Миссис Клара Бернстайн перешагнула за 50, а температура воздуха — за 90 по Фаренгейту. Работал кондиционер, но, охлаждая квартиру, он не мог все-таки избавить от невыносимой духоты.
      Миссис Хестер Голд, поднявшись к Кларе на 21-й этаж из своей квартиры 4-С, изрекла:
      — На моем этаже прохладнее.
      Ей было тоже за 50, крашеные светлые волосы не молодили ее ни на один год. Клара пожаловалась:
      — Подумаешь! Я спокойно могу переносить жару, а вот с этим "кап-кап" не могу примириться. Слышишь?
      — Нет, — ответила Хестер, — но я могу себе представить. Мой мальчик Джо потерял пуговицу от рукава блейзера. Заплатил за него 72 доллара, а без пуговицы теперь этот блейзер никуда не годится. Такую великолепную пуговицу не удосужился пришить вовремя.
      — Ну это не проблема. Оторви с другого рукава, пусть носит без пуговиц.
      — О нет, блейзер сразу потеряет вид. Просто если пуговица слабо пришита, зачем ждать, пока она потеряется, надо тут же ее пришить. Парню уже 22, а все еще ничего не смыслит в простых вещах. Бродит Бог знает где, дома почти не бывает, возвращается, когда хочет…
      Клара нетерпеливо прервала ее:
      — Неужели ты не слышишь, как наверху капает? Пойдем со мной в ванную. Раз я говорю капает — значит действительно капает.
      Хестер последовала за ней, прислушиваясь. В тишине ясно слышалось "кап-кап-кап". Клара продолжала:
      — Ну прямо пытка водой. И так всю ночь. Уже три ночи подряд.
      Хестер поправила огромные, слегка затемненные очки, словно это помогло бы ей яснее услышать звуки капания, и подняла голову:
      — Пожалуй, капает из квартиры 22-Г, где живет миссис Маклэрен. Я знаю ее. Добрая женщина, и если ты постучишь к ней и скажешь, в чем дело, она ведь не укусит тебя.
      Но Клара продолжала:
      — Да я не боюсь ее. Стучала уже раз пять, но никто не ответил. Звонила по телефону — не поднимают трубку.
      — Значит она уехала. Сейчас же лето, все куда-нибудь уезжают.
      — А если она уехала на все лето, то я должна все лето слушать это капанье?
      — Обратитесь к менеджеру.
      — Да у этого идиота нет ключа к ее хитроумному замку, а он, конечно, не будет взламывать дверь из-за пустяка. Между прочим, она вовсе не уехала. Я знаю ее машину, она стоит в гараже.
      Обеспокоившись, Хестер предположила:
      — Она могла с кем-нибудь уехать.
      Клара фыркнула:
      — Ну это же миссис Маклэрен!
      Хестер нахмурилась:
      — Допустим, она разведена. Что в этом страшного? Ей всего 30 или 35 и одевается она очень модно. Что ж тут плохого?
      — Я, конечно, не могу видеть, что происходит там, наверху, но ведь я все слышу.
      — А что ты слышишь?
      — Шум, шаги. Она прямо надо мной, и я даже знаю, где ее спальня.
      Хестер съязвила:
      — Не будь такой старомодной. Она живет, как большинство теперь. Это ее личное дело.
      — Хорошо, но она постоянно пользуется ванной и не закрывает кран. Почему? И к тому же не пускает к себе. Уверена, что ее квартира обставлена в пошленьком французском стиле.
      — Ошибаешься, дорогая, у нее самая обыкновенная квартира и много цветов.
      — А ты откуда знаешь?
      — Я помогаю ей. Она одинока и время от времени куда-нибудь уезжает, и тогда я поливаю ее цветы.
      — Вот как? А сейчас она тебе не говорила, что собирается уезжать?
      — Нет.
      Клара откинулась на спинку стула, спросила:
      — В таком случае, у тебя должны быть ключи от ее квартиры?
      — Да, но я не могу туда войти.
