Глава 11

ПРИНЦЕССА НАТЕМА КИДОНЕС ИЗ ЗНАТНОГО ДОМА ЭСТЕРКАРИ

Как посмеялись бы мои братья по оби , увидев меня сейчас! Как весело ржали бы эти свирепые кланнеры, увидев своего вавадира и зоркандера разодетым, как попугай!

Прошло три дня с моей неудачной попытки сбежать. Я знал, что меня выкупили с мраморных карьеров. Когда принцесса Натема чего-нибудь желала, люди дрожали за свою жизнь, пока она не получала желаемое. Теперь я расхаживал по отведенному мне деревянному закутку в мансарде опалового дворца и с презрением рассматривал себя.

Я отказывался облачаться в это одеяние, но Нижни, толстый, скучный, вечно жующий чам надсмотрщик, свистнул трех здоровенных парней — едва ли их можно было назвать людьми. У них были яйцеобразные головы, массивные покатые плечи, мышцы покрывали толстые шкуры мышиного цвета почти панцирной толщины и крепости, а короткие мускулистые ноги оканчивались перепончатыми ступнями. Двоим было приказано держать меня, а третьему — наносить болезненные удары по спине и ягодицам толстой тростью. Она столь разительно походила на трости из ротанга, положенные старшинам Королевского Флота, где я служил, что я получил три удара прежде, чем у меня хватило ума закричать, что я согласен надеть этот наряд. Ибо, в конце концов, что значит это дурацкое щегольское платье, когда кругом столько убожества и страданий?

Бивший меня человек — ибо я должен был думать о нем как о человеке и даже не пытаться размышлять, из какого котла кровосмесительных генов он появился, — прежде чем отойти, нагнулся ко мне поближе.

— Я — Глоаг, — представился он. — Не отчаивайся. Настанет день… — Он говорил, будто слова застревали у него в глотке.

Я с недовольством осмотрел себя. На мне была щегольская рубаха с изумрудными и белыми ромбами и алой вышивкой и шелковые штаны с большим расшитым кушаком таких цветов, что слезились глаза. На голове — большой бело-золотой тюрбан, сверкающий фальшивыми самоцветами, яркими перьями и болтающимися бусами.

Если бы меня видела сейчас моя дикая братия с равнин Сегестеса — каких бы только шутливых и фривольных замечаний не отпустили бы они в адрес своего грозного и уважаемого вавадира !

За мной пришел Нижни с Глоагом и его людьми и тремя гибкими и проворными молодыми рабынями. Девушки были одеты в ожерелья из бус, другой одежды почти не было. Глоаг и его товарищи вели свое происхождение с Мезты, одного из девяти островов Крегена. Они носили набедренную повязку из серой кани, типичную одежду раба, но каждого опоясывал изумрудный ремень, на котором покачивалась тонкая ротанговая трость. Я пошел за ними. По своей наивности я понятия не имел, куда иду и зачем так одет. Я не особо задавался также вопросом, зачем мне пришлось принять подряд девять ванн, хотя это не было лишено приятности. Первая ванна была чуть теплой, с меня смыли грязь, которая черными тучами расползлась в воде, потом ванны становились все горячее и горячее, пока с меня градом не покатился пот, а затем все холоднее и холоднее, пока я не заорал и не выпрыгнул из ванны, словно из ледяного озера. Однако я почувствовал прилив бодрости. Нижни остановился перед усыпанной изумрудами дверью из золота и серебра. Взяв со стоявшего рядом столика шкатулку, он вынул из нее завернутый в бумагу пакет и аккуратно снял обертку. Внутри лежала девственно белая пара невероятно тонких шелковых перчаток.

Рабыни с утонченной деликатностью помогли мне надеть эти перчатки. Нижни посмотрел на меня, бесконечно жуя свой кусок чама, и склонил голову набок.

— За каждую прореху в этих перчатках, — уверил он меня, — ты получишь три удара ротангом. За каждое пятно — один удар. Не забудь. — И с этими словами он распахнул двери.

