1

Границы и жертвы

Пересечение границ – моя профессия. Эти полосы ничейной земли между контрольно-пропускными пунктами каждый раз обещают так много: новую жизнь, новые ароматы и новые впечатления. Но в то же время они вызывают у меня смутное чувство тревоги, побороть которое я не в силах. Когда таможенники досматривают чемоданы, мне кажется, будто они пытаются распаковать мое сознание, найти в моих мечтах и памяти что-то запрещенное к провозу. Но в ощущении, что меня принудительно обнажают, есть какое-то особое удовольствие, которое, по-видимому, и сделало меня профессиональным туристом. Хотя я и зарабатываю на жизнь тем, что пишу книги о путешествиях, все же приходится признать, что это занятие – нечто вроде маскарада. Мой настоящий багаж редко бывает заперт, и замки его всегда готовы с легкостью отщелкнуться.

Гибралтар не стал исключением, хотя на этот раз испытываемое мной чувство вины имело под собой реальную почву. Утренним рейсом из Хитроу я впервые в жизни прибыл на военный аэродром этого последнего аванпоста Британской империи. Меня никогда не тянуло в Гибралтар из-за свойственной ему атмосферы провинциальной Англии, давным-давно забытой на солнцепеке. Однако глаза и уши репортера вскоре сделали свое дело, и за какой-то час я обошел все его узкие улочки со старомодными чайными-кондитерскими, магазинами фотоаппаратуры и полисменами – карикатурными лондонскими бобби. Гибралтар, как и Коста-дель-Соль [1], совсем не в моем вкусе. Я больше люблю дальние рейсы в Джакарту и Папеэте, потому что за долгие часы полета, с едой, напитками, безупречным сервисом и вышколенными стюардессами, вдруг, как прежде, начинаешь ощущать, что впереди – настоящая цель, и лелеешь бессмертную иллюзию воздушного путешествия. Именно иллюзию, ведь на самом деле мы сидим в крохотном кинотеатре и смотрим фильм, кадры которого так же расплывчаты, как наши надежды обнаружить там, куда мы летим, что-то новое. Мы прилетаем в аэропорт, как две капли воды похожий на тот, из которого только что улетали, с такими же агентствами по аренде автомобилей и такими же номерами в отелях с телеканалами «только для взрослых» и неизменно пахнущими освежителем воздуха ванными – этими боковыми приделами мировой религии под названием «массовый туризм», которую с таким воодушевлением готовы исповедовать миряне. Такие же скучающие официантки поджидают вас в вестибюлях ресторанов и начинают хихикать, раскладывая пасьянс вашими кредитными карточками. Их спокойные взгляды с неослабным вниманием изучают морщины смертельной усталости на наших лицах, – следствие не возраста и не апатии, а совсем иных причин.

Однако вскоре Гибралтар удивил меня. Этот пограничный городишко с бывшей военно-морской базой, то ли Макао, то ли Хуарес, решил сполна насладиться уходящим двадцатым столетием. На первый взгляд, он напоминал морской курорт, вывезенный из какой-нибудь каменистой бухты Корнуолла и прилепленный к воротному столбу Средиземноморья, но его настоящий бизнес явно не имеет ничего общего с миром, порядком и законом великой морской державы.

Мне показалось, что основным видом деятельности в Гибралтаре, как и в любом другом пограничном городе, была контрабанда. Подсчитав количество магазинов, набитых уцененными видеомагнитофонами, и разглядев таблички полукриминальных банков, сверкавшие в темных дверных проемах, я понял, что экономика и гражданская гордость этого геополитического реликта зиждились на обкрадывании испанского государства, отмывании денег и контрабанде не облагаемых пошлинами парфюмерных и фармацевтических товаров.

Скала оказалась гораздо больше, чем я себе представлял, и напоминала непристойно воздетый под самым носом у Испании большой палец – так в здешних краях издеваются над рогоносцем. Бары с откровенно сексуальной атмосферой привлекали взгляды, как и роскошные катера, покачивавшиеся на волнах в гавани, пока их мощные моторы охлаждались после скоростного ночного рейда в Марокко и обратно. Глядя на пришвартованный флот, я невольно вспомнил о брате Фрэнке и о семейном кризисе, который привел меня в Испанию. Если магистрат Марбельи не оправдает Фрэнка, но согласится освободить его под залог, одно из этих летающих по волнам судов сможет спасти его от средневековых колодок испанской правоохранительной системы. Во второй половине дня я должен был встретиться с Фрэнком и его адвокатом в Марбелье, до которой всего сорок минут езды по побережью. Но когда я собрался сесть за руль автомобиля, взятого напрокат на стоянке неподалеку от аэропорта, моему взору предстала бесконечная пробка, заблокировавшая пограничный переезд. Сотни машин и автобусов, окутанных желтоватой дымкой выхлопных газов, стояли в очереди к пропускному пункту. Девочки-подростки приставали к испанским солдатам с жалобами, а их бабушки бойко покрикивали на тех же солдат. Абсолютно не реагируя на нетерпеливый гомон автомобильных гудков, пограничная жандармерия проверяла каждый винт и каждую заклепку, назойливо обыскивая чемоданы и картонные коробки из супермаркетов, заглядывала под капоты и ощупывала крепления запасных колес.

– Мне необходимо быть в Марбелье в пять часов, – сказал я менеджеру прокатной конторы, который взирал на эти притормозившие транспортные средства с безмятежностью человека, уже сдавшего напрокат свой последний автомобиль перед выходом на пенсию.– Но, кажется, эта пробка там навечно.

– Не волнуйтесь, мистер Прентис. Она может рассосаться в любой момент, как только пограничникам надоест.

– Все эти правила…– покачал я головой, просматривая договор на аренду машины.– Запасные лампочки, аптечка, огнетушитель… Этот «рено» оборудован лучше самолета, на котором я прилетел.

– Это все Кадис. Новый губернатор просто помешался на Ла-Линиа [2]. Но его планы по стимулированию трудовой деятельности не пользуются особой популярностью у местных жителей.

– Да уж, не повезло. Что же, здесь сплошная безработица?

– Не совсем. На самом деле работы хватает, но вся она… довольно сомнительная.

– Контрабанда? Немного сигарет и видеокамер?

– Не так уж немного. На Ла-Линиа счастливы абсолютно все. Здешние обитатели очень надеются, что Гибралтар навсегда останется британским владением.

Я снова подумал о Фрэнке, который оставался британским подданным, но сидел в камере испанской тюрьмы. Встав в хвост очереди ожидавших досмотра автомобилей, я вспоминал наше детство в Саудовской Аравии двадцать лет назад, тамошние неожиданные проверки на дорогах, которые проводились религиозной полицией за неделю до Рождества. От ее хищных взглядов не ускользала не только ничтожная капля заготовленного к празднику алкоголя, но даже клочок оберточной бумаги со зловещей эмблемой остролиста, плюща и дров в ореоле пламени. Пока отец с его характерным профессорским сарказмом, всегда выводившим из себя нашу нервную мать, спорил с полицией по-арабски, Фрэнк и я пугливо ежились на заднем сиденье отцовского «шевроле», стискивая коробки с наборами игрушечной железной дороги, завернутыми в бумагу всего за несколько минут до того, как мы их распаковали.

Что-что, а контрабанду мы освоили в очень раннем возрасте. Старшеклассники английской школы в Эр-Рияде любили обсуждать интригующий мир запретного секса, тайной торговли пиратским видео и наркотиками. Уже потом, когда мы вернулись в Англию после смерти матери, я осознал, что эти маленькие заговоры позволяли британцам держаться вместе и давали им ощущение некоторой общности. Без посреднической деятельности и контрабандных поездок наша мать утратила бы зыбкую опору в этом мире задолго до того трагического дня, когда она забралась на крышу Британского Института и совершила непродолжительный перелет в единственную безопасную обитель, какую смогла для себя найти.

Наконец пробка стала рассасываться, машины одна за другой со скрежетом срывались с места. Но заляпанный грязью фургон впереди меня пограничная жандармерия все никак не пропускала. Солдат открыл задние двери и принялся рыться в картонных коробках, набитых пластмассовыми куклами. Его руки медленно и неуклюже вертели розовые голенькие тельца, на него взирали сотни голубых глаз, то широко открывавшихся, то снова захлопывавшихся.

Выведенный из себя этой задержкой, я испытал искушение объехать фургон. Позади меня за рулем «мерседеса» с откидным верхом сидела красивая испанка, подкрашивавшая губной помадой выразительный рот, явно предназначенный не для приема пищи. Ее ленивая сексуальная уверенность привлекала, и я улыбнулся, когда она, словно томная любовница, намазала на палец тушь и легонько провела им по ресницам. Кем же она была: кассиршей из ночного клуба, содержанкой какого-нибудь магната или местной проституткой, возвращающейся на Ла-Линиа со свежим запасом презервативов и непристойных игрушек?

Она заметила, что я наблюдаю за ней в зеркале заднего вида, и резко опустила козырек от солнца, завершив неначатую историю. Вывернув руль, чтобы объехать мою машину, она ударила по газам и, только проскользнув под знак, запрещающий въезд, хищно улыбнулась мне.

Я завел машину и хотел было последовать за ней, как солдат, перебиравший пластмассовых кукол, повернулся ко мне и рявкнул:

– Acceso prohibido![3]

Он оперся о лобовое стекло моей машины, запачкав его потной рукой, и отдал честь молодой женщине, которая свернула на парковку для полицейских машин возле здания контрольно-пропускного пункта. Посмотрев на меня сверху вниз, он удовлетворенно кивнул, явно уверенный в том, что застукал распутного туриста, который приставал к жене его командира. С угрюмым видом он полистал мой паспорт с солидным набором разнообразных печатей и виз из самых далеких уголков земного шара. Каждое пересечение границы – это уникальная операция, которая рассеивает чары любой другой.

Я ждал, что он прикажет мне выйти из машины и тщательно обыщет, а потом займется разборкой «рено», и все внутренности машины будут разложены на обочине дороги согласно ведомости по комплектации от завода-изготовителя. Но он потерял ко мне всякий интерес, поскольку его наметанный глаз приметил туристический автобус, набитый марокканскими сезонными рабочими, которые приплыли на пароме из Танжера. Он перестал обыскивать фургон, бросив раскрытые коробки с куклами, и направился к стоически державшимся арабам, всем своим видом демонстрируя грозную силу и непоколебимое достоинство Родриго Диаса [4], одним взглядом повергшего в трепет мавров в битве при Валенсии.

Я поехал за фургоном, который наконец тронулся с места и стал набирать скорость, стремясь быстрее миновать Ла-Линеа. Задние двери его так никто и не закрыл, они то захлопывались, то распахивались, и куклы танцевали, подпрыгивая и болтая в воздухе ногами. На меня короткая стычка с полицией при пересечении границы произвела такое же обескураживающее впечатление. Я представлял себе, как сейчас Фрэнк сидит в камере перед следователем, и тот сверлит его таким же обвиняющим взглядом, не допуская даже мысли о том, что Фрэнк невиновен. Я был невинным в буквальном смысле слова путешественником, не отягощенным какой-либо контрабандой, кроме мечты любым способом перевезти своего брата через испанскую границу. И все же я чувствовал себя неловко, как беглец, отпущенный под честное слово, и понимал, как бы Фрэнк отреагировал на сфабрикованные обвинения, приведшие к его аресту в клубе «Наутико» в Эстрелья-де-Мар [5]. Я не сомневался в его невиновности и подозревал, что обвинение подтасовано по приказу какого-нибудь коррумпированного полицейского начальника, безуспешно пытавшегося получить от моего брата взятку.

Я свернул с восточной окраины Ла-Линеа на прибрежную дорогу, ведущую в Сотогранде, сгорая от нетерпения увидеть Фрэнка и заверить его, что все обойдется. Звонок Дэвида Хеннесси, отставного страхового агента концерна Ллойд, который был теперь казначеем клуба «Наутико», застал меня в моей барбиканской квартире вчера вечером. Хеннесси говорил взволнованно и бестолково, словно перебрал солнца и сангрии, и не внушал особого доверия.

– Плохо дело… Фрэнк сказал, чтобы я вас не беспокоил, но я решил, что надо позвонить.

– Слава богу, что позвонили. Он на самом деле арестован? Вы обращались к британскому консулу в Марбелье?

– Обращались, но в Малаге. Консула обо всем проинформировали. Дело вашего брата очень серьезное, странно, что вы о нем не читали.

– Я был за границей, поэтому несколько недель не видел ни одной британской газеты. В Лхасе, знаете ли, спрос на новости из Коста-дель-Соль невелик.

– Осмелюсь сказать, репортеры с Флит-стрит заполонили клуб. Знаете, нам пришлось даже бар закрыть.

– Да причем тут бар! – попытался я перехватить инициативу в разговоре.– Фрэнк в порядке? Где его держат?

– У него все в порядке. В целом он держится хорошо, очень спокоен, хотя это вполне понятно… Ему о многом надо подумать.

– Но в чем его обвиняют? Мистер Хеннесси?…

– Обвиняют? – Наступила пауза, в трубке послышалось звяканье кубиков льда в стакане.– Да во многом. Испанский прокурор выдвинул целый ряд обвинений. Боюсь, от полиции толку не будет.

– А вы ждете от нее толку? Дело, насколько я понимаю, полностью сфабриковано.

– Все не так просто… Надо разбираться на месте. Думаю, вы должны приехать сюда как можно быстрее.

Хеннесси виртуозно темнил, скорее всего для того, чтобы выгородить клуб «Наутико», один из элитных спорткомплексов на Коста-дель-Соль, процветание которого, несомненно, зависело от регулярных взяток местной полиции. Я вполне мог себе представить, как Фрэнк в свойственной ему ироничной манере забыл положить пухлый конверт в нужные руки, потому что ему было любопытно, что же из этого получится, или как упустил случай предложить свои лучшие апартаменты какому-нибудь заезжему полицейскому начальнику.

Неправильная парковка, нарушения строительных норм, незаконно построенный плавательный бассейн, может быть, невинная покупка у какого-нибудь изворотливого дилера краденого «рейнджровера» – за такие провинности его, конечно, могли арестовать. Я гнал машину по скоростной трассе в Сотогранде, а ленивое море с плеском накатывало волны на пустынные песчаные пляжи цвета шоколада. Вдоль дороги тянулись невзрачные садовые участки, машинно-тракторные станции и строящиеся виллы. Я проехал мимо недостроенного аквапарка, искусственные озера которого были похожи на лунные кратеры. Закрытый ночной клуб на искусственном холме своей куполообразной крышей напоминал небольшую обсерваторию.

Горы отодвинулись от моря, и теперь держались примерно в миле от береговой линии. Вблизи Сотогранде участки для игры в гольф стали множиться, подобно метастазам какого-то гипертрофированного травянистого рака. Белостенные андалусийские пуэбло [6] возвышались над зелеными лужайками и судоходными каналами; поселения, похожие на укрепленные замки, казалось, охраняли свои пастбища, но на самом деле эти миниатюрные усадьбы были комплексами вилл, построенными на деньги швейцарских и немецких спекулянтов недвижимостью, зимними домиками не местных пастухов, а разбогатевших рекламных агентов из Дюссельдорфа и директоров телеканалов из Цюриха.

Вдоль большинства курортных побережий Средиземноморья горы спускаются к морю, как на Лазурном берегу или на Лигурийской Ривьере близ Генуи, поэтому туристские города гнездятся в укромных бухтах. Но на Коста-дель-Соль не сыскать даже следов живописных пейзажей и архитектурных красот. Сотогранде был городом без центра и окраин и напоминал зону рассредоточения плавательных бассейнов и площадок для гольфа. В трех милях к востоку от него я проехал мимо роскошного многоквартирного дома, стоявшего над поросшим кустарником изгибом прибрежной дороги. Его псевдоримские колонны и белые портики были явно привезены из Лас-Вегаса с распродажи имущества какого-нибудь отеля: это в двадцатые годы разобранные испанские монастыри и сардинские аббатства перевозили во Флориду и Калифорнию, а теперь, смотри-ка, все наоборот…

Эстепонская дорога проходила вдоль частной взлетно-посадочной полосы у импозантной виллы с позолоченными флеронами, напоминавшими зубчатую стену волшебного замка. Их тени опоясывали белую крышу-луковку, примету вторжения новой арабской архитектуры, ничем не обязанной Магрибу, расположенному по другую сторону Гибралтарского пролива. Это мерцание меди скорее напоминало роскошь затерянных в пустыне королевств Персидского залива, преломленных в кривых зеркалах голливудских студий, и я вдруг вспомнил холл одной нефтяной компании в Дубай, где месяц назад приударял за хорошенькой француженкой-геологом, очерк о которой готовил для «Экспресс».

– Архитектура публичных домов? – спросила она, когда я, сидя за ланчем в кафе на крыше, рассказал ей о своих давних планах написать книгу.– Неплохая мысль. Наверное, вам это придется по вкусу.– Она обвела рукой ошеломляющую своим великолепием панораму.– Все это к вашим услугам, Чарльз. Автозаправки, которые маскируются под кафедральные соборы…

Мог ли Фрэнк, при всей своей совестливости и педантичной честности, сознательно преступить законы Коста-дель-Соль, расплывчатые и казуистические, как брошюра торговца недвижимостью? Я приближался к окраинам Марбельи, проехал мимо копии Белого Дома, изготовленной по заказу короля Сауда, крупнее натуральной величины, и апартаментов Пуэрто-Бануса в стиле пещеры Аладдина. Ощущение нереальности витало по обеим сторонам дороги, маня неосторожных как магнитом. Но Фрэнк всегда был слишком разборчив, слишком увлечен собственными слабостями, чтобы решиться на какой-то серьезный проступок. Я вспоминал период безудержной клептомании, которая охватила его, как только мы вернулись в Англию. Мы плелись за нашей теткой по супермаркетам Брайтона, а в его карманах исчезали штопоры и банки с анчоусами. Скорбящий отец, занявший в то время профессорское кресло в Суссекском университете, был слишком рассеян, чтобы думать о Фрэнке, и эти мелкие кражи заставили меня взять на себя заботу о брате. Я был единственным, кого действительно беспокоило состояние этого оцепеневшего девятилетнего мальчишки, хотя иногда эта забота ограничивалась тем, что я просто ругал его.

К счастью, Фрэнк вскоре перерос этот детский невроз. В школе он стал неплохим теннисистом с хорошим кистевым ударом и отказался от академической карьеры, которую ему прочил отец, ради изучения гостиничного менеджмента. Проработав три года помощником менеджера восстановленного отеля в стиле «ар-деко» [7] на юге Майами-Бич, он вернулся в Европу и возглавил клуб «Наутико» в Эстрелья-де-Мар – курортном местечке на полуострове в двадцати милях к востоку от Марбельи. Каждый раз, когда мы встречались в Лондоне, я не упускал случая пройтись по поводу этой добровольной ссылки в странный мир арабских принцев, отставных гангстеров и европейского отребья.

– Фрэнк, из всех доступных тебе мест ты выбрал Коста-дель-Соль! – говорил я.– Эстрелья-де-Мар? Не могу даже представить себе…

Фрэнк всегда дружелюбно отвечал:

– Ты попал в самую точку, Чарльз. На самом деле этого местечка как бы не существует. Поэтому я и полюбил его. Я искал его всю жизнь. Эстрелья-де-Мар не существует нигде.

И вот теперь это «нигде» до него добралось.

Когда я приехал в отель Лос-Монтероса в десяти минутах езды вдоль побережья от Марбельи, меня уже ждало сообщение. Сеньор Данвила, адвокат Фрэнка, позвонил из магистрата, упомянув о «неожиданном развитии событий», и просил встретиться с ним как можно скорее. Чересчур вежливое обхождение менеджера отеля, отводившие глаза консьерж и портье – все ясно говорило о том, что, каким бы ни было это развитие событий, его явно все ожидали. Даже теннисисты, возвращавшиеся с кортов, и купальщики в махровых халатах, направлявшиеся к бассейнам, уступали мне дорогу, словно уверенные в том, что я непременно разделю судьбу брата.

Когда я вернулся в вестибюль, приняв душ и переодевшись, консьерж уже вызвал для меня такси.

– Мистер Прентис, это будет проще, чем ехать на автомобиле. В Марбелье плохо с парковкой, а у вас и без того достаточно проблем.

– Вы что-нибудь слышали об этом деле? – спросил я.– Вы разговаривали с адвокатом моего брата?

– Конечно, нет, сэр. Кое-какие сообщения были в местной прессе… Несколько телевизионных репортажей.

Он, похоже, готов был сам вывести меня на улицу к ожидавшему такси. Я пробежал взглядом заголовки на газетном стенде возле его конторки.

– Что же там произошло? Никто, похоже, толком не знает.

– Ничего конкретного, мистер Прентис.

Консьерж поправлял разложенные журналы, пытаясь скрыть от моего взгляда любое издание, проливающее свет на историю о том, как Фрэнк попал в тюрьму.

– Лучше вам побыстрее поехать туда, – сказал он.– В Марбелье вам все станет ясно…

Сеньор Данвила ждал меня в вестибюле суда магистрата. Высокий, немного сутулый человек лет шестидесяти, с двумя портфелями, которые он без конца перекладывал из одной руки в другую. Он напоминал растерянного школьного учителя, у которого разбушевался класс. Адвокат поприветствовал меня с явным облегчением и задержал мою руку так, словно хотел удостовериться, что и я теперь часть того запутанного мира, в котором он пребывает по вине Фрэнка. Мне понравились озабоченность и деловитость адвоката, но он явно думал о чем-то постороннем, и я уже спрашивал себя, почему Дэвид Хеннесси нанял именно его.

– Мистер Прентис, я весьма благодарен вам за приезд. К сожалению, теперь все стало более… неопределенным. Если бы я мог объяснить…

– А где Фрэнк? Я хотел бы увидеть его. И надо организовать освобождение под залог. Со своей стороны могу обеспечить любые гарантии, каких потребует суд. Сеньор Данвила?…

С некоторым усилием адвокат оторвал взгляд от какой-то черты моего лица, которая то ли смущала его, то ли казалась эхом одного из самых загадочных выражений лица Фрэнка. Увидев группу испанских фотографов на ступенях зала суда, он отвел меня в сторону.

– Ваш брат сейчас здесь, а вечером его повезут обратно в тюрьму Сарсуэлья в Малаге. Следствие еще не закончено. Боюсь, что при нынешних обстоятельствах о залоге не может быть и речи.

– Какие обстоятельства? Я хочу видеть Фрэнка сейчас же. Суды испанских магистратов наверняка освобождают людей под залог?

– Но не в таком деле,– промямлил сеньор Данвила, перекладывая портфели из руки в руку в бесконечном стремлении понять, какой из них тяжелее.– Вы увидитесь со своим братом через час, может быть, раньше. Я говорил с инспектором по фамилии Кабрера. Он все равно захочет кое о чем вас расспросить, но в этом нет ничего страшного.

– Рад слышать. А теперь скажите, в чем будут обвинять Фрэнка?

– Ему уже предъявили обвинение,– сказал сеньор Данвила, пристально глядя мне в глаза.– Трагическая история, мистер Прентис, хуже некуда.

– В чем его обвиняют? В нарушении валютных операций, в неуплате налогов?…

– Все гораздо серьезнее. Несколько жертв…

Неожиданно лицо сеньора Данвилы предстало передо мной в каком-то резком фокусе, его глаза будто надвинулись на меня сквозь глубокие пруды его мощных, с толстыми линзами очков. Я заметил, что сегодня утром он побрился небрежно, видимо, слишком поглощенный своими мыслями, чтобы надлежащим образом подровнять растрепанные усы.

– Жертв?…

Я решил, что на какой-нибудь злополучной местной дороге произошел несчастный случай и Фрэнк оказался повинен в смерти нескольких испанских детей.

– Дорожно-транспортное происшествие? Много погибло людей?

– Пятеро.– Губы сеньора Данвилы шевелились так, словно подсчет общего числа трупов не укладывался ни в какие доступные человеку возможности математических вычислений.– Это не было дорожно-транспортным происшествием.

– Так что же? Как они погибли?

– Они были убиты, мистер Прентис– Адвокат излагал суть дела, полностью отделяя себя от смысла произносимых слов.– Преднамеренное убийство пяти человек. В их смерти обвинен ваш брат.

– Но ведь это невозможно…

Я отвернулся и уставился на фотографов, споривших между собой около входа в зал суда. Несмотря на серьезное выражение лица сеньора Данвилы, я вдруг почувствовал какое-то облегчение: была допущена нелепая ошибка. Плохо поработало следствие и судебная экспертиза, убедившие в виновности Фрэнка и этого нервозного адвоката, и неповоротливую местную полицию, и некомпетентных судей магистрата Коста-дель-Соль, условные рефлексы которых притупились за годы трудного противостояния пьяным британским туристам.

– Сеньор Данвила, вы сказали, что мой брат убил пятерых человек. Ради всего святого, каким образом?

– Он поджег их дом две недели назад. Это был преднамеренный поджог. У суда магистрата и у полиции нет в этом никаких сомнений.

– А должны были бы появиться.

Я рассмеялся про себя, абсолютно уверенный, что эта абсурдная ошибка вскоре будет исправлена.

– Где произошли эти убийства?

– В Эстрелья-де-Мар. На вилле Холлингеров.

– И кто там погиб?

– Мистер Холлингер, его жена и их племянница. А также молоденькая горничная и секретарь.

– Это какое-то безумие.

Я придержал портфели, не давая ему снова приступить к взвешиванию.

– Зачем Фрэнку хотеть их смерти? Дайте мне повидаться с ним. Он станет все отрицать.

– Нет, мистер Прентис.

Сеньор Данвила отодвинулся от меня на шаг. Вердикт суда был для него уже совершенно ясен.

– Ваш брат не опровергает обвинения. Он признал себя виновным в убийстве всех пятерых. Я повторяю, мистер Прентис: виновным.

2

Пожар в доме Холлингеров

– Чарльз? Данвила говорил, что ты приехал. Это здорово. Я знал, что обязательно тебя увижу.

Когда я вошел в комнату для свиданий, Фрэнк поднялся со стула. Он казался стройнее и старше, чем я его помнил, а яркий флуоресцентный свет придавал его коже матовый блеск. Он все заглядывал мне через плечо, словно ожидая увидеть там кого-то, потом опустил глаза, чтобы не встречаться со мной взглядом.

– Фрэнк… Ты как?

Я наклонился над столом, чтобы пожать ему руку, но полицейский, который стоял почти рядом с нами, предостерегающе вскинул руку, точно резким движением включив турникет.

– Данвила объяснил мне, что произошло, в общих чертах. Это какое-то безумное недоразумение. Жаль, что я не был в суде.

– Но теперь ты здесь. Только это и важно.

Фрэнк положил локти на стол, пытаясь скрыть от меня свою усталость.

– Как ты долетел?

– Самолет опоздал. У авиакомпаний свое ощущение времени, они отстают на два часа от всего мира. В Гибралтаре я взял машину напрокат. Фрэнк, у тебя такой вид…

– Со мной все нормально.

Он с трудом взял себя в руки и даже ухитрился изобразить на лице некое подобие улыбки.

– Ну и как тебе понравился Гиб?

– Я там пробыл всего несколько минут. Довольно необычное местечко, но это побережье еще более странное.

– Надо было приехать сюда несколько лет назад. Тебе было бы о чем написать.

– Мне есть о чем писать, Фрэнк…

– Здесь интересно, Чарльз…

Фрэнк наклонился и заговорил быстро, не слыша самого себя, стремясь во что бы то ни стало увести нашу беседу в сторону.

– Тебе надо пожить здесь некоторое время. Это будущее Европы. Скоро везде будет так же.

– Надеюсь, что нет. Послушай, я уже разговаривал с Данвилой. Он пытается добиться аннулирования результатов предварительного слушания. Я не очень понял все эти юридические штучки, но есть вероятность провести новое слушание, когда ты изменишь свои показания. Ты расскажешь о каких-нибудь смягчающих обстоятельствах: от горя у тебя помутился рассудок или ты не понимал, что говорил переводчик… По крайней мере, будет хоть какая-нибудь зацепка.

– Данвила… да…

Фрэнк повертел в руках пачку сигарет.

– …Приятный человек. Кажется, он потрясен. Да и ты тоже.

На лице у него вновь заиграла дружеская, но хитроватая улыбка, он откинулся на спинку стула, закинув руки за голову, уверенный теперь, что сможет выдержать мое присутствие, словно мы снова играем все те же знакомые с детства роли: он – сбившаяся с праведного пути творческая личность с бурным воображением, а я – лишь невозмутимый и туповатый старший брат, до которого шутки доходят медленно. Для Фрэнка я всегда был чем-то вроде любимого развлечения.

На нем был серый костюм и белая рубашка с расстегнутыми верхними пуговицами. Видя, что я его разглядываю, он провел рукой по подбородку.

– Галстук у меня отобрали. Его разрешено надевать только в суде. Видишь ли, из него можно сделать петлю, – вот судьи и позаботились, чтобы я не покончил с собой.

– По-моему, Фрэнк, именно этим ты и занимаешься. С какой стати ты признал свою вину?

– Чарльз…– устало махнул он рукой.– Так получилось, я не мог сказать ничего другого.

– Но это же бред. Да причем тут ты?

– А кто же еще, Чарльз?

– Ты устроил пожар? Скажи мне, это останется между нами. Ты действительно поджег дом Холлингеров?

– Да… На самом деле, да.

Он достал из пачки сигарету и подождал, пока полицейский даст ему прикурить. Над видавшей виды латунной зажигалкой вспыхнуло пламя, и Фрэнк секунду-другую пристально вглядывался в него, прежде чем склониться к зажигалке с сигаретой во рту. На какое-то мгновение свет живого огня озарил его лицо. Это было спокойное лицо человека, смирившегося с судьбой.

– Фрэнк, посмотри на меня.

Я помахал рукой, чтобы развеять призрачные клубы табачного дыма.

– Я хочу услышать твой ответ. Это ты, именно ты поджег дом Холлингеров?

– Я уже ответил.

– И это была смесь эфира и бензина?

– Да. Не повторяй мой опыт. Она чудовищно горюча.

– Я не верю. Ради бога, скажи, зачем? Фрэнк!…

Он пустил кольцо дыма к потолку, а потом заговорил спокойным, почти бесстрастным голосом:

– Тебе надо некоторое время пожить в Эстрелья-де-Мар, чтобы хоть что-нибудь понять. Избавь меня от расспросов. Если я стану объяснять, что именно произошло, для тебя это ровным счетом ничего не будет значить. Здесь другой мир, Чарльз. Это не Бангкок и не какие-нибудь Мальдивские острова.

– Попробуй все-таки объяснить. Ты кого-то покрываешь?

– Нет, зачем?

– И ты лично знал Холлингеров?

– Я хорошо их знал.

– Данвила говорит, в шестидесятые он был вроде киномагната.

– Недолго. В основном он занимался земельными сделками и строительством офисов в Сити. Его жена была одной из последних старлеток «Школы шарма» Рэнка [8]. Сюда они переехали около двадцати лет назад.

– Они часто приходили в «Наутико»?

– Строго говоря, постоянными клиентами они не были, просто заходили в клуб время от времени.

– И ты был у них в тот вечер, когда возник пожар? Ты был в их доме?

– Да! Ты начинаешь допрашивать меня, как Кабрера. Истина – последнее, что хочет выяснить любой дознаватель.

Фрэнк смял сигарету в пепельнице и слегка обжег пальцы.

– Пойми, для меня их смерть – это трагедия.

Интонационно он никак не выделил свои последние слова, произнося их так же, как однажды в десятилетнем возрасте, войдя в дом из сада, сообщил мне, что умерла его любимая черепашка. Я знал, что сейчас он сказал правду.

– Мне сказали, что к ночи ты вернешься в Малагу, – заговорил я снова.– Я навещу тебя там, как только смогу.

– Всегда приятно повидаться с тобой, Чарльз. Он ухитрился схватить меня за руку, прежде чем полицейский успел сделать шаг вперед.

– Ты заботился обо мне, когда умерла мама, и сейчас продолжаешь в том же духе. Ты здесь надолго?

– На неделю. Мне надо в Хельсинки, готовить документальный телефильм. Но я вернусь.

– Вечно ты скитаешься по миру. Нескончаемые путешествия, все эти залы отлета… У тебя хоть раз было чувство, что ты действительно куда-то прибыл?

– Трудно сказать. Иногда я думаю, что превратил джет-лаг [9] в новую философию. Это ближайший доступный нам аналог покаяния.

– А что с твоей книгой о самых крупных публичных домах мира? Ты уже начал?

– Пока продолжаю изыскания.

– Помнится, ты говорил то же самое и в школе. Мол, все, что тебя интересует в жизни, – это опиум и бордели. Настоящий Грэм Грин, но в этом всегда было что-то героическое. Опиум по-прежнему куришь?

– От случая к случаю.

– Не беспокойся, я не скажу отцу. Как он?

– Мы перевезли его в маленький частный санаторий. Он меня уже не узнаёт. Когда выберешься отсюда, надо будет его навестить. Думаю, тебя он вспомнит.

– Я ведь никогда его не любил.

– Он как ребенок, Фрэнк. Все позабыл. Теперь он может только пускать слюни и дремать.

Фрэнк откинулся назад, улыбаясь в потолок своим воспоминаниям, которые освежили серый фон его хандры.

– Помнишь, как мы начали воровать? Странно… все это началось в Эр-Рияде, когда заболела мама. Я тащил все, что попадалось под руку. Ты ко мне присоединился, чтобы я чувствовал себя увереннее.

– Фрэнк, все же понимали, что это пройдет.

– Кроме отца. Он не смог справиться с собой, когда у мамы начались проблемы с психикой. Завел романчик со своей секретаршей не первой молодости.

– Он просто был в отчаянии.

– За мои кражи он ругал тебя. Обнаруживал, что у меня карманы набиты конфетами, которые я стащил в «Эр-Рияд Хилтон», но виноватым всегда оказывался ты.

– Я был старше. Он считал, что я должен был тебя остановить. Он знал, что я тебе завидовал.

– Мать совершенно спивалась, а никто и пальцем не пошевелил. Я воровал, потому что только так я мог в полной мере почувствовать свою вину. Потом эти ваши долгие ночные прогулки… Куда вы ходили? Я даже не догадывался.

– Никуда. Просто бродили вокруг теннисного корта. Примерно тем же самым я занимаюсь и сейчас.

– Вероятно, тогда у тебя и появился к этому вкус. Вот почему ты делаешься сам не свой, когда возникает перспектива пустить корни. Ты не представляешь, насколько жизнь в Эстрелья-де-Мар похожа на ту, что была в Саудовской Аравии. Потому, наверное, я и приехал сюда…

Он мрачно уставился в стол, измученный всеми этими воспоминаниями. Не обращая внимания на полицейского, я, перегнувшись через стол, обнял брата за худые вздрагивающие плечи и попытался хоть как-то успокоить. Вдруг он взглянул на меня с радостью, словно только что узнав, и в его улыбке больше не было иронии.

– Фрэнк?…

– Все в порядке.

Он выпрямился, и было видно, что он повеселел.

– Между прочим, я давно хотел спросить, как Эстер?

– Прекрасно. Мы разошлись три месяца назад.

– Очень жаль. Она всегда мне нравилась. Немного высокомерная, но как-то по-особенному. Однажды она задала мне кучу странных вопросов о порнографии. Они не имели к тебе никакого отношения.

– Прошлым летом она увлеклась планеризмом, все уик-энды парила над Южным Даунсом [10]. Я догадывался: это значит, что ей хочется со мной расстаться. Теперь она с подругами летает на соревнования в Австралию и Нью-Мексико. Я все пытаюсь представить, как она там наверху, в этом безмолвии…

– Ты встретишь другую женщину.

– Возможно…

Полицейский открыл дверь и встал к нам спиной. Он позвал офицера, сидевшего за письменным столом в коридоре. Я наклонился над столом и быстро зашептал:

– Фрэнк, слушай. Если Данвила сможет вытащить тебя отсюда под залог, будет шанс кое-что устроить.

– Что именно?… Чарльз?

– Я о Гибралтаре…

Полицейский снова стал следить за нами.

– Ты же знаешь, какие там, в Гибралтаре, мастера на все руки… Твое дело противоречит здравому смыслу. Абсолютно ясно, что ты не убивал Холлингеров.

– Это не совсем так.

Фрэнк отстранился. На губах у него снова заиграла ироничная улыбка.

– В это трудно поверить, но я действительно виновен.

– Не говори так!

Потеряв терпение, я сбросил его сигареты на пол. Пачка упала к ногам полицейского.

– Не заикайся Данвиле о Гибралтаре. Как только мы вытащим тебя обратно в Англию, ты сможешь оправдаться.

– Чарльз… Я смогу найти оправдание только здесь.

– Но, выйдя под залог, ты, по крайней мере, будешь жить не в тюрьме, а где-нибудь в безопасном месте.

– Где-нибудь, где не соблюдают договор о выдаче обвиняемых в убийстве?

Фрэнк встал и толчком придвинул свой стул к столу.

– Ты станешь брать меня с собой в путешествия. Мы будем вместе колесить по миру. Мне нравится такая перспектива…

Полицейский не стал ждать, пока я выйду из комнаты, и отнес мой стул к стене. Фрэнк обнял меня и отошел на шаг, по-прежнему улыбаясь своей странноватой улыбкой. Он поднял пачку сигарет и кивнул мне на прощание.

– Поверь, Чарльз, тут мне самое место.

3

Теннисная машина

Нет, Фрэнку там было совсем не место. Свернув с подъездной дороги отеля в ЛосМонтеросе, я выехал на прибрежное шоссе, которое вело в Малагу. Я с такой силой барабанил по рулю, что из-под ногтя большого пальца выступила кровь. Вдоль края дороги тянулись неоновые щиты, рекламировавшие пляжные бары, рыбные рестораны и ночные клубы под соснами, вокруг гудели машины, едва не заглушая пронзительный сигнал тревоги, доносящийся из городского суда Марбельи.

Фрэнк невиновен, как полагали почти все, кто занимался расследованием этого убийства. Его признание казалось шарадой, частью какой-то изощренной игры, которую он вел против себя самого и в которой не желала участвовать даже полиция. Они целую неделю тянули с предъявлением Фрэнку обвинений, значит, наверняка не примут его признания. В этом я убедился, поговорив с инспектором Кабрерой после встречи с Фрэнком.

В отличие от сеньора Данвилы, корректного, изысканно-вежливого, задумчивого испанского юриста старой закалки, Кабрера являл собой новый тип представителей этой профессии. Будучи выпускником полицейской академии в Мадриде, он больше походил на молодого профессора колледжа, чем на детектива. В его голове еще были свежи воспоминания о сотне семинаров по криминальной психологии. В деловом костюме он чувствовал себя непринужденно, умудрялся одновременно вести себя жестко и внушать симпатию, не теряя при этом бдительности. Кабрера радушно пригласил меня в свой кабинет и сразу же перешел к делу. Он попросил меня рассказать о детстве Фрэнка и поинтересовался, не обладал ли тот ярким воображением еще в детстве.

– Возможно, у него была бурная фантазия? Если у ребенка трудное детство, он часто уходит в создание воображаемых миров. Не был ли ваш брат одиноким ребенком, мистер Прентис, часто ли он оставался один, пока вы играли со старшими мальчиками?

– Нет, он никогда не был одинок. На самом деле у него было больше друзей, чем у меня. Он всегда хорошо ладил с другими детьми, был практичен и не витал в облаках. Это я давал волю воображению.

– Полезный дар для писателя-путешественника, – прокомментировал Кабрера, перелистывая мой паспорт.– Возможно, еще ребенком ваш брат пытался изображать мученика, брать на себя вину за чужие проступки?…

– Нет, на мученика он был совершенно не похож. Играя в теннис, он двигался очень быстро и всегда хотел победить.

Почувствовав, что Кабрера отличается большей вдумчивостью, чем большинство полицейских, с которыми мне приходилось иметь дело, я решил поговорить с ним начистоту.

– Инспектор, мы можем быть откровенны друг с другом? Фрэнк невиновен. И вы, и я знаем, что он не совершал этих убийств. Не понимаю, почему мой брат взял вину на себя, наверно, кто-нибудь втайне на него давит. Или, возможно, он кого-то покрывает. Если мы не узнаем правды, на испанские суды ляжет вся ответственность за трагическую ошибку правосудия.

Кабрера молча наблюдал за мной, ожидая, пока мое негодование развеется вместе со струйкой дыма от его сигареты. Он помахал рукой, разгоняя дым.

– Мистер Прентис, испанских судей, как и их английских коллег, не заботит истина – они предоставляют решать, что есть истина, более высокой инстанции. Судьи пытаются восстановить наиболее вероятное развитие событий на основании имеющихся улик. Это дело будет расследовано самым тщательным образом, и в свое время ваш брат предстанет перед судом. Все, что вам остается делать, – ждать приговора.

– Инспектор…– Мне стоило немалых усилий сдержаться.– Фрэнк может признавать свою вину, но это вовсе не означает, что он действительно совершил эти ужасные преступления. Вся эта история – какой-то безумный фарс.

– Мистер Прентис…

Кабрера поднялся, отошел от стола и рукой показал на стену, словно решая задачу на классной доске перед аудиторией тугодумов.

– Позвольте напомнить вам, что сгорело пять человек, что они преднамеренно убиты, причем самым жестоким образом. Ваш брат настаивает на том, что виноват именно он. Английские газеты, например, да и вы, считают, что поскольку он упорствует столь громогласно, то, возможно, невиновен. На самом деле его признание может оказаться частью какого-нибудь хитроумного плана, попыткой запутать всех, как…

– Вроде укороченной подачи возле самой сетки?

– Именно. И это очень умно. Вначале у меня тоже были сомнения, но должен сказать вам, что теперь я склонен думать, что ваш брат мог это совершить.

Кабрера покосился на мою кричаще-яркую моментальную фотографию в паспорте, словно пытаясь выяснить, а вдруг и сам я в чем-нибудь виноват.

– Между тем расследование продолжается. Ваше присутствие здесь оказалось более полезным, чем вы можете вообразить.

Выйдя из суда магистрата, мы с сеньором Данвилой стали спускаться с холма к старому городу. Этот небольшой анклав позади выстроившихся вдоль берега отелей представлял собой отреставрированную деревушку со стилизованными в духе древней Андалусии улицами, антикварными магазинами и открытыми кафе под апельсиновыми деревьями. В этой сценической декорации мы молча прихлебывали кофе со льдом и наблюдали, как владелец кафе отгонял кипятком бездомных кошек, пристающих к его клиентам.

Этот душ, ошпаривавший несчастных животных, еще один пример несправедливой жестокости, мгновенно вскипятил и меня. Сеньор Данвила позволил мне выговориться, лишь горестно кивая апельсинам над моей головой в знак согласия с моими аргументами. Я чувствовал, что ему хотелось взять меня за руку, что он озабочен моим состоянием не меньше, чем судьбой Фрэнка. Видимо, он осознавал, что признание братом вины втягивает и меня в этой странный круговорот событий.

Он легко согласился с невиновностью Фрэнка – мол, задержка с предъявлением обвинения наводит на мысль, что и полиция сомневалась в его виновности.

– Но теперь неповоротливой судебной машине дан ход, и дело идет к тому, что его признают виновным, – предостерег он меня.– У судов и у полиции есть основания не возражать против добровольного признания. Это просто избавляет их от лишней работы.

– Даже если они будут знать, что судят невиновного?

Сеньор Данвила поднял глаза к небу.

– Сейчас судьи, может быть, почти уверены в этом, но что будет через три-четыре месяца, когда ваш брат станет давать показания на процессе? Добровольное признание вины их очень устраивает, им так легче. Материалы следствия могут быть сданы в архив, возможно, следователи, занимавшиеся делом Фрэнка, перейдут на другие должности. Я говорю вам это, мистер Прентис, потому что сочувствую вам.

– Но ведь Фрэнк может провести в тюрьме ближайшие двадцать лет. Неужели полиция не будет искать настоящего преступника?

– И что они найдут? Не забывайте, стоит осудить бывшего британского подданного, и не понадобится искать виновного испанца. Андалусии туризм жизненно необходим. Это ведь один из беднейших регионов Испании. Местных инвесторов не слишком беспокоит преступность среди туристов.

Я оттолкнул свой стакан с кофе.

– Пока еще Фрэнк – ваш клиент, сеньор Данвила. Кто убил этих пятерых людей? Мы знаем, что отвечать за это должен не Фрэнк. Но кто-то устроил пожар.

Данвила не ответил. Он осторожно отщипывал кусочки закусок – ветчины и сыра – и бросал их поджидавшим кошкам.

Если не Фрэнк, то кто? Поскольку полиция закончила расследование, мне предстояло нанять более энергичного испанского адвоката, чем этот бездеятельный и подавленный Данвила. Возможно, чтобы докопаться до истины, надо будет обратиться в какое-нибудь британское частное детективное агентство. Я ехал по прибрежной дороге в Малагу мимо белостенных особняков отставных дельцов, возвышавшихся как айсберги среди площадок для гольфа, и вспоминал, что почти ничего не знаю о курортном местечке Эстрелья-де-Мар, где произошло это несчастье. Фрэнк как-то прислал мне несколько почтовых открыток с видами своего клуба – сплошь привычные корты для сквоша, джакузи и бассейны для прыжков в воду, но я имел только самое туманное представление о повседневной жизни британцев, поселившихся на этом побережье.

Пять человек погибло при пожаре, уничтожившем дом Холлингеров. Мощный очаг огня неожиданно возник около семи часов вечера 15 июня, во время официального празднования дня рождения королевы. Хватаясь, как утопающий за соломинку, за нелепую мысль о том, что это совпадение – не случайно, и вспомнив агрессивный настрой пограничной жандармерии в Гибралтаре, я размышлял о том, что пожар мог устроить спятивший испанский полицейский, протестуя тем самым против сохранения Скалы за британцами. Я представлял себе траекторию полета горящей свечки, заброшенной через высокую стену на сухую как трут крышу виллы…

Но на самом деле пожар был устроен поджигателем, который вошел в особняк и сделал свою черную работу на лестничной площадке. Три пустые бутылки с остатками эфира и бензина были найдены на кухне. Четвертую, полупустую, мой брат держал в руках в тот момент, когда сдавался полиции. Пятая, наполненная до горлышка и заткнутая одним из галстуков Фрэнка с эмблемой теннисного клуба, лежала на заднем сиденье его машины, припаркованной на узенькой улочке в сотне ярдов от сгоревшего дома.

Имение Холлингеров, сказал мне Кабрера, было одним из старейших частных владений в Эстрелья-де-Мар, деревянные брусья его внутренних перекрытий и стропила крыши высохли, как бисквит, пролежавший на солнце сотни июлей. Я подумал о пожилой паре, которая уехала из Лондона в мирный покой этого тихого побережья – в пристанище людей, отошедших от дел. Было трудно вообразить, что у кого-то хватило энергии и злобы их убить. Греющие на солнце ревматические суставы, мирно потягивающие солнечное вино, днем слоняющиеся по стриженым зеленым площадкам для гольфа, а по вечерам дремлющие перед своими спутниковыми телевизорами, обитатели Коста-дель-Соль жили в мире, где не бывает никаких происшествий.

По мере приближения к Эстрелья-де-Мар жилые комплексы выстраивались вдоль пляжа плечом к плечу. Здесь будущее уже высадилось на берег и улеглось на отдых среди сосен. Сиявшие белыми стенами пуэбло напомнили мне поездку в Аркосанти – сторожевую заставу послезавтрашнего дня, которую создал посреди пустыни в Аризоне Паоло Солери [11]. Жилые постройки Эстрелья-де-Мар, тоже выполненные в кубистском стиле и расположенные террасами, всем видом призывали отменить счет времени в угоду своим пожилым обитателям, нашедшим здесь пристанище после выхода на пенсию, и на благо огромному миру всех тех, кого старость еще только подкарауливает.

В поисках поворота на Эстрелья-де-Мар я свернул со скоростного шоссе на Малагу и оказался в лабиринте дорог, ведущими к многочисленным пуэбло. Пытаясь сориентироваться, я заехал на заправочную станцию. Пока молодая француженка наполняла бак, я прошелся мимо супермаркета, примыкавшего к станции. Вдоль его прилавков с охлажденными продуктами проплывали, как разноцветные облака, пожилые женщины в пушистых махровых халатах.

Я вышел на дорожку, выложенную голубой плиткой, поднялся по ней на вершину поросшего травой холмика и посмотрел вниз. Венецианские окна, внутренние дворики и миниатюрные бассейны производили забавный успокаивающий эффект. Создавалось впечатление, будто все эти огороженные резиденции – британские, голландские и немецкие – образуют единый комплекс площадок для выгула душевнобольных, – ландшафт, призванный умиротворить и одомашнить это эмигрантское население. Я чувствовал, что Коста-дель-Соль, подобно оккупированным пенсионерами побережью Флориды, островам Карибского моря и Гавайям, не имеет никакого отношения к стремлению людей путешествовать или наслаждаться отдыхом, а просто представляет собой лагерь для особого рода добровольного заточения.

Хотя пуэбло казались пустынными, в действительности они были более густо заселены, чем я думал. В тридцати футах от меня на балконе сидела пара среднего возраста. Женщина держала в руках книгу, не читая, а ее муж заторможенно изучал поверхность воды в плавательном бассейне, блики от которой золотистыми змейками играли на стенах соседнего многоквартирного дома. Почти невидимые с первого взгляда, люди сидели на террасах и во внутренних двориках, уставившись на невидимый горизонт, точно персонажи картин Эдварда Хоппера [12].

Уже подумывая о путевых заметках, я мысленно перечислял особенности этого безмолвного мира: белая архитектура, стирающая в памяти все иные впечатления; вынужденный досуг, который превращает в окаменелость нервную систему; почти африканский внешний вид, хотя здешняя Северная Африка изобретена кем-то, кто никогда не бывал в Магрибе; явное отсутствие любого подобия социальной структуры; какая-то застывшая вечность за пределами скуки, без прошлого, без будущего, в неумолимо убывающем настоящем. Неужели таким будет наше будущее, целиком состоящее из досуга, без всяких забот? Ничто не могло произойти в этом царстве бездеятельности, где быстро успокаивалась даже водная гладь тысяч плавательных бассейнов.

Я вернулся к машине, когда мне напомнил о привычной действительности глухой шум прибрежного скоростного шоссе. Следуя инструкциям француженки, я нашел обратную дорогу до знака поворота на Малагу и влился в поток машин. Вскоре показались пляжи цвета охры, а затем впереди возник красивый полуостров, образованный богатыми железом скальными породами.

Это и было курортное местечко Эстрелья-де-Мар, не менее лесистое и благоустроенное, чем Кап д'Антиб. Впереди показалась гавань в обрамлении баров и ресторанов, с полумесяцем привозного белого песка и пристань для гоночных и крейсерских яхт. Позади пальм и эвкалиптов виднелись комфортабельные виллы, а еще выше, словно нос лайнера, красовался клуб «Наутико», увенчанный белой спутниковой тарелкой.

Потом, когда шоссе повернуло и вынесло меня из прибрежных сосен, я увидел обгоревший остов особняка Холлингеров, возвышавшийся на холме над городком. Обугленные балки крыши напоминали остатки погребального костра у индейцев Центральной Америки, где-нибудь на вершине плоской горы. Неистовый жар и дым окрасили в черный цвет некогда светлые стены, словно этот обреченный дом пытался замаскироваться к приходу ночи.

Меня обгоняли машины, стремившиеся к высотным зданиям отеля Фуэнхиролы, что виднелись вдалеке. Я свернул на дорогу к Эстрелья-де-Мар и оказался в узком ущелье, прорезанном в порфирной скале мыса. Проехав не более четырехсот ярдов, я достиг озелененного перешейка полуострова, где за лакированными воротами красовались первые виллы курорта.

Эстрелья-де-Мар целенаправленно застраивался в 1970-е годы. Строительством занимался какой-то англо-голландский консорциум, а курортному местечку предстояло стать постоянным пристанищем для яппи из Северной Европы. Курорт с самого начала повернулся спиной к массовому туризму, поэтому здесь не было ни одного квартала небоскребов, которые возвышаются прямо над кромкой воды в Беналмадене и Торремолиносе. Старый город у гавани был добротно и весьма изящно сохранен в миниатюре, домики рыбаков превращены в бары и антикварные лавки.

Выезжая на дорогу, ведущую к клубу «Наутико», я миновал элегантный чайный салон, обменный пункт, декорированный под деревянно-кирпичное строение эпохи Тюдоров, и бутик, в витрине которого с наигранной скромностью демонстрировалось одно-единственное, но изысканного дизайна платье. Я подождал, пока какой-то фургон, расписанный сценами уличного движения в технике trompe-l'oeil [13], задним ходом въехал во внутренний двор скульптурной студии. Широкоплечая женщина с германскими чертами лица и светлыми волосами, заколотыми на затылке, надзирала за двумя мальчиками-подростками, которые начали выгружать бочонки с глиной.

Под навесом студии без стен пятеро творцов усердствовали за своими столами, словно заправские скульпторы. Рабочие халаты защищали от глины их пляжную одежду. Статный юноша-испанец, крупные гениталии которого едва вместились в мешочек для позирования, приняв изящную позу, стоял на подиуме с угрюмым выражением лица. Скульпторы – все до единого любители, о чем можно было судить по тому, с каким рвением они отдавались лепке, – мяли свою глину, стремясь придать ей подобие бедер и торса позировавшего юноши. Их дородный инструктор с конским хвостом, как Вулкан в кузнице, переходил от стола к столу, там прищипывая пупок толстым указательным пальцем, здесь разглаживая морщины на лбу.

Как я вскоре обнаружил, Эстрелья-де-Мар был процветающим обществом любителей искусств. Коммерческие галереи, выстроившиеся в узких улочках над гаванью, словно на парад, демонстрировали самые последние работы курортных живописцев и дизайнеров. Расположенный по соседству с ними Центр искусств и ремесел выставил коллекцию авангардных ювелирных изделий, керамики и тканей. Местные художники -все из числа обитателей соседних вилл, о чем можно было догадаться по их «мерседесам» и «рейнджроверам», – восседали за раскладными столиками подобно субботним торговцам на Портобелло-роуд в Лондоне. Уверенными голосами они выкрикивали названия своих товаров, – ни дать ни взять Холланд-Парк в Лондоне или Шестнадцатый округ Парижа [14].

Все обитатели городка казались живыми и уверенными в себе людьми. Покупатели толпились в книжных и музыкальных магазинах или внимательно рассматривали вращающиеся стойки с зарубежными газетами, выставленные у табачных лавок. Девочка-подросток в белом бикини перешла улицу перед радиатором моей машины точно по сигналу светофора, неся в одной руке скрипку в футляре, а в другой гамбургер.

Я решил, что Эстрелья-де-Мар значительно более привлекательна, чем была в те времена, когда Фрэнк впервые приехал сюда управлять клубом «Наутико». Монокультуре солнца и сангрии, которая умиротворяла жителей пуэбло, просто не осталось места в этом оживленном маленьком анклаве, который, казалось, выгодно сочетал в себе лучшие черты Бел-Эйр и Левого Берега. Напротив входа в клуб «Наутико» располагался кинотеатр под открытым небом, с рядами сидений, врезанными прямо в склон холма. Афиша возле билетного киоска рекламировала ретроспективу фильмов с Кэтрин Хепберн и Спенсером Трейси, что свидетельствовало о своеобразной интеллектуальной утонченности.

В клубе «Наутико» царили покой и прохлада, – бурная послеполуденная деятельность была еще впереди. На сочных лужайках вращались разбрызгиватели, а поверхность пруда возле безлюдной ресторанной террасы выглядела настолько гладкой, что по ней хотелось пройтись. На одном из кортов с твердым покрытием единственный игрок тренировался с теннисной машиной. Только стук отскакивавших мячей нарушал эту атмосферу покоя.

Я пересек террасу и прошел к бару в глубине ресторана. Светловолосый официант с детскими чертами лица и плечами матроса-яхтсмена складывал бумажные салфетки в виде миниатюрных яхт, украшая ими блюдечки с арахисом.

– Вы гость, сэр? – он сопроводил свой вопрос бодрой ухмылкой.– Боюсь, мы открыты только для членов клуба.

– Я не гость и не член, какую бы странную форму жизни это ни означало.– Сев на табурет, я бросил в рот несколько орешков.– Я брат Фрэнка Прентиса. Насколько мне известно, он был здесь управляющим.

– Несомненно… мистер Прентис.

Он запнулся, будто столкнулся лицом к лицу с привидением, потом энергично пожал мне руку.

– Сонни Гарднер. Я член экипажа яхты Фрэнка. Как бы ни повернулось дело, он по-прежнему главный менеджер.

– Славно. Он будет рад услышать это.

– Как там Фрэнк? Мы только о нем и говорим.

– Нормально. Я виделся с ним вчера. Мы долго и интересно потолковали.

