ГЛАВА ВТОРАЯ

Тодалфемы Ахрама

С вершины противоположной стороны канала я смог посмотреть и как следует разглядеть то строение, высящееся в полумиле от меня. Добрался я сюда простым и целесообразным способом — спустившись по мириадам высеченных на гигантских скальных карнизах лестниц, переплыв пролив примерно в полмили шириной, а потом снова поднявшись на утес. Два солнца теперь стояли низко в небе, и их свет, по-прежнему смешанный, постепенно мерк и становился все более чисто-зеленым: зеленое солнце, которое зовется Генодрас, немного задержалось после того, как за горизонтом исчезло большое красное солнце — Зим.

А потом появятся звезды, и я, возможно, получу лучшее представление о том, в какую именно точку на Крегене под Антаресом меня занесло.

Строение смахивало на прочно построенный замок или гостиницу с замурованными окнами; крышу усеивали многочисленные башенки, которые, я был в этом уверен, служили чем-то большим, нежели простым завершением залов за стенами с куртинами. Виднелись купола, похожие на минареты, шпили и фронтоны высоких зданий. На серые стены строения падали опалиновые тени. Я гадал, было ли это здание построено одновременно со спрямлением пролива и облицовкой его камнем, или же его строили, как в средневековом Риме, растаскивая древние постройки, чтобы добыть стройматериалы для новых.

В сгущающемся зеленом свете я медленно подошел к строению.

С тела чулика я снял кольчужный наголовник, длинную кольчугу и кожаную сбрую. Эти юноша и девушка, Гахан Ганниус и Валима, очевидно, не потрудились поинтересоваться судьбой своего охранника, а его товарищам приходилось помалкивать. Мне уже доводилось встречаться с чуликами. Я знал, что у них в обычае перенимать обмундирование, личное снаряжение и оружие тех, к кому они нанимаются. В Зеникке, где я какое-то время был бойцом-брави, чулики разгуливали с рапирами и кинжалами; здесь же они ходили с оружием, подходящим для воинов в кольчугах.

Большой меч, который я, наконец, обнаружил в ходе поисков, был воткнут в землю за отдельно растущим скоплением кустов тернового плюща. Должно быть, он вылетел из руки убитого чулика, несколько раз перевернувшись в воздухе. Я подобрал оружие и осмотрел его. Тщательно изучив вооружение, можно многое узнать о создавшем его народе.

Первым объектом моего внимательного изучения стало острие. Это действительно было острие, но его клиновидные грани, хотя и довольно острые, не могли принадлежать колющему оружию. Значит, острие здесь все-таки знали, но, как подтверждал вид одетых в кольчужную броню чуликов, к нему не благоволили. Существует хорошо известное заблуждение, будто бы в средневековой Европе не знали ни острия, ни выпада; правда же заключается попросту в том, что выпад — не самый действенный способ разделаться с облаченным в кольчугу противником. И потому этот большой меч — я повертел его в руках: прямой, дешевой выделки, хорошо заточенный, чего я и ожидал от наемника-чулика, с простой железной гардой-крестовиной и рубчатой деревянной рукоятью. На плоскости клинка, пониже гарды, красовалась вытравленная монограмма, состоящая, как я понял, из крегенских букв ГГН. Никакого имени мастера не стояло.

Так. Дешевое оружие массового производства, чуточку неуклюже сбалансированное и не вполне удобное в замахе. Сгодится, пока не подвернется лучшее.

Теперь я стоял перед тем странным строением с его многочисленными сводчатыми крышами и куполами, с его прямоугольными стенами, стоял в меркнущем свете Генодраса, зеленого солнца Крегена.

Они вышли ко мне. Я был готов. Если они вышли приветствовать меня — что ж, прекрасно. А если они вышли убить меня или взять в плен, то я буду размахивать этим новым мечом, пока мне не удастся скрыться в тени.

— Лахал! — поздоровались они универсальным приветствием Крегена. — Лахал.

— Лахал, — ответил я.

Я стоял, дожидаясь, когда они приблизятся. Они держали факелы, и при вечернем бризе, который усилится с заходом солнц, пламя факелов развевалось, словно ало-золотые волосы. Я увидел желтые балахоны, сандалии, бритые головы, откинутые капюшоны. Посмотрев на талии этих людей, я увидел, что вокруг них обмотаны вервия с болтающимися при ходьбе кистями.

