Семейство Монс было известно как семья нидерландца, московского золотых дел мастера Мёнса, а его сына Вилима называли с добавлением дворянской приставки: «Мём де ля Круа». Из-за того, что Анна Монс стала любовницей царя, она сделалась объектом самого пристального внимания иностранных дипломатов в Москве. По утверждению австрийского посла Гвариента в письме австрийскому императору Леопольду I, Анна Монс, став любовницей Петра, не оставила и своего прежнего галанта Лефорта, деля ложе то с тем, то с другим.

      Как бы то ни было, но чувства Петра к своей жене Евдокии уже в 1693 году угасли окончательно и далее вспыхнули только однажды, но, видит Бог, лучше бы этой чудовищной вспышки не было.
      А между тем Евдокия Федоровна менее чем через год после свадьбы, 18 февраля 1690 года, родила царю сына, названного в честь деда Алексеем, а затем в 1691 и в 1692 годах еще двух мальчиков – Александра и Павла, которые умерли во младенчестве, не прожив и одного года. И об этом, конечно же, знала Софья, с каждым разом понимая, что ее шансы на престол становятся более призрачными.
      Евдокия была нежной и любящей матерью, но более всего страдалицей – и из-за того, что муж бросил ее, и из-за того, что их первенец, к тому же наследник престола, был так же немил Петру, как и она сама.
      Петр, находясь в Москве, никогда не бывал с нею и уж тем более не делил супружеского ложа, но все ночи проводил на Кукуе: либо в роскошном доме Лефорта, где только в главном пиршественном зале могли разместиться полторы тысячи гостей, либо в собственном доме Монс, так же как и дворец Лефорта, построенном на деньги Петра. Впоследствии для Петра стало традицией последний день перед отъездом из Москвы и первый день по возвращении в столицу проводить в доме любезного друга Франца.
      Так было и в 1693 году, когда Петр впервые отправился в Архангельск и в первый раз увидел море и большие торговые корабли, совершенно его очаровавшие. Так было и весной 1694 года, когда уехал он во второе путешествие в Архангельск. Так было и во время летних воинских маневров, и перед отправлением и после возвращения русских войск из первого и второго походов под Азов, состоявшихся летом 1695 и 1696 годов. Так, наконец, было и в начале марта 1697 года, когда 250 человек отправились за границу в составе так называемого Великого посольства.
      Однако, уважаемые читатели, не станем все это сваливать в одну кучу, ибо и строительство флота в Архангельске, и два похода под Азов, и связанное с этим строительство флота под Воронежем, и, наконец, Великое посольство – все это представляет важные самостоятельные сюжеты, на которых мы и остановимся дальше.

      Далее мы ознакомимся с фрагментами монографии «История Петра Великого», которая имеет свою собственную, воистину необыкновенную историю. С этим опусом, редчайшим в российском издательском деле, познакомитесь и вы.
      В 1992 году московское издательство «Буклет» при рекламно-издательском агентстве «Двойная Радуга» выпустило репрографическим способом, тиражом сто тысяч экземпляров, книгу «История Петра Великого».
      Автором книги значился А. С. Чистяков.
      На самом же деле автор – известная детская писательница Софья Афанасьевна Чистякова, издательница многих книг и журналов для детей и юношества, переводчица с английского и немецкого языков, познакомившая русского читателя с романом Дефо «Робинзон Крузо» и с многотомной «Всемирной историей» Шлоссера, выходившей в Санкт-Петербурге под редакцией Н. Г. Чернышевского и В. А. Зайцева.
      «История Петра Великого», написанная для юношества, была построена на сочинениях выдающихся отечественных историков – Голикова, Устрялова и Соловьева, написана легко, интересно, занимательно, охватывает всю жизнь ее героя – от рождения и до смерти. Книга переиздавалась несколько раз и всегда встречалась читателями, как взрослыми, так и юными, с неизменным успехом. Она была рекомендована для внеклассного чтения в гимназиях России.
      Именно поэтому автор сделал работу С. А. Чистяковой своеобразной «несущей конструкцией», которая играет эту роль, как бы собирая вокруг себя дополнительные сюжеты и материалы.