– Все надеются, что вы поможете Фрэнку. Клубу «Наутико» без него не обойтись.

– Настрой у вас ничего себе. А теперь я хотел бы осмотреть его квартиру. Там есть личные вещи, которые я обещал ему принести. Полагаю, у кого-нибудь есть ключи?

– Вам надо поговорить с мистером Хеннесси, казначеем клуба. Он вернется через полчаса. Я знаю, что он хочет помочь Фрэнку. Мы все делаем, что можем.

Я наблюдал за тем, как изящно он складывает бумажные яхты мозолистыми руками. В его голосе звучала искренность, но какая-то поразительно отрешенная и далекая, словно это были строки роли, произнесенные еще на прошлой неделе обезумевшим актером. Повернувшись на табурете, я бросил взгляд на плавательный бассейн. На его зеркальной поверхности можно было видеть отражение дома Холлингеров – уничтоженный пожаром и затонувший корабль на выложенном плиткой дне бассейна.

– Отсюда открывается прекрасный вид, – прокомментировал я.– Вероятно, зрелище было впечатляющее.

– Зрелище, мистер Прентис? – По-детски гладкий лоб Сонни Гарднера избороздили морщины.– Какое зрелище, сэр?

– Я говорю о пожаре в том большом доме. Вы его видели отсюда?

– Нет, не видели. Клуб был закрыт.

– Как, в день рождения королевы? Я думал, вы были открыты всю ночь.

Я взял из его пальцев бумажную яхту и стал разворачивать, изучая замысловатые сгибы.

– Когда я был вчера в суде магистрата Марбельи, одна вещь осталась для меня загадкой. Там не было никого из Эстрелья-де-Мар. Ни одного из друзей Фрэнка, ни одного свидетеля защиты, никого из тех, кто вместе с ним работал. Только пожилой адвокат-испанец, уже потерявший надежду…

– Мистер Прентис…

Гарднер попытался снова сложить бумажный треугольник, когда я вернул ему развернутую салфетку, а потом смял ее в ладонях.

– Фрэнк не хотел нас там видеть. Он просил мистера Хеннесси передать, чтобы мы его не беспокоили. Кроме того, он же признал себя виновным.

– Но вы ведь не верите в его виновность?

– Никто не верит. Но… он же признался. С этим трудно спорить.

– Это уж точно. В таком случае скажите мне, если Фрэнк не устраивал пожар в доме Холдингеров, то кто это сделал?

– Кто знает? – Гарднер бросил взгляд через мое плечо, горя желанием увидеть задерживавшегося Хеннесси.– Может быть, его вообще никто не устраивал.

– В это трудно поверить. Факт поджога совершенно неоспорим.

Я подождал ответа Гарднера, но тот лишь одарил меня ободряющей улыбкой профессионального сочувствия, которую, наверное, приберег для скорбящих родственников на похоронах, – она была бы уместна во время заупокойной службы в полутемной часовне. Он, казалось, не отдавал себе отчета, что его пальцы больше не превращали бумажные салфетки в миниатюрную флотилию, а, наоборот, стали один за другим разворачивать и разглаживать треугольные паруса. Когда я уходил, он склонился над своим маленьким флотом, словно отпрыск Циклопов, и обратился ко мне обнадеживающим голосом:

– Мистер Прентис… Может, он самопроизвольно загорелся?

На вращающихся разбрызгивателях играло множество радуг, то мимолетно появлявшихся над водяными струями, то вновь исчезавших в брызгах, точно призрак, прыгающий через скакалку. Я быстрым шагом обошел бассейн, в котором вода плескалась под трамплином для прыжков, – ее спокойствие нарушала длинноногая молодая женщина, решительно и умело плывшая на спине.

Я сел за стол у бассейна и стал любоваться тем, как ее грациозные руки рассекали поверхность воды. Широкие бедра женщины двигались в воде, словно она лежала в объятиях верного любовника. Когда она проплывала мимо меня, я заметил серповидный кровоподтек, который пересекал ее лицо от левой скулы до переносицы, и явную припухлость на верхней челюсти. Увидев меня, она стремительно перешла на быстрый кроль. Руки били по взволнованной воде, коса длинных черных волос следовала за ней, подобно беззаветно влюбленному водяному змею. Она поднялась по лесенке на мелководном краю бассейна, взяла махровый халат с ближайшего стула и, не обернувшись, ушла в раздевалку.

На пустом корте возобновился стук теннисной машины. Белокожий мужчина в бирюзовом спортивном костюме клуба «Наутико» играл с машиной, которая вела огонь мячами через сетку. Ее ствольная насадка произвольно поворачивалась из стороны в сторону. Сквозь ограждение из проволочной сетки я мог наблюдать за бескомпромиссной дуэлью игрока с машиной. Длинноногий мужчина прыгал по корту, рыхля подошвами утрамбованную глину. Он страстно стремился принять и возвратить на пустую половину площадки каждый поданный мяч. Удар с лету, легкий удар слева и свеча следовали один за другим в бешеном темпе. В машине произошел сбой, и игрок метнулся к сетке, чтобы срезать укороченную подачу, направленную в промежуток между боковыми линиями, но тут же кинулся обратно к задней линии с вытянутой ракеткой.

Наблюдая за ним, я понял, что теннисист подгоняет машину, явно хочет проиграть и сияет от удовольствия, когда удар выбивает ракетку у него из руки. И все же я чувствовал, что реальная дуэль разыгралась не между машиной и человеком, а в его сознании. Казалось, он бросает вызов самому себе, испытывает собственный характер, желая узнать, как отреагирует на ту или иную ситуацию. Уже совершенно измотанный, он все гонял и гонял себя, словно подбадривая менее опытного партнера. В какой-то момент, удивленный собственной скоростью и силой, он ждал следующего мяча с ухмылкой изумленного школьника. На вид ему было под тридцать, но белокурые волосы и моложавая внешность больше подошли бы младшему офицеру, едва закончившему военное училище.

Решив представиться, я зашагал к нему через пустой корт. Поданный свечой мяч проплыл высоко над моей головой, а потом подпрыгнул на твердой глине корта. Я услышал, как мяч ударился в боковину сетки, а мгновением позже ракетка гулко ударилась о металлический столб.

Когда я дошел до корта, он уже переступил порог проволочной двери и закрывал ее за собой на противоположной задней линии. Машина стояла на своих резиновых колесах в окружении десятков мячей, ее таймер тикал, последние три мяча лежали в загрузочном лотке. Я вышел на корт и постоял на его взрыхленной глине, рассматривая хореографию неистовой дуэли, в которой машина была не более чем сторонним наблюдателем. Брошенная сломанная ракетка лежала на стуле судьи на линии, ее ручка превратилась в щепки.

Я взял ракетку в руку и тут услышал скрежет теннисной машины. Мяч, посланный мощным крученым ударом, промчался над сеткой и ударился в глину в нескольких дюймах от задней линии, подпрыгнул и, пролетев мимо моих ног, рикошетом отскочил от ограждения. Второй мяч, поданный быстрее, чем первый, чиркнул по верху сетки и ужалил землю, едва не задев меня. Последний мяч летел прямо в меня на высоте груди. Я махнул разбитой ракеткой и отправил его через сетку на соседний корт.

Позади теннисной машины на мгновение приоткрылась проволочная дверь. Меня поприветствовали взмахом руки, а над полотенцем на шее теннисиста я разглядел кривую, но очень бодрую улыбку. Он сразу зашагал прочь, постукивая по металлической сетке козырьком кепки.

Я потер ссадину на ладони, вышел с корта и побрел обратно к клубу. Он уже почти исчез в качавшихся на лужайке радугах. Возможно, теннисная машина была неисправна, но я догадался, что он изменил установку механизма, когда увидел меня и понял мои намерения. Видимо, ему очень хотелось увидеть, как я отреагирую на ее жесткие подачи. В голове у меня уже вертелась мысль о том, что этот нервный, темпераментный человек наверняка тренировался с Фрэнком и теперь злополучная машина была призвана занять место моего брата.

4

Происшествие на автомобильной стоянке

Эстрелья-де-Мар выходила поразмяться. С балкона квартиры Фрэнка тремя этажами выше плавательного бассейна я наблюдал за членами клуба «Наутико», занимавшими свои места под солнцем. Теннисисты размахивали ракетками, выходя на корты, разогреваясь для трех сетов жесткой борьбы. Любительницы солнечных ванн развязывали верхние бретельки своих купальных костюмов и намазывались кремом возле бассейна, осторожно прижимая к накрашенным перламутровой помадой губам ледяные соленые края первых Маргарит [15] нового дня. Множество драгоценностей сверкало меж загорелыми грудями, точно в золотоносных копях или сказочных сокровищницах. От гвалта болтовни, казалось, подрагивает гладь бассейна. Счастливые члены клуба весело, без всякого стеснения допрашивали друг друга о приятных преступлениях прошедшей ночи.

Обращаясь к Дэвиду Хеннесси, который порхал за моей спиной среди беспорядка владений Фрэнка, я заметил:

– Какие красивые женщины… Золотая молодежь клуба «Наутико». Видимо, здесь это понятие распространяется на любого мужчину и женщину моложе шестидесяти.

– Абсолютно верно, дорогой приятель. Приехал в Эстрелья-де-Мар – и можешь выбросить календарь.

Он подошел ко мне и громко вздохнул.

– Великолепное зрелище, правда? Посмотришь на все эти роскошные тела, и снова захочется тряхнуть стариной.

– Верно. Хотя зрелище и немного грустное. Пока эти дамы демонстрируют свои груди официантам, их радушный хозяин сидит за решеткой в тюрьме Сарсуэлья.

Хеннесси положил легкую как пушинка руку мне на плечо.

– Дорогой мой мальчик, я понимаю. Но Фрэнк был бы счастлив видеть их здесь. Он создал «Наутико», этот клуб всем обязан ему одному. Верьте мне, мы все поднимаем пинья-коладу [16] за его освобождение.

Я подождал, пока Хеннесси уберет руку, едва касавшуюся моей рубашки, – сдержанность этого жеста сделала бы честь самому ласковому из назойливых сводников. Льстивый и елейный, с подобострастной, улыбкой, он усвоил дружелюбную, но чуть неуверенную манеру держаться, скрывавшую, как я подозревал, изощренную изворотливость. Когда я пытался заглянуть ему в глаза, Хеннесси их мгновенно отводил. Если члены синдиката Ллойда, в котором он прежде был страховым агентом, процветали, то столь странное поведение должно было иметь свои скрытые мотивы. Мне было любопытно, почему этот привередливый человек остановил свой выбор на Коста-дель-Соль, и я невольно задумался о соглашениях об экстрадиции или, точнее, об отсутствии таких соглашений.

– Я рад, что Фрэнк был здесь счастлив. Эстрелья-де-Мар – самое приятное место из всех, что я видел на этом побережье. Но, думаю, Палм-Бич или Багамы вам больше подойдут.

Хеннесси помахал рукой женщине, принимавшей солнечную ванну в шезлонге у бассейна.

– Да, друзья на родине говорили мне то же самое. Если быть честным, я согласился с ними, когда впервые приехал сюда. Но все меняется. Знаете, это местечко не похоже ни на какой другой курорт. Здесь совершенно особая атмосфера. Эстрелья-де-Мар – это настоящее сообщество. Иногда мне даже кажется, что оно чрезмерно живое.

– Ничего похожего на поселения отставных банкиров вдоль побережья – Калахонда и так далее?

– Абсолютно ничего похожего. Люди в этих пуэбло…

Хеннесси брезгливо отвернулся от побережья, словно увидел ядовитую гадину.

– Смерть разума, замаскированная под сотни миль белого цемента. Эстрелья-де-Мар больше походит на Челси или Гринвич-Виллидж шестидесятых годов. Здесь есть театральные и кинематографические клубы, хоровое общество, курсы, готовящие высококлассных поваров. Иногда я мечтаю о полном безделье, но на это даже надеяться не стоит. Замрите хотя бы на мгновение, и обнаружите, что связаны по рукам и ногам в новой версии «Ожидания Годо».

– На меня это произвело впечатление. Но в чем секрет?

– Ну, скажем…

Хеннесси спохватился и томно улыбнулся, глядя в пространство.

– Это скорее что-то неуловимое. Вы найдете его для себя сами. Если у вас будет время, оглянитесь вокруг. Меня удивляет, что вы никогда у нас не бывали.

– Да, жаль. Но эти кварталы высотных домов в Торремолиносе отбрасывают такие длинные тени. Я думал, без всякого снобизма, что здесь сплошь рыба и чипсы, бинго и дешевый крем от загара, и все утопает в море слабого пива. Не об этом люди хотят прочитать в «Ньюйоркере».

– Пожалуй. А почему бы вам не написать о нас дружественную статью?

Хеннесси наблюдал за мной в своей приветливой манере, но я почувствовал, что он внутренне насторожился. Он вернулся в гостиную Фрэнка и стал так сокрушенно качать головой над книгами, сброшенными с полок во время обыска, будто досмотр уже распространился на множество мест в курортном местечке Эстрелья-де-Мар.

– Дружественную статью? – Я перешагнул через разбросанные диванные подушки.– Возможно, напишу… когда Фрэнк выйдет из тюрьмы. Мне необходимо время, чтобы со всем определиться.

– Весьма благоразумно. Пока вы и представить себе не можете, что тут можно обнаружить. Сейчас я отвезу вас к дому Холлингеров. Я знаю, вы хотите его увидеть. Впрочем, готовьтесь к жуткому зрелищу.

Хеннесси подождал, пока я сделаю последний обход квартиры. В спальне Фрэнка у стены стоял матрац со швами, распоротыми полицейскими экспертами, которые искали мельчайшие доказательства вины Фрэнка. Костюмы, рубашки и спортивная одежда устилали пол, а кружевная шаль, когда-то принадлежавшая нашей матери, висела на зеркале туалетного столика. Раковина в ванной была завалена бритвенными принадлежностями, аэрозольными упаковками и коробочками с витаминами, сброшенными с полок медицинского шкафчика. Сама ванна поблескивала осколками стекла, между которых змейкой вилась струя голубого геля для душа.

На каминной доске в гостиной я узнал детскую фотографию, запечатлевшую Фрэнка со мной и матерью в Эр-Рияде, перед нашим домом в жилом комплексе британских подданных. Озорная улыбка Фрэнка и моя туповатая серьезность старшего брата контрастировали с измученным взглядом нашей матери, старавшейся выглядеть бодрой перед фотоаппаратом отца. Забавно, что задний план белых вилл, пальм и многоквартирных домов почти не отличался от Эстрелья-де-Мар.

Рядом с целой шеренгой теннисных трофеев было другое фото в рамке, сделанное профессиональным фотографом в обеденном зале клуба «Наутико». Раскованный и, возможно, подвыпивший, Фрэнк в белом смокинге принимал группу своих любимых членов клуба, восхищенных блондинок с глубокими декольте и их снисходительных мужей.

Рядом с Фрэнком сидел, заложив руки за голову, светловолосый мужчина, которого я видел на теннисном корте. Камера запечатлела его атлетом и интеллектуалом, его рельефные мускулы контрастировали с тонкими чертами лица и глубоким взглядом. Он откинулся на спинку стула, закатал рукава рубашки, смокинг бросил на соседний стул – явно наслаждаясь всеобщим весельем, но и вместе с тем посматривая на этих легкомысленных прожигателей жизни сверху вниз.

– Ваш брат в добрые старые времена.– Хеннесси указал на Фрэнка.– Это один из обедов в театральном клубе. Хотя фотографии могут вводить в заблуждение, эта сделана всего за неделю до пожара у Холлингеров.

– И кто же этот задумчивый парень рядом с ним? Главный исполнитель роли Гамлета в клубе?

– Какое там. Это Бобби Кроуфорд, наш тренер по теннису, хотя на самом деле он значит для нас много больше. Вам стоит с ним познакомиться.

– Я уже встречался с ним сегодня.

Я показал Хеннесси пластырь, который консьерж наложил на мою кровоточившую ладонь.

– У меня в руке до сих пор торчит кусок его спортивного орудия. Меня удивило, что он играет деревянной ракеткой.

– Это чтобы дать фору противнику – деревянной ракеткой играешь медленнее.– Хеннесси, казалось, был искренне озадачен.– Вы были с ним на корте? У Бобби жесткая манера игры.

– Он играл не со мной, а с машиной, хотя явно сражался с кем-то, кого не мог окончательно одолеть.

– Действительно? Он гениально играет. Необыкновенный парень во всех мыслимых отношениях. Он руководит нашим развлекательным центром и, безусловно, душа клуба «Наутико». Притащить его сюда было блистательным ходом Фрэнка. Молодой задор Кроуфорда полностью преобразил это местечко. Честно говоря, до его прибытия клуб едва ноги волочил, впрочем как и Эстрелья-де-Мар. Мы чуть не превратились в еще один сонный пуэбло. Бобби набросился сразу на все: фехтование, драму, сквош. Он открыл на нижнем этаже клуба дискотеку, они с Фрэнком устроили регату имени адмирала Дрейка. Сорок лет назад он мог бы управлять «Фестивалем Британии» [17].

– Возможно, он и сейчас устраивает что-то подобное. Во всяком случае, он определенно занимается чем-то помимо тенниса. И все же выглядит так молодо.

– Армейская закалка. Лучшие младшие офицеры остаются молодыми навсегда. Странное дело – эта ваша заноза…

Я все еще пытался вынуть занозу из ладони, когда нашим взорам предстали обугленные балки дома Холлингеров. Пока Хеннесси разговаривал с их шофером-испанцем по переговорному устройству, я сидел на пассажирском сиденье, радуясь тому, что между мной и опустошенным особняком было не только лобовое стекло машины, но и кованые железные ворота. Казалось, эта изувеченная громада все еще излучала жар, возвышаясь на вершине холма подобно ковчегу, который неведомый современный Ной превратил в факел. Стропила крыши выдавались за стены, над обнаженными ребрами погибшего корабля возвышались трубы, напоминавшие обрубки мачт. Обгоревшие навесы свисали с окон подобно обрывкам парусов или черным флагам, подающим какие-то зловещие сигналы другому кораблю-призраку…

– Порядок. Мигель разрешил въехать на территорию. Этот парень присматривает за имением или тем, что от него осталось. Экономка и ее муж ушли. Они просто не смогли этого вынести.

Хеннесси подождал, пока откроются ворота, и добавил:

– Должен вам сказать, это еще то зрелище…

– Как насчет шофера – мне сказать, что я брат Фрэнка? Он может…

– Не беспокойтесь. Ему нравился Фрэнк, иногда они вместе плавали с аквалангами. Он очень расстроился, когда Фрэнк признал себя виновным. Как и все мы, что и говорить.

Мы проехали за ворота и покатили по толстому слою гравия. Автомобильная дорожка поднималась мимо расположенных террасами возделанных участков, засаженных миниатюрными саговниками, бугенвиллеями и красным жасмином. Шланги разбрызгивателей вились по склону холма, точно сосуды кровеносной системы мертвеца. Каждый лист и цветок был покрыт белым пеплом, словно окутавшим этот заброшенный сад каким-то могильным свечением. Засыпанный пеплом теннисный корт был сплошь в отпечатках подошв. Возникало ощущение, будто одинокий игрок ждал здесь своего так и не явившегося противника после непродолжительного снегопада.

Вдоль обращенного к морю фасада тянулась мраморная терраса, усыпанная кровельной черепицей и обугленными фрагментами деревянного фронтона. Среди перевернутых стульев и раскладных столов кое-где еще виднелись растения в горшках. Большой прямоугольный плавательный бассейн, похожий на художественно оформленное водохранилище, приткнулся возле террасы, – по словам Хеннесси, его построили в 1920-е годы по вкусу какого-то андалузского магната, первым купившего это поместье. Мраморные пилястры поддерживали основание трамплина для прыжков в воду, а каждая горгулья представляла собой пару вырезанных в камне рук, сжимавших рыбу с открытым ртом. Система фильтров не работала, и поверхность бассейна была покрыта пропитавшимися водой обломками дерева, винными бутылками и бумажными стаканчиками, среди которых покачивалось одинокое пустое ведерко для льда.

Хеннесси поставил машину под пологом эвкалиптов, верхние ветви которых обгорели так, что они превратились в почерневшие метелки. Молодой испанец с мрачным видом поднялся по ступеням от бассейна, глядя на все это опустошение так, словно впервые его видит. Я ожидал, что он подойдет к нам, но он остановился футах в тридцати, угрюмо уставившись на меня.

– Мигель, шофер Холлингеров, – негромко заговорил Хеннесси.– Он живет в домике за бассейном. Если хотите с ним поговорить, то постарайтесь потактичнее. Полиция устроила ему настоящий ад.

– Его что, тоже подозревали?

– А кто не был под подозрением? Несчастный парень. Весь его мир рухнул.

Хеннесси снял шляпу и стал обмахиваться ею, глядя на дом. Он, казалось, был поражен масштабом бедствия, но в то же время взирал на все это опустошение равнодушно, словно страховой оценщик, осматривавший сгоревшую фабрику. Он указал на желтые ленты, которые опечатывали резные дубовые двери.

– Инспектор Кабрера не хотел, чтобы кто-нибудь, кроме него, копался в вещественных доказательствах, хотя одному богу известно, что там могло уцелеть. Вон там на террасе есть боковая дверь, через которую можно заглянуть вовнутрь. Только заглянуть – входить внутрь опасно.

Я пошел следом за ним, переступая через разбросанную черепицу и винные стаканы. В каменной стене от жара образовалась зазубренная трещина. Она была похожа на шрам, оставленный ударом невероятной молнии, обрекшей эту виллу на гибель в огне. Хеннесси привел меня к парадному входу. Французскую дверь пожарники сорвали с петель. На террасе нас настиг порыв ветра, вокруг закружились облака белого пепла, похожего на перемолотую кость, на миг стало трудно дышать.

Хеннесси толкнул дверь и поманил меня за собой, улыбаясь странной улыбкой гида, зазывающего на экскурсию в музей зловещих таинств. Гостиная с высоким потолком выходила окнами на море по обе стороны полуострова. В тусклом освещении комната походила на уголок подводного мира, покрывшуюся солью каюту капитана затонувшего лайнера. Это затонувшее великолепие некогда украшали мебель в стиле ампир и парчовые занавесы, гобелены и китайские ковры, но теперь они были залиты водой, хлынувшей сквозь обвалившийся потолок. За внутренними дверями располагалась столовая, где дубовый стол украшала куча дранки, штукатурки и осколков хрустальной люстры.

Я шагнул с паркетного пола на ковер, и у меня под ногами проступила вода. Отказавшись от дальнейшей экскурсии, я вернулся на террасу, где Хеннесси оглядывал залитый солнцем полуостров.

– Трудно поверить, что один человек устроил такой пожар, – сказал я ему, – неважно, Фрэнк или кто-нибудь другой. Ничего не осталось.

– Действительно.– Хеннесси взглянул на часы, горя желанием поскорее покинуть это неприятное место.– Дом очень старый. Хватило бы одной спички.

С ближайшего теннисного корта доносился стук мячей. За милю от нас можно было разглядеть игроков на кортах клуба «Наутико» – белые блики сквозь дымку жары.

– Где обнаружили Холлингеров? Странно, что они не выбежали на террасу, когда начался пожар.

– Весь ужас в том, что они были в это время наверху.– Хеннесси показал на почерневшие окна под самой крышей.– Холлингера нашли в ванной рядом с его кабинетом. Его жена была в одной из спален.

– В какое время это произошло? Около семи часов вечера? Что они там делали?

– Теперь уже никто не скажет. Он, вероятно, работал над своими мемуарами. Она, возможно, одевалась к обеду. Я уверен, они пытались спастись, но запах эфира и сильный огонь, наверное, загнали их обратно.

Я вдохнул сырой воздух, пытаясь уловить запах больничных коридоров моего детства, когда я навещал мать в американской клинике в Эр-Рияде. Воздух гостиной был напитан густым запахом перегноя, как огород после обильного дождя.

– Эфир?… Как странно… В больницах эфир больше не используется. Где, хотя бы предположительно, Фрэнк мог взять этот эфир в бутылках?

Хеннесси уже отошел на порядочное расстояние и наблюдал за мной со стороны с таким видом, будто только сейчас понял, что я – брат убийцы. Позади него среди опрокинутых столов стоял Мигель. Вместе они казались похожими на персонажей какой-то пьесы-сна, изо всех сил старающихся напомнить мне о чем-то, что я никак не мог вспомнить.

– Эфир? – задумчиво переспросил Хеннесси, отшвырнув ногой осколок стекла.– Да-да. Полагаю, он еще используется в промышленности. Это же прекрасный растворитель. Наверное, его можно достать через какие-нибудь специальные лаборатории.

– Но почему тогда не взять чистый бензин? Или еще какое-нибудь топливо? Бензин или что-нибудь подобное можно найти где угодно. Как вы думаете, Кабрера уже нашел лабораторию, которая могла продать Фрэнку этот эфир?

– Возможно, но я почему-то сомневаюсь. В конце концов, ваш брат признал себя виновным.– Он поискал в карманах ключи от машины.– Чарльз, думаю, нам пора уезжать. Мне кажется, ваши нервы на пределе.

– Со мной все в порядке. Я рад, что вы привезли меня сюда.

Я машинально положил руки на каменную балюстраду, словно надеялся ощутить тепло бушевавшего здесь пожара.

– Расскажите мне о других жертвах, о горничной и о племяннице. Вместе с ними сгорел еще и секретарь-мужчина?

– Да, Роджер Сэнсом. Неплохой парень, он был неразлучен с ними многие годы, стал почти сыном.

– Где их нашли?

– На верхнем этаже. Все они были в своих спальнях.

– Странно как-то, правда? Пожар начался на первом этаже. Они могли бы выбраться через окна. Да и спрыгнуть, – не так уж и высоко.

– Скорее всего, окна были плотно закрыты. Ведь в доме было центральное кондиционирование.

Хеннесси попытался увести меня с террасы – этакий хранитель музея, в час закрытия выпроваживающий последнего посетителя.

– Мы все переживаем за Фрэнка, мы поражены, такая трагедия, разум просто не в силах это принять, но попытайтесь немного напрячь воображение…

– Вероятно, я напрягаю свое воображение слишком сильно… Полагаю, всех удалось опознать?

– Не без труда. Скорее всего, с помощью зубоврачебных карточек, хотя я сомневаюсь, что у Холлингеров еще оставались свои зубы. Возможно, ключами к разгадке стали кости челюстей.

– Что представляли собой Холлингеры? Им обоим было за семьдесят?

– Ему было семьдесят пять. Она чуточку моложе. Наверное, около семидесяти.– Хеннесси улыбнулся каким-то своим мыслям, словно с любовью вспоминая вкус отборного вина.– Она была все еще красивая, как это водится у актрис, хотя, на мой вкус, слишком чопорная и церемонная.

– И они приехали сюда двадцать лет назад? Тогда Эстрелья-де-Мар, наверное, была не такой, как сейчас.

– Здесь просто не на что было смотреть. Только голые склоны холмов и несколько старых виноградников. Кучка рыбацких лачуг и маленький бар. Холлингер купил дом у своего компаньона – испанского торговца недвижимостью. Поверьте мне, это было красивое имение.

– Могу себе представить, как чувствовали себя Холлингеры, когда весь этот цемент начал подбираться к ним по склону холма. К ним здесь хорошо относились? Холлингеры ведь были достаточно богаты, чтобы вставлять палки в любые колеса.

– Да, их здесь очень любили. Мы не слишком часто видели их в клубе, хотя сам Холлингер был главным инвестором. Я подозреваю, что они рассчитывали получить эксклюзивное право на его использование.

– Но затем начался приток золотых десяти тысяч?

– Думаю, их это не беспокоило. Золотой был одним из любимых цветов Холлингера. Эстрелья-де-Мар стала меняться. Их с Алисой больше раздражали художественные галереи искусств и фестивали пьес Тома Стоппарда [18]. В общем, они держались особняком. Я уверен, что на самом деле он пытался продать свою долю в клубе.

Хеннесси неохотно проследовал за мной вдоль террасы. Дом окружал узкий балкон, выходивший на каменную лестницу, которая взбиралась по склону холма в пятидесяти футах в стороне от дома. Когда-то сквозь окна в спальни проникал маслянистый аромат лимонной рощицы, но по деревьям промчался огненный смерч, и теперь вместо нежных деревьев виднелись обугленные стволы – вроде черных зонтиков.

– Господи, да вот же пожарная лестница…

Я показал рукой на чугунные ступени, спускавшиеся из дверного проема на втором этаже. Массивная конструкция была скручена жаром бушевавшего огня, но еще крепко держалась на каменных стенах.

– Почему они ею не воспользовались? На спасение им требовалось не больше нескольких секунд.

Хеннесси снял шляпу жестом, преисполненным глубоким уважением к жертвам пожара. Прежде чем заговорить, он постоял, склонив голову.

– Чарльз, они не успели выбраться из спален. Пожар был слишком сильным. Весь дом почти мгновенно превратился в пылающую печь.

– Это нетрудно заметить. Ваша местная пожарная команда даже не попыталась справиться с огнем. Кстати, кто вызвал пожарных?

Мне показалось, что Хеннесси меня не слушает. Он повернулся спиной к дому и смотрел на море. У меня создалось впечатление, что он сообщал мне только то, что я, на его взгляд, так или иначе смогу узнать и из других источников.

– Тревогу поднял мотоциклист, – он проезжал мимо. Отсюда никто не звонил в пожарную службу.

– И в полицию тоже не звонили?

– Она прибыла только час спустя. Понимаете, испанская полиция в общем-то предоставляет нас самим себе. Ее очень редко извещают о преступлениях в Эстрелья-де-Мар. У нас есть собственная служба безопасности, и она сама держит все под наблюдением.

– Полиция и пожарная служба были вызваны только после…

Я несколько раз повторил это про себя, пытаясь вообразить поджигателя, убегающего по пустынной террасе, а затем перелезающего через наружную стену, когда пламя уже с ревом вырвалось из-под громадной крыши.

– Значит, кроме экономки и ее мужа, здесь никого не было?

– Не совсем так.– Хеннесси водрузил шляпу на место, надвинув ее на глаза.– Здесь были все, как это всегда бывает.

– Все? Вы имеете в виду персонал клуба?

– Нет. Я имею в виду…– Хеннесси распростер свои белые руки, словно обнимая лежавший внизу городок.– Вся Эстрелья-де-Мар. Это был день рождения королевы. Холлингеры всегда устраивали вечеринку для членов клуба. Это воспринималось как их вклад в нашу общественную жизнь. Я готов допустить, что они заставляли себя устраивать такие вечеринки, говоря себе, что, мол, ничего не поделаешь, положение обязывает, но вообще все получалось очень мило. Шампанское, превосходные канапе…

Я сложил козырьком руки и посмотрел на клуб «Наутико», представив себе, как все его члены направляются в имение Холлингеров, чтобы провозгласить тост и выпить за здоровье королевы.

– Значит, пожар совпал с вечеринкой… Вот почему был закрыт клуб. Много людей собралось здесь к назначенному часу?

– Все. Думаю, сюда приехали все постоянные гости клуба. Нас здесь было около двухсот человек.

– Двести человек?

Я вернулся к южному фасаду дома, где с балкона открывался вид на плавательный бассейн и террасу. Мое воображение нарисовало складные столы, накрытые белыми скатертями, расставленные на них ведерки со льдом и бутылками шампанского, поблескивающими в вечерних огнях, и гостей, беззаботно болтающих возле непотревоженной воды.

– И все эти люди, целых две сотни человек, просто стояли и смотрели? Ни один не попытался проникнуть в дом, чтобы спасти Холлингеров?

– Дорогой мой мальчик, все двери были закрыты.

– Во время вечеринки? В голове не укладывается. Ведь вы могли взломать двери, разбить окна.

– Пуленепробиваемое стекло. В доме было полно картин и других произведений искусства, не говоря уже о драгоценностях Алисы. Раньше здесь случались мелкие кражи, бывало, что на коврах оставались следы от сигарет.

– Пусть даже так. Но что в таком случае делали Холлингеры за закрытыми дверями? Почему они сами не вышли пообщаться с гостями?

– Холлингеры не отличались общительностью.– Хеннесси терпеливо пытался растолковать мне, как обстояло дело.– Они кивали нескольким старым друзьям, но других гостей не одаривали даже взглядом. Держались они в общем-то высокомерно. Во время вечеринок поглядывали на то, что здесь происходит, с веранды второго этажа. Холлингер произносил тост за здоровье королевы прямо оттуда, Алиса махала рукой, когда слышались аплодисменты.

Мы дошли до плавательного бассейна, где на мелководной стороне Мигель выгребал из воды мусор. На мраморном краю бассейна лежали кучи мокрого древесного угля. Мимо нас проплыло ведерко для льда, внутри него – размокшая сигара.

– Дэвид, все это не укладывается у меня в голове. Все это выглядит как-то…

Я сделал паузу, ожидая пока Хеннесси не посмотрит мне в глаза.

– Двести человек стоят возле плавательного бассейна и вдруг видят, что в доме пожар. У них ведерки со льдом, чаши для пунша, бутылки шампанского и минеральной воды. Всего этого хватит, чтобы залить кратер вулкана. Но никто, похоже, не пошевелил даже пальцем. Вот что жутко и странно. Никто не побежал звонить ни в полицию, ни пожарным. Что вы здесь делали – просто стояли и любовались огнем?

Хеннесси явно начал уставать от меня и, не отрываясь, смотрел на свой автомобиль.

– Что нам оставалось делать? Возникла ужасная паника, люди разбегались кто куда, падали в бассейн. Ни у кого не было времени даже подумать о полиции.

– А как насчет Фрэнка? Он был здесь?

– Еще как. Мы стояли рядом во время тоста за здоровье королевы. После этого он отправился бродить среди гостей, как обычно. Не могу с уверенностью сказать, что я видел его в возникшей суматохе.

– Ну, а за пару минут до начала пожара? Скажите мне, кто-нибудь видел, как Фрэнк поджигает дом?

– Конечно, нет. Это просто немыслимо.– Хеннесси повернулся и ошеломленно уставился на меня.– Ради всего святого, дружище, ведь Фрэнк – ваш брат.

– Но его обнаружили с бутылкой эфира в руках. Вам это не показалось странным?

– Это было спустя три или четыре часа, когда в клубе появилась полиция. Ее могли подбросить в его квартиру. Кто знает?

Хеннесси похлопал меня по плечу, словно успокаивая разочарованного члена синдиката Ллойда.

– Послушайте, Чарльз, постарайтесь осмыслить все это. Поговорите с людьми. Все расскажут вам то же самое, потому что так и было. Никто не думает, что это сделал Фрэнк, и непонятно, кто же устроил этот пожар.

Я подождал, пока он обойдет бассейн и поговорит с Мигелем. Несколько банкнот перешли из рук в руки. Испанец сунул деньги в карман с гримасой отвращения. Почти не сводя с меня глаз, он шел за нашей машиной, пока мы ехали мимо засыпанного пеплом теннисного корта. Я чувствовал, что ему хотелось поговорить со мной, но он молча открывал ворота; напряжение испанца выдавало лишь едва заметное подергивание щеки, обезображенной шрамом.

– Парень явно нервничает, – заметил я, когда мы покатили прочь.– Скажите, на этой вечеринке был Бобби Кроуфорд? Этот ваш профессиональный теннисист?

Хеннесси ответил с неожиданной готовностью.

– Нет, его не было. Он остался в клубе, чтобы поиграть в теннис со своей машиной. Не думаю, что он был в восторге от Холлингеров. Да и до него чете Холлингеров не было дела…

Хеннесси довез меня до клуба «Наутико» и оставил мне ключи от квартиры Фрэнка. Когда мы расставались у дверей его кабинета, он был явно рад от меня отделаться. Чувствовалось, что я потихоньку стал надоедать членам клуба. Тем не менее Хеннесси не сомневался, что Фрэнк не мог учинить этот пожар или сыграть хотя бы незначительную роль в заговоре с целью убийства Холлингеров. Признание, каким бы нелепым оно ни казалось, остановило ход времени. Все только и думали о моем брате, признавшем себя виновным, и ни о чем ином даже не задумывались, словно забыв об опустевшем особняке и его обитателях, погибших в огне пожара.

Я потратил вторую половину дня на то, чтобы привести в порядок квартиру Фрэнка. Я поставил книги на полки, застелил постель и поправил помятые абажуры. По отпечаткам ножек на коврах в гостиной я догадался, где стояли до обыска софа, кресла и письменный стол. Расталкивая мебель по местам, я чувствовал себя реквизитором на темной сцене, подготавливающим декорации для завтрашнего спектакля.

Колесики мебели встали в свои привычные вмятины, но в остальном в мире Фрэнка по-прежнему царил хаос. Я повесил его разбросанные рубашки в платяной шкаф и аккуратно сложил старинную ажурную шаль, в которую нас обоих заворачивали еще младенцами. После смерти нашей матери Фрэнк вытащил эту шаль из свертка одежды, которую отец предназначил для дома призрения в Эр-Рияде. Это кружево старинной выделки, унаследованное от нашей бабушки, было тонким и сероватым, словно аккуратно сотканная паутина.

Я сел за стол Фрэнка и стал перелистывать корешки его чековых книжек и квитанции от покупок по кредитным карточкам, надеясь найти какой-то след его причастности к смерти Холлингеров. Ящики стола были набиты старыми приглашениями на свадьбы, напоминаниями о возобновлении страховки, открытками от друзей, посланными с курортов, французскими и английскими монетами. Была среди этого хлама какая-то медицинская карта с перечислением давно уже просроченных противостолбнячных и противотифозных прививок, и другие мелочи повседневной жизни, которые мы сбрасываем, как змея старую кожу.

Удивительно, что люди инспектора Кабреры не заметили маленький пакетик кокаина, спрятанный в конверте, наполненном заграничными марками, которые Фрэнк отклеивал с заморской почты и собирал, вероятно, для ребенка какого-нибудь сослуживца. Я подержал в руках полиэтиленовый пакетик, испытывая искушение воспользоваться этим забытым тайным запасом, но был слишком выбит из колеи посещением дома Холлингеров.

В центральном ящике лежал старый фотоальбом, который мать завела еще девочкой в Богнор-Риджис [19]. Его обложка, похожая на коробку шоколадных конфет, и плотные листы мраморной бумаги с рамками в стиле «ар-нуво» казались такими же далекими, как чарльстон и «Испано-Сюиза» [20]. На черно-белых снимках была вечно чем-то обеспокоенная маленькая девочка, тщетно пытающаяся построить замок из камешков на каком-то галечном пляже, или сияющая застенчивой улыбкой возле отца, или катающаяся на ослике в разгар детского дня рождения. Скучный, лишенный солнца мир был неудачным началом для ребенка, так явно стремившегося стать счастливым, и недостаточной подготовкой к браку с честолюбивым молодым историком и арабистом. Каким-то зловещим предзнаменованием веяло от того, что последняя фотография в альбоме была сделана через год после ее прибытия в Эр-Рияд, словно оставшиеся пустые листы напоминали годы, не заполненные ничем, кроме растущей депрессии.

После обеда в малолюдном ресторане я уснул на софе с альбомом на груди и проснулся только после полуночи, когда какая-то веселая компания выплеснулась из дискотеки на террасу плавательного бассейна. Двое мужчин в белых смокингах брызгали друг на друга водой из бассейна, поднимая бокалы за здоровье своих жен, которые в это время стояли, раздевшись до белья, на трамплине для прыжков в воду. Пьяная молодая женщина в золотистом узком платье прошла, пошатываясь, вдоль края бассейна, сняла туфли на шпильках и швырнула их в воду.

В отсутствие Фрэнка члены клуба стали вести себя еще более распущенно, а «Наутико» превратился в любопытное сочетание казино и борделя. Выходя из квартиры, чтобы вернуться в Лос-Монтерос, я заметил охваченных страстью влюбленных, ломившихся во все подряд запертые двери в коридоре. Почти весь персонал уже отправился домой, в ресторане и залах для игры в бридж было темно, но светомузыка дискотеки освещала переливчатым светом пятачок у входа. На ступенях стояли три молодые женщины, одетые в мини-юбки, сетчатые колготки и ярко-красные топы, как непрофессиональные шлюхи. Я догадался, что они были членами клуба, направлявшимися на костюмированную вечеринку, и уже собрался подвезти их, но они были слишком увлечены чтением каких-то телефонных номеров.

Автомобильная стоянка не была освещена, и мне пришлось двигаться среди рядов машин, отыскивая на ощупь дверной замок взятого напрокат «рено». Сев за руль, я прислушался к мерзкому приглушенному гулу ночной дискотеки. В «порше», стоявшем неподалеку от моей машины, на передних сиденьях прыгала громадная белая собака, явно расстроенная шумом и жаждавшая возвращения своего хозяина.

Я стал шарить по приборной доске в поисках ключа зажигания. Когда глаза привыкли к темноте, я разглядел, что в «порше» была не собака, а мужчина в смокинге кремового цвета, который с кем-то боролся, придавив его к пассажирскому сиденью. На какую-то минуту грохот дискотечной музыки смолк, и я услышал негромкий крик женщины, словно она задыхается и в изнеможении ловит ртом воздух. Вцепившись в обивку крыши машины над головой мужчины, она судорожно рванула ее.

Только теперь я сообразил, что в двадцати футах от меня насиловали женщину. Я включил фары и дал три длинных гудка. Едва я поставил ногу на гравий, дверца «порше» распахнулась, ударившись о стоявшую рядом с ним машину. Несостоявшийся насильник выскочил из машины, его смокинг был содран с плеч отчаянно сопротивлявшейся жертвой. Он промелькнул в свете фар «рено» и метнулся в темноту. Я кинулся за ним, но он промчался по небольшому холмику возле ворот, небрежным движением плеч набросив на себя смокинг, и исчез в ночи.

Женщина осталась на пассажирском сиденье «порше», ее голые ноги торчали из раскрытой двери, юбка была задрана на талию. На светлых волосах поблескивала слюна насильника, с размазанной губной помадой она была похожа на ребенка, вволю наевшегося варенья. Она натянула на бедра порванное нижнее белье, согнулась вдвое, и ее вытошнило на гравий. Потом она выпрямилась и стала шарить рукой по заднему сиденью. Отведя в сторону порванную обивку крыши, она достала свои туфли.

В нескольких шагах от меня была будка, в которой днем и вечером сидел дежурный, следивший за порядком на стоянке. Я перегнулся через стойку и щелкнул главным выключателем освещения площадки. Все ее пространство залил поток флюоресцирующего света.

Женщина прищурилась от внезапно вспыхнувшего света, прикрыла глаза серебристой сумочкой и заковыляла на сломанных каблуках к входу в клуб, закрывая измятой юбкой порванные колготки.

– Подождите! – крикнул я ей.– Я вызову полицию…

Я уже собрался последовать за ней, как вдруг обратил внимание на ряд автомобилей, стоявших лобовыми стеклами к «порше». От машины, где чуть было не изнасиловали женщину, их отделяла только узкая дорожка. На передних сиденьях некоторых машин сидели водители и их пассажирки. И те и другие были в вечерних костюмах, их лица прикрывали опущенные солнцезащитные козырьки. Все они наблюдали за изнасилованием, не вмешиваясь, словно посетители картинной художественной галереи на просмотре для избранных.

– Да вы что, ничего не замечаете? – закричал я.– Ради бога…

Я направился к ним, разозленный тем, что они даже не подумали спасти эту несчастную, и стал барабанить своим забинтованным кулаком по лобовым стеклам. Но водители просто запустили моторы. Одна за другой машины проносились мимо меня к воротам, женщины прикрывали глаза руками.

Я вернулся в клуб, надеясь разыскать жертву нападения. Костюмированные проститутки все еще стояли в вестибюле, по-прежнему обсуждая список телефонов. Они дружно повернулись ко мне, как только я поднялся по ступеням.

– Где она? – спросил я их.– Ее там чуть не изнасиловали. Вы видели, как она сюда вошла?

Они удивленно переглянулись, а потом дружно захихикали, – было очевидно, что их сознание блуждает в каком-то безумном амфетаминовом пространстве. Одна из них коснулась моей щеки, словно успокаивая ребенка.

Я обыскал дамскую комнату, распахивая пинком ноги дверь одной кабинки за другой, а затем стал бродить между столами погруженного в темноту ресторана, пытаясь уловить запах гелиотропа, как шлейф тянувшийся за той женщиной в ночном воздухе. Наконец я увидел ее возле бассейна. Она танцевала босиком на мокрой траве. Тыльные стороны ее рук были выпачканы губной помадой. Когда я подошел к ней и попытался взять за руку, она одарила меня странной многозначительной улыбкой.

5

Сбор клана

Панихида – это еще одно пересечение границ, во многих отношениях гораздо более формальное и растянутое, чем любое другое. Люди, одетые в свои самые темные одежды и дожидавшиеся начала похорон на протестантском кладбище, производили впечатление состоятельных эмигрантов, вынужденных терпеливо стоять на таможне в чужом, враждебно настроенном государстве. При этом все они ясно отдают себе отчет в том, что, сколько бы они ни прождали, только одного из них пропустят за кордон в этот день.

Впереди меня стояли Бланш и Мэрион Кесуик, две бойкие англичанки, которые держали изысканный французский ресторан возле гавани. Их черные шелковые костюмы поблескивали в лучах палящего солнца, словно плавящаяся смола, но обе держались холодно и невозмутимо, словно присматривали всевидящим оком собственниц за своими кассиршами-испанками. Несмотря на большие чаевые, оставленные мной в их ресторане вчера вечером, они едва улыбнулись, когда я похвалил их кухню.

Почему-то теперь обе оказались более приветливыми. Когда я проходил мимо них с фотоаппаратом в руках, надеясь сфотографировать церемонию, Мэрион остановила меня рукой в перчатке.

– Мистер Прентис? Вы ведь еще не уходите? Ничего же не случилось.

– Думаю, все уже случилось, – ответил я.– Не беспокойтесь, я останусь здесь до конца.

– Вы так встревожены.– Бланш поправила на мне галстук.– Я понимаю, зияющая могила и всякое такое, но для вас там нет места, хотя Биби – она была такая худенькая. Ей хватило бы даже детского гробика. Жаль, что вашего брата сейчас здесь нет, мистер Прентис. Биби его очень любила.

– Мне приятно это слышать. И все же какие солидные проводы в последний путь.– Я обвел взглядом пятьдесят или около того человек, ожидавших выноса гроба возле открытой могилы.– Приехало так много людей.

– Конечно, – согласилась Бланш.– Биби Янсен очень любили, и не только молодежь. Если бы она не поселилась у Холлингеров. Я понимаю, что они желали ей добра, но…

– Это ужасная трагедия, – сказал я ей.– Дэвид Хеннесси возил меня к сгоревшему дому несколько дней назад.

– Я слышала об этом.– Мэрион бросила взгляд на мои пыльные туфли.– Боюсь, Дэвиду понравилась роль этакого экскурсовода. Вечно он лезет не в свое дело. Его, похоже, так и тянет ко всему мрачному и жуткому.

– Это и вправду была трагедия.– Глаза Бланш были надежно спрятаны в темных колодцах солнцезащитных очков.– Но ведь такие вещи заставляют людей держаться друг за друга. Эстрелья-де-Мар стала намного сплоченнее после всего этого кошмара.

Люди все прибывали – примечательная дань уважения молоденькой прислуге. Тела Холлингера, его жены и их племянницы Энн, вместе с телом Роджера Сэнсома, были отправлены самолетом в Англию, и мне показалось, что те, кто пришел на похороны горничной-шведки, отдавали долг памяти всем пяти жертвам пожара.

Рядом за высокой стеной находилось католическое кладбище – радующий глаз оазис золоченых изваяний и семейных склепов, напоминающих небольшие виллы для отпускников. Готовясь к унылой протестантской службе, я целых пятнадцать минут бродил между могил католического кладбища. Даже самые простые надгробья украшали цветы, на каждом красовалась эмалевая фотография покойного – улыбающихся жен, миловидных девочек-подростков, пожилых отцов семейства и бравых солдат в униформе. По сравнению с ним протестантское кладбище казалось пустым клочком выбеленной солнцем крупнозернистой земли, укрытым от глаз всего остального мира, словно смерть протестанта была чем-то непозволительным. Входом на этот запретный двор служила маленькая калитка, ключ от которой можно было взять напрокат в сторожке за сотню песет. Сорок могил, из которых только несколько украшали надгробия, находились у дальней стены, по большей части в них покоились останки британских отставников, родственникам которых было не по карману перевезти их на родину.

Если уныние протестантского кладбища не вызывало сомнения, то на лицах людей, собравшихся на похороны шведки-протестантки, признаков уныния заметно не было. Убитым горем выглядел только Гуннар Андерсон, молодой швед, который работал наладчиком моторов быстроходных катеров на верфи. Он стоял в одиночестве возле зияющей могилы. В своем взятом напрокат костюме и галстуке он выглядел особенно худым и сутулым, его изможденные щеки покрывала редкая бородка. Он присел на корточки и прикоснулся к влажной почве, явно отказываясь вверять останки девушки каменистым объятиям этой земли.

Остальные скорбящие удобно расположились на солнце, оживленно переговариваясь, как стайка богатых туристов на экскурсии. Все вместе они представляли собой некий типичный срез делового сообщества экспатриантов – владельцы отелей и ресторанов, собственники компании такси, два агента фирмы обслуживания спутниковых антенн, онколог из клиники принцессы Маргарет, торговцы недвижимостью, владельцы баров и советники по инвестициям. Глядя на их холеные загорелые лица, я недоумевал, почему среди них не было ни одного молодого человека в возрасте Биби Янсен, несмотря на все разговоры о том, как ее любили.

Вежливо кивнув сестрам Кесуик, я отошел от основной группы собравшихся на похороны и направился к могилам у задней стены кладбища. Там стояла высокая широкоплечая женщина лет шестидесяти, которая, казалось, намеренно держится особняком. Ее обесцвеченные волосы прикрывала черная соломенная шляпа с широкими полями. По-видимому, ни у кого не было желания подойти к ней, и у меня возникло чувство, что даже для того, чтобы просто поклониться ей, требуется формальное разрешение. Позади нее стоял телохранитель – тот самый бармен с детским личиком, которого я помнил по клубу «Наутико», Сонни Гарднер. Свои плечи яхтсмена он втиснул в элегантный серый пиджак.

Я знал, что это Элизабет Шенд, наиболее преуспевающая деловая женщина в Эстрелья-де-Мар. Бывший компаньон Холлингера, теперь она контролировала целую сеть агентств недвижимости и сферы услуг. Она следила за скорбящими с неослабной, но снисходительной настороженностью, точно комендант тюрьмы с необременительным режимом для преступников, которым смягчили наказание. Словно подмечая мельчайшие детали поведения своих подопечных, она почти непристойно шевелила губами, и я решил, что в ней есть что-то одновременно от солдафона и от бандерши – весьма любопытное сочетание.

Я знал, что она была одним из главных акционеров клуба «Наутико» и коллегой Фрэнка, и уже собрался было представиться, как вдруг она быстро перевела взгляд со скорбящего шведа на опоздавшего. Ее рот исказился в гримасе такого отвращения, что с болезненно искривившихся губ в любую секунду мог облупиться густой слой розовато-лиловой помады.

– Сэнджер? – гневно произнесла она.– О боже, этому человеку хватило дерзости…

Сонни Гарднер угодливо кинулся к ней, застегивая на ходу пиджак, и спросил:

– Хотите, чтобы я его выпроводил, миссис Шенд?

– Нет, пусть сам догадается, что мы о нем думаем. Вот наглец…

Худощавый седовласый человек в шитом на заказ тропическом костюме осторожно переступал по неровной земле, жестикулируя тонкими руками. Он двигался легко, но неспешно, размеренным шагом, не сводя взгляда с разнокалиберных надгробий вокруг. Красивое лицо его было гладким и женственным, а уверенные манеры были под стать сценическому гипнотизеру, но он, несомненно, осознавал враждебность собравшихся на кладбище, расступавшихся при его приближении. Его слабая улыбка казалась почти тоскливой, он то и дело склонял голову, как человек с обостренной чувствительностью, осознающий, что в силу небольших странностей характера он никому не нравится.

Он остановился на краю могилы, сложив руки за спиной. Комья земли посыпались из-под его лакированных туфель. Я подумал, что это шведский пастор какой-нибудь малоизвестной лютеранской секты, к которой принадлежала Биби Янсен, и что сейчас он проводит ее в последний путь.

– Это пастор? – спросил я Гарднера, напряженные бицепсы которого угрожали распороть швы его пиджака.– Как странно он одет. Он будет ее хоронить?

– Говорят, он уже ее похоронил.– Гарднер откашлялся, ища, куда бы сплюнуть.– Доктор Ирвин Сэнджер, психиатр Биби, единственный сумасшедший во всей Эстрелья-де-Мар.

Я прислушивался к стрекоту цикад и наблюдал за скорбящими, которые с разной степенью враждебности сверлили взглядами вновь прибывшего седовласого доктора. Я напомнил себе, что на этом милом пляжном курорте кипят подспудные страсти, хотя на первый взгляд это и незаметно. Элизабет Шенд по-прежнему не спускала глаз с психиатра, всем своим видом показывая, что он не имеет права присутствовать на погребении. Почувствовав себя в полной безопасности под охраной ее злобного взгляда, я поднял камеру и стал фотографировать всех, кто явился на кладбище.

Все молчали, тишину на кладбище нарушали только проезжавшие за стеной машины. Я не сомневался, что мой фотоаппарат пришелся им не по нраву, как и то, что я задержался в Эстрелья-де-Мар. Наблюдая за ними через видоискатель, я вдруг сообразил, что почти все они были на вечеринке у Холлингеров в день пожара. Большинство составляли члены клуба «Наутико» и хорошо знали Фрэнка. Как я с облегчением узнал, ни один не считал Фрэнка виновным в поджоге.

Каждое утро я приезжал в Эстрелья-де-Мар из отеля в Лос-Монтеросе, чтобы продолжать свое расследование. Я отменил командировку в Хельсинки и поговорил по телефону с Родни Льюисом, своим агентом в Лондоне, попросив его отложить выполнение всех остальных поручений.

– Это значит, что вы там что-то нашли? – спросил он.– Чарльз?…

– Нет, ничего я не нашел.

– И все же вы думаете, что уезжать еще рано? Процесс начнется только через несколько месяцев.

– Пусть даже так. Это очень необычное местечко.

– Как и Торки [21]. У вас, должно быть, есть какие-то соображения по поводу случившегося?

– Нет… честно говоря, у меня нет никаких соображений. Тем не менее я остаюсь.

Сопоставляя все факты, которые удалось узнать, я терялся в догадках, почему мой брат, впервые в жизни почувствовавший себя легко и непринужденно, превратился в поджигателя и убийцу. Но если не Фрэнк поджег виллу Холлингеров, то кто тогда это сделал? Я попросил у Дэвида Хеннесси список гостей, приглашенных на ту вечеринку, но он категорически отказался, заявив, что инспектор Кабрера может обвинить в этом преступлении еще кого-то, если Фрэнк откажется от своего признания, а возможно, инкриминирует преступление всему сообществу Эстрелья-де-Мар.

Сестры Кесуик рассказали мне, что бывали на вечеринках по случаю дня рождения королевы на протяжении многих лет. В последний раз они стояли возле бассейна, когда из окон спальни вырвалось пламя, и в панике кинулись к своей машине в числе первых. Энтони Бивис, владелец галереи «Золотой мыс» и близкий друг Роджера Сэнсома, заявил, что попытался выбить большое двустворчатое окно, но вынужден был отступить из-за шквала обрушившейся с крыши черепицы. Колин Дьюхерст, хозяин книжного магазина на Церковной площади, помог шоферу Холлингеров вынести из гаража стремянку, но не успел приставить лестницу, как ее верхние ступеньки мгновенно охватило яркое пламя пожара.

Никто из них не заметил, как Фрэнк проскальзывает в дом со своими смертоносными бутылками эфира и бензина, никто не имел представления, почему Фрэнк мог желать смерти Холлингеров. Я отметил, однако, что из тридцати человек, которым я задавал вопросы, ни один не высказал никакого альтернативного подозрения. Что-то говорило мне, что если бы друзья Фрэнка действительно верили в его невиновность, то намекнули бы, кто же настоящий вероломный убийца.

Эстрелья-де-Мар представлялась мне местом без теней. Все ее прелести демонстрировались столь же откровенно, как голые груди женщин всех возрастов, принимавших солнечные ванны в клубе «Наутико». Безмятежные жители этого красивого полуострова являли собой пример раскрепощения, самопроизвольно возникающего у британцев под воздействием солнечного света. Я уже начал понимать причины, по которым здешние жители не очень-то жаждали, чтобы я писал об их личном рае, поскольку начинал смотреть на этот городок их глазами. Как только мне удастся освободить Фрэнка из тюрьмы, я куплю здесь квартиру и сделаю ее своей писательской резиденцией.