Эти вервия и кисти были голубыми.

Я выпустил задержанное дыхание.

У меня на миг возникла надежда, что вервия и кисти окажутся алыми.

— Лахал, чужеземец. Если ты ищешь, где отдохнуть нынешней ночью, то проходи скорее, ибо ночь наступает быстро.

Говоря это, обратившийся ко мне поднял факел. Голос у него казался каким-то странным — высокий и пронзительный, почти женский. Я увидел его лицо. Такое гладкое, безбородое и все же старческое, с морщинистой кожей вокруг глаз и складками около рта. Он улыбался. Вот, — подумал я тогда — и оказался прав. — Человек, который думает, что ему не нужно ничего страшиться.

Мы последовали обратно к строению и вошли через сводчатый проход, который сразу же закрыли окованной бронзой ленковой дверью. Древесину эту я узнал по цвету, пепельному с мелкозернистой структурой; полагаю, дерево ленк и ленковая древесина — это крегенский эквивалент земного дуба. Если там, снаружи, бродили грундалы, чьи пасти были готовы отгрызть нам лица, то, закрыв эту окованную бронзой дверь, мы могли чувствовать себя куда уютнее.

Когда меня провели в небольшую палату, где предложили подогретую воду для умывания и смену одежды — балахон наподобие тех желтых ряс, какие носили здешние обитатели — а потом пригласили присоединиться к остальным за ужином в трапезной, я счел, что все здесь хорошо организовано и спокойно. Все шло так, будто управлялось по давно заведенному распорядку, утвердившемуся настолько прочно, что никакая сила не могла его ниспровергнуть. В душу мне начало закрадываться ощущение удовольствия — вне всяких сомнений, именно удовольствия. Может быть, это и не Афразоя, Город Савантов, но здешние обитатели кое-что понимают в искусстве заставлять все казаться важным и частью ритуала жизни, который будет длиться вечно.

Еда оказалась хорошей. Простая еда, такой я и ожидал; рыба, немного мяса, которое, как я подозревал, было по-новому приготовленной вусковиной, фрукты, включая непременные благотворные палины. Все это подавалось с прекрасным легким вином прозрачно-желтого цвета и, как я понял, с низким содержанием алкоголя.

Все собравшиеся в трапезной были одеты одинаково, и все говорили такими же пронзительными голосами. Их там собралось около сотни человек. Те, кто подносил еду, одевались точно также; закончив подавать на стол, они присоединялись к нам, садясь за длинные стурмовые столы. Множество фонарей заливало эту сцену золотистым светом. Где-то на середине трапезы один из присутствующих, довольно молодой человек, поднялся на своего рода трибуну, её едва ли можно было назвать кафедрой, и принялся читать поэму. Это было длинное сочинение о корабле, который заплыл в водоворот и угодил на одну из семи лун Крегена. Я не часто улыбаюсь и ещё реже смеюсь. Слушая этот вздор, я не смеялся и не улыбался, но эта история меня заинтересовала.

Я не думал, что нахожусь в каком-то крегенском эквиваленте монастыря. Такие, как я знал, существовали; так, в Зеникке действовал орден лиловых монахов. Однако что-то в этих людях, возможно, отсутствие в их поведении суетливости и церемонности, убедило меня, что их жизнь посвящена чему-то иному, нежели дисциплины обители.

Как мне представляется, вы, слушающие мой рассказ, проигрывая записи, сделанные мной в этом охваченном голодом районе Африки, догадываетесь, о чем я подумал. Уж не здесь ли кроется причина, по которой меня снова переправили на Креген? И кто меня переправил — Звездные Владыки или Саванты? И что особенно мучительно, я не увидел ни орлана с алым оперением, ни белого голубя, способных дать хоть какой-то намек.

Когда я допил вино, один из присутствующих обратился напрямую ко мне. Выглядел он старше других, хотя среди них было много пожилых, равно как и людей среднего возраста. Складки и морщины на его лице противоречили гладкости кожи на остальном теле.

— Теперь тебе следует отдохнуть, чужеземец, ибо ты явно проделал немалый путь и устал.

