ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Я возвращаюсь к мегалитам

— Магерну ков, — официально обратился ко мне Гликас. — Я приношу глубокие извинения. Просто немыслимо, чтобы почетный гость Магдага подвергся таким оскорблениям. Но… — он развел руками. — времена сейчас беспокойные. Повсюду так и кишат эти красные паразиты…

— Драку следует быть нам благодарным за то, что мы спасли ему жизнь — обронила принцесса Сушинг. Она сидела в ленивой позе, в кресле типа складного, из шелка с бахромой в виде кисточек из золотых нитей, откинув руку за голову и чувственно выгнув тело. — В один прекрасный день все эти морские лимы Санурказза будут раздавлены. Но я счастлива, что мы спасли тебя от них, ков Драк.

С высокого балкона, выходящего на порт, дул прохладный ветерок, чему мы от души радовались, так как жара в это время стояла неимоверная. Магдаг находился севернее Санурказза, в более прохладной зоне, но ни тот, ни другой не могли насладиться сильными бодрящими ветрами вроде тех, что проносились над Закатным морем, неся свежесть Зеникке — там, далеко на востоке. Длинное и мощное течение, так называемый Зимстрим, несет свои воды с юга мимо берегов Доненгила, самой южной части Турисмонда. Выходя дугой к северо-востоку, оно пробивает себе путь, прочерчивая настоящую демаркационную линию, которая разделяет воду разных оттенков, через Киффенское море между Турисмондом и Лахом и таким образом омывает все западные и южные берега Вэллии. Его южная ветвь сохраняет достаточно энергии, чтобы при случае достигнуть Зеникки на западном побережье Сегестеса.

— И я благодарю вас, — ответил я на последнюю реплику Сушинг. А потом, крепко держа себя в руках, добавил: — Кажется, они унесли все мое имущество.

— Все, что у вас было, — кивнул Гликас. — Несомненно, там было много интересных вещей.

— Из Вэллии, — вставила Сушинг.

Я настороженно вздрогнул.

— Едва ли. Я собирал диковины со всего Ока Мира. Всякие магдагские вещицы — и санурказзские.

— Э… конечно, — прожурчал шелковым голосом Гликас. Его тон не вызывал у меня ни малейшего доверия. — Не отправь капитана вашего вэллийского корабля на такую дальнюю стоянку, ваш доблестный спутник, Воманус, несомненно, был бы здесь.

Когда Воманус наконец увидел, что я в безопасности, его лицо багровело от ярости. А Тару, того строгого сурового кова Винделки после нападения так больше и не видели. Я чувствовал: если он остался в живых, то возможно жалеет об этом, коль его отправили на гребные скамьи магдагской галеры.

— Эти глупые восстания все вспыхивают и вспыхивают, — вкрадчиво продолжал Гликас. — Рабы, занятые на строительстве к вящей славе Гродно, призывают к подлому еретическому поклонению ублюдку Зару. Мы проведем расследование и накажем виновных.

— А тем временем?..

Принцесса Сушинг поднялась со складного кресла, гибкая и грациозная, как самка лима, и улыбнулась мне своими красными, влажно-чувственными губами.

— О, конечно же, мы примем на себя всю ответственность за вас, дорогой Драк, пока не придет другой вэллийский корабль.

— Будет неразумным продолжать жить в этом дворце в одиночестве, — живо добавил Гликас. — Надеюсь, вы окажете нам честь занять покои в нашем дворце? В конце концов это же дворец «Изумрудный Глаз». Во всем Магдаге только у короля, подняться выше коего никто не смеет и стремиться, есть более прекрасный дворец.

— Да будет так, — согласился я, смиряясь с неизбежным. И у меня хватило ума добавить: — Приношу вам самую искреннюю благодарность.

Так и случилось, что я переселился к Гликасу и его хищной сестричке в «Изумрудный Глаз». Дворец этот оказался огромным зданием, богато изукрашенным, но не особо комфортабельным и очень шумным — и возвели его трудом рабов.

