— Я уже заполнила, — сказала женщина, чуть не швыряя в него еще более мятую и грязную бумажку.
Говардс положил бумагу перед собой, надеясь, что его чувства не отражаются на лице.
— Все верно, мадам, но бумага не полностью заполнена. Вот здесь надо проставить номер страховки вашего мужа.
— Я не знаю его номера! — закричала женщина, вцепившись в край прилавка. — Он умер, и все его бумаги пропали.
— В таком случае вы должны заполнить бланк 276/ро/67 — заявление в соответствующие инстанции для получения необходимых сведений. — Он вернул бумагу, выдавливая из себя вежливую улыбку. — Вы можете получить этот бланк…
— Я прежде помру, — завопила женщина, она бросила в воздух все бумаги, и они замелькали вокруг словно грязные конфетти. — Я уже неделю не ела. Я требую справедливости. У меня нет денег на хлеб…
— Мне бы очень хотелось помочь вам, мадам, но я не имею права. Вы должны заполнить бланк заявления Чрезвычайному Уполномоченному…
— Я прежде помру, — хрипела женщина, просовывая голову в окошко. — Для вас бумажки дороже людей! Я себе так и сказала: покончу с собой, если не достану сегодня денег на пропитание. Спасите меня!
— Пожалуйста, не угрожайте! Я сделал, что мог.
Так ли это? Не должен ли он был позвать какое-нибудь начальство? Правильно ли он сделал…
— Лучше я умру сразу, чем буду подыхать медленной голодной смертью.
В ее руках оказался длинный хлебный нож, которым она взмахнула перед ним. Угроза? Полагается ли в этом случае вызывать охрану?
— Я не могу, — выдавил из себя Говардс, его пальцы нервно и нерешительно засновали по клавишам. Охрану? Полицию?
— Раз так, я умираю и не пожалею об этом мире!
Она положила руку вверх ладонью на прилавок и страшным ударом ножа располосовала запястье. Из раны хлынула кровь.
— Что вы сделали? — закричал он, сжав кулаки. Она завопила, взмахнула рукой, кровь брызнула на него и залила прилавок.
— Книга! — застонал он. — Вы залили кровью Книгу. Что вы наделали!
Он схватил Книгу и принялся вытирать ее платком, но тут вспомнил, что до сих пор не вызвал врача. На мгновение он замешкался, потом отложил Книгу и бросился на место. Все вокруг было залито кровью — может быть, он совершил ошибку? — женщины возле прилавка не было, но он слышал ее всхлипывания.
— Скорую помощь, — говорил он в микрофон. — Необходима срочная медицинская помощь. Немедленно.
Должен ли он был что-нибудь сделать для нее? Он не имел права оставлять свое место. И везде кровь — на руках и рубашке. Он в ужасе оглядел свои руки.
Что у него с руками? Может быть, он забыл что-то, что должен помнить? В памяти словно отзвук пронеслись какие-то воспоминания — какие воспоминания? Все в порядке: он сидит на своем месте, рука лежит на Книге, а перед ним — сияющий мультифранк. На своем месте… Конечно, на своем — но почему снова это чувство, отдаленное, пугающее воспоминание, что все на самом деле не так?
Почему он глядит на свои руки?
Говардс передернулся, открыл мультифранк, включил его, сбросил цифры, щелкнул пробным и рабочим выключателями, а когда загорелся зеленый свет, поглядел на циферблат и набрал: 4.999…
Что-то не то. Почему он так сделал? Украдкой оглянувшись, он тотчас сбросил цифры. Длинная черная стрелка часов передвинулась еще на одно деление, замерла на вертикали и тут же перед его окном выросла громадная очередь. Люди тесно прижались друг к другу и молча глядели на него, только в конце очереди раздавались приглушенные голоса.
— Доброе утро, сэр, — обратился он к розоволицему джентльмену, стоявшему впереди. — Чем могу…
— Давайте без разговоров. Надо работать, а не языком чесать. Это заказное письмо надо послать в Капителло, в Италию. Сколько с меня?
— Это зависит… — начал Говардс.