Знал бы он, насколько далекий путь я проделал на самом деле!

Я кивнул и встал.

— Мне хотелось бы поблагодарить вас за гостеприимство… — начал было я.

— Поговорим утром, чужеземец, — остановил он меня, подняв руку.

Я был вполне готов принять это предложение отправиться на боковую, так как и вправду устал. Постель оказалась достаточно жесткой для удобного сна, и я уснул. Если мне что-то и снилось, то я все равно больше не помню, какие призраки заполняли мою голову. Утром, после отличного завтрака, я отправился прогуляться вдоль зубчатых стен с тем стариком, носившим имя Ахрам. Строение это, как уведомил он меня, также называлось Ахрам.

— Когда я умру, что может произойти лет через пятьдесят или около того, в Ахраме появится новый Ахрам.

Я понимающе кивнул.

Глядя поверх высокого парапета, я видел тянущиеся со всех сторон, кроме тех, где нас окружал Великий канал и приморские утесы, широкие поля, фруктовые сады, пахотные земли, тщательно ухоженные сельскохозяйственные владения. На полях трудились люди, казавшиеся с такой дали муравьями. Интересно, кто они, гадал я, рабы или свободные?

Я задал свои обычные вопросы.

Нет, он никогда не слыхивал об Афразое, Городе Савантов. Я подавил вздох разочарования.

— Мне однажды довелось видеть трех человек, — сказал я, — одетых также, как и вы, но они опоясывались алыми вервиями с алыми же кистями.

Ахрам покачал головой.

— Такое возможно. Я знаю об опоясанными розовыми вервиями тодалфемах Лаха. Мы же — опоясанные голубыми вервиями тодалфемы Турисмонда. Но об опоясанных алыми вервиями я, мой друг, увы, ничего не знаю.

Турисмонд. Я на континенте Турисмонд. Тогда наверняка Сегестес не так уж далеко?

— А Сегестес? — спросил я. — Город Зеникка?

Он внимательно посмотрел на меня.

— А разве ты сам не расспросил об Афразое тех опоясанных алым тодалфемов?

— Те трое были мертвы. Они погибли.

— Понятно.

Мы ещё немного погуляли в лучах чудесного опалинового света. А затем он сказал:

— Я, конечно, слышал о континенте Сегестес, Зеникка же, как мне дали понять, не самый любимый порт для мореходов внешнего океана.

Я заставил себя спокойно шагать рядом с ним, когда мы прогуливались вдоль зубчатых стен в утренних лучах двух солнц.

— А Вэллия?

Он быстро кивнул.

— Вэллия нам хорошо известна. Ибо её корабли, плавающие по всему свету, привозят нам из дальних стран много удивительного и чудесного.

Я, можно считать, уже снова с моей Делией Синегорской. На какой-то момент я ощутил обморочную слабость. А как же тогда насчет намерений Звездных Владык — если меня и вправду перебросили сюда Звездные Владыки, Эверойнай?

Ахрам продолжал говорить, и я из вежливости, которую столь серьезно вдалбливали мне в голову родители, заставил себя слушать. Говорил он о приливе, который ожидался ими сегодня вечером. Слушая его, я понял, что именно здесь происходило и какую именно службу несли тодалфемы. Коротко говоря, они рассчитывали приливы на Крегене, вели летописи и считались со всеми старыми знакомыми моряцкими приметами, какие я усвоил ещё на Земле. Я подивился тому, сколь сложные вычисления им пришлось бы проделать. Ведь на Крегене, помимо двух солнц, красного и зеленого, есть ещё и семь лун, большая из которых вдвое крупнее земной луны. Я знал, что при таком множестве небесных тел приливы должны в большой степени аннулироваться. Самая множественность действующих сил не умножает и не увеличивает приливы, а уменьшает и снижает. За исключением тех случаев, когда небесные тела выстраиваются в ряд, когда они распределяются равномерно: вот тогда квадратурные, или сигизийные, приливы должны достигать дивной величины. Во время пребывания в Зеникке я видел защитные сооружения для противостояния приливам, а также то, что фундаменты домов вдоль каналов строились куда как выше среднего уровня воды. Когда приливы накатывали на Зеникку, опустошая её, могла произойти трагедия, и поэтому дамбы, защитные сооружения и затворы всегда содержались в исправности. Забота об этом возлагалась на Собрание.

