Новый император Александр II на следующий день после смерти своего отца, выступая 19 февраля 1855 года в Государственном совете, заявил: «Покойный родитель в последние часы жизни сказал мне: „Сдаю тебе мою команду, но, к сожалению, не в том порядке, как желал, оставляю тебе много трудов и забот“. На первых порах эти многие „труды и заботы“ оказались для Александра непосильными. А. Ф. Тютчева, внимательно наблюдавшая за царской четой, менее чем через год, в январе 1856 года, записала:
      «Император – лучший из людей. Он был бы прекрасным государем в хорошо организованной стране и в мирное время, там, где приходилось бы только охранять, но ему недостает темперамента преобразователя. У императрицы тоже нет инициативы... Они слишком добры, слишком чисты, чтобы понимать людей и властвовать над ними. В них нет той мощи, того порыва, которые овладевают событиями и направляют их по своей воле; им недостает струнки увлечения... Сам того не ведая, он вовлечен в борьбу с могучими силами и страшными стихиями, которых он не понимает».
      А русское общество (по крайней мере, просыпавшаяся российская интеллигенция), понимало, что дела в стране обстоят довольно грустно. Горько было видеть, что оставил после себя «Незабвенный» – император Николай I. И вот под названием «Грустное» в списках появилось стихотворение неизвестного автора, имевшее подзаголовок: «На восшествие Александра II на престол»:
 
Грустно матушке России,
Грустно юному царю.
Царь покойный гнуть лишь выи
Дворню выучил свою.
Грустно! – думаю я часто
Про отечество отцов:
Незабвенный лет ведь на сто
Под себя, – ведь это каста, —
Заготовил молодцов.
 
      В тот же день, 19 февраля, в соборе Зимнего дворца министр юстиции граф В. Н. Панин зачитал «Манифест» о воцарении, а духовник царя и царицы протопресвитер В. Б. Бажанов привел всех присутствующих сановников к присяге. Каждый из них приложился к Евангелию и кресту и подписал присяжный лист.
      Все высшие сановники империи остались на своих местах. Перемены произошли только в армии и на флоте. Из-за отставки А. С. Меншикова, который был и командующим армией в Крыму, и военно-морским министром, в Крым был назначен князь М. Д. Горчаков, а главным начальником флота и руководителем морского ведомства стал брат императора – великий князь Константин Николаевич.
      В это же самое время канцлер князь А. М. Горчаков вот уже третий месяц находился на переговорах в Вене, где шла речь об условиях будущего мира. Но пока тянулись совершенно бесплодные прения, союзники активизировали действия в Крыму и 28 марта 1855 года начали самую ожесточенную бомбардировку Севастополя, продолжавшуюся 9 суток. Горчаков покинул Вену, и война в Крыму ожесточилась еще более. 26 мая союзники овладели Волынским и Селенгинским редутами и Камчатским люнетом, после чего артиллерийский огонь союзников стал убийственным: Нахимов был убит, Тотлебен тяжело ранен. Ежедневно потери составляли до 300 человек.
      Горчаков под сильнейшим давлением царя вынужден был решиться на контрнаступление и 4 августа начал атаку на Черной речке, хотя и сам он, и все генералы были убеждены в неудаче. Так и случилось: атака была отбита, и русские, потеряв около 10 000 человек, отошли на исходные позиции. На следующий день союзники еще более усилили огонь по городу, сделав его практически непрерывным, в результате чего ежедневные потери стали превышать 1000 человек, а в конце августа – около 3000. После генерального штурма союзников 28 августа русские оставили южную сторону Севастополя, взорвав пороховые погреба и затопив последние корабли. Героическая оборона, продолжавшаяся 349 дней и стоившая России более 100 000 жизней, закончилась. Но Александр решил бороться дальше.
      В сентябре 1855 года вместе со всеми своими братьями он посетил Крым и Николаев, демонстрируя решимость стоять до конца. Он объехал позиции, вникая во все детали истинного положения войск, приказал готовить город и порт Николаев к обороне и распорядился наградить всех участников обороны Севастополя серебряной медалью на георгиевской ленте «За защиту Севастополя».