Во многих отношениях Эстрелья-де-Мар была спокойным сельским городком, напоминавшим Англию мифических тридцатых годов, снова возрожденную к жизни и перенесенную на юг, где гораздо больше солнца. Здесь не было ни банд скучающих подростков, ни безликих пригородов, где соседи едва знают друг друга, а единственные символы гражданского единения – это ближайший супермаркет да магазин хозяйственных товаров. Здесь не устают повторять, что Эстрелья-де-Мар – это настоящее сообщество, со школами для французских и английских детей, процветающей англиканской церковью и местным советом, избираемые члены которого регулярно заседают в клубе «Наутико». Некий счастливый вариант двадцатого века неожиданно, пускай и в скромном масштабе, воплотился в этом уголке Коста-дель-Соль.

Единственную тень отбрасывало на его площади и улицы пепелище дома Холлингеров. Под вечер, когда солнце уходило от полуострова к Гибралтару, силуэт обгоревшего особняка неумолимо полз по обрамленным пальмами улицам, отбрасывая мрачную тень на тротуары и стены вилл все ниже и ниже по склону холма, безмолвно окутывая весь городок своим унылым саваном.

Пока я стоял среди могил рядом с Элизабет Шенд и ждал выноса гроба молодой шведки, мне пришло в голову, что Фрэнк мог признать вину, чтобы спасти Эстрелья-де-Мар от нашествия британской и испанской полиции или от частных детективов, нанятых родственниками Холлингеров. Люди, не подозревавшие, что такое настоящее преступление, действительно могли безучастно смотреть на изнасилование – я убедился в этом, осветив фарами наблюдателей на автомобильной стоянке клуба «Наутико». Если они не представляли себе, что такое изнасилование, то могли следить за тем, как совершается преступление, воспринимая его как некий народный или языческий ритуал, пришедший из какого-то более примитивного мира.

Я обратил внимание на одну из пар в толпе собравшихся на похороны. Это были отставной бухгалтер из Борнмута и его остроглазая жена, владельцы видеопроката на проспекте Ортега. Оба старались не попасть в объектив моего фотоаппарата и расслабились, только когда напротив входа на кладбище остановился черный «кадиллак».

Все, что связано с похоронами в Эстрелья-де-Мар, – исключительная привилегия испанцев. Работники бенальмаденского похоронного бюро осторожно вынесли полированный гроб из автомобиля-катафалка и поставили его на тележку, которую дальше повезли кладбищенские рабочие. Тележка загрохотала, приближаясь к ожидающей гроб могиле, вслед за преподобным Дэвисом, бледным и мрачным викарием из англиканской церкви. Взгляд священника был прикован к скрипучим колесам тележки, он судорожно стиснул зубы, не в силах вынести скрежета. Он выглядел смущенным и встревоженным, словно считал собравшихся на похороны виновными в смерти молодой шведки.

Собравшиеся двинулись за викарием. Дамы на шпильках неуверенной походкой брели по каменистой земле. Все шли с опущенными головами, избегая смотреть на гроб и заглядывать в голодную пустоту, которая жаждала поглотить его. Только Гуннар Андерсон не отрывал взгляда от толчками опускавшегося все ниже гроба, погружаемого в объятия земли на ремнях могильщиков. На его изжелта-бледных щеках сквозь редкую бороду, почти неприметную в ярком солнечном свете, поблескивали слезы. Когда могильщики неторопливо потянулись за своими лопатами, швед взгромоздился на кучу сырой земли, словно в последний момент решив задержать погребение.

В нескольких футах от него, не отрывая взгляда от опущенного в могилу гроба, стоял доктор Сэнджер. Его худая грудь вздымалась и опускалась на удивление редко, будто он, сам того не осознавая, решил не дышать и погибнуть от удушья. Он улыбался нежной, но какой-то отрешенной улыбкой, словно хозяин умершей собаки, вспоминающий счастливые дни со своей любимицей. Сэнджер поднял горсть земли и бросил ее на крышку гроба, затем провел рукой по копне своих уложенных феном серебристо-седых волос, оставив на них несколько песчинок.

Преподобный Дэвис хотел было произнести заупокойную молитву, но решил подождать группу опоздавших, которые только что появились на территории кладбища. Впереди шел Дэвид Хеннесси. Он кивал собравшимся так, словно пересчитывал их по головам и удостоверялся, что каждый, кого он известил, пришел проводить шведку в последний путь. Он был явно рад оказать услугу еще большему клубу, чем «Наутико», членство в котором не ограничено и в котором нет списка кандидатов.

Следом за ним, закрывая лицо шелковым шарфом, шла доктор Пола Гамильтон, та самая темноволосая пловчиха, которую я видел в день своего прибытия в Эстрелья-де-Мар. Врач-терапевт в клинике принцессы Маргарет, она была одной из немногих, кто отказался со мной поговорить. Она не отвечала на мои телефонные звонки и не приняла меня в своем кабинете, когда я приехал в клинику. Теперь она столь же неохотно явилась на похоронную церемонию, и, стоя за спиной Хеннесси, не поднимала глаз, уставившись на его каблуки.

Следом за ней шел Бобби Кроуфорд, теннисный тренер клуба «Наутико». Одетый в черный шелковый костюм и галстук, с солнцезащитными очками на глазах, он напоминал статного и любезного гангстера. Утешая скорбящих, он помахивал рукой то одному, то другому, тянулся в толпе, чтобы похлопать кого-то по плечу, погладить кого-то по щеке. Казалось, все ожили при его появлении, и даже Элизабет Шенд приподняла край своей новой соломенной шляпы, чтобы одарить его лучезарной материнской улыбкой. Ее губы снова довольно округлились и пополнели, пока она вкрадчиво бормотала что-то про себя.

Преподобный Дэвис завершил свое равнодушное прощальное напутствие, ни разу не подняв взгляд на собравшихся. Он явно стремился поскорее вернуться к себе в приход. Камни загрохотали по крышке гроба, когда могильщики, согнув поблескивавшие на солнце плечи, стали бросать в могилу полные лопаты земли. Потерявший над собой контроль Андерсон выхватил лопату у старшего могильщика и вонзил ее в мягкую почву, так что на гроб посыпались песок и гравий, словно торопился укрыть умершую от взглядов мира, который был к ней столь жесток.

Собравшиеся на кладбище потянулись к выходу следом за встревоженным священником. Все разом остановились и оглянулись, когда, ударившись о старый межевой камень, звякнула лопата. Послышался высокий сдавленный крик, который непроизвольно, словно эхо, повторила миссис Шенд.

– Доктор Сэнджер!… – Андерсон стоял над могилой, расставив ноги, держа лопату наперевес, как рыцарь копье на турнире, и сверля психиатра безумным взглядом.– Доктор, зачем вы пришли? Биби вас не приглашала.

Сэнджер поднял вверх руки, пытаясь успокоить наблюдавших за этой сценой и охладить пыл молодого шведа. На губах психиатра играла меланхолическая улыбка. Опустив глаза, он повернулся к выходу, но Андерсон преградил ему дорогу.

– Сэнджер! Доктор-профессор… не уходите…– Андерсон насмешливо указал лопатой на могилу.– Дорогой доктор, Биби там. Не хотите ли полежать с ней? Я помогу вам устроиться поудобнее…

Последовала короткая, но безобразно шумная схватка. Эти двое сцепились, как неуклюжие школьники, тяжело дыша и сопя, пока Бобби Кроуфорд не вырвал лопату из рук Андерсона и не сбил его с ног. Он помог Сэнджеру подняться, успокоил потрясенного психиатра и смахнул пыль с его лацканов. Лицо доктора было пепельного цвета, элегантно уложенные серебристо-седые волосы рассыпались в потасовке. Прихрамывая, Сэнджер побрел к выходу под охраной Кроуфорда, который нес лопату, держа ее двумя руками, как теннисную ракетку.

– Попробуем отнестись ко всему спокойно…– Кроуфорд поднял руки, обращаясь к оцепеневшим зрителям.– Это не бой быков. Сейчас нам всем надо подумать о Биби.

Когда преподобный Дэвис в полном замешательстве быстрым шагом миновал калитку, Кроуфорд крикнул ему вслед:

– До свидания, викарий. Спасибо. Передав лопату безучастным могильщикам, он подождал, пока столпившиеся у выхода люди не уйдут. Он стянул с шеи черный креповый галстук и набросил на себя немного помявшийся пиджак точно таким же движением плеч, какое я видел в клубе «Наутико», когда несостоявшийся насильник убегал с места преступления.

Кладбище почти опустело. Пола Гамильтон уже ускользнула с Хеннесси, снова не дав мне поговорить с ней. Сонни Гарднер помог миссис Шенд сесть на заднее сиденье белого «мерседеса», где она замерла, мрачно поджав губы. Андерсон в последний раз оглянулся на могилу. Он храбро улыбнулся Кроуфорду, который поджидал его с приветливой миной на лице, потом поклонился земле, обретшей вечную постоялицу, и тяжело зашагал к калитке.

Принимая чаевые от Кроуфорда, могильщики молча кивнули, словно давно привыкли мириться с любым поведением иностранцев, вторгшихся в их среду обитания. Кроуфорд похлопал их по плечам и постоял возле могилы, склонив голову, словно о чем-то задумался. Оставшись на кладбище почти в полном одиночестве, он выключил свою дежурную ухмылку, и его тонкое лицо сразу же посерьезнело и преобразилось. Какое-то чувство, похожее на скорбь, казалось, промелькнуло в его взгляде, но тут он махнул рукой – мол, ничего не поделаешь – и направился к калитке.

Когда спустя несколько минут я проходил через калитку, он смотрел через стену на золоченые статуи католического кладбища.

– Веселенький у них вид, а? – заметил он, когда я проходил мимо.– Посмотришь на них и сам захочешь стать католиком.

– Вы правы.– Я остановился и окинул его взглядом.– И все же Биби, как я полагаю, счастлива там, где нашла покой.

– Будем надеяться. Она была очень мила, а эта земля так неприветлива и холодна. Вас подвезти? – Он указал на «порше», оставленный под кипарисами.– До городка не близко.

– Спасибо, у меня есть машина.

– Чарльз Прентис? Вы – брат Фрэнка.– Он пожал мне руку с неподдельной теплотой.– Бобби Кроуфорд, теннисный тренер и главный работяга клуба «Наутико». Печально, что нам пришлось познакомиться при таких обстоятельствах. Меня не было несколько дней – осматривал виллы на побережье. Бетти Шенд не терпится открыть новый спортивный клуб.

Пока он говорил, мое внимание привлекли его энергичная и вместе с тем привлекательная манера держаться и то, как он простодушно взял меня под руку, когда мы пошли к машинам. Он был внимателен и готов угодить, и мне было трудно поверить самому себе, что передо мной именно тот, кто чуть было не изнасиловал женщину вчера вечером. Оставалось только предположить, что он одолжил свой автомобиль какому-нибудь приятелю с куда более низменными вкусами и побуждениями.

– Я хотел бы поговорить с вами, – сказал я.– Хеннесси сказал мне, что вы много лет работали вместе с Фрэнком.

– Абсолютно верно. Он привел меня в этот клуб. До этого я был просто популярным теннисистом бездельником.– Он широко улыбнулся, показав дорогие коронки.– Фрэнк столько говорил мне о вас. У меня сложилось впечатление, будто его настоящий отец – вы.

– Я его брат. Старший брат-зануда, который вечно вытаскивал его из всяких передряг. Но на этот раз я, похоже, потерял хватку.

Кроуфорд остановился на середине дороги, даже не обратив внимания на машину, которой пришлось резко повернуть, чтобы объехать его. Воздев руки к небесам, он уставился на взвившуюся спиралью пыль, словно ожидая, что из нее вот-вот материализуется джин, который с сочувствием откликнется на мою жалобу.

– Я понимаю, Чарльз. Но что происходит на самом деле? Как будто снимают фильм по Кафке в стиле хичкоковского «Психоза». Вы говорили с Фрэнком?

– Конечно. Он настаивает, что это он. Но почему?

– Никто не знает. Мы все ломаем над этим головы. Думаю, Фрэнк снова играет в свои странные игры, вроде тех заковыристых шахматных задач, которые он всегда любил придумывать. Король начинает и дает мат в один ход. Но на этот раз на доске не оказалось других фигур, и он поставил мат самому себе.

Кроуфорд прислонился к своему «порше», теребя одной рукой клок оторванной обивки крыши, свисающий над пассажирским сиденьем. Он лучезарно улыбался, незаметно изучая каждую деталь моего лица и позы, моей рубашки и туфель, словно пытаясь найти во всем этом ключ к разгадке того, что случилось с Фрэнком. Я понял, что он гораздо умнее, чем могло показаться, судя по его маниакальной игре в теннис и дружелюбной навязчивости.

– А Фрэнк мог иметь зуб на Холлингеров? – спросил я его.– Зачем ему было поджигать их дом?

– Нет. Холлингер был совершенно безвредным старикашкой. Он и мне самому не очень-то нравился. Из-за таких, как он и Алиса, у Британии больше нет киноиндустрии. Они были богатыми, симпатичными дилетантами. Никто не желал им зла.

– Но кто-то пожелал. Почему?

– Чарльз… Все могло произойти случайно. Возможно, они переусердствовали с микроволновой печью, решив, что их ужасных канапе на всех не хватит. Случайная искра – и весь особняк вспыхнул, как стог сена. Потом Фрэнк, по какой-то роковой причине, известной ему одному, решил сыграть в Йозефа К.– Кроуфорд понизил голос, словно испугавшись, что его могут подслушать мертвецы на кладбище.– Когда я познакомился с Фрэнком, он много говорил о вашей матери. Его не оставляла мысль, что она покончила с собой из-за него.

– Нет. Мы были еще слишком малы. Тогда мы даже не могли понять, почему она решила покончить с собой.

Кроуфорд стряхнул пыль с рук, словно с облегчением снимал с нас обвинение в заговоре.

– Я знаю, Чарльз. И все же, какое наслаждение признаться в преступлении, которого ты не совершал…

Из ворот католического кладбища выехала машина. Она повернула в нашу сторону, намереваясь проехать мимо. За рулем была Пола Гамильтон, рядом с ней сидел Дэвид Хеннесси. Он помахал нам рукой, но доктор Гамильтон упорно смотрела перед собой, прикладывая к глазам бумажный платок.

– Она расстроена, – заметил я, вздрогнув от внезапного скрежета тормозов.– Что она делала на католическом кладбище?

– Она навещает там старого дружка. Коллегу-доктора из той же клиники.

– В самом деле? Странное свидание, в каком-то смысле даже жутковатое.

– Поле не остается ничего иного, – он лежит под надгробным камнем. Умер год назад от одной из этих новых малярий, которую подхватил на Яве.

– Не повезло… Она общалась с Холлингерами?

– Только с их племянницей и с Биби Янсен.– Кроуфорд заглянул за калитку на протестантское кладбище, где могильщики грузили свои лопаты на тележку.– Жаль Биби. Но все-таки… Пола вам понравится. Типичная женщина-врач, внешне спокойная и деятельная, но на самом деле очень не уверенная в себе.

– А этот психиатр, доктор Сэнджер? Похоже, все были недовольны, когда он пришел.

– Он сомнительный тип… хотя по-своему интересный. Он из тех психиатров, которые очень любят создавать вокруг себя маленькие menages[22].

– Menages из ранимых молодых женщин?

– Вот именно. Ему доставляет удовольствие разыгрывать перед ними Свенгали [23]. У него дом в Эстрелья-де-Мар. Кроме того, он владеет несколькими бунгало в жилом комплексе «Костасоль».– Кроуфорд указал на громадное поселение с виллами и многоквартирными домами в миле к западу от полуострова.– Никто толком не знает, что там происходит, но, похоже, они весело проводят время.

Я помолчал, ожидая, пока могильщики протолкнут тележку через калитку кладбища. Колесо застряло в каменном желобе, и одна лопата упала на землю. Кроуфорд с готовностью направился к ним и помог рабочим, потом стал задумчиво смотреть вслед удалявшейся тележке, ободья колес которой загрохотали по тротуару. В своем черном костюме и солнцезащитных очках он казался капризным и раздражительным игроком, столкнувшимся с быстрой подачей и знающим, что этот мяч ему не отбить. Мне казалось, что только он, Андерсон и доктор Сэнджер по-настоящему скорбели о смерти девушки.

– Мне жаль Биби Янсен, – сказал я, когда он вернулся к машине.– Я вижу, ее смерть для вас – тяжелая утрата.

– Пожалуй. Ранним смертям не найти оправдания.

– А почему другие, например миссис Шенд, Хеннесси, сестры Кесуик, вообще взяли на себя труд пойти на похороны горничной-шведки?

– Чарльз, вы не знали ее. Биби была больше чем просто служанка.

– Пусть даже так. А если пожар был попыткой самоубийства?

– Холлингеров? В день рождения королевы? – Кроуфорд рассмеялся, радуясь возможности развеять мрачное настроение.– Их бы посмертно лишили орденов Британской империи второй степени.

– А Биби? Полагаю, она какое-то время была увлечена Сэнджером. Возможно, у Холлингеров она чувствовала себя несчастной.

Кроуфорд отрицательно покачал головой, восторгаясь моей изобретательностью.

– Не думаю. Ей там нравилось. Пола отучила ее от всех наркотиков, которые она принимала.

– И все же, кто знает? Вдруг у нее произошел какой-то истерический срыв?

– Да хватит вам, Чарльз.– Немного повеселев, Кроуфорд взял меня за руку.– Не обманывайте себя. Женщины никогда не впадают в такую истерику. По своему опыту я знаю, что они смотрят на мир совершенно трезво, без иллюзий. Мы, мужчины, намного более эмоциональны.

– Что же мне делать? – Я открыл дверцу «рено» и играл ключами.– Мне нужна любая помощь. Мы не можем просто оставить Фрэнка гнить в тюрьме. По оценке адвоката, он получит по крайней мере лет тридцать.

– Адвоката? Сеньора Данвилы? Он думает только о своих гонорарах. Все эти апелляции…

Кроуфорд открыл дверь машины и поманил меня на водительское сиденье. Он снял солнцезащитные очки и смотрел на меня дружеским, но каким-то отрешенным взглядом.

– Чарльз, вы ничего не сможете сделать. Фрэнк примет решение сам. Он, возможно, разыгрывает эндшпиль, но сейчас еще только начало этюда, а на доске есть еще шестьдесят три клетки…

6

Брат отказывает брату

Вдоль шоссе располагались пенсионерские пуэбло, безжизненные, давно уснувшие и погруженные в вечный, нескончаемый сон под солнцем. Этим поселениям не суждено было пробудиться никогда. Всякий раз, когда я ехал по побережью в Марбелью, у меня возникало ощущение, что я попал в некий таинственный мир, доступный пониманию невропатолога, но никак не автора туристических рекламных проспектов. Белые фасады вилл и многоквартирных домов казались застывшими, материализовавшимися глыбами времени. Здесь, на Коста-дель-Соль, ничего никогда не произойдет, обитатели пуэбло уже превратились в призраков.

Эта медлительность, наводившая на мысль о нетающих полярных льдах, каким-то образом сказывалась на моих попытках освободить Фрэнка из тюрьмы Сарсуэлья. Через три дня после похорон Биби Янсен я выехал из отеля в Лос-Монтеросе, чтобы привезти в Марбелью чемодан со свежей одеждой для Фрэнка. Этим утром он должен был появиться в суде. Я упаковал чемодан в его квартире в клубе «Наутико» после тщательных поисков в платяном шкафу. Там были рубашки в полоску, темные туфли и строгий костюм, но все эти лежащие на постели вещи казались маскарадным нарядом, который Фрэнк только что сбросил. Я рылся по ящикам, перебирал и отвергал галстуки, но никак не мог выбрать. Реальный и еще более неуловимый Фрэнк, казалось, окончательно повернулся спиной и к этой квартире, и к ее пыльному прошлому.

В последний момент я швырнул в чемодан несколько ручек и блокнот – последний по совету сеньора Данвилы – в тщетной надежде убедить Фрэнка отказаться от признания. Фрэнка должны доставить из Малаги, чтобы он присутствовал на судебном слушании отчета об официальном опознании пяти жертв пожара, проведенной инспектором Кабрерой и его патологоанатомами. После этого, как сказал мне сеньор Данвила, я смогу поговорить с Фрэнком.

Ставя машину на парковку в узкой улочке позади здания суда, я обдумывал, что именно ему сказать. Больше недели любительских расследований не дали мне ничего. Я наивно полагал, что единодушная вера в невиновность Фрэнка, разделяемая его друзьями, каким-то образом поможет установить истину, но это единодушие только окружило убийство Холлингеров еще одним покровом таинственности. Вместо того чтобы открыть замок тюремной камеры Фрэнка, мое расследование повернуло ключ в этом замке еще на один оборот.

Тем не менее тот, кто убил этих пятерых людей, наверняка все еще разгуливал по улицам Эстрелья-де-Мар, все еще наслаждался суши и читал «Монд», все еще пел в церковном хоре или лепил из глины на курсах скульпторов.

Словно никто не осознавал этой очевидной истины, слушание в суде магистрата разворачивалось своей бесконечной чередой, какой-то немыслимой лентой Мёбиуса, таинственные витки которой разматывались в одном направлении, потом в другом и возвращались в исходные точки. Юристы, как и журналисты, умеют топтаться на месте, переливать из пустого в порожнее и опровергать собственные доводы. Я сидел на слушании рядом с сеньором Данвилой всего в нескольких ярдах от Фрэнка и его переводчика, а патологоанатомы давали показания, покидали свидетельское место, затем снова давали показания, по косточкам разбирая тело за телом, живописуя смерть за смертью.

Горя желанием поговорить с Фрэнком, я удивлялся тому, как мало он изменился. Я ожидал, что он похудеет и сникнет за долгие серые часы пребывания в одиночной камере, что его лоб избороздят морщины, ведь его упорство в этом абсурдном блефе, несомненно, требовало колоссального напряжения. Он побледнел, так как следы загара почти исчезли с его лица, но выглядел уверенным и ничуть не встревоженным. Фрэнк одарил меня дежурной улыбкой и попытался было пожать мою руку, но его быстро остановили конвойные. Он не принимал участия в судебной процедуре, но внимательно слушал переводчика, всем своим видом подчеркивая перед судьями магистрата свою роль в описываемых событиях.

Покидая зал суда, он ободряюще махнул мне рукой, как будто мне предстояло последовать за ним в кабинет директора школы. Я ждал, сидя на жесткой скамейке в коридоре, уже твердо решив, что постараюсь избегать прямой конфронтации с братом. Бобби Кроуфорд был прав, когда говорил, что инициатива принадлежала Фрэнку. Если мне удастся подыграть его выходкам, то я, может, и сумею узнать, что он задумал.

– Мистер Прентис, я должен попросить извинения…

Ко мне спешил сеньор Данвила. Судя по его скорбному лицу, он был еще более взволнован, чем обычно, словно произошла какая-то новая неприятность. Адвокат беспомощно разводил руками, будто искал выход из этой ситуации, осложнявшейся с каждой минутой. Подойдя ко мне почти вплотную, он повторил:

– Сожалею, что заставил вас ждать, но возникла небольшая проблема…

– Сеньор Данвила?… – Я попытался успокоить его.– Когда я смогу повидаться с Фрэнком?

– У нас затруднение.– Сеньор Данвила, казалось, искал свои отсутствующие портфели, страстно желая хоть чем-нибудь занять руки.– Мне трудно говорить. Ваш брат не желает вас видеть.

– Почему? Я не могу в это поверить. Это какой-то абсурд.

– У меня такое же мнение. Я расстался с ним минуту назад. Он заявил об этом совершенно определенно.

– Но почему? Ради всего святого… Только вчера вы говорили мне, что он согласен.

Данвила сделал умоляющий жест в сторону статуи в нише, призывая в свидетели гипсового рыцаря.

– Я говорил с вашим братом вчера и позавчера. Он не отказывался вплоть до последнего момента. Я очень сожалею, мистер Прентис. Видимо, у вашего брата есть свои причины. Я могу только давать ему советы.

– Это нелепо…– Я сидел на скамье, внезапно ощутив страшную усталость.– Он решил осудить себя сам. А как насчет залога? Что, если мы предложим выпустить его под залог?

– Это невозможно, мистер Прентис. Пять убийств и признание вины.

– Мы можем объявить его психически неуравновешенным? Доказать, что невменяемость лишает его права выступать в суде?

– Слишком поздно. На прошлой неделе я консультировался с профессором Хавьером из института Хуана Карлоса в Малаге, выдающимся судебным психологом. С разрешения суда он согласился освидетельствовать вашего брата. Но Фрэнк отказался повидаться с ним. Он настаивает, что он в совершенно здравом уме. Мистер Прентис, я был вынужден согласиться с ним…

Ошеломленный всем этим, я ждал возле здания суда, надеясь увидеть Фрэнка, когда его поведут к одному из полицейских фургонов, чтобы доставить обратно в Малагу. Но по истечении десяти минут я сдался и вернулся к своей машине, чувствуя себя глубоко оскорбленным. Отказ Фрэнка был не только развенчивал меня, лишая моей традиционной роли старшего брата-защитника, но и явно давал мне понять: «Убирайся из Марбельи и Эстрелья-де-Мар!» Извращенная логика моего брата прямой дорогой вела его к десятилетиям заключения в провинциальной испанской тюрьме, к тяжелому испытанию, которого он, видимо, жаждал всей душой.

Я приехал обратно в Лос-Монтерос и прогулялся вдоль пляжа, жалкого песчаного выступа цвета жженой охры, замусоренного выброшенными на берег обломками древесины и ящиков, точно смятенное и растревоженное сознание – недодуманными, сумбурными мыслями. После ланча я проспал вторую половину дня в своем номере, проснувшись в шесть вечера под звуки подач и ударов с лета, которые доносились с теннисных кортов отеля. Я сел за стол и начал писать Фрэнку одно из самых длинных писем, которые когда-либо ему адресовал, снова и снова уверяя его, что твердо убежден в его невиновности, и в последний раз заклиная отказаться от признания в этом зверском преступлении, которому не верит даже полиция. Я угрожал ему, что если не получу ответа, то уеду в Лондон и вернусь только на процесс.

Письмо я запечатал уже в сумерках. Далекие огни Эстрелья-де-Мар дрожали на темной поверхности моря. Мои чувства обострились, когда я стал вглядываться в этот укромный полуостров, вспоминать его театральные клубы и фехтовальные классы, его подозрительного психиатра и красивую женщину-врача с синяком на лице, его теннисного тренера, с остервенением сражающегося с теннисной машиной, трагические смерти на господствующей над городком возвышенности. Я был уверен, что мотивы убийств в доме Холлингеров связаны не с взаимоотношениями Фрэнка и бывшего кинопродюсера, а с самой уникальной природой курорта, где этот киношник прожил остаток жизни и нашел свою смерть.

Я должен был стать частью Эстрелья-де-Мар, часами просиживать в барах и ресторанах этого курорта, записаться в его клубы и общества, почувствовать на себе зловещую тень уничтоженного пожаром особняка, незаметно ложащуюся на плечи прохожих по вечерам. Я должен обосноваться в квартире Фрэнка, спать в его постели и принимать душ в его ванной, проникнуть в его сны, которые витают в ночном воздухе над его подушкой, преданно, но тщетно дожидаясь его возвращения.

Часом позже я упаковал свои чемоданы и расплатился по счету. Выезжая из отеля Лос-Монтероса в последний раз, я решил, что должен остаться в Испании, по крайней мере, еще на месяц. Мне следовало отменить все дальнейшие командировки и перевести достаточную сумму денег из своего лондонского банка, чтобы как-то продержаться на плаву. Я уже ощущал себя соучастником в преступлении, которое пытался раскрыть, как будто под сомнение ставились не только признания Фрэнка, но и мои собственные. Через двадцать минут, свернув со скоростного шоссе на Малагу и поехав по дороге в Эстрелья-де-Мар, я уже чувствовал, что возвращаюсь домой.

На противоположной стороне проспекта Санта-Моника, в ста ярдах от входа в клуб «Наутико», находился небольшой, открытый до поздней ночи бар, постоянными посетителями которого были не занятые вечером наемные шоферы и автомобильные слесари-механики, а также наладчики моторов и палубные матросы, работавшие на лодочной верфи портового бассейна. Над входом в бар был укреплен щит, рекламировавший сигареты «Торо» [24] – крепкие, с высоким содержанием никотина. Я подъехал к краю тротуара и посмотрел на черного гордого быка, готового поддеть на опущенные к земле рога любого потенциального курильщика.

В течение нескольких лет я периодически снова начинал курить, но безуспешно. До тридцати лет сигарета всегда успокаивала мои нервы или, по крайней мере, заполняла паузу в разговорах, но мне пришлось бросить курить после перенесенной пневмонии, а общественные запреты стали теперь такими строгими, что я так и не мог заставить себя поднести ко рту даже незажженную сигарету. Однако в Эстрелья-де-Мар весь этот аскетизм нового пуританства проявлялся менее воинственно. Не выключая двигателя, я открыл дверцу, намереваясь купить пачку «Торо», чтобы проверить, хватит ли у меня силы воли воспротивиться глупому современному предрассудку.

Две молодые женщины в знакомых мини-юбках и атласных топах появились из переулка возле бара. Их высокие каблуки застучали по тротуару. Они двигались в моем направлении, держась раскованно, слегка покачивая бедрами, думая, что я только и дожидаюсь, когда они меня окликнут. Я сидел за рулем, любуясь их примитивным, но непринужденным обаянием. Проститутки Эстрелья-де-Мар отличались уверенностью в себе и нисколько не боялись полиции нравов. Они ничем даже не напоминали уличных проституток во всем остальном мире – безграмотных и тупых, с изрытой оспинами кожей и худосочными лодыжками.

Я испытывал большое искушение поговорить с этими двумя женщинами, полагая, что они могли что-то знать о пожаре в доме Холлингеров. Но как только они вошли в полосу света, я узнал их лица и понял, что их обнаженные тела ничем не смогут меня удивить. Я уже видел их с балкона квартиры Фрэнка. Тогда они лежали в шезлонгах возле бассейна с журналами мод в руках и оживленно болтали в ожидании мужей – компаньонов по турфирме в Пасео-Мирамар.

Я закрыл дверцу и покатил вдоль тротуара навстречу этим женщинам, которые завертели бедрами и выставили напоказ груди, словно продавцы в супермаркете, предлагающие бесплатно попробовать новый деликатес. Когда я проехал мимо, они помахали руками моим задним огням и скрылись в темном дверном проеме рядом с баром.

Я заехал на автомобильную стоянку клуба «Наутико», но остался сидеть в машине, вслушиваясь в бесконечную ритмическую пульсацию музыки, доносящейся из дискотеки. Неужели эти две женщины разыгрывали спектакль, чтобы возбудить собственных мужей, как некогда Мария Антуанетта и ее фрейлины, с той лишь разницей, что предпочитали рядиться в проституток, а не в молочниц? Или в самом деле занимались проституцией? Мне вдруг пришло в голову, что некоторые обитатели курорта Эстрелья-де-Мар в действительности не столь преуспевают, как кажется.

Где-то на склонах холма ниже клуба, как стальная цикада в ночи, застрекотал предупредительный сигнал охранной системы. В ответ из-за пальм донесся вой сирены патрульной службы, поплывший над погруженными в темноту виллами, как вопль банши [25]. Эстрелья-де-Мар словно часто дышала во сне, грезя о неведомых преступлениях. Я вспомнил фавелы в Рио, логова безжалостных бедняков на холмах над городом. Они постоянно напоминали спавшим в роскошных апартаментах богачам о существовании более примитивного, стихийного мира, чем мир денег. И все же именно в Рио мой сон был особенно глубоким.

Дверь дискотеки открылась, и в ночь вырвалась музыка со снопом пульсирующего света. Двое мужчин, на первый взгляд официанты-испанцы в свой заслуженный выходной, попятились от полосы подступающего света в тень, словно не желая попадаться на глаза молодой паре, бросившейся к своему автомобилю. Они замерли возле клумбы, будто им не терпелось помочиться прямо на канны, глубоко засунув руки в карманы пиджаков-бушлатов, подтанцовывая в безостановочном куик-степе. Я, наконец, сообразил, что это торговцы наркотиками, поджидающие клиентов.

Терраса перед бассейном была пуста, покрытая легкой зыбью вода замирала на ночь. Я принес свои чемоданы к дверям лифта, на котором передо мной кто-то поднялся на третий этаж. В коридоре, который вел в квартиру Фрэнка, располагалось два кабинета администрации и клубная библиотека. Оба кабинета были на замке. Никто, даже в Эстрелья-де-Мар, не мог прийти в библиотеку после полуночи. Я подождал лифта, вышел на третьем этаже и посмотрел сквозь стеклянные двери библиотеки на полки забытых бестселлеров и стойки с экземплярами «Уолл-стрит джорнал» и «Файненшл таймс».

Перед входом в квартиру Фрэнка лежал ковер с глубоким ворсом, вычищенный нынче утром пылесосом. На нем виднелись отпечатки подошв. Когда я открывал дверь, мне показалось, что где-то позади ванной мелькнул проблеск света, тусклое сияние выключаемой лампочки. Возможно, это был луч маяка Марбельи, периодически пробегающий по полуострову и вспыхивающий над крышами вилл Эстрелья-де-Мар. Внеся чемоданы, я плотно закрыл за собой дверь и запер ее на ключ. Лунный свет окутывал мебель, словно чехлы. В воздухе ощущался слабый, почти дамский, запах какого-то лосьона после бритья, – похожий аромат предпочитал Дэвид Хеннесси.

Я прошел в столовую, прислушиваясь к звуку собственных шагов, который неотступно следовал за мной по паркетному полу. На серванте черного дерева, который очень нравился матери и который Фрэнк перевез в Испанию, стояли графины с виски. В темноте я ощупал их хрустальные горлышки. Одна пробка была вынута, внутренний ободок горлышка еще не успел высохнуть. Облизнув палец, я ощутил сладковатый вкус оркнейского солода и попытался прислушаться к тишине квартиры.

Горничная привела в порядок спальню и застелила постель, словно приготовила ее для Фрэнка. Увлекшись размышлениями о Фрэнке, она, видимо, прилегла на его постель и положила голову на его подушку, задумчиво глядя в потолок.

Я опустил чемоданы на пол, поправил подушку, а потом направился в ванную. Шаря по стене в поисках выключателя, я по ошибке открыл медицинский шкафчик. В зеркале возник силуэт человека, который появился с балкона и за моей спиной проскользнул в спальню, на миг замешкавшись, прежде чем юркнуть в гостиную.

– Хеннесси?… – Устав от этой игры в прятки, я вышел из ванной комнаты и почти на ощупь двинулся к постели.– Включите свет, старина. Так будет удобнее валять дурака.

Вторгшийся в спальню человек наткнулся на чемодан, не удержался на ногах и рухнул на кровать. Вверх взметнулся подол юбки, и в лунном свете блеснули женские бедра. Собранные в пучок густые черные волосы рассыпались по подушке, спальню наполнил запах пота и паники. Я наклонился, схватил женщину за плечи и попытался поднять ее на ноги, но тут твердый кулак больно ударил меня в солнечное сплетение. У меня перехватило дыхание, я тяжело опустился на кровать, и в это мгновение она бросилась мимо меня к двери. Я рванулся за ней и изловчился схватить ее за бедра и бросить на подушки. Я попытался прижать ее руки к спинке кровати, но она вывернулась и сбила на пол лампу, стоявшую на столике возле кровати.

– Отстань! – Она оттолкнула мои руки, и в свете луча маяка, в очередной раз прочесывавшего полуостров, я увидел волевой подбородок и яростно ощеренные зубы.– Я же тебе говорила, что не буду больше играть в эту игру!

Я отпустил ее и сел на постель, потирая живот. Подняв с пола лампу, я поставил ее на прежнее место, поправил абажур и включил свет.

7

Нападение на балконе

– Доктор Гамильтон?

Передо мной стояла на коленях молодая докторша-психиатр, которая появилась на похоронах шведки в компании Хеннесси и Бобби Кроуфорда. Ее волосы растрепанной гривой спадали на растерзанную блузку. Она явно не ожидала увидеть меня и была напугана. Казалось, у нее слегка разбегаются глаза, словно она пыталась охватить взглядом сразу все четыре стены комнаты, а заодно меня на кровати. Она быстро пришла в себя, плотно сжала губы и уставилась на меня, как загнанная в угол пума.

– Доктор, я сожалею…– Я протянул руку, чтобы помочь ей подняться.– Похоже, я поранил вас.

– Оставьте меня. Просто держитесь от меня подальше и перестаньте так тяжело дышать. Постарайтесь делать не частые, а более глубокие вдохи.

Я хотел было помочь ей подняться, но она жестом отстранила меня, потом встала и пригладила юбку на бедрах. Взглянув на синяки на коленях, она недовольно нахмурилась и поддала ногой чемодан, о который запнулась.

– Вот дьявол…

– Доктор Гамильтон… Я принял вас за…

– Дэвида Хеннесси? Боже правый, вы часто развлекаетесь с ним в постели?

Она поплевала на покрасневшую кожу запястий и стала растирать их.

– Для неуклюжего с виду мужчины вы определенно сильны. Видимо, Фрэнку приходилось несладко, когда вы задавали ему трепку.

– Пола, откуда мне было знать, что это вы, в темноте…

– Ладно, пустяки. Когда вы схватили меня, я ожидала совсем не вашего нападения.

Она сумела мимолетно улыбнуться и стала осматривать мое лицо и грудь, предварительно перебросив волосы за плечи, чтобы лучше меня видеть.

– Похоже, будете жить. Извините за апперкот. Я забыла, насколько сильной может оказаться испуганная женщина.

– Только не идите заниматься кик-боксингом. Я уверен, здесь есть и такая секция.

Ее запах буквально прилип к моим рукам, и я машинально вытер их о подушку.

– Ваши духи – я принял их за лосьон Дэвида.

– Вы ночуете здесь? Тогда вам придется терпеть мой запах всю ночь. Какая ужасная мысль…

Она застегивала блузку, наблюдая за мной не без любопытства и, возможно, сравнивая меня с Фрэнком. Отступив на шаг, она наткнулась на второй чемодан.

– Боже милостивый, сколько их здесь? С вами лучше не встречаться в аэропортах. Как вас только угораздило стать автором туристических проспектов?

Ее сумочка лежала на полу, содержимое рассыпалось вокруг стоявшего у кровати столика. Она опустилась на колени и положила обратно ключи от машины, паспорт и блокнот с рецептурными бланками. Между моими ногами лежала почтовая открытка, адресованная штату клуба «Наутико». Поднимая открытку, я успел разглядеть отпечатанную на ней копию моментального снимка Фрэнка и Полы Гамильтон перед баром Флориана на площади Святого Марка в Венеции. Закутавшись от промозглой венецианской зимы в теплые пальто, они широко улыбались в объектив, словно молодожены в медовый месяц. Я видел эту почтовую открытку в письменном столе Фрэнка, но едва взглянул на нее.

– Это ваше? – Я протянул ей открытку.– Наверное, вы там неплохо повеселились.

– Это уж точно.– Она посмотрела на фотографию и попыталась распрямить смявшийся уголок.– Этому снимку два года. Тогда Фрэнку явно было лучше, чем сейчас. Я забежала сюда, чтобы поискать ее. Мы посылали ее вместе, так что она отчасти и моя.

– Оставьте ее себе. Фрэнк возражать не станет. Я не знал, что вы…

– Теперь нет. Не забивайте себе этим голову. Теперь мы просто друзья.

Она помогла мне привести в порядок постель, взбила подушки и подоткнула простыни, как это принято в больницах. Нетрудно было представить себе, как она лежала в темноте перед моим приходом с почтовой открыткой в руке, вспоминая свой отпуск с Фрэнком. Как и говорил Бобби Кроуфорд, за профессиональной выдержкой и самообладанием, которые она демонстрировала миру, скрывалась растерянная и очень уязвимая женщина, которая, подобно умной девочке-подростку, не в силах была решить, кто она на самом деле, и, возможно, подозревала, что ее роль деятельного и способного доктора – всего-навсего поза.

Опуская почтовую открытку в сумочку, она мило улыбнулась сама себе, но быстро опомнилась и поджала губы. Мне казалось, она с трудом скрывает свои чувства к Фрэнку, но ее удерживает страх дать волю эмоциям, даже перед самой собой. Этот запальчивый юмор и раздражающие манеры человека, который не выдерживает свое отражение в зеркале более чем несколько секунд, не могли не понравиться Фрэнку, как сейчас нравились мне. Я догадался, что Пола Гамильтон всегда шла по жизни под косым углом, полностью отделяя себя от собственных эмоций и сексуальности.

– Спасибо за помощь, – сказал я ей, когда мы поставили на место мебель.– Не хочу шокировать прислугу. Скажите, как вы проникли сюда.

– У меня есть ключи.– Она открыла сумочку и показала мне связку дверных ключей.– Я собиралась вернуть их Фрэнку, но так и не решилась. Это означало бы, что мы расстаемся навсегда. Выходит, вы решили переехать в эту квартиру?

– На неделю или около того.

Мы перешли из спальни на балкон, вдыхая прохладный воздух, в котором чувствовались слабые запахи жасмина и жимолости.

– Я пытаюсь играть роль старшего брата, – заговорил я после недолгой паузы, – но без малейшего успеха. Мне необходимо все как следует разузнать, чтобы вытащить его из этого кошмара. Я хотел поговорить с ним нынче утром в суде Марбельи, но все впустую. Если говорить честно, он просто отказался видеть меня.

– Я знаю. Дэвид Хеннесси говорил с адвокатом Фрэнка.– Она прикоснулась к моему плечу во внезапном порыве сочувствия.– Фрэнку нужно время подумать. С Холлингерами произошло что-то ужасное. Если эта драма расстраивает даже вас, попробуйте посмотреть на вещи глазами Фрэнка.

– Я пытаюсь. Но он-то как смотрит на вещи? Вот чего я никак не могу взять в толк. Надеюсь, вы не думаете, что он виновен?

Она оперлась на перила и стала постукивать по холодной стали пальцами в такт приглушенной музыке, доносящейся из дискотеки. Я терялся в догадках, что привело ее в квартиру. Почтовая открытка казалась мне слишком банальным предлогом для ночного визита. А потом, интересно, почему она ранее отказывалась повидаться со мной. Она стояла так, чтобы видеть мое лицо, словно сомневалась, можно ли доверять человеку, который чем-то похож на Фрэнка, но выглядит более крупной и гораздо более неуклюжей версией ее бывшего любовника.

– Виновен? Нет, я не… Хотя не уверена, что могу точно определить понятие вины.

– Пола, мы точно знаем, что понимать под словом «вина» в данном случае. Фрэнк поджег дом Холлингеров? Да или нет?

– Нет, – Ее ответ прозвучал не сразу, но я подозревал, что она специально дразнит меня.– Бедный Фрэнк. Вы видели его в день вашего приезда. Как он? Хорошо спит?

– Я не спрашивал. А что там еще делать, если не спать?

– Сказал ли он вам что-нибудь? О пожаре и о том, как он начался?

– Что он мог сказать? У него ничуть не больше соображений на этот счет, чем у вас или у меня.

– Я и не предполагала, что они у него есть. Она прошла мимо гигантских папоротников и агав в дальний конец балкона, где возле низкого столика стояли три кресла. К стене была прислонена белая доска для виндсерфинга, ее мачта и такелаж лежали рядом. Она прижала руки к гладкой поверхности доски, словно к груди мужчины. Луч маяка пробежал по ее лицу, и я увидел, что она покусывает пораненные губы, точно напоминая себе о происшествии, наградившем ее этим синяком.

Остановившись возле нее, я бросил взгляд на спокойный бассейн. Он казался черным, пустым, ничего не отражающим зеркалом.

– Пола, вы говорите о Фрэнке так, будто допускаете, что он виновен. А все остальные в Эстрелья-де-Мар убеждены, что это не он.

– Эстрелья-де-Мар? – Она произнесла это название с нескрываемым любопытством, словно речь шла не о курорте, а о мифическом королевстве, далеком, как Камелот.– Здешняя публика в чем только не убеждена.

– Неужели? Вы говорите так, будто Фрэнк причастен к этому преступлению. Что вы знаете о пожаре?

– Ничего. Внезапно разверзлись врата ада. К тому времени, когда они закрылись, пятеро людей уже были мертвы.

– Вы были там?

– Конечно. Там были все. Разве не к этому вы клоните?

– В каком смысле? Послушайте…

Прежде чем я успел возразить, она повернулась ко мне и, глядя мне в глаза, успокаивающе приложила руку к моему лбу.

– Чарльз, я уверена, что Фрэнк не поджигал дом. И в то же время он, может быть, чувствует ответственность за то, что случилось.

– Почему?

Я ждал ее ответа, но она вглядывалась в темные руины дома Холлингеров, возвышающиеся на своем темном холме над городком. Она притронулась ладонью к уже побледневшему синяку на щеке, а я задавался вопросом, не получила ли она его при паническом бегстве с пожара. Решив изменить тактику, я спросил:

– Предположим, Фрэнк действительно был к этому причастен, но почему он хотел убить Холлингеров?

– Нет никаких разумных причин. Уж кому-кому, а Холлингерам он бы ни за что не причинил вреда. Фрэнк такой покладистый человек и гораздо невиннее, чем вы, как мне кажется. Или я. Наберись я смелости, уж я бы запалила здесь дюжину костров.

– Значит, вы не очень жалуете Эстрелья-де-Мар?

– Скажем так, я знаю об этом местечке больше, чем вы.

– Тогда почему вы отсюда не уедете?

– В самом деле, почему?…

Она откинулась на доску для виндсерфинга, обняв ее одной рукой; ее черные волосы выделялись на фоне белого пластика – ни дать ни взять модель перед объективом модного фотографа. Я почувствовал, что по каким-то тайным причинам она стала смотреть на меня с большей благосклонностью. Более того, она уже почти флиртовала со мной.

– Потому что я работаю здесь в клинике, – продолжала она.– Это совместная практика, и мне пришлось бы продать свою долю вложений. Кроме того, я нужна моим пациентам. Кто-то должен отучать их от валиума и метадона, показывать, что можно прожить день и без бутылки водки.

– Значит, вы стали для фармацевтической индустрии тем, чем Жанна д'Арк была для английской солдатни?

– Что-то вроде этого. Я никогда не думала о себе как о Жанне. Не слышала таинственных голосов.

– А Холлингеры? Вы их лечили?

– Нет, но я очень дружила с Анной, их племянницей, и помогла ей пережить тяжелую передозировку. То же самое с Биби Янсен. Она находилась в коме четверо суток и чуть было не отдала богу душу. От передозировки героина наступает остановка дыхания, и мозг на это тяжело реагирует. И все же мы спасли ей жизнь… Но ее унес пожар.

– Почему Биби работала у Холлингеров?

– Они видели ее в палате интенсивной терапии, где девушка лежала рядом с Анной, и обещали присмотреть за ней, если она выкарабкается.

Я перегнулся через перила, прислушиваясь к глухому грохоту музыки, доносившейся из дискотеки, и заметил торговцев наркотиками, маячивших возле входа.

– Они все еще здесь. Во всей Эстрелья-де-Мар бойко торгуют наркотиками?

– А как вы думаете? Если честно, что еще делать в этом раю? Люди просто ловят падающий с дерева фрукт, который благотворно воздействует на их психику. Поверьте мне, здесь каждый пробует полежать в обнимку со змием.

– Пола, не слишком ли это цинично?

Я взял ее за плечо и повернул к себе лицом. Я вспоминал прикосновение к сильному телу пловчихи, когда мы боролись в постели Фрэнка. На самом-то деле это я посягал на что-то, что мне не принадлежит. За время своих совместных ночей они с Фрэнком сделали его постель их общей собственностью, и теперь я, непрошеный, решил обосноваться на их подушках и мешал их раздосадованным призракам.

– Вы не можете так сильно ненавидеть здешних обитателей. В конце концов, они нравились Фрэнку.

– Конечно, он их обожал.– Она опомнилась и прикусила губу, смущенная своим острым языком.– Он любил клуб «Наутико» и добился его процветания. Клуб превратился в центральный нерв Эстрелья-де-Мар. Вы видели пуэбло вдоль побережья? Зомбиленд. Пятьдесят тысяч британцев, одна громадная печень, заливаемая водкой с тоником. Бальзамирующая жидкость, которая подается по незримому водопроводу из дома в дом…

– Я заезжал в один из них по пути. Пробыл там минут десять. Там даже солнце не светит, только антенны спутникового телевидения. Но почему Эстрелья-де-Мар совсем другая? Кто задал здесь другой ритм жизни?

– Фрэнк. До того как он приехал сюда, это было просто летаргическое местечко.

– Галереи искусств, театральные клубы, хоровые общества. Собственный избираемый совет и собственная полиция из добровольцев. Возможно, здесь многовато торговцев наркотиками и дам, которым нравится практиковаться в уличной проституции, но ощущается настоящее сообщество.

– Так говорят. Фрэнк всегда заявлял, что Эстрелья-де-Мар – это город будущего. Хорошенько присмотритесь, пока можно.

– Он, вероятно, прав. А как ему в одиночку удалось переделать здесь все по-своему?

– Легко.– Пола ухмыльнулась самой себе.– Ему помогли влиятельные друзья.

– Вы, Пола?

– Нет, не я. Не беспокойтесь, я держала медицинские шкафы на запоре. Я люблю Фрэнка, но последнее место, где я хотела бы быть, – это камера по соседству с ним в тюрьме Сарсуэлья.

– А что скажете о Бобби Кроуфорде? Они с Фрэнком действительно были очень близки?

– Да, они были близки, – ответила она, еще крепче вцепившись в перила, – на самом деле даже слишком близки. Лучше бы им вовсе не встречаться.

– Почему же? Кроуфорд такой обаятельный. Временами кажется одержимым, но способен очаровать кого угодно. Он имел на Фрэнка слишком большое влияние?

– Ничего подобного. Фрэнк использовал Бобби. Это ключ ко всему, – Она пристально смотрела на дом Холлингеров и с усилием заставила себя повернуться спиной к темным руинам.– Послушайте, я должна заехать в клинику. Спокойной вам ночи, если вы сможете заснуть под эту музыку. В ночь перед пожаром мы с Фрэнком не смогли из-за нее сомкнуть глаз.

– Мне показалось, вы говорили, что уже расстались?

– Так и было.– Она вызывающе посмотрела мне в глаза.– Но мы продолжали заниматься сексом.

Я проводил ее до двери, – мне очень хотелось увидеть ее снова, но я не знал, как лучше об этом заговорить. Во время нашей беседы она намеренно приоткрыла для меня несколько дверей, но они, наверное, вели в тупики.

– Пола, последний вопрос. Когда мы боролись на постели, вы сказали, что, мол, не хотите играть больше в какую-то игру.

– Вот как?

– Что за игру вы имели в виду?

– Не знаю. Грубую возню подростков? Терпеть не могу, когда с кого-нибудь сдирают штаны и все такое прочее.

– Но это вам не показалось возней подростков, не так ли? Вы были уверены, что я пытаюсь вас изнасиловать.

Она посмотрела на меня выжидательно, а потом взяла за руку. Заметив загноившуюся рану, в которой так и осталась щепка от ракетки Кроуфорда, она подняла на меня взгляд и сказала:

– Скверно. Если вы наведаетесь ко мне в клинику, я посмотрю. Изнасилование? Нет. Я приняла вас за другого…

Я закрыл за ней дверь, вернулся на балкон и посмотрел вниз, на плавательный бассейн. Дискотека закрылась, и темная вода бассейна, казалось, впитала все безмолвие ночи. Пола вышла из ресторана и направилась в обход к автомобильной стоянке. Сумочка бойко подпрыгивала у нее на бедре. Она дважды помахала мне рукой, явно желая подольше удержать мое внимание. Я уже завидовал Фрэнку, сумевшему воспламенить чувства этой изворотливой докторши. После схватки с ней на кровати Фрэнка было совсем не трудно вообразить, как мы с ней занимаемся любовью. Я думал о ней, пытаясь представить себе эту молодую женщину в палате интенсивной терапии среди биржевых брокеров, находящихся в коме, и вдов с больным сердцем, в непосредственной близости от катетеров и капельниц.

Когда фары ее машины пропали в ночи, я не без труда оторвал свое тело от перил, чувствуя, что более чем готов ко сну. Но не успел я отодвинуться от перил, как за моей спиной зашуршала листва, словно кто-то продирался сквозь гигантские папоротники. Чьи-то сильные руки схватила меня за плечи и отбросили на перила. Оглушенный нападением, я опустился на колени. Тонкий кожаный ремень врезался в шею, в лицо пахнуло тяжелым дыханием, я почувствовал влажный запах солодового виски. Я схватился руками за удавку и попытался высвободиться, но меня потащили по выложенному плиткой полу, словно бычка на веревке, прижимаемого к земле опытным ковбоем.

Чья-то нога пинком отбросила балконный столик на стоявшие рядом кресла. Удавка тоже отлетела в сторону, и руки мужчины сжали мне горло. Сильные, но очень чувствительные, они контролировали поступление воздуха в мои легкие, давая мне глотнуть его в тот краткий миг, когда пальцы слегка ослабляли давление. Они тщательно ощупывали мышцы и сосуды горла, словно играли мелодию моей смерти.

Едва дыша, я буквально прилип лицом к перилам. Луч прожектора маяка потускнел, приближаясь к балкону, и в моем сознании медленно воцарилась кромешная тьма.

8

Запах смерти

– Пяти убийств более чем достаточно, мистер Прентис. Нам ни к чему шестое. Я заявляю это официально.

Инспектор Кабрера поднял свои короткие сильные руки к потолку, показывая, что готов нести любую ношу, но категорически отказывается решать проблемы, которые я перед ним поставил. Мой случай уже и так представлялся явно лишним семинаром этому глубокомысленному молодому детективу, как будто я почему-то решил на собственном примере доказать несостоятельность лекций по психологии жертв преступлений, читавшихся в полицейской академии.

– Я вас понимаю, инспектор. Но, возможно, вы поговорите с человеком, который на меня напал. Как бы там ни было, я весьма признателен вам за то, что вы приехали сюда.

– Хорошо.

Кабрера повернулся к Поле Гамильтон, пытавшейся пристроить у меня на шее ортопедический воротник, и попросил ее засвидетельствовать свое официальное предостережение. Затем он обратился ко мне с краткой речью:

– Процесс над вашим братом состоится примерно через три месяца. Так что отправляйтесь обратно в Англию, да что там, хоть в Антарктиду. Если вы останетесь, пожалуй, не миновать еще одной смерти, на сей раз вашей собственной.

Я сидел в клубном кресле Фрэнка, вдавливая пальцами мягкую кожу его подлокотников. Я согласно кивнул Кабрере, но думал о полоске той более грубой кожи, которая почти прекратила приток крови к моему мозгу. Пола наклонилась надо мной, положив одну руку мне на плечо, а другую на свой медицинский саквояж, и заглядывала в глаза, желая, видимо, удостовериться, что мое сознание ясно. Теперь, после покушения на мою жизнь и моего легкомысленного отказа согласиться с Кабрерой, что кто-то действительно пытался меня убить, она явно перестала мысленно сравнивать меня с Фрэнком.

– Вы употребили слово «официально», инспектор. Означает ли это, что меня официально изгоняют из Испании?

– Конечно, нет.– Кабрера ответил с насмешкой, подчеркивая свое нежелание играть со мной в словесные игры.– Подобные вещи находятся в компетенции министра внутренних дел и Верховного суда Испании. Вы можете оставаться, если пожелаете и на сколько пожелаете. Я просто по-дружески советую вам уехать, мистер Прентис. Что вам здесь делать? Как ни прискорбно, но ваш брат отказывается вас видеть.

– Инспектор, он может в любую минуту передумать.

– Пусть даже так, на сроках слушания его дела это никак не отразится. Подумайте о своей безопасности. Минувшей ночью вас кто-то пытался убить.

Я поправил воротник и знаком предложил Кабрере сесть на стул возле меня, теряясь в догадках, как бы его успокоить.

– Я думаю, что на самом деле он не собирался меня убивать. Будь у него такое намерение, я не сидел бы здесь.

– Вздор, мистер Прентис…– Кабрера терпеливо отверг суждение дилетанта и махнул рукой в сторону балкона.– Ему могли помешать, или кто-то мог увидеть его снизу в луче маяка. Один раз вам повезло, но надеяться на везение дважды не стоит. Доктор Гамильтон, поговорите с ним. Втолкуйте этому упрямцу, что его жизнь в опасности. Здесь, в Эстрелья-де-Мар, есть люди, которые готовы оберегать свои тайны любой ценой.

– Чарльз, подумайте об этом. Вы задавали ужасно много вопросов.– Пола присела на подлокотник кресла, ее рука слегка подрагивала на моем плече.– Вы ничем не можете помочь Фрэнку, но сами уже чуть не лишились жизни.