Ахрам рассказал мне, что у океанского конца Великого Канала, соединявшего внутреннее море с внешним океаном, стояла огромная дамба. В дамбе этой имелись кессоны, и она перекрывала путь воде с обеих сторон. Построили её, по словам Ахрама, люди восхода — он сказал именно «восхода», буквально — «восходящего солнца», а не «восходящих солнц» — в отдаленном прошлом. Тогда же они одели камнем и выпрямили сам пролив — именно с целью контролировать притоки и стоки из внутреннего моря.

— Мы здесь на внутреннем море — народ, обращенный лицом к этому морю, — сказал он. — Нам известно, что снаружи, в штормовом внешнем океане есть другие континенты и острова. Иногда корабли проплывают через регулируемые пропускные шлюзы в Дамбе Давних Дней. Вэллия, Влоклеф, откуда поступает густое руно кудрявых поншо, Лах, откуда привозят сказочные, превосходно ограненные самоцветы и невероятно изящные стеклянные изделия — об этих местах мы знаем, так как они с нами торгуют. И Доненгил также, в Южном Турисмонде. Других нам известно мало; в остальном же мы остаемся добровольно заточенными в нашем внутреннем море.

Позже мне позволили посетить обсерватории и посмотреть на тодалфемов за работой. Многое из того, что они делали с эфемеридами[7] и наблюдениями за небом, показалось мне знакомым, но многое выглядело странным и находилось выше уровня моего понимания, поскольку они применяли нечто, казавшееся мне чуть ли не логикой иного рода. Работе своей они посвящали себя в той же мере, что и монахи — своей. Но при этом они смеялись и вели себя свободно и непринужденно.

Они проявили определенное уважение к моему пониманию движения небесных тел и предсказуемого движения водных масс — приливов, течений, а также ветров и всех связанных с этими явлениями опасностями.

Внутреннее море практически не знало приливов и отливов. Этому, конечно, не приходилось удивляться (в Средиземном море приливы никогда не превосходят двух футов), и эти посвятившие себя своему делу люди всю жизнь проводили за исчислением таблиц приливов так, чтобы иметь возможность предупредить смотрителей у шлюзовых ворот плотины, веля им быть готовыми к той минуте, когда внешний океан забурлит, заволнуется и заревет со всей своей мощью. Как я понял, никакого другого судоходного выхода из внутреннего моря не существовало.

— Почему вы живете здесь, на внутреннем конце Великого Канала? — спросил я.

Ахрам неопределенно улыбнулся и повел рукой в жесте, охватывающем плодородную почву, фруктовые сады, морскую гладь.

— Мы — народ, обращенный лицом к своему морю. Нам любо Око Мира.

Когда Ахрам поминал ту плотину, которую он называл Дамбой Давних Дней, я понимал, сколь много она значила. Если бы внешний океан поднялся в настоящий большой прилив и прорвался сквозь узкое горло Великого Канала, то прошелся бы по внутреннему морю, словно гигантская метла.

И та огромная Дамба Давних Дней была построена в давно минувшие времена ныне рассеянным и забытым народом, людьми известными только по каменным монументам, которые они построили и которые опрокинуло время — все, кроме Великого Канала и Дамбы Давних Дней.

Тут я увидел на полях какое-то волнение. Народ бежал. Доносились еле слышные крики. Ахрам посмотрел, и на его суровом морщинистом лице застыло выражение муки и бессильного гнева.

— Снова набег, — прошептал он.

Теперь я разглядел скачущих на каких-то зверях всадников в кольчугах, которые хватали убегающих крестьян. Я увидел, как один мужчина споткнулся и упал, накрытый большой сетью. Девушек втаскивали на седельные луки. А вопящих детей, даже совсем карапузов, ловили и швыряли в седельные мешки.

Найденный мной в кустах тернового плюща большой меч находился внизу, в отведенной мне комнате. Я кинулся туда вдоль парапета. Когда я добрался до массивной ленковой двери, её как раз закрывали. В неё ввалилась толпа перепуганного народа, последние как раз протискивались через прорезанную в главных дверях маленькую потерну. Я поднял меч.