      Чистякова писала: «Когда Переяславское озеро перестало нравиться Петру, он осмотрел Кубенское; оно оказалось мелко, тогда царь начал неотступно размышлять о Белом море; начал просить у матери позволения поехать в Архангельск; но она сразу не могла решиться отпустить сына в такой далекий и опасный путь; долго не решалась она; но его настойчивость и пламенное желание видеть море поколебали ее. Она дала Петру свое благословение на поездку в Архангельск, но взяла с него слово, что он на море только поглядит, но плавать по нему не будет.
      В то время в Москве находился архиепископ холмогорский Афанасий; он тотчас поспешил в Архангельск, чтобы приготовить все к приезду государя. Вслед за ним из Москвы тронулся царь с многочисленною свитою.
      До Вологды царь и его свита ехали в каретах, колясках, бричках и телегах. В Вологде они пересели на баркасы и поплыли по течению Сухоны до Устюга Великого, оттуда в Северную Двину; вся свита царская помещалась на шести баркасах; путешествие было медленное, но не опасное. Архиепископ Афанасий приехал в Холмогоры за несколько дней до Петра и успел сделать все распоряжения к приему нежданных и небывалых гостей. От пристани до собора в Холмогорах выстроились стрельцы, все духовенство с крестами и хоругвями ждало в соборе, заряженные пушки были на пристани.
      Лишь только царский баркас показался из-за Кур-острова, загудели колокола и загремели пушечные и ружейные выстрелы. Государь со своего баркаса отвечал выстрелами и причалил к пристани; тут ждали его экипажи; в них он отправился в собор; на паперти встретил его архиепископ с духовенством; вместе вошли в собор; царь приложился к иконам, отслужили молебен, и Афанасий пригласил царя в Крестовую палату, отведать хлеба-соли. Во время обеда молодой царь разговаривал с архиепископом и духовенством и поразил всех своею простотою и знанием не только военных, но и гражданских отношений; он говорил о торговле, ремеслах и расспрашивал о быте северных рыбаков и мореходцев. После обеда он долго ездил по Двине на маленькой лодке, ходил по городу, все осматривал и обо всем расспрашивал.
      На следующий день Петр отправился в своем баркасе к Архангельску; здесь его тоже встретили колокольным звоном и ружейною и пушечною пальбою. Он проплыл мимо города и причалил к Моисееву острову, где нарочно для него был построен деревянный дом – государевы светлицы. У пристани царя ожидала двенадцатипушечная яхта «Святой Петр», нарочно приготовленная для морского путешествия.
      На следующий день Петр со своими приближенными перебрался на яхту и с нетерпением ждал попутного ветра, чтобы выйти в море.
      В это время в Архангельске окончилась погрузка нескольких английских и голландских купеческих судов, и они готовились поднять якорь, чтобы отправиться в обратный путь; их провожал настоящий голландский военный корабль, под начальством капитана Иолле Иоллес. Царь был на кораблях, осматривал их с жадным вниманием и выразил капитану желание выйти с ним вместе в море. Капитан охотно согласился на желание царя, и 4 августа рано утром суда снялись с якоря; но при слабом ветре еле добрались до устья Двины, где за совершенным безветрием должны были простоять целый день. В день Преображения, 6 августа, подул очень хороший южный ветер, корабли распустили паруса и с пушечною пальбою вышли в море. Петр был в восторге, он не переставал любоваться стройным ходом корабля, его красивою, до сих пор невиданною оснасткою и постройкою; ловкость, точность и искусство матросов поражали его. Время для царя летело быстро, и он не заметил, что отъехал от Архангельска более, нежели на 300 верст, и что Северный Ледовитый океан уже близок. Но продолжать плавания дальше нельзя было; он у Трех островов распростился с капитаном, одарил его и, перебравшись на свою яхту, поехал обратно к устью Двины, куда он приехал на пятый день после отъезда.