— От чего зависит, черт возьми? Мне надо письмо отправлять, а не байки слушать.
По толпе пробежал нетерпеливый ропот, и Говардс, деланно улыбнувшись, сказал:
— Это зависит от веса, сэр. Заказные письма доставляются орбитальной ракетой, и оплата зависит от веса.
— Тогда, черт возьми, кончайте наконец болтать и взвесьте его, — он протянул письмо Говардсу.
Говардс взял письмо, просунул его в прорезь и назвал цифру.
— Это просто черт знает как дорого! Я только вчера посылал письмо в Капителло — обошлось гораздо дешевле.
— Возможно, оно весило меньше, сэр.
— По-вашему, выходит, я вру? — кричал розоволицый джентльмен, все больше наливаясь краской.
— Что вы, сэр, я просто сказал, что раз отправка письма стоила дешевле, значит, его вес был меньше…
— Какая наглость — называть человека лжецом! Вам это так не пройдет! Я хочу немедленно поговорить с начальником смены!
— Начальник смены не принимает посетителей. Если вам угодно подать жалобу, то пройдите в Бюро Жалоб — Комната восемь тысяч девятьсот тридцать четыре.
Появился долговязый рыжий парень.
— Я бы хотел дать телеграмму моему дяде: "Дорогой дядя, срочно вышли сто кредитов…"
— Заполните, пожалуйста, бланк, — сказал Говардс, нажимая кнопку, подающую бланки в наружный ящик.
— Но я не могу, — сказал парень, протягивая ему обе руки — они были в бинтах и гипсе. — Я не могу писать, но могу продиктовать вам: "Дорогой дядя…"
— Я очень сожалею, но мы не принимаем телеграмм под диктовку. Вы можете это сделать по любому телефону.
— Но я не могу опустить монету в автомат. Очень коротко: "Дорогой дядя…"
— Бесчеловечная жестокость, — возмутилась стоявшая следом девушка.
— Я был бы рад помочь вам, — сказал Говардс, — но это запрещено правилами. Я уверен, что кто-нибудь из стоящих в конце очереди заполнит вам бланк, а я с радостью приму телеграмму.
— Как вы все разом разрешили! — улыбнулась девушка. Она была очень хороша, и стоило ей немного наклониться, как ее грудь легла на прилавок. — Я хочу купить несколько марок.
Говардс улыбнулся в ответ:
— Я был бы очень рад помочь вам, мисс, — но почта больше не выпускает марок. Стоимость отправления печатается прямо на конверте.
— Очень разумно. Тогда, может быть, у вас на складе найдутся юбилейные марки?
— Это другое дело. Продажа юбилейных марок разрешается согласно пункту У-23Н/48 Книги.
— Как вы образованны — просто прелесть. Тогда, пожалуйста, выпуск, посвященный Столетию Автоматической Службы Пеленок.
— Какое хамство — спроваживать людей! — закричал розоволицый джентльмен, просовываясь в окошко. — Комната восемь тысяч девятьсот сорок четыре заперта.
— Совершенно точно. — Комната восемь тысяч девятьсот сорок четыре заперта, — холодно сказал Говардс, — И мне неизвестно, что происходит в Комнате восемь тысяч девятьсот сорок четыре. Бюро Жалоб находится в Комнате восемь тысяч девятьсот тридцать четыре.
— Тогда какого черта вы посылаете меня в восемь тысяч девятьсот сорок четвертую Комнату?
— Я вас не посылал туда.
— Посылали!
— Нет, нет. Я не мог сделать такой ошибки.
Ошибка? Мелькнуло в мозгу Говардса. О нет, ни за что.
— Прошу прощения, я ошибся, — побледнев, обратился он к девушке. — Недавно выпущено специальное указание, запрещающее торговлю юбилейными марками на почте.
— Ну, какая разница, — сказала девушка, игриво надув губы. — Я прошу всего несколько малюсеньких марочек…
— Поверьте, будь это в моей власти, я был бы счастлив сделать для вас все, но нарушать правила я не могу.