— Выпустите меня, — велел я людям, которые запирали дверь на засовы.

Одеждой мне служил материал в зеленую полоску, взятый мной у убитого чулика. Надеть длинную кольчужную броню или кольчужный наголовник я не мог, плечи у меня пошире, чем у большинства[8]. Меч я держал так, чтобы люди у дверей увидели его.

— Не выходи, — принялись уговаривать они меня. — Тебя убьют или захватят в плен…

— Откройте дверь.

При этом присутствовал и Ахрам. Он положил мне руку на предплечье.

— Мы не спрашиваем у гостей, ни как их зовут, ни за кого они, друг мой, — сказал он, поднимая голову так, чтобы смотреть мне в лицо, так как рост у меня выше среднего. — Если они твои враги, то можешь беспрепятственно выйти и погибнуть за свои убеждения. Но, как я понимаю, ты чужестранец и не знаешь наших обычаев…

— Я всегда узнаю ловлю рабов, когда увижу.

— Они уже умчались, — вздохнул он. — Они налетают, когда мы их не ждем, не на рассвете и не на закате, и хватают наших людей. Мы, тодалфемы, неприкосновенны по сути своей, по закону и взаимному соглашению — потому как, если нас убьют, то кто будет предупреждать о наступлении большого прилива? Но наши люди, наши верные люди, которые заботятся о нас, не являются неприкосновенными.

— Кто они? — спросил я. — Кто эти людоловы?

Ахрам обвел взглядом толпу испуганных крестьян в простых одеждах, некоторые все ещё держали в руках вилы. Рядом с некоторыми стояли дети, цеплявшиеся за материнские юбки, а кое у кого на лицах виднелась кровь.

— Кто? — спросил Ахрам.

Ответил мужчина, полный человек с шатенистой бородой до пояса и покрытым морщинами крестьянским лицом. Он заговорил на наречии, понять которое мне удавалось с большим трудом. Это был не крегенский, универсальная латынь Крегена, и не язык Сегестеса, на котором говорили мои кланнеры Фельшраунга и Лонгуэльма, а также Дома, свободные люди и рабы Зеникки.

— Последователи Гродно, — перевел для меня Ахрам. Он выглядел уставшим, как цивилизованный человек, который видит вещи, с которыми цивилизации полагалось бы покончить. А потом быстро добавил, увидев, как я открываю рот, готовясь спросить: — Гродно, божество зеленого солнца, прямая противоположность Зару, божеству красного солнца. Они, как видно всем людям, сошлись в смертельной схватке.

Я кивнул, вспомнив, как люди говорили, что небесные цвета всегда противостоят друг другу.

— А из какого города эти люди — эти людоловы, последователи Гродно?

— Гродно царит на всей северной стороне внутреннего моря, а Зар — на южной. Городов у них много, и они широко разбросаны, все они вольные и независимые. Не знаю, из какого именно города наехали эти налетчики.

Я снова поднял меч.

— Я отправлюсь к этим городам поклонников Гродно, так как считаю…

Больше я ничего не успел сказать.

Внезапно я увидел, как планирует высоко в воздухе и снижается, описывая широкие охотничьи круги, большая хищная птица с великолепным алым оперением — орлан с золотыми перьями, окружающими его шею и вытянутыми в общей угрозе черными лапами и когтями. Я знал эту птицу, Гдойная, посланника или шпиона Звездных Владык. Увидев его, я почувствовал, как меня охватывает та знакомая вялость, почувствовал, как колени у меня подгибаются, рука с мечом бессильно падает, и все ощущения идут кругом и разбиваются вдребезги от шока диссоциации.

— Нет! — сумел выкрикнуть я. — Нет! Я не вернусь на Землю! Меня не… Я останусь на Крегене… Я не вернусь!

Но голубой туман окутал меня, и я начал падать…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В Оке Мира

Север или юг… Гродно или Зар… зеленое или красное… Генодрас или Зим… Где-то шла война. Тогда я не понимал и даже теперь, должно быть, в силу природы вещей не улавливаю всего, что произошло в тот миг, когда я впал в оцепенение во дворе меж высоких строений Ахрама, окруженный перепуганной толпой крестьян перед крепко запетой на бронзовые запоры и засовы массивной ленковой дверью. Я осознавал ревущую у меня в голове огромную пустоту. Это смутило меня, так как при предыдущих переправах с Крегена на Землю или с Земли на Креген все заканчивалось через пару-тройку ударов сердца.

