно в имении пана Яна Юрьевича Заберезинского.
      Много с той поры воды утекло. И все-таки как-то раз, больно уж затосковав, пошел на лодке через залив в деревню. Пожил пару дней в старой баньке, поглядел на людей, да только чуть ли не сразу потянуло его обратно. Идя на веслах к Нерии, сам себе дивился:
      почему это не влечет его к деревенским парням да девкам, а тянет невесть куда - в пустую кошару, к старому домовому, байки его несуразные слушать да, бездельно уставясь в небо, думать о чем ни попало...
      Жили Николка и Зикко Угорь в маленькой зимней пристройке - полторы сажени на полторы. Спали - дед на каменке, Николка на лавке. До полночи горел у них жирник, благо ворвани было довольно. Вечерами, погасив огонек, глядел Николка на светлое пятнышко оконца и слушал дедовы сказки.
      - Вот еще...- говорил Зикко Угорь мечтательно.- Рассказывали это не совсем старые люди, а они в молодости от своих дедов слышали...
      Пришел в нашу землю немецкий король. Было у него три раза по сто и еще тридцать три корабля. А у нас, пруссов, кораблей было мало. И мы попрятались в лесах, а наши вожди с дружинами ушли в деревянные крепости.
      Тогда вышел немецкий король на берег моря и со всеми силами подступил к деревне Тувангесте. Много месяцев немцы били в стены Тувангесте большими бревнами с железными оконечниками, кидали в деревню огонь и стрелы.
      Много месяцев пруссы храбро бились. Немцев была тьма, и оружие у них лучше нашего. Они взяли Тувангесте и сожгли его, а людей убили, и на месте разоренной деревни заставили построить свой бург из камня и назвали его Кенигсберг, что значит Королевская Гора. Сделав это, прошли немцы по берегу залива и по Нерии, через землю куршей, и на другой стороне косы поставили еще один бург - Мемель.
      Тридцать лет воевали потом пруссы с немцами, но захватчики победили пруссов. Кто не сумел убежать в Литву - побили до смерти, и совсем немногих уцелевших сделали рабами.
      Так и живут с той поры на берегах этого моря немцы - хозяева и пруссы - рабы...
      Ох, как много знал всего Зикко Угорь! Он поведал о великих вождях прусских повстанцев Херкусе Мантасе и Диване Медведе, о помощи, оказанной повстанцам князем славянского Поморья Святополком и новгородским князем Александром Ярославичем по прозвищу Невский.
      Он рассказывал о том, как рыцари травили пруссов по лесам свирепыми охотничьими псами, а изловив, предавали медленной смерти, соперничая друг с другом в жестокости и изобретении новых мучений и пыток.
      - Я почти один,- говорил Зикко Угорь,- знаю, как это было на самом деле. Люди говорят, что в других прусских землях - в земле Натангов, в Помезании и у 3амбов тоже осталось несколько стариков, которые помнят прежние дела и дни. Жаль, после нашей смерти никто уже не будет знать правду о том, что здесь когда-то было...- И, помолчав, добавлял грустно: А немцы все это рассказывают не так. Они говорят, что мы, пруссы, были дикарями, не людьми даже, а лесным зверьем, и они нас пришли учить и хотели заботиться о нас, но мы этому воспротивились, стали воевать с ними. Тогда им пришлось защищаться, и некоторых, самых зловредных, побили в честном бою, а остальных привели в церкви, как добрые родители водят злых, упрямых детей. И знаешь, отчего мне грустно, Николаус? Я умру, и правда моего народа умрет вместе со мной, А немецкая неправда останется в книгах. Ведь у нас, пруссов, книг нет... Николке было жаль деда, он говорил утешительно:
      - Может, и есть такая книга, где вашу правду записал какой добрый человек.
      Дед ворочался, вздыхал, говорил печально:
      - Спи, Николаус, спи.
      Николка засыпал не сразу: долго еще летали под потолком избушки рыцари в белых плащах, пруссы в волчьих шкурах, горящие деревни, умирающие в муках люди...
      ***
      Прошла зима. По весне в кошару вернулись почти все старые рыбаки. Появились и новые. Николку уже считали за своего - с первым уловом отправили торговать одного. На этот раз он не поехал в Мемель - там и своей рыбы было довольно: стоял Мемель на берегу моря, чего не хватало его гражанам?
      Повез товар в глубь Пруссии - в города Велау, Фридлянд, Эйлау. Путь был в три раза дальше, зато а барыша больше.
      В артели встретили его уважительно - не было у них такого удачливого торговца-фактора, как Николай. Со временем становился паренек в торговле все сноровистее, все удачливее. Через полгода он уже многое понимал по-немецки, но, как учил его староста, никогда в том не признавался, и вскоре это вошло у него в привычку.
      Зикко Угорь тоже постоянно твердил, что скрытность - дело полезное. Старый прусс считал, что нет парода хитрее и злее немцев, и потому был очень рад, что Николка споим мнимым незнанием их языка постоянно немцев дурачит. Постепенно Николка даже пристрастился к этой игре. Страшно коверкая два-три десятка слов, необходимых в торговом обиходе, зарекомендовал себя в глазах своих покупателей редкостным остолопом.
      С концом лова кончалась и торговля. Тихий залив под ветром пенился белыми барашками, песок больно хлестал в лицо. Про море вообще говорить не приходилось - шли на берег волны одна выше другой: не только на лодке, на корабле и то отойти от кромки суши было страшно.
      А потом на дюны и сосны пали легкие снега - будто бесчисленные птичьи стаи, пролетевшие над Нерингой, сронили перья и пух, укутав землю куршей мягким белым одеялом.
      Засветив жирник, Зикко и Николай вечерами плели сети, смолили лодки, чинили бочки - ладили к весне рыбацкую снасть. Ложились спать рано, вставали поздно. Тихо было вокруг, безлюдно. Редко когда забредал к ним случайный путник, погреться у огонька, послушать хозяев, порассказать о чем ни шло самому.
      Только однажды случилось у них событие важное. В полдень появился у дверей каурый конь неописуемой красоты и невиданных статей, под седлом и в богатой сбруе.
      Николка и Зикко выскочили из кошары, схватили каурого за узду. Конь, как умная и верная собака, потянул их к дороге, устремившись на полдень - к Кенигсбергу. "Видать, хозяин его там",- подумал Николай и, вместе со стариком проследовав за конем, зорко вглядываясь настороженным взглядом, через малое время заметил сидящего у дороги человека. Незнакомец, увидев коня, Николая и Зикко, с трудом приподнялся и встал, опираясь на две палки.
      Глава вторая
      Штатгальтер Ордена
      Граф Вильгельм фон Изенбург унд Гренцау был высок ростом, широк в плечах и тонок в талии.
      Его светло-голубые глаза могли бы называться красивыми, если бы со стороны не казалось, что граф смотрит в свет сквозь кусок льда или со дна глубокой, чистой, но чертовски холодной реки.
      Правильные черты лица Изенбурга портил лишь рот - большой, вытянутый в прямую узкую полоску, с бескровными синеватыми губами.
      Поэтому получалось, что граф становился привлекательным, лишь когда молчал, прикрыв к тому же ледяные глаза. Но так как это случалось лишь по ночам, когда Вильгельм спал в своей жесткой холодной постели истового девственника, то никто его таким не видел, а все, кто знал Изенбурга, смотрел на него и слушал его, боялись и не любили рыцаря - подлинного хозяина Немецкого ордена Святой Девы Марии Тевтонской.
      Вильгельм был четвертым сыном графа Саллентина фон Изенбурга и графини Гильдегард фон Гирк. Трое его старших братьев - Вилли, Герлах и Саллентин тоже были рыцарями Тевтонского ордена, но только он один достиг в ордене таких высот.
      Вильгельм быстро прошел все ступени орденской иерархической лестницы и в двадцать три года был уже членом конвента - руководящего центра большой и могущественной организации, которую представлял собою даже в эти далеко для него не лучшие годы Немецкий, или Тевтонский, орден.
      В конвент, называемый иногда также капитулом, входило пять братьев-рыцарей во главе с великим магистром. Вильгельм Изенбург за время пребывания в конвенте исправлял каждую из должностей, исключая самую высшую. Он был маршалом ордена, командуя его войсками. В двадцать пять лет он стал великим комтуром, что было еще труднее, чем руководство армией, и почетнее: в ведении великого комтура находились финансы орденского государства. В двадцать семь лет граф Изенбург стал штатгальтером ордена наместником великого магистра, из-за болезни не управляющего своим государством.
      Штатгальтер не обманул ожиданий братьев-рыцарей: он успевал делать все, не щадя здоровья и сил.
      Сил требовалось много...
      ***
      - Ты не представляешь, Христофор, до чего приятно видеть тебя здесь, у меня в гостях,- радостно говорил Изенбург, неловко обнимая Шляйница за плечо.- Мне нужно многое узнать у тебя и о многом рассказать, старый боевой друг.
      Шляйниц, вопросительно взглянув на Изенбурга, жестом указал на скамью в углу садика. Изенбург кивнул и, не снимая руки с плеча саксонца, сел, аккуратно откинув в сторону край белого плаща, который он непременно менял дважды в день.
      - Дела наши обстоят весьма неблагоприятно, Христофор. Многое из того, что я скажу сейчас, тебе известно и без меня. Но я вижу необходимость обратить твое внимание на отдельные события, иначе нынешнее положение ордена останется для тебя не до конца понятным. Как это ни покажется тебе странным, сегодняшние наши беды начались не вчера и даже не десять лет назад. Они начались почти за сто лет до этого дня - 15 июля 1410 года, когда несчастный гроссмейстер Ульрих фон Юнгинген потерял не только собственную жизнь, но вместе с нею - силу, богатства и славу ордена. Непонятно за какие грехи, но знаю твердо: именно в тот трижды проклятый день Святая
      Дева отвернулась от нас. Даровав победу полякам, литовцам и русским, она предопределила ордену и его неизменных врагов, и его дальнейшую судьбу. Вот уже сто лет после этой злосчастной битвы под Танненбергом орден слабеет и чахнет, и теперь мы не можем биться не только со всеми нашими врагами вместе, но не выстоим даже один на один против любого из них.
      Изенбург вздохнул и, печально потупившись, произнес:
      - Знаю, князь Глинский приучил тебя играть в шахматы. Я и сам люблю эту игру. Так вот, порою мне кажется, что Всевышний посадил меня за шахматную доску к самому концу уже проигранной партии. Он оставил меня без ладей и слонов, без ферзя и коней, с малым числом кнехтов против всех вражеских фигур и пешек и лукаво приговаривает исподтишка: "А ну-ка, Вильгельм, ну-ка, сынок, попробуй побить черных".
