ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Мы с Натом и Золтой гуляем в Санурказзе

Я сместился в сторону и ловко пнул этого румяного юнца туда же, куда в свое время двинул Кидонесу Эстеркари, — заставив этого щенка согнуться пополам и изрыгнуть пищу на мокрую палубу. Меч я у него отнял и теперь держал его так, чтобы видели Рофрен и его приятели.

— Отмените хоть один отданный мной приказ — умрете, — посулил им я.

Их руки стискивали рукояти мечей. Это были гордые, надменные люди, привыкшие командовать. Но им приходилось то и дело крениться удерживая равновесие, когда галера взлетала и падала, борясь с морем. Я же стоял балансируя, прямой и гибкий, а меч у меня в руке описывал перед ними ровную дугу.

Не знаю, бросились бы они на меня, доведенные до отчаяния и искренне, хотя и без основания веря, что я предаю их гибели в соленой могиле, или так и оставались бы стоять, рыча от бессилия, как лимы на цепи. Но думается скорее последнее. Мне рассказывали, что когда я, Дрей Прескот, бросаю вызов на бой держа в руке меч, то представляю собой самое устрашающее и нездоровое[20] зрелище.

И тут, когда они стояли передо мной, мокрые, несчастные и испуганные, видя перед собой или гибель в бушующем море или от моего меча, с носа раздался резкий крик.

Там сидел Нат, мой Нат с галерной скамьи. Он размахивал мокрой рукой и показывал вперед.

— Проскочили, Писец! — вопил он. — Мы проскочили!

Мы все посмотрели туда, и эти уподобившиеся лимам на цепи офицеры и я. Скалы исчезали, удаляясь, за нашей кормой, их забрызганные пеной смертоносные клыки таяли в кильватере. Медленно, борясь за каждый дюйм, «Сиреневая птица» проложила себе путь мимо этих угрожающих гибелью острых камней. И таким образом пойдя их на ветре стороны, мы могли без хлопот проплыть в лежащий за ними залив.

После этого, когда Зенкирен пришел в себя, дело свелось лишь к рутинному дознанию. Рофрена посадили под арест. Хезрона из Хир-Хейша, того румяного юнца, ожидало то же самое, но я при всех, в том числе и при нем, вступился за него, зная, что это его первое плавание в качестве морского офицера на борту свифтера и первый пережитый им шторм.

— На море опасность опасности рознь, — объяснил я, — но понимать степень угрозы учишься не сразу. Я не держу зла на Хезрона за то, что естественный страх побудил его броситься на меня. Но возможно он держит зло на меня за то, что я пнул его в причинное место.

Зенкирен не улыбнулся. Но, наблюдая за его лицом, когда он сидел в кресле арбитра за столом в присутствии других офицеров и грозно смотрел на стоящего между двоих стражей бледного Рофрена, я подумал, что в другое время он, возможно, не стал бы сдерживать улыбки. Несмотря на свой ярко выраженный аскетизм, Зенкирен был человеком веселым и похоже любил от души посмеяться.

— Что ты на это скажешь, Хезрон?

Хезрон из Хир-Хейша поднял голову. Этот парень явно привык козырять своим происхождением — а происходил он, как все знали и видели, из богатой и могущественной санурказзcкой семьи.

— Я не забываю обид, — заявил он, и слова его звонко разнеслись по каюте «Сиреневой птицы», заходившей в порт. — Я буду помнить, как ты унизил меня — и что ты вообще посмел меня тронуть. Меня, Хезрона из Хир-Хейша. Ты ещё пожалеешь об этом, варвар.

Я посмотрел на него. Мне уже не раз доводилось слышать в свой адрес оскорбительный эпитет «варвар» от тех, для кого я был чужеземцем с внешних морей, но никогда это не произносилось таким тоном и с такой злобой. Я подумал о галерах внутреннего моря, об их боевых качествах. И гадал: неужели корабли Зеникки, города, не снискавшего любви на внешних океанах, и далеко заплывающие корабли Вэллии — неужели они построены варварами? А тот великолепный анклавный город Зеникка — он что, тоже варварский? Что ж, если так, то это варварство такого вида и типа какого этим ходящим на свифтерах жителям Ока Мира вовек не понять.