– Нет…– Я попытался ослабить тугой воротник, чтобы он не давил на поврежденные мышцы шеи.– Это было только предупреждение, своего рода намек на бесплатный обратный авиабилет в Лондон.

Кабрера подтянул к себе стул с прямой спинкой и сел на него верхом, сложив руки на спинке, словно рассматривая огромное тупое млекопитающее, упорно не желающее поразмыслить над элементарными вещами.

– Даже если это было всего лишь предупреждением, мистер Прентис, вам стоило бы к нему прислушаться. Возможно, вы наступили кому-то на мозоль.

– Именно так, инспектор. В некотором смысле, это прорыв, которого я ожидал. Нет сомнения, что я кого-то спровоцировал, и почти наверняка – убийцу Холлингеров.

– Вы видели лицо этого мужчины? Может, вы узнали его ботинки или одежду? Или его лосьон после бритья, наконец?…

– Нет. Он схватил меня сзади. От его рук исходил странный запах, возможно, какого-то специального масла, которым пользуются профессиональные душители. Он, похоже, не новичок в этом деле.

– Профессиональный убийца? Удивительно, что после встречи с ним вы вообще в состоянии разговаривать. Доктор Гамильтон утверждает, что ваше горло не повреждено.

– Это трудно объяснить, инспектор, – вмешалась в разговор Пола.

Поджав губы, она показала на синяки на моей шее, оставленные пальцами нападавшего. То, что со мной случилось, ее потрясло. Обычно такая находчивая и бойкая на язык, она почти все время молчала. Оставив меня одного в квартире, она считала себя отчасти ответственной за мои увечья. И все же, по-моему, Полу не слишком удивило покушение. Можно подумать, что она каким-то образом предвидела его. Своим ровным лекторским голосом она продолжала:

– При удушении гортань почти всегда ломается. Очень трудно прекратить приток воздуха, пока человек не потеряет сознание, и при этом почти не повредить нервы и кровеносные сосуды. Вам повезло, Чарльз. Если вы на какое-то мгновение и отключились, то, скорее всего, потому, что ударились головой о пол.

– Да я даже не падал. Он опускал меня на пол предельно осторожно. У меня очень болит горло, я с трудом могу глотать. Он применил какой-то необычный захват моей шеи, как опытный массажист. Странно, что я будто слегка навеселе, как после выпивки.

– Эйфория после травмы, – прокомментировал Кабрера, которому удалось наконец вставить выражение, почерпнутое на одном из семинаров по психологии.– Люди, которым удалось выбраться из-под обломков разбившегося самолета, часто смеются. Они бодро вызывают такси и едут домой.

Когда Кабрера появился в квартире и обнаружил, что я сижу на балконе, уверяя Полу, что со мной все в порядке, он, очевидно, заподозрил, что покушение мне почудилось. Только когда Пола показала ему синяки у меня на нижней челюсти и горле, а потом продемонстрировала кровоподтеки, он стал относиться к моим показаниям более серьезно.

Я очнулся рано утром, лежа на балконе среди перевернутых растений. Кисти рук были привязаны к столику ремнем от моих же брюк. С трудом дыша, я лежал на холодной плитке, следя за тем, как луч маяка слой за слоем разметает серый полумрак. Когда в голове достаточно прояснилась, я попытался вспомнить какие-нибудь приметы своего противника. Он двигался с проворством специалиста по рукопашному бою, напоминая своими повадками тайских коммандос, которых я видел на параде по случаю окончания академии в Бангкоке, где они демонстрировали, как схватить и прикончить вражеского часового. Я вспомнил его массивные колени и крепкие бедра, затянутые в черный вельвет. На подметках его обуви был глубокий протектор, с чавканьем присасывавшийся к плитке пола, – только этот звук, вместе с моими сдавленными вздохами, и нарушал тишину. Я был уверен, что он старается не ранить меня, поскольку его пальцы не надавливали на крупные сосуды и гортань, он лишь хотел, чтобы я стал задыхаться. Ничем более для его опознания я не располагал. Правда, в памяти еще остался какой-то смолистый, терпкий запах его рук. Я мог объяснить себе это только тем, что перед нападением он совершил какое-то ритуальное омовение.

В шесть утра, с трудом развязав запястья, я наконец дохромал до телефона. Незнакомым даже мне самому голосом я прохрипел испуганному ночному портье, чтобы тот вызвал испанскую полицию и сообщил о покушении. Двумя часами позже из Бенальмадены приехал детектив-ветеран, сотрудник отдела по расследованию разбойных нападений. Консьерж переводил мои показания, а я тыкал пальцем в разбросанную мебель и отметины на полу, оставленные обувью неистового душителя. Детектива все это явно не убедило, потому что я услышал, как он пробормотал по мобильному телефону слово «domestica» [26]. Однако, когда ему назвали мою фамилию, он сразу насторожился.

Инспектор Кабрера приехал, когда Пола Гамильтон уже оказывала мне помощь. Пока я приходил в себя на балконе, консьерж позвонил ей в клинику принцессы Маргарет, и она тут же примчалась на зов. Потрясенная нападением, легко вообразив на моем месте Фрэнка, она была озадачена моим спокойствием не меньше, чем Кабрера. Пока она измеряла мне давление и проверяла зрачки, я не спускал с нее глаз: ей было настолько не по себе, что она даже дважды уронила стетоскоп на пол.

Несмотря на озадаченность Полы, я чувствовал себя гораздо более сносно, чем ожидал. Это нападение вернуло мне поколебленную было уверенность. В течение нескольких отчаянных мгновений я сражался один на один с мужчиной, который вполне мог быть убийцей Холлингеров. У меня на шее остались отпечатки тех самых рук, которые принесли бутылки с эфиром в их особняк.

Устав от ортопедического воротника и сидения на мягком кожаном кресле, я встал и направился на балкон, надеясь за время этой короткой прогулки немного снять нервозность. Кабрера наблюдал за мной через дверной проем и остановил Полу, когда та попыталась последовать за мной, чтобы успокоить.

Он указал на далеко выступавший brise-soleil [27].

– По крыше забраться невозможно, а балкон слишком высоко – по приставной лестнице не подняться. Как ни странно, мистер Прентис, в квартиру можно проникнуть только через входную дверь. Однако вы настаиваете, что заперли ее за собой.

– Конечно. Ведь я намеревался провести здесь ночь. Вернее сказать, я решил рассчитаться в отеле и переехать в эту квартиру. Мне нужно поближе присмотреться к тому, что здесь происходит.

– В таком случае, как напавший ухитрился проникнуть на балкон?

– Инспектор, наверное, он меня уже поджидал.

Я вспомнил о графине с открытой пробкой. Пола, входя в квартиру, конечно, не знала, что он уже притаился в темноте и спокойно попивает оркнейский виски. Он слышал нашу возню и перебранку в спальне, узнал мой голос, а потом воспользовался шансом и напал на меня, как только Пола ушла.

– У кого еще есть ключи? – спросил Кабрера.– У прислуги, консьержа?

– Только у них. Хотя нет, подождите минутку… Я поймал взгляд Полы в зеркале над каминной полкой в гостиной. С обезображенным синяком ртом и растрепавшимися волосами она напоминала виноватого ребенка, перепуганную Алису, которая внезапно для себя выросла и оказалась в Зазеркалье. Я ничего не сказал Кабрере о ее визите в квартиру вчера вечером.

– Мистер Прентис? – Кабрера наблюдал за мной с заметным интересом.– Если вы вспомните что-то важное…

– Нет. Ключи от квартиры моего брата никто не прятал, инспектор. Вы сами отдали их Хеннесси, как только закончили обыск после ареста Фрэнка. Они так и лежали в ящике его письменного стола. Кто угодно мог войти в его кабинет, взять их и сделать дубликат.

– Несомненно. Однако как ваш душитель узнал, что вы появитесь здесь? Вы только поздно вечером решили уехать из Лос-Монтероса.

– Инспектор…– Этот вполне симпатичный, но слишком проницательный молодой полицейский, казалось, был намерен сделать меня главным подозреваемым.– На меня напали. Я понятия не имею, кто и почему пытался меня задушить. Он мог быть в клубе, когда я приехал, мог видеть, как я достаю из багажника чемоданы на автомобильной стоянке. Возможно, он позвонил в отель Лос-Монтероса уже после моего отъезда, и ему сказали, что я переехал сюда. Можете проверить, я вам не лгу, инспектор.

– Естественно… Я очень благодарен вам за совет, мистер Прентис. Вы журналист и, конечно, повидали в деле немало полицейских.– Кабрера говорил сухо, пристально рассматривая отметины обуви на плиточном полу, словно пытаясь в уме прикинуть рост нападавшего.– Вы, очевидно, тонко чувствуете специфику нашей профессии.

– Какая разница, инспектор! – сказала Пола. Она встала между нами, явно рассердившись на инспектора и его въедливый допрос. Теперь ее лицо было спокойным, и она взяла меня под руку, так чтобы я опирался на ее плечо. Обратившись к инспектору, она сказала:

– Мистер Прентис вряд ли напал на самого себя. Да и зачем ему это делать? По каким соображениям?

Кабрера мечтательно поднял глаза к небу.

– Зачем? Да-да, как мотивы усложняют работу полиции! Их так много, и все они вполне бессмысленны. Без мотивов расследовать было бы намного проще. Скажите мне, мистер Прентис, вы побывали в доме Холлингеров?

– Да, несколько дней назад. Мистер Хеннесси возил меня туда, но мы не смогли войти вовнутрь. Это мрачное зрелище.

– Очень мрачное. Я предлагаю вам еще раз туда съездить. Нынче утром я получил отчет о результатах вскрытия. Завтра, когда вы немного придете в себя, я отвезу вас туда вместе с доктором Гамильтон. Мне важно знать ее мнение…

Я провел вторую половину дня на балконе, с трудом ворочая шеей, натертой ортопедическим воротником, вытянув ноги на исцарапанном полу. Землю, выброшенную из горшков, какой-то безумный геометр словно расположил причудливой диаграммой танца смерти. Я еще ощущал на своем горле руки убийцы, слышал его тяжелое дыхание и чувствовал запах солодового виски.

Несмотря на все то, что я говорил Кабрере, мне тоже было непонятно, как мой противник проник в квартиру и почему он выбрал именно тот вечер, когда я уехал из отеля в Лос-Монтеросе. Я чувствовал, что за мной неусыпно наблюдают люди, для которых я – не обеспокоенный брат подозреваемого, а представляю явную опасность. Еще одно убийство не входило в их планы, но, слегка придушенный, я вполне мог кинуться в аэропорт Малаги и быстренько вернуться в безопасный Лондон.

В шесть утра, незадолго до приезда из клиники Полы, я решил принять душ, чтобы немного прийти в себя. Намыливаясь гелем Фрэнка, я узнал запах – странное сочетание пачули и фиалкового масла. Этот запах, исходивший от рук моего душителя, теперь распространял и я.

Пока я смывал с себя это оскорбительное благоухание, меня осенило, что он спрятался в душевой кабинке и в темноте случайно дотронулся до флакона с гелем. Наверное, он обыскивал квартиру и успел спрятаться, пока Пола открывала дверь. Естественно, она не могла заподозрить его присутствие, пока разыскивала открытку.

Все же, вместо того чтобы устранить меня, это нападение вызвало противоположный эффект. Покушение словно защелкнуло какой-то невидимый механизм, и я оказался накрепко связанным с трагедией в доме Холлингеров, окончательно убедившись, что должен остаться в Эстрелья-де-Мар.

Я оделся и вернулся на балкон. Сидя в кресле, я прислушивался к всплескам воды, раздававшимся, когда кто-то нырял в бассейн, и к выстрелам теннисной машины, подававшей свои первоклассные подачи игрокам на корте. Моя кожа по-прежнему источала слабый запах геля для душа – аромат моих конвульсий в руках душителя, обволакивавший меня как воспоминание о чем-то запретном.

9

Ад

Колеса машины Кабреры зацепили обочину, и облако пепельной пыли скрыло склоны холма, меловой завесой опустившись на пальмы и поплыв к виллам, располагавшимся вдоль дороги. Когда оно рассеялось, мы увидели дом Холлингеров на обугленном пожаром холме – громадный камин с потухшими угольками. Сжав зубы, Пола жала на газ, стараясь не отстать от полицейской машины; она сбрасывала скорость на поворотах только из уважения к моей поврежденной шее.

– Нам не следовало бы туда ехать, – сказала она мне, все еще явно потрясенная нападением на меня и мыслью о том, что в Эстрелья-де-Мар нашлось место подобной жестокости.– Вы недостаточно отдохнули. Я хотела бы, чтобы вы завтра заехали в клинику. Надо сделать еще один рентгеновский снимок. Как вы себя чувствуете?

– Физически? По-моему, я чуть жив. Зато мысли в полном порядке. Это нападение заставило меня кое-что понять. Кто бы ни схватил меня за горло, он щадил меня, едва прикасался. Мне как-то довелось наблюдать за работой профессиональных душителей. Они вершили свое черное дело на севере Борнео – казнили так называемых бандитов. Исключительно мерзкое зрелище, но я почему-то…

– Знаете, как чувствуют себя жертвы? Думаю, не очень.– Она сбросила скорость, чтобы без помех окинуть меня взглядом.– Кабрера был прав, у вас легкая эйфория. Вы действительно в состоянии ходить по дому Холлингеров?

– Пола, прекратите разыгрывать из себя девочку-отличницу. Дело близко к разгадке. Я чувствую это. Думаю, и Кабрера тоже.

– Он чувствует, что вы плохо кончите. Вы и Фрэнк… Я думала, что вы совершенно разные, но теперь вижу, что оба сумасшедшие. Вы даже больше, чем он.

Я откинулся своим ортопедическим воротником на подголовник и наблюдал за тем, как она, вцепившись в руль, свирепо всматривается в полотно дороги, при малейшей возможности нажимая на тормоз. Несмотря на ее острый язык и резкие манеры, она казалась беззащитной, и это меня чем-то привлекало. Она свысока смотрела на сообщества экспатриантов, оккупировавших курорт, но на удивление низко оценивала себя и злилась всякий раз, когда я пытался ее поддразнить. Она явно беспокоилась, скрыв от Кабреры, что побывала в тот вечер в квартире Фрэнка, вероятно, из опасений, что он может заподозрить между нами какой-нибудь сговор.

Когда мы догнали Кабреру, Мигель, угрюмый шофер Холлингеров, уже открывал ворота. Ветер развеял пепел, лежавший на листьях растений и на теннисном корте, но имение все еще купалось в лучах холодного безжизненного света, превращавшего его в царство уныния, иногда ненадолго показывающееся в наших кошмарах. Смерть пришла в дом Холлингеров и решила остаться, раскинув саван над тенистыми дорожками сада.

Кабрера поздоровался с нами, когда мы поставили машину, и мы все вместе направились к ступеням парадного входа.

– Доктор Гамильтон, благодарю вас за то, что вы не пожалели потратить свое время. Вы готовы, мистер Прентис? Не слишком устали?

– Вовсе не устал, инспектор. Если я почувствую головокружение, то подожду снаружи. Позже доктор Гамильтон сможет описать мне то, что вы ей покажете.

– Хорошо. Я рад за вас и должен поздравить с первой за последнее время разумной мыслью.

Он пристально наблюдал за мной, горя нетерпением увидеть мою реакцию, будто я был привязанным козлом, блеяние которого могло выманить тигра из логова. Я был уверен: он больше не настаивает на том, чтобы я вернулся в Лондон.

– А теперь…– Кабрера повернулся спиной к тяжелым дубовым дверям, которые все еще были запечатаны полицейскими лентами, и показал на гравиевую дорожку, которая вела за юго-западный угол особняка к кухне и гаражам.– В холл и комнаты нижнего этажа входить слишком опасно. Поэтому я решил, что мы пойдем тем путем, которым в дом попал убийца. Так мы сможем восстановить последовательность событий. Это поможет нам понять, что происходило в тот вечер и, возможно, психологию жертв и их убийцы.

Радуясь своей новой роли гида, показывающего экскурсантам старинный замок, Кабрера повел нас вокруг дома. Темно-синий «бентли» Холлингеров стоял у гаража – единственная чистая и радующая глаз вещь во всем громадном поместье. Мигель вымыл и отполировал лимузин, не оставив ни пылинки на громадных крыльях, сверкавших над его колесами. Он проследовал за нами по подъездной аллее, но теперь остановился возле машины и терпеливо ждал. Не сводя с меня глаз, он взял кусочек замши и стал протирать решетку высокого радиатора.

– Бедный парень…– Пола поддерживала меня под руку, стараясь не смотреть на беспорядочно разбросанную вокруг нас обуглившуюся древесину, и попыталась улыбнуться шоферу.– Как вы думаете, он тут не лишится рассудка?

– Надеюсь, что нет. У меня такое впечатление, будто он просто ждет возвращения Холлингеров. Инспектор, что вы знаете о психологии шоферов?

Но Кабрера показал рукой на ступеньки, которые вели в квартиру экономки над гаражом. Чугунная кованая калитка возле входной двери выходила на изуродованный пожаром склон холма, где когда-то цвела лимонная рощица. Кабрера взбежал вверх по ступеням и остановился возле нее.

– Доктор Гамильтон, мистер Прентис… посмотрите на эту калитку из сада. Теперь представим себе ситуацию вечером пятнадцатого июня. К семи часам вечеринка уже в разгаре, все гости собрались на террасе возле бассейна. Как доктор Гамильтон наверняка помнит, Холлингеры появляются на веранде верхнего этажа и провозглашают тост за здоровье вашей королевы. Все смотрят на Холлингеров, подняв бокалы за здоровье ее величества, и никто не замечает поджигателя, который открывает в это время садовую калитку.

Кабрера спрыгнул с лестницы и мимо нас прошел в кухню. Он достал из кармана связку ключей и открыл запертую дверь. Я высоко оценил тактичное использование термина «поджигатель», хотя подозревал, что вся экскурсия была задумана, чтобы убедить меня в виновности Фрэнка.

– Инспектор, Фрэнк был среди гостей на веранде. Зачем ему уходить с вечеринки и спрятаться в саду? Десятки людей разговаривали с ним у бассейна.

Кабрера кивнул в знак согласия.

– Точно так, мистер Прентис, разговаривали многие. Но никто не помнит, чтобы говорил с ним после шести сорока пяти. А вы помните, доктор Гамильтон?

– Нет, я была с Дэвидом Хеннесси и другими друзьями. Должна сказать, что я вообще не видела Фрэнка.– Она отвернулась и посмотрела на сверкавший полировкой «бентли», ощупывая спадавшую опухоль под синяком возле рта, словно пытаясь вернуть ее на прежнее место.– Может, его вообще не было на вечеринке?

Кабрера решительно отверг это предположение:

– Многие свидетели говорили с ним, но никто не видел его после шести сорока пяти. Не забывайте, поджигателю было необходимо иметь под рукой воспламеняющие материалы. Никто и не заметил бы гостя, поднимавшегося по ступеням в сад. В саду он сразу забрал бомбы – три бутылки, наполненные эфиром и бензином, которые зарыл накануне в неглубокой яме в двадцати метрах от калитки. Как только гости подняли тост за здоровье королевы, он направился к входу в дом. Ближайшая и наиболее удобная дверь – это та, что ведет в кухню.

Я согласно кивнул, но спросил:

– А экономка? Она же не могла его не увидеть?

– Нет. Экономка и ее муж были на террасе, помогали приглашенным официантам подавать канапе и шампанское. Оба тоже подняли бокалы за ее величество и ничего не заметили.

Кабрера толкнул дверь и поманил нас в кухню. Эта кирпичная пристройка к дому была единственной неповрежденной частью здания. На стенах висели кастрюли, а полки были заставлены банками со специями и бутылками с оливковым маслом. Кухню переполняло зловоние намокших ковров и едкий запах обугленной ткани. На полу стояли лужи воды, пропитавшие деревянные мостки, положенные полицейскими следователями.

Кабрера подождал, пока мы найдем место, где можно было встать, а потом продолжил:

– Итак, поджигатель входит в пустую кухню, плотно закрывает дверь и запирает ее на засов. Дом теперь отгорожен от внешнего мира. Холлингеры предпочитали не впускать гостей в дом, и все двери, выходившие на террасу, тоже были заперты. По существу, хозяева не общались с гостями – традиционная английская сегрегация, как я полагаю. Теперь давайте последуем за поджигателем, вышедшим из кухни…

Кабрера повел нас в кладовую – большое помещение, которое занимало часть пристройки. Холодильник, стиральная и сушильная машины стояли на цементном полу в окружении громадных луж воды. Возле морозильной камеры была открыта смотровая дверь в каморку высотой немного больше человеческого роста, в которой находились системы центрального отопления и кондиционирования. Кабрера перешагнул порог смотровой двери и показал на частично разобранный агрегат. Это была конструкция размером с кухонную печь, напоминавшая большую турбину.

– Заборный трубопровод этого устройства гнал наружный воздух из трубы на крыше кухни. Далее этот воздух фильтровался и увлажнялся, а затем либо охлаждался летом, либо подогревался зимой и, наконец, под давлением подавался во все помещения дома. Поджигатель выключает систему. Всего на несколько минут, больше ему и не требовалось. Этого, конечно, никто в доме заметить не мог. Он снимает резервуар увлажнителя, сливает воду и заливает в него смесь эфира и бензина. Все готово, осталось устроить оглушительный смертоносный взрыв.

Кабрера повел нас по служебному коридору внутрь особняка. Мы остановились в просторном холле, разглядывая себя в запачканных пеной зеркалах, словно аквалангисты в подводном гроте. Лестница оказалась всего в дюжину ступенек, – потом она раздваивалась на уровне огромного, точно в рыцарском замке, камина, главной детали убранства холла. На железной каминной решетке лежали клочья подпаленной ткани. Пепел тщательно просеяли полицейские следователи.

Пристально наблюдая за мной, Кабрера продолжал:

– Все готово. Гости увлечены весельем снаружи дома, все их внимание поглощено шампанским. Холлингеры, их племянница Анна, служанка-шведка и секретарь мистер Сэнсом удаляются в свои комнаты, чтобы не слышать их гвалта. Поджигатель достает третью бутылку смеси бензина с эфиром и пропитывает ею небольшой коврик, который он предварительно положил в камин. От спички или зажигалки мгновенно вспыхивает пламя. Затем он возвращается в кладовую. Когда до него доносится шум разгорающегося на лестнице огня, он включает систему кондиционирования…

Кабрера сделал паузу, увидев, что Пола закусила суставы пальцев, судорожно вцепившись мне в руку, чтобы не потерять сознание.

– Это страшно себе представить. В течение нескольких секунд бензиновая смесь распыляется по всем вентиляционным каналам, на лестнице она загорается, и вот уже комнаты верхнего этажа превращаются в пылающий ад. Никому не спастись бегством, хотя в доме есть аварийная лестница, которая ведет вниз на террасу через двери на лестничной площадке. К тому же фильмотека мистера Холлингера рядом с его кабинетом вспыхивает как порох. Дом превращается в печь, и все, кто находится внутри него, погибают за считанные минуты.

Я почувствовал, что Пола теснее прижалась ко мне, и обнял ее за дрожащие плечи. Она молча заплакала, ее слезы намочили лацкан моего хлопчатобумажного пиджака. Казалось, она вот-вот упадет без чувств, но она взяла себя в руки и пробормотала:

– Боже милостивый, кто мог такое сделать?

– Определенно не Фрэнк, инспектор, – сказал я холодно, поддерживая Полу.– Взять хотя бы эту систему кондиционирования, – убийца разобрал ее да еще превратил в орудие поджога. Фрэнк перегоревшую лампочку заменить бы не сумел. Кто бы ни совершил это вероломное нападение, он явно обладал навыками военных диверсантов.

– Возможно, мистер Прентис…– Кабрера следил за Полой с явным беспокойством и даже предложил ей носовой платок.– Но навыками можно овладеть, особенно опасными. А теперь пойдем дальше.

Лестница была завалена обугленным деревом и штукатуркой, упавшей с потолка, но полицейские расчистили узкий проход возле перил. Кабрера вскарабкался по ступеням, держась за покоробленные остатки перил, ступая по пропитанному водой ковру. Дубовые панели вокруг камина обуглились, но кое-где на них еще были различимы очертания герба.

Мы остановились на площадке: почерневшие стены, крыши нет, над головами – голубое небо. От дверей спален не осталось ничего, кроме замков и петель. Через дверные проемы мы заглянули в опустошенные комнаты с остатками сгоревшей мебели. Следственная бригада соорудила мостки из досок, закрепив их на балках потолочных перекрытий нижнего этажа. Кабрера осторожно прошел по ним в первую спальню.

Я помог Поле пройти по покачивавшимся доскам и устроиться возле дверного проема. Центральную часть комнаты занимали остатки кровати с пологом на четырех столбиках. Вокруг нее стояли обуглившиеся призраки письменного стола, туалетного столика и большого дубового платяного шкафа в испанском стиле. На мраморной каминной полке стояло несколько фотографий в рамках. Стекла у большинства фотографий расплавились, но на одной, как ни странно, почти не тронутой пожаром, я увидел краснолицего мужчину в смокинге, стоявшего на трибуне с надписью: «Отель Беверли Уилтшир».

– Это Холлингер? – спросил я Кабреру.– Выступает в Лос-Анджелесе перед кинопродюсерами и актерами?

– Много лет назад, – подтвердил Кабрера.– Он приехал в Эстрелья-де-Мар значительно позже. Здесь была его спальня. Согласно показаниям экономки, он обычно спал около часа перед ужином.

– Такой конец…– Я не мог оторвать взгляда от пружин матраца, напоминавших спирали гигантского электрогриля.– Остается надеяться, бедняга так и не проснулся.

– Вообще-то во время пожара мистер Холлингер был не в постели.– Кабрера сделал жест рукой в сторону ванной.– Он успел нырнуть в джакузи. Наверное, пытался спастись от пламени.

Мы шагнули в ванную и заглянули в полукруглую ванну, наполненную черной как деготь водой. На дне лежали черепица крыши и закопченные керамические плитки стен, но помещение было почти нетронутым – отделанная плиткой камера пыток. Я представил себе престарелого Холлингера, внезапно разбуженного пламенем, которое охватило его роскошную кровать с пологом. Он не мог предостеречь жену в соседней спальне и бросился в джакузи, чтобы спастись от огненного смерча, вырвавшегося из отверстия кондиционера.

– Бедняга, – пробормотал я.– Умер один-одинешенек в джакузи. Пусть это послужит всем нам уроком…

– Возможно, вы правы.– Кабрера опустил руки в воду.– Но вообще-то он был в этой ванне не один.

– В самом деле? Так с ним была миссис Холлингер? – Я живо представил себе пожилую пару, решившую понежиться в джакузи, прежде чем одеться к обеду.– Это по-своему трогательно.

Кабрера слабо улыбнулся.

– Миссис Холлингер здесь не было. Она находилась в другой спальне.

– Тогда кто же?

– Служанка-шведка, Биби Янсен. Вы были на ее похоронах.

– Да, был…– Я попытался представить себе старика-миллионера и молодую шведку, которые вместе принимают ванну.– Вы уверены, что это был Холлингер?

– Конечно.– Кабрера перевернул страничку своего блокнота.– Хирург в Лондоне опознал его по особого типа стальному штырю в правом тазобедренном суставе.

– О боже…– Пола отпустила мою руку и шагнула мимо Кабреры к раковине умывальника. Она посмотрела на себя в мутное зеркало, словно не узнавая собственного отражения, а потом оперлась о засыпанный пеплом фаянс, опустив голову. Прийти в этот дом оказалось для нее намного более тяжким испытанием, чем для меня.

– Я не знал ни Холлингера, ни Биби Янсен, – сказал я Кабрере.– Но трудно представить, что они были в джакузи вдвоем.

– По существу, даже не вдвоем.– Кабрера по-прежнему внимательно следил, как я реагирую буквально на все.– Если принять во внимание абсолютно все факты, то в ванне они были втроем.

– Трое в джакузи? Кто же был третий?

– Ребенок мисс Янсен.– Кабрера помог Поле дойти до двери.– Доктор Гамильтон подтвердит, что она была беременна.

Пока Кабрера осматривал ванную, измеряя стены стальной рулеткой, я следом за Полой вышел из спальни Холлингера. Пробравшись по настилу из досок, мы заглянули в небольшую комнату дальше по коридору. Здесь пожар бушевал еще более свирепо. На полу лежали почерневшие останки большой куклы, похожей на обугленного младенца, но потоки воды, обрушенные пожарными на крышу, уничтожили все остальные следы обитателя этой комнаты.

В одном углу пожар пощадил маленький туалетный столик, на котором еще стоял CD-плеер.

– Это комната Биби, – ровным, невыразительным голосом сказала мне Пола.– Такой жар, наверное… Не знаю, почему она вообще оказалась здесь. Биби должна была остаться у бассейна вместе со всеми.

Она подняла куклу и положила ее на остатки кровати, потом стряхнула с рук черный пепел. На ее лице, казалось, попеременно отражались боль и гнев, словно эта женщина-врач потеряла дорогого ее сердцу пациента из-за врачебной ошибки кого-то из коллег. Я обнял ее за плечи, радуясь тому, что она прильнула ко мне.

– Вы знали, что она беременна, Пола?

– Да. Четыре или пять недель.

– Кто был отцом ребенка?

– Понятия не имею. Она не захотела об этом говорить.

– Гуннар Андерсон? Доктор Сэнджер?

– Сэнджер? – Кулак Полы сжался у меня на груди.– Ради всего святого, она воспринимала его как отца.

– Допустим. Когда вы навещали ее здесь в последний раз?

– Полтора месяца назад. Она решила поплавать ночью и застудила почки. Чарльз, кто мог устроить такой пожар?

– Уж точно не Фрэнк. Бог знает, почему он взял вину на себя. Но я рад, что мы приехали. Кто-то явно ненавидел Холлингеров.

– Может, те, кто устроил это, не отдавали себе отчета в том, насколько быстро разгорится пожар. Что, если это была злая шутка, которая плохо кончилась?

– Слишком все продумано. Один демонтаж системы кондиционирования чего стоит…

Мы присоединились к Кабрере в спальне по другую сторону лестничной площадки. Двери в ней не было, видимо, ее вынесло вихрем пламени и газа.

– Здесь была спальня племянницы, Анны Холлингер, – объяснил Кабрера, мрачно оглядывая выпотрошенную оболочку того, что было комнатой.

Он говорил теперь тише, перестав притворяться лектором полицейской академии; его, как и нас с Полой, совершенно вымотала эта экскурсия по камерам смертников.

– Жар был настолько сильным, – продолжил он, – что ей не удалось выбраться. Система кондиционирования подавала прохладный воздух, поэтому все окна были плотно закрыты.

Бригада экспертов разобрала кровать, чтобы, как я предположил, отделить обугленные останки племянницы от остатков матраца.

– Где она была найдена? – спросил я.– В постели?

– Нет, она тоже умерла в ванной. Правда, не в джакузи. Она сидела на унитазе, в позе роденовского «Мыслителя», как это ни жутко.

Видя, как вздрогнула Пола, Кабрера добавил:

– По крайней мере, умирая, она была счастлива. Мы нашли шприц для инъекций…

– Что в нем было, героин?

– Кто знает? Здесь бушевал такой огонь, что это уже не определить.

Под окном остались нетронутыми телевизор и видеомагнитофон, видимо спасенные притоком холодного воздуха через разбитое стекло. Пульт дистанционного управления лежал на столике возле кровати, расплавившийся, как черный шоколад, но в бесформенной массе пластика еще виднелись кнопки.

Сам не желая того, я машинально изрек:

– Интересно, какую программу она смотрела?… Извините, это жестоко.

– Да, жестоко.– Пола утомленно покачала головой, когда я попытался включить телевизор.– Чарльз, мы уже смотрели новости. В любом случае, сейчас в доме нет электричества.

– Верно. Что собой представляла Анна? Если я правильно понял, она была наркоманкой со стажем.

– Нет. После передозировки она вылечилась. Я не знаю, какую она делала себе инъекцию.– Пола окинула взглядом залитые солнцем крыши Эстрелья-де-Мар.– Она была очень веселая. Однажды она проскакала на верблюде вокруг Церковной площади, браня водителей такси, словно надменная torera[28]. Как-то вечером в клубе «Наутико» она вытащила живого омара из ресторанного чана и принесла его к нам на стол.

– И что, съела его сырым?

– Нет. Она пожалела несчастную тварь – омар так трогательно поводил клешнями – и выпустила его в бассейн с соленой водой. Его ловили потом несколько дней. Бобби Кроуфорд кормил его по ночам. И вот она умерла здесь, на…

– Пола, не вы устроили этот пожар.

– И не Фрэнк.– Она вытерла свои слезы с моего пиджака.– Кабрера это знает.

– Не уверен.

Инспектор ждал нас у дверей самой большой спальни в западном крыле дома. Окна выходили на открытую веранду с видом на море, затененную остатками тентов, свисавших подобно черным парусам. Именно отсюда Холлингеры провозгласили тост за здравие королевы в день ее рождения, прежде чем уединиться у себя в спальнях. Лоскутья сгоревшего мебельного ситца прилипли к стенам, а туалетная комната напоминала ящик для угля, в который кто-то ненароком бросил спичку.

– Спальня миссис Холлингер.– Кабрера поддержал меня за руку, когда я споткнулся на настиле.– С вами все нормально, мистер Прентис? Думаю, вы насмотрелись достаточно.

– Все хорошо, давайте закончим экскурсию, инспектор. Миссис Холлингер обнаружили здесь?

– Нет.– Кабрера показал рукой в глубь коридора.– Она спряталась в глубине дома. Возможно, пламя там было менее сильным.

Мы прошли по коридору в небольшую комнату с единственным окном, выходившим на лимонную рощу. Несмотря на разрушительное действие пламени, было ясно, что интерьер этой комнаты замыслил весьма изощренный ум, с утонченным, хотя и несколько жеманным вкусом. Остатки лакированной китайской ширмы загораживали кровать, а у камина друг напротив друга стояло то, что было когда-то парой красивых кресел в стиле ампир. Две стены занимали книжные шкафы от пола до потолка, с обугленных полок которых кое-где еще торчали сгоревшие корешки книг. Над кроватью было небольшое мансардное окно, в котором осталось единственное во всем доме нетронутое стекло.

– Это был кабинет Холлингера? – спросил я Кабреру.– Или гостиная миссис Холлингер?

– Нет, это была спальня мистера Сэнсома, секретаря семейства Холлингеров.

– И миссис Холлингер была обнаружена здесь?

– Да, на кровати.

– А Сэнсом? – Я шарил глазами по полу, почти ожидая найти тело где-нибудь возле плинтуса.

– Он тоже был на кровати.

– Так они лежали вместе?

– В момент смерти, без сомнения. Ее туфли были у него в руках, причем вцепился он в них… мертвой хваткой.

Совершенно ошеломленный, я повернулся, чтобы поговорить с Полой, но она отстала от нас, видимо, решив в последний раз обойти другие комнаты. Я почти ничего не знал о Роджере Сэнсоме, пятидесятилетнем холостяке, который работал на агентство недвижимости Холлингера, а потом поехал с ним в Испанию в должности управляющего. Но умереть в одной постели с женой работодателя – это уже предел служебного рвения. Я представил себе их последние мгновения вместе, когда лакированная ширма вспыхнула стеной огня.

– Мистер Прентис…– Кабрера поманил меня к двери.– Я попросил бы вас найти доктора Гамильтон. Она очень расстроена, для нее это слишком тяжелое испытание. И потом, вы увидели вполне достаточно и, возможно, поговорите об этом с братом. Я могу обязать его встретиться с вами.

– Поговорить с Фрэнком? О чем мне с ним говорить? Я полагаю, вы описали ему все это?

– Он сам все видел. На следующий день после пожара он попросил меня привезти его в дом. Его уже арестовали по обвинению в хранении зажигательной смеси. Когда мы добрались до этой комнаты, он решил признаться.

Кабрера наблюдал за мной в своей глубокомысленной манере, словно ожидал, что и я, в свою очередь, сознаюсь, какой была моя роль в этом преступлении.

– Инспектор, когда я встречусь с Фрэнком, я скажу ему, что видел дом. Если он узнает, что я побывал здесь, то поймет, насколько абсурдно его признание. Он не мог их убить, это просто противоречит здравому смыслу.

Мне показалось, что Кабрера разочаровался во мне.

– Это возможно, мистер Прентис. Ведь вина – такое гибкое понятие, валюта, которая, переходя из рук в руки… каждый раз немного теряет в цене.

Я оставил его копаться в ящиках туалетного столика и пошел по временному настилу на поиски Полы. Спальня миссис Холлингер была пуста, но, проходя мимо комнаты племянницы, я услышал голос Полы, доносившийся с террасы внизу.

Она ждала меня возле своей машины, разговаривая с Мигелем, а он чистил забитые мусором отверстия поступления и стока воды в бассейне. Я подошел к окну и высунулся из него между обрывками обгоревшего тента.

– Мы уже все посмотрели, Пола. Я сейчас спущусь.

– Хорошо. Я хочу уехать отсюда. Мне показалось, что вы все-таки смотрите телевизор.

К ней явно вернулось самообладание, и теперь она курила тонкую сигару, прислонившись к «БМВ», но старалась не смотреть на дом. Она направилась к бассейну и стала бродить среди разбросанных по террасе стульев. Я догадался, что она искала место, где стояла в тот момент, когда начался пожар.

Залюбовавшись ею, я присел отдохнуть на подоконник и попытался ослабить ортопедический воротник вокруг шеи. Мой взгляд случайно упал на телевизор, и тут я заметил, что из приемного отверстия видеомагнитофона торчит кассета, извергнутая механизмом, когда из-за высокой температуры отключилось электричество. Потрясенные масштабом разрушений и занятые выносом тел погибших, полицейские эксперты не обратили внимания на этот предмет, один из немногих, чудом переживших пожар и потоки воды, которыми его гасили.

Я взял кассету и осторожно вытащил ее из магнитофона. Ее корпус был нетронут, и я поднял кожух: лента еще крепко держалась на катушках и даже не провисала. Телевизор можно было смотреть из ванной комнаты, и я легко представил себе Анну Холлингер, которая смотрела передачу, сидя на унитазе и вводя в вену героин. «Интересно, что она смотрела перед смертью», – подумал я, сунул кассету в карман и следом за Кабрерой спустился вниз по лестнице.

10

Порнофильм

Шофер сачком вылавливал из бассейна обломки и реликвии затонувшего королевства, спасшиеся из глубин: винные бутылки, соломенные шляпы, пояс, лакированные туфли, сверкавшие на солнце, по мере того как с них стекала вода. Мигель почтительно выгружал на мраморный край бассейна все, что осталось от того трагического вечера.

Он почти не сводил с меня глаз, пока я отдыхал, сидя в машине рядом с Полой. Я прислушивался к шуму полицейского «сеата», рыскающего по обрамленным пальмами улицам где-то под холмом, на котором располагалось имение Холлингеров. Казалось, стоило Кабрере уехать, как нас снова охватил ужас, неиссякаемым источником которого был сгоревший особняк. Руки Полы судорожно вцепились в руль, пальцы сжимали обод, то стискивая его, то немного расслабляясь. Дом уже остался довольно далеко позади, но я видел, что ее сознание по-прежнему блуждает среди опустевших комнат, словно она проводит мысленную аутопсию жертв пожара.

Пытаясь подбодрить ее, я обнял Полу за плечи. Она повернула ко мне лицо, рассеянно улыбаясь, как улыбается влюбленному пациенту доктор, начиная догадываться о его чувствах.

– Пола, вы устали. Может, я поведу машину? Я отвезу вас в клинику и вернусь обратно на такси.

– Я не могу появиться в клинике в таком состоянии.– Она склонила голову к рулю.– Эти жуткие комнаты… Мне хотелось бы, чтобы каждый житель Эстрелья-де-Мар здесь побывал. Я невольно думаю обо всех тех людях, которые пили шампанское Холлингера, считая его только заурядным старикашкой с женой-актрисой.

– Не вы устроили пожар. Чаще напоминайте себе об этом.

– Конечно, – откликнулась она, и мне показалось, что я ее не убедил.

Мы ехали по улицам Эстрелья-де-Мар и спускались все ниже с холма. Море трепетало в просветах между пальмами. Прихожане англиканской церкви собирались на репетицию хора. В скульптурной мастерской стоял на подиуме совсем другой, но тоже почти обнаженный юноша-испанец, напрягая бицепсы, пока его сосредоточенно лепили серьезные ученики скульптора в рабочих халатах поверх пляжных костюмов. Кинотеатр на открытом воздухе предлагал «Правила игры» Ренуара и «Поющих под дождем» Джина Келли, а один из дюжины театральных клубов анонсировал целый сезон пьес Гарольда Пинтера [29]. Несмотря на убийство Холлингеров, Эстрелья-де-Мар так же серьезно относилась к своим удовольствиям, как какое-нибудь поселение Новой Англии в семнадцатом веке.

С балкона квартиры Фрэнка я смотрел вниз на плавательный бассейн, где Бобби Кроуфорд с мегафоном в руке тренировал женщин, упражнявшихся в стиле баттерфляй. Он носился вдоль края бассейна, бодро выкрикивая инструкции тридцатилетним пловчихам, вздымавшимся над водой и снова исчезавшим под ее вспененной поверхностью. Его увлеченность умиляла. Казалось, он искренне верил в то, что любая из его учениц может стать олимпийской чемпионкой.

– Узнаю Бобби Кроуфорда.– Пола оперлась рядом со мной на перила.– Что это он задумал?

– Он меня утомил. Такая неиссякаемая энергия, да еще и эта теннисная машина. Она как метроном, который задает здесь темп: быстрее, быстрее, подача, удар с лета, смэш. Поневоле захочется вернуться в сонное царство пуэбло… Пола, можно мне снять этот воротник? С этой проклятой штуковиной на шее я даже думать не могу.

– Ну… если вы так хотите. Попробуем освободить вас на часок и посмотрим, как вы будете себя чувствовать.– Она расстегнула воротник, скривившись при виде лиловато-синих кровоподтеков.– Кабрера мог бы снять с вашей шеи отпечатки пальцев. Кому понадобилось нападать на вас?

– Такие всегда найдутся. У Эстрелья-де-Мар есть и другая, темная, тайная сторона. Пьесы Гарольда Пинтера, хоровые общества и курсы скульпторов – это хорошо продуманные групповые игры. А тем временем кто-то потихоньку обделывает настоящие темные дела.

– И какие же?

– Да мало ли – деньги, секс, наркотики! За пределами Эстрелья-де-Мар на искусство всем наплевать. Единственные настоящие философы теперь – полицейские.

Она положила руки мне на плечи.

– Возможно, Кабрера прав. Если вы в опасности, значит, вам нужно отсюда уехать.

Она немного оживилась после визита в дом Холлингеров и наблюдала, как я беспокойно расхаживаю по балкону. Видимо, я ошибался, полагая, что ее интерес ко мне был отчасти сексуальным и что, возможно, я невольно напомнил ей о счастливых днях с Фрэнком. Теперь я понял, что ей была нужна моя помощь в каком-то ее собственном деле, но она все еще сомневалась, можно ли мне доверять.

Она подняла воротник моей рубашки, чтобы скрыть синяки.

– Чарльз, попробуйте отдохнуть. Я знаю, что вы потрясены увиденным, но это ничего не меняет.

– Не уверен. Более того, я думаю, что это меняет все. Подумайте об этом и вы, Пола. Нынче утром мы с вами разглядывали моментальный снимок, сделанный в день рождения королевы, в самом начале восьмого. Это интересная картинка. Куда делись Холлингеры? Прощаются с гостями, смотрят спутниковую ретрансляцию торжеств из Лондона, с аллеи Мэлл в парке Сент-Джеймс? Нет, им просто наскучили гости, они ждут, пока те отправятся по домам. Холлингер «расслабляется» в своем джакузи с девушкой-шведкой, подружкой Андерсона. Она ждет ребенка неизвестно от кого. От Холдингера? Кто знает, может быть, он еще был на это способен. Миссис Холлингер в постели с секретарем, играющим в какие-то фетишистские игры с ее туфлями. Их племянница ширяется в ванной. Ничего себе семейка! Если называть вещи своими именами, у дома Холлингеров была явно не безупречная репутация.

– Безупречной репутации нет ни у Эстрелья-де-Мар и ни у одного города на свете. Я ненавижу людей, которым не терпится покопаться в моем грязном белье.

– Пола, у меня и в мыслях не было осуждать чьи-то моральные принципы. Но все равно повод спалить, дом мог появиться у множества людей. Представьте себе Андерсона, который обнаружил, что у его девятнадцатилетней подружки была интрижка с Холлингером?

– У нее их с ним не могло быть. Это был семидесятипятилетний старик, он лечился от простатита.

– Не исключено, что он лечился каким-то своим особым способом. Опять-таки, кто, если не Андерсон, был отцом ребенка?

– Кто бы он ни был, уж явно не Холлингер. Отцом мог быть кто угодно. Таков уж курорт Эстрелья-де-Мар. Здесь люди тоже занимаются сексом, хотя часто даже не отдают себе в этом отчета.

– А что, если отцом был тот странный психиатр, доктор Сэнджер? Возможно, он решил устроить пожар, чтобы проучить Холлингера, не зная, что Биби лежит с ним в джакузи.

– Исключено.– Пола бесцельно бродила по гостиной, постукивая каблуками в такт ударам теннисной машине.– К тому же Сэнджер вовсе не странный психиатр. Он оказывал на Биби хорошее влияние. Она пережила с ним самые мрачные дни, до коллапса. Я иногда встречаюсь с ним в клинике. Он застенчивый, даже печальный человек.

– Но любит разыгрывать из себя гуру перед молодыми женщинами. А миссис Холлингер и обувной фетишист Роджер Сэнсом? Вдруг у Сэнсома была темпераментная подружка-испанка, которая приревновала его к пленительной кинозвезде и решила отомстить?

– Пленительной она была сорок лет назад, популярной восходящей звездочкой с сексуальным голосом. Алиса Холлингер, которая жила в Эстрелья-де-Мар, годилась ему в матери.

– И, наконец, племянница, которая смотрит последнюю в жизни телепередачу, ширяясь в ванной. Там, где есть наркотики, всегда есть дилеры. Обычно дилеры сатанеют даже из-за копеечного долга. Здесь они дежурят у входа в дискотеку каждую ночь. Я поражаюсь, почему Фрэнк терпел их присутствие.

Пола повернулась ко мне и нахмурилась. Она была явно удивлена, впервые услышав из моих уст критику в адрес брата.

– Фрэнк управлял преуспевающим клубом. Кроме того, он чрезвычайно терпимо относился ко всему на свете.

– Я тоже, Пола. Я только хотел сказать, что существует сколько угодно мотивов поджога. Когда я в первый раз побывал в доме Холлингеров, то никак не мог взять в толк, кому могло понадобиться его поджечь. Но теперь я вижу слишком много поводов и подозреваю слишком многих.

– В таком случае, почему бездействует Кабрера?

– У него есть признание Фрэнка. С точки зрения полиции, дело закрыто. Кроме того, он, может быть, полагает, что у Фрэнка были и свои причины, вероятно, финансовые. Разве Холлингер не был одним из главных акционеров клуба «Наутико»?

– Вместе с Элизабет Шенд. Вы стояли рядом с ней на похоронах. Поговаривают, что у них с Холлингером когда-то что-то было.

– Это и ее включает в список подозреваемых. Может быть, она не могла простить ему роман с Биби. Иногда люди делают очень странные вещи по самым банальным причинам. Может быть…

– Слишком много всяких «может быть».– Пола попыталась успокоить меня, усадив в кожаное кресло и подложив подушку мне под голову.– Будьте осторожны, Чарльз. Следующее нападение на вас может оказаться куда более серьезным.

– Я об этом думал. Зачем кому-то меня пугать? Это можно объяснить тем, что тот, кто на меня напал, только что приехал в Эстрелья-де-Мар и принял меня за Фрэнка. Может быть, ему заказали убить Фрэнка или только покалечить. Он понял, что я не Фрэнк, и отступил…

– Чарльз, пожалуйста…

Эти мои размышления снова вывели Полу из себя, и она вышла на балкон. Я встал и последовал за ней. Мы стояли у перил. Бобби Кроуфорд все еще обучал своих пловчих, замерших в ожидании старта на глубоком конце бассейна и явно жаждавших броситься во взбаламученную воду.

– Кроуфорда здесь любят, – заметил я.– Его энтузиазм просто подкупает.

– Поэтому он и опасен.

– А он опасен?

– Как все наивные люди. Никто не в силах противиться его обаянию.

Одна из пловчих потеряла ориентацию в бассейне, который настолько вспенился от множества молотивших по воде рук, что походил на изрытое бороздами поле. Отчаявшись, она стояла по плечи в воде, покачиваясь на волнах, а когда попыталась отереть с лица пену, не удержалась и потеряла равновесие. Кроуфорд тут же сбросил сандалии и прыгнул в воду, спеша ей на помощь. Он успокаивал пловчиху, обняв за талию и прижав к груди. Когда она немного пришла в себя, он поддержал ее, показав, как правильно вытянуть руки, и успокоил волну, чтобы она смогла отработать стиль. Она двинулась вперед, а он поплыл рядом и радостно улыбнулся, заметив, что ее округлые бедра снова стали двигаться уверенно.

– Впечатляюще, – сказал я и повернулся лицом к Поле.– А кто он на самом деле?

– Бобби Кроуфорд и сам того не знает. Он за час кем только не успевает побыть. Каждое утро он достает свои личины из платяного шкафа и решает, которую из них надеть.

Она говорила с ядовитым сарказмом, боясь, как бы я не заподозрил ее в том, что она тоже не в силах устоять перед обаянием Кроуфорда, но вместе с тем, казалось, не осознавала, что на губах у нее играет нежная улыбка, как у любовницы, вспоминающей былой роман. И обаяние, и самоуверенность Кроуфорда явно сердили ее, а я задавался вопросом, не вскружил ли он голову и ей. Для Кроуфорда, наверное, игра с этой угрюмой и остроумной докторшей была труднее и увлекательнее, чем состязание с теннисной машиной.

– Пола, не слишком ли вы к нему строги? Он довольно симпатичный.

– Конечно, еще бы. На самом деле этот парень мне нравится. Он вроде большого щенка, которого посещают множество странных идей, а он и понятия не имеет, как их пережевать и претворить в жизнь. Теннисист-бездельник, прослушавший курс гуманитарных наук в открытом университете. Он думает, что дешевая книжка по социологии в мягкой обложке способна дать ответ на все вопросы. Но вообще-то он довольно забавный.

– Я хочу поговорить с ним о Фрэнке. Ему, наверное, известно все об Эстрелья-де-Мар.

– Держу пари, так оно и есть. Мы все здесь пляшем под его дудку. Бобби изменил нашу жизнь, да и пациентов у нас в клинике с его появлением поубавилось. До его приезда это был громадный конвейер, поглощающий деньги пациентов, которых мы лечили от пристрастия к наркотикам: алкоголизм, утрата интереса к жизни, последствия злоупотребления бензоседуксеновыми транквилизаторы… Но стоило Бобби Кроуфорду просунуть голову в приоткрытую дверь палаты, как все ожили и стремглав понеслись на теннисные корты. Он удивительный человек.

– Полагаю, вы хорошо его знаете.

– Слишком хорошо.– Она рассмеялась, вспомнив что-то свое.– Я говорю гадости, правда? Вам будет приятно услышать, что он не очень хороший любовник.

– Почему?

– Для этого он недостаточно эгоистичен. Эгоистичные мужчины – самые лучшие любовники. Они готовы постараться, чтобы женщина получила удовольствие, зная, что потом смогут рассчитывать на большее для самих себя. Кажется, вы вполне способны это понять.

– Я стараюсь не понимать. Вы очень откровенны, Пола.

– Ах… Но откровенность – искусный способ скрыть истину.

Проникаясь к ней все более теплыми чувствами, я осторожно обнял ее за талию. Она мгновение колебалась, но потом прильнула ко мне. Она виртуозно демонстрировала независимость и самообладание, но на самом деле была лишена уверенности в себе. Эта черточка ее характера восхищала меня. В то же время она флиртовала со мной, словно поддразнивая меня и лишний раз напоминая, что Эстрелья-де-Мар – это шкатулка с секретом, от которой у нее, возможно, есть ключи. Я уже подозревал, что она знает о пожаре и признании Фрэнка намного больше, чем рассказала мне.

Я повел ее с балкона в гостиную, а затем потянул в затененную спальню. Когда мы остановились в полумраке, я положил руку ей на грудь, медленно обводя указательным пальцем голубую вену, змеившуюся по загорелой коже, прежде чем исчезнуть в теплых глубинах ниже соска.

Она с любопытством наблюдала, что будет дальше. Не отталкивая мою руку, она сказала:

– Чарльз, прислушайтесь к совету доктора. На сегодня вам хватит стрессов.

– Секс с вами чреват большим стрессом?

– Секс со мной – это всегда сплошной стресс. Очень немногие мужчины в Эстрелья-де-Мар это подтвердят. Я больше не хочу ходить на кладбище.

– Следующий раз, когда мне случится там быть, почитаю эпитафии. Там что, похоронены сплошь ваши любовники, Пола?

– Нет, там их всего один-два. Как говорится, врач может похоронить свои ошибки.

Я прикоснулся к тени на ее щеке, напоминавшей темное помутнение на фотопленке.

– Кто поставил вам синяк? Сильно же вас стукнули.

– Пустяки.– Она прикрыла синяк рукой.– Я занималась в тренажерном зале. Кто-то на меня случайно налетел.

– В Эстрелья-де-Мар царят грубые нравы. Прошлой ночью на автомобильной стоянке…

– Что-то случилось?

– Я не уверен. Если это была игра, то очень жестокая. Какой-то друг Кроуфорда пытался изнасиловать девушку. Но, как ни странно, она, кажется, не очень сопротивлялась.

– Это похоже на Эстрелья-де-Мар.

Высвободившись, она села на кровать и разгладила покрывало, как будто искала отпечаток тела Фрэнка. Казалось, Пола забыла о моем присутствии. Потом она взглянула на часы, вернувшись к своей прежней роли – уверенности в себе и самообладанию.

– Мне нужно идти. Вы не поверите, но в клинике еще есть несколько пациентов.

– Конечно.

Когда мы дошли до двери, я спросил:

– А почему вы стали врачом?

– А вдруг я – хороший врач?

– Уверен, что самый лучший. Ваш отец – врач?

– Он – пилот австралийских авиалиний. Моя мать ушла от нас, познакомившись с австралийским адвокатом, дожидавшимся в аэропорту своего рейса.

– Она вас бросила?

– Совершенно верно. Мне было шесть лет, но я смогла заметить, что она забыла о нас, еще не успев собрать чемоданы. Меня воспитала сестра отца, гинеколог, – в Шотландии, в Эдинбурге. Я была там очень счастлива, действительно счастлива впервые в жизни.

– Рад это слышать.

– Она была незаурядной женщиной: никогда не выходила замуж, не слишком падкая до мужчин, она очень любила секс. Она смотрела на мир, и в первую очередь на секс, без каких-либо иллюзий.

Завести любовника, высосать из него все лучшее до капли, что он мог дать ей в сексуальном отношении, а потом вышвырнуть – таково было ее кредо.

– Жестокая философия, так обычно рассуждают шлюхи.

– Почему бы и нет? – Пола смотрела, как я открываю дверь, приятно удивленная тем, что шокировала меня.– Многие женщины любят почувствовать себя в шкуре шлюхи гораздо больше, чем вам кажется. А мужчины такого опыта обычно лишены…

Я проводил Полу до лифта, восхищаясь ее дерзостью. Прежде чем закрылись двери, она наклонилась ко мне и поцеловала в губы, легонько коснувшись синяков у меня на шее.

Поглаживая раздраженную кожу, я сидел в кресле, стараясь не смотреть на ортопедический воротник, стоявший передо мной на письменном столе. Я еще чувствовал на губах вкус поцелуя Полы, аромат ее губной помады и американских духов. Но я прекрасно понимал, что не страсть двигала этой женщиной. Ее пальцы, дотронувшиеся до моей шеи, казалось, напомнили мне о ее собственных синяках, неведомо когда и от кого полученных, и о том, что мне предстоит разгадать немало загадок, прежде чем я хоть на йоту приближусь к тайне убийства Холлингеров.

Я прислушивался к теннисной машине, подававшей мячи через сетку тренировочного корта, и к всплескам в бассейне. В поисках сигареты, лучшего противоядия от всех этих оздоровительных мероприятий и физических упражнений, я подтянул к себе лежавший на письменном столе пиджак и пошарил по карманам.