Помещение оказалось небольшим, роскошным, доведенным до такого изящества, что переставало быть элегантным и впадало в декаданс. Именно такого, я полагаю, следовало ожидать от покоев принцессы, с рождения привыкшей, что каждая ее прихоть удовлетворялась, что всевозможные роскошества сваливались на нее немедленно. Она никогда не испытывала ни сдерживающего влияния более зрелой и мудрой личности, ни ограничений здравого смысла. Все на свете было для нее возможно.

Принцесса сидела, откинувшись в шезлонге под золотым светильником в виде одной их изящных нелетающих птиц равнин Сегестеса, которых кланнеры любят ловить ради ярких перьев на подарки, приносимые девушкам вместе с несметными стадами чункр . На ней было короткое изумрудно-зеленое платье — этого ставшего ненавистным цвета, оживляемого спереди манишкой из серебристой ткани. Свет делал округлые руки розовыми. Голени у нее были точеные, лодыжки — прекрасной формы, но бедра, как мне подумалось, чуточку тяжеловаты — твердые, округлые и великолепные, но на бесконечную малость полноватые для мужчины с таким требовательным вкусом, как у меня. Буйные желтые волосы лежали на голове, как стог, скрепленные шпильками с изумрудами. Прекрасные губы горели алым, тепло и приглашающе.

Позади нее я увидел в нише нижнюю часть тела и ноги человека гигантского роста, облаченного в стальную кольчугу. Его грудь и голову скрывали от обзора две дверцы из резной кости. Рядом с собой, опираясь острием на пол, он держал длинную шпагу. Мне не требовалось объяснять, что единственный приказ принцессы Натемы заставит его одним прыжком оказаться в комнате и смертельное острие окажется возле моего горла или вонзится в сердце.

— Можешь пасть ниц, — произнесла она.

Я так и поступил. Она не назвала меня растом. Раст , как я теперь знал, был отвратительным шестиногим грызуном, живущим на навозных кучах. Возможно, она поступила неправильно. Возможно, если не считать моих четырех конечностей и более крупных размеров, я в этом дворце был ничуть не лучше раста в его навозной куче.

— Можешь выпрямиться.

Я повиновался.

— Посмотри на меня.

Я снова послушался. Воистину такому приказу подчиниться нетрудно.

Она медленно, лениво поднялась с ложа. Подняв белые, округлые и порозовевшие на свету руки, она томно, сладострастно вытащила из волос шпильки с изумрудами, и волосы упали нимбом вокруг ее головы. Она прошлась по комнате — легко, изящно, казалось, едва касаясь надушенных ковров из далекого Пандахема розовыми ступнями с покрытыми изумрудным лаком ногтями, что выглядело несколько экстравагантно. Зеленое платье сползло по плечам, и у меня перехватило дыхание, когда под шелком выступили две твердые округлости. Платье съезжало все ниже и ниже, скользя с едва слышным шелестом, так что она предстала наконец передо мной, одетая только в сорочку из белой ткани, кончавшейся на бедрах рубчиком. Тело принцессы словно светилось изнутри, будто священный огонь в храме.

Она посмотрела на меня сверху вниз — оскорбительно, насмехаясь надо мной, отлично зная притягательную власть собственного тела. Алые губы чуть приоткрылись, и свет лампы упал на них и сверкнул мне в глаза ослепительной звездой страсти.

— Разве я не женщина, Дрей Прескот?

— Да, — согласился я. — Ты женщина.

— Разве я не прекраснейшая из всех женщин на свете?

Она не тронула меня — пока.

Я задумался.

Губы ее сжались. Дыхание вырвалось резко, почти с присвистом. Она стояла передо мной, откинув голову, со сверкающим вокруг нимбом волос, и ее тело было преисполнено природной силой женщины.

— Дрей Прескот! Я сказала: разве я не прекрасней всех женщин на свете?

— Ты прекрасна, — уклончиво ответил я.

Натема втянула воздух и сжала маленькие белые руки.