      — Почему? Ведь ее нет дома, значит, ты должна полить цветы.
      — Она не просила меня об этом.
      Клара предположила:
      — А вдруг она больна и не может открыть дверь?
      — Ерунда. Телефон рядом с кроватью. Когда ты ей позвонила, она взяла бы трубку, как бы плохо себя ни чувствовала.
      — А если у нее инфаркт? Послушай, а может быть, она мертва и потому кран не закрыт?
      — Глупости, она молодая женщина, и у нее не может быть инфаркта.
      — Не ручайся. При ее образе жизни… А вдруг ее убил поклонник. Ты должна обязательно к ней войти.
      — Но ведь это же незаконно.
      — С ключом-то? Если она уехала, ты не можешь допустить, чтобы ее цветы засохли. Ты их польешь, а я закрою кран. Что ж тут такого! А если она мертва, разве можно позволить, чтоб она там лежала столько времени?
      — Она не мертва, — ответила Хестер.
      — В холле никого нет, — прошептала Клара.
      — Ш-ш-ш, — вторила Хестер. — А что если она внутри и спросит: "Кто там?"
      — Скажи, что пришла полить цветы, а я попрошу ее закрыть кран.
      Ключ бесшумно повернулся в замке, и Хестер, затаив дыхание, приоткрыла дверь, затем постучала.
      — Никто не отвечает, — нетерпеливо прошептала Клара и широко распахнула дверь.
      — Даже кондиционер не работает. Все нормально.
      Дверь за ними закрылась.
      — Ох, какая духота! — проговорила Клара.
      Они осторожно пошли по коридору. Направо пустая кладовая, пустая ванная… Клара заглянула туда — тихо.
      — Вероятно в спальне.
      В конце коридора налево была гостиная, там Хестер обычно поливала цветы.
      — Да, их нужно полить, — подтвердила Клара, — а я пойду в спальню.
      Она открыла дверь и остолбенела.
      Ни движения, ни звука, рот широко открыт…
      Хестер остановилась сзади. Нестерпимо душно.
      — О Господи!
      У Клары перехватило дыхание.
      Простыни валялись в беспорядке. Голова миссис Маклэрен свесилась с кровати, а длинные волосы рассыпались по полу, но шее синяки, рука неестественно вывернута.
      — Мы должны позвонить в полицию, — заторопилась Клара.
      Вдруг Хестер судорожно бросилась вперед.
      — Ничего не трогай! — предупредила Клара.
      В руке Хестер сверкнул блеск меди — она нашла пуговицу своего сына.
 

      В 14.27 Хомер Ганс, банковский кассир, вошел в кабинет своего босса, президента Первого национального банка.
      — Хочу вам кое-что сказать, — пробормотал он в некотором замешательстве. — Это касается резервного фонда. Я украл из него 40000 долларов.
      — Вы — что сделали?!
      — Я растратил сорок тысяч долларов из резервного фонда, — уже более уверенно повторил Хомер. — Между прочим, я несколько лет этим занимаюсь, и никто ничего даже не заподозрил. Около трети денег я проиграл на бегах, а остальная часть пошла на оплату одной уютной квартирки. Глядя на меня, никак ведь не подумаешь, что я содержу блондинку на стороне, верно? Хотя, может быть, вы бы и подумали, если б знали, каково бывает дома.
      Президент нахмурился:
      — Ну, мне ли не знать, каково может быть дома… — И сделав глубокий вдох, он выпалил: — Я ведь тоже, между нами говоря, содержу блондинку. Правда, она у меня крашеная.
      Хомер помолчал, потом, вздохнув, грустно признался:
      — Если уж начистоту, то моя — тоже крашеная.
      Между 14.28 и 14.43 произошло довольно много интересных событий. Образцовый племянник заявил своему богатому пожилому дяде, что тот может катиться к черту и больше не портить ему жизнь. Не менее образцовый муж сообщил своей жене, что давно ненавидит и ее, и детей и искренне желает всем им скорой смерти. Продавец-виртуоз в обувном магазине посоветовал покупательнице не тратить время на примерку туфель малых размеров, а пойти и купить себе пару солдатских сапог. В одном из консульств иностранный дипломат запнулся в середине цветистого тоста и молча вылил содержимое своего бокала на лысину американского представителя.