— А посылки бить вы можете? — рассерженный верзила оттолкнул девушку и швырнул на прилавок сверток. Сверток источал отвратительный запах.
— Я уверяю вас, сэр, что это не я разбил.
— Мой сын говорит, что разбили вы.
— Тем не менее, это не так.
— Выходит, мой мальчик врет! — заревел мужчина и, перегнувшись через прилавок, сгреб Говардса за грудки.
— Перестаньте, — выдавил из себя Говардс, вырываясь, и услыхал, как затрещала материя. Он нашарил кнопку вызова охраны и надавил ее. Кнопка отломилась и упала. Говардс рванулся сильнее — клок рубашки остался в руках верзилы.
— Марку, пожалуйста, — услыхал он, и письмо полетело в прорезь.
— Два кредита, — сказал Говардс, изо всех сил нажимая кнопку аварийного вызова, потом принял письмо.
— Вы сказали. Комната восемь тысяч четыреста сорок четыре! — не унимался розоволицый.
— Так с техникой не обращаются, — раздраженно заявил монтер, появившийся подле Говардса.
— Но я только дотронулся до кнопки, как она отлетела.
— Эти машины не ломаются.
— Помогите мне, — просила хрупкая старушонка, просовывая дрожащей рукой замызганную и драную книжку.
— Причитающиеся деньги всегда выплачивают, — сказал Говардс, на мгновение закрывая глаза. — Почему? — и потянулся за книжкой. Он поймал взглядом детину, проталкивающегося к прилавку, — косматая черная борода и зверское выражение лица.
— Я знаю… — начал Говардс и смолк. Что он знает? Что-то напряглось в его мозгу, словно желая вырваться вон.
— Знаешь, что это? Игольчатый пистолет.
— Комната восемь тысяч девятьсот сорок четыре!
В отчаянии Говардс схватился за голову, даже не сознавая, кричит ли он или слышит чей-то крик.
Спасительный мрак поглотил его.
— Теперь глотните вот этого, и через минуту все пройдет.
Говардс взял чашку, которую Экзаменатор протянул ему, и с удивлением заметил, что одной рукой ему с ней не справиться. Руки были покрыты крупными градинами пота. Он отхлебнул немного, и шлем, поднявшись над его головой, исчез в выемке потолка.
— Экзамен… вы будете приступать к нему?
Экзаменатор усмехнулся и облокотился на стол.
— Обычный вопрос, — сказал он. — Экзамен кончен.
— Я ничего не помню. Шлем словно опустили, а потом снова подняли. Но у меня мокрые руки, — он поглядел на них, потом вздрогнул — до него все дошло. — Экзамен кончен. И я…
— Имейте терпение, — важно произнес Экзаменатор. — Результаты необходимо проанализировать, сравнить, потом дать ответ. Даже электронная обработка требует времени. Не стоит возмущаться.
— Что вы, я вовсе не возмущаюсь, — поспешно заверил его Говардс, потупив взгляд. — Я очень благодарен.
— Еще бы. Подумайте только о том, как все это делалось прежде. На устные и письменные экзамены уходили часы, а лучшие отметки получали зубрилы. Теперь зубрежка не поможет.
— Я знаю, Экзаменатор.
— Минутное отключение — и машина прощупывает вас, задает ситуации и следит за вашей реакцией на них. Реальные ситуации, с которыми может столкнуться почтовый служащий, выполняя свои обычные обязанности.
— Да, обычные обязанности, — повторил Говардс, хмуро поглядел на свои руки и быстро их вытер.
Экзаменатор поглядел на цифры, бегавшие по вмонтированному в стол экрану.
— Я ожидал от вас большего, Говардс, — строго сказал он. — В этом году вы не будете почтовым служащим.
— Но… я был уверен… двенадцатый раз…
— Быть служащим — это больше, чем просто знать Книгу. Идите. Учитесь. Думайте. Ваших знаний оказалось достаточно, чтобы продолжить обучение на год. Больше работайте. Почти никому из обучающихся не разрешалось учиться пятнадцать лет.