— Если ты желаешь сделать это вопросом чести, — бросил я, зная, что говорю громко и резко, как и полагается варвару, — то я с удовольствием встречусь с тобой в любое время, в любом месте, с оружием в руках.

— Хватит! — раздраженно вмешался Зенкирен. — «Сиреневая птица» спасена только благодаря смелости и умению князя Стромбора, — он поморщился. — Оба наших сопровождающих пропали.

Это была правда. Спустя много дней их шпангоуты вынесло на берег вместе с телами утонувших. Рабы, там где они доплыли до берега по прежнему оставались прикованными к бимсам шпангоутов.

Рофрена под стражей отправили ждать приговора суда верховного адмирала. Именно такой пост занимал по существу тот человек, хотя на крегенском его титул занимал пять строк цветистой прозы.

Хезрону из Хир-Хейша вынесли порицание, после чего властью пура Зенкирена и по моей просьбе отпустили. На отношение Хезрона ко мне это никак не повлияло. Я догадывался, что мне придется постоянно ждать от него удара в спину.

Мы вошли во внешний порт Святого Санурказза.

Как уже сказано, я повидал много городов и теперь с нетерпением ждал, когда смогу увидеть главный город последователей Зара. Я ожидал… задним числом я понимаю как это глупо, ожидать чего-то, до того как перед тобой предстанет действительность, живая и реальная.

Санурказз располагался на узкой полоске суши, вытянувшейся между внутренним морем, и меньшим — вторичным морем, морем Лайд[21], отчего полуостров на котором он стоял представлял собой в плане тупой наконечник стрелы, две острые грани которого омывались водами, а перешеек был перегорожен опоясывающей город стеной с шестью куртинами. За стенами возвышалось множество зданий, некоторые из них радовали глаз благородством пропорций колоннадной архитектуры. Здесь строили в основном их камня теплого желтого цвета, который добывали в карьерах в нескольких дуабурах дальше по берегу. Крыши крыли красной черепицей. Среди домов, вдоль проспектов и улиц зеленела пышная растительность. Многие крыши были плоскими, их украшали сады. Водяные мельницы качали воду в неустанно звенящие по всему городу фонтаны. Изобильные рынки наполнял звон монет, рев калсаниев, зазывные крики лотошников. На ремесленных улицах стоял непрестанный звон молотков ремесленников, обрабатывающих бронзу, золото и серебро, жужжание гончарных кругов на которых мастерили горшки с четкими красными узорами. Здесь же выделывали кожу, блестящую, прочную и мягкую, которая славилась по всему внутреннему морю.

О да, Санурказз был чудесным городом, полным жизни, энергии и страсти. Порты хитроумно располагались так, чтобы создать идеальную защиту и от непогоды, и от нападений корсаров с моря. Арсеналы тоже грамотно разместили так, чтобы те взаимно поддерживали друг друга. Яркое небо пронзали шпили и купола храмов.

Да, Санурказз был воистину великолепен. В таком городе только жить и жить. Магдаг был городом колоссов, высоченных зданий, непрестанно наступающих на равнину, и непосильных трудов, требующих машинной дисциплины на грани с одержимостью. Санурказз же был городом личностей.

Но … в Санурказзе не существовало некоего общего направляющего стержня. Он состоял из совокупности отдельных личностей Он очаровывал. Здесь были чудные малолюдные улочки, дворы и затененные деревьями беседки, где цвели яркие ароматные цветы. Здесь можно было найти и питейные заведения, и трактиры, и места, где могли развернуться самые буйные гуляки. Я наслаждался жизнью в Санурказзе. Но чувствовал, что он лишен той целеустремленности, которая ощущалась в Магдаге.

Конфликт между красными и зелеными не был борьбой добра и зла, где четко разграничивались позиции. Хотя в то время у меня имелась склонность приписывать все зло Магдагу, думаю я не особо польщу себе, если скажу, что мне хватило наблюдательности заметить серьезные изъяны и в Санурказзе. Ведь это был насквозь человеческий город. Полагаю лучше всего его можно охарактеризовать сказав, что он беззаботно бражничал. Гуляли там очень и очень увлеченно. А потом каждый шестой день весь город истово предавался религиозным обрядам, связанным с поклонением божеству красного солнца.