      И…
      — Господи, боже мой! — воскликнул Уолли Тиббетс, главный редактор "Дейли экспресс". — Неужели все с ума посходили?
      Репортер Джо Сэттерли молча пожал плечами.
      — За девять лет работы в этой газетенке мне еще ни разу не приходилось останавливать пресс. А сейчас хоть выкидывай полтиража и начинай печатать заново. Но нам придется сидеть и ждать, пока наконец не выяснится, что к чему. У меня сейчас великолепного материала на двадцать первых страниц — и я ничего не могу пустить в номер: слишком невероятно.
      — Что, например? — невозмутимо спросил Сэттерли.
      — Да что угодно. Вот, пожалуйста: наш сенатор только что сделал заявление о своей отставке — утверждает, что не соответствует должности. Профсоюзный деятель, недавно построивший для своего союза новое огромное здание, взял и застрелился. Полицейские участки не справляются с потоком людей, которые желают срочно сознаться во всевозможных преступлениях — до убийства включительно. И это еще не самое поразительное — вы пойдите, послушайте, что творится в отделе рекламы. Никто уже не хочет помещать объявления, наша рекламная полоса пустует. Три крупнейших в городе торговца подержанными машинами только что расторгли с нами договор.
      — Так что же все-таки происходит? — довольно равнодушно поинтересовался Джо Сэттерли.
      — Вот это я и хочу узнать. И как можно быстрее. — Уолли Тиббетс поднялся. — Найдите кого-нибудь, кто может все объяснить. Например, в университете. Лучше всего начать с факультета естественных наук.
      Сэттерли молча кивнул и вышел.
      По всему городу машин на улицах почти не было, а с пешеходами творилось что-то непонятное. Многие бежали куда-то, не разбирая дороги, другие двигались медленно, механически или просто стояли, глядя в пустоту. Лица утратили привычную невозмутимость. Кто смеялся, кто плакал. На траве университетских газонов лежали обнявшиеся пары, а в двух шагах от них другие пары яростно дрались. Сэттерли равнодушно смотрел на них и ехал не останавливаясь.
      В 15.02 он затормозил у административного корпуса. На краю тротуара пританцовывал от нетерпения дородный мужчина. Похоже было, что ему нужно или такси, или в туалет, причем срочно!
      — Извините, пожалуйста, — обратился к нему Сэттерли.
      — Декана Хэнсона я смогу найти в этом здании?
      — Я — Хэнсон, — буркнул тот.
      — Меня зовут Сэттерли. Я из "Дэйли экспресс"…
      — Боже милостивый, там уже знают?!
      — Что знают?
      — Да нет, ничего, это я так… — Хэнсон покачал головой. — Сейчас я с вами никак не могу поговорить. Мне необходимо найти такси, иначе я никогда не попаду в этот аэропорт.
      — Вы покидаете город?
      — Нет. Я должен добраться до доктора Ловенквиста… Это он всему причиной…
      Сэттерли открыл дверцу:
      — Садитесь. Я довезу вас до аэропорта. А по дороге поговорим.
      С запада подул холодный ветер, и солнце испуганно спряталось за облаком.
      — Гроза будет, — встревоженно пробормотал Хэнсон. — Хоть бы этот дурак проклятый успел приземлиться…
      — Ловенквист — он ведь возглавляет стоматологическое отделение? — спросил Сэттерли.
      — Да, это так, — вздохнул Хэнсон. — Хватает и того, что постоянно пишут всякую чепуху о сумасшедших ученых, — теперь еще сумасшедший дантист!
      — А что он натворил?
      — Взял напрокат самолет, поднялся в воздух и выпускает сейчас из баллонов свой газ. — Хэнсон опять вздохнул: — Я заурядный декан, научных исследований не веду, занимаюсь исключительно выпрашиванием денег у наших богатых выпускников. Но даже до меня дошли слухи, что Ловенквист создал новый обезболивающий препарат — вроде пентотала или амитала натрия, однако значительно более мощный.