      После нескольких попыток прозондировать возможность заключения мира без выплаты Россией контрибуции и территориальных уступок Александр 20 декабря 1855 года собрал совещание ближайших своих сановников: Нессельроде, военного министра Долгорукова, Киселева, Орлова, Воронцова, статс-секретаря графа Блудова и великого князя Константина Николаевича, чтобы принять решение, на каких условиях и каким образом должен быть заключен мир. П. Д. Киселев, начавший прения, заявил, что перспектив победить союзников у России нет, а дальнейшие кампании только ухудшат положение. Большинство высказалось так же.
      3 января 1856 года состоялось второе совещание, оказавшееся еще более единодушным, и Александр согласился на мирные переговоры. Они начались в Париже 13 февраля и продолжались до 18 марта. Россия возвратила Карс, а союзники – Севастополь. Черное море объявлялось нейтральным, все державы дали обязательство не вмешиваться в дела Турции, – такими были главные итоги Парижского мирного договора.
      Стабилизировав внешнеполитическое положение страны, Александр тотчас же приступил к приведению в устойчивое состояние и дел внутриполитических. Сразу же после подписания мирного договора произошли серьезные перемены в правительстве. Был отставлен председатель Государственного совета и Комитета министров князь А. И. Чернышев, передавший свои посты графу А. Ф. Орлову, возглавлявшему русскую делегацию на конгрессе в Париже. На его место – шефа жандармов и начальника Третьего отделения – был назначен бывший военный министр князь В. А. Долгоруков, которого заменил Н. О. Сухозанет. Министром внутренних дел стал С. С. Ланской, а место Клейнмихеля занял К. В. Чевкин. Сменен был и «вечный канцлер» К. В. Нессельроде. Его преемником стал князь А. М. Горчаков. Были произведены замены и на других важнейших постах империи: наместником в Польше вместо умершего в январе 1856 года И. Ф. Паскевича стал князь М. Д. Горчаков, а наместником на Кавказе – фельдмаршал князь А. И. Барятинский, сменивший ушедшего в отставку Н. Н. Муравьева. Новыми для нас людьми являются здесь Ланской, Сухозанет и Чевкин.
      Сергей Степанович Ланской, 68-ми лет, начавший служить еще при Павле, сделал свою карьеру прежде всего из-за родственных связей: его отец был членом Государственного совета и гофмаршалом двора, дядя (с 1823 по 1828 год) – министром внутренних дел, а его тетка была матерью всесильного военного министра А. И. Чернышева. Помогла карьере и выгодная женитьба на княжне Варваре Ивановне Одоевской единственной наследнице многочисленных богатых поместий с 8000 крепостных.
      Получив хорошее домашнее образование, Ланской уже в 13 лет начал служить переводчиком в Коллегии иностранных дел, а потом – в разных департаментах, комиссиях и министерствах, в столицах и провинциях, более всего проявляя постоянство не в службе, а в своих масонских пристрастиях, где он добился высокой степени «мастера стула». Он был и членом декабристского «Союза благоденствия», но, почуяв недоброе, вышел из него задолго до 14 декабря 1825 года. Прослужив еще в добром десятке комитетов и получив несколько орденов, он стал членом Государственного совета, а по случаю 50-летнего юбилея службы был произведен в действительные тайные советники – «высшую гражданскую степень в парнике дураков, именуемом Табелью о рангах», как выразился об этом «князь-республиканец» П. В. Долгоруков. Годом раньше Ланской был назначен и членом Государственного совета, занимая одновременно и должность товарища министра внутренних дел, которым был Д. Г. Бибиков. Исполняя его обязанности, пока тот 4 месяца лечился за границей, Ланской так понравился А. Ф. Орлову и Л. В. Дубельту, что те сделали все возможное, чтобы 68-летний Сергей Степанович стал министром. Однако Николай, слишком хорошо знавший его, на это не пошел, и только через полгода после того, как на троне оказался Александр II, Ланской достиг желаемого поста. И с ним тотчас же произошла метаморфоза: он неожиданно превратился в энергичного, четкого, мыслящего государственного человека, став одним из активнейших деятелей реформы по освобождению крестьян от крепостной зависимости.