Кассета, взятая из спальни Анны Холлингер, торчала из внутреннего кармана. Я встал, включил телевизор и вставил кассету в видеоплеер. Если лента записывала живую спутниковую программу, пока Энн сидела на стульчаке в ванной со шприцем в руке, то пленка точно зафиксировала момент, когда ее спальню охватило пламя.

Я перемотал ленту, и вот экран послушно засветился: пустая спальня роскошной квартиры в стиле «ар-деко», с белой лепниной и поблескивавшей, словно лед, мебелью, освещалась утопленными в нишах-амбразурах светильниками. Огромная кровать с синим атласным покрывалом и спинкой с мягкой обивкой занимала центр сцены. На ней сидел, подпираемый подушками, желтый плюшевый медвежонок, его плюшевый мех слегка отливал зеленым. Над кроватью висела узенькая полочка, заставленная коллекцией фарфоровых зверушек, которая могла принадлежать девочке-подростку.

Камера невидимого оператора подалась влево, когда в комнату через открытую зеркальную дверь вошли две молодые женщины. Одна из них была одета в длинное подвенечное платье из кремового шелка, кружевной облегающий лиф которого открывал загорелую шею и крепкие ключицы. Лицо невесты закрывала вуаль, под которой виднелся хорошенький подбородок и выразительный рот, напомнившие мне Алису Холлингер в юности, в годы учебы в школе Дж. Артура Рэнка. Подружка невесты была в платье ниже колен, в белых перчатках и шляпке без полей. Ее волосы, обрамлявшие очень загорелое лицо, были зачесаны назад. Внешне они напомнили мне женщин, принимавших солнечные ванны в клубе «Наутико», – холеные, удравшие на тысячи световых лет от любых форм скуки и более всего блаженствующие в постели, в объятиях любовника.

Камера последовала за ними, когда они сбросили туфли и стали быстро раздеваться, горя нетерпением вернуться к шезлонгам на солнце. Подружка невесты одной рукой расстегивала пуговицы своего платья, а другой помогала невесте справиться с молнией на подвенечном одеянии. Не мешая им делиться секретами и шуточками и хихикать друг дружке на ушко, камера сфокусировалась на плюшевом медвежонке, неуклюже «наезжая» на его пуговичный нос.

Зеркальная дверь снова открылась, на мгновение отразив темный балкон и крыши Эстрелья-де-Мар. Вошла вторая подружка невесты, женщина лет сорока, с обесцвеченными волосами, сильно накрашенная, с тяжелой грудью, едва помещавшейся в тугом корсаже. Ее шею и грудь заливал яркий румянец, явно не от загара. Когда она неловко покачнулась, чуть было не сломав тоненький каблук и не упав, я решил, что, выйдя из церкви, она сделала небольшой крюк, чтобы заглянуть в ближайший бар.

Все три женщины разделись до нижнего белья и сели на кровать, отдыхая перед тем, как облачиться в повседневную одежду. Как ни странно, ни одна из них не смотрела на подругу, снимавшую их на видео. Они начали раздевать одна другую, пальцами поддевая бретельки бюстгальтеров, лаская загорелую кожу и разглаживая отметины от тесного белья на коже. Подружка невесты, платиновая блондинка, подняла невестину вуаль и поцеловала ее в губы, а потом стала поглаживать ее груди, удивленно улыбаясь тому, как набухают соски, словно это невесть какое чудо природы.

Камера пассивно наблюдала за ласками женщин. Глядя эту пародию на лесбийскую сцену, я больше не сомневался, что ни одна из трех ее участниц не была профессиональной актрисой. Они играли свои роли, как активистки любительской театральной труппы, исполняющие непристойный фарс эпохи Реставрации.

Устав от взаимных объятий, женщины прилегли отдохнуть и тут с деланным изумлением уставились снизу вверх на появившиеся в кадре торс и бедра мужчины. Он стоял возле кровати, с воздетым пенисом, с лоснящимися мускулистыми бедрами и грудью, типичный безмолвный любовник с широкими плечами, статист из порнофильмов. На мгновение камера захватила нижнюю часть его лица, и я почти узнал мощную шею и крепкий подбородок.

Женщины подались вперед, демонстрируя ему груди. Не откидывая с лица вуаль, невеста взяла в руки его пенис и принялась рассеянно посасывать его головку, точно восьмилетняя девочка – слишком большой леденец. Когда она откинулась на спину и раздвинула бедра, я нажал кнопку перемотки и, понаблюдав за карикатурно ускоренными толчками таза, снова включил воспроизведение, когда мужчина оторвался от нее и, как того требуют клише порнофильмов, изверг семя ей на грудь.

По плечам и животу невесты стекал пот. Она сорвала с лица вуаль и вытерла ею сперму. Безупречно правильные черты ее лица и дерзкий взгляд снова почему-то напомнили мне старлеток актерской школы Рэнка. Она села и улыбнулась подружкам, досуха вытирая щеки вуалью. На ее руках были видны следы уколов, но она выглядела румяной и совершенно здоровой и весело рассмеялась, когда подружки вдвоем стали всовывать ее руки в подвенечное платье.

Фокус переместился влево, камера дрогнула в неловких руках оператора. Картинка вновь обрела резкость: с балкона в спальню запрыгнули двое обнаженных мужчин и бросились к женщинам. Подружки невесты обхватили их за талии и потянули на кровать. Напуганной казалась только невеста. Она попыталась прикрыть обнаженное тело подвенечным платьем. Когда коренастый мужчина, по виду араб, с покрытой волосами спиной, схватил ее за плечи и бросил ничком на постель, она стала беспомощно сопротивляться.

Я смотрел, как изнасилование шло своим чередом, и старался не замечать полного отчаянья во взгляде невесты, пытающейся зарыться лицом в синий атлас покрывала. Она больше не играла, было ясно, что ее тайный сговор с камерой кончился. Лесбийский фрагмент этого порнофильма был «подставой», призванной заманить ее в эту безликую квартиру, мизансценой настоящего изнасилования, которого ожидали подружки невесты, но не она сама.

Мужчины по очереди штурмовали растрепанную невесту, демонстрируя отработанный репертуар сексуальных актов. Их лица ни разу не появились на экране, но было видно, что смуглый мужчина – средних лет, с загорелыми мясистыми руками вышибалы ночного клуба. Тот, что помоложе, имел характерное для англичанина телосложение – широкие плечи и узкие бедра. Ему было немногим больше тридцати. Он двигался с грацией профессионального танцора, стремительно манипулируя телом жертвы, легко меняя позы, без усилий вторгаясь в нее всеми мыслимыми способами. Раздраженный стонами жертвы, он скомкал вуаль и запихнул ей в рот.

Фильм кончался хаосом совокупляющихся тел. В абсурдной имитации художественного финала камера буквально порхала вокруг кровати и на миг замерла перед зеркальной дверью. Оказывается, снимала женщина. На ней было черное бикини, с плеча свешивалась аккумуляторная батарея на кожаном ремешке. Едва различимый шрам от хирургической операции сбегал от поясницы вокруг талии к правому бедру.

Фильм заканчивался. Мужчины ретировались из комнаты, в кадре неотчетливо промелькнули их лоснящиеся бедра и потные ягодицы. Подружки невесты помахали камере руками, а потом грудастая платиновая блондинка легла на спину, посадила плюшевого медвежонка верхом себе на живот и стала покачивать игрушку, весело смеясь.

Но я смотрел на невесту. Ее лицо сохраняло присутствие духа, несмотря на обезобразившие его синяки. Она промокнула глаза наволочкой и потерла воспаленные локти и колени. Тушь черными слезами растеклась у нее по щекам, размазанная губная помада перекосила рот. И все же она ухитрилась улыбнуться в камеру, ни дать ни взять, отважная восходящая звездочка экрана перед массой объективов с Флит-стрит, храбрая девочка, проглотившая горькое лекарство для своего же блага. Сжимая в руках измятое подвенечное платье, она отвернулась от камеры и широко улыбнулась мужчине, тень которого виднелась на стене возле двери.

11

Леди у бассейна

Спрятав лицо в тени широкополой шляпы, Элизабет Шенд дремала за столиком для ленча возле плавательного бассейна. Ее безупречно белая кожа контрастировала даже с купальным костюмом цвета слоновой кости. Словно блистающая драгоценностями полусонная кобра на алтаре, она смотрела, как я шел к ней по лужайке, а потом начала втирать масло от загара в спины двух молодых людей, растянувшихся подле нее. Она массировала их мускулистые плечи, совершенно безучастная к их жалобам, словно расчесывала двух гибких борзых.

– Миссис Шенд сейчас примет вас, – сказал Сонни Гарднер, который ждал у бассейна.

Он поманил меня за собой к столику для ланча и добавил:

– Гельмут и Вольфганг, два друга из Гамбурга.

– Странно, что на них нет собачьих ошейников.– Я внимательно вглядывался в настороженное мальчишеское лицо Гарднера.– Сонни, что-то вас давно не было в клубе «Наутико».

– Миссис Шенд решила, что я должен работать здесь.

Когда какая-то птица начала щебетать в увитой розами беседке, он поднес свой мобильный телефон к уху и объяснил мне:

– Повышенные меры безопасности после пожара в доме Холлингеров.

– Да, это не лишнее.

Я оглянулся на красивую виллу, величественно вырисовывающуюся на фоне неба над Эстрелья-де-Мар и империей Шенд, и добавил:

– Не хотелось бы, чтобы сгорело и это имение.

– Мистер Прентис, присоединяйтесь к нам…– обратилась ко мне Элизабет Шенд с другой стороны бассейна.

Она вытерла руки полотенцем и шлепнула молодых немцев по ягодицам, дав таким образом понять, что больше в них не нуждается. Я разминулся с ними, огибая бассейн; они старались на меня не смотреть, поглощенные собственными телами, игрой мускулов и эффектом массажного масла. Оба бросились бегом по лужайке и вбежали через садовую калитку во двор двухэтажной пристройки к вилле.

– Мистер Прентис… Чарлъз, идите сюда, садитесь поближе ко мне. Мы встречались на этих ужасных похоронах. Мне почему-то кажется, что я знаю вас так же давно, как Фрэнка. Рада вас видеть, хотя, как это ни прискорбно, я не смогу добавить ничего нового к тому, что вы уже узнали.

Она щелкнула пальцами в сторону Гарднера и приказала:

– Сонни, поднос с напитками…

Она, не стесняясь, осмотрела меня, отметив все детали моего облика, начиная с моих поредевших волос и уже побледневших синяков на шее и кончая моими пыльными башмаками.

– Миссис Шенд, очень любезно с вашей стороны, что вы согласились со мной встретиться. Я обеспокоен тем, что друзья Фрэнка в Эстрелья-де-Мар от него отказались. Я уже три недели пытаюсь как-то помочь ему. Честно говоря, я абсолютно ничего не выяснил.

– Может быть, искать просто негде? – Миссис Шенд обнажила свои слишком крупные зубы, что должно было означать озабоченную улыбку.– Эстрелья-де-Мар – райское местечко, но уж очень маленькое. Как это ни печально, здесь совсем немного потайных уголков.

– Конечно. Полагаю, вы не верите, что это Фрэнк поджег дом Холлингеров?

– Я не знаю, чему верить. Все это так ужасно. Нет, он не мог. Фрэнк был слишком уж мягким, слишком скептически ко всему относился… Кто бы ни устроил пожар в этом доме, он был маньяк…

Я подождал, пока Гарднер поставит напитки и возобновит патрулирование сада. На балконе пристройки молодые немцы с интересом рассматривали на солнце свои бедра. Они прилетели из Гамбурга всего два дня назад, но уже ввязались в какой-то скандал в дискотеке клуба «Наутико». Теперь миссис Шенд заточила их в квартире, где они были у нее в буквальном смысле слова под рукой. Приподняв поля шляпы, она наблюдала за ними с видом собственницы, может быть, даже хозяйки публичного дома, надзирающей за времяпрепровождением своих подопечных в свободное от работы время.

– Миссис Шенд, если Фрэнк не убивал Холлингеров, то кто это сделал? Не приходит ли вам на ум кто-то, кто относился к ним настолько недоброжелательно?

– Никто. Честное слово, я не могу себе представить, что кто-то хотел причинить им вред.

– Однако они не пользовались популярностью. Люди, с которыми я говорил, жаловались, что Холлингеры держались немного особняком.

– Это абсурд.– Миссис Шенд сделала гримасу, таким глупым ей это показалось.– Ради бога, увольте, он был кинопродюсером. Она была актрисой. Оба любили Канны и Лос-Анджелес, так же как всех этих бесцеремонных широкоэкранных ловкачей. Если они и держались отчужденно, то лишь потому, что Эстрелья-де-Мар, на их взгляд, стала слишком…

– Буржуазной?

– Совершенно верно. Здесь теперь такая кипучая деятельность. Все местечко стало типичным пристанищем среднего класса. Холлингеры приехали сюда, когда единственными британцами кроме них были несколько эмигрантов, которые жили на поступавшие с родины деньги, и пара уставших от жизни баронетов. Они помнили Эстрелья-де-Мар еще до того, как здесь открылись кулинарные курсы и…

– Начали ставить пьесы Гарольда Пинтера?

– Боюсь, что так. Не думаю, что Холлингеры были способны понять прелесть Гарольда Пинтера. Для них искусство означало Калифорнию с ее подписными концертами, на которых мужчины являются во фраках, а дамы – в вечерних платьях, субсидирование изящных искусств и деньги Гетти [30].

– А как насчет деловых конкурентов? Холлингер владел огромными земельными участками вокруг Эстрелья-де-Мар. Он, наверное, стремился притормозить строительство в этих местах.

– Нет. Он смирился с всеми изменениями. Они стали жить очень замкнуто, ни с кем не общаясь. Он наслаждался своей коллекцией монет, а ее волновал только очередной лифтинг.

– Кто-то говорил мне, что они пытались продать свою долю в клубе «Наутико».

– Мы с Фрэнком собирались ее выкупить. Не забывайте, клуб изменился. Вместе с Фрэнком пришла молодая жизнерадостная толпа, которая все хотела делать по-новому и танцевала под совсем другие мелодии.

– Я слышу эти мелодии каждую ночь, когда пытаюсь заснуть. Это определенно веселенькая музычка, особенно когда играет Бобби Кроуфорд.

– Бобби? – Миссис Шенд улыбнулась своим мыслям почти по-девичьи.– Милый мальчик, он так много сделал для Эстрелья-де-Мар. Как только мы без него обходились?

– Мне он тоже нравится. Но не кажется ли вам, что этот парень немного… непредсказуем?

– Это как раз то, что нужно Эстрелья-де-Мар. До его прибытия сюда клуб «Наутико» едва дышал.

– В каких отношениях Кроуфорд был с Холлингерами? Вряд ли они спокойно мирились с присутствием в клубе торговцев наркотиками.

Миссис Шенд укоризненно посмотрела на небо, словно ожидала, что оно уберется с ее глаз.

– А они там есть?

– Вы их не заметили? Странно. Они ежедневно сидят вокруг бассейна, словно голливудские агенты.

Миссис Шенд глубоко вздохнула, и я понял, что она специально задерживала дыхание.

– В наши дни наркотики можно обнаружить повсюду, особенно вдоль этого побережья. В тех местах, где море встречается с сушей, происходит что-то очень странное.– Она показала рукой на далекие пуэбло.– Людям скучно, и наркотики не дают им сойти с ума. Бобби смотрит на это сквозь пальцы, но он жаждет отвадить людей от всяких транквилизаторов, которые прописывают типы вроде Сэнджера. Вот что опаснее наркотиков. До прибытия Бобби Кроуфорда весь этот городок был окутан туманом валиума.

– Насколько я понимаю, бизнес тогда вообще шел очень вяло?

– Просто никак. Людей ничто не интересовало, кроме очередного пузырька с пилюлями. Но теперь они приободрились. Чарльз, я скорблю по Холлингерам. Ведь я знала их тридцать лет.

– Вы были актрисой?

– А я что, похожа на актрису? – Миссис Шенд подалась вперед и похлопала меня по руке.– Это мне льстит. Нет, я была бухгалтером. Очень молодым и очень суровым. Я свернула кинобизнес Холдинге – ра, этот бездонный сточный колодец для капиталов. Вычеркнула из платежных ведомостей всех этих людей, которые покупают права, а потом не снимают ни одного кадра. После этого он попросил меня войти в его агентство недвижимости. Когда в семидесятые годы кончился строительный бум, пришло время застраивать побережье Испании. Я бросила взгляд на Эстрелья-де-Мар и подумала, что ею стоит заняться.

– Так вы всегда были близки с Холлингером?

– Близка настолько, насколько вообще могу быть близка с мужчиной, – сухо произнесла она.– Но вовсе не в том смысле, какой у вас на уме.

– Вы не поссорились с ним?

– Бог с вами, что вы хотите этим сказать? – Миссис Шенд сняла шляпу таким решительным жестом, словно освобождала от всего лишнего палубу корабля перед сражением, и не мигая посмотрела на меня.– Боже милостивый, я не поджигала дом. Вы намекаете на это?

– Конечно нет. Я знаю, что это не вы.– Я попытался умиротворить ее, изменив тактику, пока она не успела позвать на помощь Сонни Гарднера.– А доктор Сэнджер? У меня из головы не выходит эта сцена на похоронах. Он здесь явно никому не нравится. Такое ощущение, что на него возлагают вину за этот пожар.

– Только за беременность Биби, а вовсе не за пожар. Сэнджер из той породы психиатров, которые спят с пациентками, воображая, что оказывают на них тем самым положительное терапевтическое воздействие. Он лечит главным образом маленьких девочек, отвыкающих от наркотиков и ищущих дружеское плечо, чтобы опереться.

– А что, если он сам не поджигал дом, но заплатил кому-то и этот «кто-то» поджег дом за него? Ведь Холлингеры, по существу, отобрали у него Биби.

– Не думаю. Но кто знает? Сожалею, Чарльз, но я вряд ли чем-то могу помочь вам.– Она встала и накинула пляжный халат.– Я провожу вас до дома. Понимаю, как вы обеспокоены судьбой Фрэнка. Вероятно, вы чувствуете, что несете за него ответственность.

– Не совсем так. Когда мы были маленькими, в мои обязанности входило чувствовать вину за нас обоих. Привычка осталась, от нее нелегко просто так отмахнуться.

– В таком случае, вы оказались в нужном месте. Когда мы проходили мимо бассейна, она махнула рукой в сторону пляжа и сказала:

– Мы в Эстрелья-де-Мар ни к чему не относимся слишком уж серьезно. Даже…

– К преступности? Вокруг совершается масса преступлений. Я имею в виду вовсе не убийства в доме Холлингеров. Драки, кражи с взломом, изнасилования, и это далеко не полный перечень.

– Изнасилования? Ужасно, я понимаю. Но зато девочки не теряют бдительности.– Миссис Шенд сняла очки, чтобы всмотреться в мою шею.– Дэвид Хеннесси говорил мне, что кто-то напал на вас в квартире Фрэнка. Какой кошмар. Эти синяки похожи на рубиновое колье. Что-нибудь украли?

– Думаю, в квартиру забрался не вор. Душитель ведь даже не ранил меня. Это было что-то вроде психической атаки, причем очень своеобразной.

– Да, это модно – весьма в духе нашего времени. Не забывайте, как много преступлений совершается на побережье. Проделки ист-эндских [31] гангстеров, которые обосновались здесь после ухода от дел, но им по-прежнему неймется.

– Но их здесь нет. Вот что странно в Эстрелья-де-Мар. Возникает ощущение, что преступления здесь совершают исключительно любители.

– Такие преступники хуже всех, после них все остается вверх дном. Настоящую работу можно доверять только профессионалам.

Позади нас Гельмут и Вольфганг вернулись к бассейну. Они прыгнули в воду с двойного трамплина и устремились взапуски к мелководному концу. Миссис Шенд обернулась на плеск и улыбнулась им одобрительной лучезарной улыбкой.

– Статные мальчики, – заметил я.– Ваши друзья?

– Гастарбайтеры. Они поживут в пристройке, пока я не найду для них работу.

– Официантов, тренеров по плаванию?…

– Ну, скажем так, они мастера на все руки.

Пройдя по террасе, мы вошли через остекленные двери в длинный салон с низким потолком. На стенах и на каминной полке теснились памятные вещи, свидетельствующие о причастности хозяйки к киноиндустрии, – фотографии церемоний награждения и «представлений по королевскому указу» в рамках. На белом кабинетном рояле красовался групповой портрет Холлингеров возле бассейна во время барбекю. Между супругами стояла хорошенькая и уверенная в себе девушка в блузке с длинными рукавами. Она с вызовом смотрела в кадр, требуя запечатлеть себя во всей красе. Последний раз я видел лицо этой женщины на экране телевизора в квартире Фрэнка, где она храбро улыбалась объективу другой камеры.

– А она своенравная…– Я указал на групповой портрет, – Это дочь Холлингеров?

– Это их племянница, Анна.– Миссис Шенд грустно улыбнулась и прикоснулась к рамке.– Она погибла вместе с ними в огне пожара. Такая красавица. Она могла стать актрисой.

– Возможно, она уже успела стать актрисой, – заметил я машинально.

Возле открытой парадной двери ждал шофер, приземистый марокканец лет сорока, явно еще один телохранитель, кажется, негодовавший на меня даже за то, что я посмел бросить взгляд на «мерседес» его хозяйки.

– Миссис Шенд, не знаете ли вы случайно, – спросил я, – в Эстрелья-де-Мар есть киноклуб?

– Даже несколько. Все очень интеллектуальные. Сомневаюсь, что они вас примут.

– Я об этом и не мечтаю. Просто хотелось узнать, есть ли клуб, который действительно снимает фильмы. А Холлингер что-нибудь снимал?

– Нет, уже много лет этим не занимался. Он ненавидел кустарные фильмы. Но здесь действительно есть люди, которые снимают сами. К примеру, Пола Гамильтон, кажется, любительница поснимать.

– Венчания, сентиментальные семейные фильмы и тому подобное?

– Не исключено. Спросите ее сами. Кстати, я думаю, она подходит вам больше, чем Фрэнку.

– Почему вы так думаете? Я с ней едва знаком.

– Что я могу сказать? – Миссис Шенд прижалась своей холодной как лед щекой к моей.– Фрэнк был очаровашка, но, мне кажется, Поле нужен кто-то, имеющий вкус… к некоторым отклонениям.

Она улыбнулась мне, прекрасно отдавая себе отчет в том, что и сама способна очаровать, привлекательна и бесконечно порочна.

12

Игра в пятнашки

Отклонение от общепринятых правил было в Эстрелья-де-Мар ревностно охраняемой привилегией. Под бдительным взглядом осторожного и подозрительного шофера, записавшего номер моей машины в электронную записную книжку, я беззаботно выруливал на дорожку мимо «мерседеса». Со своими тонированными стеклами громоздкая машина казалась каким-то безумным и агрессивным орудием, напоминавшим средневековые немецкие доспехи, да и ближайшие виллы тоже замерли в нервном напряжении. Гребни большинства заборов были утыканы битым стеклом, а камеры слежения несли свое бесконечное дежурство на гаражах и входных дверях, как будто после наступления ночи по улицам городка бродит целая армия взломщиков.

Я вернулся в клуб «Наутико» и попытался решить, что делать дальше. У Элизабет Шенд, разумеется, были основания убить Холлингеров, хотя бы для того, чтобы захватить солидный кусок их собственности, но она, скорее всего, выбрала бы более утонченный способ, чем поджог. Кроме того, эта дама явно симпатизировала пожилой паре. И наконец, пять трупов могли отпугнуть от имения любых потенциальных инвесторов в недвижимость.

В то же время она дала мне увидеть еще одну сторону Эстрелья-де-Мар – мир выписываемых из всей Европы жиголо и других откровенных удовольствий. К тому же благодаря ей я теперь знал, что невеста в порнографическом фильме – это Анна Холлингер. Сев перед телевизором, я перемотал кассету порнографического фильма, снова и снова просматривая сцены насилия и пытаясь установить личности других участников. Как эта своеобразная, с живым воображением молодая женщина согласилась сниматься в такой грязи? Я остановил просмотр на том кадре, где она храбро улыбалась в объектив, прикрываясь изодранным в клочья подвенечным платьем. Мое воображение живо нарисовало ее на унитазе в ванной: вот она просматривает фильм, вот делает себе инъекцию, пытаясь стереть в памяти белокожего мужчину и невыносимое унижение.

Испуганные глаза с растекшейся черной тушью, размазанная губная помада, искривившая ее рот… Я перемотал ленту обратно до того момента, когда в спальню вошла вторая подружка невесты, а зеркальная дверь отразила балкон квартиры и спускавшиеся к морю улицы под ним.

Здесь я снова остановил кадр и попытался увеличить резкость. Между перилами балкона виднелся шпиль церкви, силуэт его флюгера вырисовывался на белой спутниковой тарелке, установленной на крыше где-то неподалеку от портовых причалов. Вместе шпиль и тарелка точно указывали, где в Эстрелья-де-Мар искать эту квартиру-студию.

Я откинулся на спинку кресла и стал разглядывать шпиль; меня впервые перестали раздражать глухие удары теннисной машины, подававшей мячи на тренировочный корт. Теперь я отдавал себе отчет в том, что подсознательно хотел увидеть эту квартиру, а не изнасилование Анны Холлингер. Бригада полицейских экспертов сразу обнаружила бы эту кассету в опустошенной пожаром комнате.

Если этого не произошло, значит, кто-то ее оставил специально для меня, узнав, что мы с Полой придем в дом Холлингеров. Видимо, он был уверен, что Кабрера будет слишком занят своим заключением о вскрытии и не заметит исчезновения одного из вещественных доказательств. Я вспомнил шофера Холлингеров, который без конца полировал «бентли». Мог ли этот меланхоличный испанец стать доверенным лицом Анны или даже ее любовником? Он смотрел угрожающе, но, кажется, не распространял на меня обвинения в адрес Фрэнка; может быть, он хотел предупредить меня о не замеченном полицейскими вещественном доказательстве?

В восемь вечера у меня была назначена встреча с Полой, – я пригласил ее на ужин в ресторан «Дю Кап», но я направился в сторону порта на час раньше, решив во что бы то ни стало разыскать спутниковую тарелку. Изготовители порнофильмов часто снимают дорогие квартиры на один день, а не сооружают сценические декорации, которые могут послужить уликой полицейским. Если я точно установлю, где происходило изнасилование, я, может быть, и не разгадаю тайну убийства Холлингеров, но сейчас у меня под ногами раскручивался один неприбитый уголок ковра за другим. Чем больше ковров я приколочу к полу, тем скорее удержусь на ногах, когда стану блуждать в потемках, из одной комнаты в другую.

Я шагал по направлению к гавани мимо антикварных магазинов и художественных галерей, внимательно осматривая крыши города. У меня не было сомнения, что в фильме промелькнул флюгер шпиля англиканской церкви, возвышавшегося над Церковной площадью. Я постоял на ступенях церкви, строгого белого здания, скромной копии капеллы Ле Корбюзье в Роншане. Церковь больше напоминала кинотеатр, а не дом Божий. Доска объявлений извещала о предстоящей постановке «Убийства в соборе» Элиота, о собрании благотворительной организации помощи престарелым и об экскурсии к месту финикийских захоронений на южной оконечности полуострова, организуемой местным археологическим обществом.

Флюгер указывал на Фуэнхиролу, но спутниковой тарелки я там не заметил. Освещенный заходящим солнцем, на фоне неба вырисовывался силуэт западной части Эстрелья-де-Мар, от клуба «Наутико» до руин дома Холлингеров. Десяток высотных домов смотрел окнами с высокого утеса – непроницаемый лик тайны. На крыше яхт-клуба красовалась белая чаша спутниковой антенны, но она была по крайней мере вдвое большего диаметра, чем скромная тарелка телевизионной ретрансляции.

Бары и рестораны с морской кухней вдоль гавани были битком набиты местными жителями, расслаблявшимися после целого дня работы в мастерской скульптора и за гончарными кругами. Совершенно не обеспокоенные трагедией в доме Холлингеров, они выглядели более оживленными, чем обычно, и громко переговаривались, выглядывая из-за экземпляров нью-йоркского книжного обозрения и художественных приложений к «Монд» и «Либерасьон».

Испуганный этой агрессивной демонстрацией культурного превосходства, я зашагал к лодочной верфи, примыкавшей к причалам, пытаясь найти умиротворение среди вскрытых двигателей и маслосборников. Яхты и прогулочные моторные лодки стояли на своих эстакадах, горделиво демонстрируя изящные корпуса – грациозную геометрию скорости. Среди стоявших на верфи судов выделялся мощный катер с корпусом из стекловолокна, почти сорока футов длиной. Три громадных подвесных мотора на его корме походили на гениталии морского механического чудища, выбравшегося на сушу.

Гуннар Андерсон, целый день налаживавший эти моторы, стоял возле судна, отмывая руки в каком-то едком средстве. Он кивнул мне, но его узкое, опушенное бородкой лицо по-прежнему оставалось замкнутым, точно лик погруженного в себя католического святого. Он будто не обращал внимания на вечерние толпы и следил за полетом городских ласточек, отправившихся на побережье Африки. Кожа у него на скулах и на висках казалась туго натянутой, словно невероятным усилием воли он борется с каким-то внутренним напряжением. Наблюдая, как он морщится, заслышав доносившийся из баров шум, я догадался, что он ежесекундно контролирует свои эмоции, опасаясь, что от малейшего проявления злобы кожа мгновенно лопнет на острых скулах и обнажит голые кости.

Пройдя мимо него, я остановился, залюбовавшись быстроходным судном и скульптурой на его носу.

– Ну и мощная, даже не по себе становится, – заметил я.– Неужели кому-то действительно нужна такая скорость?

Прежде чем ответить, он вытер руки.

– Ну, это не прогулочный катер, а рабочая лошадка. Ему приходится окупать затраты на собственное содержание. На нем ничего не стоит удрать от испанских патрульных катеров в Сеуте и Мелилье.

– Так оно ходит в Северную Африку?

Он хотел было уйти, но я протянул ему руку для рукопожатия, заставив повернуться ко мне лицом.

– Мистер Андерсон, я видел вас на заупокойной службе во время похорон на протестантском кладбище. Мне жаль Биби Янсен, примите мои соболезнования.

– Спасибо, что пришли на похороны, – Он окинул меня взглядом с головы до ног, а потом снова стал мыть руки в ведре.– Вы знали Биби?

– К сожалению, не довелось. Все говорят, она была хохотушкой и затейницей.

– Когда подворачивался случай.– Он бросил полотенце в рабочую сумку.– Если вы не знали ее, то зачем приходили на кладбище?

– В каком-то смысле я… причастен к ее смерти. Рискнув сказать правду, я добавил:

– Фрэнк Прентис, менеджер клуба «Наутико», – мой брат.

Я ожидал, что теперь он набросится на меня с хотя бы малой толикой той злобы, что выплеснулась на похоронах, но он только вытащил кисет и свернул самокрутку своими громадными пальцами. Видимо, он уже был осведомлен о моем родстве с Фрэнком.

– Фрэнк? Я привел в порядок двигатель его тридцатифутовика. Если мне не изменяет память, он со мной еще не рассчитался.

– Как вам известно, он в тюрьме в Малаге. Дайте мне счет, и я вам заплачу.

– Не беспокойтесь, я подожду.

– Ожидание может затянуться надолго. Он признал свою вину.

Андерсон затянулся неплотно свернутой самокруткой. Частицы горящего табака разлетелись с ее кончика и заискрились на фоне его бороды. Его взор бесцельно блуждал по лодочной верфи, избегая моего лица.

– Вину? У Фрэнка своеобразное чувство юмора.

– Это не шутка, Мы в Испании, и он может получить двадцать или тридцать лет. Вы же не верите, что это он поджег дом?

Андерсон поднял самокрутку и начертал ею какой-то таинственный знак в вечернем воздухе.

– Кто знает? Значит, вы здесь, чтобы докопаться до истины?

– Пытаюсь.

– Но далеко не продвинулись?

– Сказать по правде, вообще не сдвинулся с места. Я побывал в доме Холлингеров, поговорил с людьми, которые там были. Никто не верит, что Фрэнк поджег дом, даже полиция. Я мог бы вызвать пару детективов.

– Из Лондона? – Андерсон, казалось, впервые ощутил ко мне какой-то интерес– Я бы не стал это делать.

– Почему? Вдруг они найдут что-то, что я упустил. Какой из меня следователь. Здесь нужен профессионал.

– Вы попусту потратите деньги, мистер Прентис. Люди в Эстрелья-де-Мар очень осмотрительны.– Длинной рукой он обвел силуэт вилл на склоне холма, надежно охраняемых своими камерами слежения.– Я живу здесь два года и все еще не уверен, что это местечко не призрак, а действительно существует…

Он повел меня по причалу между пришвартованных яхт и прогулочных катеров. В сумерках белые корпуса судов казались почти привидениями – сказочный флот, готовый отплыть, когда поднимется ветер. Андерсон остановился в самом конце причала, где на якоре стоял небольшой шлюп. Под вымпелом клуба «Наутико» на корме виднелось название «Безмятежный». Со снастей свисали петли полицейских лент. Их длинные концы упали в воду и качались на волнах, словно серпантин какой-то давно закончившейся вечеринки.

– «Безмятежный»? – Я опустился на колени и заглянул внутрь сквозь маленький иллюминатор.– Так это яхта Фрэнка?

– На борту вы не найдете ничего, что могло бы вам помочь. Фрэнк попросил мистера Хеннесси продать ее.

Андерсон уставился на судно, поглаживая бороду, – мрачный викинг в изгнании, среди быстроходных яхт и спутниковых тарелок. Пока его взгляд задумчиво блуждал в небе над городом, я заметил, что он смотрит куда угодно, только не на дом Холлингеров. Его природная отчужденность скрывала тайные муки, о существовании которых я мог догадаться лишь изредка, когда болезненно натягивалась кожа у него на скулах.

– Андерсон, я должен спросить, вы были на вечеринке?

– В честь английской королевы? Да, я поднимал за нее тост.

– Вы видели Биби Янсен на веранде верхнего этажа?

– Она была там. Стояла вместе с Холлингерами.

– Она хорошо выглядела?

– Еще как.– На его лице играли блики света, отражавшегося от плескавшейся о яхты темной воды.– Лучше не бывает.

– После тоста она ушла в свою комнату. Почему она не спустилась вниз, чтобы присоединиться к вам и другим гостям?

– Холлингеры… Им не нравилось, когда она общается с такой толпой.

– С толпой мерзавцев? Особенно с теми, кто ей давал ЛСД и кокаин?

Андерсон посмотрел на меня усталым взглядом.

– Биби и без того была на наркотиках. На тех наркотиках, мистер Прентис, которые общество одобряет. Сэнджер и Холлингеры превратили ее в тихую маленькую принцессу, надежно защищенную от тягот реальности антидепрессантами.

– Это лучше ЛСД, хотя бы для тех, кто прошел через передозировку. Лучше новых амфетаминов, которые химики получают с помощью своей молекулярной рулетки.

Андерсон положил мне на плечо руку, сочувствуя моей наивности.

– Биби была независимая, если не сказать строптивая, ее лучшими друзьями были ЛСД и кокаин. Когда она принимала наркотики, мы переселялись в ее сны. Сэнджер и Холлингеры забрались внутрь ее головы и достали оттуда маленькую белую птичку. Они сломали ей крылья, посадили обратно, заперли клетку и сказали: «Биби, ты счастлива».

Я подождал, пока он в последний раз затянется самокруткой, рассердившись на себя самого за всплеск эмоций.

– Вы, наверное, ненавидели Холлингеров. Тогда и вы могли их убить!

– Мистер Прентис, если бы я хотел убить Холлингеров, то не из ненависти.

– Биби была найдена в джакузи с Холлингером.

– Не может быть…

– Вы хотите сказать, что они не могли заниматься сексом? Вам известно, что она была беременна? Вы были отцом ребенка?

– Я был ее отцом. Мы дружили. Я никогда не занимался с ней сексом, даже когда она просила об этом.

– Так от кого же она ждала ребенка? От Сэнджера?

Андерсон тщательно вытер рот, словно одно упоминание имени Сэнджера оскверняло.

– Мистер Прентис, психиатры спят со своими пациентками?

– В Эстрелья-де-Мар спят.

Мы поднимались по лестнице на проходившую вдоль гавани дорогу, которую уже запрудили толпы отдыхающих.

– Андерсон, – заговорил я снова, – там произошел какой-то кошмар. Этого никто не ожидал. Вы ведь не любите смотреть на дом Холлингеров, правда?

– Я ни на что не люблю смотреть, мистер Прентис. Я вижу сны по системе Брайля.– Он забросил рабочую сумку на плечо.– Вы приличный человек, возвращайтесь в Лондон. Поезжайте домой, отправляйтесь в свои путешествия. На вас могут напасть еще раз. Никто в Эстрелья-де-Мар не хочет, чтобы вы жили в страхе…

Он пошел от меня прочь сквозь толпу, точно унылая виселица, которая, покачиваясь, возвышается над веселым застольем.

Я ждал Полу в баре ресторана «Дю Кап», вычеркнув еще одно имя из своего списка подозреваемых. Когда я слушал Андерсона, мне показалось, что его тяготят какие-то сложные, противоречивые чувства, возможно, просто сожаление о том, что он отпускал в адрес Холлингеров насмешки, которое демонстрировала и Пола, но я был уверен, что он не убивал их. Этот швед был слишком замкнут и угрюм, слишком погружен в свое недовольство миром, чтобы действовать решительно.

До девяти тридцати Пола так и не появилась, и я предположил, что какой-то срочный случай задержал ее в клинике. Я ел один за столом и, пока мог, растягивал bouillabaisse[32], стараясь не привлекать внимания сестер Кесуик. В одиннадцать я ушел из ресторана. Уже открывались ночные клубы на набережной, рвавшаяся из них музыка наполняла грохотом окрестности. Я остановился напротив лодочной верфи посмотреть на тот большой и мощный моторный катер, двигатель которого ремонтировал Андерсон. Нетрудно было представить, с какой легкостью он ускользает от катеров испанской полиции, пересекая Гибралтар с грузом гашиша и героина для дилеров Эстрелья-де-Мар.

Металлические ступени, ведущие вниз к причалам, зазвенели под ногами спускавшихся по ним людей. Компания арабов возвращалась к своему судну, поставленному на краткосрочную швартовку неподалеку от мола. Я догадался, что это были туристы с Ближнего Востока, арендовавшие один из летних дворцов в клубе Марбельи. Разодетые в пух и прах, как богатые туристы в Пуэрто-Банус, они просто ослепляли в темноте белым хлопчатобумажным трикотажем, драгоценными «ролексами» и шикарными костюмами. Одна группа немолодых мужчин и юных француженок поднялась на борт роскошного прогулочного катера, стоявшего неподалеку от «Безмятежного». Умело разобравшись со швартовыми и рычагами управления двигателем, они собрались было отплыть в плавание, как вдруг мужчины помоложе, из второй, оставшейся на берегу, группы, стали что-то кричать со ступенек мола. Они трясли кулаками и махали своими кепками в сторону маленького двухмоторного быстроходного катера, который отдал швартовы и бесшумно заскользил прочь по успокоившейся к ночи воде.

Притворяясь, будто даже не понимает, что украл лодку, похититель спокойно стоял в кабине, нависая над штурвалом. Луч маяка Марбельи ощупывал море и на миг осветил его незагорелые руки и светлые волосы.

В считанные мгновения началась хаотическая морская погоня. Сообща направляемый двумя разъяренными капитанами, прогулочный катер рванулся со своей стоянки, а испуганные француженки вцепились в кожаные сиденья. Не обращая внимания на погнавшееся за ним судно, пират-угонщик шел в открытое море, оставляя за собой едва заметную кильватерную струю и салютуя взбешенным молодым людям на моле. В последний момент он резко прибавил скорость, виртуозно вписавшись между двумя стоявшими на якоре яхтами. Слишком неповоротливый для такого маневра, прогулочный катер ударился о бушприт старенькой двенадцатиметровой яхты.

Увидев, что выход в открытое море перекрыт катером, угонщик сбросил газ. Изменив курс, он промчался под решетчатым пешеходным мостиком к центральному острову гавани, настоящему лабиринту пересекающихся водных путей и выходов. Пытаясь перекрыть ему все пути к бегству, прогулочный катер дал задний ход, на миг скрывшись в облаке выхлопных газов, и рванулся вперед, когда украденная лодка выскочила прямо перед его носом. Картинно расставив ноги, замерший у руля угонщик резко повернул штурвал, сделал вираж и снова промчался перед носом катера. Оказавшись на свободе, быстроходная лодка, подпрыгивая на высоких волнах, двинулась к побережью Эстрелья-де-Мар.

Я прислонился к стене, ограждавшей территорию порта. Вокруг уже собралась целая толпа, вывалившая из ближайших баров, многие не забыли захватить с собой и напитки. Мы все ждали того момента, когда быстроходная лодка исчезнет в одной из сотен бухт на побережье, чтобы ускользнуть под покровом ночи в портовые районы Фуэнхиролы или Беналмадены.

Но дерзкий похититель хотел всласть подразнить преследователя. Он стал играть с катером арабов в пятнашки на открытой воде в трех сотнях ярдов от мола. Прогулочный катер то и дело сворачивал с прямого курса, пытаясь догнать постоянно менявшую направление быстроходную лодку, которая проворно увертывалась от его острого носа, как стройный тореадор от гигантского быка. Подпрыгивая на вспененных волнах, капитаны прогулочного катера пытались предугадать точку встречи своего судна с лодкой похитителя, отсветы огней их катера беспорядочно метались на взволнованной воде. Внезапно моторы быстроходной лодки смолкли, словно похититель устал наконец от своей игры и решил ускользнуть в тень полуострова, приютившего курорт Эстрелья-де-Мар.

Я уже собирался уходить, когда над морем вспыхнуло оранжевое пламя, осветившее гребни волн и пассажиров прогулочного катера, стоявших на носовой палубе «арабского» катера. Быстроходная лодка горела, все еще продолжая движение. Сначала погрузились в воду тяжелые подвесные моторы, потом – нос лодки, а потом прогремел взрыв. Он разорвал на части топливный бак, озарив медно-красными отблесками порт и толпы зрителей.

Я взглянул на свои руки, – мне показалось, что они светились в темноте. Дорога была занята плотными рядами аплодировавших зрителей, высыпавших из ночных клубов и ресторанов, чтобы насладиться зрелищем. Их глаза сияли, как украшения на их летних нарядах. Веселая пара, держась за руки, выбежала передо мной на дорогу, чтобы попросить подвезти водителя ближайшей машины. Когда автомобиль медленно проехал мимо них, мужчина раздраженно стукнул рукой по его крыше. Сидевшая за рулем женщина испуганно оглянулась через плечо. Я успел разглядеть встревоженное лицо Полы Гамильтон.

– Пола! – закричал я.– Подождите… Остановитесь возле лодочной верфи.

Она приехала, чтобы найти меня, или я просто принял за нее какую-то незнакомку? Машина миновала толпу, удаляясь от гавани, и выехала на дорогу, ведущую по нижнему краю утеса к Фуэнхироле. Проехав полмили, она остановилась у развалин мавританской сторожевой башни, над бившимися о скалы волнами, потушив фары.

Прогулочный катер медленно плавал среди обломков быстроходной лодки, его команда вглядывалась в воду. Я предположил, что похититель поплыл к скалам возле сторожевой башни, где у него заранее было назначено свидание с женщиной, которая ждала его, как шофер у служебного входа ждет своего хозяина-артиста после вечернего спектакля.

13

Вид с высокого утеса

Преступление стало в Эстрелья-де-Мар одним из видов зрелищных искусств. Я вез Дэвида Хеннесси из клуба «Наутико» в гавань, краем глаза разглядывая крутой склон холма над городом, напоминавший согретый утренним солнцем амфитеатр. Жители, некоторые с биноклями, сидели на своих балконах, наблюдая, как полицейская спасательная команда вылавливает и затаскивает на мелководье под дорогой то, что осталось от угнанного ночью катера.

– Аквалангисты?… – Хеннесси махнул рукой на черные головы в подводных очках, маячившие среди волн.– Испанская полиция очень серьезно взялась за дело.

– Им кажется, что совершено преступление.

– А, по-вашему, это не так, Чарльз?…

– Это было небольшое ночное представление, эффектное зрелище на воде для оживления работы ресторанов. Компания туристов с Ближнего Востока исполняла комические роли, прихватив с собой хор молоденьких французских проституток. Грубый, но в целом удавшийся фарс.

– Рад это слышать.– Хеннесси вскинул брови и крепче подтянул свой ремень безопасности.– А кому досталась роль злодея? Или, скорее, героя?

– Я пока не знаю. Это было эффектное представление, что-что, а стиль у него безупречный. А теперь скажите, как мне найти коттедж Сэнсома?

– В старом городе над гаванью. Поезжайте по Калье-Молина, а я покажу вам, где свернуть. Вы еще не видели такую Эстрелья-де-Мар.

– Еще одна неожиданность? Это местечко – просто китайские шкатулки. Их можно открывать до бесконечности…

Хеннесси закрывал дом Сэнсома. Он уже несколько дней упаковывая его вещи, чтобы отправить кузенам погибшего в Бристоль. Мне было любопытно взглянуть на это тайное убежище, где Сэнсом развлекал Алису Холлингер. Но я все еще размышлял о похитителе быстроходной лодки, который с таким азартом играл в догонялки с прогулочным катером. В моей памяти были живы горевшие страстным восторгом глаза людей, высыпавших из ночных клубов на набережную, озаренную медно-красным солнцем взорвавшегося топливного бака.

Мы сделали круг по Церковной площади, уже забитой обитателями Эстрелья-де-Мар, смаковавшими свой утренний кофе, уткнувшимися в «Геральд трибьюн» и «Файненшл таймс». Бросив взгляд на крупные заголовки, я заметил:

– Весь остальной мир, похоже, где-то очень далеко отсюда… А любопытное было вчера зрелище, жаль, что у меня не было видеокамеры. Все побережье точно ожило. Люди получили сексуальный заряд, как зрители после кровавого боя быков.

– Сексуальный заряд? Дорогой друг, сегодня вечером приду сюда вместе с Бетти. Она явно проводит слишком много времени за акварелями и составлением букетов.

– Это было шоу, Дэвид. Кто бы ни угнал этот катер, он дал настоящее представление. Кто-то, испытывающий особое влечение к огню…

– Возможно, но все-таки не придавайте этому слишком большое значение. Катера и лодки крадут на этом побережье постоянно. По сравнению с Марбельей и Фуэнхиролой в Эстрелья-де-Мар преступности практически нет.

– Это не совсем верно. На самом деле в Эстрелья-де-Мар происходит огромное количество преступлений, но весьма своеобразных. Пока я не вижу никаких связей, но пытаюсь собрать разрозненные кусочки воедино.

– Ну, дайте мне знать, когда соберете. Кабрера будет рад вашей помощи.– Хеннесси показал мне поворот на Калье-Молина.– Как продвигается расследование? Есть вести от Фрэнка?

– Сегодня утром я говорил с Данвилой. Есть шанс, что Фрэнк согласится увидеться со мной.

– Хорошо. Наконец-то он приходит в чувство.– Хеннесси пристально наблюдал за мной, словно надеялся прочитать мои мысли.– Думаете, он изменит свои показания? Если он готов повидаться с вами…

– Еще рано об этом говорить. Возможно, он почувствовал себя одиноким или начал понимать, что многие друзья его бросили.

Я свернул с Калье-Молина на узкую дорогу, одну из немногих оставшихся в Эстрелья-де-Мар улиц девятнадцатого столетия. Вдоль нее тянулись отремонтированные рыбацкие домики, сохранившиеся на задворках ресторанов и баров вдоль набережной.

Фасады этих некогда скромных жилищ на мощенной булыжником улице радовали глаз изящной отделкой, но старые стены испещряли приемные отверстия кондиционеров и провода охранной сигнализации.

Дом Сэнсома, окрашенный в сизоватый цвет, стоял на углу, где ответвлялась боковая улочка. На окнах кухни висели кружевные занавески, но можно было разглядеть лакированные балки и латунные украшения конской сбруи, отделанную керамикой каминную полку и старинную каменную раковину с дубовой сточной доской. За окнами противоположной стены, выходившими во двор, был крошечный садик, походивший на пуховку. Я сразу ощутил вкус свободы – так, должно быть, чувствовала себя в этом замкнутом мирке Алиса Холлингер после громадного особняка на холме.

– Вы войдете? – Хеннесси тяжело вывалился из машины, – Там есть бутылка приличного шотландского виски, которую просто необходимо прикончить.

– Я не против… Будет веселее вести машину. Вам попадались тут какие-нибудь вещи Алисы Холлингер?

– Нет. Откуда, скажите на милость, им тут взяться? Оглядитесь. Интерьер весьма примечательный.

Пока Хеннесси отпирал входную дверь, я несколько раз нажал на неподатливую чугунную кнопку звонка, и мне удалось извлечь из электронного звонка несколько аккордов Сати [33]. Я прошел вслед за Хеннесси в гостиную – обитую мебельным ситцем уютную комнату с множеством пушистых ковров и элегантных абажуров. На полу стояли деревянные ящики, в беспорядке заполненные обувью, тросточками и бритвенными принадлежностями в дорогих кожаных футлярах. Полдюжины костюмов лежало на небольшом канапе рядом со стопкой шелковых рубашек с монограммами.

– Я отправляю все это его кузенам, – сказал мне Хеннесси.– Не так уж много осталось на память о бедняге, всего несколько костюмов и галстуков. Хороший парень – на холме держался весьма официально, но здесь просто преображался, сама беспечность, беззаботность, веселье.

Позади гостиной был обеденный альков с небольшим столом и стульями черного дерева. Я представил себе Сэнсома и его две жизни: официальная рядом с Холлингерами, а здесь другая, в игрушечном коттедже, обставленном как второй будуар Алисы Холлингер. Если ее муж узнал о ее романе, то его негодование вполне могло спалить целый особняк. Мысль о том, что Холлингер мог совершить самоубийство, никогда прежде не приходила мне в голову. Это было бы сродни вагнеровскому жертвоприношению: бывший кинопродюсер и его неверная жена умирают вместе со своими возлюбленными в пламени гигантского пожара.

Когда Хеннесси вернулся с подносом и стаканами, я позволил себе вернуться к этой теме:

– Вы утверждаете, что здесь не было никаких вещей Алисы Холлингер. Вам это не кажется странным?

Хеннесси разлил светлый солодовый виски по стаканам.

– Послушайте, откуда здесь взяться ее вещам?

– Дэвид…– Я беспокойно стал шагать по гостиной, пытаясь понять, как можно было жить в этом игрушечном мирке.– Допустим, у нее с Сэнсомом был роман. Он мог длиться долгие годы.

– Маловероятно.– Хеннесси потягивал виски.– По существу, совершенно невозможно.

– Они вместе погибли в его постели. Он сжимал в руках ее туфли. Очевидно, они играли в какие-то жутковатые фетишистские игры. Одного этого было бы достаточно, чтобы Крафт-Эбинг [34] привстал в своей могиле и присвистнул. Если Холлингер узнал о ее романе, то наверняка почувствовал, что жизнь кончена. Все просто потеряло для него смысл. Он в последний раз провозглашает тост за здоровье королевы, а потом совершает нечто вроде харакири. Погибают пять человек. Возможно, Фрэнк, совершенно не подумав, рассказал о романе Алисы Холлингеру. Он решил, что несет за это ответственность, и взял вину на себя.– Я с надеждой посмотрел на Хеннесси.– В этом есть какая-то логика…

– На самом деле нет.– Хеннесси многозначительно улыбнулся, но не мне, а своему виски.– Пойдемте в кухню. Здесь мысли путаются. Я чувствую себя как герой «Алисы в Стране Чудес».

Он первым вышел в кухню и сел на стол со стеклянной столешницей, а я принялся рыскать по этой кукольной комнатке с отполированными до блеска медными кастрюлями и глиняными мисками, чайными полотенцами, отделанными рюшами, и рулончиками салфеток. Над каменной раковиной висела пробковая дощечка с булавками, для дорогих хозяину пустяков. На ней были приколоты почтовые открытки с островов Сильт и Миконос, рецепты приготовления макарон, вырванные из какого-то шведского журнала, фотографии красивых молодых людей в узеньких плавках, отдыхающих на плоту для ныряния, и тех же молодых людей, на сей раз обнаженных, лежащих бок о бок, словно тюлени, на галечном пляже.

Вспомнив молодых испанцев на подиумах для позирования, я спросил:

– А Сэнсом случайно не был скульптором-любителем?

– Нет, насколько мне известно. Это часть вашей теории?

– Фотографии напомнили мне мужчин-моделей в здешних классах скульпторов.

– Это шведы, друзья Сэнсома. Время от времени они приезжали в Эстрелья-де-Мар и жили у него. Он приводил их обедать в клуб. По-своему приятные юноши.

– Так значит…

Хеннесси самодовольно кивнул.

– Вот именно. Роджэр Сэнсом и Алиса никогда не были любовниками. Что бы там между ними ни происходило, это не имело никакого отношения к сексу.

– Идиот…– Я уставился на себя в венецианское зеркало, висевшее над разделочной доской.– Я думал только о том, как вытащить Фрэнка.

– Конечно, как же иначе. Вы просто с ума сходите от беспокойства.– Хеннесси встал и протянул мне виски.– Возвращайтесь в Лондон, Чарльз. Одному вам с этой загадкой не справиться. Вы все больше запутываетесь и сами на себе затягиваете узлы. Мы все боимся, что вы можете еще больше навредить Фрэнку. Поверьте мне, в Эстрелья-де-Мар вам все в новинку, вы здесь можете натворить таких дел…

Он мягкой ладонью пожал мне руку на пороге, словно за что-то беззлобно отчитывал. Держа в руке комплект шелковых галстуков, Хеннесси смотрел, как я шел к машине, – он чем-то напоминал школьного учителя, которому пришлось помучиться с очень ретивым, но наивным учеником. Досадуя на самого себя, я тронулся по узкой улице мимо камер слежения, охранявших лакированные двери, – они явно многого навидались, у них нашлось бы что рассказать.

Тщательно скрываемые тайны, неожиданно появляющиеся другие измерения, двойное дно превращало Эстрелья-де-Мар в непостижимую загадку. Коридоры лабиринта манили, но в действительности оказывались нарисованными на стенах и вели в тупик. Я мог целыми днями плести сценарии, доказывавшие невиновность Фрэнка, но, едва выйдя из-под моих пальцев, нити тут же распускались.

Пытаясь найти дорогу к Церковной площади, я поворачивал туда и сюда по узким улочкам и вскоре заблудился в лабиринте переулков старого города. В конце концов, я остановился на крохотной площади, скорее даже на общественном внутреннем дворике, где возле столиков летнего кафе бил фонтанчик. Я испытывал большое искушение пойти в клуб «Наутико» пешком и заплатил одному из привратников, попросив отогнать машину на стоянку. От угла сквера к Церковной площади поднимался марш истертых каменных ступеней, но я боялся, что если стану подниматься по ним, то в моем нынешнем настроении они покажутся мне лестницей Эшера [35].

Кафе было неухоженное, полузаброшенное на вид, его владелец разговаривал с кем-то в подвале. Позади столиков на тоненьких ножках и телевизоpa, на котором висело объявление: «Коррида, 9.30 вечера», виднелась дверь, выходившая на задний дворик. Я вошел и остановился среди пивных ящиков и ржавых холодильников, пытаясь разобраться в контурах улиц над головой. На крыше одного из зданий была укреплена белая спутниковая тарелка, которая сегодня вечером будет передавать бой быков для постоянных посетителей кафе.

Проходя мимо нее, я заметил шпиль англиканской церкви, возвышавшийся над Церковной площадью. Его флюгер указывал на балкон пентхауза на крыше многоквартирного дома с фасадом кремового цвета на горизонте Эстрелья-де-Мар. Крохотный серебристый алмаз дрожал в утреннем воздухе, точно стрелка на присланной из отпуска открытке, указывающая на окно спальни.

Я остановил «рено» на противоположной стороне улицы, взял в руки газету и смотрел поверх нее на «Апартаментос Мирадор», фешенебельный жилой комплекс, выстроенный на высоком горном карнизе. Балконы, на которых теснились папоротники и цветущие растения, превращали кремового цвета фасад в бесконечные висячие сады. Тяжелые тенты защищали от солнца комнаты с низкими потолками, и глубокая уединенность слоилась там подобно геологическим пластам, поднимаясь от этажа к этажу до неба.

У входа стоял фургон ремонтной фирмы, рабочие доставали из него и вносили в здание свои козлы и краски. Мимо меня проехал пикап и затормозил позади фургона. Из водительской кабины вышли двое и выгрузили насосно-моторный агрегат джакузи.