      Возвратившись в Архангельск, Петр не терял понапрасну времени; он все осматривал, все узнавал; он с рыбаками ловил рыбу; с купцами толковал о торговле; с архиепископом – о путешествии по рекам, по морю и по суше, о том, как выгодно было бы торговлю прибрать к своим рукам, не вести ее исключительно через иностранные корабли, а снарядить для этого свои собственные. Он осматривал все барки и лодки, которые приходили по Двине с товарами. Однажды в небольших лодках привезли много глиняной посуды; Петр тотчас пошел их осматривать и ходил по узеньким доскам, настланным сверх посуды; он как-то нечаянно загляделся, поскользнулся, упал на горшки и перебил многие из них; хозяин испугался не того, что у него перебита посуда, а что царь упал, бросился перед ним на колени и умолял: «Батюшка-государь, прости меня, я без вины виноват, не вели меня казнить! Прости меня, неразумного».
      Петр улыбнулся, успокоил испуганного и щедро заплатил за разбитую посуду...»

      С. А. Чистякова сообщает:
      «Жизнь в Архангельске не походила на жизнь прочих русских городов; здесь было много иностранцев; на них не смотрели как на еретиков; их влияние отозвалось и на русских, которые уже начали принимать европейские обычаи; в лавках было много иностранных товаров – сукна, шелковые и шерстяные материи, кружева, золотые и серебряные вещи; здесь все можно было достать, не хуже какого-либо европейского города; по реке Двине каждый день приходили барки, нагруженные хлебом, поташом, смолою, салом, нефтью, рыбьим клеем, икрою, вяленою и соленою рыбою, – все предметы нашей торговли с иностранцами. В Архангельске жило около двадцати семейств голландских, английских и гамбургских негоциантов. Царь познакомился со многими из них и бывал у них в домах.
      При виде иностранных морских флагов Петр решился придумать русский; он в образец избрал нидерландский, но расположил только цвета в обратном порядке, а именно: красный, синий и белый; флаг сшили, и Петр с пушечною пальбою в первый раз поднял его и поплыл под ним по морю.
      Петра занимала мысль, как бы отправить русские купеческие корабли за границу; он приказал для того снарядить два корабля, нагрузить их всем тем, что более всего требовалось за границей, и отпустить их под русским флагом, один в нынешнем, а другой в следующем году.
      Петр тут же задумал приехать в Архангельск на следующий год, вместе со всею своею компанией, и приучить своих солдат к морским эволюциям; но для этого одной яхты «Святой Петр» было недостаточно, надобно было приготовить еще суда, годные для мореплавания. С этой целью он на острове Соломбале, несколько ниже Архангельска, устроил верфь и собственными руками заложил сорокапушечный корабль. Другой, такого же размера, приказал купить в Голландии и с этою целью написал письмо амстердамскому бургомистру Николаю Витсену, который до тех пор всегда аккуратно и охотно исполнял различные поручения Петра. Витсен был известен в России тем, что сделал первую географическую карту Северной Азии и вместе с описанием посвятил ее русским царям в 1687 году.
      В знак своей особенной привязанности Петр подарил архиепископу Афанасию, в доме которого он особенно охотно бывал, свою карету и баркас, или струг, на котором приплыл из Вологды, с якорем, парусами, со всею оснасткою и со всеми флагами, находившимися на нем, в том числе штандарт с государственным российским гербом и флаг иерусалимский, с нашитыми на нем крестами.
      Наконец, 18 сентября Петр объявил о своем намерении пуститься в обратный путь; распростился с архиепископом, сам перевез, после напутственного молебна, архиепископа через Двину, еще в последний раз гонялся за белугой и на ночь возвратился в свой дворец.
      Утром Петр сел в дощаник и при колокольном звоне и неумолкаемом громе пушек поплыл по Двине; народ толпился на набережной, царь ласково кланялся ему.
      В Москву царь прибыл на девятый день».

      С. А. Чистякова продолжает:
      «Всю зиму царь приготовлялся к морскому походу, назначенному весною; он в каждую свободную минуту сам точил блоки для кораблей, отливал пушки, выбрал из Преображенского и Семеновского полков самых ловких и расторопных людей, чтобы из них составить экипаж для строящихся кораблей, составил план маневров, назначил в адмиралы того же Ромодановского, который был генералиссимусом; вице-адмиралом Бутурлина, а Гордона произвел в контр-адмиралы; сам же принял название шкипера и приказал даже в официальных бумагах не называть его иначе.