      Николаю Онуфриевичу Сухозанету 17 апреля 1856 года – в день вступления в должность военного министра – было 62 года. Он служил в армии уже полвека и был одним из немногих оставшихся в строю ветеранов войны 1812–1814 годов. Сухозанет участвовал в войнах с Турцией и Польшей и, казалось бы, не мог не быть типичнейшим продуктом военной среды. Однако же на деле все обстояло иначе. На посту военного министра он пробыл до 9 ноября 1861 года, уступив его потом Д. А. Милютину. За 5 лет руководства министерством он сделал много полезного благодаря тому, что подобрал хороших помощников, хотя сам, по мнению многих, был не очень-то хорошо образован. По инициативе Сухозанета были окончательно упразднены военные поселения, и уже 21 сентября 1856 года (через 5 месяцев после назначения его министром) все военные поселенцы стали простыми хлебопашцами в Министерстве уделов. 378 000 кантонистов были обращены в свободное податное сословие, в то время как прежде они от рождения не могли заниматься ничем другим, как пожизненной солдатчиной. Был сокращен срок солдатской службы с 25 до 15 лет, запрещено отдавать в солдаты как наказание за совершенные преступления, а также проведена серьезная реорганизация структуры вооруженных сил и управления ими.
      Константин Владимирович Чевкин тоже не был инородным телом в новом правительстве. Он носил звание генерал-адъютанта, с 1834 по 1845 год был начальником штаба Горного корпуса, а затем 10 лет пребывал в звании сенатора. С 1855 года он стал главноуправляющим путями сообщения и публичными зданиями, заменив одиозного П. А. Клейнмихеля. По единодушному мнению, Чевкин обладал характером сильным, но часто вздорным, и, по высказыванию публициста и историка П. В. Долгорукова, «избежать ссоры с Чевкиным столь же легко, как и отыскать квадратуру круга». Недаром Константина Владимировича прозвали «ежом в генеральских погонах». Вместе с тем тот же В. П. Долгоруков дал Чевкину и такую характеристику: «Человек, обладающий обширными познаниями, одаренный умом замечательным, способностями несомненными, трудолюбием редким». Он усердно и искренне служил делу уничтожения крепостного права, но систему в целом считал неприкосновенной и потому всегда занимал охранительно-ретроградные позиции в борьбе и с радикалами, и с националистами – патриотами Польши, Финляндии и других регионов империи.

      Летом 1856 года наступило время коронации. Впервые коронационный выезд осуществлялся по железной дороге, но не только это было новацией в предстоящих торжествах. После трех дней пребывания в Петровском дворце, расположенном у въезда в Москву, 17 августа Александр, вся его семья и блестящая свита въехали на Тверскую улицу, которую называли также «Царской» из-за традиционных торжественных въездов в Первопрестольную царствующих особ. Александр въехал в Москву под звон колоколов и грохот пушек, окруженный братьями и двумя старшими сыновьями – 13-летним Николаем и 11-летним Александром. Через неделю, начиная с 23 августа, в Москве 3 дня шли народные гуляния и угощение простого народа.
      В Успенском соборе 26 августа прошла коронация со строгим соблюдением всего «чина». Вел торжество 74-летний митрополит Филарет. Сначала все шло как нельзя лучше, как вдруг старик Горчаков, стоявший с «державой», лежавшей на круглой бархатной подушке, вдруг зашатался, потерял сознание и упал. Шарообразная «держава» со звоном покатилась по каменному полу. Присутствующие ахнули, почитав произошедшее верным признаком несчастья. Александр же не переменился в лице, а когда коронация кончилась, сказал Горчакову: «Не беда, что свалился. Главное, что стоял твердо на полях сражений». Так вспоминал этот эпизод Аркадий Столыпин (правнук Горчакова), передавая сохранившееся в их семье предание, впрочем, совершенно достоверное.