Женщины Санурказза отличались сладострастностью. Полногрудые, гибкие, с чувственными губами и смеющимися глазами, они, думаю, подняли бы на смех любого, кто предложил бы им, выходя на улицу, одевать вуаль. Для них подобная мысль отдавала извращением. После того как Зенкирен пообещал мне задействовать меня на борту «Сиреневой птицы» — а в каком именно качестве, договоримся — у меня появились звенящий деньгами кошелек, белый передник в дополнение к прежней одежде, а также длинный меч, который теперь висел у меня на ремнях на поясе из великолепной санурказзской кожи.

На плодородных полях к югу от города и вдоль моря Лайд сельское хозяйство развивалось на основе мелких ферм, наряду с усыпавшими округу поместьями знати. А за ними, дальше на юг, начинались равнины, где паслись стада чункр. Я пообещал себе как-нибудь съездить туда, провести некоторое время среди тех стад и поразмыслить о моих кланнерах с Великих Равнин Сегестеса. Еще южнее климат становился все засушливее. Там расстилались пустыни, мрачные, оранжевые и суровые. За этими пустынями, как я понял, лежали прибрежные земли Доненгила, но туда почти неизменно добирались кораблями через Великий Канал. В Доненгиле же, как я догадывался, климат должен был сильно походить на вест-индский, но в куда больших масштабах.

В городе на удивление процветала промышленность — учитывая то, что вся работа производилась вручную. Производство железа, производство бронзы, мануфактуры для производства мечей и удобных стальных кольчуг, добыча полезных ископаемых, лесозаготовка, ткачество — в общем, все необходимое для функционирования такого города-государства, как Санурказз. Я посетил обширные леса, увидел, как растут ленк и стурм, увидел кедры и сосны в горах на юго-западе. Там кораблестроители отбирали деревья на шпангоуты. Отобранные живые деревья помещали в специальные станки, чтобы те вырастали по форме требовавшейся для форштевней, ахтерштевней или любых других необходимых кораблям форм.

Конечно, не все жители Крегена находятся на одной эволюционной стадии промышленного общественного или политического развития. Изгибание дерева паром было тут известно, а для строительства таких галер, как «Сиреневая птица», оно просто необходимо. Древние жители Земли, не зная этой технологии, были вынуждены применять зеленое невысохшее дерево, чтобы изгибать его по нужным очертаниям. Дерево корежилось, очень скоро корабли становились как решето и приходили в негодность. Древнегреческие галеры были, по существу, легкими судами с одним гребцом на каждом весле, и главным образом предназначались для таранных атак. Римляне, применяя «ворон» — подбитый острыми крючьями мостик для абордажа — попытались перенести на море технику сухопутных сражений, но по-прежнему плавали на легких кораблях. С наступлением на Земле эпохи Возрождения, когда европейским державам пришлось противостоять на море мусульманским фелюгам, конструкция галеры получила новое направление развития. И, вопреки распространенному мнению, те новые галеры вовсе не были прямыми потомками судов Древней Греции и Рима.

При одном гребце на весле, что было у древних повсеместно распространено, при расположении сидений трирем тройками, со скосом к корме, при веслах длиной примерно от восьми до пятнадцати футов[22], при налегающих на эти весла транитах, зигитах и таламаксах, при постоянном вычерпывании воды, набирающейся из-за покореженного шпангоута, следствия применения зеленого дерева, при всех их начальных усилиях, сосредоточенных на том, чтобы быстро протаранить вражескую галеру, скинуть её с тарана и дать полный назад, те древнегреческие триремы должны были быть тонко настроенными инструментами. Суматоха, сопровождавшая сбой единственного гребца, должно быть беспокоила триерарха ничуть не меньше чем все прочее. Система с одним гребцом на весле ставила совершенно определенный верхний предел той мощности какую она могла сообщить судну. Эти мореплаватели Ока Мира обратились к более поздней системе — организации а ля скалоччио[23], но при этом с восхитившей меня дерзостью сосредоточили свою движущую силу в двух-трех рядах. Хотя с технической точки зрения «Сиреневую птицу» и следует считать биремой, а другие, более крупные галеры внутреннего моря — триремами, я буду придерживаться того названия какое дали этим судам сами крегенцы — свифтеры, скоростники.