      Свободное от занятий время Петр проводил в Немецкой слободе или веселился со своею компаниею, как прежде, но между веселыми пирами не забывал своих предположений насчет торговли с Европою. Он между прочим писал к Апраксину о том, чем нагружать корабль и что ему привезти из Голландии: «Купи мне лимонов, и если будет их много, то половину посоли, а другую изготовь с сахаром, по тем образцам, какие я тебе оставил; если же их привезут не много, то все обрати в лимонад. Да не забудь о рейнвейне. Больше мне ничего не нужно, разве только привезут математические инструменты, то непременно купи». В переписке с Апраксиным он подписывался шкипером и требовал от Апраксина, чтобы и тот к нему обращался, как к шкиперу. Так в одном письме пишет: «Письмо твое я получил, только сомневаюсь, ко мне ли оно писано, потому что писано с зельными чинами. Ты знаешь, я чинов не люблю, а как наш товарищ, должен знать, как ко мне писать надобно. Пиши только о деле и просто».
      Со времени возвращения Петра из Архангельска при дворе стали появляться женщины; жены и дочери иностранцев бывали на вечерних собраниях и даже танцевали! Супруга Петра, несмотря на свои закоренелые суеверия, иногда появлялась на этих собраниях и принимала участие в них.
      Петр не ожидал печали, которая поразила его. Царица Наталья Кирилловна захворала, но ничего опасного не предвидели в ее болезни; Петр, ничего не подозревая, готовился к какому-то празднику и пригласил всю свою компанию в дом Лефорта. Но в тот самый день рано утром из Кремлевских палат прискакал в Преображенское вестник звать царя к умирающей матери. Он застал ее в совершенно безнадежном состоянии, простился с нею и принял ее благословение. Он глубоко был потрясен предстоящею потерей, он лишался матери, которая так горячо и так преданно любила его. Ей было всего сорок два года, но постоянные опасения за жизнь сына, долгая борьба с царевной Софьей, безжалостное избиение братьев на глазах ее потрясли ее здоровье, и она часто прихварывала, хотя всегда перемогалась и старалась свою болезнь скрывать от сына. Она скончалась 24 января 1691 года; на другой день, со всеми обычными обрядами и почестями, ее похоронили в Вознесенском девичьем монастыре. Трое суток Петр был в полном отчаянии, тосковал и плакал, на четвертые был уже спокойнее, был даже у Лефорта и вскоре принялся за дело.
      Извещая Апраксина о понесенной потере, он писал: «Федор Матвеевич, беду свою и последнюю печаль глухо объявляю; подробнее о ней писать рука моя отказывается, а еще более сердце. Я вспоминаю к тому же слова апостола Павла: не скорбеть об умерших – и слова Ездры: минувшего возвратить нельзя. Роптать не смею, покоряюсь тайне непостижимой и предаю все воле Божьей. Но теперь, как Ной, я от беды немного отдохнул, перестал сокрушаться о невозвратном и начинаю думать о живых!» А это живое состояло в том, чтобы приготовляли все нужное для постройки и оснастки нового корабля в Архангельске».

      По утверждению того же автора, мы узнаем, что «за шесть недель до Пасхи, во время Великого поста в Архангельск было отправлено 1000 самопалов, или ружей, и 2000 пудов пороха; в то же время Петр отослал выточенные им и вполне обделанные блоки; в Вологде лежали совсем готовые, вновь отлитые 24 пушки». Извещая обо всем этом Апраксина, Петр кланяется своим товарищам-корабелам, плотникам Яну и Никласу и велит сказать им, чтобы они к его приезду наготовили побольше пива.
      Наконец прошла зима; время вторичного путешествия в Архангельск настало; Лефорт дал прощальный пир Петру и всей его компании; царь выехал из Москвы последний, но первый прибыл в Вологду; внимательно осматривал баркасы, назначенные для путешествия, исправлял оснастку и перевозил на них пушки, заготовленные зимою и привезенные из Москвы. Мая 8, в 10 часов утра подняли якоря, отсалютовали со всех баркасов и медленно поплыли по реке Вологде.