Мне казалось, будто я отделился от самого себя. Я находился там, в том дворе, где надо мной склонился с добрым озабоченным лицом Ахрам. И я же смотрел на эту сцену с изрядной высоты, и она крутилась, словно водоворот — тот водоворот, в который я попал на своей лодке-листе, плывя вниз по течению реки Аф. И содрогнулся при мысли, что я, возможно, вижу эту сцену с точки зрения Гдойная, ало-золотого крылатого хищника.

Глядя так вот, одновременно вверх и вниз, я увидел белого голубя, плавно рассекающего воздух в горизонтальном полете.

Мне тогда подумалось, что я все понял.

Мне подумалось, что Звездные Владыки, которые, как мне представлялось, в данном случае как раз и доставили меня сюда, не хотели, чтобы я отправился к городам последователей Гродно на северном берегу, к городам зеленого солнца на северном берегу; но, возможно, Саванты, посланцем и наблюдателем которых был этот белый голубь, предпочли, чтобы я именно туда и двинулся.

И потому я завис в этой неопределенности, своего рода между небом и землей.

С резким криком алая птица устремилась к белому голубю.

Это был первый случай, когда я увидел, как одна из птиц обратила какое-то внимание на другую.

С обманчиво плавным взмахом крыльев, белый голубь переместился и, набрав высоту, проскользнул мимо хищной птицы.

Обе птицы развернулись и поднялись ввысь.

Я последовал за ними в опалиновое сияние неба, где два солнца изливали свой смешанный свет, соединявшийся в золотисто-розовый ореол, края которого сияли, искрясь, зеленым оттенком. А затем они исчезли из виду, и я опустился обратно и, открыв глаза, увидел перед собой пыль на дворе, где я лежал ничком.

У моего носа зашаркали сандалии. В ушах зазвучало хриплое дыхание, и чьи-то руки протянулись ко мне и подняли меня. По моим предположениям, на земле я не пролежал и полминуты. Дружелюбные и озабоченные крестьяне пытались меня нести. Я освободился от чьей-то руки и отмахнулся от нее, а затем, все ещё нетвердо держась на ногах, поднялся. Улыбаюсь я нечасто, но тогда я не без удовольствия смотрел на двор Ахрама, на крестьян, на массивную ленковую дверь и на самого Ахрама, который таращился на меня, словно я воистину восстал из мертвых.

Об остальном моем пребывании в Ахраме, астрономической обсерватории тодалфемов, рассказывать, в общем-то, почти нечего.

Я усвоил то, что мне требовалось, из местного языка, причем изучал его с таким ярым рвением, граничащим с одержимостью, которое привело в замешательство моего учителя — тодалфема с мягким лицом и скорбным взглядом. Его голос, такой же пронзительный, как и у других, и лицо, такое же гладкое, как лица более молодых членов братии, выбивали меня из колеи. Но учился я быстро.

Также я усвоил, что если желаю пересечь широкий внешний океан и добраться до Вэллии, то мне понадобится сесть на корабль, выходящий из какого-либо порта внутреннего моря. Немногие корабли рисковали миновать Дамбу Давних Дней, и мне будет полезнее скорее отправиться в какой-нибудь город, чем праздно дожидаться здесь корабля из внешнего мира, проходящего мимо по пути домой.

И, наконец, Ахрам учтиво заговорил со мной, указав на мое знание моря, приливов и вычислений, над которыми мы с ним дружно корпели. Навигация всегда давалась мне легко, и к этому времени я настолько хорошо зафиксировал в голове географические очертания внутреннего моря, насколько смог обучить меня Ахрам с помощью карт и глобусов, которые он держал в своем личном кабинете. Я также смог дать ему несколько мудрых советов по части высшей математики, благодаря чему он также стал лучше владеть исчислением.

Сделанное им предложение было очевидным, учитывая контекст наших отношений.