Ветроуловители уже знакомой мне системы направляли свежий воздух на нижние палубы, а многочисленные решетчатые люки и отверстия создавали хорошую систему вентиляции. Несмотря на это, нижняя гребная палуба, там где сидели обливаясь потом таламаксы, представляла собой самый настоящий крегенский прижизненный ад, в котором я не желал бы оказаться вновь. Если я не дал ясного представления о том, что для Зорга, Ната, Золты и меня перевод с палубы таламаксов магдагского свифтера на открытые гребные скамейки «Милости Гродно» был равнозначен отмене смертного приговора, то могу заверить, что дело обстояло именно так.

В то время и некоторый период после я все ещё испытывал неудовлетворенность расположением гребцов, не веря, что оптимальное решение уже найдено.

Погруженный в мысли об устройстве галер, свифтеров и трирем, я сопровождал Ната и Золту в их излюбленное питейное заведение под названием «Стриженый Поншо» — крегенцы порой демонстрируют странное чувство юмора — где пухленькая Сизи явно готова была обслужить этих невероятных сорвиголов, не сдирая лишнего, только потому, что им удалось спастись с магдагских галер.

— С одним гребцом на весле, — говорил Золта, потирая подбородок, где у него достаточно отросла черная борода, чтобы вызвать чесотку, — даже с постисом, за который мы должны благодарить архистратов Зара…

— Ха! — перебил его Нат, когда мы ввалились в низкие двери таверны с улицы, залитой розовым светом двух малых лун Крегена. — Эти расты Гродно-гаста ставят изобретение постиса в заслугу себе!

— Сгнои их Зар, — прогромыхал Золта, бухнувшись всем весом на скамью и подзывая Сизи, — так или иначе, дружище Стромбор, — теперь они принялись меня именно так, и оба не могли привыкнуть к моему титулу князя, — как я говорил, прежде чем Нат разинул свою разящую вином пасть с черными клыками. — Сизи! Поскорее, восторг распутника! Я сух, как Южная пустыня! Как я говорил, один гребец на весле, даже при постисе — это прекрасно для маленького, легко управляемого суденышка. Но не хотел бы я находиться у него на борту, когда ему сядет на хвост ставосьмидесятивесельный свифтер! Хо! Оно же попросту взмоет с воды в небо!

Им все же требовалось убедить меня.

Наш спор прекратило появление Сизи с тремя кожаными кружками зондского вина — пряного, темного и крепкого. Мы осушили их залпом. Потом Нат рыгнул, вытер рот тыльной стороной ладони и откинулся назад.

— Матерь Зинзу Благословенная! Именно это мне и требовалось!

Мы болтали, пили и спорили, а потом включились в азартную игру с несколькими приехавшими в город на рынок фермерами-поншоводами и благодаря сверхъестественной способности Ната к манипулированию костями удача повернулась к нам лицом — пока не вспыхнула драка. Кажется, после манипуляций Ната с костями драка следовала непременно. Мы изрядно побесчинствовали в таверне, хохоча, ревя и разбрасывая патлатых поншоводов направо-налево. Когда я говорю, что Золта был самым маленьким из нашей четверки гребцов и потому, когда мы надрывались на веслах, сидел у самого борта, не подумайте, что он действительно был маленького роста Подхватить своего противника и швырнуть его через стойку он умел в лучшем виде.