— Жена просила меня спросить вас, мы ведь не молодеем. Разрешение на ребенка…
— Не может быть и речи. Во-первых, перенаселение, во-вторых, ваше положение. Будь вы служащим, мы бы могли рассмотреть вашу просьбу.
— Но ведь служащих так мало, — искательно сказал Говардс.
— Как и вакансий. Радуйтесь, что ваше обучение продолжается, и вы не потеряли питания и квартиры. Вы знаете, что такое быть Кандидатом в безработные?
— Спасибо, сэр. До свидания, сэр: Вы были очень добры.
Говардс быстро захлопнул дверь. Почему ему все еще кажется, что его руки в крови? Он встряхнул головой, желая забыться.
Нелегко будет рассказать об этом Доре. Она так надеялась.
Но Книгу ему, по крайней мере, оставили. И весь год он сможет ее учить. Это хорошо. И в Книге будут новые дополнения и разъяснения — это тоже хорошо.
Проходя в коридоре мимо почты, он опустил глаза.
Чарльз Бомонт
КРАСИВЫЕ ЛЮДИ ( Пер. с англ. С.Васильевой )
Мэри не шелохнулась, когда на ее глазах у красивого мужчины взрывом оторвало ноги и в полыхающей заревом ночи огромный космолет начал деформироваться и разваливаться на части. Она беспокойно шевельнулась, видя, как в ужасающем безмолвии, медленно, точно во сне, поплыли вперемешку с обломками космолета искромсанные человеческие тела. Но когда на людей обрушился метеоритный ливень, разрывая плоть и раскалывая кости, Мэри зажмурилась:
— Мама!
Миссис Кьюберли оторвала взгляд от журнала.
— Нам еще долго ждать?
— Не думаю. А что?
Мэри молча кивнула на стену-экран.
— Ах, вот в чем дело. — Миссис Кьюберли рассмеялась и покачала головой: — Это же старый, давно надоевший фильм. Почитай лучше журнал, как я.
— Мама, а экран обязательно должен быть включен?
— Вроде бы никто на него не смотрит. Пожалуй, доктор не рассердится, если я выключу.
Миссис Кьюберли встала с дивана и подошла к стене. Она нажала маленькую кнопку, и изображение, вспыхнув и замерцав, исчезло.
Мэри открыла глаза.
— Честно говоря, — сказала миссис Кьюберли сидевшей рядом с ней женщине, — я думала, они покажут что-нибудь другое. Ведь мы могли бы посмотреть историю первой высадки на Марс в музее.
Не отрывая глаз от журнальной страницы, женщина произнесла:
— Это идея доктора. Психологический прием.
Миссис Кьюберли приоткрыла рот и понимающе кивнула:
— Мне следовало догадаться, что это неспроста. Но кто смотрит фильм?
— Дети. Он заставляет их задуматься, пробуждает в них чувство благодарности или еще какие-нибудь возвышенные эмоции.
— А! Да, конечно.
Мэри взяла журнал и перелистала его. Сплошь одни фотографии: мужчины и женщины. Женщины, похожие на мать и на других, сидевших сейчас вместе с ней в приемной. И мужчины с великолепно развитой мускулатурой и блестящими густыми волосами. Женщины и мужчины, все одинаково совершенные физически и красивые.
— Мама…
— Ну, что еще! Неужели ты не можешь посидеть минутку спокойно?
— Но мы здесь уже три часа. Разве это так уж необходимо?
— Не будь дурочкой, Мэри. После всех тех ужасов, что ты мне наговорила, без этого никак не обойтись.
В приемную вошла женщина с оливкового цвета кожей, одетая в прозрачную белую униформу:
— Кьюберли. Миссис Зена Кьюберли!
— Это я.
— Доктор вас ждет.
Миссис Кьюберли взяла Мэри за руку, и они пошли вслед за сестрой по длинному коридору.
Мужчина, которому на вид можно было дать лет двадцать пять — двадцать семь, оторвал взгляд от письменного стола. Он улыбнулся и жестом указал на стоявшие неподалеку от него два стула:
— Я вас слушаю.