Она сверлила меня взглядом, и я начал остро осознавать присутствие скрытого в нише мрачного великана в кольчуге. Теперь ее презрение растекалось, точно сладкий мед.

— Наверно, ты знаешь женщину более прекрасную, чем я?

Я поднял голову и посмотрел Натеме прямо в глаза.

— Да, знал однажды. Но она, думаю, умерла.

Она рассмеялась — жестоко, издевательски, с ненавистью.

— Что проку живому мужчине в мертвой женщине, Дрей Прескот? Я прощаю тебе оскорбление. — Она остановилась и прижала руку к сердцу. — Я прощаю тебя, — повторила она, видимо, удивляясь самой себе. — Но разве я не самая прекрасная из всех живых женщин?

Я признал это. Я не видел никакой причины давать себя убить из-за гордости избалованной девчонки. Моя Делия, Делия с Синих гор — я подумал тогда о ней, и боль скрутила меня, так что я чуть было не забыл, где нахожусь, с трудом сдержав стон. Могла ли Делия остаться в живых? Может быть, саванты взяли ее обратно в Афразою? Я не мог этого выяснить иначе, как отыскав город савантов — но это представлялось невозможным, даже будь я свободен.

Словно внезапно устав от мелких насмешек — хотя, видит небо, она действительно гордилась своей красотой — Натема проказливо упала обратно в шезлонг и, встряхнув головой, обрушила водопад волос на ковры из далекого Пандахема.

— Принеси вина, — лениво приказала она, показывая усыпанной самоцветами сандалией.

Я послушно встал и наполнил хрустальный кубок светлым, неизвестным мне вином из большого янтарного графина. Запах не показался мне особенно приятным. Мне она выпить не предложила, но это не имело значения.

— Мой отец, — сказала она, словно ее мысли повернули на девяносто градусов в бейдевинд, — считает, что мне следует выйти замуж за князя Працека из Дома Понтье. — Я промолчал. — Дома Эстеркари и Понтье в данное время союзники и господствуют в Большом Собрании. Я говорю с тобой об этих делах, болван, чтобы ты понял, что я не просто прекрасная женщина. — Я по-прежнему не отзывался. Она мечтательно продолжала: — Всего у нас пятьдесят кресел. Вместе с другими объединившимися в блок Домами, как Знатными, так и Простыми, мы образуем достаточно мощную партию, чтобы контролировать все важные дела. Я буду самой могущественной женщиной во всей Зеникке.

Если она ожидала ответа, то напрасно.

— Мой отец, — сказала она, садясь и опираясь округлым подбородком о кулак, рассматривая меня сияющими васильковыми глазами. — Мой отец держит в своих руках власть нашего блока, являясь кодифексом города, его правителем. Ты, Дрей Прескот, должен чувствовать себя крайне счастливым от того, что тебе довелось стать рабом Знатного Дома Эстеркари.

Я склонил голову.

— Думаю, — произнесла она все тем же мечтательным тоном, — что прикажу повесить тебя на балке и высечь. Тебе неплохо будет усвоить такой предмет сегодняшнего урока, как дисциплина.

— Могу я говорить, принцесса? — осведомился я.

Грудь ее поднялась во внезапном глубоком вдохе. Глаза жгли меня, как расплавленный свинец.

— Говори, раб!

— Я пробыл рабом недолго. Мне становится неудобно в этой нелепой позе. Если ты не позволишь мне встать, я, вероятно, упаду.

Она вздрогнула, как от удара, свела брови, губы ее задрожали. Я не уверен, даже сейчас, даже после всех этих долгих лет, действительно ли она поняла, что над ней посмеялись. Раньше с ней такого не случалось — так откуда же она могла знать? Но она поняла, что я отреагировал не так, как полагалось рабу. В тот момент она утратила надменность принцессы, под усыпанными драгоценностями сандалиями у которой лежали все мужчины-расты . Ее серебристая сорочка пошла складками от участившегося дыхания. Затем она схватила зеленое платье, небрежно накинула его и ударила полированными ногтями по золотому гонгу, висевшему на шнурах на расстоянии вытянутой руки от шезлонга.