      Командиром флотилии, состоявшей из двадцати двух баркасов, был Ромодановский, но по приказаниям шкипера останавливались или ускоряли и замедляли шествие по пушечным выстрелам. Погода стояла прекрасная, плавание было быстрое и счастливое. Флотилия без всяких приключений добралась до Архангельска на десятый день плавания.
      Петр опять поселился в своем прошлогоднем доме на Моисеевом острове. К величайшему своему удовольствию, узнал он, что строящийся корабль готов к спуску. На третий день после приезда отправился он на Соломбальскую верфь со всеми своими приближенными, собственноручно подрубил подставки, и корабль счастливо и плавно сошел на Двину. Петр угостил на нем своих товарищей – плотников Яна и Никласа – и всю свою свиту.
      Дела никакого пока не было; Петр распорядился тем, чтобы приступили к оснастке корабля, а сам хотел воспользоваться свободным временем и съездить в Соловецкий монастырь, чтобы поклониться мощам Св. угодников Зосимы и Савватия. Для этой поездки снаряжена была яхта «Св. Петр», на которой он и в прошлом году плавал по Белому морю. С Петром поехал архиепископ Афанасий, ближние бояре, царский духовник и несколько солдат».

      С. А. Чистякова пишет:
      «Яхта снялась с якоря 30 мая, при очень легком попутном ветре. Но 1 июня подул сильный восточный ветер; царь велел распустить все паруса, и яхта полетела в открытое море. Огромные волны тяжело поднимались и с грозным ревом рассыпались пеной; все предвещало бурю. К вечеру яхта была в 120 верстах от Архангельска; поднялась ужаснейшая буря. Паруса были убраны, но яхта стонала и трещала от страшных порывов ветра и от могучих ударов волн; поминутно на нее набегали громадные волны, заливали ее и бросали, как легкую ореховую скорлупу. Самые опытные матросы побледнели и со стесненным сердцем говорили, что крушение неизбежно. Мало-помалу бояре, офицеры и солдаты потеряли голову, молились, плакали, и только Петр и тридцатилетний крестьянин Нюхонской волости Антип Панов, бывший на яхте кормщиком, не потеряли присутствие духа. Панов отдавал команды, и когда Петр стал с ним спорить, крестьянин сказал царю:
      – Поди прочь! Я лучше тебя знаю, куда править!
      Панов сумел войти в губу, называемую Унские рога, и пристал к берегу возле Петромынского монастыря.
      Когда опасность миновала, Петр подошел к нему и, поцеловав в голову, поблагодарил за спасение.
      А сам велел подать себе сухую одежду, а все, что снял с себя, подарил Панову и, сверх того, назначил кормщику пожизненную годовую пенсию».

      Дальше мы узнаем, что «буря утихла только 6-го июня, царь, продолжал плавание к Соловецким островам, без приключений бросил якорь у монастырской пристани.
      20 июля Петр, возвратившись в Архангельск, узнал, что в Двинском заливе показались три корабля: один голландский и два английских; голландский был – давно ожидаемый военный сорокачетырехпушечный фрегат. Петр пошел к нему навстречу, салютовал со своей яхты, сам ввел его в устье Двины и поставил в безопасное место, близ Соломбальскаго острова. Вся компания Петра вслед за ним собралась на корабль и долго веселилась. В самый разгар пиршества Петр написал Витсену письмо, в котором извещал о своей радости: «Чего давно желали, ныне совершилось; пространнее писать буду с настоящей почтой, а сегодня мы много веселились и пространно писать нельзя: при таких случаях мы всегда приносим жертвы Бахусу, который своими листьями заслоняет глаза тем, которые хотят пространно писать». Новоприбывший корабль еще в Голландии получил многознаменательное название «Santa Profetia» (Св. Пророчество), а построенный в Архангельске и тут же оснащенный назывался «Святым Павлом».