      - Позволь тебе возразить, Вильгельм,- вмешался Шляйниц.- Орден в Пруссии действительно можно уподобить нескольким кнехтам. Но ведь еще несколько кнехтов стоят в Ливонии. И подобно тому, как кнехты на шахматной доске образуют первую линию, так и орден в Пруссии и в Ливонии представляет собою выдвинутую вперед фортецию христианства, воздвигнутую перед лицом язычников. За его спиной стоят и папа, и император, и князья империи. И трудно сказать, у белых или у черных больше фигур на доске.
      Изенбург скривил рот. В исключительно редких случаях, когда такое происходило, считалось, что штатгальтер улыбается.
      - Если все-таки принять сказанное тобою за истину, то позволь добавить следующее. Пусть белых фигур столько же, сколько и черных, но и игроков на нашей стороне слишком много. Среди этих игроков нет согласия. Каждый мнит себя в игре главным и норовит помешать своему союзнику, не позволяя двинуть в нужное время, на необходимое место принадлежащую ему фигуру. Даже Вольтер фон Плеттенберг, магистр нашего же ордена в соседней Ливонии, чувствует себя ни от кого не зависимым сюзереном. То же самое могу сказать и о магистре в Германии, и о магистре в Италии, и даже, стыдно признаться, о некоторых моих комтурах.
      - Так что же, смешаем фигуры? - спросил Шляйниц.
      - Э, нет,- ответил Изенбург,- Жизнь не во всем шахматная игра. Вторую партию нам играть никто не позволит. Пока человек жив, он надеется. Отнимите у человека все, но оставьте надежду, и он будет жить. Отберите надежду, и жить ему будет незачем. У меня тоже есть надежда, Христофор.
      Шляйниц вопросительно взглянул на Изенбурга.
      - Когда-нибудь насмерть стравить московского медведя с литовским львом и белым орлом королевской династии Пястов. В этом я вижу жизненное предназначение и руку Божественного провидения, которая ведет нашу семью и мой орден. Для того чтобы Москва боялась и ненавидела Литву, похваляющуюся львом на гербе, а Литва отвечала ей тем же, достаточно все время твердить русским, что восточные территории государства Ягеллонов, над которыми распростерли крылья белые орлы Пястов,- их собственные вотчины, захваченные литовцами. И что литовцы сделали это по злому умыслу, отобрав то, что им никогда не принадлежало.
      - А разве это не так? - Шляйниц с интересом взглянул на Изенбурга: такой казуистики он не ожидал даже от него, хотя штатгальтер считался одним из самых опытных аргументариев в ордене.
      - Нет ничего однозначного, Христофор,- наставительно проговорил штатгальтер,- Эти земли - Белую Русь, Смоленск, Вязьму и многие другие литовцы отбили у татар, когда те установили свою власть почти над всеми русскими княжествами. Даже Киев - мать русских городов, как говорят московиты,- освободили от татар литовцы. Они изгоняли с этих земель татар и конечно же не бескорыстно устанавливали свою собственную власть, которая была для русских меньшим злом: на смену язычникам шли христиане, а их власть для русских была не в пример легче татарской. Это была, Христофор, своеобразная реконкиста. Подобно христианским королям Испании, изгнавшим из своей страны сарацин, литовские князья выбивали с русских земель язычников - татар.
      "С той лишь разницей,- подумал Шляйниц,- что испанцы очищали от мавров собственную родину, а гедиминовичи - чужую". Но промолчал, решив дождаться конца тирады штатгальтера.
      - Нам, немцам,- продолжил Изенбург,- и теперь, и впредь выгодно представлять дело таким образом, что никакого освобождения от татар не было, а происходил лишь захват русских земель. Это поселит в сердцах литовцев и русских вековую неприязнь и облегчит нашу борьбу и с теми, и с другими. Это будет на пользу и ордену, и Германии, а значит, и семье Изенбург унд Гренцау, и всем немецким дворянам, ибо немецкие Нобили, орден и Германия - единое целое.
      "Вот как,- подумал Шляйниц,- даже в разговоре со мной штатгальтер впервые соединил столь откровенно судьбу семьи с судьбой ордена. Хотя и до сих пор Божественное провидение вело семейство графа Изенбурга по одной дорожке с орденом. А как же иначе? - вдруг осенило Шляйница,- Ведь Изенбург - это немецкое название русской крепости Изборск. Носить титул графа Изборского, всю жизнь знать, что с границы орденских владений видны стены замка, название которого, хотя и на немецкий лад, вписано навечно рядом с твоим собственным именем, и не обладать им? Что может быть нелепее? И что может быть большим укором самому себе и ордену, который остановился у стен Изборска-Изенбурга, видит его, но взять не может?"
      - Здраво глядя на вещи, граф,- сказал Шляйниц, впервые называя штатгальтера по титулу,- дело ордена касается не только семьи Изенбург унд Гренцау. Это наше общее семейное дело. Я имею в виду все благородные фамилии Германии, в общем-то составляющие одну большую семью, чьи дети состоят в ордене. И дело здесь не в том, что вы, крестоносцы, принесли сюда слово Христово: поляки уже были крещены за двести пятьдесят лет до нашего, немецкого, появления здесь. Литовцы крестились позже, но это не помешало нам и после их обращения в христианство воевать с ними. Что касается язычников - пруссов, то каждые девять из десяти предстали перед Всевышним, так и не дождавшись приобщения к таинствам святого крещения.
      - Ты опасный человек, Христофор,- проговорил Изенбург, вставая со скамьи. И было непонятно, сказал он это всерьез или шутя.- А что касается нашего друга князя Михаила, то ты сделаешь все, чтобы этот надутый павлин как можно сильнее ввязался в драку с Сигизмундом. Нам, немцам,- и Шляйниц отметил, что Изенбург сказал не "нам, ордену", а "нам, немцам",- такая свалка пойдет только на пользу. Чем больше русские будут биться с поляками или литовцами, тем свободнее будут наши руки, тем больше пользы будет от всего этого христианскому миру.
      - Я все понял, Вильгельм. Я заверю князя Михаила, что орден поможет ему всеми силами, если начнется война с Сигизмундом.
      - Пусть начинает, Христофор. А мы посмотрим, что делать дальше. Главное, чтоб он с первых же шагов увяз поглубже и у него не осталось никаких путей для примирения с Сигизмундом.
      - Все обратимо, Вильгельм. Все утраченное можно восстановить, а значит, и простить,- произнес Шляйниц задумчиво.
      - Нет, Христофор, не все. Две вещи необратимы. Нельзя вернуть жизнь и восстановить потерянную честь.
      ***
      Шляйниц провел в Кенигсберге три дня. За это время он узнал от верных людей, что происходит в соседних землях, Западной Пруссии, в Вармийском епископстве и можно ли поднять на Польшу датского короля. Никто только не мог ответить ему с достоверностью, будет ли в предстоящей войне с Сигизмундом союзником Михаила Львовича ливонский магистр Плеттенберг? Ливония была под боком, управлялась теми же братьями-рыцарями из Тевтонского ордена, но ни один осведомитель Шляйница ничего вразумительного на этот счет сказать не мог.
      На четвертые сутки Шляйниц порешил отправиться в Ригу и разузнать все самым подробным образом, расспросив друзей и знакомых, близких ко двору старого ландмейстера.
      Не привлекая ничьего внимания, он выехал затемно, верхом, без возка и кареты. Никто не сопровождал его: ни конвой, ни слуги.
      В полдень миновав рыбацкую деревушку Кранц, он поскакал по дороге, уходившей к косе Курши-Нерия. В эту ночь спать ему почти не довелось, и, вопреки обыкновению, чувствовал себя Шляйниц разбитым и усталым.
      Безлюдье и тишина обступили путника. Казалось, во всем мире под высоким синим небом есть только эта дорога, эти сосны и эти дюны и посреди них одинокий всадник, мерно покачивающийся в седле в такт ударам копыт.
      Сосны и дюны тянулись по обеим сторонам дороги бесконечной чередой, солнце припекало, и Шляйниц незаметно для себя задремал. Под глухой мерный топот копыт дрема сменилась сном, и он покачивался в седле, пригретый солнышком, в тишине и покое безлюдного леса, бессильно свесив голову и уронив поводья.
      Что произошло дальше, Шляйниц не понял. Пытаясь разобраться потом, уже через несколько часов и дней, он мог только предполагать, как оказался лежащим на дороге. Падая, Шляйниц сильно ударился головой и потому, очнувшись, долго не мог сообразить, что с ним и где он. Голова гудела, в ушах стоял звон, перед глазами плыли кровавые круги. Приходя в себя, Шляйниц услышал далекое знакомое ржание - испуганное и призывное. Затем раздался удаляющийся шум и треск - так уходит по валежнику в глухую чащобу крупный зверь - медведь, лось, кабан. Шляйниц сел, опираясь обеими руками о землю. Попытался подняться, но резкая боль в левой ноге не позволила сделать этого. Он осторожно провел пальцами по голени и почувствовал в сапоге теплую липкую влагу, пропитавшую штанину. Дрожащая рука нащупала острую, выступившую сквозь прорванную кожу кость. Он закрыл глаза и почувствовал, как руки становятся все слабее и слабее, а голова снова наполняется шумом и звоном.
      Шляйниц лег на спину и расслабился. Немного успокоившись, он повернулся на правый бок и медленно пополз к краю дороги. Подобрав две толстые палки, встал и попытался пойти туда, где слышалось удаляющееся ржание коня. Однако, сделав несколько шагов, понял, что идти ему не под силу. Опустившись на дорогу, он стал размышлять, как поступить дальше. Высчитывая, сколько времени прошло с момента падения, Христофор вдруг разглядел неясные силуэты двух человек, идущих по дороге навстречу.
      Шляйниц нащупал ножны кинжала и передвинул их под правую руку, внимательно вглядываясь в приближающихся. Вскоре он различил, что один из них стар, а второй - почти мальчик. Шли они быстро, держа его коня под уздцы с двух сторон.
      "Мужики",- подумал Шляйниц, и у него отлегло от сердца.
      Он снова поднялся на ноги и стоял, превозмогая боль, надменно выпятив худой длинный подбородок. Мужики, сняв шапки, подвели коня.
      - Помогите мне сесть в седло,- проговорил Шляйниц властно.- Да осторожнее - у меня сломана нога.
      Старик сказал что-то мальчику на непонятном Шляйницу языке. Тот подошел к стремени и неожиданно сильно и ловко почти забросил саксонца в седло.
      - О! - сказал Шляйниц.
      Паренек улыбнулся - открыто, без заискивания и проговорил весело:
      - Ничего, дядя, авось не помрешь.
      - Ты русский? - взяв поводья, спросил Шляйниц.
      - Русский,- ответил Николка.
      - А дед есть кто?
      - Дед - прусс,- улыбнулся открыто юнец. Зикко согласно закивал головой. "Вот оно как,- подумал Шляйниц,- лучше, если я не скажу, что я немецкий дворянин".
      Саксонец широко улыбнулся и, стараясь чисто и правильно выговаривать русские слова, произнес:
      - Ну, слава Богу, повезло. Я есть слуга князя Михаила Львовича Глинского.