Я вышел из машины, пересек проезжую часть и подошел к входу в здание, когда рабочие уже поднимались по ступеням. Из холла появился консьерж в униформе. Он широко открыл двери, зафиксировал их в открытом положении и поманил нас внутрь. На лифте мы поднялись на последний этаж, где располагались пентхаузы. Его занимали две большие квартиры. Дверь одной из них была открыта и прижата к стене деревянными козлами. Я вошел в нее вслед за рабочими, притворившись электриком, проверяющим проводку. Все комнаты, из которых предварительно вынесли мебель, выходили на широкие балконы, маляры красили стены салона, располагавшегося на двух уровнях.

Рабочие не обращали на меня внимания, и я успел обойти всю квартиру, легко узнав стиль «ар-деко», панельное освещение и ниши-бойницы. Видимо, изготовители того порнофильма арендовали эту квартиру, а теперь решили смыться. Я постоял в холле, вдыхая запахи свежей краски, растворителей и клеящих составов, пока рабочие, доставившие моторный блок для джакузи, опускали его на пол ванной комнаты.

Затем я вошел в главную спальню, окна которой выходили на гавань и крыши Эстрелья-де-Мар, и закрыл за собой зеркальную дверь. На полу стоял белый телефон с выдернутым из розетки шнуром, но в остальном комната была почти антисептически голой, словно стерилизованной после завершения съемки фильма.

Стоя спиной к каминной полке, я почти воочию увидел кровать, синее атласное покрывало на ней, плюшевого медвежонка, племянницу Холлингеров с измятым подвенечным платьем в руках и вероломных подружек невесты. Я сделал из пальцев рамку перед глазами и пытался найти место, где стояла женщина-оператор. Оказалось, что расположение окон, балкона и зеркальной двери было обратным, и я сообразил, что изнасилование снимали во втором зеркале, чтобы труднее было узнать участников.

Я открыл задвижку двери на балкон и посмотрел на шпиль англиканской церкви. Спутниковая тарелка позади нее в ожидании боя быков немного сместилась вправо, а флюгер шпиля показывал на заднюю дверь кафе.

Из ближайшего окна послышался женский голос, более знакомый, чем мне хотелось признать. По другую сторону лестничного колодца со стеклянными стенами находился балкон второй роскошной квартиры. Перегнувшись через перила, я посмотрел на нее и понял, что порнофильм снимался в одной из ее спален, зеркальной копии той, в которой сейчас стоял я. Только при взгляде из окна той спальни флюгер и спутниковая тарелка окажутся на одной линии.

Женщина все смеялась, и я постарался высунуться как можно дальше, чтобы ее рассмотреть. В двадцати футах от меня стояла Пола Гамильтон, опершись на перила балкона и подставляя лицо солнцу. На ней был белый медицинский халат, но волосы не были заколоты шпильками и красиво развевались на ветру. Рядом сидел в шезлонге Бобби Кроуфорд, под его распахнутым халатом виднелись почти не тронутые загаром бледные бедра. Не затягиваясь, он подносил к губам сигарету с золотистым ободком, выпускал дым и любовался его кольцами, медленно растворяющимися в пронизанном солнцем воздухе. Он улыбался Поле, а та игриво журила его за что-то.

Несмотря на неприбранные волосы, Пола Гамильтон, судя по белому халату, явилась к нему в квартиру с врачебным визитом. Правое предплечье и тыльная часть ладони у Кроуфорда были забинтованы, а на столике неподалеку стоял рулончик марли. Кроуфорд выглядел усталым и опустошенным, щеки у него побледнели, как будто яростная схватка с теннисной машиной закончилась не в его пользу. Тем не менее на его мальчишеском лице по-прежнему играла улыбка, он словно говорил: «Все прекрасно, я побеждаю!» Усмехнувшись Поле, он перевел взгляд на город внизу и долго не отводил его, словно разглядывал каждый балкон и веранду, каждую улицу и автомобильную стоянку – ревностный молодой пастор, недремлющее око которого не оставляет прихожан без присмотра.

14

Языческий обряд

– Мистер Прентис, по каким-то ведомым только ему причинам мотор вашей машины перегрелся.– Инспектор Кабрера небрежно кивнул в сторону выгоревшего моторного отделения «рено».– Испанское солнце вроде лихорадки. Оно здесь гораздо ближе, чем у вас в Англии.

– Этот пожар вспыхнул в полночь, инспектор. Весь вечер я провел в квартире брата. А вы тем не менее утверждаете, что двигатель решил воспламениться сам. Его судьбу разделили сиденья, коврики, четыре колеса и даже запасная покрышка. Редко встретишь такое единодушие.

Кабрера отступил на шаг, чтобы внимательно осмотреть выгоревший автомобиль. Озадаченный моей беспечностью, он медлил с ответом, а я сновал вокруг своей погибшей машины. Очевидно, этот глубокомысленный выпускник полицейской академии полагал, что британцы, живущие на Коста-дель-Соль, не по зубам даже самым современным приемам ведения следствия.

– Возможно, все дело в зажигалке, мистер Прентис? Или в коротком замыкании?…

– Я не курю, инспектор. Мистеру Хеннесси не следовало беспокоить вас, ведь это всего лишь прокатный автомобиль. Я не разорюсь.

– Естественно. Вам пришлют замену. Или можете воспользоваться машиной брата, она стоит в цокольном гараже. Бригада экспертов уже ее осмотрела.

– Я подумаю об этом.– Насвистывая, я проводил Кабреру к его «сеату».– Менеджер прокатной конторы в Фуэнхироле говорит, что случайное возгорание – самое обычное дело на всем Коста-дель-Соль.

– Я сказал вам то же самое.– Кабрера повернулся ко мне лицом и пристально посмотрел на меня, не в силах решить, серьезно я говорю или смеюсь над ним.– Тем не менее, не стоит быть таким беспечным. Всякий раз, когда оставляете машину без присмотра, закрывайте окна и двери.

– Конечно, инспектор. Можете расслабиться, просто мне был дан некий знак.

Кабрера остановился, чтобы обвести профессиональным взглядом следователя все окна клуба «Наутико».

– Вы думаете, это было еще одно предупреждение?

– Не совсем так. Скорее, приглашение. Ведь костры – одна из древнейших систем связи.

– Если так, то что вам передали?

– Трудно сказать. Что-то вроде: «Айда к нам, тут все чисто». Примерно то же самое, что и сгоревший прошлой ночью катер.

Кабрера повертел пальцем у виска, отчаявшись доказать что-то идиоту вроде меня.

– Мистер Прентис, это был преднамеренный поджог. В море была найдена пустая канистра из-под бензина. На ее ручке остались следы человеческой кожи. Возможно, похититель обжегся, когда вспыхнул огонь. В случае с вашей машиной расследование не дало ничего.

– Это меня не удивляет. Кто бы ее ни поджег, он явно не собирался облегчить вам работу.

– Вы никого не видели на автомобильной стоянке? Может быть, кто-нибудь оттуда убегал?

– Когда я проснулся, пламя уже бушевало вовсю. Мистер Хеннесси ворвался ко мне в пижаме. Он думал, что я остался в «рено».

– Я поговорил с ним, прежде чем встретиться с вами.– Кабрера посмотрел на меня с самым мрачным выражением лица, на какое только был способен.– Он очень обеспокоен, мистер Прентис. Вы в опасности, да и в клубе странная атмосфера.

– Инспектор, атмосфера в клубе нормальная. Не успела прибыть пожарная команда, как шумная компания уже вовсю веселилась возле бассейна. Вечеринка продолжалась до рассвета.– Я показал на толпу у входа.– У клуба «Наутико» сегодня выдался горячий денек. На Фрэнка это произвело бы сильное впечатление.

– Утром я разговаривал с сеньором Данвилой. Возможно, ваш брат пожелает повидаться с вами.

– Фрэнк?… – Имя брата прозвучало, словно отдаваясь эхом в безвоздушном пространстве.– Как он, инспектор?

– Работает в тюремном саду, немного загорел. Он посылает вам уверения в своей любви и благодарит за посылки, чистое белье и книги.

– Это хорошо. Он знает, что я все еще пытаюсь выяснить, что произошло в доме Холлингеров?

– Об этом знают все, мистер Прентис. Вы развили в Эстрелья-де-Мар бурную деятельность. Не исключено, что мне придется провести новое расследование. Столько загадок…

Кабрера положил руки на крышу «сеата» и посмотрел сквозь легкий утренний туман на лесистые склоны ниже владений Холлингеров. Меня расстроило то, что он заикнулся о возобновлении расследования. Я уже привык смотреть на выгоревшую виллу едва ли не взглядом собственника. Несмотря на трагические последствия, пожар послужил на благо курорту Эстрелья-де-Мар и мне. В этом громадном пожаре исчезла часть моего прошлого, в его дыме рассеялись мои безрадостные воспоминания. Поджигатель по-прежнему был неизвестен, но мне оставили что-то вроде следа. Я не хотел, чтобы Кабрера и бригада его экспертов наступали мне на пятки.

– Инспектор, а что тут объяснять? Совершенно очевидно, что дом подожгли, но что, если кто-то… всего-навсего попытался показать фокус… неудачно.

– Фокус получился отвратительный.– Кабрера шагнул ко мне, явно подозревая, что я перегрелся на солнце.– Фокус фокусом, но вам известны обстоятельства их гибели.

– Вы имеете в виду Холлингера и Биби Янсен в джакузи? А может быть, ничего между ними и не было: лестница в огне, ее собственная спальня горит – куда еще было податься Биби, как не прямо по коридору в апартаменты Холлингера? Может быть, они надеялись переждать пожар под водой.

– А миссис Холлингер в постели секретаря?

– На постели. Над постелью было окно. Не исключено, что они пытались выбраться на крышу. Он поддерживал ее за ноги, а она старалась дотянуться до шпингалета рамы. Возможно, инспектор…

– Возможно.– Кабрера мгновение колебался, прежде чем сесть в машину, несколько раздосадованный тем, что я изменил тактику.– Как вы утверждаете, ключ в руках вашего брата. Я позвоню вам, когда он даст согласие с вами повидаться.

– Инспектор…

Я сделал паузу, прежде чем связать себя обещанием. По причинам, существо которых я вряд ли понимал сам, я теперь не торопился встретиться с братом.

– Дайте мне еще несколько дней. Я бы хотел появиться перед Фрэнком с чем-то достаточно весомым и убедительным. Если я докажу ему, что никто другой не хотел убивать Холлингеров, он, вероятнее всего, согласится, что его признание бессмысленно.

– Согласен.– Кабрера запустил мотор, потом выключил зажигание и внимательно осмотрел остальные машины на стоянке, запоминая номера.– Возможно, мистер Прентис, мы ищем не в том месте.

– Что вы имеете в виду?

– То, что в это дело замешаны внешние элементы. Пожар в доме Холлингеров нетипичен для Эстрелья-де-Мар. Так же как и похищение того катера. По сравнению с остальной частью Коста-дель-Соль здесь почти не бывает преступлений. Ни краж с взломом, ни угонов автомобилей, ни наркотиков.

– Ни наркотиков, ни краж с взломом?… Вы уверены, инспектор?

– Ни одного заявления. В Эстрелья-де-Мар вообще нет преступности. Вот почему мы были счастливы передать полицейские функции добровольной полиции. Возможно, в конце концов, ваш «рено» действительно сгорел от короткого замыкания…

Я смотрел вслед уезжавшему «сеату» и повторял про себя последние слова инспектора. В Эстрелья-де-Мар нет преступности. Ни краж с взломом, ни угонов? На самом деле все это курортное местечко было подключено к преступности, как к системе кабельного телевидения. Она гнездилась почти в каждой квартире и вилле, в каждом баре и ночном клубе, ее мог заметить каждый – достаточно было взглянуть на нервную систему охранной сигнализации и камер слежения. На террасе у бассейна под балконом Фрэнка постоянно велись разговоры о самом последнем разбое или взломе.

По ночам я слышал вой сирен патрулей добровольной полиции, преследовавшей угонщика автомобиля, и скрип тормозов на крутых поворотах. Каждое утро по крайней мере одна владелица бутиков любовалась осколками разбитых стекол своих зеркальных витрин на груде разбросанных платьев. Торговцы наркотиками рыскали по барам и дискотекам, проститутки семенили на высоких каблучках по мощенным булыжником переулкам над гаванью, а порнофильмы снимались, вероятно, в десятках спален. Совершались множество преступлений, однако Кабрера ничего не знал о них, ведь жители Эстрелья-де-Мар никогда не сообщали о них испанской полиции. По каким-то таинственным причинам они помалкивали, лишь укрепляя свои дома и офисы, словно играли в какую-то сложную и опасную игру.

Шагая по квартире Фрэнка, я думал о том, как он тоскует по клубу «Наутико», работая в тюремном саду. Не было никаких сомнений, что он жаждет новостей и очень хочет повидаться со мной, но между нами разверзалась какая-то пропасть. Я был слишком взволнован, чтобы тратить время на посещение мрачной комнаты для свиданий в тюрьме Сарсуэлья. Мне не хотелось расстраиваться еще больше, гадая, что скрывается за околичностями и уклончивыми ответами Фрэнка.

Вид сгоревшего ночью «рено» взвинтил меня еще больше. Разбуженный светом пожара, пламя которого, казалось, металось по потолку спальни, я выбежал на балкон. Кабина моего автомобиля полыхала как фонарь, дым клубился в свете фар автомобилей членов клуба, спешивших отвести их на безопасное расстояние. Это напоминало современную разновидность языческого ритуала: на машину, пылавшую как факел, с восхищением взирали высыпавшие из дискотеки молодые женщины, и их платья с блестками трепетали в отсветах пламени.

Когда началась вечеринка у бассейна, возникшая спонтанно, как восторженная ответная реакция на разверзшийся перед ними ад, я чуть было не переоделся в купальный костюм и не присоединился к весельчакам. Пытаясь успокоиться, я хлебнул виски из запасов Фрэнка и стал прислушиваться к возгласам и смеху. Они не смолкали, пока над морем не занялся рассвет. Медно-красные лучи солнца окрашивали стены вилл и многоквартирных домов, словно предвещая последний карнавальный пожар, который в один прекрасный день сожжет Эстрелья-де-Мар дотла.

После ланча в клуб «Наутико» доставили новый «ситроен» взамен сгоревшего «рено», останки которого погрузили в кузов потрепанного грузовика. Я подписал бумаги, а затем, из чистого любопытства, спустился по пандусу в гараж. «Ягуар» Фрэнка стоял в тусклом свете под чехлом, вокруг его бамперов и крыльев трепетали полицейские ленты. В конторке у консьержа хранился запасной набор ключей, но мне стало как-то не по себе при мысли о том, что я сяду за руль его машины. Я воспользовался служебным лифтом и поднялся в вестибюль, с радостью оставив автомобиль в его тусклом подземном мире.

Как только начались послеполуденные тренировки, на лужайках послышались удары мячей, выпускаемых теннисной машиной. Бобби Кроуфорд, как всегда, натаскивал своих подопечных. Словно не опасаясь повредить забинтованную руку, он постоянно двигался по корту, перепрыгивал через сетки, чтобы достать заблудившийся мяч, перескакивал с одной базовой линии на другую, увещевал и подбадривал игроков.

Я вспомнил, как он сидел у себя на балконе вместе с Полой наутро после ночной погони за украденным катером. Я готов был держать пари, что это он поджег катер – не по злому умыслу, а лишь ради красивого спектакля для вечерней толпы. Не было у меня сомнения и в том, что он или какой-то его соучастник запалил мой наемный «рено».

Если у него вообще были мотивы, то совершенно непонятные: наверное, он пытался не столько заставить меня уехать из Эстрелья-де-Мар, сколько посвятить меня в какие-то тайны этого городка. Я еще раз просмотрел порнофильм, отснятый в его квартире. Все-таки мне казалось, что Кроуфорд слишком предан жителям Эстрелья-де-Мар, чтобы принять участие в этом жестоком изнасиловании.

Но не он ли убил Холлингеров? Множество свидетелей видели его во время пожара на теннисных кортах клуба «Наутико», но, может быть, кто-то действовал по его указанию? Тот, кто правит тайной жизнью Эстрелья-де-Мар, явно неравнодушен к бушующему пламени.

15

Похождения затейника

Теннисная машина смолкла. Сразу после четырех часов игроки начали уходить с кортов и разъезжаться по домам для поздней сиесты. Поджидая Бобби Кроуфорда, я сидел в «ситроене» возле того бара, где по ночам промышляли проститутки-любительницы. Одна за другой машины выезжали из ворот клуба «Наутико», скоро их водители заснут с ощущением блаженной усталости во всем теле, и им приснится идеальный мяч, который подал ударом слева на заднюю линию прекрасный проповедник теннисных истин.

Наконец, выехал и Кроуфорд. Акулья морда его «порше» показалась из ворот в пять пятнадцать. Он остановил машину, чтобы осмотреть дорогу, а затем с хриплым рокотом промчался мимо меня. Кроуфорд сменил свой теннисный костюм на черную кожаную куртку и белоснежную рубашку и стал похож на гангстера. Высушенные феном волосы блестели после душа. В темных очках он напоминал симпатичного молодого актера, стремящегося подражать Джеймсу Дину и покусывающего костяшки пальцев, напряженно раздумывая над ролью в новом фильме. Ветер развевал над его головой порванную обивку крыши салона.

Я пропустил несколько машин, а потом поехал за ним к Церковной площади. «Порше» ждал разрешающего сигнала светофора вместе с мотороллерами и дизельными такси, с треском выпуская выхлопные газы. Наклонив солнцезащитный козырек, я затормозил на перекрестке возле автобуса на Фуэнхиролу, битком набитого английскими туристами с сувенирами Эстрелья-де-Мар в руках – миниатюрными бюстами Аполлона Бельведерского, абажурами в стиле «ар-деко» и видеокассетами с постановками пьес Стоппарда и Рэттигана.

Решив продемонстрировать, что он совсем не сноб, Кроуфорд помахал туристам рукой и поднял вверх оба больших пальца, одобряя их выбор. Как только включился зеленый свет, он резко рванул руль вправо, обгоняя автобус, и, едва избежав столкновения с приближавшимся грузовиком, двинулся по Калье-Молина в старый город.

В течение часа я сидел у него на хвосте, колеся по улочкам Эстрелья-де-Мар по маршруту, который, казалось, отражал причудливое сознание этого импульсивного человека. Он вел машину почти автоматически, и я догадался, что этим маршрутом он ездит каждый вечер, как только заканчивает свою тренерскую работу в клубе «Наутико» и отправляется проверять аванпосты какого-то совсем другого королевства.

После быстрого пробега вдоль набережной он вернулся на Церковную площадь и вышел из «порше», не заглушив двигатель. Пройдя по саду, он направился к столикам открытого кафе рядом с газетным киоском и присоединился к двум братьям, проводившим ночи у дверей дискотеки клуба «Наутико». Нервные, но приветливые, эти бывшие торговцы крадеными машинами из трущоб Лондона иногда предлагали мне щедрую скидку на марокканский гашиш из новой партии, доставленной тем мощным катером, двигатель которого профессионально наладил Гуннар Андерсон.

Отставив свой чай со льдом, они оба встали, чтобы почтительно поприветствовать Кроуфорда, как старые сержанты приветствуют уважаемого младшего офицера. Они что-то тихо говорили, а Кроуфорд просматривал свой ежедневник, отмечая галочкой строчки в этом своеобразном журнале заказов. Когда братья вернулись к своему чаю, договорившись о поставках, Кроуфорд подал знак мускулистому уроженцу Магриба в черной униформе, который сидел на стуле перед чистильщиком обуви.

Это был Махуд, шофер Элизабет Шенд, который когда-то наблюдал за мной недовольным взглядом и записал в свой электронный блокнот номер моей машины. Сунув несколько песет в грязную руку мальчишки-чистильщика, он вернулся вместе с Кроуфордом к его машине и сел на пассажирское сиденье «порше». Они объехали площадь, свернули на узкую боковую улочку и остановились возле ресторана ливанской кухни «Баальбек», места встреч и случайных знакомств, весьма популярного у богатых арабов, приплывавших на яхтах из Марбельи.

Кроуфорд остался ждать в «порше», а шофер вошел в ресторан и через несколько минут вернулся в обществе двух светловолосых девиц в ярких топах, крошечных кожаных мини-юбках и белых туфлях на шпильках. Они брезгливо щурились, словно впервые испытали на себе воздействие солнечного света. В сочетании с лакированными сумочками их наряд казался остроумной пародией на униформу парижских проституток с Пляс-Пигаль, тем более что их кричаще-яркие и нелепые тряпки происходили с полок самых дорогих бутиков в Эстрелья-де-Мар.

Когда одна из них, повыше ростом, нетвердой походкой двинулась по узкому тротуару, я, несмотря на платиновый парик, узнал в ней англичанку, которая приходила на похороны Биби вместе с мужем, агентом по продаже яхт, имевшим офисы в порту. Она изо всех сил старалась сойти за шлюху, надув губки и виляя бедрами, и я невольно задавался вопросом, уж не вырядилась ли она так по прихоти какого-нибудь театрального режиссера-авангардиста, решившего поставить под открытым небом «Махагонию» [36] или «Душечку Ирму» [37].

Вместе с Махудом женщины устроились на заднем сиденье такси, которое помчалось в направлении шикарных многоквартирных домов на высоком утесе. Кроуфорд с удовлетворением проследил за тем, как дамы отправились на работу, затем вышел из «порше» и запер двери машины. Он прошел мимо припаркованных на боковой улице машин, незаметно проверяя, закрыты ли они. Обнаружив наконец, что заднюю дверь серебристого «сааба» запереть забыли, он открыл ее, скользнул на водительское сиденье и запустил руку под кожух руля.

Стоя в дверном проеме бара-закусочной, я наблюдал за тем, как профессионально он включил цепь зажигания без ключа. Едва взревел двигатель, как он вывел «сааб» из полосы для парковки и помчался по мощенной булыжником улице, сбивая боковые зеркала стоявших машин.

Я потерял Кроуфорда из виду, пока возвращался к «ситроену». Объехав площадь, я отправился искать его в гавани и в старом городе. Иногда я останавливался и ждал, не появится ли он сам. Я уже собирался вернуться в клуб «Наутико», когда увидел туристов, столпившихся у входа в театральный клуб «Лицей» на Калье-Домингес. Они пытались успокоить раздраженного водителя. Угнанный Кроуфордом «сааб» зажало между тротуаром и фургоном с египетскими костюмами для предстоящей постановки «Аиды».

Не дожидаясь, пока найдут водителя фургона, Кроуфорд громко всех поблагодарил, нажал на газ и загнал «сааб» между фургоном и стоявшим впереди него легковым автомобилем. Раздался металлический скрежет сминавшихся крыльев и звон разбитого стекла, – это фара фургона отвалилась и упала на мостовую между колесами. Костюмы пустились в пляс на своих вешалках, словно подвыпившие фараоны. Улыбнувшись перепуганным туристам, Кроуфорд дал задний ход, а затем снова погнал «сааб» вперед, сокрушенно вскинув вверх руки, когда смятое крыло фургона содрало краску с двери его машины.

Больше не беспокоясь о том, что могу попасться ему на глаза, я поехал за ним, едва Кроуфорд освободился из этой «коробочки» и снова стал как сумасшедший носиться по улочкам Эстрелья-де-Мар. Во время своего не то инспекционного, не то криминального рейда он объезжал часть Эстрелья-де-Мар, не видную невооруженным глазом, подозрительный мир баров сомнительной репутации, магазинов порновидео и не совсем обычных аптек, притаившихся на боковых улочках. Деньги ни разу не переходили из рук в руки, и я предположил, что этот ураганный рейд был необходим ему для того, чтобы ощутить прилив вдохновения, почувствовать себя в новом качестве, дополняющем роль парня-заводилы в клубе «Наутико».

К концу поездки Кроуфорд снова остановился на Церковной площади, вышел из «сааба» и смешался с толпой, запрудившей тротуары возле галерей и книжных магазинов. С его открытого, как у симпатичного подростка, лица не сходила улыбка, его рады были видеть все, с кем.он встречался. Владельцы магазинов приглашали его на pastis[38], продавщицы были счастливы, пококетничать с ним, люди вставали из-за столиков в кафе, чтобы поболтать с ним или переброситься шутками. Меня, как всегда, поражала широта его натуры, неиссякаемый источник теплоты и доброжелательности, таившийся в нем.

Но столь же весело и беззаботно он крал и рассовывал по карманам все, что плохо лежит. Я видел, как в парфюмерном магазинчике на Калье-Молина он сунул в карман флакон-пульверизатор только для того, чтобы пробежать по переулку и обрызгать одеколоном бездомных кошек. На Галлериа Дон Карлос он придирчиво оглядел макияж какой-то уличной проститутки. С серьезностью косметолога он повертел в руках ее карандаш для бровей, а потом прошмыгнул мимо нее в ближайший винный погребок, где украл две бутылки фундадора и поставил их между ног пьяницы, дремавшего на тротуаре. С ловкостью фокусника он стащил пару туфель из крокодиловой кожи с витрины прямо из-под носа управляющего, а еще через несколько минут появился из ювелирного магазинчика, где шла бойкая торговля, с небольшим алмазом на мизинце.

Похоже, он только делал вид, что не замечает моей слежки. Когда мы пересекали лужайки Церковной площади, он помахал рукой Сонни Гарднеру, который стоял на ступенях англиканской церкви с мобильным телефоном у пухлых губ. Этот бывший бармен и яхтсмен кивнул и мне, когда я проходил мимо. Я понял, что в преступных вечерних шалостях Кроуфорда принимают участие и другие.

Вернувшись к разбитому «саабу», Кроуфорд подождал, пока я сяду за руль «ситроена», а затем запустил перегретый двигатель. Устав от города и толп туристов, он уехал с площади и двинулся мимо последних магазинов к жилым кварталам, лежавшим на лесистых склонах холма ниже имения Холлингеров. Он таскал меня за собой то в одном, то в другом направлении по окаймленным пальмами дорогам и все время держался на виду, а я задавался вопросом, не собирается ли он взломать дверь какой-нибудь виллы.

Потом, когда мы огибали один и тот же островок безопасности уже в третий раз, он внезапно умчался от меня, обогнав «ситроен» почти на целый круг, оказался у меня на хвосте, а потом исчез в лабиринте улиц. Он то и дело подавал мне громкие веселые гудки, постепенно стихавшие, когда он перевалил за гребень холма, – наверное, так, по-своему тепло, он со мной попрощался.

Спустя двадцать минут я обнаружил, что «сааб» припаркован на подъездной дорожке большой деревянно-кирпичной виллы в ста ярдах от ворот имения Холлингеров. За высокими стенами и камерами слежения какая-то старуха неодобрительно наблюдала за мной из окна второго этажа. Я решил, что Кроуфорд закончил на сегодня безумный рейд по Эстрелья-де-Мар и попросил какого-нибудь попутного водителя его подвезти.

Я подошел к «саабу», чтобы взглянуть на изуродованный кузов и взломанную систему зажигания. Отпечатки пальцев Кроуфорда наверняка остались повсюду, но я был уверен, что владелец не станет сообщать о краже гражданской жандармерии. Что же касается местной добровольной полиции, то ее главная функция состояла, похоже, в защите существующего криминального порядка, а не в выслеживании злодеев. За время этой увеселительной прогулки по Эстрелья-де-Мар «рейнджроверы» полицейского патруля дважды прикрывали Кроуфорда и явно присматривали за угнанным «саабом», пока он воровал безделушки в магазинах на Церковной площади.

Устав от безумной гонки, я присел на деревянную скамейку возле ближайшей автобусной остановки и еще раз взглянул на разбитую машину. В нескольких футах от меня по склону холма поднимались каменные ступени. Они вели к вершине скалы над домом Холлингеров. Случайно или с умыслом, Кроуфорд оставил «сааб» почти точно на том месте, где был найден «ягуар» Фрэнка с уликой – бутылкой смеси эфира и бензина. Это натолкнуло меня на мысль, что поджигатель попал в лимонный сад, поднявшись по этим ступеням. Возвращаясь, он увидел «ягуар» возле автобусной остановки и воспользовался возможностью впутать в свое преступление владельца машины, подбросив на заднее сиденье неиспользованную бутылку.

Предоставив старушечьим камерам слежения присматривать за «ситроеном», я стал подниматься по истертым ступеням из известняка. Как я прочитал в местном путеводителе, они были на два века старше курорта и вели к наблюдательному посту, построенному во времена наполеоновских войн. Внешние стены соседних вилл так близко подступали к ступеням лестницы, что я с трудом протискивался. Из-за буйно разросшегося на холме кустарника в безоблачном небе появился дельтаплан, голова пилота в солнцезащитном шлеме выделялась на фоне шелестящих крыльев.

Когда я преодолел последние ступени и поднялся на наблюдательную площадку, подо мной оказались даже самые верхние виллы курорта. Я присел на зубчатую стену и, запыхавшись, стал судорожно вдыхать холодный воздух. Подо мной расстилались возвышенности полуострова Эстрелья-де-Мар. В десяти милях к востоку от меня высотные здания отеля Фуэнхиролы подставляли свои фасады заходившему солнцу. Их стены казались громадными экранами, на которых вот-вот начнется эффектный вечерний спектакль, где основными выразительными средствами будут свет и звук. С этой каменной площадки мимо почерневшей лимонной рощицы до задней калитки и гаража уничтоженного пожаром дома вела круто спускавшаяся вниз дорожка.

Я стал спускаться с площадки в сад, осматривая каменистую землю в поисках следов поджигателя. Над головой послышался трепет кожистых крыльев дельтаплана. Явно пытаясь разглядеть мое лицо, дельтапланерист парил надо мной в воздухе так низко, что его обутые в тяжелые ботинки ноги едва не задевали мою голову. Шлем скрывал его лицо. Слишком расстроенный всем происходящим, чтобы махнуть ему рукой, я углубился в обугленную лимонную рошу. Под ногами у меня с треском крошились угольки, сплошь покрывавшие землю.

Возле калитки, в тридцати ярдах от меня, повернувшись спиной к старому «бентли», стоял шофер Холлингеров. Он следил за мной тем же пристальным и почти угрожающим взглядом, что и прежде, сложив на груди руки. Когда я приблизился, он шагнул вперед, остановившись всего в нескольких дюймах от неглубокой ямы, вырытой под деревом.

На деревянном колышке колыхалась желтая полицейская лента, и я предположил, что именно здесь поджигатель спрятал бутылки с зажигательной смесью накануне пожара. Словно не желая оскорбить память погибших, дельтапланерист, шелестя брезентом, отлетел от вершины холма. Мигель стоял на краю ямы, покрытая пеплом земля осыпалась у него из-под ног. Несмотря на агрессивную позу, он ждал, что я с ним заговорю. А что, если он видел поджигателя хотя бы мельком?

– Мигель…– Я шагнул к нему, протягивая руку.– Я приезжал сюда с инспектором Кабрерой. Я брат Фрэнка Прентиса. Мне бы хотелось поговорить с вами.

Он опустил глаза и уставился на яму, потом повернулся на каблуках и зашагал обратно к калитке. Он закрыл ее за собой и быстро спустился по ступеням. Ссутулив плечи, шофер исчез в гараже.

– Мигель!…

Рассерженный надоевшим дельтапланеристом, я опустил голову и стал разглядывать свои грязные туфли. На засыпанной угольками земле поблескивали две монеты, два кусочка серебра, оставив которые, шофер, вероятно, выразил свое презрение братьям, лишившим жизни его хозяев.

Я опустился на колени и потыкал монетки кончиком своей шариковой ручки. Оказалось, что это не монеты, а автомобильные ключи на короткой металлической цепочке, присыпанные смешавшейся с пеплом землей. Я решил, что это ключи от «бентли», которые обронил шофер, пока поджидал меня. Я поднял их, стряхнул с них прилипшую землю и вытер, чтобы отнести Мигелю. Но тут заработал его двигатель, над выхлопной трубой заклубился дым; значит, это ключи не от «бентли», их, скорее всего, потерял кто-то из полицейских экспертов. Я поднес их к глазам, пытаясь определить марку машины, но на хромированной поверхности ключей не было никакой маркировки. У меня уже зародилось подозрение, что эти ключи вполне могли принадлежать поджигателю. Он потерял или забыл их здесь, когда доставал закопанные бутылки.

Дельтаплан парил над моей головой, его стальные растяжки тихо звенели в тишине. Пилот крепко сжимал руками в черных перчатках рычаг управления, словно натягивал удила крылатого коня. Аппарат круто пошел на вираж и нырнул вниз над садом, левым крылом едва не ударив меня по лицу.

Я присел на корточки среди остатков сгоревших деревьев, а дельтапланерист кружил надо мной, будто угрожая новой атакой, если я двинусь к калитке, ведущей к дому Холлингеров. Низко опустив голову, я побежал по засыпанной пеплом земле, решив спуститься вниз по склону холма за внешней стеной имения. Дельтаплан снова набрат высоту на восходящих потоках теплого воздуха. Пилот, казалось, не замечал, что я, оскальзываясь и теряя равновесие, сползаю вниз по склону. Он смотрел в море, катившее волны на пляж Эстрелья-де-Мар.

Где-то внизу показались виллы, построенных среди эвкалиптов ниже границы владений Холлингеров. Их задние сады и дворики были защищены высокими стенами, а по испуганному лицу служанки, наблюдавшей за мной с балкона второго этажа одной из вилл, я понял, что ни один из обитателей этих владений не придет мне на помощь и тем более не впустит меня, если я попробую найти убежище в их садах.

Покрытый с ног до головы пылью и пеплом, с трудом переставляя ноги, я кинулся к задней стене протестантского кладбища. Ненормальный пилот снова набрал высоту над вершиной холма, облетев вокруг него, а потом круто уронил нос, направив дельтаплан к пляжу, где, наверное, собирался приземлиться.

У задней калитки кладбища стояла каменная урна для мусора, до краев заполненная сухими цветами и увядшими венками. Я вытер руки букетом канн, попытавшись выжать из них остатки влаги на ободранные ладони. Стряхнув пепел с рубашки, я толкнул калитку и прошел на кладбище.

На всем кладбище был единственный посетитель, худощавый мужчина в светло-сером костюме, который стоял ко мне спиной, сжимая в руке букет лилий и листьев папоротника, словно не желая расставаться с ним и класть его на могилу. Когда я проходил мимо, мужчина повернулся и вздрогнул, точно я застал его в момент раздумий о своей вине. Я узнал психиатра, присутствие которого на похоронах Биби Янсен всем так не понравилось.

– Доктор Сэнджер?… Могу я вам чем-то помочь?

– Нет… благодарю вас.

Сэнджер положил руку на надгробный камень и принялся тонкими пальцами обводить высеченные на гладком мраморе буквы. Серебристо-белый мрамор был почти того же цвета, что его волосы и костюм, а взгляд психиатра еще печальнее, чем мне показалось, когда я увидел его впервые. Наконец он положил лилии на камень, выпрямился и взял меня за локоть.

– Ну… как вам это?

– Прекрасный памятник, – заверил я его.– Я рад, что все пришли проводить ее в последний путь.

– Я заказал его сам. Я не мог иначе.– Он предложил мне свой носовой платок.– Вы порезали руку. Посмотреть рану?

– Ничего страшного. Я очень спешу. На меня напал какой-то дельтапланерист.

– Дельтапланерист?…

Он удивленно уставился в небо, потом, когда я направился к выходу, последовал за мной. Я открыл щеколду ворот, вышел на улицу и оперся рукой о крышу чьей-то машины. Я попытался различить контуры холма в темноте. До «ситроена» было по крайней мере полмили, я припарковал его на холме к востоку от имения Холлингеров.

Я подождал, не приедет ли кто-нибудь на кладбище на такси, но быстро потерял терпение и глубоко вздохнул, смирившись с тем, что утомительной пешей прогулки мне не избежать. В пятидесяти ярдах от меня, у входа на католическое кладбище, сидел на своей машине мотоциклист в черной кожаной куртке и шлеме, прикрывая лицо шарфом. Руки в длинных перчатках крепко сжимали рукоятки руля, до меня доносилось негромкое бормотание выхлопной трубы мотоцикла. Переднее колесо, казалось, было немного повернуто ко мне.

Я заколебался, не решаясь сойти с тротуара. Дорога вела мимо уединенных вилл, а затем терялась из виду, проходя вниз по склону к Эстрелья-де-Мар. В небе, словно самолет-разведчик, парил дельтаплан, его крылья скрывали от меня заходившее солнце, их ткань сияла, как перья жар-птицы.

– Мистер Прентис?…

Доктор Сэнджер прикоснулся к моей руке. Теперь, уйдя с кладбища, он казался собранным и почти спокойным. Он показал на стоявшую рядом со мной машину и спросил:

– Вас подвезти? Так будет безопаснее…

16

Преступники и благодетели

– Вам повезло, – сказал я Сэнджеру, когда мы подъехали к его вилле.– Не считая Нью-Йорка, это самое впечатляющее собрание граффити из всех, что мне приходилось видеть.

– Будем снисходительны, скажем, что это уличное искусство. Боюсь, однако, в здешнем варианте у него совсем иные цели.

Сэнджер вышел из машины и внимательно осмотрел двери гаража. Каждый дюйм стальных панелей был разрисован флюоресцирующими завитками, кольцами, свастиками и угрожающими надписями, граффити красовались даже на оконных ставнях и входной двери. От частых попыток смыть надписи краски только потускнели, превратив этот триптих из гаража, окна и двери в неудачный набросок безумного художника-экспрессиониста.

Сэнджер смотрел на это произведение искусства с кислой миной и покачивал головой, словно огорченный хозяин картинной галереи, вынужденный в угоду моде выставлять работы, которые ему не по вкусу.

– Отдохните несколько минут, – сказал он мне, отпирая двери.– Вы сможете доехать до своей машины на такси. Наверное, это было для вас тяжелое испытание…

– Вы очень добры, доктор. Может быть, я и преувеличил опасность, трудно сказать. Вечно я попадаю в какие-то дурацкие ситуации.

– Этот дельтапланерист вел себя весьма угрожающе. Мотоциклист тоже. Эстрелья-де-Мар опаснее, чем кажется.

Сэнджер провел меня в холл, внимательно осмотрев безлюдную улицу, прежде чем закрыть дверь. Едва заметно вздохнув со смешанным чувством облегчения и покорности судьбе, он посмотрел на голые стены, крест-накрест пересеченные тенями стальных решеток на выходивших в сад окнах, напоминавших решетки крепостных ворот в средневековом замке. Наши силуэты двигались на фоне решеток, подобно персонажам инсценировки из жизни заключенных.

– Это напоминает мне цикл «Careen» [39] Пиранези. Никогда не думал, что буду жить внутри его гротескных гравюр.

Сэнджер повернулся и пристально посмотрел на меня.

– Вы в опасности? Вполне возможно. Кроуфорду нравится мутить воду, но иногда он заходит слишком далеко.

– Я чувствую себя лучше, чем я думал. В любом случае, на дельтаплане был не Кроуфорд. И на мотоцикле тоже не он.

– Полагаю, это были его коллеги. У Кроуфорда целая сеть сообщников, которые знают, чего он хочет. Полагаю, они решили вас подразнить. И все-таки постарайтесь не ввязываться в странные истории, даже при том, что вы брат Фрэнка.

Сэнджер повел меня в салон, окна которого выходили в маленький, обнесенный стеной сад, почти полностью занятый плавательным бассейном. В длинном помещении, куда мы вошли, было всего два кресла и низкий столик. Когда-то вдоль стены стояли книжные шкафы, но теперь книги лежали на полу в картонных коробках. Воздух казался затхлым и неподвижным, словно окна и двери в сад никогда не открывались.

– Вижу, вы переезжаете, – заметил я, – Сюда или отсюда?

– Отсюда. В этом доме мне не очень удобно, к тому же с ним связаны тяжелые воспоминания. А теперь садитесь и постарайтесь успокоиться.

Озабоченный моей нервозностью, Сэнджер увел меня от двери в сад, ручку которой я зачем-то пытался повернуть. Его чуткие руки приподняли мой подбородок, и я ощутил слабый запах могильных лилий, исходивший от его пальцев. Он прикоснулся к уже побледневшим синякам у меня на шее, а потом сел в кожаное кресло лицом ко мне, словно приготовился провести со мной сеанс психоанализа.

– Пола Гамильтон рассказала мне, что на вас кто-то напал в квартире брата. Из того, что она мне поведала, я понял, что душитель решил не убивать вас. У вас есть какие-нибудь соображения почему? Вы ведь полностью были в его власти.

– Конечно. Думаю, ему хотелось посмотреть, как я стану реагировать. Это было своего рода посвящением. Почти приглашением в…

– Преисподнюю? В истинный мир курорта Эстрелья-де-Мар? – Сэнджер нахмурился, не одобряя такого пренебрежения собственной безопасностью.– С момента своего появления здесь вы рассердили великое множество людей, и ничего удивительного. Все эти ваши расспросы…

– Я не мог иначе.– Меня возмутило, что Сэнджер пытается их оправдать.– В доме Холлингеров погибло пять человек.

– Ужасное преступление, если оно было преднамеренным.– Сэнджер наклонился ко мне, попытавшись сгладить улыбкой мою вспыльчивость.– Вопросы, которые вы задаете… Пожалуй, в Эстрелья-де-Мар вы не найдете на них ответа. Или ответы вам не понравятся.

Я встал и нервно зашагал вдоль пустых книжных полок.

– Вряд ли. Пока что я не услышал ни одного нормального ответа. Мне все больше и больше кажется, что здесь какой-то заговор, но я могу и ошибиться. Как бы там ни было, я обязан высвободить Фрэнка из тюрьмы.

– Конечно. Его признание не укладывается в разумные рамки. Вы как старший брат несомненно ощущаете свою ответственность за него. Посидите, а я принесу вам минеральной воды.

Он попросил извинения, на ходу пригладил свои серебристые волосы перед зеркалом и вышел на кухню. Я попытался представить себе, как он жил в этой мрачной вилле с постоянно сидевшей на успокоительных Биби Янсен. Странная парочка, даже по стандартам Эстрелья-де-Мар. В облике Сэнджера было что-то почти женственное, какая-то неизбывная предупредительность, которая, возможно, настолько успокоила и утешили наркоманку в полной прострации, что та в конце концов пригласила доктора к себе в постель. Я подумал, что заниматься с ним любовью – все равно что с бесплотным призраком, так он тих и неуловим.

В то же время в манере доктора сквозила явная уклончивость, вызывавшая у меня подозрения. Сэнджер тоже вполне мог поджечь дом Холлингеров, чтобы избавиться от ребенка Биби. Если бы выяснилось, что он наградил ребенком одну из своих пациенток, у него наверняка отобрали бы лицензии. И все же он явно заботился об этой молодой женщине и, несомненно, по-своему скорбел о ее кончине, храбро явившись перед враждебно настроенной толпой на ее похоронах, а потом залившись краской смущения, когда я застал его одного возле могильного камня. В нем непостижимым образом уживались раскаяние и тщеславие, и я невольно задавался вопросом, не выбрал ли он серебристо-белый мрамор под цвет своего костюма и волос.

Я поискал глазами телефон, сгорая от нетерпения вызвать такси. Хотя я гонялся по улицам Эстрелья-де-Мар за Кроуфордом, нашел ключи и пережил столкновение с дельтапланеристом, на сегодня мне еще не хватило приключений. Я подошел к окнам в сад и посмотрел на пустой бассейн. Кто-то швырнул через стену банку желтой краски, и канареечного цвета солнечные лучи ручейками растеклись до самого сливного отверстия.

– Еще один образец абстрактной живописи, – сказал я Сэнджеру, который вернулся с минеральной водой.– Понятно, почему вы переезжаете.

– Время оставаться и время уезжать.– Он пожал плечами, словно безропотно принимая собственные доводы.– У меня есть недвижимость в жилищном комплексе Костасоль, несколько бунгало, которые я сдаю на лето. Я решил оставить одно себе.

– Костасоль? Там очень тихо…

– Верно. Почти как на кладбище. Но это самое то, что мне нужно. Система охраны там лучше, чем где бы то ни было на побережье.

Сэнджер открыл окно и прислушался к вечернему шуму Эстрелья-де-Мар, словно политический лидер в изгнании, обреченный жить на своей надежно охраняемой вилле в обществе одних лишь книг.

– Не скажу, – добавил он, – что меня выживают отсюда, но мне хочется более спокойной жизни.

– У вас будет там практика? Или людям, живущим в пуэбло, психиатр уже не поможет?

– Это немного несправедливо.– Сэнджер подождал, пока я вернусь в кресло.– Никто даже не задумался бы о выходе на пенсию, если бы дремать на солнце было запрещено.

Я сделал глоток тепловатой воды и подумал о бодрящем виски Фрэнка.

– Строго говоря, доктор, мало кто из обитателей Костасоль – пенсионеры. В большинстве своем это люди сорока-пятидесяти лет.

– В наши дни все идет быстрее. Будущее кидается к нам, как теннисист, стремящийся отбить мяч у самой сетки. Люди новых профессий достигают пика активности еще до сорока. В общем, в Костасоль у меня будет достаточно пациентов. Имеет смысл перебраться туда прямо сейчас, потому что здесь пациенты перевелись.

– Выходит, жители Эстрелья-де-Мар крепче здоровьем? Мало конфликтов, нет психических стрессов?

– Очень мало. Они слишком увлечены своими театральными клубами и хорами. Чтобы по-настоящему проникнуться жалостью к самому себе, нужна уйма свободного времени. Здесь даже воздух какой-то особенный, – впрочем, я не имею в виду вашего дельтапланериста.

– А Бобби Кроуфорд?

Сэнджер стал разглядывать воду в стакане, словно пытаясь увидеть на ее поверхности свое отражение.

– Кроуфорд, как вы могли заметить, интересный человек. Немного опасный – но сам он этого не осознает. Он тормошит и будоражит людей, пусть даже иногда используя их. Но в целом он благо. Он вдохнул жизнь в Эстрелья-де-Мар, хотя многие не в силах за ним угнаться. Некоторым приходится отступать на обочину.

– Некоторым вроде Биби Янсен?

Сэнджер отвернулся и стал рассматривать внутренний дворик, где возле пруда ждало неизвестно кого раскладное кресло-шезлонг. Я догадался, что молодая шведка нежилась в нем на солнце под печальным и задумчивым взглядом психиатра. Стоило мне упомянуть имя девушки, как он, казалось, погрузился в легкий транс, вспоминая лучшие времена.

– Биби… Я очень любил ее. До того как ее взяли к себе Холлингеры, она часто звонила в дверь и просила разрешения побыть со мной. Я лечил ее от пристрастия то к одному наркотику, то к другому и всегда позволял пожить у меня. Это был шанс отучить ее от всего, что разрушает сознание. Она знала, что все эти пляжные бары – для нее слишком большое искушение. Но Кроуфорд и его друзья то и дело проверяли ее на прочность, словно она новоиспеченная Пиаф или Билли Холидей, чей громадный талант осилит все. А она была не такая, крайне уязвимая.

– Кажется, ее любили все. Это чувствовалось в день похорон.

– В день похорон? – Сэнджер встрепенулся, вернувшись в настоящее, его взгляд утратил мечтательное выражение.– Андерсон был просто не в себе. Милый мальчик, в прошлом один из последних хиппи, который понял, что он талантливый механик. Она напоминала ему его юность, путешествия с рюкзаком по Непалу. Он хотел, чтобы Биби оставалась ребенком, живущим на пляже, как цыганка.

– Он думал, что ей подходит такой стиль жизни. Возможно, миру не обойтись без разочарованных и потерявших веру в себя, вроде Андерсона. Между прочим, он думает, что вы были отцом ее ребенка.

Сэнджер пригладил свои серебристые волосы тыльной стороной руки.

– Так считают все в Эстрелья-де-Мар. Я пытался защитить ее, но мы никогда не были любовниками. Как это ни грустно, даже не помню, чтобы я хоть раз прикасался к ней.

– Говорят, вы спите со своими пациентками.

– Но мистер Прентис…– Сэнджера, казалось, удивила моя наивность.– Мои пациенты – это мои друзья. Я приехал сюда шесть лет назад, когда умерла жена. Женщины обращались ко мне за помощью. Они пили, пристрастились к снотворному, но не могли заснуть по ночам. Некоторые из них погрузились на самое дно невыносимой скуки. Я нырял за ними и выводил обратно, пытаясь придать их жизни какой-то смысл. С одной или двумя из них меня связывали интимные отношения. Для других, например для Биби и племянницы Холлингеров, я был не более чем помощником и советчиком.

– Анна Холлингер? – Я невольно поморщился, точно от боли, вспомнив выгоревшую дотла спальню.– Вы не отучили ее от наркотиков, она сидела на героине.

– Отнюдь нет.– Сэнджер заговорил резко, словно решив поставить на место невежественного подчиненного.– Она полностью отвыкла от наркотиков.Ее выздоровление стало одним из немногих успехов клиники, уверяю вас.

– Доктор, она кололась во время пожара. Ее нашли в ванной с иглой в руке.

Сэнджер всплеснул белыми руками, чтобы заставить меня замолчать.

– Мистер Прентис, вы торопитесь с выводами. У Анны Холлингер был диабет. Она делала себе укол инсулина, а не героина. Смерть – достаточная трагедия, не стоит еще и чернить усопшую…

– Простите. Почему-то я принял это на веру. Мы с Кабрерой и Полой Гамильтон побывали в доме Холлингеров. Она предположила, что у Энн случился рецидив.

– Доктор Гамильтон больше не лечила ее. Они охладели друг к другу, уж и не знаю почему. Диабет у Анны нашли в Лондоне полгода назад.– Сэнджер хмуро посмотрел на солнце, садившееся над крошечным садом с пустым бассейном, похожим на затонувший алтарь.– После всего что она вынесла, ей выпало умереть вместе с Биби в таком бессмысленном пожаре. До сих пор трудно в это поверить.

– И еще труднее поверить, что за этим стоял Фрэнк?

– Просто невозможно.– Сэнджер заговорил сдержанно, ровным голосом, внимательно наблюдая за моей реакцией.– Фрэнк – последний во всей Эстрелья-де-Мар, кто мог бы поджечь дом Холлингеров. Ему нравились разного рода двусмысленности, скептические сентенции, коварные и неразрешимые вопросы. Поджог – это решительный поступок, разом прекращающий любого рода дискуссии. Я хорошо знал Фрэнка, когда-то мы вместе играли в бридж в клубе «Наутико». Скажите, Фрэнк в детстве не страдал клептоманией?

Я помедлил с ответом, но Сэнджер явно задал мне этот вопрос без всякого умысла, и я проникся к нему едва ли не теплотой.

– Наша мать умерла, когда мы были еще детьми. Это лишило нас… семьи. Фрэнк был просто в отчаянии.

– Так значит, он крал?

– Его кражи объединили нас. Я прикрывал его и пытался брать вину на себя. Впрочем, это было неважно, отец редко нас наказывал.

– А сами вы никогда не крали?

– Нет. Полагаю, Фрэнк делал это за меня.

– И вы завидовали ему?

– И сейчас завидую. Это означало, что он внутренне свободен, а я, увы, нет.

– И теперь вы чувствуете себя в той же роли, словно вытаскиваете Фрэнка из очередной переделки?

– Для этого я и приехал. Самое странное, у меня нет полной уверенности в том, что это не он поджег дом Холлингеров.

– И конечно, по-прежнему завидуете ему как «преступнику». Неудивительно, что вас так привлекает Бобби Кроуфорд.

– Вы правы, в этой его безудержной и беспорядочной энергии есть какое-то гипнотическое очарование. Кроуфорд околдовывает людей, ведь он всегда играет с огнем. Он словно показывает им, что можно быть по-настоящему грешным и безнравственным. С другой стороны, почему же они его терпят?

Слишком возбужденный, чтобы усидеть на месте, я встал и зашагал по комнате, натыкаясь на коробки, а Сэнджер слушал меня, сложив длинные тонкие пальцы домиком.

– Сегодня вечером я гонялся за ним по всей Эстрелья-де-Мар. Он такого успел натворить за это время, – его сто раз можно было арестовать. Он поистине разрушительная сила, он возглавляет целую сеть торговцев наркотиками, угонщиков и проституток. Да, Кроуфорд привлекателен, просто душка, но почему никто не потребует, чтобы он немедленно убрался? Без него Эстрелья-де-Мар действительно могла бы стать раем.

Сэнджер энергично тряхнул головой, перестав складывать пальцы домиком.

– Не думаю. В действительности, если Эстрелья-де-Мар и вправду рай, то только благодаря Бобби Кроуфорду.

– Театральные клубы, галереи, хоры? Кроуфорд не имеет к ним никакого отношения.

– Еще как имеет. До появления здесь Бобби Кроуфорда Эстрелья-де-Мар была просто одним из многих курортных местечек на Коста-дель-Соль. Люди здесь вели растительное существование в тумане водки и валиума. Должен признаться, тогда у меня было множество пациентов. Я помню тихие теннисные корты клуба, да и возле бассейна редко можно было увидеть хотя бы одного человека. За целый день никто не нарушал зеркальную гладь воды. На ней даже пыль скапливалась.

– И как же Кроуфорд возродил все это к жизни? Этот теннисист…

– Нет, Эстрелья-де-Мар пробудил к жизни вовсе не его мощный удар слева. Для этого ему потребовались другие таланты.

Сэнджер встал и подошел к окну, прислушиваясь к пронзительному вою охранной сигнализации, разносившемуся в вечернем воздухе.

– В определенном смысле Кроуфорда можно считать спасителем всего Коста-дель-Соль, и не только. Вы ведь были в Гибралтаре? Один из последних гордых аванпостов мелкой скупости, открыто наживающейся на коррупции. Нечего удивляться, что брюссельские бюрократы пытаются ликвидировать этот британский анклав. Наши правительства готовятся к тому, что впереди – невиданные масштабы безработицы, а такое будущее неизбежно означает расцвет мелкой преступности. Мы будем жить в обществе праздности, подчиненном лишь досугу, очень похожем на то, что вы видите на этом побережье. Люди по-прежнему будут работать, по крайней мере, некоторые, но не более десятка лет за всю жизнь. Они будут удаляться от дел еще до сорока, а впереди у них будет полвека сплошной праздности.

– Миллиарды балконов под солнцем. И тем не менее это означает, что не будет ни войн, ни сражений на идеологическом фронте.

– Но как растормошить людей, как дать им ощущение сообщества? Безвольный и сонный мир уязвим для любого пронырливого хищника. Политика – приятное времяпрепровождение для касты профессионалов, но едва ли в состоянии увлечь остальных. Религиозная вера требует огромных усилий воображения и чувств, которые трудно разбудить, если вы плохо соображаете после изрядной дозы снотворного. Единственное, что еще может взбодрить людей, – это угроза, прямая и недвусмысленная: она-то и вынуждает сплотиться и действовать сообща.

– Преступление?

– Преступление и асоциальное поведение, то есть поступки, не обязательно нарушающие закон, но провоцирующие нас, дающие выход нашим сильным эмоциям, ускоряющие реакции нервной системы, которая потеряла чувствительность из-за праздности и полной бездеятельности.– Сэнджер показал рукой на вечернее небо, словно лектор планетария, привлекающий внимание своей аудитории к рождению новой звезды.– Оглянитесь вокруг, жители Эстрелья-де-Мар все это уже радушно приняли.

– И Бобби Кроуфорд – новый мессия? – Я допил принесенную Сэнджером воду, надеясь избавиться от неприятного вкуса во рту.– Ну и как же ничтожный теннисист-профессионал постиг эту новую истину?

– Он не постиг ее. Он просто на нее наткнулся от полного отчаяния. Я помню, как он шагал по этим пустым кортам, без конца сражаясь со своей машиной. Однажды вечером он с отвращением ушел из клуба и несколько часов подряд угонял машины и крал всякие мелочи из магазинов. Не исключено, что это было просто совпадением, но на следующее утро в его теннисный класс записались двое учеников.

– По-вашему, одно вытекает из другого? Не верю. Если кто-то ограбит мой дом, убьет собаку и изнасилует служанку, едва ли я брошусь открывать художественную галерею.

– Возможно, ваша первая реакция будет иной. Но позднее, когда вы зададите себе вопрос, почему это произошло, а потом задумаетесь, как устроен мир вокруг вас… Искусство и преступность всегда процветают бок о бок.

Я прошел за ним к двери и подождал, пока он вызывал по телефону такси. Разговаривая, он смотрелся в зеркало, приглаживал брови и поправлял волосы, словно актер в уборной. Не намекает ли он, что дом Холлингеров поджег Бобби Кроуфорд, каким-то образом принудив Фрэнка взять на себя вину?

Когда мы стояли на ступеньках возле разрисованных ворот, поблескивавших под лампами охранной сигнализации, я сказал:

– В вашей схеме кое-чего не хватает, а именно ошушения вины. Ведь если вы правы, все должны мучаться раскаянием.

– Но в Эстрелья-де-Мар нет места угрызениям совести. Мы не позволяем себе такую роскошь, мистер Прентис. Асоциальное поведение здесь – общественное благо. Всякое чувство вины выхолащивается, каким бы застарелым и глубоко укоренившимся оно ни было. Фрэнк это уже обнаружил. Возможно, и вам это предстоит.