В комнату немедленно вошли Нижни, рабыни и Глоаг со своими людьми.

— Отведите раба в его комнату.

Нижни заискивающе отвесил поклон.

— Наказать его, принцесса?

Я ждал.

— Нет. Нет. Отведи его обратно. Я его еще вызову.

Глоаг вывел меня весьма грубо, чуть ли не вытолкал взашей.

Три рабыни в скудных одеяниях из жемчужных ожерелий смеялись, хихикали и лукаво посматривали в мою сторону уголками раскосых синих глаз. Я гадал, какую, черт возьми, тему для болтовни они нашли, а потом вспомнил о своей нелепой одежде, Я представил, что сказали бы Ров Ковно, Локу или Хэп Лодер, скачущие сейчас на вавах на красный закат Антареса по Великим равнинам Сегестеса.

Глоаг хлопнул меня по плечу.

— По крайней мере, ты еще жив, Дрей Прескот.

Мы покинули надушенный коридор, где Нижни снял с моих рук шелковые перчатки. На правом большом пальце осталось пятно от вина. Он поднял хмурый взгляд, не переставая жевать чам —жвачку.

— Один удар ротаном! — распорядился он, похоже, обиженный, что нельзя дать больше. Из-за угла перед нами вышла рабыня, одетая в обычную серую набедренную повязку, какую носили все рабы-слуги, с кувшином с водой. Висевшая на золотых цепях у нас над головой лампа неожиданно превратила ее волосы в нимб, на мгновение ослепивший меня. Я отвернул лицо и зло посмотрел на Нижни.

— Ах!

Я услышал возглас, полный отчаяния. Кувшин с водой разбился на тысячу кусков, а вода заплескала, отбрасывая пляшущие блики, по всему потайному коридору. Я поднял голову, заслонив слепящий свет рукой.

Одетая в серую набедренную повязку, с высоко поднятой головой, застывшим лицом и слезами на глазах, передо мной стояла Делия с Синих гор — и смотрела долгим взглядом на меня, Дрея Прескота, одетого в дурацкие одежды.

Затем, зарыдав от гнева и отчаяния, она бросилась прочь и исчезла с моих глаз.

Глава 12

ДЖИКТАР И ХИКДАР

Действительно ли это была Делия из Дельфонда, Делия с Синих гор?

Как такое могло быть? Эта рабыня, одетая в серую набедренную повязку, — моя Делия? Я застонал. Делия, Делия, Делия… Может быть, девушка в неожиданном освещении просто напомнила мне Делию? Тогда почему же она отвернулась от меня со слезами на глазах, почему она убежала, рыдая от душевной боли или задыхаясь от гнева и презрения?

На углу за светильником стояла превышающая человеческий рост статуя Талу, одного из тех мифических, как я думал, восьмируких людей с глазами как вишни, браслетами на ногах и руках, вырезанная из бивня мастодонта. Она блеснула бледным, белесым телом, когда я прыгнул вперед, желая остановить девушку. Я задел статую плечом, она покачнулась на постаменте, и я инстинктивно схватил ее, чтобы удержать. Восемь рук Талу, похожие на спицы фургонного колеса, коснулись меня, причем выглядело это как неприкрытый эротический намек. Замешкавшись, я потерял из виду девушку. Она исчезла в лабиринте поддерживающих крышу разноцветных столбов. Прозвучал удар гигантского гонга. Нижни яростно пыхтел и жевал.

— Ей не сбежать! — кричал он вне себя от злости, глотая слова. — Я спущу с нее ее светлую шкуру!

Я схватил Нижни за серую тунику, сжал и поднял, пока загнутые носки его туфель не оторвались от ковра и он не начал трепыхаться у меня в руках.

— Раст ! — зарычал я. — Если ты коснешься хоть волоса на ее голове, я сломаю тебе хребет!