      - Самого Глинского! - с неуемным восторгом воскликнул Николка.
      - Ты слышал о нем? - осторожно спросил Шляйниц.
      - Как не слышать, дяденька! Кто ж его ныне не знает! - И добавил гордо: - Я с его войском от самой реки Лань до Вильны шел. Спас меня князь от татар, из неволи вызволил.
      - Что ж, хлопец, в той битве и я был. Неповредимым от нее ушел. А здесь на ровном месте кровь проливал,- произнес Шляйниц, чувствуя, что по-русски говорит с ошибками, и досадуя, что ничего с этим поделать не может.
      - Значит, и ты, дяденька, мой спаситель,- засмеялся Николка.
      - Вчера я тебя спасал, сегодня ты меня спасал,- улыбнувшись впервые за все время, проговорил Шляйниц. И вдруг неожиданно для самого себя добавил: - Какие могут быть сосчитвания долгов между двух друзей?
      ***
      Зикко и Николка привезли Шляйница к себе в избу. Сняв сапоги, разрезали штанину, обмыли рану теплой водой. Покалеченный всадник дышал тяжело, постанывая от боли, а чуть придя в себя, сказал хриплым шепотом:
      - Коня поставьте под крышу. Дайте поесть. Воды дайте.
      Николка, выйдя за порог, с удовольствием погладил каурого по шее, завел в пустую кошару, расседлал, задал овса, напоил. Ох, до чего хорош был конь! Глаз не оторвать!
      Повздыхав так, Николка вернулся к себе в пристройку.
      - Все делал, как я повелевал? - спросил больной.
      - Все,- коротко ответил паренек, удивляясь тому, что незваный гость ведет себя слишком по-хозяйски.
      - Слушай дальше,- тем же тоном проговорил больной.- Возьми мой плащ, сапоги. Одевай себе. Бери коня, поскакай в Кенигсберг. В замок. Расскажи штатгальтер Изенбург про меня - Христофор.
      Ошеломленный Николка, не медля ни часа, помчался в Кенигсберг довести до штатгальтера о несчастье, приключившемся в дороге со слугою князя Глинского, а также сообщить, где он нынче обретается, и привезти к нему лекаря.
      До чего же упоительной была эта скачка! Каурый трехлеток сразу же почувствовал твердую опытную руку и пошел ровным легким галопом, играючи оставляя версту за верстой.
      "Да,- подумал Николка,- не чета моему чалому. За таким удальцом ни один татарин не угнался бы". Замечтавшись, вдруг представил, что конь его собственный, так аж дух захватило от столь необыкновенной грезы.
      В полночь Николка завидел черные игольчатые шпили кирк, возвышающиеся над городской стеной Кенигсберга на фоне звездного неба. Вскоре конь остановился у глубокого рва, наполненного темной неподвижной водой. Дорога обрывалась у самого берега. На противоположной стороне рва, закрывая полнеба, торчал подъемный мост, поднятый на цепях вровень с городскими воротами.
      Не сходя с коня, Николка стал звать стражу, однако никто не появлялся. Разозленный безмолвием, гонец, спрыгнув на землю, принялся собирать камни и швырять их через ров. Булыжники градом застучали по днищу моста.
      Через несколько минут откуда-то из темноты вынырнул здоровенный детина в кирасе и каске и заорал так оглушительно, что Николкин жеребец запрядал ушами и оторопело подался назад.
      Посланец мало что разобрал из того, что прокричал разбуженный караульный, да и незачем ему было слушать пустопорожнее солдатское сквернословие.
      Дождавшись, когда верзила на мгновение смолк, Николка объявил негромко:
      - Гонец к штатгальтеру графу Изенбургу!
      Детина, не раскрывая рта, скрылся, и через несколько мгновений возле подъемных ворот оказалось четыре кнехта.
      Вороты заскрипели, цепи лязгнули, мост нехотя качнулся и медленно пополз вниз. Николка слышал, что в Кенигсберге какая угодно дорога от любых городских ворот ведет к орденскому замку. Поэтому, не расспрашивая кнехтов, пустил каурого рысью и помчался вперед, туда, где темнел тридцатисаженный донжон Кенигсбергского замка.
      Во двор замка его впустили незамедлительно и, несмотря на глубокую ночь, тотчас же доставили во внутренние покои, где маленький седой человечек, строго на него глядя, сказал по-русски:
      - Тебя хочет видеть сам штатгальтер ордена граф Вильгельм фон Изенбург. Говори кратко и только о том, о чем тебя спросят.
      Маленький человечек пошел вперед Николки, подняв высоко над головой бронзовый шандал с тремя свечами.
      Николка ступал осторожно, стараясь не шуметь, и, хотя боялся споткнуться, то и дело озирался по сторонам. Да и как было не смотреть? Никогда еще не доводилось бывать ему в таком большом доме, и никогда не видывал он столь многих диковин. На стенах коридоров и огромных пустых залов - не меньших, чем залы иных храмов,- висели мечи, алебарды, пики, топоры, головы оленей и вепрей - рогатые, клыкастые, страшные. Николка прошел множество переходов, лесенок, дверей и дверок и всюду видел железные решетки, цепи, пудовые замки, тяжкие запоры - будто не дом это был и не крепость, а тюрьма.
      Наконец провожатый остановился у невысокой кованой дверцы и, многозначительно взглянув на Николку, осторожно постучал. Из таинственной комнаты раздался неразборчивый говор. Однако ж провожатый приглашение понял и, легонько толкнув дверь, почтительно переступил порог, знаком увлекая за собою юнца.
      Николка вошел в маленькую комнатку, где стояли лишь стол, три стула и узкая кровать, крытая тощим тюфяком.
      На одном из стульев сидел нестарый еще мужчина с глазами блеклой ледяной голубизны.
      Маленький человечек низко поклонился и произнес довольно длинную фразу, Николка понял, о ком идет речь,- о подобранном им человеке по имени Христофор и хозяине замка Вильгельме, в комнате которого они теперь находились.
      Вильгельм Изенбург проговорил коротко, и маленький человечек тотчас же перевел:
      - Что случилось с господином Христофором?
      - Он упал с коня,- ответил по-русски Николка, не подавая виду, что понимает их разговор.- Мы нашли его в лесу и привезли к себе в избу.
      - Кто это - "мы"? - спросил Изенбург.
      - Я и старик рыбак Зикко.
      - Господин сильно расшибся?
      - У него сломана левая нога,- ответил Николка и, наклонившись, показал на своей ноге, в каком месте именно она сломана.
      - Ты отведешь к господину Христофору моего лекаря и двух его помощников.
      Маленький человечек все это старательно переводил. Изенбург встал, и Николка понял, что ему следует покинуть комнату. Он поклонился и вышел. Следом за ним, чуть погодя, вышел маленький толмач.
      - Поедешь тотчас же,- сказал он,- С тобой отправятся люди, чтобы исцелить господина Христофора. Ступай во двор. Конь накормлен и напоен. Как только лекарь сядет в карету - твой конь тут же встанет под седло.
      Наутро возле рыбацкой кошары остановилась карета с лекарем и двумя его помощниками.
      Лекарь выправил кость, наложил на ногу деревянные дощечки, обернул их лубом и перевязал лыком.
      Шляйниц отобрал у Николки и сапоги, и плащ. Чтобы хлопец не обижался, сказал примирительно:
      - Я давать тебе сапоги и плащ, чтобы по дороге не думали, что ты украл мой конь, а то конь дорогой, а на конь - бедный человек.
      И протянул Николке серебряный талер. После этого Шляйница перенесли в карету. Прежде чем отъехать, Шляйниц подозвал к себе Николку и, пристально поглядев в глаза ему, спросил:
      - Хочешь служить князь Глинский?
      - Хочу,- ответил Николка, не веря выпавшему на его долю счастью. И испугавшись, что Шляйниц передумает, зачастил: - Знал бы ты, добрый человек, как хочу князю Глинскому верой-правдой служить. Меня ведь в полон-то татаре взяли, когда в станичной казацкой службе был. Воинская-то, ратная служба мне сызмальства ведома и свычна, дюже люба.
      - Ну-ну,- проговорил саксонец важно,- не надо много говорить. Бери мой конь, Николаус, поехать ко князь Михаил. Рассказать, как ты подобрать меня на дорога, как призывать ко мне лекарь, как мне помогать. Он будет за все это принимать тебя служить. Скажи князь: лекарь говорит - я буду здоров через один или один с половиной месяц.
      - Спаси тебя Христос, добрый человек,- проговорил Николка и ткнулся губами в руку саксонца.
      Шляйниц руки не отнял.
      Затем дал знак Николке подняться на ступеньку кареты и, припав к его уху, стал шептать:
      - Поехать надо к Мемельбург. Оттуда через земля лифляндский риттер ехать по берег река Неман до город Ковно и потом на половину день.- Шляйниц махнул рукой, указывая на юг.- Ты будешь ехать по дорога, который я и князь Глинский шли воевать с татар. После Ковно через четыре или пять день будет шлосс Лида, еще через четыре день - город Клёцк и после Клёцк дальше на половину день по берег река Лань. На река Лань мы победить татар,- гордо произнес Шляйниц, и Николка подумал, что рыцарь был, наверное, в этой битве одним из храбрых.- Потом,- продолжал немец,- ты приедешь к река Припять. На этот река и стоит город Туров.
      Шляйниц еще теснее прижал губы к уху Николки и зашептал совсем тихо:
      - У ворота дом князя стоит стража. Скажешь: "Я к Панкрату от его старшего брата". И тебя будут пускать во двор. Запомнил?
      Николка повторил условные, тайные слова. Когда карета тронулась, Шляйниц тотчас смежил веки не оттого, что был болен и слаб, а затем, что хотелось ему подумать: правильно ли поступил, что отдал Николке коня и послал парнишку в службу к Михаилу Львовичу? Но, вспомнив строгий наказ Глинского - всюду нанимать годных к воинской службе людей и посылать их в Туров, решил - правильно. И успокоился.
      ***
      - Ох, Николай, Николай! - жалобно сокрушался старый Зикко.- Зачем ты связался с этим немцем? Обманет он тебя! Какая тебе корысть служить их проклятому ордену?
      - При чем тут орден? - горячился Николка.- Я русскому князю еду служить. Он и супротив немцев, и супротив татар оборона и защита.
      Старый прусс не унимался:
      - Ты-то русскому князю будешь служить, да он-то сам кому служит?
      - Не немцам ведь! - кипятился Николка.
      - А откуда знаешь, что не немцам? - не успокаивался Зикко Угорь.
      - Одно у тебя, старый, на уме: немцы да немцы. Отколь им в Белой-то Руси взяться?
      - У немца руки длинные,- бубнил свое старый прусс.
      - Разберусь, поди, сам, не маленький,- отрезал Николка и, обидевшись, либо отходил в сторону, либо делал вид, что засыпает.