Как только мне выпадала возможность, я сбегал оттуда и прогуливался по городу. Хотя моей целью стала Вэллия, я не без интереса рассматривал оборонительные укрепления города глазами санурказзского пирата-крозара. Гликас настаивал, чтобы меня сопровождало не менее полудюжины чуликов. Я возражал, но характер его настояний указывал, что отказ неприемлем. Мне вспомнился тот скорпион, которого я видел на скалах у Великого Канала. Именно таким мне и представлялся этот Гликас — быстрым, внезапным и смертельно опасным.

Колышущееся пламя двух солнц накалило город. Я гулял по мощеным улицам и проспектам, изучал архитектуру, посещал некоторые питейные заведения и сводчатые галереи развлечений. Однажды я даже заставил себя зайти посмотреть на небольшую арену, где воспламененные наркотиками рабы дрались друг с другом под радостные вопли магдагской знати. Я почувствовал тошноту и вскоре ушел. Возможно, подумал я, более соблазнительным зрелищем окажутся бега сектриксов. Но конные бега в том виде в каком они практиковались на Земле, меня никогда не привлекали. Они ничто иное как деградация и человека, и животного, а выявляемые при этом мотивы не делают чести роду Хомо Сапиенс. Магдагцы в этом отношении не изобрели ничего нового. Я тогда с тоской вспомнил, как свободно мчался по Великим Равнинам Сегестеса с моими кланнерами верхом на зорках или вавах.

И потому вполне естественно, что, оседлав сектрикса, и в сопровождении таких же верховых телохранителей, я выехал из городских ворот Магдага со стороны суши и направился к мегалитическому комплексу, где по-прежнему шло одержимое строительство.

Я уже несколько раз беседовал с архитекторами, зачастую на одном из тех многочисленных званых ужинов для узкого круга, какие обожала устраивать Сушинг, визгливо браня рабов, которые собственно и готовили все потребное для этих суаре мечась как угорелые. Эти надушенные мужчины со сложными прическами заверяли меня, что строительство совершенно необходимо, поскольку оно составляло самую сущность Магдага. Только постоянно возводя громадные монументы из камня и кирпича, Магдаг мог обрести цель в жизни. Я слышал разговоры о Великой Смерти, о времени умирания, и знал теперь, что это означало период затмения, когда красное солнце затмевало зеленое. Это астрономическое событие, в силу самой природы вещей, имело для поклонников Гродно громадное значение. Когда же зеленое солнце проходило перед красным, и, будучи меньшим по величине, вызывало не затмение, а скорее прохождение через небесное тело, для магдагцев наступало время разразиться очередной волной насилия и завоеваний. В такие дни заряне с удвоенной бдительностью осматривали свои оборонительные укрепления, точили мечи и выходили во внутреннее море только большими силами.

А что делали жители Магдага во время затмения зеленого солнца, во время Великой Смерти, мне ещё предстояло узнать…

Массивные здания остались такими, какими я их помнил.

Я почувствовал, как моего сердца коснулись гнев и жалость, когда увидел тысячи рабочих и невольников, трудившихся под жаркими лучами двух солнц.

Строительство зданий, которые при мне были построены только наполовину, сильно продвинулось. Я увидел, как бригадные надсмотрщики хлещут рабов, заставляя их работать все быстрее и быстрее. Чулики не позволили мне приблизиться и до половины выдвинули мечи из ножен. Никакой радости они при этом не испытывали. Я почувствовал повисшее в жарком воздухе напряжение. — Они отстают от расписания, — сообщил мне начальник стражи, магнат второго класса, с мордой как у раста.

Я впервые встретил человека такого ранга с момента моего второго прибытия в Магдаг. До сих пор я вращался в обществе магнатов первого класса и высокородной знати — да простит меня Зар. — Приближается время Великой Смерти — сказал он. Его явно радовала возможность поговорить со знатной особой. — К этому времени мы должны достроить хоть один новый храм.

— Разумеется, — вежливо подтвердил я.

Он кивнул с чувством полной убежденности.

— И мы закончим, — пообещал он, поглаживая грубыми пальцами по ремням плети. — Закончим.