— Доктор Хортел, я…
Доктор прищелкнул пальцами:
— Да, да, знаю. Ваша дочь, И я знаю, что вас беспокоит. Их сейчас так много, что я трачу на это большую часть времени.
Он повернул свое красивое лицо к Мэри:
— Сколько тебе лет, девочка?
— Восемнадцать, сэр.
— Ого, вот так нетерпение! Ну, ясно, уже пора. А как тебя зовут?
— Мэри.
— Очаровательное имя! И такое необычное. Я, Мэри, беру на себя смелость сказать, что понимаю причину твоего беспокойства, понимаю целиком и полностью.
Миссис Кьюберли улыбнулась и разгладила металлическое шитье на своем жакете.
— Сударыня, вы не знаете, сколько в наше время таких, как ваша дочь. Одна девочка, как я помню, настолько была выбита из колеи, что, забросив все свои дела, целыми днями только и делала, что предавалась горестным размышлениям.
— Именно это и происходит с Мэри. Когда она, наконец, во всем мне призналась, доктор, я подумала, что она сошла… ну, вы понимаете.
— Дела ваши настолько плохи? Боюсь, что нам придется ввести новую программу образования, и побыстрей, иначе они все станут такими.
— Я вас не совсем понимаю, доктор.
— Дети, миссис Кьюберли, должны быть как следует проинструктированы. Как следует! Многое у нас считается само собой разумеющимся, а детский ум не воспринимает ряд явлений без четкого объяснения.
— Разумеется, но какое это имеет отношение к…
— Мэри, как приблизительно половина шестнадцати–, семнадцати–, восемнадцатилетних, становится болезненно застенчивой. Ей кажется, что ее тело достаточно развилось и готово к Трансформации, а на самом деле это не так. Мэри видит вас, окружающих ее женщин, фотографии, а потом смотрится в зеркало и приходит в ужас. Она спрашивает себя: "Почему я должна быть безобразной, неуклюжей, непропорционально сложенной?"
— Но… — начала миссис Кьюберли.
— Эта сторона вопроса вам, несомненно, понятна. Итак, Мэри, твой протест направлен против того, что мы не даем тебе и твоим сверстникам убедительных, логически обоснованных объяснений, почему нужно ждать до девятнадцати лет.
— Нет, нет, доктор! — вскричала миссис Кьюберли. — У нас все наоборот.
— Прошу прощения, сударыня?
— Дело в том, что вы меня неправильно поняли. Мэри, скажи доктору то, о чем ты говорила мне.
Мэри беспокойно заерзала на стуле:
— Понимаете, доктор, я… я не хочу этого.
У доктора отвисла челюсть:
— Что ты сказала? Повтори, пожалуйста.
— Я сказала, что не хочу подвергаться Трансформации.
— Невероятно! Такое я слышу впервые в жизни. Ты шутишь, девочка!
Мэри отрицательно покачала головой.
— Вы видите, доктор. Что это может быть?
Доктор поцокал языком и достал из маленького шкафчика опутанную проводами черную коробку с множеством кнопок и дисков. Он укрепил на голове Мэри черные зажимы.
— О нет, не думаете же вы…
— Сейчас увидим.
Доктор повернул несколько дисков и взглянул на лампочку в центре крышки коробки. Она не зажглась. Он снял с головы Мэри зажимы.
— Ну и ну, — произнес он. — Ваша дочь, миссис Кьюберли, совершенно здорова.
— Тогда что же это?
— Быть может, она лжет.
Еще несколько тестов. Еще несколько каких-то аппаратов. И еще несколько отрицательных результатов.
— Девочка, ты и впрямь хочешь убедить нас, что предпочитаешь вот это тело? — спросил красивый мужчина.
— Оно мне нравится. Это… трудно объяснить, но ведь это я — вот что для меня важно. Мне нравится не моя внешность, а то, что это я.
— Миссис Кьюберли, — произнес доктор, — пусть с Мэри серьезно побеседует ваш муж.
— Мой муж погиб. Катастрофа у Ганимеда.