      — Эти препараты используются в психотерапии для наркогипноза, верно? — спросил Сэттерли. — Их еще называют "сывороткой правды"?
      — Только у него-то не сыворотка, а газ.
      — Ну да, — кивнул Сэттерли. — Так он, значит, дождался ясного безветренного дня и осчастливил наш город с самолета "газом правды"? Я правильно понял?
      — Вот именно, — ответил Хэнсон. — Я вынужден это признать — лгать-то я не могу. Никто больше не способен лгать. Очевидно, газ настолько сильный, что достаточно одного вдоха. На кафедре психиатрии мне наговорили массу всякой ерунды: исчезновение внутреннего торможения, действия в обход сознания, негативизм… Но все это сводится к тому, что газ действует. Все, кто был на улицах, в комнатах с открытыми окнами или помещениях с кондиционером, получили какую-то дозу. Иными словами, почти весь город. И никто теперь не в состоянии произнести ложь. Никто даже не хочет! лгать.
      — Но это же очень хорошо! — воскликнул Сэттерли и посмотрел на сгущающиеся тучи.
      — Хорошо? Я не уверен. Когда эта история получит широкую огласку — газеты, радио, — у всего факультета будет плохая репутация. Я бы и вам не должен был этого рассказывать, но — сами понимаете — ничего не могу с собой поделать. Чувствую, знаете ли, неодолимую потребность быть откровенным. Об откровенности я и говорил сегодня своей секретарше, когда она закатила мне пощечину…
      Сэттерли свернул к аэропорту.
      — Это и есть ваш герой? — спросил он, показывая на появившийся из-за туч самолет.
      Тот, казалось, едва выдерживал удары внезапно налетевшего ветра…
      — Да! — крикнул Хэнсон. — Он пытается приземлиться. Но ветер слишком сильный…
      Небо расщепила длинная ветвистая молния. Самолет на мгновение повис неподвижно, потом вошел в штопор.
      Сэттерли резко нажал на акселератор, мотор взревел, и машина понеслась по зеленой траве аэродрома. В отдалении завывала сирена, а сквозь хлынувший дождь виден был стремительно падающий самолет…
 

***

 
      Уолли Тиббетс откинулся на спинку кресла и потянулся за сигаретой.
      — Вот так все и кончилось, — завершил свой рассказ Сэттерли. — Когда беднягу вытащили из-под обломков, он был уже мертв. Однако баллоны с газом и прочее снаряжение почти не пострадали. Бумаги, обнаруженные на трупе, Хэнсон отдал мне. Он был в таком трансе, что и не пытался возражать. Так что теперь мы можем написать всю историю, имея веские доказательства. Формулу газа я для себя переписал. Я вот думаю — не поделиться ли нам этим материалом с радио?
      Тиббетс покачал головой:
      — Нет. Более того, на все вопросы, касающиеся последних событий, я буду отвечать категорическим отрицанием.
      — Но сообщение…
      — Не будет никакого сообщения. По крайней мере, в вашей газете. Да ведь все равно все уже кончилось. Вы заметили, как люди переменились после грозы? Очевидно, ветер быстро унес остатки газа. Все опять стали нормальными. И большинство людей убедили себя, что ничего не произошло.
      — Но мы-то знаем, что это было! А как же теперь с тем сенсационным материалом, о котором вы говорили?
      — Он уже не существует. После грозы — опровержение за опровержением. Оказывается, сенатор вовсе не подает в отставку — он баллотируется в губернаторы. Профсоюзный деятель застрелился совершенно случайно. Полиция не может никого заставить подписать свои признания. Наши клиенты опять желают помещать у нас свою рекламу. Помяните мое слово — к завтрашнему утру город обо всем забудет, да они просто заставят себя забыть. Никто не может взглянуть в лицо правде и сохранить рассудок.