У меня перехватило дыхания от воспоминаний о тех днях среди рабочих и невольников. В голове вдруг ярко всплыли образы Генала, Холли и Пугнарсеса. Я окинул взглядом фантастическую картину стройки. Теперь я словно взглянул на неё новыми глазами, с иной точки зрения. Стройка кишела тысячами мужчин и женщин. В серой одежде или совершенно голые, они сновали по лесам возводимых зданий, словно беспорядочная армия насекомых. Огромные массы камня подымались на лебедках под рассекавшие воздух команды кнутобоев, тогда как их плети рассекали потную кожу рабов. Кучи кирпичей потихоньку росли и тут же исчезали, уносимые бесконечными вереницами детей-рабов. Крики, суета, висящие над всем тучи пыли и каменной крошки, вонь от тысяч тел, подымавшаяся словно омерзительные миазмы. Именно таким мог быть Вавилон, хотя здесь каждый понимал своего ближнего. Эта конвульсия извращенной энергии, курилась возносясь к небесам с магданской равнины, там на усыновившей меня планете Креген.

Считая своей святой обязанностью обследовать все уголки этой гигантской стройки я посетил такие места, куда раньше никогда не забирался. Я пришел туда, где кузнецы творили чудеса красоты из железа и бронзы. Повидал каменщиков, воплощавших в камне утонченное совершенство. Художники разрисовывали фрески и фризы. работая с уверенной быстротой вызванной тем, что им приходилось сотни раз изображать одни и те же фигуры в тех же самых позах и точно такими же красками. Строгий и формальный порядок удерживал декорирование храмов в рамках религиозных канонов. Иной раз, когда зайдя в какой-нибудь высокий храм, изобилующий колоннами, бесчисленными статуями кумиров и картинами, мне казалось, что я вернулся в тот же храм, из которого вышел пять минут назад.

Ремесленные ряды поразили меня своей мастерской организацией и усовершенствованиями некоторых из используемых инструментов. На Земле такого уровня квалификации достигли только после того, как с появлением сборочного контейнера на автомобильном производстве стало ясно, какой механической эффективности можно добиться, разделяя процесс изготовления на отдельные кванты работы.

Сидящие в длинном ряду ремесленники трудились, например, наполняя бочку за бочкой железными гвоздями, при помощи которых крепились деревянные пояски. Они работали со своего рода онемелым профессионализмом — рабы, прикованные к своим скамьям, — и слышали только лязг молотов и пыхтение мехов.

Я видел, как запрягали массы рабов, чтобы тащить с гор вдали от моря гигантские камни. Они умели разбиваться на бригады и, взявшись за канаты, тащили, осыпаемые ударами кнута, с той же ловкостью какая мне помнилась.

Ниже на илистых берегах ленивого потока, который нес из глубины материка строительный камень — черновато-серый, напоминающий базальт, совершенно непохожий на желтый камень, из которого возводили городские дома знати — я увидел многочисленные общие кухни. Холли готовила для рабочих и в малом масштабе, на одну бригаду. Здесь варили еду, которой кормили рабов. Отвратительные запахи и тучи мух и паразитов витали над этим местом. Ниже по течению реки, которая делалась здесь красной, я увидел громадные кучи костей и высокие груды черепов вусков, слишком толстых и твердых, чтобы от них было легко избавиться. Эти кучи мусора, тянулись казалось целые мили. Загрязнение природы, нечто такое чего я едва ли ожидал встретить на Крегене, с лихвой обрушилось на Магдаг.

Мои телохранители-чулики не испытывали ни малейшего желания направиться вместе со мной на экскурсию в «нахаловку», и у меня хватило ума понять, что мне никак нельзя заходить туда в своей нынешней одежде и всего с шестью чуликами в качестве охраны. Гликас как-то приглашал меня принять участие, как он выражался, в «охотничьей вылазке». Это означало, что он и его друзья будут носиться по «нахаловке» верхом, в кольчугах и с мечами в руках, рубя и насилуя всех, кто попадется на пути. Дознавшись об этом я отклонил его приглашение, сославшись на нездоровье.