— О, какая героическая смерть! Значит, он был космонавтом, да? — Доктор почесал щеку. — Когда она впервые заговорила об этом?
— Да довольно давно. Я раньше относила это за счет того, что она еще совсем ребенок. Но позже, когда приблизилось время, решила все-таки обратиться к вам.
— Да, да, конечно, очень разумно. Мм… а ведет она себя тоже странно?
— Однажды ночью я нашла ее на втором уровне. Она лежала на полу и, когда я спросила, что она делает, ответила, что пытается заснуть.
Мэри вздрогнула. Она пожалела, что мать знает об этом.
— Вы сказали "заснуть"?
— Совершенно верно.
— Но кто мог подать ей такую идею?
— Понятия не имею.
— Мэри, ты ведь знаешь, что в наше время никто не спит. Что теперь, когда побеждено это бесполезное, бессознательное состояние, в нашем распоряжении неизмеримо больший период жизни, чем у наших бедных предков. Дитя, ты в самом деле спала? Ни один человек теперь не знает, как это делается.
— Нет, сэр, но чуть было не заснула.
Доктор выдохнул струю воздуха:
— Но почему ты пыталась делать то, о чем люди давным-давно забыли?
— Это было так красиво описано в книге, что сон показался мне приятным занятием. Вот и все.
— Где? В книге? Неужели в вашем блоке, сударыня, есть книги?
— Возможно. Я давно не занимаюсь уборкой.
— Удивительное дело. Уже много лет я не видел ни одной книги.
Во взгляде Мэри отразилась тревога.
— Но почему тебе понадобилось читать книги, когда есть видеоленты? Где ты их достала?
— Это папины книги. Ему передал их его отец, а дедушке — прадед. Папа говорил, что они лучше, чем видеоленты, и был прав.
Миссис Кьюберли вспыхнула:
— Мой муж был несколько странным человеком, доктор Хортел. Он хранил эти книги, несмотря на все мои возражения.
Атлетически сложенный доктор подошел к другому шкафу и взял одну из стоявших на полке бутылочек. Из нее он высыпал на ладонь две большие пилюли и проглотил их.
— Сон… книги… не хочет подвергнуться Трансформации… Миссис Кьюберли, дорогая моя, это очень серьезно. Я буду вам признателен, если вы смените психиатра. Видите ли, я очень занят, а ваша проблема весьма специфична. Я советую обратиться в Центральный Купол. Там много прекрасных врачей. До свидания.
Мэри рассматривала свое отражение в зеркальной стене. Сидя на полу, она принимала различные позы и разглядывала себя в профиль, фас, во весь рост, обнаженной, в одежде. Потом она взяла журнал, просмотрела его и вздохнула:
— Ну-ка, зеркальце, скажи…
Слова как-то неуверенно просочились в ее сознание и сорвались с губ. Она вспомнила, что узнала их не из книги. Эти слова говорил отец, "цитировал", по его выражению. Но, однако, это были строчки из книги… "Кто прекрасней всех…"
На туалетном столике стоял портрет матери, и Мэри внимательно в него вгляделась. Она долго смотрела на изящную шею безукоризненной формы. Золотистая кожа, гладкая, без единого пятнышка, без морщин и без возраста. Темно-карие глаза и тонкие дуги бровей, длинные черные ресницы. Черты лица абсолютно симметричны. Равнодушный рот, фиолетовый на золотистом фоне, белые сверкающие зубы. Мать — красивая трансформированная мать. И назад — к зеркалу:
— "…прекрасней всех на свете?.."
Молодая, довольно полная девушка, ни грации, ни ритма линий. Пористая кожа, припухшие веки, красная сыпь на лбу. Бесформенные пряди волос, спускающиеся на бесформенные плечи и бесформенное тело.
Мэри задумалась, стараясь вспомнить, что именно говорили отец и дедушка. Почему они считали Трансформацию вредной и почему она, Мэри, тогда поверила им и полностью с ними согласилась? Хоть она не все поняла, но они были правы. Правы! И когда-нибудь она поймет все до конца.
Миссис Кьюберли громко хлопнула дверью, и Мэри вскочила на ноги.