      На второй день, собрав нехитрые пожитки, Николка неспешно тронулся в путь. Зикко стоял, прислонившись к притолоке избушки, и щурился вслед. Досадуя на старика, Николка ехал не оборачиваясь и только на повороте оглянулся. Зикко, маленький, старый, одиноко стоял на дороге и из-под ладони глядел во все глаза вслед.
      У всадника сжалось сердце, но он, не замедляя хода, завернул коня на поворот и впервые дал каурому шпоры.
      ***
      До вотчины Глинского - Турова Николка добирался почти полмесяца. Немец точно описал путь, и паренек без особого труда, редко сбиваясь с дороги, с первым снегом подъехал к берегу Припяти.
      Река была серая, тихая, без плеска текла средь низких болотистых берегов, вбирая сотни ручейков и речушек.
      Николка медленно поехал по течению, всматриваясь: нет ли где брода? Наконец брод отыскался. Истоптанная тысячами ног и копыт вязкая дорога ныряла в реку и узкой черной лентой выныривала на противоположном берегу.
      Осторожно тронув каурого шпорой, всадник направился к воде. Конь заупрямился, запрядал ушами, мелко перебирая ногами, пошел боком. Над рекой стелился холодный белый пар - будто от серых снеговых туч отделился рваный нижний край и поплыл над Припятью туманной завесой.
      Николка снова дал коню шпоры, потянул удила. Каурый, обидчиво кося агатовым глазом, нехотя вошел в воду и пошел, чуть вздрагивая от холода и высоко выбрасывая передние ноги.
      На другом берегу Николка соскочил на землю и чистым сухим холстом торопливо вытер коня, сильно прижимая тряпицу к ногам и крупу. Затем влетел в седло и погнал карьером, разогревая его. Конь, будто понимая хозяина, шел стремительно, вытянувшись над черной грязной дорогой.
      Туров Николка увидел, как только выехал к Припяти. До города средь пологой равнины было не более версты. Только два невысоких холма видел перед собою Николка. Холм поближе к нему был побольше, на его плоской вершине стояла крепость. На втором, дальнем от Припяти,- церковь. Вкруг города стены не было. Место спадало от замкового холма к реке нестройной
      гурьбой черных, вросших в землю избушек под соломенными крышами.
      За местом вдруг снова оказалась река. Она обтекала холм с двух сторон. Через реку был перекинут деревянный мост. Въехав на него, Николка увидел, что слева от реки отходит ров, также наполненный водой. Подняв голову, Николка заметил в окне надвратной башни мужика с алебардой.
      "Привратный сторож",- определил Николка. Мужик спускаться не стал. Спросил негромко:
      - С каким делом и к кому едешь?
      - Еду к Панкрату от его старшего брата! - крикнул Николка звонко и весело.
      Мужик вдруг, непонятно отчего, ошалело замахал руками, округлив глаза, засипел предостерегающе:
      - Что ты! Что ты! Разве можно такие слова орать на весь белый свет!
      Страж исчез, торопливо застучали шаги по лестнице башни. Когда привратник открыл ворота, на лице его все еще оставался испуг. Заметил Николка и иное в глазах стража. Впервой доводилось мальцу увидать во встречном взгляде почтение.
      "Как из сказки заклятье,- ухмыляясь, подумал Николка.- Сказал его, и ворота распахнулись чуть не сами собой. Страж вначале напугался, а потом и охолопился - будто князя встретил".
      Резко подбежал другой мужик, взял каурого за повод и повел в конюшню, а еще один, сняв шапку, кивнул Николке головой, не поймешь, не то поклонился, не то попросту поздоровался, и зазывно махнул рукой - идем-де.
      Провожатый завел его в большую избу, что стояла посреди двора. И там в просторной, чисто убранной горнице встретил его начальник: борода лопатой, рубаха новая, сапоги из юфти.
      Бородатый махнул рукой - мужик, приведший Николку, вышел вон.
      - От кого? - спросил бородатый.
      - От старшего брата к Панкрату,- ответил Николка тихо.
      Хозяин непонятно чему улыбнулся, спросил, потеплев голосом:
      - От какого же брата? Много их у меня и почти все - старшие.
      - Звать его Кристофор, а прозвище мне не сказывал.
      - Ты постой здесь, погоди меня маленько,- торопливо проговорил допытчик и выскочил за дверь - в соседнюю горницу.
      Вскоре вернувшись, произнес испуганно:
      - Сам тебя хочет видеть: князь Михаил Львович.
      Глава Третья
      Туровский заговор
      1508 год начался теплыми ветрами, звонким крошевом рушащейся наледи, ломким хрустом оседающего наста.
      Вскоре после Рождества Сигизмунд Казимирович отправился из Вильны в Краков на коронацию, по которой Литва и Польша должны были вновь соединиться под одним скипетром, ибо после коронации в Кракове Сигизмунд Казимирович добавлял к титулу великого Литовского князя и титул польского короля.
      Михаил Львович об эту пору сидел в Турове. Невесело ему было и бесприютно, несмотря на то что жил он в отчем доме, в тех самых стенах, которые первыми из прочих довелось запомнить ему.
      Узнав, что Сигизмунд уехал в Краков, Михаил Львович вспомнил недавнее.
      Всего семь лет назад там же, в Кракове, короновался на польский стол собинный его друг, благородный рыцарь, честный и добрый Александр Казимирович.
      Глинский припомнил осиянный тысячью свечей собор, парчу и золото одеяний, сотни знатнейших персон из Литвы и Польши, роящихся у подножия трона, и самого себя, стоящего рядом с Александром Казимиро-вичем, себя единственного, кто олицетворял своею персоной всех литовских дворян и кому было позволено стоять не в зале собора, а прямо возле короля, как если бы он - Глинский - был его братом или сыном.
      проезжало мимо них к Кремлю чуть ли не каждый месяц Иные прохожие, осеняя себя крестным знамением, отплевывались, как от нечистого, убежденные, что встреча с иноверцем - к беде.
      Чем ближе к Кремлю подъезжали, тем беспокойнее становилось на сердце у Михаила Львовича. Шумной, бестолковой, многолюдной и непонятной показалась ему Москва. "Как-то приживусь я здесь?" - с грустью и тревогой подумалось Глинскому. На ум вдруг пришли пакостные еропкинские слова: "Где ни жить не миновать служить".
      Часть третья
      ИЗГНАННИК
      Глава первая
      Князья империи
      Осенью 1508 года в орденском Кенигсбергском замке появился новый человек. Был он молчалив, нелюдим, никто ничего не знал о нем, кроме того, что имя ему Лука. Высокий, худой, горбоносый человек очень редко появлялся во дворе замка. Никто не встречал его и за воротами замка, в городе. Более всего брат Лука любил прогуливаться ночью. В любую погоду выходил в сером до земли балахоне с капюшоном, опущенным по самые брови. Ступал Лука медленно, однако неспешность эта была не от старости или недугов. Если бы кто присмотрелся к его походке, то заметил бы в ней нечто звериное крадущееся, легкое, неслышное. И глаза Лука чаще всего держал чуть прикрытыми, будто даже ночью боялся лунного света, при встрече вовсе опускал долу.
      Жил монах в маленькой келье возле пыточного подвала. Келья имела выход прямо во двор, и Луке не приходилось, как прочим братьям, ходить по общежительному коридору, встречаясь с соседями.
      Из-за постоянных ночных бдений брат Лука спал от заутрени до обедни, потому и редко бывал в церкви.
      Окно его кельи всегда было плотно занавешено по-видимому, брат Лука не мог спать при свете, а может быть, и не переносил любопытных глаз. В общей трапезной он появлялся раньше других и, быстро позавтракав, удалялся. После сна, также раньше других, обедал и, как всегда, не проронив ни слова, уходил.
      Среди братьев-новициев и братьев-рыцарей о нем ходили самые разные слухи. Сойтись на чем-то одном никто из монахов не мог. Да и немудрено: в орден часто вступали те, кого постиг крах,- разорившиеся или запутавшиеся в долгах купцы, промотавшиеся дворяне, здесь искали прибежище и беглые преступники, и авантюристы. Редко кто менял по доброй воле свободную, хотя и греховную жизнь на безгрешное монашеское затворничество. А если уж менял - значит, ничего другого не оставалось.
      Однако и в новом монашьем обличье опытный глаз всегда мог отличить вчерашнего купца от вчерашнего рыцаря, казнокрада от верующего фанатика.
      Бывший купец, поосмотревшись, непременно находил среди орденских братьев товарищей по прежнему ремеслу, ландскнехт - забубенных старых рубак, фанатик - суеверных мистиков, иссушающих плоть постами и молитвами.
      Лука знакомств не искал, никто и его не признавал за своего. Видели, как несколько раз он появлялся в канцелярии штатгальтера, молча передавал письмо и уходил, надвинув капюшон на брови. Иногда секретарь штатгальтера присылал к таинственному гостю служку с запиской, ему адресованной. Однако, кто писал отшельнику и кому он отсылал свои послания, для всех оставалось тайной.
      Со временем интерес к нему поуменьшился, а потом и совсем пропал. Мало ли как живут люди! Мало ли кто не спит по ночам! И разве каждый открыто смотрит встречному в глаза?
      ***
      Штатгальтер возвратился в Кенигсберг поздней осенью. Не более часа провел он за беседой с членами орденского капитула - великим комтуром, великим маршалом, фогтами орденских замков, оказавшимися в день его приезда в Кенигсберге.
      Изенбург не был в резиденции почти полгода, и за это время накопилось множество дел, которые без него никто решить не мог. Братья-капитулярии немало изумились, когда, рассеянно выслушав их краткие отчеты, штатгальтер объявил, что встретится с ними завтра, а сейчас его ждут более неотложные дела.
      Склонив головы, сановники с достоинством удалились, лишь взглядами выразив Изенбургу недовольство столь короткой встречей.
      Выйдя из зала капитула, великий маршал и великий комтур подошли к окну, вполголоса обсуждая произошедшее. Комтуры замков Рагнит, Бальга, Мемель, Фридланд, сбившись тесной кучкой, встали у соседнего окна.
      Через несколько мгновений мимо них поспешно прошел штатгальтер, и собравшиеся у окна рыцари увидели, как он пересек двор и торопливо постучал в дверь таинственного Луки. Дверь тотчас же приоткрылась, и штатгальтер быстро юркнул в щель.
      Крепко и по-дружески обняв таинственного для всех гостя, Изенбург проговорил ласково и торопливо:
      - Ну, Христофор, сначала твои новости, а потом уж стану рассказывать я.
      Шляйниц кивнул, соглашаясь.