Снова, как это уже бывало в прошлом, жизнь стала для меня нестерпимой.

Что-то было необходимо сделать — и можно было сделать. И если я, Дрей Прескот, хоть сколько-нибудь уважаю себя, и то, ради чего нахожусь здесь по недвусмысленному приказу Звездных Владык, то мне придется это сделать.

Мне придется это сделать.

И я сам хотел это сделать.

Принцесса Сушинг начала меня не на шутку утомлять. Дверь я на ночь всегда запирал и пару раз слышал, как она скреблась ко мне. Я не сомневался, что это именно она, так как чувствовал запах её духов — густой, пахучий и щедрый. Как мне представлялось, скором времени она должна была предпринять более откровенную атаку, и помня свой опыт с принцессой Натемой, я решил организовать небольшую хитрость. Если двигаться вглубь материка на север, то за цепью ферм-фабрик, вроде той, возле которой я попал в плен к магнатам, расстилались широкие пастбища — равнины, покрытые густой травой в рост человека. Вот здесь охоту на крупную дичь я только приветствовал. Думая об этом, я с болью вспомнил Савантов и то как Масперо извинялся за атавистическое поведение — свое и своих друзей, — когда приглашал меня на охоту на грэнта, где ранение или другая опасность, буде такая случится, грозила только им.

Дальше за равнинами Турисмонда становилось все холоднее и холоднее, пока вы не приходили в земли, скрытые льдами и туманами. Так, по крайней мере, утверждали магдагцы. Они никогда не стремились соваться туда. Они вообще редко выбирались на равнины дальше, чем на несколько дуабуров. Это был народ, ориентированный по существу на внутреннее море, и Оком Мира идеально его назвали с их точки зрения очень удачно.

Я провел подготовку к экспедиции. Для сопровождения меня отыскали Вомануса, которого, как мне думалось, в том или ином дворце города ждала постоянная подружка. Я сумел избежать обращений с просьбами к Гликасу и его сестре. С нами отправилось несколько телохранителей-чуликов и группа рабов для перевозки груза. Оседлав сектриксов, мы тронулись в путь. Я очень быстро отстал от участников этого сафари. А Воманусу велел держаться так, словно я должен присоединиться к ним уже на равнине. Тем временем, бросив сектрикса, одежду и снаряжение, я облачился в серую набедренную повязку, которую украл у дворцового раба, и прокрался ночью в трущобы возле стройки.

Я вовсе не вернулся домой, но меня охватило тошнотворное чувство, что все здесь знакомо, точно дома. В ту минуту я едва не отказался от своей глупой затеи. Но пошел дальше. Все это, напомнил я себе — неотъемлемая часть того, что я должен совершить, повинуясь желанию Звездных Владык.

Ощутив вокруг знакомые запахи «нахаловки», и снова увидев причудливое нагромождение полуразрушенных стен, покосившихся башен, покрытых мешками плоских крыш, где при ночной жаре спали рабочие, темные пасти переулков, где струящийся лунный свет косо падал на пыль и камни мостовой, я снова едва устоял перед желанием взять ноги в руки и побежать без оглядки. Даже тогда, я не мог сказать наверняка в какую именно сторону меня понесут ноги.

Старая знакомая хибара ничуть не изменилась с тех пор.

У стены распростерся и шумно храпел разжившийся где-то бутылкой допы рабочий. Повсюду вокруг слышались беспокойные звуки, издаваемые тысячами спящих людей, набившихся в хибары на узких улочках, теснившихся в развалинах зданий. Я толкнул знакомую дверь. Генал уселся на груде мешков, служивших ему постелью, и заморгал, как сыч.

— Кто… — он прищурился, глядя на прямоугольник розового лунного света. — Нет… Писец?! Писец!

Я быстро вошел и схватил его за руку.

— Лахал, Генал. Ты здоров?

Он поглядел на меня, сглотнул и закрыл рот.