Он попытался что-то сказать, но не смог, хотя смысл его речи был ясен.

— Ты можешь высечь меня хоть тысячу тысяч раз, — прорычал я снова, — Но я все равно сломаю тебе хребет.

И я бросил Нижни на ковер. Он отлетел в объятия сгрудившихся рабынь, в ужасе таращившихся на меня. Я заметил, что Глоаг и его люди не слишком торопились на помощь главному надсмотрщику. Только теперь они шагнули вперед, со свистом размахивая тростями над головой, и меня отвели обратно в мою комнату. Здесь Глоаг нанес мне единственный удар, заработанный пятном вина на шелковой перчатке. Я подумал, что удар был до странности мягким. Когда все ушли, он прошептал:

— Время еще не пришло. Не возбуждай у них подозрений, а не то, клянусь Отцом Мезта-Макку, я сам сломаю тебе хребет!

С этим он исчез.

Я, конечно, попытался разузнать что-нибудь о рабыне, разбившей кувшин с водой, но ничего не добился. Я рвал и метал в своей душной комнатушке. Иногда меня, одетого в чертов шутовской наряд, препровождали в затененный деревьями внутренний двор поразмяться, и дважды я видел фигуру наблюдавшей за мной женщины в зеленом платье и вуали. Я догадывался, что это Натема. Ни одна знатная дама Зеникки не рискнет выйти под открытое небо без вуали.

Мы встретились еще три раза, и в последний раз Натема заставила меня раздеться перед ней — поступок, который я считал крайне неприятным и унизительным, но необходимым, имея в виду шпагу великана в нише и трости уроженцев Мезты, которые поджидали за дверью. Из сопровождаемых смехом замечаний увешанных жемчугом рабынь я понял, что принцесса критически оценивала мои качества и стать, словно у зорка или полувава на базаре.

Ее презрение обжигало, всеми силами она старалась показать, какое пренебрежение испытывает ко мне, не обращая внимания на меня, как на человека. Хотя, по большому счету, мне было наплевать. Я жаждал новостей о Делии. Как Натема любила демонстрировать передо мной свои розовые прелести! Я чувствовал, что она пытается побудить меня к какой-то чудовищной глупости. Но одурачить меня будет нелегко.

Однажды она велела Глоагу и его людям высечь меня ротановыми тростями по одной-единственной причине — как я полагаю, из простого девчоночьего желания произвести на меня впечатление своей властью. И на этот раз Глоаг не слишком усердствовал, кожа не была содрана, хотя, черт побери, досталось мне немало. Все это время Натема стояла, прикусив нижнюю губу, сияя васильковыми глазами и сжимая руки на груди.

— Ты должен понять, раст , что я — твоя хозяйка, твоя божественная госпожа и повелительница! Ты — ничто у меня под ногами! — Она топнула усыпанной самоцветами ножкой, грудь ее вздымалась и опускалась от бушующих страстей. Я с трудом сдержал желание улыбнуться, хотя было сильное искушение. Вместо этого я сказал:

— Надеюсь, ты сегодня хорошо выспишься, принцесса.

Она шагнула вперед и ударила меня по лицу молочно-белой ручкой. Я едва почувствовал удар, настолько меня допекла боль в спине. И задумчиво посмотрел на нее, нахмурившую брови и задравшую подбородок.

— Из тебя получится интересная рабыня, — заключил я.

Она резко отвернулась, дрожа от ярости, которую Глоаг, похоже, не хотел бы испытать на себе. Он и его люди вытолкали меня взашей, и какая-то одноглазая старуха с иссохшим лицом занялась моей спиной. Я привык к порке как к приему наведения дисциплины и четыре дня спустя, стараниями старухи, полностью оправился. Глоаг показал себя настоящим другом.

— Ты умеешь пользоваться копьем? — спросил он меня, пока старуха обрабатывала мне спину.

— Да.

— Ты воспользуешься им, когда придет время?

— Да.