      — Я совершенно не согласен, — заявил Сэттерли. — Доктор Ловенквист был великим человеком. Он знал, что его открытие все перевернет — и не только здесь, а где угодно. После первого опытного полета он собирался пролететь над всеми столицами мира. Этот газ способен изменить мир. Разве вы не понимаете?
      — Конечно, понимаю. Но мир не следует менять.
      — Почему? — Сэттерли решительно расправил плечи. — Послушайте, я все обдумал. Формула газа у меня есть. Я могу продолжить дело Ловенквиста. Мне удалось скопить немного денег. Я найму несколько самолетов с пилотами. Неужели вы сами не видите, что миру необходима правда?
      — Нет. Я насмотрелся на то, что произошло здесь, в "опытных масштабах", так сказать.
      — Ну и? Преступники сознались в своих преступлениях, люди перестали лгать друг другу. Разве это так плохо?
      — Что касается преступников — нет. Но для обычных людей это может оказаться катастрофой. Представьте себе: врач говорит больному, что тот умирает от рака, жена сообщает мужу, что он не отец ее ребенка, — примеров сколько угодно. У всех есть тайны или почти у всех. И лучше не знать полной правды — как о других, так и о себе.
      — Но вы посмотрите, что сейчас происходит в мире.
      — А я смотрю. Моя работа в том и состоит — сидеть за этим столом и смотреть, как мир вертится. Иногда от этого верчения голова кругом вдет — но, по крайней мере, мир не рушится. Потому что держатся люди. А чтобы люди не упали, им нужна красивая ложь. Ложь об абстрактной справедливости не умирающей романтической любви. Им необходима вера в то, что добро всегда побеждает. Даже наше представление о демократии может быть ложным. Но мы бережем эту ложь, как и все остальные виды лжи, и стараемся жить так, как будто все это правда.
      — Может быть, вы и правы, — согласился Сэттерли. — Все же стоит подумать о перспективах, которые перед нами открываются. Ведь я мог бы устранить самую возможность войн…
      — Допустим. Военные и политические лидеры увидят свои побуждения в истинном свете — и переменятся. На время. — Но мы будем продолжать применение газа! — воскликнул Сэттерли, — Есть и другие честные люди. Мы соберем средства, поставим это предприятие на широкую ногу. И кто знает — может быть, после многократного вдыхания газа люди вообще потеряют способность лгать. Вы понимаете? Мы навсегда избавимся от самого страшного последствия лжи — войн!
      — Я понимаю, — кивнул Тиббетс. — Прекратятся войны между государствами. И начнутся сотни миллионов индивидуальных войн. Войны в умах и сердцах людей. Прокатится волна сумасшествий, убийств, самоубийств. И в этой волне, вызванной обрушенным на людское море избытком правды, утонут дом, семья — да что там, погибнет вся социальная структура общества.
      — Я не закрываю глаза на известный риск. Но подумайте о том, что мы можем выиграть.
      Тиббетс отеческим жестом положил ему руки на плечи.
      — Я хочу, чтобы вы обо всем этом забыли, — сердечно сказал он. — Не стройте планов относительно производства "газа правды" и обработки им правительственных учреждений. Не нужно, иначе мы все погибнем.
      Сэттерли молча смотрел в окно. Издалека доносился гул реактивного самолета.
      — Вы — честный человек, — снова заговорил Тиббетс. — Один из немногих. Я это давно понял и, пожалуй, восхищаюсь вами. Но будьте же реалистом, посмотрите на вещи с моей точки зрения. Мне от вас многого не нужно — скажите только, что не затеете ничего неразумного. Оставьте мир таким, как он есть. — Он помолчал. — Дайте мне честное слово.
      Сэттерли колебался. Он действительно был честным человеком, поэтому долго не мог заставить себя ответить. Потом все-таки ответил:
      — Даю честное слово, что не стану ничего делать…
      И это была ложь…
 

      Продавец с аккуратно подстриженными рыжими усиками, одетый в костюм из серого твида, был в высшей степени любезен. Эдди слушал его внимательно, изредка поглядывая на Мэри: разделяет ли она его интерес?