— Лахал, Писец, — он вдруг вскочил и бросился в другой угол лачуги, по утрамбованному земляному полу с его ковриком в виде куска мешковины, и опрокинул по пути глиняный горшок. Склонившись над другим тюфяком которого я сперва и не заметил, он принялся трясти спящего.

— Пугнарсес… проснись, проснись! Это Писец, вернулся из зеленого сияния Генодраса!

Я похолодел от его слов.

Пугнарсес проснулся в дурном настроении, и первым делом помянул Гракки-Гродно, небесное божество тягловых животных. Потом тупо посмотрел на меня и поднялся с тюфяка. Его лохматые волосы и брови, злобный взгляд вызывали у меня неприятные чувства, и, чтобы скрыть их, я приветствовал его, протянув руку:

— Лахал, Пугнарсес.

— Лахал, Писец.

Я чувствовал себя не в своей тарелке. Эти двое смотрели на меня как на выходца с того света. В некотором смысле, конечно, так оно и было.

Но вот они оба вели себя естественно, оба ругались и взывали к Гродно, божеству зеленого солнца Генодрас.

Интересно, подумал я, ощущая головокружение от беспомощности, что бы подумали об этой ситуации пур Зенкирен или пур Зазз?

Я взял себя в руки.

— Я не могу здесь долго оставаться, — сказал я. — И не могу высовываться за пределы «нахаловки».

— Ты можешь оставаться здесь, сколько пожелаешь, Писец, — сразу же горячо заверил меня Генал. — Здесь ты в безопасности.

Он нагнулся и поднял с пола серую тунику. Я увидел на ней черно-зеленые знаки надсмотрщика над рабочими, имеющего право носить балассовую палку.

— Я теперь держу баласс, как и Пугнарсес Мы можем тебе помочь, Писец, — он пристально глянул на меня, рассматривая мои плечи и бицепсы. — Побывал на галерах?

— Да, Генал, побывал.

— И ты сбежал! — присвистнул Пугнарсес.

Как я подозревал, его изрядно злило, что Генал возвысился до баласса, в то время как он, Пугнарсес, по-прежнему оставался надсмотрщиком над рабочими и так и не получил того повышения, к которому так стремился, белой набедренной повязки и кнута надсмотрщика над надсмотрщиками.

— А как Фоллон-фрисл? — поинтересовался я. Пусть эти двое пока верят в то, во что хотят.

Пугнарсес издал звук нескрываемого отвращения, а Генал скорчил гримасу и сделал непристойный жест. Я уже поотвык от манер рабов. Это было полезное напоминание. Мне лучше будет не забывать…

— Он тоже получил баласс. Донес о побеге — когда ты исчез, — и его наградили.

— Я рад, Генал, что у тебя хватило ума не ввязываться в это дело.

— Но мы восстанем, обязательно…

— …Да, — согласился я.

Они одновременно посмотрели на меня.

— А… Холли?

Мои слова вызвали забавную реакцию. Они быстро переглянулись, потом отвели глаза, и лица у них тут же сделались непроницаемыми.

— Она здорова, Писец, — сказал Генал.

— И красивее всех размалеванных баб из дворцов Магдага, — довольно горячо добавил Пугнарсес.

Так вот, значит, как обстояло дело.

Я пришел в «нахаловку» невольников и рабочих вовсе не с целью повидаться с Холли, хотя и надеялся вскоре её увидеть. Мне требовалось снова стать одним из этих людей. Они уже поверили, будто я сбежал с галер и обращаюсь к ним за помощью. Что же, неплохо для начала.

— Возможно, мне придется попросить, чтобы вы меня прятали, — сказал я. — Время от времени. Потому как у меня большие планы.

Я оборвал фразу. В параллелограмм лунного света вторглась тонкая тень. Приближалось утро, но этот свет ещё не начал становиться из розового серебристым. Сейчас эта тонкая фигурка заколебалась в дверях окруженная розовым нимбом.

Тихий голос выдохнул единственное слово.

— Писец!