      - Я хорошо запомнил все, что услышал от тебя в мой прошлый приезд, Вильгельм. И когда князь Михаил приказал мне поймать и привезти к нему Яна Заберезинского, я решил не привозить его живым. Я решил убить его, подумав, что тогда Глинскому уже не будет хода назад. Пролитая кровь отделит его от всех, кто еще надеется на примирение с Сигизмундом, и заставит князя Михаила биться до конца, спасая уже не только дело, которое он затеял, но и собственную жизнь. Я убил Заберезинского, чтобы отрезать Глинскому пути к примирению с Сигизмундом, как ты и советовал мне, Вильгельм,- повторил Шляйниц, и от этих слов Изенбург недовольно дернул плечом.- Я отрубил Заберезинскому голову и потом вез ее, поднятую на пике, два дня, пугая поселян, делал все, чтобы об этом узнало как можно больше народа. Я добился своего - православные белорусские холопы схватились за цепы и колья. Они думали, что уж если наместник и воевода пал от нашей руки, то мелких шляхтичей-католиков им удастся вырезать без всякого труда. Через две недели я узнал, что князь Михаил весьма недоволен моим поступком, а Сигизмунд пообещал казнить меня, если только попаду к нему в руки, и окончательно уверился в том, что поступил правильно. Однако по той же причине было невозможно вернуться к Глинскому, страшила и месть короля. Все лето проблуждав с небольшим отрядом по Литве, я повелел моим людям возвращаться в Туров, а сам пробрался в Кенигсберг...
      Шляйниц вспомнил свои одинокие скитания по Литве, по Королевской Пруссии и решил не обо всем говорить штатгальтеру. Зачем Изенбургу было знать, как он, вырядившись мужиком-обозником, пригнал в Данциг телегу с сеном? К тому же на дне телеги лежало столько награбленного добра, что на него можно было бы купить тысячу возов сена.
      Уже оттуда, натянув на себя серый капюшон нищенствующего монаха, Шляйниц побрел в Кенигсберг, твердо зная, что орденские братья не бросят его на произвол судьбы.
      - Ни одна живая душа не ведает здесь, кто я такой, и потому ты волен объявить меня кем угодно,- добавил он и замолчал.
      Изенбург сидел понурившись, покусывая нижнюю губу, что означало крайнюю задумчивость. Наконец он сказал:
      - Главное, Христофор, что ты жив и здоров. Остальное будет улажено.- И проговорил, тем особым тоном, какой был свойственен штатгальтеру, когда он заканчивал разговор: - Я даю рыцарское слово, что добьюсь для тебя прощения у Сигизмунда.
      ***
      Однако Изенбургу понадобилось немало времени, чтобы исполнить обещанное.
      Нехорошие времена наступили для ордена. Великий Московский князь, хотя и пропировал с Михаилом Львовичем целую неделю, однако ж советов его воевать с Сигизмундом дальше - не принимал.
      Московские полки отошли на рубеж, поляки в русские пределы не вступали. Война затихла сама по себе.
      В сентябре 1508 года в Москве появились литовские послы с предложением мира. После долгих споров и взаимных попреков в нарушении старых договоров был подписан "вечный мир", а вслед за тем в Вильно отправилось ответное русское посольство.
      14 января 1509 года боярин Григорий Федорович Давыдов и Сигизмунд Казимирович целовали крест в знак того, что мир будет сохраняться ими вечно и никогда более поляки, литовцы и русские не станут сражаться друг против друга.
      Вскоре после этого санный посольский обоз выкатился из Вильны и двинулся на восток.
      ***
      Вольтер фон Плеттенберг, магистр Тевтонского ордена в Ливонии, в этот вечер долго не ложился спать.
      Завтра к нему в резиденцию должны будут заехать русские послы, возвращающиеся из Вильны, и магистру в беседе с ними предстоит принять важное, хотя и' не очень приятное решение.
      Магистр был стар, медлителен и осторожен. Три месяца назад в этом же замке он встречал литовского посла Станислава Глебовича, когда тот направлялся из Москвы в Вильно с этим же договором, теперь уже подписанным Сигизмундом.
      Станислав Глебович был тогда печален и зол. - Великий князь вернулся домой победителем, но почему-то не он диктует свою волю Василию, а московит приказывает ему. Мы признали за Москвой все северские земли от Торопца до Новгорода-Северского.
      Мы отступили от Брянска. Мы отдали Чернигов. Еще пять лет, и московит заберет у нас и Киев, и Вильно.
      Плеттенберг молчал, не зная, радоваться или печалиться. Хорошо, конечно, что у Сигизмунда отобрали целое королевство, но нехорошо, что сделали это русские, став еще сильнее.
      - Может быть, великий князь одумается,- продолжал Станислав Глебович,и откажется целовать крест на этом постыдном и грабительском договоре?
      Увы, Сигизмунд Казимирович не одумался. В середине января Плеттенбергу сообщили, что он признал все статьи написанного русскими договора. А еще через две недели к Плеттенбергу в Ригу пожаловали литовские послы, показали ему текст договора и попросили унять беспокойных братьев-рыцарей, частенько набегавших на порубежные литовские деревушки. Плеттенберг тут же переслал копию договора гроссмейстеру ордена, а литовцам пообещал угомонить рыцарские отряды на границе.
      Теперь должны были приехать русские: великий государев посол боярин Григорий Федорович Давыдов да боярин же - великокняжеский конюший Иван Андреевич Челяднин, сокольничий Михаил Степанович Кляпик и дьяк Никита Семенович Моклоков по прозвищу Губа.
      Ни на чем не остановившись, Плеттенберг решил ждать.
      "Пусть русские первыми сделают ход в этой давно знакомой и вечно неожиданной игре,- подумал он.- Никогда нельзя знать заранее, чего следует ждать от этих вчерашних татар, на глазах становящихся византийцами, изворотливыми и хитрыми".
      ***
      - Ты, князь Волтырь, пойми,- благодушно ухмыляясь в окладистую бороду, степенно говорил чуть захмелевший Григорий Федорович Давыдов, повернув к Плеттенбергу красное курносое лицо и уставясь маленькими веселыми глазками в переносицу магистра.- Ты пойми, ныне государь наш есть наисильнейший из всех христианских государей, и тебе, князь, добре было бы поискать у него милости и приятельства.
      - Мы с твоим государем, боярин Григорий Федорович, в давнем приятельстве,- как бы оправдываясь, ответил Плеттенберг.
      Но Давыдов, будто не слыша, продолжал:
      - Сигизмунд Казимирович подписал ныне грамоту на всей нашей воле. В той грамоте великий князь отдал нам столь земли, сколь занимаешь ты, князь Волтырь, со всеми божьими рыториями немецкого чину. И тебе бы, князь, гораздо было такую ж грамоту с нами учинить.
      "Что правда, то правда,- подумал Плеттенберг.- Еще одна война, и русские, если захотят, выйдут к морю".
      Плеттенберг встал, подняв чару вина:
      - Мы нынче же пошлем в Москву, к великому князю Василию, своих послов. И повелим им взять мир с Москвой, как то будет пригоже и как то и ныне между нами есть.
      Давыдов медленно встал. Следом за ним столь же степенно поднялись Челядин, Кляпик и Моклоков.
      - То добрые слова, князь Волтырь,- удовлетворенно проговорил Давыдов.Доведу их до государя. Только каков будет этот мир, того ни тебе, князь, ни мне знать не дано. Ведает о том один великий государь Василий Иванович.
      Плеттенберг молча выпил вино и осторожно, будто боясь стука, поставил чару.
      ***
      В самом конце марта Плеттенберг получил письмо от посланного им в Москву рыцаря Иоганна фон Голдорна. Посол сообщал о подписании с русскими нового мирного договора сроком на четырнадцать лет.
      В письме Голдорн извещал магистра и о том, что русские и на этот раз вели себя с ливонскими послами высокомерно и дерзко. Рыцаря Иоганна не допустили к великому князю. Бояре говорили с ним не так, как с послами иных государств, и подписывать договор отослали к великокняжескому наместнику в Новгород, где и встарь подписывали договоры с Ливонией ставленники московского царя от его державного имени.
      В конверте лежал и лист с копией заключенного договора.
      Магистр быстро пробежал его глазами. Все оставалось по-прежнему русские, наступив на горло ордену, заставляли держать меч в ножнах.
      Одержав победу над Ливонией шесть лет назад, они и ныне запрещали братьям-рыцарям помогать Сигизмунду, если он начнет войну против России.
      "Да,- подумал Плеттенберг,- все остается по-прежнему. Сила ломит силу, а слабый покоряется сильному".
      Магистр положил письмо и бумаги на стол и в печальной задумчивости опустился в кресло.
      ***
      Через неделю копии письма Голдорна и русско-ливонского договора получил Изенбург. Он приказал скопировать договор еще раз, чтобы отправить гроссмейстеру Фридриху. Пока секретарь снимал копию, граф Вильгельм писал письма.
      Затем он велел вызвать гонца.
      - Ты сегодня же поедешь в Саксонию. Посылаю с тобой два пакета. Вот этот пакет ты отдашь гроссмейстеру, а вот этот,- Изенбург повернулся, взял со стола только что написанное письмо и, запечатав его сургучом, протянул гонцу,- ты передашь брату гроссмейстера, его светлости герцогу Георгу Саксонскому.
      Гонец, кивнув и не сказав ни слова, сунул письма в сумку.
      Затем Изенбург приказал позвать Шляйница.
      Саксонец не заставил себя долго ждать.
      - Я только что отослал гонца в Саксонию, Христофор,- сказал Изенбург.Герцог Георг, как меня известили, собирается в Польшу и, конечно, встретится там с Сигизмундом. Я написал герцогу послание, где прошу, чтобы он при случае завел разговор с королем о тебе и в конце концов добился твоего прощения.
      - Ты думаешь, это удастся?
      - Уверен, Христофор. Политики не живут вчерашним днем. Более того, хорошие политики не живут и днем сегодняшним. Мы все, получившие по воле Всевышнего власть над человеками, должны каждый свой поступок соразмерять с тем, что нам будет необходимо завтра. А разве Сигизмунду не потребуется завтра помощь императора или электоров? Так почему бы ему не выполнить просьбу одного из родственников могущественного саксонского курфюрста? А кроме того, и собственного шурина?
      - Чего стоит услуга после того, как она уже оказана? - меланхолически возразил Шляйниц.- Разве имеет значение для политика, что жена Георга родная сестра Сигизмунда?
      - Ну-ну, Христофор,- ободряюще отозвался штатгальтер,- не так уж все плохо, как тебе кажется. Солнце взойдет и для нас. Главное - не вешать носа!
      ***
      ...Штатгальтер оказался прав: король Сигизмунд простил Шляйница.
      4 июня 1509 года из кельи брата Луки вышел высокий худой кавалер в сапогах со шпорами, легком колете, с длинным узким мечом на боку. Взор его бесцветных глаз был открыт и дерзок. Легко и привычно кавалер вдел ногу в стремя и, не оглядываясь и ни с кем не прощаясь, рысью пошел к воротам.
      4 июня 1509 года из ворот Кенигсбергского замка выехал дворянин Христофор Шляйниц, вассал светлейших саксонских герцогов. В его дорожной сумке лежала охранная путевая грамота для поездки в Дрезден.