      — Вы должны понять, — продолжал продавец, — вы не первая бездетная пара, которая пользуется услугами нашей фирмы. Собственно говоря, я могу назвать вам людей, которые сделали то же самое, что намереваетесь сделать и вы.
      — Простите, но мы еще не сказали вам, что мы намерены сделать, — заметил продавцу Эдди.
      — Конечно, мистер Стивенс, я понимаю вас. Но мне кажется, что и вам не следует забывать мою откровенность с вами. Вы пожалеете, если не сделаете этого.
      Нахмурив брови, Мэри кивнула в знак согласия.
      — Вы сказали, что мы можем выбрать цвет волос и глаз? Это правильно?
      — Безусловно, — подтвердил продавец. — Принимая во внимание ваш собственный цвет, мне кажется, вам надо выбрать блондина с карими глазами. Впрочем, это всецело зависит от вашего желания.
      — И цвет лица мы можем выбрать? — спросил Эдди.
      — Разумеется, мистер Стивенс. Цвет лица мы можем также подобрать под ваш или предложим вам самим выбрать любой, какой вы захотите.
      — Это уже звучит хорошо! — сказала Мэри.
      — Не знаю, право… — с сомнением ответил ей Эдди.
      — И он действительно будет расти? Точно так же, как и настоящий? — спросила Мэри продавца.
      — Конечно, миссис Стивенс. В этом-то и заключается исключительная особенность нашей фирмы. Она также является и одной из причин популярности нашей модели. Мы поставляем вам модель в состоянии, сравнимом с первой неделей жизни. Модель растет автоматически. На протяжении многих лет металл увеличивается в объеме на много дюймов. Легкий и эластичный пластик очень быстро приспосабливается к металлу. С годами выражение лица модели будет также изменяться.
      — И это все включается в первоначальную стоимость модели?
      — Совершенно верно, мэм.
      — Как… как высоко он вырастет?
      — Это опять-таки зависит от вашего желания. Большинство людей выбирают рост в шесть футов — или около этого — для мальчиков и около четырех-пяти — для девочек.
      — Нам бы хотелось мальчика, — быстро сказал Эдди.
      — Да, — согласилась с ним Мэри.
      — Ну, в этом нет никакой сложности, — смеясь, ответил продавец. — Если вы хотите, то сегодня можете взять мальчика, а в следующий раз девочку.
      — Нам хотелось бы взять мальчика, — твердил Эдди.
      — В таком случае, мистер Стивенс, у вас будет мальчик. Желаете уточнить и другие особенности модели?
      — Ну… — сказала Мэри и замолчала. — А как насчет… его характера? Я хочу сказать…
      — Характер у него прекрасный! Вы получите совершенную машину с абсолютно ясным разумом. Модель снабжена запасом консервированной крови и электронной памятью. Устройство электронной памяти искусно соединено с механизмом мозга. Иначе говоря, он будет знать только то, чему вы его обучите. Поверьте мне, это превосходно точная машина, и вы сами не сможете отличить его от настоящего мальчика.
      — Вы уверены?
      — Простите?
      — Вы уверены… что его нельзя будет отличить от настоящего? Я имею в виду… соседи-то будут знать, что он робот… а не настоящий ребенок?
      Продавец громко рассмеялся.
      — Мистер Стивенс, я уже говорил вам, что многие ваши соседи имеют роботов вместо настоящих детей, а вы мне все не верите. Теперь это стало в порядке вещей. Даже те супружеские пары, которые могут иметь своих собственных детей, предпочитают покупать наши модели. Уверяю вас, вы не одиноки.
      Эдди нерешительно посмотрел на Мэри. Мэри нервно покусывала свою толстую нижнюю губу и, взглянув на мужа, кивнула.
      — Мы согласны, — поспешно сказал Эдди.
      — Прекрасно, прекрасно! — Продавец поспешно вынул бланк контракта и начал отвинчивать колпачок авторучки. — А теперь давайте посмотрим. Какой же цвет волос вы желаете иметь в своей модели?