      По примеру прежних царствований после коронации были розданы чины, титулы и «многие милости». А. Ф. Орлов, председатель Государственного совета и Комитета министров, подписавший в Париже мир с союзниками, был возведен в княжеское достоинство. Князь М. С. Воронцов стал фельдмаршалом, четыре сановника – графами. Царь на 3 года отменил рекрутские наборы, простил недоимки, амнистировал или облегчил участь почти всем преступникам, в том числе декабристам и петрашевцам. Всем амнистированным было разрешено возвратиться вместе с семьями из ссылки и жить, где пожелают, кроме Петербурга и Москвы. Им возвращалось дворянство, а князьям, графам и баронам – их титулы, а также конфискованные по суду имения. Среди тех, кто вернулся из ссылки, был и Ф. М. Достоевский. Отдельным актом были отменены высокие пошлины на заграничные паспорта, введенные Николаем и препятствовавшие выезду за границу.
      Радость и надежды на лучшее будущее воскресли в сердцах многих людей, но более всего начинаниями нового императора были воодушевлены те, кто занимал крайне враждебные позиции по отношении к его отцу – Николаю.

      Чрезвычайно важными событиями начала царствования Александра II стали покорение Кавказа и окончательное присоединение к России устья Амура и бассейна реки Уссури. В местечке Айгунь на южном берегу Амура 16 мая 1858 года Н. Н. Муравьев подписал договор, по которому Китай признал левобережье Амура (от реки Аргунь до его устья) русской территорией. 14 ноября 1860 года в Пекине был подписан еще один договор, по которому к России переходила и территория по реке Уссури, ранее находившаяся в совместном русско-китайском владении. Благодаря этому Россия утвердила свое владычество на Тихом океане, закрепив за собой земли, на которых чуть раньше был построен военный пост Владивосток.
      В эти же годы решительный перелом произошел и на Кавказе, завоевание которого началось еще при Петре I и с перерывами продолжалось полтора века. Война завязалась здесь в 1817 году, когда генерал А. П. Ермолов начал окружать горные районы кордонами, прорубать просеки в лесах, сжигать непокорные аулы, а оставшихся в живых горцев выселять в долины под надзор русских гарнизонов. В 1827 году Ермолова сменил Паскевич, дополнивший эту тактику ка-рательными набегами на аулы, усилив также строительство укрепленных линий с опорными пунктами и крепостями. С середины 1830-х годов во главе свободолюбивых народов Чечни и Дагестана встал третий имам Шамиль – сын крестьянина, ученый богослов, человек выдающейся храбрости и красноречия, необычайно популярный в среде простых людей. Натиск его войск оказался настолько сильным, что царские войска перешли к обороне. Получив подкрепления из двух дивизий, новый главнокомандующий граф М. С. Воронцов начал поход на аул Дарго – резиденцию Шамиля. Взяв аул, он сжег его, но окончательной победы не добился: Шамиль ушел в горы и продолжил борьбу, которая достигла высочайшей степени ожесточения. В связи с этим следует вспомнить повесть «Хаджи-Мурат» Л. Н. Толстого, который в годы своей молодости (1851–1853) воевал на Кавказе и воспринимал все там происходящее, как и свойственно молодому человеку – возвышенно и романтично. Однако к концу жизни, будучи уже великим писателем и одним из выдающихся мыслителей своего времени, он по-новому взглянул на Кавказскую войну.
      Крымская война придала силы горцам, получившим к тому же поддержку турок, но с падением Карса и уходом турецкой Анатолийской армии преобладание русских вновь стало безусловным. После подписания Парижского мирного договора 1856 года Россия сосредоточила на Кавказе 200-тысячную армию. Вставший во главе ее князь А. И. Барятинский стал энергично сжимать кольцо блокады вокруг территорий, подвластных Шамилю. Барятинский и начальник его штаба, 40-летний генерал Д. А. Милютин (будущий военный министр, выдающийся военный теоретик и государственный деятель), разработали план последовательного продвижения от рубежа к рубежу, с прочным закреплением занятых территорий. Весной 1859 года кольцо русских войск сомкнулось возле чеченского села Ведено, где сосредоточились главные силы Шамиля. Горцы, попав в окружение, дрались отчаянно, но потерпели поражение. Шамиль с небольшим отрядом мюридов сумел бежать в дагестанский аул Гуниб. 25 августа он вынужден был сложить оружие и сдался в плен.