      Герцог Георг извещал всякого, кто посмел бы задержать в пути его "верного вассала и возлюбленного сына, дворянина Христофора фон Шляйница", что в этом случае такому человеку придется иметь дело с домом саксонских герцогов, который ручается за безопасность благородного кавалера.
      ***
      Тринадцать детей было у польского короля и великого Литовского князя Казимира Ягеллончика: шесть сыновей и семь дочерей. Сыновьям Казимир прочил троны, дочерей с умом и расчетом выдавал за владетельных сеньоров из соседних государств.
      Мальчиков со дня рождения воспитывали так, чтобы каждый из них оказался пригодным для великого дела, предназначенного не только волей державного отца, но - провидением.
      Владиславу отец прочил престол Чехии, Казимиру - Венгрии. Яна-Ольбрехта хотел видеть своим преемником на троне Польши, Александра вторым своим преемником в Литве. Сигизмунду великий князь предназначал Молдавию. И лишь самому младшему сыну, Фридриху, отводил не титул, а сан гроссмейстера Тевтонского ^ордена, что, собственно, на деле мало чем отличалось от титула короля или герцога.
      Трех из семи своих дочерей Казимир выдал за курфюрстов империи. Старшая дочь, Ядвига, в 1475 году стала женой баварского герцога Юрия, младшая, Варвара, через двадцать один год вышла замуж за саксонского герцога Георга, третья дочь, Софья, обвенчалась с бранденбургским маркграфом Фридрихом из дома Гогенцоллернов.
      С сыновьями не все сложилось так, как он хотел. На тронах побывали Ян-Ольбрехт, Казимир и Александр. Судьба их была различной: случалось, что братья даже воевали между собой, но при жизни отца эти конфликты быстро прекращались его властной и тяжелой рукой.
      Казимир умер, когда его отец был еще жив. Ян-Ольбрехт и Александр не надолго пережили отца.
      К тому времени, о котором идет речь, были живы только трое из шести братьев: Владислав, Сигизмунд и Фридрих. Владислав и Сигизмунд вдвоем занимали сразу четыре трона: Владислав - в Венгрии и Чехии, Сигизмунд - в Польше и Литве. Фридрих так и не занял пост гроссмейстера Тевтонского ордена - этому противились папа, император да и сами сановники ордена, ни за что не желавшие видеть поляка главою немецкого рыцарства в Пруссии.
      Однако Фридрих Ягеллон не оставлял надежды когда-нибудь облачиться в белый плащ с черными крестами.
      Нынешний гроссмейстер был болен, и судьба могла улыбнуться польскому принцу.
      ...В начале 1510 года это как будто наконец случилось - Фридрих Саксонский решил отказаться от сана гроссмейстера. Однако еще не было ясно, как того требовала традиция, кого он сам назовет своим преемником.
      Решение старого гроссмейстера наделало изрядный переполох. В замок Рохлиц, где поселился Фридрих Саксонский, в Ватикан, к папе Льву X, в ставки императора Максимилиана, почти непрерывно блуждавшего по Германии, Испании и Нидерландам, к курфюрстам империи - князьям и архиепископам,помчались гонцы с письмами, депешами, золотом.
      Владислав и Сигизмунд жаждали видеть в Кенигсберге своего брата, орденский капитул единогласно выдвинул кандидатуру Вильгельма Изенбурга, император не желал ни того, ни другого, папа таинственно молчал, но это вовсе не означало, что у него нет на примете нужного человека.
      Старый гроссмейстер хранил молчание, но среди высших сановников ордена ходили упорные слухи, что симпатии саксонского герцога Фридриха на стороне девятнадцатилетнего Альбрехта Гогенцоллерна - сына бранденбургского маркграфа Фридриха и Софьи Ягеллон, родной сестры короля Сигизмунда. По матери он приходился племянником и венгерскому королю Владиславу, и кардиналу Фридриху Ягеллонам.
      Хотя старый гроссмейстер открыто своей воли не объявлял, грызня вокруг прибыльного и почетного места началась. Трезво взвесив все "за" и "против", Изенбург решил в борьбу не вмешиваться, но, если понадобится, выступить на стороне Альбрехта. Связь с могущественным домом Гогенцоллернов пошла бы на пользу ордену, а зависимость от дома Ягеллонов сулила непредвиденные осложнения и опасности.
      Вскоре после того, как решение было принято, штатгальтер с несколькими рыцарями и полудюжиной слуг выехал в Бранденбург. Среди сопровождавших его людей находился и Христофор Шляйниц.
      Все правящие дома Европы почитали в то время первейшим делом заботу об умножении рода, о продолжении и усилении династии. Казимира Ягеллончика считали счастливчиком, ибо тринадцать детей и тогда было далеко не в каждой семье.
      Во втором поколении состояние рода ухудшилось:
      сыновья Казимира все вместе не произвели на свет и половины того, что оставил после себя их чадолюбивый отец. Дочери оказались удачливее, и у сыновей Казимира Ягеллончика не было недостатка в племянниках и племянницах. Только Софья подарила своему мужу бранденбургскому маркграфу Фридриху пятерых сыновей - Казимира, Георга, Иоганна, Вильгельма и Альбрехта.
      Казимир состоял при императорском дворе, Георг жил у своего дяди по матери - венгерского короля Владислава, Иоганн - в Мадриде у сына императора, испанского короля Филиппа. Вильгельм оказался первым из семьи бранденбургских маркграфов, вступивших в Тевтонский орден. Происхождение и связи позволили Вильгельму сразу же занять пост магистра ордена в Германии. Теперь и его брат, Альбрехт, вскоре должен был вступить в орден и принять самый высокий сан - великого магистра ордена немецких рыцарей Святой Девы Марии с резиденцией в Пруссии.
      ***
      Альбрехту Гогенцоллерну - претенденту на сан великого магистра - было в это время девятнадцать лет.
      Круглолицый, голубоглазый, с длинными каштановыми волосами, с чуть пробивающейся юношеской бородкой, он был хорош молодой свежестью лица. Во всех движениях его крепко сбитой, ладной фигуры ощущалась недюжинная физическая сила.
      В родительском доме Альбрехт получил неплохое образование - читал и писал по-латыни и по-немецки, знал богословие, немецкую историю и связи с историей дома Гогенцоллернов. Из наук естественных познакомился с землеописанием, астрономией и началами математики. Теперь предстояло изучить историю Тевтонского ордена, и здесь он нашел себе наставника, знающего и вдохновенного,- старшего брата Вильгельма, магистра ордена в Германии.
      Каждое утро Вильгельм появлялся в небольшой круглой комнате, где у их отца - маркграфа Фридриха - размещалась небольшая библиотека.
      Маркграф не был любителем чтения и не понимал, как можно проводить дорогое и в общем-то быстротекущее время за таким пустяковым занятием, как перелистывание бесконечных пыльных страниц, пахнущих мышиным пометом. То ли дело бродить по лесу с арбалетом, выслеживая кабана, оленя или медведя! А уж если и сидеть за столом, то не в библиотеке, а в столовой зале, в окружении бравых краснорожих егерей, выходивших на медведя с рогатиной один на один!
      В юности и Альбрехт любил побродить по лесам, да и сейчас не прочь был бы разок-другой сопровождать отца на охоте, но множество предстоящих вскоре сложных и разнообразных дел засадило его за книги. Изучение истории ордена не превратилось для юноши в приятное занятие, но он сознавал, что это совершенно необходимо, и первую половину дня обязательно проводил в библиотеке.
      Вильгельм привез старые орденские хроники: "Рифмованную", "Гроссмейстерскую", "Ливонскую". Альбрехт читал их, и два чувства постоянно боролись в нем - гордость, что он станет главой такого прославленного ордена, и страх, что он не сможет руководить им так, как легендарные гроссмейстеры Герман фон Зальц, Винрих фон Кницроде, Конрад Валленрод, Генрих фон Плауэн - великие мужи и воины, никогда не склонявшие головы и все несчастья встречавшие с открытым забралом.
      И другое, не чувство даже, а неприятное и тревожное ощущение, не давало покоя Альбрехту. По свидетельству хроник, предшественники нынешних братьев-рыцарей триста лет занимались одним и тем же - они убивали, убивали и убивали. Убивали пруссов, литовцев, поляков, русских. А ведь ему предстояло жить в городе, построенном пруссами на земле пруссов.
      Мать Альбрехта и все ее братья и сестры - его родные дядья и тетки были поляками. Его деды и прадеды, родной дядя были повелителями Литвы, и в их жилах, а значит, и в нем самом течет кровь великого Литовского князя Ягайлы, давшего свое языческое имя династии Ягеллонов. Его тетка, королева Елена, жена покойного дяди Александра Казимировича - дочь русского короля Иоганна.
      Альбрехту предстояло совершить нелегкое дело - найти правильный путь для ордена, отстоять его от посягательств и происков многочисленных врагов, твердо удерживая в руках белое знамя с черным крестом.
      Чтение довольно быстро утомляло Альбрехта. Он - сильный, молодой, широкоплечий,- по три дня без устали гонявшийся по лесам за кабанами и оленями, буквально изнемогал после трех часов перелистывания старых книг.
      Эти книги только в самом начале что-то давали ему, но потом он очень скоро запутался в бесконечном перечислении имен погибших героев, убитых врагов, взятых замков. Враг всякий раз был силен, коварен и труслив; рыцари - храбры, благородны и малочисленны, но почти всегда - герои, побеждающие в любых ситуациях.
      Оставшись один, Альбрехт думал: "Как же так получалось, что доблестные немецкие рыцари, победно воевавшие триста лет против всех своих врагов и всего дважды проигравшие войну, вдруг оказались без земли, без войска и без денег? Или хроники скрывают это, или то, что в них написано,- сплошное вранье?"
      Проснувшись, Альбрехт с неохотой брел в библиотеку, читал, думал. Сомнения не проходили, они становились глубже и докучали ему все назойливее. И однажды наступило утро, когда Альбрехт не пошел в библиотеку.
      Он выбежал из замка в теплых сапогах, в кожаной охотничьей куртке, с коротким мечом на бедре и легким арбалетом в руках. Два егеря сдерживали дюжину рвущихся с поводков повизгивающих от нетерпения гончих. Конюхи вывели под уздцы оседланных коней.
      Альбрехт легко опустился в седло и повелительно махнул рукой, приказывая трогаться с места, однако слуги оставались недвижимы. Альбрехт обернулся. На крыльце, закутавшись в плащ, стоял старый маркграф - его отец. Маркграф тоже поднял руку, но его жест; означал обратное: "Стойте!"
      Альбрехт спрыгнул на снег и торопливо взбежал по ступенькам.
      - Может быть, ты возьмешь меня с собой? - спросил отец.
      - Ты не очень-то любишь зимнюю охоту, отец,- ответил Альбрехт, не понимая, с чего это вдруг старик надумал увязаться за ним в лес.