Он нагнулся ко мне — я лежал на постели в своей комнате лицом вниз. Его тупое квадратное лицо с насмешливым и изучающим выражением приблизилось вплотную ко мне. Затем он кивнул, словно обнаружив что-то, что его удовлетворило.

— Хорошо, — промолвил он.

В Знатном Доме Эстеркари не служило ни одного раба-рапы , по словам других рабов — из-за того, что их вонь раздражала тонкое обоняние хозяйки. Это походило на правду. Не было здесь и рап —охранников. имелись только оши , мазта, бывшие рабами, но наделенные некоторой мелкой властью, связанной с применением трости, и некоторые устрашающего вида создания, попадавшиеся иногда мне на глаза в опаловом дворце.

Все это время я не мог ничего узнать о Делии — или девушке, которая могла быть Делией из Дельфонда.

Дворец представлял настоящий муравейник, созданный руками рабов и обросший за многие годы многочисленными пристройками по прихотям сменяющих друг друга династий. Охрана состояла из подразделений чуликов , как и люди, рожденных с двумя руками и двумя ногами и обладавших лицами, могущими сойти за человеческие, если не считать загнутых вверх трехдюймовых клыков. Но на этом сходство с людьми заканчивалось. Гладкую маслянистую кожу и выбритые черепа украшала спадавшая до талии коса, окрашенная в зеленый цвет. Маленькие круглые черные глаза застывали в неподвижно-гипнотическом взгляде. Жирные упитанные тела только на первый взгляд казались неуклюжими, на самом деле обладая быстротой и силой. Дом Эстеркари выдавал чуликам в качестве обмундирования сизые туники с изумрудно-зелеными поясами. Оружием они пользовались тем же, что и знать Зеникки — шпагами и кинжалами.

Шпага была общеизвестна под названием джиктар — «командир тысячи», а ее неразлучный спутник кинжал — под названием хикдар — «командир сотни». О метательном ноже говорили, что это дельдар — «командир десятка». В этом, я думаю, кроется ошибка. По какой-то странной причине люди — и прочие человекоподобные создания, — живущие на Сегестесе, пренебрегают щитом. Его знают, но презирают. Щит расценивается как атрибут слабака, нечто трусливое, коварное, предательское. Я долго спорил по этому поводу — и дело чуть не дошло до того, что друзья стали смотреть на меня косо, думая, не уподобляюсь ли я сам этому презренному орудию, не таков ли я сам — трусливый, слабый, коварный, — до тех пор, пока я не доказал в дружеской схватке их неправоту.

К настоящему моменту стало ясно, что мне отвели роль балованного раба в Доме Эстеркари. Из намеков, нашептываний, а также прямых насмешливых ответов Глоага я понял, что принцесса Натема никогда прежде не сталкивалась с человеком, который бы при виде ее красоты не преисполнялся благоговейным трепетом и не лишался бы мужества. Она могла заставить мужчин ползать перед ней на коленях и целовать ее унизанные самоцветами ноги. Меня она, конечно, тоже могла заставить — но только под угрозой пытки или порки. Но ведь она всегда славилась своей властью над мужчинами, которую имела как женщина, безо всяких иных побудительных мотивов.

Ей все больше и больше досаждало, что я не ломаюсь перед ней по собственной воле. Я подозревал, что если бы это произошло, великана в кольчуге призвали бы разделаться со мной, и Натема стала бы искать себе другую игрушку.

Никто, даже Нижни, похоже, не знал, сколько рабов трудится в Доме Эстеркари. Рабы-писцы вели бухгалтерские книги, но рабы умирали, их продавали, покупали или обменивали, и общее число на текущий момент всегда оставалось в точности не известно. Умножая путаницу, внутри Дома Эстеркари существовало много семей — Кидонес считались Первой Семьей, — и семья могла продать раба в пределах дома и вычеркнуть его или ее из списков. Но фактически они оставались — он по-прежнему горбатился на конюшнях, а она носила воду на кухни одного из дворцов Эстеркари.