Подбежала, громко крича, Сизи, и лиф её красного платья чуть не лопался от праведного гнева. Но Золта сгреб её в объятья и наградил звучным поцелуем, изрядно уколов при этом щетиной — а потом мы, гогоча, выкатились из «Стриженого поншо». Ополченцы, что-то вроде санурказзских полицейских, толстые веселые ребята, чьи мечи уже заржавели в ножнах, ввалились, видимо, по чьему-то вызову, на маленькую, украшенную цветами площадь перед таверной, покуда мы, приплясывая, удалялись в другую сторону. Нат смеялся и пританцовывал с бутылкой в руке, а на физиономии Золты цвела широченная глупая усмешка — он наверняка вспоминал Сизи. Я невольно рассмеялся, глядя на своих расхулиганившихся спутников. Но мы вместе тянули лямку на галерах, и это связало нас неразрывными узами товарищества. Нас было четверо. Теперь осталось трое. Думаю, цивилизованный человек не назвал бы мой смех смехом.

Мы стремглав понеслись по залитому лунным светом переулку.

— Мы должны найти другую таверну, и притом поскорее, — провозгласил Золта. — У меня настроение продолжить.

— А как насчет Сизи, о маловерный? — спросил Нат, одним рывком выдергивая пробку из бутылки.

— Она никуда не денется и останется такой же сочной и пышной. Говорю тебе, ты, вошь на шкуре калсания, у меня настроение продолжить.

— А вот что до этого, — Нат остановился, опрокинул бутылку и сделал четыре звучных глотка — буль, буль, буль, — и буль, — то у вшей величина самая подходящая для тех, кто гребет ближе всех к тыльному траверзу, правда?

Тут он вскрикнул когда Золта двинул его носком сапога, а затем они с криками и воплями помчались по переулку. Нат размахивал бутылкой, а заразительный громовой хохот Золты был способен разбудить и мертвого. Я вздохнул. Что и говорить, хулиганы эти ребята ещё те, но они мои товарищи по веслу.

Со стороны «Стриженого поншо» послышалась размеренная поступь обутых в сапоги ног. Шаги эти сопровождал звон; шли по меньшей мере четверо, в кольчугах. Санурказзцы не носили кольчуг с той же привычной истовостью с какой разгуливали в них магдагцы. Местные ополченцы носили только колонтари. Прошу заметить: эти стражи порядка были такими толстыми ленивыми ребятами, всегда предпочитавшими стычке — бутылку, что меня сильно удивило, их столь скорое прибыли на место происшествия.

Шаги приблизились, и я укрылся в тени от балкона, где росли крупные цветы, закрывшие свои внутренние лепестки и открывшие внешние навстречу лунному свету.

— Этот раст побежал сюда, — произнес скрипучий голос.

Я оставался неподвижен. И даже не попытался вытащить висевший на боку меч. Для этого время ещё найдется.

— Тогда — за этими двумя крамфами, — Нат и Золта подняли достаточно шума, чтобы разбудить весь квартал. — И нам лучше поторопиться.

Четверка в кольчугах заспешили по переулку. Они вышли в полосу розового лунного света, двигавшуюся вместе с неторопливым орбитальным движением двух малых лун. Их лица казались розовыми пятнами, перечеркнутыми свирепо топорщившимися усами. В разрезах белых сюркотов поблескивали кольчуги. Эти сюркоты показались мне странными, а затем я увидел, что на них нет обычного нашитого на груди и на спине герба. По этой приличного размера эмблеме всегда можно было выяснить, чей перед тобой вассал.

Думается, я тогда сразу понял, что все это значит. Но мне хотелось убедиться наверняка. В конце концов у меня, Дрея Прескота, были на Крегене дела и поважнее, чем мелочная вражда с избалованным мальчишкой, будь он хоть трижды отпрыском богатой и знатной семьи.

В лунном свете блеснули клинки.

Эти люди прошли бы мимо. Меня надежно укрывали тени под балконом. Помнится, в воздухе стоял сладковатый аромат тех больших цветов, упивающихся светом лун.

Но я шагнул в переулок.

Меч все ещё оставался у меня в ножнах.

— Вы хотели поговорить со мной?

Это был вызов.

— Ты тот, кто зовется князем Стромбора?

— Да.

— Тогда ты покойник.

Бой продолжался недолго. Они прилично работали мечами, но не представляли собой ничего особенного, ничего такого с чем не справился бы любой из моих диких кланнеров. Хэп Лодер, например, приканчивая их ещё и орал бы со всем свойственным ему щегольством, требуя вина.