      - А я даже не возьму с собой арбалета. Хотелось бы просто посидеть с тобой у костра. Подышать дымом и вспомнить, как пахнет снег в конце февраля.
      Альбрехт, все еще недоумевая, послушно склонил голову:
      - Я буду рад, отец.- И крикнул: - Коня его светлости!
      Ручьи покрылись хрустальными пластинами старого серебра - темного по краям, серого к середине. Шурша, оседал голубоватый снег. Солнце било в глаза, и каждый его луч казался тонкой распрямившейся радугой.
      Кони, застоявшиеся в конюшне, легкой рысью мчались к черному лесу. Собаки, предвкушая радость погони и вкус крови, бежали рядом с конями, ровно дыша, чуть высунув острые красные языки.
      Егеря сидели в седлах подбоченясь, радуясь солнцу, снегу и испытывая почти то же, что и гончие, которых они вели на поводьях, еще не спуская, но уже и не сдерживая их легкого звериного бега,
      Альбрехт и старый маркграф ехали чуть поотстав. То один, то другой из егерей оглядывался на них и тут же снова переводил взгляд вперед.
      Сначала отец и сын ехали молча. Альбрехт изредка быстро пробегал глазами по лицу отца, пытаясь проникнуть в его мысли. Старик, казалось, спал с открытыми глазами, лицо маркграфа было неподвижным, и ничто не выдавало ни его чувств, ни настроения.
      Снег, солнце, запах сосновых лесов, путаные петли заячьих следов, четкие строчки лисьих дорожек вывели его из задумчивости, он вдруг встрепенулся и увидел все это глазами своих бравых егерей, бездумно мчавшихся впереди.
      - Хорошо, сын,- улыбнувшись, тихо проговорил старик.- Видит Бог, хорошо!
      Альбрехт ответил ему улыбкой, и оба почувствовали, что не напрасно отправились на охоту вместе, что им и в самом деле легко, весело и славно вдвоем.
      - Во всяком случае, отец, намного лучше, чем в библиотеке,- ответил юноша.- А то я уже изнемог от чтения разных историй.
      Отец бросил взгляд на Альбрехта и подъехал так близко, что коленом своим коснулся колена сына.
      - Признаться, я всегда не понимал людей, которые всякий раз, когда что-нибудь хотели узнать, лезли в книги. В молодости, нет, даже в детстве, твой дед заставлял меня читать, но все эти россказни про чудесные явления, голоса, привидения нравились мне лет до десяти. Потом я выбросил этот мусор из головы, быстро сообразив, что почти все книги пишут попы. Одни для себя, а другие для своих прихожан. Рыцарю они не нужны. Ни в одной из них я не нашел ничего полезного. Разве прочитаешь в какой-нибудь книге, как победить врага, откуда достать денег, чего избегать и чему идти навстречу?
      - Такие книги есть, отец. Это сочинения астрологов. Я видел их. И про все это там говорится. Маркграф Фридрих засмеялся:
      - Эх, вы, молодо-зелено! В наше время астролога можно было чаще увидеть на костре, чем во дворце. А теперь, по вашей новой моде, развелось их видимо-невидимо. Что толку? Разве может хоть один из них сказать что-нибудь дельное? Я, во всяком случае, ни разу не слышал.
      Альбрехт и сам думал так же.
      - Знаю, отец, что ты больше всего веришь собственному разуму...
      - И разуму неглупых советников... Разговор этот я завел не случайно. Ты скоро уедешь в дальние края, и тебе с самого начала нужно будет окружить себя умными и преданными людьми. Придется научиться и самому быстро разбираться в них. Самое главное - знать, чего ты хочешь и куда идешь. Один умный человек как-то сказал мне: "Правитель государства, не знающий, куда свое государство ведет, подобен кораблю без кормчего - его несет туда, куда дуют ветры, и он в конце концов может оказаться в любой гавани, но чаще всего садится на мель или тонет, налетев на скалы".
      И Альбрехт вдруг почувствовал, что именно сейчас ему нужно рассказать отцу о своих тревогах и сомнениях. Он начал говорить, торопливо, сбивчиво, обо всем, что приходило в голову перед сном, на прогулках, в библиотеке.
      Старый маркграф слушал внимательно, не перебивая и не переспрашивая.
      - Ну что ж, сынок,- выслушав Альбрехта, проговорил он,- тебе предстоит стать государем. Немецким государем, в завоеванной немцами земле, окруженной почти со всех сторон врагами. То, что новое государство называется Тевтонский орден, а не Тевтонское королевство или Тевтонское герцогство, ровным счетом ничего не значит. В твоем государстве, как и во всяком другом, есть рыцари, попы, мужики, торговцы, бюргеры - и тебе надо управлять всем этим, как и мне, как и твоему дяде Сигизмунду и другому дяде - Владиславу. Однако помни, родственники хороши, пока не мешают, но как только ваши интересы сталкиваются, родственники превращаются в таких же врагов, как и прочие смертные, а часто и намного хуже. Ты должен рассчитывать на свои силы и силы твоих настоящих друзей - курфюрстов империи, дворян империи, на силы нашего маркграфства. Народы, расселившиеся вокруг твоих новых владений, ненавидят орден, а почему - ты и сам знаешь. Может быть, это единственный вопрос, на который ответили твои хроники. Слишком много крови, пролитой орденом, разделяет его с соседями, а это не скоро забывается, Альбрехт. И если когда-нибудь соседи начнут признаваться тебе в любви и дружбе - не верь им. Они либо захотят использовать тебя в своих целях, либо, признав твою силу, начнут заискивать перед тобой. И потому прежде всего ты должен стать сильным, Альбрехт. Тогда будет безразлично - любят они тебя или ненавидят. Пусть ненавидят. Лишь бы боялись.
      Фридрих помолчал немного. Затем добавил:
      - Наше Бранденбургское маркграфство тоже появилось на свет не на пустом месте. Пятьсот лет назад на этих землях жили другие люди - те же славяне. Мы, немцы, выгнали их отсюда. И с тех пор живем здесь. И будем жить, пока сила будет на нашей стороне. Появится кто-нибудь сильнее нас, тогда он выгонит нас отсюда и будет владеть всем, чем владеем сейчас мы. Поэтому, сын мой, выбрось из головы все, что не способствует укреплению ордена - немецкого государства в Пруссии. И постоянно мысли о том, что поможет стать твоему государству сильным и заставит всех вокруг признать тебя равным им, а еще лучше - первым среди них...
      Пронзительный собачий лай прервал Фридриха. Кони, задергав головами, ускорили бег. Гончие, сорвавшись с поводьев, тесной стаей летели над снежной целиной, настигая обезумевшего от страха зайца.
      Сын и отец одновременно дали коням шпоры и, пригнувшись к гривам, помчались вперед.
      Старый маркграф на полном скаку поднял руку и прокричал:
      - Будь гончей, Альбрехт! И никогда не становись зайцем!
      ***
      Охота сразу же задалась, и через три часа охотники собрались у костра, набросав на снег еловые ветки. Разгоряченные погоней люди весело переговаривались, много и бездумно смеялись.
      Старый маркграф, казалось, был доволен больше других. Он сидел рядом с сыном и продолжал обыгрывать высказанную перед охотой фразу о зайце и гончих.
      - Вот она, жизнь, Альбрехт,- говорил отец, глядя на брошенные в снег пушистые окровавленные комочки затравленных собаками зайцев.- Вот она, жизнь,- повторил Фридрих и указал на улегшихся рядом псов: - Гончие сделали свое дело и ждут подачки от егерей. Они живы и завтра затравят еще десяток зайцев. Но попадись им кабан, многие из них подыхали бы сейчас в лесу.
      Альбрехт думал, глядя на закипающую в пламени смолу еловых поленьев: "Невелика твоя премудрость, отец. Стоило жить так долго, чтобы поведать сейчас все это с видом пророка. То, что ты говорил мне до охоты, было куда интереснее. Над тем, каким должен быть немецкий государь, ты, наверное, думал не один год".
      Между тем егеря зажарили полдюжины зайцев, слуги разлили вино. За трапезой разговоры смолкли.
      Обратно ехали медленно. Утреннюю радость как рукой сняло. Егеря сыто дремали в седлах; в замке всех ожидала не радость легкой и удачной охоты, не веселая мужская компания у костра за чарой вина, а тусклые каждодневные заботы, будничные хлопоты, домашнее прозябание.
      Когда охотники подъезжали к замку, их нагнал гонец. По всему было видно, что позади у него - неблизкая дорога.
      Курьер обогнал егерей и слуг и, осадив коня, медленно поехал рядом со старым маркграфом, сразу же признав в нем влиятельного сеньора, старшего среди прочих в этой кавалькаде.
      Сняв шляпу, гонец спросил, чуть склонившись с седла вбок:
      - Не ваша ли милость светлейший маркграф Бранденбургский?
      - Это я, молодец.
      - Письмо вашей светлости от графа Вильгельма фон Изенбурга.- Посланец достал из сумки большой конверт с пятью красными печатями наперекрест, с поклоном подал его маркграфу.
      Фридрих, не распечатывая конверта, передал его ехавшему рядом сыну.
      - Граф извещает, что будет у нас через три-четыре дня,- проговорил Альбрехт, быстро пробежав глазами послание.
      - Что я должен передать моему господину?
      - Мы ждем его милость и будем рады встрече с ним,- сказал старый маркграф.
      ***
      Штатгальтер направлялся в Бранденбург инкогнито. Он не хотел, чтобы вокруг его поездки к будущему гроссмейстеру возникли ненужные ордену кривотолки. Он ехал к Альбрехту как советчик и друг - ведь он сам отказался от звания великого магистра, единогласно предложенного ему капитулом.
      Кроме того, Изенбург прекрасно понимал, что сегодня, когда Альбрехт еще не гроссмейстер, с ним легче будет установить нужные отношения, чем после того, как акт избрания уже произойдет. И лучше будет, решил Изенбург, познакомиться с Альбрехтом в доме его отца, чем в Кенигсберге, куда он прибудет новоявленным хозяином - первой персоной ордена и капитула.
      Старый маркграф и его сыновья решили устроить штатгальтеру поистине королевскую встречу, но не для Изенбурга, о котором было известно, что он не пьет вина и избегает шумных сборищ, а для того, чтобы показать могущество и богатство дома Гогенцоллернов.
      ***
      Великие празднества, задуманные на неделю, угасли, не успев разгореться. Радость встречи погасил Изенбург в первый же вечер. Он не притронулся ни к еде, ни к вину. Он сидел молча, насупившись, односложно отвечая на вопросы маркграфа и его сыновей. Когда Альбрехт попытался угостить штатгальтера особо изысканным деликатесом - куропаткой, зажаренной в фазане и поданной к столу в винном соусе, Изенбург, угрюмо взглянув на Альбрехта, проговорил сухо и неприязненно:
      - Неужели вы думаете, что я ехал сюда для того, чтобы усладиться яствами? Дела наши не столь хороши, чтобы мы, забыв о долге, утешали плоть вином и сладостями. В сердце моем, Альбрехт, нет радости, и потому нет для меня праздника среди беззаботных и веселых.