      Петр, до прибытия голландского фрегата, изучал морскую службу с таким же вниманием, как изучал сухопутную. Он вздумал на голландском военном корабле пройти всю службу морскую и для этого избрал опытного капитана Виллемсона. Однажды он приплыл к его кораблю, вошел в каюту капитана, разговорился с ним и сказал, что хочет на деле пройти всю морскую службу. Капитан представлял ему все неудобства и трудности этого предприятия; но Петр настаивал. Капитан все-таки смотрел на это, как на шутку, и сказал:
      – Хорошо, ежели ты хочешь учиться, то начинай с должности каютного юнги.
      – А какая это должность? – спросил царь.
      – Вот какая: подай мне трубку и принеси стакан водки! Надобно учиться служить другим, чтобы потом уметь повелевать!
      Царь поспешно встал и исполнил приказание.
      – Хорошо, – сказал Виллемсон, – теперь будь матросом, полезай на мачту и убери парус!
      Петр, без возражения, полез на мачту, и все ужаснулись, когда он взобрался на самую верхушку ее и убрал парус.
      Капитан опасался продолжения уроков, но Петр настоятельно требовал того – и прошел всю службу до офицерского чина.
      Таким образом подготовленный Петр был на своем новом фрегате, как дома. Во время переезда из Голландии в Архангельск на нем случились некоторые повреждения; Петр, как хороший корабельный мастер, все осмотрел и очень скоро все исправил.
      ...Возвратившись в Москву, Петр начал готовиться к военной экспедиции против турецкой крепости Азов, стоящей в устье Дона, в шести верстах от впадения реки в Таганрогский залив».

      Опыт Голицына показал, как опасно и трудно вести войну в степных местностях; поэтому решено было напасть на Азов: путь к нему облегчался двумя большими реками – Доном и Волгою. Но напасть на Азов Петр задумал врасплох; поэтому одну армию, под начальством боярина Шереметева, направил к Днепру; это войско состояло из старинного дворянского ополчения, преимущественно конницы; к ней присоединились казаки под начальством гетмана Мазепы.
      Сам же Петр, в звании бомбардира, повел вторую армию, состоявшую из полков нового строя, т. е. Преображенского, Семеновского, Лефортовского, Бутырского и московских стрелецких полков. Видимое начальство над войском этим поручено было трем генералам: Гордону, Головину и Лефорту. Гордон со своим отрядом отправился из Тамбова, куда собрался частями сухим путем к Азову; отряды Головина и Лефорта из Москвы поплыли по Москве-реке, перебирались на Оку и на Волгу, но суда были неудовлетворительные, и поэтому плавание сопряжено было с большими затруднениями и остановками от противных ветров и непогод.
      Однако же после различных хлопот и затруднений войско все-таки подступило наконец к Азову, где уже находился Гордон со своим отрядом.
      Новоприбывшее войско поставило батареи, и осада началась 8 июля; сам Петр собственноручно начинял бомбы, заряжал пушки и мортиры и в течение двух недель не переставал обстреливать город; об этом сам записал в своей книжке: «Начал служить бомбардиром с первого азовского похода».
      Турки получили подкрепление в Азове, а наши войска нуждались даже в съестных припасах; водою ничего нельзя было подвозить, потому что у турок с обеих сторон Дона построены были крепкие каланчи и от одной к другой протянуты крепкие железные цепи; тем делали плавание по реке невозможным и, следовательно, отрезали осаждающим сообщение со своими складочными местами. Каланчи необходимо было взять приступом; кликнули клич: нет ли охотников между Донцами идти на каланчи; в награду назначалось по 10 рублей на человека. Охотники нашлись, и две каланчи были взяты. Петр обрадовался, он думал, что теперь подвоз совершенно свободен и за падением этих передовых укреплений и самый Азов не будет долго держаться.
      Но надежды Петра не сбылись, и поход в этом, 1695 году окончился ничем. 27 сентября решено было отступить от Азова, оставивши сильные гарнизоны в каланчах.