      Барятинский лично руководил взятием Гуниба и пленением Шамиля. Как только имам и его семья оказались у него в руках, князь тут же сообщил об этом императору и получил приказ отправить Шамиля и его близких на поселение в Калугу. Под большим конвоем, который по мере продвижения на север, все уменьшался, Шамиль вскоре оказался в Харькове. Здесь его и одного из его сыновей отделили от семьи и повезли в Чугуев, где в то время находился Александр II. При встрече император обнял и поцеловал Шамиля и назначил местом его пребывания Калугу. Побывав в Петербурге, Москве и Туле, Шамиль с двумя своими женами, двумя сыновьями и тремя дочерьми поселился в Калуге, но после того как по собственному желанию присягнул на верность России, переехал со всей семьей в Киев. Оттуда он совершил паломничество в Мекку и Медину для поклонения святым местам. Там он и умер в марте 1871 года, там и был похоронен.
      После пленения Шамиля, но еще задолго до окончания Кавказской войны Александр осенью 1861 года, прервав свой отдых в Ливадии, 11 сентября высадился в Тамани и, переночевав в Екатеринодаре, утром выехал в действующую армию. Он проехал по новым крепостям – от Дмитриевской до Майкопа, к 18 сентября в военном лагере принял делегацию от 60 непокорных племен, не желавших покидать свои аулы и переселяться в долины. Александр сказал, что дает им месяц на размышление, а если они не согласятся с русскими требованиями, то им останется одно – переселиться в Турцию.
      В Ливадию царь вернулся 29 сентября и вскоре выехал в Петербург.
      6 декабря 1862 года Барятинский из-за серьезной и продолжительной болезни вышел в отставку, а на его место был назначен великий князь Михаил Николаевич. 14 февраля 1863 года он приехал в Ставрополь и вступил в командование войсками Отдельной Кавказской армии и управление краем, продолжив войну с последними непокорными племенами шапсугов и убыхов, жившими в районе Туапсе и Сочи. 21 мая 1864 года пал последний оплот повстанцев – урочище Кбаада в верховьях реки Мзымта. Этот день стал официальной датой окончания Кавказских войн, хотя отдельные восстания периодиче-ски вспыхивали то в одном, то в другом районе Кавказа.

      Среди «многих трудов и забот», оставленных Николаем I своему сыну, был один из самых «проклятых» – вопрос о крепостном праве, которое было сродни и древневосточному рабству, и монгольскому игу. Попытка обсудить положение крестьян была предпринята Николаем I сразу после коронации. 6 декабря 1826 года под председательством князя В. П. Кочубея и при активном участии М. М. Сперанского начал работу первый «Секретный комитет», который должен был выработать проект реформы по освобождению крестьян. Многолетняя деятельность этого комитета ни к чему не привела, и в 1835 году был создан второй «Секретный комитет», в котором ведущие роли играли Сперанский, Е. Ф. Канкрин и П. Д. Киселев, но из-за появления новых людей деятельность комитета не стала более результативной. До 1848 года, пока не произошли революции в Европе, правительство еще несколько раз пыталось разрешать то одну, то другую частные проблемы освобождения крестьян, но эти попытки оставались тщетными.
      В январе 1857 года Александр II приказал создать последний «Секретный комитет» – «для обсуждения мер по устройству быта помещичьих крестьян», который уже в начале следующего года был преобразован в Главный комитет по крестьянскому делу и в этом качестве довел реформу до конца.