Холли была по-прежнему невероятно прекрасна. Теперь её красота стала более зрелой. Но я знал, что невинность и наивность её черт обманчивы, и хрупкий облик скрывает железную решимость. Рядом с ней принцесса Сушинг выглядела непомерно разросшимся поблекшим осенним цветком.

— Лахал, Холли, — начал было я.

Но она кинулась мне на шею. Ее стройное гибкое тело откровенно прижалось к моему. Горячие, влажные губы с потрясающим пылом страсти прильнули к моему рту. И когда она так порывисто целовала меня, я видел через её плечо ошарашенные физиономии уставившихся на меня Генала и Пугнарсеса.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Планы Писца

После этого жизнь стала волнующей, интересной и необыкновенно стоящей.

Я провел много ночей в «нахаловке». После того как я снова присоединился к участникам сафари, и немного поохотился в свое удовольствие привезя в Магдаг в качестве трофеев несколько лимов, мне ничего не стоило устроить неподалеку от «нахаловки» тайник, рядом с рекой, куда мог легко добраться из «Изумрудного глаза» на сектриксе. Там я спрятал оружие, одежду и деньги. Я выезжал из дворца без сопровождения чуликов. Чтобы избавиться от них, приходилось прибегать к откровенному обману. Я переодевался в серую набедренную повязку и бесшумно скользил по лабиринтам переулков и дворов. Возвращался я задолго до рассвета.

По шестым дням мне часто удавалось провести с невольниками и рабочими целые сутки, так как Гликас и Сушинг усердно предавались религиозным обрядам, посвященным Гродно. В исполнении религиозного долга все жители Магдага были невероятно щепетильны, в особенности в те дни, когда приближалось время Великой Смерти.

Дело с Фоллоном-фрислом получило весьма странное завершение, обернувшееся к моей выгоде.

Было бы неправдой сказать, что все фрислы выглядели для меня на одно лицо. Когда надо я отлично узнавал отдельных личностей. Однажды вечером, когда с неба исчезли последние лучи солнц, а Дева-с-Множеством-Улыбок плыла высоко над облаками, я подъехал к реке и привязал сектрикса к ветке дерева. Дальше по берегу протянулась «нахаловка», казавшаяся оранжевой в этом красноватом отраженном свете. Глядя на этот свет, я воспрянул духом.

Всего через несколько мгновений я припрятал свою вэллийскую одежду, обмотал вокруг пояса серую набедренную повязку, продел между ног свободные концы ткани и подоткнул их. В ножнах на поясе, держащем повязку, уютно прикорнул острый, слегка изогнутый нож. Мягко ступая, я двинулся в направлении первой расползшейся вширь шеренги жилищ из глиняных кирпичей. И тут я услышал неподалеку приглушенный крик.

В магдагской «нахаловке» рабов подобные крики, — обычное дело.

Но затем, когда дерущиеся выкатились на лунный свет, я поневоле обратил на них внимание. Это были двое фрислов, сцепившихся друг с другом. Мне потребовалась пара секунд, прежде чем я понял: это самец-фрисл пытается изнасиловать самку. Она больше не могла кричать, так как мужчина стиснул рукой её шею. Я увидел её искаженное от боли лицо с глазами-щелками, и то как притупленные клыки закусили тонкие темные губы.

А потом увидел, что самец-фрисл — никто иной, как Фоллон.

Его-то я узнал без особого труда.

Покрыв в несколько прыжков разделяющее нас расстояние, я ухватил его за шею. Фрислы обычно носят своего рода кожаную безрукавку с бронзовыми заклепками, и те, кто служил Магдагу, выкрашивали их в зеленый цвет. И я довольно-таки сильно пнул фрисла по этому зеленому цвету. Фоллон попытался заорать, но мои пальцы уже стиснули ему дыхательное горло. Выхватить свой кривой меч, похожий на шамшер, но он не мог. Я одолевал его.

Самка-фрисла, застонав, осела на землю. Одежды на ней не было. Светлый запыленный мех отливал в розовых лунных лучах золотом. Еще одна фрисла, постарше, с серовато-коричневой шкурой, скользнула к упавшей самке, приподняла ей голову и запричитала, завывая и бормоча полушипящие-полурыдающие слова на родном наречии фрислов. И вдруг выкрикнула:

— Он бы воспользовался моей Шимифью и выбросил её, убил бы ее!