Он теперь знал мое имя — Дрей Прескот — и употреблял его с некоторой симпатией. Из-за моей несколько глупой и тщеславной попытки ринуться за ворота и разделаться с налетчиками в одиночку, мечом, он, как я понял, считал себя связанным со мной долгом благодарности. Я не признаю никакой особой приверженности любому из наборов кодексов; кодексы, в общем-то, существуют для слабаков, которые полагаются на ритуал и шаблон, но допускаю, что они бывают полезны в подходящее время в подходящем месте; а здесь не наличествовало ни того, ни другого. Окажись я тогда за воротами, то просто погиб бы или угодил в плен и, вполне вероятно, только ещё больше разозлил облаченных в кольчуги поклонников Гродно.

— В душе ты один из нас, Дрей, — сказал тогда Ахрам. — Твои познания в нашей науке и так уже намного глубже обычных для человека твоих лет. Присоединяйся к нам! Присоединяйся к нам, Дрей Прескот, стань тодалфемом. Тебе понравится здешняя жизнь.

В иное время, в ином краю у меня, возможно, и возникло бы такое искушение.

Но — существовала Делия на-Дельфонд.

Существовали ещё и Звездные Владыки; существовали также и Саванты; но, самое главное — была Делия Синегорская, моя Делия.

— Благодарю за любезное предложение, Ахрам. Но это невозможно. У меня иная судьба…

— Если это потому, что все мы кастраты, и тебе тоже придется подвергнуться этой операции, то, могу тебя заверить, это маловажно по сравнению со знаниями, приобретенными…

— Дело не в этом, Ахрам, — покачал я головой.

Он отвернулся.

— Трудное это дело — найти подходящих молодых людей. Но если не станет больше тодалфемов, то кто же тогда будет предупреждать рыбаков, мореплавателей на их величавых кораблях, жителей прибрежных городов? Ибо внутреннее море — спокойное море. Морская гладь здесь ровная, мирная. Когда надвигается шторм, человек видит, как собираются тучи, чувствует перемену ветра и, приготовившись к бризу, говорит себе: «Скоро шторм», а потому ищет убежища в гавани. Но — кто может предупредить его, когда накатывают приливы, способные все разбить в щепы, сокрушить и уничтожить, если на Дамбе Давних Дней не закроют шлюзовые ворота?

— Тоделфемы не исчезнут, Ахрам. Всегда найдутся юноши, готовые принять этот вызов. Не дрейфь.

Когда настало время уходить, я пообещал тодалфемам остановиться по пути к Внешнему океану и сказать им «лахал». Также я пообещал себе осмотреть эту чудесную Дамбу Давних Дней, её ворота и шлюзы, так как, судя по Великому Каналу, она должна быть инженерными сооружением колоссальных масштабов.

Тодалфемы подарили мне приличную тунику из белой ткани и сумку, в которую положили любовно завернутый в листья запас батонов хлеба, немного сушеного мяса и фрукты. За спину я повесил обильно усыпанную палинами ветку. После чего, обмотав вокруг пояса скатанную кольчужную рубашку и наголовник и с мечом, висящим на паре ремней у меня на боку, в сандалиях на ногах, я тронулся в путь.

Они вышли проводить меня всей толпой.

— Рембери! — попрощались они. — Рембери, Дрей Прескот!

— Рембери! — крикнул я в ответ.

Я знал, что если попытаюсь сейчас выбрать какой-то другой курс, меня тут же вышвырнут обратно на Землю. Хотя мне очень хотелось устремиться на всех парусах к Делии, хотя я до безумия жаждал снова заключить её в объятья — я не смел сделать ни одного явного шага в её направлении.

Я угодил в капкан каких-то планов Звездных Владык или Савантов — хотя подозревал, что эти спокойные, серьезные люди желали мне добра, хотя они и выставили меня из рая. И был уверен: стоит мне попытаться подняться на борт корабля, идущего в Вэллию, как меня немедленно поглотит та окутывающая голубизна, а очнусь я в каком-нибудь отдаленном краю Земли, планеты, на которой родился.

Поскольку меня не снабдили ни зоркой, ни вавом — верховыми животными Великих Равнин Сегестеса, — мне пришлось идти пешком. Так я и прошагал почти все шесть буров[9].