      В советское время существовала лишь одна точка зрения на роль царя в проведении реформы: он очень не хотел отмены крепостничества, но и не мог оставить все по-старому. Факты же свидетельствуют, что Александр играл исключительно важную роль в подготовке и проведении реформы. Главными проводниками и авторами ее были: сам Александр II, его брат – великий князь генерал-адмирал Константин, митрополит Филарет, профессор истории К. Д. Кавелин, предводитель тверского дворянства А. М. Унковский, генерал-адъютант Я. И. Ростовцев, видный публицист-славянофил Ю. Ф. Самарин, другой славянофил – прогрессивный помещик и предприниматель А. И. Кошелев, министр внутренних дел С. С. Ланской, его товарищ Н. А. Милютин и великая княгиня Елена Павловна – вдова дяди императора, великого князя Михаила Павловича, которая после смерти мужа с головой ушла в политику.
      30 марта 1856 года, находясь в Москве, император обратился к предводителю дворянства «первопрестольной» и уездным предводителям дворянства Московской губернии с речью, в которой сказал: «Слухи носятся, что я хочу дать свободу крестьянам; это несправедливо, и вы можете сказать это всем направо и налево; но чувство враждебное между крестьянами и их помещиками, к несчастью, существует, и от этого было уже несколько случаев неповиновения помещикам. Я убежден, что рано или поздно мы должны к этому прийти. Я думаю, что и вы одного мнения со мною, следовательно, гораздо лучше, чтобы это произошло сверху, нежели снизу».
      То, что Александр II произнес эти слова в Москве, едва ли было случайностью. Издавна Москва воспринималась передовыми русскими людьми как имперский центр крепостничества, в то время как за Петербургом прочно укрепилась репутация имперского центра бюрократии. «Чем ближе к Москве, тем сильнее рабство», – говорили декабристы. И в самом деле, Сибирь, Русский Север, казачьи области (Дон, Кубань, Урал, Астрахань и др.) были свободны от ярма крепостничества. И чем ближе та или иная область была расположена к Москве, тем численность крепостных в ней была выше, а крепостнические порядки – жестче.
      Увидев, что многие члены Главного комитета по крестьянскому делу всячески тормозят реформу, царь поставил во главе его неутомимого генерал-адмирала Константина Николаевича, и тот, проведя три бурных заседания – 14, 17 и 18 августа 1857 года, сдвинул дело с мертвой точки, убедив собравшихся в необходимости осторожного, но непрерывного движения вперед. А в конце октября в Петербург прибыл виленский генерал-губернатор В. И. Назимов с адресом от дворян Виленской, Ковенской и Гродненской губерний, в котором они просили позволения освободить своих крестьян. Это обращение дало возможность Александру обратить внимание помещиков других губерний на произошедшее и призвать их последовать примеру литовских и белорусских собратьев. Первыми откликнулись дворяне Санкт-Петербургской губернии, а вслед затем по всей России стали возникать губернские комиссии по подготовке освобождения крестьян.
      Осенью 1858 года, путешествуя по внутренним губерниям страны, Александр в каждой из них прежде всего знакомился с работой такой комиссии. В Твери, Костроме, Нижнем Новгороде, Владимире, Москве, Смоленске и Вильно царь разъяснял свою позицию, доказывал необходимость отмены крепостного права и настойчиво добивался поддержки, иногда высказывая резкое недовольство тем, что реформа тормозится. При этом император и его единомышленники опирались на прогрессивных либералов-интеллигентов, которые сочувствовали идее реформы, но подходили к вопросу о путях ее решения совершенно неоднозначно. Познакомьтесь с некоторыми суждениями этих людей.

      Константин Дмитриевич Кавелин (1818–1885) – русский историк и публицист; преподавал курс русской истории наследнику престола цесаревичу Александру Александровичу – будущему императору Александру III. Был одним из известнейших деятелей по подготовке реформы 1861 года по отмене крепостного права. Ниже приводятся фрагменты из его письма одному из выдающихся русских историков – профессору Московского университета Сергею Михайловичу Соловьеву (1820–1879), которое распространялось в списках между либерально настроенными интеллигентами России.