Вернувшись на «Сиреневую птицу», я сказал Зенкирену, что хочу повидать отца Хезрона.

— О?!

За это время мы с Зенкиреном стали немного лучше понимать друг друга. Как-то я спросил у Золты, что может означать слово «крозар». Тот замялся, а потом посоветовал спросить у Зенкирена. А тот ответил просто:

— Подожди.

Когда же я нажал на него, он сказал мне:

— Это Орден… Но об этом не следует говорить между делом в пивной, — и сделал жест в сторону своей такой простой, такой аскетической каюты. Я его не понял.

И теперь, когда я рассказал ему о происшествии в переулке возле «Стриженого поншо», он посмотрел на меня и коснулся пальцем губ.

— Это может иметь серьезные последствия, маджерну Стромбор. Харкнел из Хир-Хейша — человек могущественный, богатый и влиятельный. Как ты вполне можешь догадаться, в Санурказзе постоянно плетутся интриги.

Я сделал нетерпеливое движение, и Зенкирен заговорил настойчивей.

— Мальчишка нанял убийц, а те провалили задание. Если ты расскажешь об этом его отцу, тому придется отрицать, будто он что-то об этом знал, а потом наказать сынка — но за провал, заметь, за провал! И после этого твоей крови будет жаждать уже не сопливый щенок Хезрон, а сам старый Харкнел. Подумай, Стромбор. И… есть ещё кое-что.

— Уже подумал, — тут же отозвался я. Я не мог допустить, чтобы надо мной висела угроза убийства, когда мне надо выполнять задание Звездных Владык — или Савантов, — или, что особенно важно, если я хочу найти способ вернуться из Ока Мира в Вэллию или Стромбор к моей Делии на-Дельфонд. — Я встречусь с любым, с кем понадобится, чтобы только обуздать этого щенка. Вот и все.

Зенкирен поджал губы. Он пытался быть справедливым, этот пур Зенкирен, капитан «Сиреневой птицы». И тогда он протянул мне листок бумаги — при виде которой я мгновенно напрягся. Но затем убедился, что сорт этот мне не знаком — и моя настороженность рассеялась, будто её и не было.

— Я получил письмо, Стромбор. И хотел бы, чтобы ты отправился в небольшое путешествие — в Фельтераз.

— В Фельтераз!

— Да, маджерну Стромбор. Тебе нужно встретиться с маджерной Майфуй. С джерной Майфуй — супругой Зорга ти-Фельтераза.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

О Майфуй и свифтерах

На следующее утро на борт подняли двоих омерзительного вида представителей вида морских паразитов. Пока их волокли по тыльному траверзу «Сиреневой птицы», они раскачивались, стонали и жаловались, после чего были с хлюпающим звуком свалены на палубу, и каждый мог полюбоваться на их позеленевшие физиономии.

Доставившие их на борт ополченцы, в броской одежде и с поржавелыми мечами, стояли на молу, уперев руки в бока, и откинув головы хохотали во всю глотку, прочищая свои могучие легкие. Оба солнца Крегена находились сейчас ранним утром близко друг к другу. В воздухе звенели веселые звуки порта, где рабочие проснулись и начали работать — перекличка голосов, звон инструментов, плеск воды, крики чаек. Служители маяка, зевая и протирая глаза, сменялись с вахты. Маяк вздымался на противоположном конце мола, за первой из его стен, защищавших порт от моря, высокий, с темными и неподвижными сейчас фонарями при зеркалах. Внизу у рыбного базара уже выложили улов, торговки спорили и дрались, и порой толстая рыба в серебристой чешуе издавала громкий шлепок по щеке какой-нибудь кумушки. Полузакрыв глаза и прислушиваясь к звукам, я мог представить себе, что снова нахожусь где-нибудь в Плимуте — ну, почти.

Два жалких предмета, валявшихся сейчас на палубе, были, конечно же, Нат и Золта.

Шарнтаз, новый старший помощник, подскочил и потыкал их носком сапога.