      - Мы не хотели обидеть вас, штатгальтер,- с досадой и недоумением произнес Альбрехт.- Мы встречали графа Вильгельма фон Изенбург унд Гренцау с подобающими его титулу гостеприимством и почестями.
      - Граф Изенбург умер двадцать лет назад, когда в ордене появился брат Вильгельм. А орденскому брату не нужны пиры и бесовские игрища,- сказал штатгальтер громко.
      "Да, брат Вильгельм,- подумал Альбрехт,- ты и в самом деле монах. Неужели и мне придется стать таким, вступив в орден? Нет, ни за что на свете!"
      Старый маркграф, сидевший по другую сторону Изенбурга, ввернул ехидно:
      - И многие орденские братья живут так же, как и их штатгальтер?
      - Все, кто думает о спасении души и не просто прячется от мирских соблазнов, а истово служит ордену и Святой Деве.
      - Но ведь даже Христос пил вино в Гефсиманском саду, когда уже знал, что ему предопределена смерть,- не унимался Фридрих.
      - Я потому и не пью, что нам смерть еще не предопределена,отпарировал Изенбург.- Предпочитаю пить на поминках врагов, а не на собственной тризне.
      - Так выпьем за погибель наших врагов! - воскликнул старый маркграф.Лучшего тоста я не предлагал ни разу в жизни!
      Рот Изенбурга перекосила ироническая усмешка:
      - Боюсь, маркграф, от этого им не подохнуть. Чем больше мы пьем и, напрасно теряя время, откладываем наше дело, тем больше они радуются. Не бочками застольного вина, а на поле брани творятся победы, маркграф.- И он с подчеркнутой решительностью, отодвинув стоящий перед ним кубок, встал: Я не силен плотью, маркграф. Рыцарские утехи - турниры, охоты и попойки не для меня. Я устал от долгой дороги, хочу спать, а перед сном еще предстоит долгая вечерняя молитва.
      Низко поклонившись, Изенбург вышел из-за стола. Следом серыми тенями проплыли приехавшие с ним рыцари: Георг фон Писбек и Иоганн фон Рехенберг.
      - Я тоже, пожалуй, пойду, отец,- смущенно проговорил Вильгельм и нерешительно добавил: - Может быть, и Альбрехту лучше бы не оставаться здесь?
      - Черт вас всех побери! - заорал старый маркграф.- Собрали поповскую братию и показываете скоморошечье представление! Небось взаперти хлещете вино в обнимку с бабами, а тут решили покрасоваться!
      Вильгельм - красный от неловкости - все же выбрался из-за стола и почти бегом кинулся к дверям.
      Альбрехт, улыбнувшись, сказал примирительно:
      - Я с тобой, отец. Пока еще я не монах. Да и в ордене мне предстоит быть прежде всего не гроссмейстером, а бранденбургским маркграфом.
      Старик прослезился.
      - Ты молодчина, Альбрехт! Ты настоящий Гогенцоллерн! Я пью за тебя. Эй! - закричал он, как во время былых сражений, набрав полную грудь воздуху и закинув голову.- За здоровье моего сына Альбрехта Гогенцоллерна! - И, высоко подняв над головой кубок, снова прокричал с упоением: - И пусть они сдохнут!
      Гости - шумные, краснорожие, пьяные - восприняли тост маркграфа как боевой клич: пейте, господа, пейте! И все за столом завертелось бесовской каруселью.
      ***
      И все же на второй день с утра гости маркграфа - окрестные помещики стали разъезжаться по домам.
      Альбрехт проснулся поздно, с тяжелой головой и в дурном настроении. Конец вчерашнего застолья он помнил плохо. Перед глазами мелькали заискивающие взгляды бранденбургских баронов, мелких помещиков; пунцовые щеки неотесанных деревенских дур - бесчисленных Маргарит и Анхен, засидевшихся в девках по окрестным утонувшим в снегу мызам и фольваркам.
      Альбрехт встал, не одеваясь, босиком прошлепал к окну и рванул на себя железную раму. Ледяной воздух приятно освежил лицо, бодряще растекся под длинной ночной рубашкой. Альбрехт шагнул под вливающуюся в комнату холодную струю и выглянул во двор.
      Не меньше дюжины возков и открытых саней закладывали замковые конюхи и слуги гостей, готовясь в дорогу. В стороне, хоронясь от людей, приблудные псы, рыча, грызли выброшенные поварами под стены кости. Двор был замусорен сеном, конским навозом, усыпан обрывками разноцветных лент и пестрых украшений.
      "Вот и все, что осталось от праздника",- подумал Альбрехт, и жизнь показалась ему пустой и безрадостной.
      В дверь постучали. Альбрехт, быстро юркнув под одеяло, крикнул:
      - Войди!
      Через порог шагнул Изенбург. С шумом втянул воздух, брезгливо сморщился и, подойдя к окну, закрыл раму.
      - Вот и все, что осталось от праздника,- проговорил вошедший ворчливо.- Перегар, головная боль, тяжесть на душе.
      И оттого, что штатгальтер будто подслушал его мысли или, подглядывая за ним, увидел нечто постыдное, Альбрехт разозлился.
      - Я оденусь,- произнес он сердито. Изенбург, повернувшись к Альбрехту спиной, уставился в окно.
      - Немногое остается от праздников - навоз, мусор и приблудные псы,добавил непрошеный визитер, и Альбрехт ожесточился еще более, как всякий самовлюбленный человек, услышавший высказанную в глаза неприятную правду.
      - Ваша милость поднялась так рано, чтобы сказать мне это?
      - Я встал не раньше обычного - в шесть часов .. утра. Сейчас уже девять,- ответил Изенбург ровным монотонным голосом, не обращая внимания на резкость вопроса.- А пришел для того, чтобы начать дело, ради которого ехал сюда.
      - Что ж, извольте,- сердито пробормотал Альбрехт.
      - Я хочу рассказать вам, как на самом деле обстоят наши дела. Вы, наверное, уже прочли "Старую гроссмейстерскую хронику" и знаете о событиях давно минувших дней?
      Альбрехт молча кивнул.
      - Я же расскажу вам о событиях недавних и тех, которые происходят сейчас. Начну, пожалуй, с того, что пять лет назад в Риме был польский епископ из Плоцка Эразм Циолек. Он добивался от папы Юлия бреве о принесении гроссмейстером присяги полякам или о переводе ордена в Германию, если гроссмейстер откажется. В конце концов папа потребовал от нас принести присягу королю Александру.
      - И гроссмейстер выполнил этот наказ?
      - Пока нет,- лукаво прищурился штатгальтер,- тем более что папа в прошлом году отменил свое решение и запретил нам присягать Польше.
      - Как же обстоят дела сегодня?
      - Три месяца назад император направил Вита Фюрста и Яна Кухмистера к королю Сигизмунду. Они договорились, что в июле этого года вопрос об ордене будет решен на конгрессе в Познани.
      -Кем?
      - Папой, императором, королем Польши и гроссмейстером ордена.
      - Я понимаю это по-другому,- возразил Альбрехт,- решать будут гроссмейстер, папа и император, а Сигизмунд примет то, что ему скажут.
      Изенбург иронически скривился:
      - Может быть, через несколько лет новый гроссмейстер ордена сможет диктовать свою волю польскому королю, но ни нынешний гроссмейстер, ни нынешний штатгальтер сделать этого не могут. И как это ни прискорбно, но решать на этом конгрессе будет, кажется, как раз Сигизмунд.
      Вечером Изенбург заперся в отведенной ему комнате со Шляйницом. Печально вздохнув, проговорил с грустью:
      - Сдается мне, Христофор, что не такой гроссмейстер нужен ордену в наши дни.
      - Что так, Вильгельм?
      - Молод, наивен, упрям, обидчив.
      - Ни одно из этих качеств не значится в перечне семи смертных грехов, Вильгельм.
      - Надо смотреть дальше, Христофор. Чует мое сердце, приведет этот индюк орден к погибели.
      - Что же ты предлагаешь?
      - Как и прежде, делать наше дело, несмотря ни на что. Пока возможно, стараться поменьше обращать внимания на господина Гогенцоллерна. Он, видишь ли, верит, что конгресс в Познани переменит течение событий в нашу пользу. Наивный юнец! Был ли в истории хоть один конгресс, который пошел бы на пользу слабому? Я предвижу провал познаньского сборища. И потому, Христофор, этой осенью ты поедешь в Москву и сделаешь все, чтобы русские снова начали войну с Сигизмундом.
      Глава вторая
      "Затравим углежога!"
      Михаил Львович ехал в Боровск - невеликий городок, пожалованный ему государем в кормление более двух лет назад. Ехал в кожаном немецком возке со слюдяными оконцами. Да не торжественно, как езживал прежде - с гайдуками на запятках, с форейторами впереди, с дюжиной верхоконных холопов, с обозом в полдюжины телег: забившись в угол, ехал сам-один с казаком своим Николкой, в простоте, без затей и без куража.
      Искоса взглядывал на мокрые деревья, на серое небо. Покашливал да покряхтывал, когда рыдван то кренился, касаясь подножкой дороги, то вновь выпрямлялся - ни дать ни взять суденышко на море в дурную погоду.
      Вздыхая, вспоминал минувшее: отшумели царские пиры, канули в Лету, оставив горький привкус на губах, а паче того - на сердце. Неделю пировал государь, а рядом с собой дозволил сидеть только первый день. В остальные же шесть дней допустил лишь за один с собою стол, однако ж меж ним и Глинским сидело по пять, а то и по семь человек, и Михаил Львович иной раз почти в голос кричал государю речи важные, но тот говорил с ближними к нему людьми, а Глинского не слушал.
      И приходилось Михаилу Львовичу переговариваться с боярами, что сидели слева и справа, но те, опасливо покашиваясь на государя, даже кивнуть боялись, все следили, как он ныне - милостлив ли? А если и говорили, то будто бы невпопад, просто-напросто суесловя и на все про все отвечая: "Знамо дело - в иных землях и многое прочее по-иному, а цесарцы, они цесарцы и есть. Да и сам, Михаила Львович, посуди: как им таковыми не быть, когда они - немцы?"
      Михаил Львович сникал, сидел молча, с тоской вспоминая застолья при дворах европейских потентатов, где живость речи почиталась едва не первейшей добродетелью придворного и одним из основных качеств куртуазии. И хорошо было, коли гость был остроумен, весел, учтив, еще же лучше, если таковыми свойствами отличался хозяин.
      А здесь и гости сидели молча, испуганно и настороженно косясь на хозяина - великого князя Василия Ивановича, и хозяин восседал этаким золоченым истуканом, почти не произнося ни слова, пошевеливал бровями да перстами. Выученные слуги, ловя на лету малую тень государева соизволения, делали все так, как тог