— Не так уж дорого включать окна. Ты что, даже не хочешь видеть людей?
— Нет. Это мне мешает думать.
— Так вот, Мэри, пора с этим кончать. Ты так огорчила доктора Хортела. Он ведь теперь откажется меня принять, а ты меня ежедневно травмируешь.
Миссис Кьюберли села на диван и аккуратно положила ногу на ногу:
— Почему ты опять лежала на полу?
— Я пыталась заснуть.
— Чтоб я больше этого не слышала! Почему тебе взбрела в голову такая глупость?
— Книги…
— Ты не должна читать эти отвратительные книги.
— Мама…
— В блоке полно видеолент, полным-полно! Каких угодно!
Мэри упрямо выпятила нижнюю губу:
— Но я не хочу смотреть их!
Миссис Кьюберли вскочила с дивана, схватила книги, лежавшие в углу, и те, что стояли в стенном шкафу. Она вынесла их из комнаты и бросила в лифт. Повинуясь кнопке, двери закрылись.
— Я знала, что ты это сделаешь, — медленно произнесла Мэри, — и поэтому почти все хорошие книги я спрятала. Там, где ты их никогда не найдешь!
Она тяжело дышала, сердце ее неистово колотилось.
Миссис Кьюберли прижала к глазам шелковый платочек:
— Не знаю, чем только я это заслужила!
— Что заслужила, мама? Разве я делаю что-нибудь дурное?
Мысли Мэри смешались и текли теперь слабым ручейком.
— Что? — со слезами вскричала миссис Кьюберли, — Что ты сказала? Ты думаешь, мне хочется, чтобы люди показывали на тебя пальцем?
Голос ее внезапно смягчился, в нем зазвучала мольба:
— А ты не передумала, дорогая?
— Нет.
— Ты же знаешь, это совсем не больно. Они только снимают немного кожи и заменяют ее другой, дают таблетки, делают электронные процедуры и еще что-то похожее.
— Нет.
— Если тебя пугает обработка костей, так это же не больно. Делают укол, а когда человек просыпается, его костям уже придана нужная форма с учетом индивидуальности.
— Мне безразлично.
— Но почему же?
— Я нравлюсь себе такой, какая я есть.
— Ты так уродлива, дорогая! Даже доктор Хортел заметил это. А мистер Уилмс на заводе сказал кому-то, что, по его мнению, ты самая некрасивая девушка из всех, которых он видел.
— А папа говорил, что я красивая.
— Ну что ты, милочка! У тебя, правда, неплохие глаза, но…
— Папа говорил, что истинная красота не во внешности человека, а в его душе. Он говорил еще многое другое, и, когда я прочла книги, я поняла, что он прав…
На стене вспыхнула и замерцала лампочка. Миссис Кьюберли нетвердой походкой направилась к шкафу и достала маленькую картонную коробочку:
— Пора завтракать.
Мэри кивнула. Еще один момент, о котором писалось в книгах и не упоминалось в видеолентах. Когда-то, в незапамятные времена, завтрак, судя по всему, был каким-то особенным, во всяком случае иным, чем теперь… В книгах описывалось, как люди наполняли рот различными веществами и пережевывали их, получая от этого удовольствие. Удивительно…
— Собирайся-ка ты на работу.
— Хорошо, мама.
В проектном бюро было тихо и полностью отсутствовали тени. Светились стены, и все письменные столы и чертежные доски одинаково освещались со всех сторон. Было ни жарко, ни холодно.
Мэри твердо держала линейку, и перо легко скользило вдоль ее металлического края. Только что нанесенные черные линии были тонки и аккуратны. Она склонила голову набок и сравнила чертеж, над которым работала, с лежавшими рядом записями.
Из-за стола, расположенного в другом конце помещения, встал высокий мужчина и направился по проходу к Мэри. Он принялся рассматривать ее работу, то и дело переводя взгляд с чертежа на ее лицо.
Мэри взглянула на него.
— Хорошо сделано, — произнес мужчина.
— Спасибо, мистер Уилмс.