И стало вдруг легко думать об этих людях-кошках совершенно человеческими понятиями. Старуха подняла взгляд задрав узкий подбородок, её глаза-щелки горели красным светом. Девушка-фрисла снова застонала. Я увидел кровь на мехе её ног.

Фоллон рванулся со страшной силой, но я удержал его и выгнул ему спину на себя. И тут, Зар свидетель, сам не знаю, что тут сыграло решающую роль — то ли его собственный рывок, то ли мой бесстрастный захват, то ли мое подсознательное желание.

Но я услышал, как громко хрустнул, ломаясь, его хребет.

Мне дали тысячу лет жизни — без всяких консультаций и просьб с моей стороны. И теперь я вдруг увидел перед собой длинный, темный и исключительно узкий тоннель определяющий границы жизни в которой будет протекать моя судьба сталкивая меня не только с последствиями моих собственных поступков, но и с проявлениями природы и естества других людей и других созданий. Природа и естество скорпиона велели ему попытаться убить меня; моё естество и природа велели мне защищать свою жизнь. А что естественного в попытке этого фрисла изнасиловать молоденькую девушку своего же вида, и отвечает ли моей природе помешать ему это сделать? Думаю, что именно в тот момент, когда обмякшее тело Фоллона сползло на землю, я впервые ощутил нависший надо мной смутный, но пугающий рок. Я был обречен. О да, все мы обречены — в том смысле, что каждому из нас доведется в конце концов умереть. Но в тот миг я почувствовал сплетающуюся вокруг меня паутину рока, чьи липкие нити тянулись вне времени и пространства. С каждым шагом, с каждым принятым мной решением я буду лишь вернее приближаться к собственному уничтожению.

И тогда я проклял Звездных Владык, ненавидя их самих и все их дела.

От тела Фоллона требовалось избавиться. Я потащил его к реке, которая медленно несла свои воды меж облицованными гранитом набережными Магдага к морю. Здесь же берега были покрыты только размокшей землей. Зайдя в тень от высокой груды черепов вусков, я поднял мертвого фрисла и приготовился сбросить его в воду.

Старая фрисла с криком бросилась ко мне. Она не скрывала своих намерений. Большую часть расчлененки я пресек, однако одежду, кривой меч и деньги она забрала.

— Их я сохраню, — сказала она, глядя мне в глаза. Ее спину уже согнула старость. — Моя Шимифь — твоя, скажи только слово, ибо ты — м великий джикай.

Я содрогнулся так заметно, что обе фрислы испытующе посмотрели на меня. Джикай! Как часто я слышал в последнее время, как это высокое слово подвергали самой жуткой профанации!

Пробормотав в ответ какую-то стандартную формулу вежливости, я простился с ними и отправился восвояси. По правде говоря, гладкое покрытое мехом тело этой девушки-фрислы, с его человеческими формами, вызвало у меня некое странное подобие возбуждения, и в розоватые тени «нахаловки» я влетел почти бегом.

Согласно моей просьбе, которую я высказал во время своего последнего визита, друзья нашли Пророка. Теперь он ждал меня.

Кажется довольно очевидным, что действия Делии, которая из любви ко мне подняла на мои поиски всю свою империю, расстроили планы Звездных Владык. Я даже предположить не мог, какие трудности она преодолела, организуя эту экспедицию. Тару не желал обсуждать эту тему, а Воманус просто шарахался от подобных разговоров. Это был славный симпатичный малый, ему не хватало только той дисциплинированности, которая появляется у человека в условиях, когда необходимо выжить. Но Звездные Владыки — ибо, как уже сказано, к этому времени я окончательно убедил себя, что мое присутствие в данное время в Магдаге подстроено ими — Звездные Владыки перенесли меня сюда через пропасть в четыреста световых лет, и здесь меня должны ждать труды за которые я должен взяться.