– Надеюсь, да. Последний вопрос: кто убил Холлингеров? Бобби Кроуфорд? Ему явно свойственно влечение к огню.

Сэнджер уставился в небо. Похоже, он болезненно реагировал на визг тормозов и рев музыки.

– Сомневаюсь. Этот пожар был слишком разрушительным. А потом, он очень любил Биби и Анну Холлингер.

– Ему не нравилась пожилая пара.

– Пусть даже так.– Сэнджер повел меня по гравию навстречу такси, осветившему фарами подъездную дорожку.– Вы никогда не найдете виновного, если будете размышлять о мотивах. В Эстрелья-де-Мар преступления совершают без всяких мотивов – скоро так будет повсюду. Вам следует искать поджигателя, у которого не было очевидных причин убивать Холлингеров.

17

Новый роман

Фрэнк, как всегда непредсказуемый, решил со мной повидаться. Сеньор Данвила принес эту добрую весть в клуб «Наутико», совершенно уверенный в том, что теперь ситуация в корне изменится. Он ждал меня в вестибюле, когда я возвращался из бассейна, и, казалось, не удивился, что я не узнал его на фоне английских гравюр со спортивными сюжетами.

– Мистер Прентис?… Вы спешите?

– Нет. Сеньор Данвила? – Сняв солнцезащитные очки, я сразу вспомнил этого беспокойного человека с двумя портфелями, которые он то и дело перекладывал из руки в руку.– Чем могу служить?

– Срочное дело, касающееся вашего брата. Сегодня утром он наконец заявил, что теперь готов вас принять.

– Хорошо…

– Мистер Прентис! – Адвокат прошел следом за мной к лифту и закрыл рукой кнопку вызова.– Вы меня поняли? Вам разрешили навестить брата. Он согласен повидаться с вами.

– Это… чудесно. Вы знаете, почему он передумал?

– Это не имеет значения. Важно, чтобы вы встретились с ним. Он может что-то рассказать вам. Возможно, вы узнаете новые факты по этому делу.

– Не исключено. Это превосходные новости. У него, видимо, было время все обдумать.

– Совершенно верно.– Хотя Данвила и производил впечатление настойчивого, но усталого школьного учителя, он вдруг взглянул на меня с неожиданной проницательностью.– Мистер Прентис, когда увидитесь с братом, дайте ему возможность выговориться. Посещения разрешены сегодня в половине пятого. Он просил, чтобы вы взяли с собой доктора Гамильтон.

– Это еще лучше. Я позвоню ей в клинику. Я знаю, она очень хочет поговорить с ним. А что будет с процессом? Мой разговор с Фрэнком как-то на него повлияет?

– Если он откажется от признания, я обращусь с ходатайством в суд Марбельи. Все зависит от вашей сегодняшней встречи. Будьте с ним помягче, мистер Прентис.

Мы договорились встретиться на автомобильной стоянке для посетителей тюрьмы. Я проводил Данвилу до его машины, и, пока он укладывал свои портфели на пассажирское сиденье, я достал из кармана купального халата набор ключей, которые нашел в лимонной роще. Я проверил, не подходят ли они к дверному замку, и убедился, что они не от этой машины. Но Данвила заметил, что я на минуту отвлекся.

– Мистер Прентис, вам нравится в Эстрелья-де-Мар?

– Не очень. Но это место обладает огромным обаянием, даже определенной магией.

– Да, конечно, магией.– Данвила держал руль, словно укрощая строптивое животное.– Вы становитесь похожим на брата…

Я вернулся в квартиру Фрэнка, пытаясь понять, почему он передумал. Отказавшись встречаться со мной или своими друзьями и коллегами по клубу «Наутико», он подвел черту под своим делом, взяв на себя всю тяжесть ответственности за смерть Холлингеров, – так министр уходит в отставку из-за должностного преступления, совершенного его подчиненным. Одновременно он делал все, чтобы не напоминать мне об угрызениях совести, которые мы оба испытывали после смерти матери. В детстве мы упорно старались поддержать ее, помогая подняться по лестнице и подметая осколки разбитых стаканов из-под виски на полу ванной комнаты.

Я ощутил прилив братской любви к Фрэнку, припомнив восьмилетнего мальчишку, решительно бравшегося за полировку грязных ножей на кухне. Только теперь я смог признаться самому себе, что потерянная, убитая одиночеством домохозяйка, вероятнее всего, даже не замечала своих маленьких сыновей и едва ли в большей мере осознавала саму себя, пристально вглядываясь в зеркала, развешанные по всему дому, словно пыталась вспомнить, где она видела эту женщину, смотревшую на нее из Зазеркалья.

Как ни странно, после переезда в Эстрелья-де-Мар мои угрызения совести исчезли почти без остатка, испарившись под благотворным солнечным светом подобно утреннему туману над бассейнами этого курортного местечка. Я оставил сообщение на автоответчике Полы в клинике и заказал столик на двоих для ланча в клубе «Наутико» перед поездкой в Малагу. Приняв душ, я стоял на балконе и наблюдал за теннисистами, разминавшимися на кортах, как всегда, под неусыпным надзором Бобби Кроуфорда.

Теннисные ракетки Фрэнка лежали в шкафу для спортивных принадлежностей, и я испытал соблазн выйти на корты и вызвать Кроуфорда на сет. Он, конечно, легко разобьет меня, вот только интересно, с каким преимуществом. Видимо, сначала будут очки с первой резкой подачи и удар сверху, нацеленный мне в голову, но потом он снизит класс, уступив мне несколько очков, чтобы я острее ощутил вкус к соперничеству. Если я притворюсь, что промахнулся по мячу, то он, возможно, уступит мне слишком большое преимущество, и я выманю его на один-два безумных рывка к сетке…

Его «порше» на автомобильной стоянке стоял посреди черного пятна, оставленного на асфальте сгоревшим «рено». Кроуфорд всегда припарковывал машину на этом месте, то ли для того, чтобы лишний раз напомнить мне о пожаре, то ли для того, чтобы продемонстрировать какое-то извращенное сочувствие. Еще утром я попытался открыть «порше» найденными ключами. Глядя на старые номера журнала «Экономист», пачку турецких сигарет и авиационные очки с янтарными стеклами на полочке в салоне, я испытал огромное облегчение, когда ключи не подошли.

Ожидая Полу, я собрал чистую одежду для Фрэнка. Копаясь в платяном шкафу в поисках чистых рубашек, я случайно нашел кружевную шаль, доставшуюся нам с Фрэнком по наследству от бабушки. На фоне мохеровых свитеров эта пожелтевшая ткань казалась саваном, и я вспомнил, как окутал ею плечи матери, сидевшей за туалетным столиком: запах ее кожи навсегда слился в моей памяти с резким запахом виски.

«БМВ» Полы повернул на стоянку и остановился рядом с «порше». Узнав эту спортивную машину, она недовольно сморщила нос и задним ходом переехала на другое место. Пола достала апельсин из стоявшей на пассажирском сиденье корзинки для фруктов, вышла из машины и быстрым шагом направилась ко входу в клуб. Я как всегда был рад ее видеть. В белом брючном костюме и туфлях на высоких каблуках, с шелковым шарфом, развевавшимся за плечами, она была больше похожа на богатую прожигательницу жизни, приплывшую на роскошной яхте в Пуэрто-Банус, чем на врача.

– Пола?… Это вы?

– Собственной персоной.

Она закрыла за собой дверь и сразу же вышла на балкон. Подбрасывая и снова ловя апельсин, другой рукой она показала на овал обожженного асфальта автомобильной стоянки.

– Жаль, что на автостоянке не убрали. Надо сказать Дэвиду Хеннесси. Слава богу, вас не было в машине.

– Я крепко спал. Это произошло после полуночи.

– Вы могли заснуть за рулем или подглядывать за какой-нибудь парочкой, увлеченно занимающейся любовью. Некоторые это любят, непонятно почему.

Она бросила мне апельсин и прислонилась к перилам.

– Как вы себя чувствуете? Для человека, подвергшегося нападению эскадрильи дельтапланеристов и едва не задушенного, вы изумительно выглядите.

– Да, вы правы, но у меня кружится голова при мысли о предстоящей встрече с Фрэнком.

– Несомненно, только от этого.– Улыбаясь, она подошла ко мне и обняла за плечи, прижавшись щекой к моей щеке.– Мы так переживаем за беднягу. Теперь, по крайней мере, узнаем, что он там придумал.

– Будем надеяться. Наверное, что-то заставило его передумать, но что?

– Это важно? – Она обвела пальцами синяки у меня на горле.– Главное, что мы встретимся. Вы хотите увидеться с Фрэнком?

– Несомненно. Просто… Я не знаю, что ему сказать. Все это как гром с ясного неба, и, может быть, ничего из этого не выйдет. Кабрера наверняка рассказал ему о том, что на меня напали. Полагаю, Фрэнк хочет, чтобы я вернулся в Лондон.

– А вы? Вы хотите вернуться?

– Не очень. Эстрелья-де-Мар намного интереснее, чем я думал вначале. И потом…

Теннисисты разошлись на ланч, вернувшись в раздевалки. Кроуфорд сновал вокруг безмолвной теннисной машины, собирая разбросанные мячи и укладывая их в загрузочный лоток, а потом бросился вслед за игроками с задорным кличем: «А ну наперегонки к душевым кабинкам! Кто меня обгонит?» Восхищенный его энергией, я решил помахать ему рукой, но Пола удержала меня за локоть.

– Чарльз…

– В чем дело?

– Не увлекайтесь. Бобби Кроуфорд интересует вас больше, чем собственный брат.

– Это неправда.– Я прошел вслед за Полой в спальню, где она начала перекладывать вещи Фрэнка, которые я сложил в чемодан.– Но Кроуфорд действительно интересная личность. Он неотделим от Эстрелья-де-Мар. На днях я говорил с Сэнджером. Он полагает, что мы – прототип общества будущего, в котором станет царить праздность.

– И вы согласны с ним?

– Отчасти. Он странный человек. Не утратил вкуса к молодым девушкам, но пытается скрыть это от самого себя. Однако как психиатр – весьма прозорлив. По его мнению, движущая сила Эстрелья-де-Мар – преступность. Преступность и то, что Сэнджер называет асоциальным поведением. Вас это не удивляет, Пола?

Она пожала плечами и защелкнула замки чемодана.

– Никто не заявляет в полицию.

– Это и есть самая совершенная преступность. Жертвы либо желают быть жертвами, либо не осознают, что они жертвы.

– И Фрэнк – одна из таких жертв?

– Возможно. Здесь все подчинено весьма странной логике. Полагаю, Фрэнк отдавал себе в этом отчет.

– Можете спросить его сегодня вечером. Переодевайтесь, нам пора на ланч.

Она стояла у двери, ожидая, пока я достану паспорт и бумажник из ящика бюро и отсчитаю двадцать купюр по тысяче песет.

– Для чего это? Только не говорите, что Дэвид Хеннесси выставляет вам счет за ланч.

– Пока нет. Эти деньги сделают более сговорчивым любого тюремного начальника, который сможет помочь Фрэнку. Следовало бы назвать это взяткой, но это так неблагозвучно…

– Вы правы.– Пола одобрительно кивнула, по-новому завязывая шарф и поправляя декольте.– Не забудьте ключи от машины.

– Это… запасной комплект.

На бюро лежали ключи, которые я нашел в лимонной роще. Я ничего не сказал о них Поле, решив при случае попробовать их на ее «БМВ».

– Пола? – обратился я к ней.

– В чем дело? Вы мечетесь, словно мотылек вокруг пламени.– Она подошла ко мне, намереваясь посмотреть зрачки.– Что-нибудь принимали?

– Ничего особенного.– Я повернулся к ней лицом.– Видите ли, я не уверен, что смогу сегодня выдержать встречу с Фрэнком.

– Почему, Чарльз?

– Поезжайте одна. Поверьте, сегодня неподходящий день. Произошло столько всего странного…

– Но он просил вас приехать.– Пола пыталась угадать правду по выражению моего лица.– Что я, по-вашему, смогу ему сказать? У него случится шок, когда он услышит, что вы отказались повидаться с ним.

– Не случится. Я знаю Фрэнка. Он решил признать себя виновным, и эта встреча ничего не изменит.

– Может быть, выяснилось что-то новое. Что я скажу Кабрере? Вы же не уезжаете из Эстрелья-де-Мар?

– Нет.– Я положил руки ей на плечи, чтобы успокоить.– Поймите, я хочу увидеться с Фрэнком, но не сегодня и не для того, чтобы говорить о процессе. Все это отодвинулось на задворки моего сознания. Есть другие вещи, которыми я обязан заняться.

– Вещи, в которых замешан Бобби Кроуфорд?

– Полагаю, да. Он ключ ко всему. Подобраться поближе к Кроуфорду – единственный способ помочь Фрэнку, а для этого незачем ехать в тюрьму Сарсуэлья.

– Прекрасно.

Пола немного расслабилась, сжав мои руки. Она согласилась слишком быстро, и я заподозрил, что у нее есть собственный план действий. Она водила меня по внешним коридорам лабиринта, направляя к следующей двери всякий раз, когда ей казалось, что я могу дрогнуть и отступить. Она ждала, пока я не налюбуюсь вволю ее грудями, явно выставляя их напоказ в низком вырезе пиджака.

– Пола, вы слишком хороши для тюремных охранников.– Я сдвинул отвороты пиджака.– Или так вы поддерживаете жизненный тонус своих престарелых пациентов?

– Груди – это для Фрэнка. Я хочу взбодрить его. Сработает, как вы думаете?

– Нисколько не сомневаюсь. Если вы не уверены, всегда можно проверить на ком-нибудь другом.

– Провести что-то вроде испытания? Возможно… Но где я могла бы это сделать? В клинике?

– Это было бы безнравственно.

– А я вообще безнравственная. Впрочем, это идея…

Я отодвинул чемодан Фрэнка и сел на кровать. Пола стояла передо мной, положив мне руки на плечи, и внимательно наблюдала, как я расстегиваю ее пиджак. Я чувствовал, как под моей тяжестью проседал матрац, и представил себе, как эту молодую женщину раздевает Фрэнк, раздвигая ее бедра точно так же, как это делал сейчас я. Раскаяние – ведь я, воспользовавшись отсутствием Фрэнка, замыслил заняться сексом с его бывшей любовницей в его же постели – переставало терзать меня при мысли, что я уже начал замещать его в Эстрелья-де-Мар. Я никогда не видел, как Фрэнк занимается любовью, но догадывался, что он целовал бедра Полы и ее пупок, как теперь целовал я, обводя языком его впадинку, источавшую запах устриц, словно эта женщина вышла ко мне обнаженной из моря. Он приподнимал ее груди и целовал влажную кожу со следами чашечек бюстгальтера, он охватывал губами то один, то другой сосок. Я прижался щекой к ее лобку, вдыхая тот же пьянящий аромат, который, ощущали ноздри Фрэнка, раздвигал опушенные шелковистыми волосками губы, к которым он прикасался сотни раз.

Как ни мало я был знаком с Полой, видимо, за долгие месяцы романа, когда мой брат успел до мельчайших подробностей изучить ее тело, они настолько привыкли друг к другу, что теперь она благосклонно приняла и меня, и вот я, отбросив сомнения, ласкал ее вульву и наслаждался запахом желез вокруг анального отверстия. Я поцеловал ее колени, а потом потянул к кровати, облизывая подмышки, пробуя на вкус их влажные ложбинки, покрытые легким пушком. Ощущая не только вожделение, но и почти братскую любовь, воображая, как в прошлом она обнимала Фрэнка, я прижал ее к груди.

– Пола, я…

Она закрыла мне рот ладонью.

– Нет… Не рассказывай мне о своей любви. Ты все испортишь. Фрэнку нравился мой левый сосок…

Она приподняла левую грудь и прижала ее к моему рту, глядя мне прямо в глаза и улыбаясь, словно умненькая восьмилетняя девочка, решившая поэкспериментировать со своим младшим братом. Она занималась любовью отстраненно, глядя на себя со стороны, словно мы с ней – незнакомцы; которые договорились часок поиграть в теннис. И все же когда я лежал у нее между ног, прижимая к плечам ее колени, она смотрела, как я кончаю, потеплевшим взглядом, с выражением лица, какого я прежде не видел. Она притянула меня к себе обеими руками и крепко обняла. Сначала ее ладони искали знакомые очертания тела Фрэнка, но потом радостно обхватили меня. Взяв мой пенис в руку, она начала мастурбировать, не отрывая взгляда от его еще сочащейся головки и указательным пальцем раздвигая губы.

– Пола, позволь мне…

Я попытался подсунуть свою руку под ее ладонь, но она оттолкнула меня.

– Нет, я быстрее кончу сама.

Во время бурного оргазма Пола на миг замерла, не дыша и зажав промежность ладонью. Потом, часто дыша, поцеловала меня в губы и уютно устроилась, прижавшись ко мне, на время забыв о цинизме, который она непрестанно демонстрировала миру.

Любуясь ею, я легонько провел пальцем по ее губам, и она томно улыбнулась, но когда я положил руку ей на лобок, она остановила меня.

– Нет, не сейчас…

– Пола, почему я не могу тебя погладить?

– Потом. Это мой ящик Пандоры. Откройте его, и все мрачные тайны доктора Гамильтон разлетятся…

– Мрачные тайны?… А они есть? Держу пари, что Фрэнк этому не верил.– Я взял ее ладонь и поднес пальцы к носу, вдыхая запах ее вульвы, напоминающий аромат влажных роз.– Я впервые по-настоящему завидую ему.

– Фрэнк очень мил. Хотя и не такой романтик, как ты.

– В самом деле? Это меня удивляет. Я полагал, что романтик именно он. А что можно сказать о вас, Пола? Не раскаиваетесь, что стали доктором?

– Пожалуй, у меня не было выбора.– Кончиком пальца она осторожно прикоснулась к синякам у меня на горле.– В четырнадцать лет я уже знала, что должна стать в точности похожей на тетю. Я подумывала уйти в монастырь.

– По религиозным мотивам?

– Нет, по сексуальным. Меня одолевала зависть к этим мастурбирующим сестрам, мысленно совокупляющимся с Христом. Что может быть эротичнее? Я была в отчаянии, когда нас бросила мать. Меня одолевали эмоции, которые я была не в силах контролировать. Во мне было так много ненависти и злобы. Тетя показала мне выход. Она относилась к людям без иллюзий, никто не мог обидеть или удивить ее. Медицина помогла мне понять все это.

– Медицина и сарказм? Признайся честно, Пола, ты ведь втихомолку потешаешься над большинством людей?

– Ну… Большинство людей покажутся смешными, если посмотреть на них отстраненно. Но в общем они мне нравятся. Я не презираю людей.

– А как ты относишься к себе самой? Ты очень сдержанна в проявлении чувств.

– Я просто… реалистка. Полагаю, у меня заниженная самооценка, но, пожалуй, так и надо себя вести. Люди не настолько прекрасны.

– Но разве люди на Коста-дель-Соль не прекрасны? Тогда почему ты здесь?

– Среди всех этих алкоголиков на жарком солнце, которые едва ползают, на ощупь отыскивая друг друга, как ископаемые омары? – Рассмеявшись, она припала к моему плечу.– Никогда не загорай, Чарльз, или я тебя разлюблю. Люди здесь по-своему симпатичны.

Я поцеловал ее в лоб.

– Придет и твой черед, Пола. И мой тоже.

– Не говори так. В прошлом году я провела неделю на Виргинских островах. Там все в точности как в Эстрелья-де-Мар. Бесконечные многоквартирные блоки, спутниковое телевидение. Секс? – без проблем. Просыпаешься утром и не можешь вспомнить, с кем вчера трахался.– Она подняла одно колено и стала всматриваться в тень пластиковых жалюзи, исполосовавшую ее бедро.– Это похоже на штрих-код. Ну и что, дорого я стою?

– Очень дорого, Пола. Больше, чем ты думаешь. Поставь на себя цену повыше. Носить маску неисправимой реалистки, которая все воспринимает трезво, без иллюзий, – слишком простой выход.

– Легко сказать. Я трачу время на бухгалтеров в старческом маразме и пилотов-алкоголиков, воскрешая их из мертвых…

– Это редкий талант. Редчайший из всех. Оставь его немного и для меня.

– Бедняга. Так тебя нужно оживить? – Она перевернулась на локти и положила мне на лоб руку.– Ты еще теплый, пульс пока прощупывается. Чарльз, по-моему, ты всем доволен. Странствуешь по миру без заботы…

– Это моя главная проблема – мне так нужны заботы. Все эти бесконечные путешествия – лишь предлог для того, чтобы нигде не пустить корни. Фрэнк каким-то образом избавился от этого недостатка, но я по-прежнему торчу в Эр-Рияде, и мне по-прежнему двенадцать лет.

– А теперь ты торчишь в Эстрелья-де-Мар. Может быть, это твой первый настоящий дом?

– Возможно… Здесь меня перестала мучить депрессия.

Она улыбнулась, словно довольный ребенок, когда я перевернул ее на спину и стал целовать ее глаза. Я принялся ласкать ее, поглаживая клитор, пока она не раздвинула бедра, направив мои пальцы себе во влагалище.

– Это приятно… не забывай и об отверстии по соседству, можешь войти и в него.

Она повернулась на бок, немного послюнила пальцы и зажала их между раздвинутыми ягодицами. Я смотрел на шелковистую расселину и едва заметные волоски, покрывавшие копчик. Я стал ласкать ее бедра, и тут мои пальцы нащупали что-то похожее на контурную линию, прочерченную на гладкой коже. Рубчик затвердевшей ткани, шов, оставленный давней хирургической операцией, проходил по бедру к пояснице.

– Чарльз, перестань. Это же не молния, ты не сможешь меня расстегнуть.

– Шрама почти не видно. Сколько тебе тогда было лет?

– Шестнадцать. Не работала моя правая почка. Мне делали резекцию почечной лоханки, хитроумный хирургический фокус, ничего не скажешь. Фрэнк так и не обратил на него внимания.– Она взяла в руку мой пенис– Все мягче и мягче. Сосредоточься на моей заднице хотя бы минуту.

Я откинулся на спину и посмотрел на шрам, внезапно осознав, что уже видел его раньше – в заключительных кадрах порнофильма. Нечеткий полумесяц этого рубца отразился в зеркальной двери спальни – почти наверняка в квартире Бобби Кроуфорда. Нежно поглаживая спину Полы, я вспоминал высокую грудную клетку, тонкую талию и широкие бедра пловчихи. В руках у нее была портативная видеокамера для одновременной записи изображения и звука, аккумуляторная батарея свешивалась с плеча, и она снимала, как подружки невесты милуются с невестой в свадебном платье и как затем та покорно занимается любовью с неведомым жеребцом. Пола запаниковала не меньше Анны Холлингер, когда ту принялись насиловать двое ворвавшихся в спальню мужчин, но камера продолжала работать и запечатлела все безобразное действо вплоть до финальной отважной улыбки.

– Чарльз, ты еще здесь? По-моему, ты ушел куда-то далеко-далеко.

– Кажется, я еще здесь…

Я приподнялся на локте и стал поглаживать шрам. Во многих отношениях то, что произошло между нами, было частью какого-то другого фильма. Я представлял себя в роли Фрэнка, а Полу актрисой, играющей роль его любовницы, словно только в жанре порнографии мы могли соединиться и, не таясь, проявить то чувство, которое мы явно испытывали друг к другу.

– Чарльз, если я поеду к Фрэнку, то мне уже пора.

– Знаю. Я быстро. Кстати, ты не в курсе, где находится квартира Бобби Кроуфорда?

– А почему ты спрашиваешь?… Она на дороге, которая проходит по высокому утесу.

– Ты там когда-нибудь бывала?

– Раз или два. Я стараюсь держаться от него подальше. Почему мы вообще заговорили о Бобби Кроуфорде?

– Вчера я следил за ним. И побывал в пустой квартире по соседству.

– На верхнем этаже? Оттуда прекрасный вид.

– Еще бы. Поразительно, чего только там ни увидишь. Подожди, я сейчас достану крем…

Я открыл верхний ящик платяного шкафа и вытащил кружевную шаль. Держа ее за уголок, я окутал пожелтевшим кружевом талию и плечи Полы.

– Что это? – Она пристально всмотрелась в узор старинного плетения.– Викторианская шаль, в которую заворачивали младенца?…

– В нее пеленали нас с Фрэнком. Это шаль нашей матери. Это просто игра, Пола.

– Замечательно.– Она подняла на меня взгляд, озадаченная моей невозмутимостью.– Я готова почти ко всему. Что я должна делать, чтобы тебя ублажить?

– Ничего. Просто полежи минутку.

Я встал над Полой на колени, перевернул ее на спину и обернул шалью грудь так плотно, что соски виднелись сквозь тонкую сетчатую ткань этого импровизированного корсажа.

– Чарльз? С тобой все в порядке?

– Все просто замечательно. Я привык заворачивать в эту шаль свою мать.

– Мать? – Пола поморщилась, пытаясь ослабить натяжение кружев на груди.– Чарльз, не думаю, что мне удастся сыграть роль твоей матери.

– Я этого и не хочу. Просто это немного похоже на подвенечное платье. Как раз такое было на невесте, которую ты когда-то снимала.

– Снимала? – Пола села, пытаясь освободиться.– На что ты, черт побери, намекаешь?

– Ты снимала фильм с Анной Холлингер в главной роли в квартире Кроуфорда. Я посмотрел видеокассету. Вообще-то она и сейчас здесь, могу ее тебе поставить. Ты снимала ее в подвенечном платье, а потом запечатлела на пленке, как ее насиловали те двое.– Я схватил Полу за плечи, а она попыталась вырваться.– Это было настоящее изнасилование, Пола. Она ничего подобного не ожидала.

Оскалив зубы, Пола вцепилась пальцами в ячейки шали, стягивавшей грудь. Я раздвинул ей бедра коленями, потом приподнял над постелью, выхватил подушку из-под ее головы и запихнул ей под ягодицы, словно собирался ее изнасиловать.

– Ну ладно!

Она откинулась на спину, когда я, держа за кисти, крепко прижал ее руки к спинке кровати. Теперь нас разделяла только изодранная кружевная шаль.

– Боже мой, – возмущалась она, – ты делаешь из мухи черт знает какого громадного слона! Да, это я была в квартире Кроуфорда.

– Я узнал шрам.– Отпустив руки Полы, я сел возле нее и отвел волосы с ее лица.– И ты сняла фильм?

– Фильм снимался сам. Я нажимала на кнопку. Да и какая разница? Это была всего лишь игра.

– Но какая жестокая. Те двое, что ворвались в спальню, – они были предусмотрены сценарием?

Пола отрицательно покачала головой, словно я был бестолковым пациентом, сомневающимся в действенности лечения, которое она мне назначила.

– Это была одна сплошная игра. В конце концов, Анна Холлингер не возражала.

– Я догадался об этом по ее улыбке. Более отважной и странной улыбки мне никогда не приходилось видеть.

Пола искала свою одежду, сердясь на себя за то, что позволила заманить себя в ловушку.

– Чарльз, послушай, что я тебе скажу. Я не ожидала изнасилования. Знай я об этом заранее, я бы отказалась снимать. Где ты нашел кассету?

– В доме Холлингеров, в видеомагнитофоне Анны. Фрэнк знал о существовании этого фильма?

– Слава богу, нет. Он был снят три года назад, вскоре после того как я приехала сюда. Меня всегда интересовала киносъемка, и кто-то предложил мне записаться в клуб кинолюбителей. Мы не просто обсуждали фильмы, мы сами снимали их, в том числе на пленере. Деньги давала Элизабет Шенд. Тогда я еще даже не была знакома с Фрэнком.

– Но ты уже была знакома с Кроуфордом.– Пока Пола надевала жакет своего брючного костюма, я подвинул ей туфли.– Насильник с незагорелой кожей, задававший тон, и есть Кроуфорд?

– Да. Второй мужчина – шофер Бетти Шенд. Он вечно якшался с Кроуфордом.

– А первый мужчина, который занимался с ней сексом?

– Сонни Гарднер, один из ее бой-френдов, так что здесь все в порядке. Потом он едва не подрался с Кроуфордом.– Пола села на кровать и заставила меня сесть рядом с ней.– Поверь мне, Чарльз. Я не знала, что они собирались ее насиловать. Кроуфорд так легко возбуждается, все происходившее просто увлекло его.

– Я насмотрелся на него во время занятий с теннисистами. И давно он снимает фильмы?

– Он просто организовал клуб. Мы собирались снять цикл документальных фильмов о жизни Эстрелья-де-Мар.– Пола наблюдала за тем, как я потираю синяки на ее запястьях.– Никто толком не знал, какие документальные фильмы он имеет в виду. Он подчеркивал, что секс здесь – одно из главных занятий и что мы должны включать его в фильмы, так же как театральные клубы и репетиции «Травиаты». Анна Холлингер любила, когда ей бросают вызов, поэтому они с Сонни добровольно предложили сняться первыми.

Я вытер размазавшуюся по щекам Полы тушь.

– Даже если это так, я не перестаю удивляться.

– Удивляться мне? Ради бога, я с ума сходила от скуки. Невыносимо, отработав целый день в клинике, сидеть на балконе и тупо смотреть, как сушатся колготки. А Бобби Кроуфорд словно вдохнул в этот мир жизнь.

– Пола, я понимаю. Сколько фильмов он нащелкал?

– С десяток. Я сняла только один. Изнасилование меня до смерти напугало.

– А почему на тебе был купальник? Может быть, ты собиралась к ним присоединиться?

– Чарльз!… – Потеряв терпение, Пола откинулась на подушку. Ей было явно безразлично, как я оцениваю ее поведение.– Я врач, меня здесь все знают. Почти все, кто смотрел этот фильм, – мои пациенты. Кроуфорд сделал массу копий. Я сняла одежду, чтобы меня не узнали. Ты единственный, кого не удалось одурачить. Ты и Бетти Шенд: фильм ей понравился.

– Еще бы. А другие, еще похлеще, ты не снимала?

– Нет, не беспокойся. Кроуфорд заикался о садомазохистских фильмах. Они с Махудом собирались подцепить какую-нибудь туповатую туристку в Фуэнхироле и затащить к нему в квартиру.

– Так далеко он бы не зашел. Кроуфорд тебя просто дразнил.

– Ошибаешься! – Пола взяла меня за руки, словно серьезная школьница, побывавшая на первом уроке биологии, где ей приоткрылись тайны живой природы.– Послушай меня, Чарльз. Бобби Кроуфорд опасен. Ты ведь знаешь, что он поджег твою машину?

– Возможно. Это могли сделать его приятели – Махуд или Сонни Гарднер. Но это был не поджог. Скорее, они устроили розыгрыш, вроде какого-нибудь таинственного сообщения на автоответчике.

– Розыгрыш? – Пола перевела взгляд на мое горло и невольно поморщилась.– А то, что тебя чуть не удушили? Это что, тоже розыгрыш? Он ведь мог тебя убить.

– Думаешь, это Кроуфорд?

– А кто же еще? – Пола потрясла меня за плечо, словно хотела, чтобы я очнулся.– Это ты играешь в опасные игры.

– Возможно, в отношении Кроуфорда ты и права.– Я положил руку ей на талию, с нежностью вспоминая наши объятия, но думая о руках, сжимавших мне горло.– Полагаю, это был он, он меня просто запугивал – такая проверка на вшивость, через которую положено проходить новобранцам. Ему хочется затащить меня в свой мир. Хотя одно мне до сих пор непонятно, а именно как он проник в квартиру. Он пришел вместе с тобой?

– Нет! Чарльз, я не оставила бы тебя наедине с ним. Он слишком непредсказуем.

– Но когда мы с тобой столкнулись в спальне, у тебя вырвалось что-то… Мол, ты больше не хочешь играть в какую-то игру. Ты ведь не сомневалась, что перед тобой Кроуфорд?

– Конечно, не сомневалась. Я решила, что он открыл дверь запасными ключами. Ему нравится неожиданно набрасываться на людей, особенно на женщин, подкрадываться к ним сзади или хватать на автомобильных стоянках.

– Знаю. Мне довелось видеть его за этим занятием. Впрочем, Элизабет Шенд утверждает, что вы, женщины, помня об этом, все время начеку.– Я прикоскулся к едва заметному синяку на губе Полы.– Это память об одном из безобидных подвигов Кроуфорда?

Она приоткрыла рот, опустив нижнюю челюсть, и подвигала ею.

– Он пришел повидать меня в ночь пожара в доме Холлингеров. Должно быть, его возбудила мысль об этих ужасных смертях. Мне пришлось побороться с ним в лифте.

– Но разве ты не поджидала его на берегу после погони за тем катером? На следующий день я видел тебя у него в квартире. Ты забинтовала ему руку.

– Чарльз…– Пола закрыла лицо руками, а потом вымученно улыбнулась мне.– Он – сильная натура, ему нелегко отказать. Стоит однажды связаться с ним, и вскоре обнаруживаешь, что он может помыкать тобой, как ему заблагорассудится.

– Понимаю. А что, если это он поджег дом Холлингеров?

– Возможно. Сначала одно, потом другое. У него совершенно необузданное воображение. Сгорел твой автомобиль, катер, этим дело не кончится, и люди будут гибнуть.

– Сомневаюсь, Пола.– Я вышел на балкон и посмотрел на руины особняка на вершине холма.– Эстрелья-де-Мар для него все. Взрыв катера и моя сгоревшая машина – мальчишеские выходки. Смерть Холлингеров и их домочадцев – совсем другое дело. Кто-то совершенно хладнокровно убил этих людей. Это не в стиле Кроуфорда. Может, Холлингеры влипли в какую-нибудь наркодилерскую разборку? Здесь ведь не счесть кокаиновых и героиновых бункеров-хранилищ.

– Но все контролирует Бобби Кроуфорд. Никакой другой поставщик к нам даже не суется. За этим следят Бетти Шенд и Махуд. Вот почему здесь такой чистый героин. Люди благодарны Кроуфорду за это – никаких инфекций, ни одного случая передозировки.

– Выходит, дилеры работают на Кроуфорда? Это не помогло ни Биби Янсен, ни Анне Холлингер. Они обе попали к тебе в клинику.

– Они сели на иглу задолго до встречи с Бобби Кроуфордом. Но они обе отдали бы за него жизнь. Он не пытается делать деньги на наркотиках, вся прибыль достается Бетти Шенд. Героин и кокаин высокого качества – это ответ Кроуфорда бензодиазепинам, которые мы, доктора, так любим прописывать пациентам. Однажды он сказал мне, что я сажаю людей под домашний арест в их собственном сознании. Для него героин, кокаин да и все эти новые амфетамины означают свободу, бесшабашность, веселое безумие прожигателя жизни – такой была Биби Янсен. Он не может простить Сэнджера за то, что тот отучил ее бездумно и беззаботно наслаждаться жизнью, а вовсе не за секс с ней.

– Он отрицает, что занимался с ней сексом.

– Сэнджер скрывает от самого себя эту сторону своей натуры.– Пола начала подкрашивать губы перед зеркалом на туалетном столике, недовольно хмурясь из-за того, что клык под синяком все еще шатался.– Не у всех, даже в Эстрелья-де-Мар, широкие взгляды.

Она стала расчесывать волосы сильными умелыми движениями, но старалась не смотреть на меня, настраиваясь на встречу с Фрэнком. Наблюдая за ее отражением в зеркале, я не мог избавиться от ощущения, что мы с ней все еще в каком-то фильме и что все происходившее в спальне было заранее предусмотрено в каком-то сценарии, который Поле дали проштудировать. Ее влекло ко мне, она с удовольствием занималась любовью, но направляла меня по выбранному ею маршруту.

– Фрэнк огорчится, если ты не приедешь, – сказала она, когда я перенес чемодан к двери.– Что ему сказать?

– Скажи, что… у меня встреча с Бобби Кроуфордом. Что ему захотелось срочно обсудить со мной кое-что.

Пола поразмышляла над этой уловкой, словно сомневаясь, стоит ли ее принять.

– А это не слишком? Фрэнк не стал бы возражать против вашей встречи с Кроуфордом.

– Если он подумает, что я пытаюсь занять его место, что-то может сдвинуться с мертвой точки. Это рискованный шаг, но мы можем выиграть.

– Ладно. Но будь осторожен, Чарльз. Ты привык быть сторонним наблюдателем, а Бобби Кроуфорду нравится втягивать всех в свои игры. Он становится для тебя слишком притягательным. Когда он это увидит – проглотит тебя целиком.

После секундного раздумья она подалась вперед и поцеловала меня, едва прикоснувшись, чтобы не размазать помаду, но достаточно соблазнительно, чтобы я думал о ней по крайней мере еще час после того, как за ней закрылись двери лифта.

18

Кокаиновые ночи

"Порше» свернул на Калье-Опорто и сбавил скорость, словно для того, чтобы сориентироваться по солнечному свету, как акула над незнакомым морским дном. Я полулежал на пассажирском сиденье «ситроена» с номером «Уолл-стрит джорнал» на груди, незаметный среди дремлющих таксистов, собравшихся на теневой стороне улицы на сиесту после ланча. Через дорогу от меня была вилла Сэнджера. Жалюзи закрывали окна, камера слежения замерла на пустых коробках от сигарет и рекламных проспектах, разбросанных на подъездной дорожке. Ветер подхватывал их и бросал на разрисованные двери гаража, словно надеясь дополнить ими этот зловещий коллаж.

Кроуфорд медленно вел «порше» и остановился взглянуть на безмолвную виллу. Я заметил, как напряглись сухожилия у него на шее, задвигались челюсти и зашевелились губы, произнося неслышные ругательства в адрес психиатра. Он резко дал газ, потом затормозил и задним ходом въехал в открытые ворота. Кроуфорд вышел на замусоренную дорожку и уставился на окна, ожидая, что Сэнджер выйдет и смело взглянет ему в лицо.

Но психиатр уехал с этой виллы, переселившись в одно из своих бунгало в жилом комплексе Костасоль на побережье в миле отсюда. Я наблюдал за его отъездом вчера вечером. Вместе с остатками своих книг он погрузился в «рейнджровер», за рулем которого сидела женщина средних лет, какая-то его приятельница. Перед отъездом он закрыл ворота, но за ночь вандалы сбили замки и на воротах, и на дверях гаража.

Кроуфорд подошел к подъемной двери, ухватился за ручку и рванул ее вверх, как автор инсталляции на выставке, сворачивающий картину на металле. Пройдя по пустому гаражу, обходя масляные пятна на бетонном полу, он вошел через кухонную дверь в дом.

Мой взгляд упал на трубу виллы. При всей моей уверенности, что Кроуфорд неповинен в убийстве Холлингеров, я ждал, что в небе вот-вот появятся первые струйки дыма. Раздраженный тем, что Сэнджер от него ускользнул, Кроуфорд вскоре взвинтит себя настолько, что его нервное напряжение снимет только быстро вспыхнувшее яркое пламя. Я запустил двигатель «ситроена», приготовившись рвануть на подъездную дорожку и заблокировать «порше» путь к бегству с места преступления. Пожары и языки пламени были подписью, которой Кроуфорд все чаще украшал небеса над Эстрелья-де-Мар.

Десять минут я таился за газетой, едва ли не разочарованный тем, что не вижу дыма, поднимающегося из-под крыши. Наконец я вышел из машины, тихо закрыл дверь и направился по проезжей части улицы к вилле. Нырнув в гараж, я услышал, как кто-то со скрипом открыл ставни в окне верхнего этажа. Не решаясь сразу войти в кухню, я прислушивался, как под ногами Кроуфорда потрескивают половицы у меня над головой. Он явно тащил по комнате платяной шкаф, возможно, решив добавить последний предмет обстановки к дровам своего костра.

Я прошел через кухню в холл, блеклые стены которого были освещены солнечным светом из сада, снова оказавшись в «темнице» Пиранези, где психиатр чувствовал себя так уютно. Вандалы поработали и внутри дома: ругательства и угрозы, выведенные краской из аэрозольных упаковок, покрывали все стены и потолок. На лестнице краска была еще влажной, на выложенных керамической плиткой ступенях виднелись отпечатки кроссовок Кроуфорда.

Я остановился на верхней площадке, прислушиваясь к скрежету ножек, – по полу тащили какую-то мебель. Стены спальни были разрисованы черными и серебристыми завитушками, напоминавшими энцефалограммы разрушенного мозга, который вдруг исчез неведомо куда. Но в одной комнате варвары не бесчинствовали. Это была спальня служанки над кухней, где Кроуфорд отодвигал от стены тяжелый испанский платяной шкаф. Вцепившись в резные дубовые панели, он двигал по полу этот замок из полированного дерева.

Затем он растянулся на полу, заполз в узкое пространство между шкафом и стеной, пошарил рукой по какой-то внутренней планке и достал дневник, какие заводят девочки-школьницы, в розовом шелковом переплете. Сев на полу, прислонившись к шкафу, он прижал дневник к груди, улыбаясь нежной и горькой улыбкой влюбленного школьника, опечаленного невосполнимой утратой.

Я смотрел, как он развязал ленточку, а потом теребил ее пальцами, просматривая дневник страницу за страницей. Наконец, он оторвался от дневника, обвел взглядом небольшую комнату и уставился на каминную полку, загроможденную безделушками, которые забыли выкинуть. Над семейкой лохматых троллей, коллекцией ракушек, собранных на пляже камешков и почтовой открыткой с видом Мальме на стене красовалась фотография панковской рокгруппы с автографами. Кроуфорд встал, подошел к каминной полке и какое-то время задумчиво перебирал камешки руками, а потом сел за туалетный столик у открытого окна.

– Входите, Чарльз, – крикнул он.– Я слышу даже, как вы думаете. Что вы тут бродите как привидение. Их тут и без вас достаточно…

– Кроуфорд? – Я переступил порог, с трудом протиснувшись мимо близко придвинутого к двери громадного шкафа.– Я подумал, что вы можете…

– Поджечь дом? Не сегодня, и не этот.

Он говорил тихим голосом, мечтательно, словно сомнамбула или ребенок, обнаруживший таинственный чердак. Он обследовал пустые ящики туалетного столика, шевеля губами, словно описывая воображаемые предметы, которые доставал из ящиков.

– Это была комната Биби. Подумать только, она сотни раз смотрелась в это зеркало. Если внимательно вглядеться, то ее можно в нем увидеть…

Он снова стал листать дневник, прочитывая записи, крупным округлым почерком покрывавшие розовые страницы.

– Здесь ее капризы и надежды, – заметил Кроуфорд.– Она начала вести этот дневник, поселившись у Сэнджера. Вероятно, здесь она и писала. В милом маленьком убежище.

Я предположил, что он никогда не бывал в этом доме, а тем более в этой спальне, и спросил:

– Почему вы не взяли этот дом у Сэнджера в аренду? Вы могли бы сюда переехать.

– Хорошо бы, но не хочу показаться слезливым и сентиментальным.

Кроуфорд захлопнул дневник и оттолкнул его. У стены стояла узкая кровать девушки-служанки, голая, с одним матрацем. Кроуфорд лег на нее. Его плечи с трудом помещались на узенькой кровати.

– Не очень удобно, но по крайней мере здесь они не могли заниматься сексом. Так значит, Чарльз, вы думали, что я решил спалить этот дом?

– Мне и вправду так показалось.

Я посмотрел на отражение Кроуфорда в зеркале туалетного столика и заметил, что черты его лица почти полностью симметричны и совершенны, но как знать, не притаился ли где-то под этой маской жестокий и уродливый двойник?

– Вы сожгли тот катер и мой автомобиль. Почему же не спалить и виллу Сэнджера? Или вам хватило дома Холлингеров?

– Чарльз…

Кроуфорд закинул руки за голову и сцепил пальцы, явно демонстрируя пластырь на предплечье. Он пристально смотрел на меня многозначительным, но приветливым взглядом, готовый кинуться мне на помощь и разрешить мое маленькое затруднение.

– Катер действительно сжег я. Я обязан поддерживать боевой дух в войсках; это моя постоянная забота. Эффектный пожар затрагивает какие-то неведомые струны у нас в душе. Приношу свои извинения за сгоревшую машину. Махуд ослышался и без меня взялся за это дело. Но дом Холлингеров? Я совершенно ни при чем, и по очень весомой причине.

– Биби Янсен?

– Не совсем так, но в общем…– Он поднялся с кровати и стал быстро перелистывать дневник, пытаясь пополнить свои воспоминания о девушке чем-то новым.– Скажем, по сугубо личной причине…

– Вы знали, что она беременна?

– Конечно.

– Это был ваш ребенок?

Кроуфорд обошел комнату, на ходу осторожно оставив на пыльном зеркале отпечаток ладони.

– Возможно, она заметит его, когда следующий раз будет смотреться в зеркало… Чарльз, это был еще не ребенок. Без мозга, без нервной системы, еще не личность. Не более чем комочек живой ткани. Это был еще не ребенок.

– Но он же все чувствовал?

Он засунул дневник в карман, окинул последним взглядом комнату и прошел мимо меня.

– И сейчас чувствует.

Я поднялся следом за ним по лестнице мимо спален, разрисованных граффити и смердящих краской. Кроуфорд почему-то сумел убедить меня в том, что не поджигал дом Холлингеров, и я, как ни странно, ощутил облегчение. При всех его непрестанных вывертах и постоянно искавшей выход энергии в нем не было ни малейшего следа злобы, не просматривался даже намек на темную, затаенную предрасположенность к насилию, какой непременно обладал психопат, спланировавший убийство Холлингеров. Если и было в этом человеке что-то странное, то лишь бесхитростность и безудержная жажда нравиться, которую он сам воспринимал вполне серьезно.

– Нам пора, Чарльз. Вас подвезти? – Он заметил стоявший на противоположной стороне улицы «ситроен».– Не может быть. Оказывается, вы меня здесь ждали. Откуда вам было известно, что я приду?

– Просто догадался. Сэнджер выехал вчера вечером. Сначала эти граффити, потом…

– Факел? Вы недооцениваете меня, Чарльз. Я тешу себя надеждой, что олицетворяю в Эстрелья-де-Мар силы добра. У меня идея – давайте прокатимся вдоль побережья. Мне очень хочется кое-что вам показать. Вы потом сможете написать об этом.

– Кроуфорд, я должен…

– Пойдемте… Получаса хватит.– Он взял меня под руку, почти заломив ее за спину, и повел к «порше».

– Вам нужно взбодриться, Чарльз. Я вижу, вы страдаете хроническим недомоганием – пляжной скукой; на побережье это весьма распространенное заболевание. Попадетесь в лапы Поле Гамильтон, и ваш мозг перестанет функционировать, прежде чем вы дотянетесь до очередной порции джина с тоником. А теперь за руль.

– Этой машины? Я не уверен…

– Еще бы! Не бойтесь, это просто щенок в волчьей шкуре. Он кусается только от восторга. Возьмитесь за руль, представьте себе, что это поводок, и скажите «сидеть».

Я догадался, что он заметил меня в «ситроене», как только приехал, и что предстоящий безумный рейд на «порше» был утонченной местью. Он ободряюще поглядывал на меня, пока я устраивался на водительском сиденье. Я запустил двигатель, забыв переключить коробку передач на передний ход, и машину рвануло к двери гаража. Я затормозил в поднятом вихре мусора, снова повозился с коробкой передач и осторожно повел эту слишком ретивую машину по подъездной дорожке.

– Хорошо, хорошо… Чарльз, вы просто Шумахер. Приятно побыть пассажиром. Мир выглядит совсем другим, словно видишь его в зеркале.

Кроуфорд сидел, положив руки на приборную доску, наслаждаясь этой безумной гонкой и командуя мне, куда поворачивать по узким улочкам, чтобы выехать на набережную. Его рука то и дело хватала мою, направляя «порше» в объезд сворачивающего мотороллера, и я ощущал силу крупных большого и указательного пальцев профессионального теннисиста – тех же, что оставили синяки у меня на горле. Пальцы неповторимы, их легко узнать. Я сидел рядом с человеком, который едва не задушил меня, а мой гнев уже почти сменился чувствами, в которых я сам не до конца отдавал себе отчет: жаждой мести и желанием выяснить мотивы его поведения.

Он постукивал по обложке лежавшего у него на коленях дневника, забавляясь тем, что я вел его мощную машину на малой скорости и категорически не соглашался лихо выжать из нее все, на что она способна. Когда мы приближались к гавани, я заметил, что все вокруг доставляет ему почти детское удовольствие. Посредственность моих водительских навыков, человек на водных лыжах, скользящий в кильватерной струе катера на водной глади бухты, пожилые туристы, застрявшие на островке безопасности, – все вызывало у него одинаково радостную улыбку, словно на каждом углу перед ним представал новый, пленительный мир.

Мы ехали по нижнему краю утеса в направлении Марбельи мимо пляжных баров, бутиков и кафе. На западной границе Эстрелья-де-Мар в море выходил мол, сооруженный из бетонных блоков. Нам навстречу мчался грузовик, нагруженный ярмарочными палатками. Неожиданно Кроуфорд схватился за руль и бросил «порше» ему навстречу. Его нога вдавила мою ногу в педаль газа, «порше» рванулся вперед, а клаксон грузовика трубил уже где-то позади нас.

– Проскочили…– Кроуфорд махнул водителю грузовика рукой и остановил машину на песчаной обочине возле мола.– Я должен выполнить маленькое поручение, Чарльз. Это не займет много времени.

Он вышел из машины и полной грудью вдохнул воздух, поблескивавший водяной пылью от разбивающихся о бетонные блоки волн. Все еще потрясенный тем, что мы едва увернулись из-под самого носа грузовика, я поглядывал на свою придавленную ногу. На носке моего желтого ботинка виднелся рисунок подошвы кроссовок Кроуфорда, тот же отпечаток, что я видел на земле, рассыпавшейся по балкону Фрэнка.

Прикрывая глаза дневником вместо козырька, Кроуфорд стал вглядываться в возвышавшийся над полуостровом выгоревший остов дома Холлингеров.

– И года не пройдет, как там появится какой-нибудь отель или казино. На этом побережье не существует прошлого…

Я запер машину и подошел к нему.

– А почему бы не оставить дом таким, как сейчас?

– В качестве племенного тотема? Предостережение всем этим коммерсантам, живущим на прибрежных виллах по таймшеру, и зазывалам из ночных клубов? Неплохая идея…

Борясь с порывами ветра, мы дошли до ограждения на самом конце мола. Кроуфорд в последний раз перелистал дневник, с улыбкой вглядываясь в детский почерк, испещрявший его страницы. Он закрыл его, поднял над головой и швырнул далеко в море, словно подавая на заднюю линию мяч.

– Ну, вот… дело сделано. Я хотел найти дату, когда она поняла, что у нее будет ребенок. Теперь я знаю, какой у нее был срок беременности.

Он вглядывался в волны, накатывавшие на полуостров из Северной Африки, их белые гребни один за другим неслись к берегу.

– Кокаиновые дорожки, Чарльз… они наползают тысячами тысяч. Из Африки всегда приходит что-то белое и неведомое.

Я наклонился над ограждением и подставил лицо холодной водяной пыли. Рассыпавшиеся страницы дневника бились в морской пене у наших ног – розовые лепестки, бросаемые прибоем на бетонные блоки.

– Разве Сэнджеру не понравился бы этот дневник? Он ведь любил ее.

– Конечно, он любил Биби. Ее все любили. Смерть Холлингеров – это трагедия, но по-настоящему я сожалею только о Биби.

– Но вы поставляли ей сильные наркотики. Пола Гамильтон утверждает, она была просто накачана всякой гадостью.

– Чарльз…– Кроуфорд дружески обнял меня за плечи, но я ежеминутно ожидал, что он бросит меня через бедро и я полечу через перила в бушующие волны.– Жизнь в Эстрелья-де-Мар – сложная штука. Да, мы давали ей наркотики. Мы хотели освободить ее от этих мрачных клиник на холмах, от этих людей в белых халатах, которые все знают лучше всех. Биби всегда парила высоко-высоко, уносясь в свои амфетаминовые сны, выходя по вечерам на пляж и уводя за собой всех и каждого в кокаиновую ночь. Когда у нее это отняли, ей жизнь стала не в радость.

Кроуфорд опустил глаза и потрясал кулаками, словно призывая волны в свидетели.

– Сэнджер и Алиса Холлингер превратили ее в камеристку.

– Полиция нашла ее в джакузи вместе с Холлингером. Вы же не станете утверждать, что это была репетиция фильма?

– Чарльз, забудьте о джакузи Холлингера.

– Я попытаюсь. Но этот образ упорно приходит мне на память. Вы знаете, кто поджег дом?

Кроуфорд помолчал, пока в водовороте пены не исчезли последние страницы дневника.

– Поджег дом? Ну… Думаю, что знаю.

– И кто же? Я должен вытащить Фрэнка из тюрьмы Сарсуэлья и увезти обратно в Лондон.

– А вдруг он не захочет.– Кроуфорд наблюдал за мной, словно ожидая подачи на тайбреке.– Я мог бы сказать вам, кто поджег дом, но вы еще не готовы. Неважно, кто конкретно это сделал. Важно принять правила, по которым играют в Эстрелья-де-Мар.

– Я здесь достаточно долго пробыл. И уже понимаю, что происходит.

– Нет, иначе и не вспомнили бы об этом джакузи. Представьте себе Эстрелья-де-Мар как некий эксперимент. Возможно, здесь происходит что-то важное, и я хочу, чтобы вы приняли в этом участие.

Кроуфорд взял меня под руку и повел обратно к «порше».

– Для начала мы еще немного покатаемся. На этот раз машину поведу я, так что вы сможете посмотреть по сторонам. А посмотреть есть на что… Не забывайте, белый цвет – это цвет безмолвия. Я спросил, пока он еще не запустил двигатель:

– Биби Янсен… если она забеременела от вас, где это произошло? В доме Холлингеров?

– Боже сохрани, нет! – Кроуфорд потрясенно уставился на меня.– Даже я не зашел бы так далеко. Каждый вторник она бывала в клинике у Полы. Однажды я встретил ее там, и мы отправились прокатиться.

– Куда именно?

– В прошлое, Чарльз. Туда, где она была счастлива. Всего на час, но на долгий-предолгий и самый сладостный час…

19

Костасоль

Белое безмолвие. Когда мы проехали примерно милю по прибрежной дороге на запад от Эстрелья-де-Мар, сквозь пинии, спускавшиеся до пустынного пляжа, стали видны виллы жилого комплекса Костасоль. Частные и многоквартирные дома располагались на разных уровнях, образуя каскад внутренних двориков, террас и плавательных бассейнов. В пуэбло вроде Калахонде и Торренове, облюбованных ушедшими на покой банкирами и богатыми бизнесменами, мне случалось бывать и раньше, но даже на их фоне Костасоль поражал размерами. Однако он точно вымер: окна плотно закрыты, вокруг пусто, словно первым съемщикам только предстоит приехать и взять ключи от своих апартаментов.

Кроуфорд показал на старинную каменную стену с бойницами.

– Взгляните на это, Чарльз… Настоящая средневековая крепость. Укрепленному городу Голдфингера [40] до этого далеко – охранники, теленаблюдение, кроме главных ворот, нет ни одного входа, весь комплекс закрыт для посторонних. Страшно подумать, но перед вами – будущее.

– А люди-то выходят отсюда когда-нибудь или живут как в осаде? Должно же они хотя бы на пляж ходить.

– Нет, у жителей он вызывает какой-то суеверный страх. Море от них в каких-то двух сотнях ярдов, но ни одна вилла не выходит на пляж. Это пространство полностью обращено в себя…

Кроуфорд свернул с прибрежной дороги и покатил к въезду в комплекс. За мавританскими воротами и караульным постом протянулись ландшафтные сады размером с небольшой муниципальный парк. К декоративному фонтану, окруженному клумбами цветущих канн, вели дорожки, на которые никогда не ступала нога человека. «Жилой комплекс Костасоль: выгодное вложение, свобода, безопасность» – гласила карта комплекса с подсветкой, изображавшая лабиринт извилистых улочек и тупиков, которые исходили из своих твердынь, вливаясь в великолепные бульвары, лучами расходившиеся от центра застройки.

– На самом деле эта карта не для посетителей.– Кроуфорд остановил машину у караульной и поприветствовал охранника, наблюдавшего за нами из окошечка.– Она помогает жителям найти дорогу домой. Время от времени они совершают ошибку, уходя на час-другой из своего замкнутого мирка.

– Они же должны ездить в магазины. Отсюда до Эстрелья-де-Мар всего миля.

– Но очень немногие бывали там хотя бы раз. Для них он не ближе, чем какой-нибудь атолл на Мальдивских островах или долина Сан-Фернандо.

Кроуфорд подъехал вплотную к шлагбауму, достал из нагрудного кармана электронную карту с тисненым логотипом «Костасоль» и вставил ее в сканер системы безопасности. Охраннику он сказал:

– Мы заедем примерно на час. Работа по поручению миссис Шенд. Мистер Прентис – ваш новый менеджер по досугу.