      Но молодой царь не упал духом; неудача не сковала его воли, напротив, он как бы воодушевился новою, до сих пор еще небывалою деятельностью; он все-таки водяным путем хотел вести войну. Он вызвал из-за границы новых мастеров корабельных, инженеров, минеров и других опытных военных офицеров. Из Архангельска он привез иностранных корабельных плотников, хотел строить суда, которые должны были отрезать Азов от помощи со стороны турецких судов. Корабли предполагалось приготовить к весне 1696 года. Задача трудная и возможная только при деятельности Петра.
      Работы начались зимою; в Преображенское, на лесопильный завод, привезли галеру, которую строили в Голландии для плавания по Волге и Каспийскому морю. Здесь, по образцу этой галеры, начали выпиливать и пригонять части галер. Работа кипела, и за зиму постройка судов сильно двинулась вперед.
      Адмиралом этого, уже не потешного, флота назначался Лефорт, а шкипер и бомбардир Петр Алексеев получил звание капитана. Командование всей сухопутной армии было предоставлено боярину Шеину. Весна приближалась; к вскрытию рек требовалось, чтобы воронежский флот был готов, но дело могло идти быстро только при беспрерывном, бдительном надзоре. Петр это знал и, несмотря на больную ногу, выехал из Москвы с небольшою свитою, преимущественно людей сведущих в кораблестроении. С трудом добрался Петр до Воронежа и поселился поблизости от верфи, в маленьком домике, состоявшем из двух комнат, сеней, бани и кухни.
      Дело закипело, и царь сам, с топором, циркулем или аршином в руках, с утра до вечера был на работах; при нем и остальные не сидели сложа руки. Собственноручно, почти без посторонней помощи Петр построил самую большую и самую легкую на ходу галеру «Принципиум». С первых чисел апреля начали спускать корабли, один за другим: всего было готово два корабля, двадцать три галеры и четыре брандера. В лесах уже оканчивали постройку стругов; тридцать тысяч человек трудились над ними; к вскрытию реки более 1500 различных судов для перевозки тяжестей – снарядов, орудий и запасов – были спущены в воду.
      Войска для составления экипажа и для плавания на этих судах постепенно приходили из Москвы.
      Войска собрались; начальство над ними приняли генералиссимус Шеин и генерал Головин; во флоте на галере «Принципиум» развевался адмиральский флаг Лефорта.

      А теперь, уважаемые читатели, прошу обратить внимание на то, что звание генералиссимуса впервые появилось в России в 1695 году (иностранные полководцы носили такое звание с 1569 года). Что же касается России, то, когда заходит речь о звании генералиссимуса, в большинстве случаев, вспоминая отечественную историю, говорят о Суворове и о Сталине. Между тем история этого звания в России, как ни странно, начинается за 21 год до того, как было оно учреждено «Уставом воинским» 1716 года. Первым русским генералиссимусом стал в 1695 году князь Федор Юрьевич Ромодановский.
      После официального учреждения этого звания его носил Александр Данилович Меншиков (1673–1729), ставший генералиссимусом лишь после смерти Петра I – 12 мая 1727 года, в царствование юного Петра II; следующим генералиссимусом был совершенно незаслуженно возведенный в это звание 11 ноября 1740 года муж правительницы Анны Леопольдовны, регентши при младенце-императоре Иване VI Антоновиче, герцог Брауншвейг-Люнебургский Антон Ульрих и, наконец, великий полководец Суворов, возведенный в чин генералиссимуса императором Павлом I в 1799 году после завершения двух блистательных кампаний в Италии и Швейцарии.
      За двадцать лет до официального появления этого звания вторым русским генералиссимусом был полководец второй половины XVII века Алексей Семенович Шеин (1662–1700). Он был удостоен звания генералиссимуса 28 июня 1696 года, когда участвовал во втором азовском походе и осаждал Азов.
      В сентябре 1696 года Шеин получил и первую самую большую награду в войске – золотой, весом и достоинством 13 золотых червонцев.
      А когда 30 сентября 1696 года победители входили в Москву, то в раззолоченных каретах ехали впереди войска два командующих – генералиссимус А. С. Шеин и адмирал Франц Лефорт, а за ними шел в пешем строю капитан Петр Алексеев – царь Петр I.