— Скажи, детка, у тебя найдется свободное время?
— Да, сэр.
— Пройдем-ка в кабинет Мэлинсона.
Статный, красивый мужчина привел ее в уютную комнату. Он указал ей на стул, а сам сел на край письменного стола.
— Детка, я не из тех, кто начинает издалека. Тут недавно завернул ко мне один человек и стал болтать какую-то чушь о том, что будто бы ты не хочешь подвергнуться Трансформации.
Мэри отвела взгляд, но тут же снова посмотрела мужчине в глаза.
— Это не чушь, мистер Уилмс, — произнесла она. — Это правда. Я хочу остаться такой, какая я есть.
Мужчина недоуменно уставился на нее и в замешательстве кашлянул:
— Какого черта… прости, детка, но… я что-то тебя не понимаю. Ты же не…
— Не сумасшедшая? Нет. Это вам подтвердит доктор Хортел.
Мужчина нервно рассмеялся.
— Так… Послушай, ведь ты еще совсем девочка, а как здорово работаешь. Но как бы там ни было, а мистеру Пулу это не понравится.
— Знаю. Я понимаю, на что вы намекаете, мистер Уилмс. Но ничто не заставит меня переменить решение.
— Ты состаришься, не прожив и половины жизни!
Да, она будет старой. Старой, морщинистой и слабой, не способной быстро и легко передвигаться. Старой.
— Мне трудно вам объяснить, почему я так решила. Но непонятно, какое это имеет значение, пока я в состоянии выполнять свою работу.
— Пойми меня правильно, детка. Тут дело не во мне. Ты же знаешь, что не я возглавляю Интерплан. В мои обязанности входит следить за порядком. Но как только все узнают о твоем решении, порядок нарушится. И начнется черт знает что.
— Мистер Уилмс, вы примете мое заявление об уходе с работы?
— А ты не передумаешь?
— Нет, сэр.
— Мне очень жаль, Мэри. С учетом того, как ты работаешь, тебя лет в двадцать могут послать на один из астероидов.
Мэри прошла на свое рабочее место. Мимо выстроившихся радами столов, мимо мужчин и женщин. Красивых мужчин и красивых женщин — внешне безукоризненных, одинаковых. Совершенно одинаковых.
Она села и взяла в руки линейку и перо.
Мэри вошла в лифт и спустилась до второго уровня.
Миссис Кьюберли с убитым видом сидела на полу перед телевизором. Глаза ее покраснели, прическа растрепалась, и пряди светлых волос в беспорядке свисали на лоб.
— Можешь мне ничего не рассказывать. Теперь никто не возьмет тебя на работу.
Мэри села рядом с матерью.
Телевизор зазвучал громче. Миссис Кьюберли несколько раз переменила каналы, потом выключила его.
— Что ты сегодня делала, мама?
— А что я могу делать? К нам ведь теперь никто и не зайдет!
— Мама!
Мэри вышла в другую комнату. Ломая руки, миссис Кьюберли последовала за ней.
— Как мы будем жить дальше? — рыдала она. — Где мы теперь возьмем деньги? Потом уволят и меня!
— Этого не сделают.
— Ни один человек еще никогда не отказывался от Трансформации. А ты, когда все к твоим услугам, отвергаешь ее. Хочешь остаться уродом!
Мэри обняла мать за плечи.
Миссис Кьюберли опустила руку в карман жакета, достала фиолетовую пилюлю и проглотила ее.
Когда из желоба выпало письмо, миссис Кьюберли быстро схватила его, прочла и улыбнулась:
— Я так боялась, что они не ответят. Теперь-то мы посмотрим!
Она протянула письмо Мэри, и та прочла:
"Миссис Зене Кьюберли
Блок 451-Д, II и III уровень
Город
Дорогая сударыня!
Отвечаем на Ваше письмо от 3 декабря 36 года. Мы отнеслись к Вашей жалобе с должным вниманием и считаем, что необходимо принять строгие меры. Но поскольку такого рода жалобы ранее к нам не поступали, в данный момент наш отдел не может дать Вам никаких четких инструкций.