      Меньше чем через две недели модель была доставлена на квартиру Стивенсов. Она выглядела как настоящий ребенок. Супруги были несказанно рады и счастливы. Первые несколько дней их ребенок не плакал, но Эдди быстро устранил этот недостаток. Он подал на электронную память модели соответствующую информацию, и она немедленно усвоила большую часть мальчишеского рева. Теперь модель стала реветь всегда, когда бы ее ни побеспокоили.
      — Мы должны быть очень осторожны, — сказала Мэри.
      — Почему ты так думаешь?
      — Мы должны быть очень осторожны с подбором информации, которую вводим в память. Ведь для ребенка в шесть месяцев он выглядит прекрасно. Того и гляди, он скоро начнет говорить, как ты думаешь?
      — Да. Об этом я не подумал.
      — Как ты думаешь, наши соседи догадываются?
      — По-моему, нет.
      — Откуда ты знаешь?
      — Просто мне кажется, что они не удивлены, вот и все.
      — Но я не была в… положении.
      — Знаю. Но они пока не удивляются. Впрочем, не спрашивай меня об этом. Пусть будет, как будет.
      Мэри посмотрела на неподвижного ребенка, спокойно лежавшего в кроватке.
      — Но ведь все будет в порядке, Эдди?
      — О да. Конечно, дорогая.
      — Я хотела сказать… мы будем любить его как настоящего? Ведь он… ты же знаешь, он просто машина.
      — Мы будем любить его, дорогая, — ответил Эдди задумчиво.
      — Ты уверен? Ты так действительно думаешь?
      — Да. Я действительно думаю так.
      Мистер Джеффрис, живущий по соседству со Стивенсами, был чертовски хорошим парнем. Он видел Эдди насквозь. Когда он узнал о ребенке, он пригласил к себе Эдди и предложил ему рюмочку портвейна.
      — Нет ничего прекраснее, чем портвейн, Эдди. И нет ничего подобного ему. Вы понимаете, Эдди, он вам понравится.
      — Он мне уже нравится, — ответил Эдди.
      — Подождите, вот когда он станет настоящей личностью…
      У Эдди задрожали губы, и он опустил рюмку на стол.
      — Ч-чт… что?
      — Вы знаете, когда он начнет ходить, разговаривать и смеяться, вот тогда вы действительно начнете наслаждаться им.
      — Пожалуй, так, — ответил Эдди с облегчением.
      — А как вы собираетесь назвать этого маленького мошенника? — спросил мистер Джеффрис и хитро улыбнулся.
      — Робертом, — быстро ответил Эдди.
      — Робертом, — повторил мистер Джеффрис. — Это хорошее имя, Роберт.
      — Моего отца тоже звали Робертом.
      — Очень, очень хорошее имя, — вновь повторил мистер Джеффрис.
      — Ну, мне пора, а то Мэри будет сердиться.
      — Вам будет гораздо легче, когда он подрастет, — смеясь, сказал мистер Джеффрис. — Понимаете, Эдди?
      Эдди заметил одну странность в глазах Роберта, которая его немного обеспокоила. Он никому не говорил об этом до тех пор, пока Роберту не исполнилось пять лет. Как-то вечером он сидел на диване и читал книгу. Неожиданно он поднял глаза и увидел своего сына, пристально следившего за ним.
      — Что с тобой, сынок?
      — Ничего, папа. Я только немного думал… — Слова, слетавшие с губ Роберта, были идеально правильными и соответствовали хронологическому возрасту машины.
      — О чем же ты думал, сынок?
      — О, о многих вещах, папа.
      Эдди пожал плечами. А потом он увидел в правом глазу Роберта яркое мерцание света.
      — Подойди ко мне, сынок.
      Роберт послушно встал и подошел к отцу. Эдди тщательно изучал лицо Роберта. Изредка в правом глазу он видел слабое мерцание света. " Несомненно, это трубка. Как же я раньше не догадался, ведь сын-то мой — робот".