      «По некоторым отрывочным фактам судя, положение наше теперь самое страшное. Казна истощена совершенно. Если бы Вы знали сумму бумажек, пущенных в ход, Вы бы, не обинуясь, сказали, что больше выпускать их было бы совершенным безумием. O новых рекрутских наборах думать нечего не только потому, что людей нет (брали уже кривых и без девяти зубов – это факты), но потому, что нечем нести денежную рекрутскую повинность, которая сопровождает натуральную; войска наши в таком же ужасном положении; грабеж начальства и происходящий от того мор рекрут и солдат превосходит всякое вероятие. В Крымской армии дисциплины нет: наружная палочная исчезла, а внутренняя – где ее взять? Разве ее безумно не искореняли 40 лет?..
      Что касается до наших внутренних дел, сколько можно, конечно, судить по Петербургу, то вы решительно не можете себе представить, до какой степени общественное мнение выросло и переродилось. Как будто по мановению какого-то волшебного жезла все изменилось вокруг вас: вы живете в новом каком-то мире и не узнаете ничего и никого. Часто приходит не шутя в голову, что либо все вокруг вас безумцы или дети, или что вы все это видите во сне, или в бреду горячки и сумасшествия. Это не то, что подлецы из низости и расчетов стали вторить новому голосу нового владыки, чтоб получить новые аренды, звезды и всемилостивейшее благоволение. Нет! Это скорее похоже на то, как будто бы публика вдруг одумалась, очнулась и поняла, что она до сих пор делала какой-то неестественный вздор. И поверьте, все это делается не по давлению и камертону свыше, а как-то самопроизвольно, вследствие внутреннего какого-то непреодолимого толчка».

      В январе 1859 года Н. Г. Чернышевский опубликовал в журнале «Современник» статью «Политика», в которой писал: «Исторический прогресс совершается медленно и тяжело... Только если мы будем брать большие промежутки времени, лишь тогда заметим мы значительные изменения, значительную разницу... Она постоянно подготовлялась тем, что лучшие люди каждого поколения находили жизнь своего времени чрезвычайно тяжелою; мало-помалу хотя немногие из их желаний становились понятны обществу, и потом, когда-нибудь через много лет, при счастливом случае, общество полгода, год, много – три или четыре года работало над исполнением хотя некоторых из тех немногих желаний, которые проникли в него от лучших людей. Работа никогда не была успешна: на половине дела уже истощалось усердие, изнемогала сила общества, и снова практическая жизнь общества впадала в долгий застой, и по-прежнему лучшие люди, если переживали внушенную ими работу, видели свои желания далеко не осуществленными и по-прежнему должны были скорбеть о тяжести жизни. Но в короткий период благородного порыва многое было переделано...
      Конечно, переработка шла наскоро, не было времени думать об изяществе новых пристроек, которые оставались не отделаны начисто, некогда было заботиться о субтильных требованиях архитектурной гармонии новых частей с уцелевшими остатками, и период застоя принимал перестроенное здание со множеством мелких несообразностей и некрасивостей. Но этому ленивому времени был досуг внимательно всматриваться в каждую мелочь, и так как исправление не нравившихся ему мелочей не требовало особенных усилий, то понемногу они исправлялись, а пока изнеможенное общество занималось мелочами, лучшие люди говорили, что перестройка не докончена, доказывали, что старые части здания все больше и больше ветшают, доказывали необходимость вновь приняться за дело в широких размерах.
      Сначала их голос отвергался уставшим обществом как беспокойный крик, мешающий отдыху; потом, по восстановлении своих сил, общество начинало все больше и больше прислушиваться к мнению, на которое негодовало прежде, понемногу убеждалось, что в нем есть доля правды, с каждым годом признавало эту долю все в большем размере, наконец, готово было согласиться с передовыми людьми в необходимости новой перестройки, и при первом благоприятном обстоятельстве с новым жаром принималось за работу, и опять бросало ее, не кончив, и опять дремало, и потом опять работало».