– Элизабет Шенд? – повторил я, когда за нами опустился шлагбаум и мы въехали внутрь комплекса.– Только не говорите мне, что все это принадлежит ей. Кстати, чей досуг я, по-вашему, должен организовать и как?

– Расслабьтесь, Чарльз. Я хотел произвести впечатление на охранника. Люди всегда приходят в ужас от мысли, что их собираются развлекать. Бетти покупает и продает недвижимость повсюду. По существу, она подумывает сюда переехать. Несколько вилл еще не проданы, пустуют и киоски в гигантском супермаркете. Если бы кто-то возродил это место к жизни, то сделал бы состояние – люди здесь весьма обеспеченные.

– Это видно.– Я показал на автомобили, оставленные на подъездных дорожках.– Больше «мерседесов» и «БМВ» на квадратный фут, чем в Дюссельдорфе или Бел-Эйр. Кто построил все это?

– Какой-то голландско-германский консорциум со швейцарским консультантом по вопросам…

– Систем жизнеобеспечения и человеческих потребностей?

Кроуфорд хлопнул меня по колену и радостно рассмеялся.

– Вы нахватались жаргона, Чарльз. Я знаю, здесь вы будете счастливы.

– Боже упаси… по-моему, счастье здесь, как шум, запрещено правилами внутреннего распорядка.

Мы ехали по бульвару, пролегавшему через весь жилой комплекс с севера на юг точно через его центр. Дорогу окаймляли высокие пальмы, их кроны отбрасывали густые тени на безлюдные тротуары. Разбрызгиватели вертели свои радуги в благоухающем воздухе, поливая подстриженную траву на разделительной полосе. Спрятавшись за стенами садов, вдоль дороги стояли большие виллы с опущенными над балконами тентами. В этом неподвижном мире двигались только камеры наружного наблюдения, следившие за нами. Пыльная слоновая кожа пальмовых стволов поблескивала солнечными зайчиками, отражавшимися от поверхности плавательных бассейнов, но ничто – ни шум детских игр, ни один звук – не нарушало почти полную тишину.

– Так много бассейнов, – заметил я, – но никто не купается…

– Это не бассейны, Чарльз, это японские пруды в стиле дзенских садов. Даже до их поверхности дотрагиваться нельзя – разбудишь демонов. Эти дома появились здесь первыми, они построены около пяти лет назад. Последние участки застроены на прошлой неделе. Сразу не видно, но комплекс Костасоль пользуется популярностью.

– Главным образом у британцев?

– Есть несколько голландцев и французов – почти как в Эстрелья-де-Мар. Но это другой мир. Курорт Эстрелья-де-Мар построен в семидесятые годы – открытый доступ, уличные гуляния, туристический рай. Жилой комплекс Костасоль – это девяностые годы в чистом виде, «безопасность превыше всего»! Здесь все подчинено одной навязчивой идее – как бы защититься от преступности.

– Как я понимаю, ее здесь нет?

– Нет. Здесь не бывает преступлений. Ни одна недозволенная мысль никогда не проникала в этот мир. Ни туристов, ни хиппи с рюкзаками за спиной, ни уличных торговцев всякими безделушками, да и гости редко сюда приезжают. Здешние обитатели уже поняли, какое облегчение обходиться без друзей. Давайте начистоту, друзья ведь могут стать большой проблемой: придется открывать ворота и входные двери, отключать системы сигнализации, и кто-то другой может подышать вашим воздухом. Кроме того, друзья невольно напоминают о существовании внешнего мира. Комплекс Костасоль – не единственный в своем роде. Такие же укрепленные анклавы можно увидеть повсюду. Подобные застройки ведутся вдоль побережья от Калахонды до Марбельи и дальше.

Нас догнала машина, за рулем которой сидела женщина. Она свернула с бульвара на обрамленную деревьями улицу, застроенную виллами поменьше. Это была первая местная жительница, которую я здесь встретил.

– И что люди делают здесь целыми днями? Или ночами?

– Ничего. Костасоль для того и предназначался.

– Но где они? Мы пока видели всего одну машину.

– Они здесь, Чарльз. Все они здесь. Лежат в своих шезлонгах и ждут, когда Пола Гамильтон выпишет им новый рецепт. Костасоль – это царство спящей красавицы…

Мы свернули с бульвара на одну из множества аллей. За коваными чугунными воротами виднелись красивые виллы, их террасы простирались до изогнуто-продолговатых бассейнов, этих голубых почек с идеально гладкой поверхностью. Трехэтажные многоквартирные дома то и дело мелькали в просветах подъездных дорожек со множеством автомобилей, которые казались стадами дремлющих на солнце металлических коров. Всюду торчали тарелки спутниковых антенн, как протянутые к небу нищенские кружки для подаяний.

– Этих тарелок здесь сотни, – сказал я.– По крайней мере, тут хоть телевизор смотрят.

– Они просто прислушиваются к солнцу, Чарльз. Дожидаются, когда на них изольется какой-то новый свет.

Мы въехали на склон холма, украшенного декоративным садом. Миновали имение с несколькими стандартными домиками и выехали на центральную площадь комплекса. Автомобильные стоянки теснились вокруг торгового пассажа, окруженного рядами магазинов и ресторанов. Я с удивлением увидел нескольких местных жителей, разгружавших полные магазинные тележки у распахнутых задних дверей своих машин. К югу от площади располагалась гавань, переполненная яхтами и мощными катерами, тесно пришвартованными у стенок, словно резервный флот. Входной канал вел в открытое море под консольным мостом, где пролегала прибрежная дорога. Над гаванью возвышалось красивое здание клуба, но его терраса была безлюдна, тенты-зонтики защищали от солнца пустые столики. Теснившиеся неподалеку спортивные площадки тоже не пользовались популярностью, теннисные корты пылились на солнце, бассейны стояли без воды.

В самом начале торгового пассажа находился супермаркет, рядом с ним – салон красоты с опущенным жалюзи на дверях и окнах. Кроуфорд остановил машину возле входа в магазин спортивных товаров, ломившегося от велосипедов-тренажеров и каких-то хитрых штуковин для упражнений с тяжестями, компьютеризированных мониторов работы сердца и счетчиков частоты дыхания, услужливо расставленных для покупателей и чем-то напоминавших живую картину, пусть и с неодушевленными исполнителями.

– Похоже на семейку роботов, – сказал я.

– Или на одомашненный вариант камеры пыток.– Кроуфорд вышел из машины.– Пройдемся, Чарльз. Вам необходимо лично проникнуться ощущением этого места…

Он надел свои авиационные очки и оглядел автомобильную стоянку, мысленно пересчитывая следящие камеры, словно прикидывая лучший маршрут бегства с места преступления. Решив, что безмолвие Костасоль притупило его реакции, он стал отражать удары невидимого противника, покачиваясь с пятки на носок в ожидании воображаемой подачи.

– Вон там, если я не ошибаюсь, есть признаки жизни…

Он поманил меня к магазину спиртных напитков неподалеку от супермаркета, где около дюжины покупателей плавно шествовало по кондиционируемым проходам между полками, а испанки-кассирши восседали за своими аппаратами подобно королевам, сосланным на необитаемые острова. Бутылки вин, крепких напитков и ликеров занимали все стены от пола до потолка, поблескивая, точно витражи в соборе. Казалось даже, что у посетителей магазина, тщательно изучающих ценники и этикетки бутылок, возникли признаки какой-то примитивной мыслительной активности.

– Сердце культуры Костасоль, – сообщил мне Кроуфорд.– У них, по крайней мере, еще осталась энергия, чтобы пить… Видимо, желание залить за воротник уходит последним.

Он смотрел на полусонных обитателей курорта, размышляя, как бросить свой вызов их летаргическому миру. Мы вышли из винного магазина и остановились возле тайского ресторана, пустые столики которого затерялись в мире теней тисненых обоев и золоченых слонов. Рядом приютился сдаваемый в аренду магазинчик, маленькое затхлое помещение вне времени и пространства. Кроуфорд прошел по бетонному полу, усыпанному коробками из-под сигарет и лотерейными билетами, и прочитал выгоревшее на солнце объявление у входа, которое приглашало тех, кому за пятьдесят, на танцы в клубе Костасоль.

Не дожидаясь меня, он прошел по залу, пересек автомобильную стоянку и направился к виллам на западной границе площади. За садиками, в которых росли кактусы и агавы, виднелись террасы под тентами… Пляжная мебель напрасно ждала, когда же ею кто-нибудь воспользуется.

– Чарльз, посмотрите, только незаметно. Вы видите перед собой то, против чего мы восстаем…

Прикрыв глаза от солнечного света, я заглянул в одну из темных комнат. Мне показалось, будто перед моим взором предстала картина Эдварда Хоппера [41]: обитатели дома – двое мужчин среднего возраста и женщина лет тридцати – сидели молча и совершенно неподвижно, на их лицах подрагивали отблески невидимого мне телеэкрана. Они уставились в пространство ничего не выражающими взглядами, словно тусклые тени на стенах вокруг давным-давно заменили им мысли.

– Они смотрят телевизор без звука, – сказал я, когда мы возвращались по террасе, сознавая, что где-то совсем рядом – другие люди, точно так же замкнувшиеся в своих капсулах.– Что с ними? Они как инопланетяне, которые не выносят слишком яркого солнечного света на земле.

– Это их способ спастись от времени, Чарльз. Оглянитесь, нигде нет уличных часов, наручные часы почти никто не носит.

– Спастись от времени? Да… В определенном смысле это место напоминает мне страны третьего мира. Это как трущобы, только очень дорогие, – роскошные фавелы в Бразилии или шикарные хибары в Алжире.

– Это четвертый мир, Чарльз. И он рано или поздно поглотит все остальные.

Мы вернулись к «порше» и объехали вокруг площади. Я осматривал виллы и многоквартирные дома, надеясь услышать человеческий голос, гремящую музыку, хлопок трамплина над бассейном, и понимал, что мы стали свидетелями какой-то странного процесса – повального ухода в себя. Жители Костасоль, подобно пенсионерам из приморских пуэбло, удалились в свои комнаты, защищенные низко опущенными жалюзи, в свои бункеры с видом на сад, и не нуждались уже ни в чем, кроме той части внешнего мира, которую извлекают из заоблачных высей спутниковые тарелки. Пустующие спортклуб и клуб общения, как и другие элементы благоустройства, сооруженные по совету швейцарских консультантов, напоминали никому не нужный реквизит, брошенный после съемок фильма.

– Кроуфорд, нам пора. Я хочу вернуться в Эстрелья-де-Мар…

– Уже насмотрелись?

– Я хотел бы услышать эту вашу теннисную машину и смех подвыпивших женщин. Хочу снова услышать голос миссис Шенд, отчитывающей официантов в клубе «Наутико». Если она вложит деньги в Костасоль, то уж точно разорится.

– Возможно. Заглянем на минуту в спортклуб. Брошенный, но кто знает, вдруг его удастся во что-нибудь превратить.

Мы проехали мимо портового района и свернули к переднему двору спортклуба. У входа стояла всего одна машина, но в пустом здании, похоже, никого не было. Мы вышли из «порше» и обошли вокруг пустого бассейна, разглядывая его наклонное дно, подставляющее солнцу покрытую пылью керамическую плитку. У сточного отверстия валялись заколки для волос и винные стаканы, словно ожидающие потока воды, который унесет их в канализацию.

Кроуфорд откинулся на спинку стула возле бара на открытом воздухе, наблюдая, как я покачиваюсь, стоя на упругом трамплине. Красивый и приветливый, он окидывал меня благосклонным, но немного лукавым взглядом, словно младший офицер, подбирающий новобранца для какой-то щепетильной миссии.

– Итак, Чарльз…– заговорил он, когда я сел рядом с ним возле бара.– Я рад, что вы съездили сюда со мной. Вы только что посмотрели рекламный видеоклип, который показывают всем покупателям недвижимости в Костасоль. Впечатляет?

– Еще как. Господи, как здесь странно. Но все равно многие, кто сюда приезжают, могут и не заметить ничего необычного. Кроме этого бассейна и тех пустых магазинов, все поддерживается в прекрасном состоянии, здесь отличная система безопасности, никаких следов граффити на стенах. Для большинства людей это воплощение идеи рая. Что произошло?

– Ничего. – Кроуфорд наклонился ко мне и заговорил совсем тихо, словно не хотел нарушать тишину. – Сюда переехали две с половиной тысячи человек. В основном это состоятельные люди, в распоряжении которых теперь сколько угодно времени, чтобы заняться тем, о чем они мечтали в Лондоне, Манчестере и Эдинбурге. Есть время для бриджа и тенниса, для кулинарных курсов, для флористики. Время заводить любовные интрижки, возиться с парусными лодками, изучать испанский, играть на токийском фондовом рынке. Они распродают все и покупают дома своей мечты, переезжают со всем своим добром на Коста-дель-Соль. И что тогда происходит? Раз – и мечта рассеивается как дым. Почему?

– Может, они слишком стары? Или слишком ленивы? Вдруг они подсознательно стремились именно к такой летаргии?

– Едва ли. Земельные участки и виллы в Костасоль гораздо дороже, чем в Калахонде и Лос-Монтеросе. Здешние обитатели платят жирную надбавку за все эти спортивные сооружения и клубы досуга. Да и люди здесь не такие уж пожилые. Это не палата гериатрической клиники. Большинству из них нет и пятидесяти. Они рано ушли в отставку, перевели в наличные свои опционы или, продав доли в бизнесе, извлекли максимум из большого выходного пособия. Комплекс Костасоль – это не Сансет-Сити, штат Аризона.

– Я там бывал. Вообще-то это оживленное место. Семидесятилетние старички могут быть резвыми хоть куда.

– Резвые…

Кроуфорд устало прижал ладонь ко лбу, вглядываясь в безмолвные виллы, окружавшие площадь, с балконами под низко опущенными навесами – царство Летаргического сна. У меня на языке вертелось еще одно хлесткое замечание, но я чувствовал, что его искренне беспокоят обитатели Костасоль. Он напоминал мне молодого офицера на службе британской империи, столкнувшегося в какой-нибудь новой колонии с богатым, но вялым и апатичным племенем, которое по необъяснимым причинам отказывается покидать свои хижины. Повязка у него на руке немного кровоточила и запачкала рукав рубашки, но он явно утратил интерес к собственной персоне, движимый рвением, которое казалось таким неуместным в этом мире джакузи и глубоких бассейнов.

– Кроуфорд…– заговорил я, пытаясь успокоить его. – Какое вам дело? Если они хотят дремать весь остаток жизни перед не издающим ни звука телевизором, пусть себе…

– Нет…– Кроуфорд сделал паузу, а затем схватил меня за руку. – Есть дело. Чарльз, это та дорога, по которой идет мир. Вы видели будущее, и в нем нет места ни работе, ни игре. Костасоль медленно распространяется по всему миру. Я их порядочно навидался во Флориде и Нью-Мексико. Вам стоит побывать в Фонтенбло-Сюд под Парижем – такое же царство лени и апатии, как здесь, только в десять раз больше. Костасоль – это не дело рук какого-нибудь спятившего магната и не дурная шутка. Он тщательно спланирован, чтобы дать людям возможность хорошо пожить. А что они получили? Смерть разума…

– Нет смерти разума, Бобби. Это только Пола так говорит. В Коста-дель-Соль царит самый долгий жаркий вечер, и жители решили его проспать.

– Вы правы.

Кроуфорд сказал это мягко, словно принимая мою точку зрения. Он снял свои очки и, уставившись на неприятно ярко блестевшие в солнечном свете плитки бассейна, продолжал:

– Но я намерен разбудить их. Это моя работа, Чарльз. Я не знаю, почему взялся за нее, но я случайно набрел на способ спасти людей и возвратить их к жизни. Я испытал это на Эстрелья-де-Мар, и мой метод сработал.

– Возможно. Не уверен. Но здесь это не сработает. Эстрелья-де-Мар – реальный городок. Он существовал и до того, как появились вы с Бетти Шенд.

– Костасоль тоже реален. Слишком реален. Кроуфорд упрямо твердил свое неопределенное кредо, повторяя аргумент, который, как я догадывался, много раз встречался ему в бестселлерах, панически предрекающих конец света, и в обзорных статьях газеты «Экономист» и к которому он добавил собственные навязчивые предчувствия, домыслив прочитанное и не до конца понятое на открытом ветрам балконе своей квартиры.

– Облик городов меняется, – говорил он. – Город с открытой планировкой навсегда ушел в прошлое. Больше нет бульваров для прогулок, пешеходных зон, «левого берега» и «латинского квартала». Мы входим в эру защитных решеток и укрепленных жилищ. Что касается живых, то ими вместо нас смогут заниматься камеры наружного наблюдения. Люди запирают двери и отключают свою нервную систему. Я могу освободить их, Чарльз. С вашей помощью. Мы можем начать здесь, в Костасоль.

– Бобби…– Я встретил взгляд его очаровательных зелено-голубых глаз, смотревших на меня одновременно с угрозой и надеждой. – Что же я могу здесь сделать? Я приехал, чтобы помочь Фрэнку.

– Я знаю, и вы уже помогли ему. А теперь помогите мне, Чарльз. Мне необходим кто-то, кто мог бы заменить меня на время и за всем приглядеть, пока меня не будет. Мне нужен кто-то, кто будет меня предостерегать, если я зайду слишком далеко. Эту роль играл Фрэнк в клубе «Наутико».

– Видите ли… Бобби, я не могу…

– Вы можете.

Кроуфорд взял меня за запястья и притянул к себе через стол. Его страстная мольба подогревалась миссионерским рвением, терзавшим его рассудок, точно видения – страдающего от малярии молодого британского офицера где-нибудь в колонии: бедняге не осталось ничего иного, как обратиться за помощью к случайно оказавшемуся рядом путешественнику.

– У нас может не получиться, но стоит попробовать. Костасоль – это тюрьма, все равно что Сарсуэлья. Мы строим тюрьмы по всему миру, но называем их роскошными жилищами. Самое удивительное в том, что все они запираются изнутри. Я могу помочь их обитателям сломать замки и снова вдохнуть воздух настоящей жизни. Подумайте, Чарльз, если это сработает, вы сможете написать книгу, которая станет предостережением всему остальному миру.

– Предостережением, которого никто не услышит. Ну и чем же я должен заниматься?

– Присмотрите за этим клубом. Бетти Шенд взяла его в аренду. В ближайшие три недели мы открываем его снова. Кто-то должен им управлять.

– Я не гожусь для этого. Вам нужен опытный менеджер. Я не умею нанимать и увольнять сотрудников, заниматься бухгалтерским учетом и заведовать рестораном.

– Вы быстро научитесь. – Уверенный в том, что уже завербовал меня, Кроуфорд пренебрежительно махнул рукой в сторону бара. – К тому же здесь нет ресторана, а наймом и увольнением будет заниматься Бетти. Да и бухгалтерией вам не придется заниматься. Дэвид Хеннесси держит все под контролем. Присоединяйтесь к нам, Чарльз. Как только у нас заработает теннисный клуб, все остальное придет само собой. Костасоль проснется для новой жизни.

– Просто сыграв несколько сетов на кортах? Даже если вы перетащите сюда Уимблдон, никто и не заметит.

– Заметят, Чарльз. Конечно, одним теннисом мы не ограничимся. Когда строился Костасоль, упустили из виду одну важную деталь.

– Работу?

– Не работу, Чарльз. Нет.

Я ждал ответа на свой вопрос, а он окидывал взглядом безмолвные виллы, окружавшие площадь, и камеры на фонарных стойках, следившие за уезжающими от супермаркета автомобилями. В его открытом энергичном лице была решительность, которая могла заинтриговать Фрэнка, как заинтриговала сейчас меня. Заурядный спортклуб с запущенными кортами и высохшим бассейном не шел ни в какое сравнение с клубом «Наутико», но, притворившись, что я согласен стать его менеджером, я смогу сблизиться с Кроуфордом и Бетти Шенд. Возможно, тогда мне удастся выйти наконец на путь истины и я узнаю, кто сжег особняк Холлингеров и почему Фрэнк сознался в преступлении, которого не совершал.

В гавань на моторном ходу вошла яхта, белый шлюп с убранными парусами. У штурвала стоял Гуннар Андерсон, его худощавая фигура возвышалась над палубой, словно еще одна бизань-мачта, рубашка на плечах раздувалась, точно лоскут порванного паруса. Судно казалось неухоженным, на корпусе поблескивали разводы дизельного топлива, и я предположил, что Андерсон провел его по акватории глубоководных каналов, которыми обычно плывут танкеры из Марокко. Потом я заметил желтую полоску, развевавшуюся на переднем леерном ограждении, последний обрывок полицейской ленты.

– Это «Безмятежный». Шлюп Фрэнка… Что он здесь делает?

– Так надо. – Кроуфорд встал и помахал Андерсону, который снял в ответ с головы кепку. – Я говорил с Данвилой. Фрэнк согласился, что в порту Костасоль его яхта будет в безопасности. Никакие туристы не срежут что-нибудь из такелажа. Гуннар будет работать здесь на лодочной верфи. Скоро он начнет обслуживать все эти дряхлые двигатели. Если нам немного повезет, мы устроим костасольскую регату. Это будет самое шикарное шоу на всем побережье. Поверьте мне, Чарльз, морской воздух – вот что нужно людям. А вот и ее величество Элизабет, хорошеющая с каждым днем. Франкфуртские сосиски явно идут ей на пользу…

На автомобильную стоянку клуба сворачивал необычной длины «мерседес». На его кожаном сиденье полулежала Бетти Шенд, скрывая лицо широкополой шляпой, рукой в перчатке подергивая ремень безопасности, словно напоминая громадному автомобилю, кто его законная хозяйка. За рулем сидел все тот же смуглый марокканец, на откидных сиденьях позади него – двое молодых немцев. Когда машина остановилась возле ступеней, Махуд посигналил, и спустя мгновение из тайского ресторана вышли Дэвид Хеннесси и сестры Кесуик. Они всей компанией направились к спортивному клубу, каждый зажав под мышкой стопки красочных проспектов земельной собственности.

Компания сошлась на центральной площади Костасоль. Кроуфорд, Элизабет Шенд, Хеннесси и сестры Кесуик собирались вместе, чтобы обсудить планы вмешательства в судьбу Костасоль и его обитателей. Директор тайского ресторана махнул на прощанье рукой клиентам, покидавшим его заведение, вряд ли понимая, что меню его ресторана вскоре изменится.

– Бетти Шенд и Кесуик…– заметил я. – Значит, морепродукты будут свежие.

– Чарльз, стоит ли удивляться? Да, девочки Кесуик берут это тайское заведение под свое крылышко. Они знают, что нужно людям, умницы, – что бы мы без них делали. Ну, а вы уже надумали работать с нами?

– Ладно, – сказал я, – останусь здесь до суда над Фрэнком. Но только гореть на работе я не собираюсь, даже не ждите.

– Конечно, нет.

Кроуфорд склонился над столом и обнял меня за плечи, улыбаясь с неподдельным восторгом. Несколько секунд меня не покидало ощущение, что я стал для него самым важным человеком в мире, другом, на которого можно положиться и который в трудную минуту пришел ему на помощь. Он гордо смотрел на меня: глаза у него сияли, лицо казалось почти юношеским, светлые волосы упали на лоб, в улыбке обнажились безупречно белые зубы. Сжимая меня сильными руками, он заговорил, обрушив на меня поток восторженного вздора:

– Я знал, что вы согласитесь, Чарльз. Вы именно тот человек, который мне здесь нужен. Вы повидали мир, вы понимаете, как много нам предстоит сделать, чтобы помочь этим людям. Между прочим, вместе с работой вы получите и дом. Я подыщу для вас какую-нибудь виллу с кортом, мы с вами еще поиграем в теннис. Я знаю, что вы играете намного лучше, чем утверждаете.

– Скоро вы сами убедитесь, что я не притворяюсь. Кстати, можете платить мне небольшое жалованье. На покрытие повседневных расходов, прокат машины и тому подобное. Поскольку я сейчас не зарабатываю ни цента.

– Само собой разумеется. – Он откинулся на спинку стула и посмотрел на меня с любовью, в то время Элизабет Шенд уже торжественно входила в клуб. – Дэвид Хеннесси уже выписал вам первый чек. Уверяю вас, Чарльз, мы все продумали.

20

Поиск новых пороков

Когда я нырнул в бассейн, блики солнечного света разбежались по взволнованной поверхности воды, словно высвободившись из прозрачных глубин. Я не спеша проплыл по всей длине, нащупал выложенный плиткой слив и выбрался на трамплин. Волны с плеском ударялись о стенки, не в силах успокоиться, словно встречали аплодисментами следующего пловца, которому захотелось нагулять аппетит перед завтраком.

Однако, растираясь полотенцем, я уже догадывался, что пройдет и этот день, а я так и останусь единственным пловцом в этом бассейне, единственным игроком на теннисных кортах и единственным посетителем гимнастического зала. Убивая время возле бара на открытом воздухе, читая лондонские газеты и раздумывая о том, как будут слушать в суде дело Фрэнка, я ни секунды не сомневался, что в Костасоль время умерло задолго до моего приезда.

Первую неделю я только числился менеджером спортклуба, а на самом деле бездельничал и наблюдал, как нанятые Элизабет Шенд рабочие приводят в порядок всю территорию: чистят и наполняют водой бассейн, подводят воду для полива лужаек и наносят белой краской разметку на кортах, полируют до зеркального блеска паркетный пол гимнастического зала, готовя его для первых занятий аэробикой.

Несмотря на эти усилия и дорогую пляжную мебель, расставленную вдоль бассейна, чтобы жители Костасоль могли вытянуть утомленные руки и ноги, ни один из них так и не появился. Мой рабочий день, как уведомил меня Дэвид Хеннесси, продолжался с одиннадцати утра до трех часов дня, но он прибавил: «Дорогой мой мальчик, растягивайте ланч, как вам заблагорассудится; мы же не можем допустить, чтобы вы сошли с ума от скуки».

Тем не менее я обычно приезжал из клуба «Наутико» еще до завтрака: мне было любопытно, вдруг сонные обитатели Костасоль поддались искушению спуститься с балконов. Хеннесси приезжал в полдень, удалялся в свой кабинет и возвращался в Эстрелья-де-Мар, выдав заработную плату официантам и штату спортплощадок. Иногда к Хеннесси заглядывала Элизабет Шенд, приезжавшая на своем лимузине с двумя молодыми немцами. Это всегда сопровождалось забавной пантомимой: они оба открывали для нее по задней дверце, а она обозревала спортклуб, словно хищная вдова, осматривающая родовое имение, на которое вот-вот наложит лапу.

Неужели она вдруг лишилась своей легендарной деловой сметки? Поглощая завтрак за столиком бара в окружении молчаливых официантов и пустых шезлонгов, я укреплялся в уверенности, что недалек тот день, когда она отзовет свои инвестиции и переведет их на более тучные пастбища в Калахонде.

Ее караван откочует в пуэбло обосновавшихся на этом побережье пенсионеров и унесет с собой мою последнюю надежду докопаться до истинных причин пожара в доме Холлингеров.

Как ни странно, Фрэнк по-прежнему настаивал на том, что он виновен, и я уже дважды откладывал поездку в тюрьму Сарсуэлья, убеждая себя, вопреки любым очевидным свидетельствам, что Костасоль может оказаться потайной дверью в кладовую секретов Эстрелья-де-Мар, куда я уже давно тщетно пытаюсь проникнуть. Слушание его дела было назначено на 15 октября, спустя ровно четыре месяца после трагедии, но, несмотря на все мои усилия, на этих слушаниях я мог оказаться лишь в роли свидетеля зашиты. Я постоянно думал о Фрэнке и годах нашего детства, но не находил в себе сил сесть напротив него за стол в тюремной комнате для свиданий. Меня не покидало чувство, что его признание распространялось на нас обоих, но теперь вина не объединяла нас, как в детстве.

За моей спиной открылась дверь машины, и стих шум мотора. Я оторвал взгляд от «Файненшл таймс» и увидел на стоянке знакомый «БМВ». За рулем сидела Пола Гамильтон и разглядывала новые яркие солнцезащитные тенты, трепетавшие на ветру над окнами спортклуба. В доме одного из своих пациентов, которых здесь у нее было немало, она переоделась в желтый пляжный халат, накинутый поверх черного купальника.

Она вышла из машины и поднялась по ступеням к бассейну. Не обращая на меня внимания, она направилась к его глубоководному концу, оставила халат и мешок на трамплине и стала, подняв руки, закалывать волосы, словно выставляя напоказ бедра и груди, которые я так страстно обнимал. Я неоднократно звонил ей домой, но, побывав у Фрэнка в тюрьме Сарсуэлья, она стала меня сторониться. Мне хотелось встретиться с ней снова и сделать все возможное, чтобы излечить ее от презрения к самой себе и от сарказма, за ширмой которого она таила страх, боясь проявить свои истинные чувства. Однако фильм, запечатлевший изнасилование Анны Холлингер, разделял нас, как может разделять только память о преступлении.

Она проплыла бассейн десять раз, ее стремительное тело и четкие движения почти не нарушали гладь поверхности воды. Остановившись на мелководной стороне бассейна, где вода была ей по пояс, она вытерла пену с глаз и приняла у меня полотенце, которое я взял из стопки, сложенной возле бара. Опираясь на мою руку, она вышла из бассейна и теперь стояла рядом со мной, вся в каплях воды. У ее ног сверкали брызги. Я был рад ее видеть и даже не скрывал этого. Я накинул ей на плечи второе полотенце.

– Пола, ты первый новый член нашего клуба. Надеюсь, ты к нам запишешься?

– Нет. Я просто попробовала воду. По-моему, чистая.

– Только что наполнили. Ты окрестила ее губами. Теперь она знает свое имя.

– Я об этом подумаю. – Она одобрительно кивнула, окинув взглядом шезлонги и столики. – Возможно, это самый чистый бассейн на Коста-дель-Соль. Лучше, чем вся та мерзость, в которой мы обычно плаваем, ошибочно принимая ее за воду: моющие средства, крем от загара, дезодоранты, лосьоны после бритья, гели для увлажнения влагалища, моча и бог весть что еще. Судя по твоему виду, тебе здесь не так уж плохо, Чарльз.

– Согласен. Плаваю каждый день, иногда перекидываюсь мячами с рабочими кортов. Даже опробовал гимнастические тренажеры.

– И теперь ты работаешь на Элизабет Шенд? Вот странно. Хорошо она тебе платит?

– Это почетная должность, неоплачиваемая. Мои издержки берет на себя Хеннесси. Бобби Кроуфорд думает, что я смогу написать обо всем этом книгу.

– На тему «Есть ли жизнь после смерти? Воскрешение жилого комплекса Костасоль». Как там наш теннисист-профессионал?

– Я его не видел уже несколько дней. «Порше» мелькает то здесь, то там. Он мотается по каким-то таинственным поручениям – катера, дальние пляжи, наркотики. Я для него слишком тупой и скучный.

Пола отвернулась, а когда мы подошли к трамплину, сказала:

– Ты все больше втягиваешься в опасную игру. Будь осторожен, он может сделать с тобой все, что захочет.

– Пола, ты к нему слишком сурова. Я знаю о фильмах, наркотиках и угонах. Он пытался меня придушить – почему, и сам, наверное, не до конца понимает. Но намерения у него добрые, или он так думает. Он стремится вернуть этих людей к жизни. Во многих отношениях он очень наивен.

– Бетти Шенд наивной не назовешь.

– Дэвида Хеннесси тоже. Но я все еще пытаюсь выяснить, что произошло в доме Холлингеров. Вот почему я играю здесь роль Фрэнка. А теперь расскажи мне, как он.

– Бледный, очень усталый. Внутренне смирился со всем. Думаю, он уже осудил себя. Он спокойно отнесся к тому, что ты не хочешь его видеть.

– Неправда, Пола, я хочу его видеть. Но я еще не готов. Я навещу его, когда у меня будет, что ему сказать. Есть шанс, что он откажется признать вину?

– Конечно, нет. Он думает, что виновен.

Я ударил кулаком по ладони.

– Поэтому я и не могу его видеть! Что бы он ни скрывал за этой ложью, я не буду ему подыгрывать!

– Ты уже подыгрываешь, если ты остался здесь. – Просовывая руки в рукава халата, Пола хмуро смотрела на меня, словно гадая: что, если этот загорелый и мускулистый мужчина рядом с ней лишь коварно притворялся мягкотелым журналистом, обнимавшим ее в постели Фрэнка? – Ты напрасно связался с Элизабет Шенд, Хеннесси и Бобби Кроуфордом. Этот клуб – просто штаб их заговора.

– Пола… Здесь не Эстрелья-де-Мар. Это Костасоль, и здесь ничего не происходит. И не произойдет.

– Господи, какой ты наивный.

Сокрушаясь над моей глупостью и качая головой, она быстрым шагом направилась к машине. Я не отставал от нее. Она бросила сумку на заднее сиденье, а потом прижалась щекой к моей щеке и положила руки мне на грудь, словно хотела напомнить себе, что мы были любовниками.

– Чарльз, дорогой, – сказала она, – здесь делаются большие дела, намного более серьезные, чем тебе кажется. Открой глаза…

И тут, как по команде, на центральной площади появилась машина испанской полиции. Она остановилась возле порта, и один из полицейских в форме что-то крикнул Андерсону, который как обычно возился на лодочной верфи с катерами Кроуфорда. Я часто приходил на набережную, но мрачный швед избегал меня, не желая говорить о пожаре у Холлингеров и явно дорожа своими безмятежными воспоминаниями о Биби Янсен. Отдыхать он уходил на «Безмятежный», пришвартованный неподалеку от лодочной верфи, и сидел в каюте, не обращая внимания на то, что я прохаживался по палубе над его головой.

Хеннесси ждал полицейских у входа в спортклуб, приветливо улыбаясь в усы, спокойный и уверенный в себе. Его толстенькое брюшко прикрывала пестрая гавайская рубашка, а сам он был олицетворением бизнесмена, занимающегося темными делишками, – самого что ни на есть желанного клиента испанской полиции. Он проводил гостей к себе в кабинет, где для ускорения расследования уже была приготовлена бутылка фундадора и поднос с испанскими закусками.

Минут через двадцать полицейские ушли от него с порозовевшими и довольными лицами. Хеннесси помахал рукой вслед полицейской машине, сияя добродушной улыбкой, – ни дать ни взять Санта-Клаус на пороге универмага перед Рождеством. Он, несомненно, заверил полицейских, что лично обеспечит безопасность в Костасоль и таким образом освободит их от лишних забот; зачем им отвлекаться от своих прямых задач – избиения автостопщиков, интриг против непосредственного начальства и взимания поборов с владельцев баров Фуэнхиролы.

– Они, кажется, не очень беспокоятся, – заметил я, обращаясь к Хеннесси. – Я-то думал, полиция оставила нас в покое.

– Что-то случилось на дороге внешнего периметра. Кто-то проник прошлой ночью на территорию комплекса. В одном или двух домах украдены видеомагнитофоны. Нечего оставлять открытыми двери во внутренние дворики.

– Грабежи? Разве это не странно? Мне казалось, что Костасоль – это место, где не бывает преступлений.

– Хотелось бы, чтобы так и было. Как это ни печально, мы живем в современном мире. Я слышал об угоне автомобилей, хотя одному богу известно, как угонщики проходят через барьер безопасности. Знаете, такие вещи накатываются волнами. Когда я приехал сюда, Эстрелья-де-Мар была таким же спокойным местом, как Костасоль.

– Угоны автомобилей и кражи со взломом? – Меня это почему-то заинтересовало, даже воздух вокруг меня посвежел. – Что нам делать, Дэвид? Составить график дежурства соседей? Организовать призыв в добровольные, патрули?

Хеннесси перевел на меня спокойный, но холодноватый взгляд, в котором читалось подозрение, уж не иронизирую ли я.

– Думаете, нам необходимо заходить так далеко? Но может быть, вы в чем-то правы.

– Подумайте об этом, Дэвид. Может быть, это пробудит людей от летаргического сна.

– А нам это нужно? С ними ведь будет нелегко, они начнут выкидывать всякие штуки. Впрочем, я поговорю об этом с Элизабет.

Он показал на въезжавший в ворота спортклуба длинный лимузин, отполированный панцирь которого сиял ярче солнца.

– Какая она сегодня холеная и ухоженная, – доверительно отметил Хеннесси, – похоже, вот-вот замурлыкает. Поделюсь с вами секретом: она скупила последние не сданные в аренду участки. Забавно, всего несколько краж могут так взбодрить бизнес. У людей сдают нервы, и они, представьте себе, ищут другое применение деньгам…

Итак, преступность подступала к роскошным виллам Костасоль. После недолгих лет тишины и покоя, бесконечных грез о солнечном побережье обитателям Костасоль предстояло проснуться. Я вел счет выходившим на площадь безмолвным балконам, ожидая появления первых признаков жизни. Было десять часов утра, но никто еще и не пошевелился, хотя на потолках уже заиграли первые отблески телепрограммы «Завтрак в вашем доме». Костасоль вот-вот очнется от глубокого сна на дне моря и вырвется на поверхность нового и гораздо более бурного мира. Я ощущал удивительный подъем. Если Бобби Кроуфорд – молодой офицер колониальных войск, то Дэвид Хеннесси и Элизабет Шенд – агенты торговой компании, которые без промедления явятся следом за ним и соблазнят этих доверчивых и послушных туземцев ружьями и безделушками, бусами и дешевыми подделками.

Тем временем уже начали прибывать совсем другие товары. Из багажника «мерседеса» молодые немцы достали компьютеризированный кассовый аппарат. Элизабет Шенд прервала свой тет-а-тет с Хеннесси и поманила меня к себе. Несмотря на жару, на ее безукоризненно подкрашенном лице не было ни капельки пота. По венам этой женщины текла холодная кровь, словно ее хищный ум работал лучше всего при температуре ниже нормальной человеческой. Однако она, как всегда, любезно поздоровалась со мной и милостиво мне улыбнулась, словно назначая свидание, столь необычное, что опрокинет даже различия между нашими биологическими видами.

– Чарльз, как хорошо, что вы пришли так рано! Я ценю служебное рвение. В наши дни никто не стремится к успеху, как будто в неудачах есть какой-то особый шик. Я приобрела кое-что и надеюсь заработать уйму денег. Покажите Гельмуту и Вольфгангу, где лучше поставить этот агрегат.

– А может быть, обойдемся без него? – Я отступил на шаг, пропуская немцев, вносивших компьютер в фойе. – Элизабет, это, конечно, свидетельствует о нашей безграничной самоуверенности, но не думаете ли вы, что несколько поторопились?

– Почему, дорогой?

Она прижалась своей прикрытой вуалью щекой к моей щеке. Ее статное тело скрывал покров шелков, которые зашуршали на моей голой груди подобно оперенью дрожащей птицы.

– Мы должны во всеоружии встретить наплыв клиентов, – сказала она. – Кроме того, вы не сможете обманывать меня или это будет не так-то просто сделать.

– Я с радостью буду обсчитывать вас, это так возбуждает. Беда только в том, что к нам никто не записывается. Ни один местный житель так и не пожелал у нас заниматься.

– Все впереди. Поверьте мне. – Она помахала рукой сестрам Кесуик, которые мерили шагами террасу позади бара, будто прикидывая размеры будущего открытого ресторана. – Здесь будет множество новых приманок, так что никто не сможет противиться искушению. Вы согласны, Дэвид?

– Полностью согласен. – Хеннесси встал за стойкой консьержа и обнял кассовый компьютер, всей душой приветствуя нового участника преступлений. – Я уверен, у нас здесь жизнь закипит, как в клубе «Наутико».

– Вот видите, Чарльз? Я тоже в этом совершенно уверена. Может быть, нам придется застроить здесь все, включая автомобильную стоянку, и взять в аренду участок под парковку в портовом районе. – Она повернулась к молодым немцам в белых теннисных костюмах, которые послушно ждали ее дальнейших указаний. – Вольфганг и Гельмут, думаю, вы уже встречались с ними, Чарльз. Я хочу, чтобы они помогали вам здесь. Ребята могут переехать в квартиру на верхнем этаже. С этого момента они работают под вашим началом.

Я пожал руки немцам. Словно стесняясь собственной мускулатуры, они переминались с ноги на ногу, опуская глаза на громадные загорелые колени, пытаясь умалиться и не так лезть в глаза.

– Хорошо… Но, Элизабет, что конкретно они будут делать?

– Делать? – Она взяла меня за подбородок – ей явно нравилось, что я слегка поддразниваю ее. – Они ничего не будут делать. Вольфгангу и Гельмуту достаточно «быть». Они будут самими собой и привлекут сюда клиентов. Я хорошо в этом разбираюсь, Чарльз. Кстати, Гельмут еще и прекрасный теннисист, однажды он победил Бориса Беккера. А Вольфганг – великолепный пловец, проплывал огромные дистанции в Балтийском море.

– Это полезный опыт… если учесть, что большинству здешнего народа по силам покрыть дистанцию только от одной стенки джакузи до другой. Значит, они станут тренерами?

– Вот именно. Я знаю, что вы найдете достойное применение их талантам. Всем их талантам.

– Естественно. Они обеспечат нам приток клиентов.

Я проводил ее до лимузина, где возле открытой задней двери, обливаясь потом, стоял Махуд в форменной фуражке.

– Нам действительно нужна клиентура, – не унимался я. – Мне думается, можно было бы разослать по почте несколько рекламных брошюрок. Или нанять самолет и ежедневно летать над Костасоль с огромным рекламным плакатом. Бесплатные уроки теннисной игры, аэробика, массаж, ароматерапия и всякое такое…

Элизабет Шенд улыбнулась Хеннесси, который нес к машине ее портфель. Казалось, этот страховщик потешался не меньше, чем Шенд, весело встопорщив усы, как будто разделившие всеобщее веселье.

– Брошюрки и рекламные плакаты? Не стоит.

Она заняла место в машине и поправила наряд, поуютнее устраиваясь в этой беседке из шелков. Когда Махуд закрыл дверь, она через открытое окно взяла меня за руку и добавила в утешение:

– Мы должны разбудить всех. Обитатели Костасоль отчаянно нуждаются в новых пороках. Удовлетворите их чаяния, Чарльз, и успех вам обеспечен…

21

Бюрократия преступления

Меня крайне удивила ее уверенность в существовании неведомых тайных пороков, которые пока еще только ждут своего часа, но, дай срок, проявят себя во всей красе. Я проводил взглядом пересекающий площадь лимузин, возвращающийся в Эстрелья-де-Мар. Рабочие снимали вывески «Verkauf» [42] и «A Vendre» [43] с незанятых торговых киосков возле супермаркета, но спортклуб по-прежнему не подавал признаков жизни. Я походил по пустому зданию, прислушиваясь к эху собственных шагов на отполированном полу. Немцы лежали в шезлонгах у бассейна, демонстрируя друг другу рельефные мускулы. Изредка с площади доносился шум дорожного движения, но к полудню Костасоль уже готовилась скрыться от солнца, а к предвечерним часам и вовсе вымирала.

Я невольно ощущал ответственность за то, что клубу не удавалось привлечь новых членов, и теперь понимал, как тяжело было Фрэнку, когда он впервые появился в «Наутико». Я стоял за конторкой консьержа, наблюдая за официантами, которые прохаживались вокруг бара на открытом воздухе, и за служителями на спортивных площадках, подметавшими безлюдные теннисные корты. Я бездумно нажимал на клавиши компьютерной кассы, складывая воображаемые доходы, когда до моего слуха донесся ритмичный рокот мотора «порше» и в, ярком солнечном свете появилась сама машина. Я подошел к стеклянным дверям в тот момент, когда Бобби Кроуфорд уже пересек автомобильную стоянку. Он взлетел по ступеням, подпрыгивая на каждой, словно акробат на трамплине, в знак приветствия подняв руку. На нем были черная бейсбольная кепка и кожаная куртка, в руке он нес большую спортивную сумку. Едва я его увидел, как у меня учащенно забилось сердце.

– Чарльз? Взбодритесь. Здесь не дом Ашеров [44]. Он придержал для меня дверь, затем вошел в фойе, обнажив в радостной улыбке свои блестящие зубы, белизной не уступавшие айсбергу.

– Что случилось? – продолжал он. – Кажется, вы рады меня видеть.

– Действительно рад. Ничего не случилось, вот в чем дело. Я, наверное, не лучший менеджер.

– Вы устали, Чарльз. Сейчас не время унывать. – Кроуфорд обвел взглядом бассейн и теннисные корты. – Все как надо, но нет ни одного клиента. Хоть кто-нибудь к вам записался?

– Никого. Видимо, теннис – это не то, что нужно местным жителям.

– Теннис нужен всем. Костасоль скоро это узнает.

Он, сияя, повернулся ко мне, явно довольный тем, что я его ждал, и почти не замечая мое брюзжание, как забавный недостаток старого преданного слуги. Его не было всего четыре дня, и меня поразило, насколько решительнее и точнее стали все его движения, словно он поставил на свой «порше» более мощный двигатель и перенес часть его громадной тяги в свою нервную систему. Его лицо искажалось быстро сменявшимися гримасами и содрогалось от легкого тика, будто его сознание распирали тысяча и одна мысль.

– Вот-вот произойдет множество разных вещей, Чарльз. – Он схватил меня за плечо, как старший брат, и одобрительно кивнул, взглянув на кассовый аппарат. – Нелегко быть всегда на посту. Должен сказать, Бетти Шенд гордится вами.

– Нечем гордиться. Ничего здесь и не произойдет. Костасоль – это не подходящее для вас место. Это не Эстрелья-де-Мар, это долина смерти, где погибает разум. Жаль, что я ничем не смог вам помочь.

– Помочь вы еще можете. Между прочим, я, кажется, нашел для вас дом. С небольшим бассейном, с теннисным кортом. Я привезу вам теннисную машину, так что сможете потренироваться в приеме подач. Но сначала я должен кое-куда съездить. Поедем на вашей машине, мне нравится, когда за рулем вы. Ваша медлительная, но уверенная манера вождения успокаивает мою головную боль.

– Конечно. – Я показал ему на часы в фойе. – Может быть, подождете? Сейчас два сорок пять. Все вокруг спит беспробудным сном.

– Идеально подходящее и самое интересное время дня. Люди либо видят сны, либо занимаются сексом. Возможно, то и другое одновременно…

Пока я запускал двигатель, он устроился на заднем сиденье «ситроена», высунув одну руку из окна, а сумку положив между ног. Он одобрительно кивнул, когда я застегнул свой ремень безопасности.

– Благоразумно, Чарльз. Меня восхищает методичность вашего ума. Трудно поверить, но несчастные случаи бывают даже в Костасоль.

– Все это место – один сплошной несчастный случай. Именно сюда врезался конец двадцатого века и застрял. Куда вы хотите ехать, в клуб «Наутико»?

– Нет, мы останемся здесь. Поезжайте любым маршрутом, какой вам нравится. Я хочу посмотреть, как тут идут дела.

Мы пересекли площадь, проехали мимо безлюдного торгового пассажа, а потом – мимо портового района и его призрачного законсервированного флота. Я наугад повернул на одну из узких улочек в восточном секторе комплекса. Виллы-особняки таились в глубине безмолвных садов, окруженные карликовыми пальмами, олеандрами и клумбами канн, напоминавшими застывшее пламя. На лужайках, зажигая радуги в прозрачном воздухе, вращались разбрызгиватели – духи места, плясавшие в лучах солнца. Иногда легкий бриз с моря поднимал едва заметную зыбь на поверхности бассейнов, и зеркало воды затуманивалось, словно видело беспокойный сон.

– Притормозите немного…

Кроуфорд подался вперед и стал вглядываться в большой, украшенный лепниной дом на угловом участке, деливший подъездную дорогу с несколькими трехэтажными многоквартирными домами. Над их балконами трепетали тенты – связанные крылья, которым никогда не взмыть к небу.

– Остановитесь здесь… Кажется, это то, что надо.

– Какой номер дома нам нужен? Почему-то люди здесь не спешат обозначать свои жилища.

– Я точно не помню. Но, похоже, это здесь. – Он показал рукой через дорогу, где в пятидесяти ярдах от нас ветвистые заросли саговника образовали шатер над пешеходной дорожкой. – Остановите машину на обочине и подождите меня.

Кроуфорд расстегнул молнию сумки и достал из нее что-то, похожее на комплект коротких клюшек для гольфа, завернутых в промасленную ткань. Он вышел из машины, пряча лицо под козырьком кепки и темными очками, похлопал рукой по крыше «ситроена» и легким шагом направился к подъездной дороге. Медленно съезжая по склону к саговниковым зарослям, я наблюдал в зеркале заднего вида, как он перелез через боковую калитку, которая вела к входу для прислуги.

Я ждал в машине, прислушиваясь к едва различимому шипению разбрызгивателей, доносившемуся из-за живых изгородей и заборов. Возможно, владельцы этой виллы были в отпуске, а горничная – любовница Кроуфорда – как раз его поджидала. Мне представилась эта пара, играющая в малый гольф на ковре, этакое церемонное ухаживание вроде брачного танца птиц-шалашников…

– Порядок, пойдем.

Кроуфорд вырос как из-под земли из густых зарослей. Под мышкой у него был видеомагнитофон, обвязанный черным кабелем, точно посылка. Он положил его на заднее сиденье и снял кепку, попрежнему внимательно вглядываясь в подъездную дорожку.

– Беру его на проверку для хозяев – супругов Хэнли. Он отставной менеджер по кадрам из Ливерпуля. Между прочим, мне, похоже, удалось завербовать двух новых членов.

– Спортклуба? Большое дело. Как же вы их уговорили?

– У них не работает телевизор. Какие-то неполадки в спутниковой антенне. Кроме того, они чувствуют, что должны почаще выходить из дома. Теперь давайте прокатимся в западные районы. Там у меня несколько вызовов на дом…

Он подрегулировал на приборной доске блок кондиционера, направив нам в лицо поток охлажденного воздуха, и откинулся на подголовник, настолько расслабившись, что я почти не мог поверить в то, что мы совершаем бандитский рейд. Он нарочито медлительно засовывал в сумку клюшки для гольфа, чтобы я успел заметить: на самом деле это несколько стальных ломиков. С того момента, как мы уехали из спортклуба, я стал догадываться, что он намерен совершить ряд антиобщественных деяний – мелких краж со взломом, нарушающих покой честных граждан набегов, задуманных для того, чтобы встряхнуть Костасоль и вывести его из самодовольной дремоты. Наверное, те преступления, о которых испанская полиция сообщила Дэвиду Хеннесси, тоже были проделками Кроуфорда, увертюрой к его вылазкам в стан противника.

Минут через двадцать мы остановились возле следующей виллы, внушительного особняка в мавританском стиле. На подъездной дорожке стоял катер на прицепе. Обитатели дома почти наверняка почивали в спальнях верхнего этажа. В саду и на террасе было тихо. Медленно капавшая из забытого шланга вода отсчитывала секунды, пока Кроуфорд обводил взглядом камеры наружного наблюдения, особенно внимательно осмотрев кабели, идущие от спутниковой тарелки на крыше к распределительной коробке возле дверей во внутренний дворик.

– Не выключайте двигатель, Чарльз. Мы сделаем это с шиком…

Он выскользнул из машины и исчез среди деревьев, окаймлявших подъездную дорожку. Мои руки тряслись на руле в такт работавшему двигателю, пока я ожидал Кроуфорда, готовый к мгновенному бегству с места преступления. Я улыбнулся проехавшей мимо меня на машине пожилой паре. Между ними сидел крупный спаниель, но присутствие «ситроена» их самих, похоже, нисколько не обеспокоило. Прошло пять минут, и Кроуфорд снова проскользнул на пассажирское сиденье, небрежно стряхнув осколки стекла со своей куртки.

– У них тоже телевизор не работает? – спросил я, когда мы тронулись с места.

– Похоже. – Кроуфорд сидел рядом со мной с совершенно непроницаемым лицом и время от времени помогал моим дрожащим рукам справиться с рулем. – Эти спутниковые тарелки очень чувствительны. Их приходится постоянно настраивать.

– Владельцы будут довольны. Они запишутся к нам в клуб?

– Не исключено. Не удивляйтесь, если они появятся завтра утром. – Кроуфорд расстегнул куртку, достал серебряный портсигар с гравировкой и положил его рядом с видеомагнитофоном на заднее сиденье. – Глава семейства был членом «Королевского клуба» [45], рьяный теннисист. Его супруга увлекалась любительской живописью.

– Не исключено, что она снова вернется к своему хобби?

– Вполне возможно…

Так мы и ездили по «вызовам», колесили по тихим улочкам Костасоль, словно челнок, ткущий шаловливый узор поверх рисунка строгого гобелена. Кроуфорд притворялся, будто наведывается в ту или иную виллу наугад, но я был совершенно уверен, что жертву он выбирал после долгого тщательного наблюдения и что забирался только в те дома, откуда сигнал тревоги разнесется особенно широко. Я представлял себе, как хозяева дремлют в часы сиесты, а этажом ниже Кроуфорд снует туда-сюда, выводит из строя систему спутникового телевидения, крадет нефритовую лошадку с журнального столика или стаффордширскую фарфоровую фигурку с каминной полки, обыскивает ящики письменного стола, словно в поисках денег и драгоценностей – создает иллюзию, будто в Костасоль проникла банда многоопытных грабителей-взломщиков.

Пока я мучился в машине, каждую минуту ожидая появления инспектора Кабреры с эскадроном оперативников из Фуэнхиролы, которые схватят меня на месте преступления, я недоумевал, как позволил Кроуфорду втянуть себя в эту преступную забаву. Я смотрел на подрагивавшую педаль газа, и меня подмывало вдавить ее в пол, умчаться в спортклуб и выложить все Кабрере по телефону. Но арест Кроуфорда стал бы концом всех надежд, я никогда бы не обнаружил поджигателя, который зверски убил всех обитателей дома Холлингеров. Оглядывая сотни безмятежных вилл с их камерами слежения и владельцами с бальзамированным сознанием, я все более убеждался в том, что Кроуфорд никогда не превратит Костасоль в еще одну Эстрелья-де-Мар.

Люди в этих шикарных особняках не только давно уже забрели на край скуки, но и решили, что тамошний пейзаж им по душе. Если Кроуфорд не добьется задуманного, то от отчаяния, возможно, совершит какой-нибудь безумный поступок и тем самым обнаружит свою причастность к убийству Холлингеров. Может быть, на следующем пожаре он не отделается обожженной рукой.

И все же его увлечение этим странным социальным экспериментом было по-своему притягательно. Я догадывался, что Фрэнка тоже завораживали безумные проекты Кроуфорда, и он тоже молчал, наблюдая за растущей на заднем сиденье «ситроена» кучей награбленной добычи. Когда мы остановились возле шестой виллы – одного из старейших особняков на бульваре, пролегавшем через весь комплекс с севера на юг, – я нашел в багажнике шерстяное одеяло и держал его наготове, поджидая, когда из кустов появится Кроуфорд с вазой эпохи Минь и маленьким столиком из черного дерева под мышкой.

Он одобрительно похлопал меня по плечу, когда я прикрыл одеялом его добычу, приятно удивленный тем, как терпеливо я переносил его проделки.

– Это сувениры, Чарльз. Я найду способ вернуть их владельцам. Строго говоря, нам не нужно ничего брать. Достаточно создать ощущение, что вор помочился на их персидские ковры и вытер пальцы об их гобелены.

– И завтра же у всех обитателей Костасоль проснется желание сыграть в теннис? Или они решат заняться флористикой и вышиванием?

– Конечно, нет. Их апатию и инерцию так просто не перебороть. Но всего одна оса может обратить в паническое бегство слона, если ужалит в чувствительное место. Вы, кажется, настроены скептически.

– Есть немного.

– Думаете, не сработает? – Кроуфорд сжал мою руку на руле, надеясь, видимо, укрепить мою решительность. – Вы нужны мне, Чарльз. Трудно делать все это в одиночку. Бетти Шенд и Хеннесси интересует только прибыль. Но вы способны мыслить шире. То, что произошло в Эстрелья-де-Мар, случится и здесь, а потом двинется дальше по побережью. Подумайте обо всех этих пуэбло, которые снова вернутся к жизни. Мы освобождаем людей, Чарльз, возвращаем их самим себе.

Верил ли он сам в свою риторику? Спустя полтора часа, пока он грабил одну из квартир небольшого многоквартирного дома неподалеку от центральной площади, я расстегнул его сумку и осмотрел содержимое. В ней были ломики и кусачки, коллекция отмычек и ключей-перфокарт, короткие провода с зажимами-крокодилами и электронные фиксаторы. В небольшом плоском футляре лежали несколько аэрозольных баллонов с красками, две видеокамеры и футляр с чистыми видеокассетами. Длинная лента пакетиков кокаина обвилась вокруг аптечки, наполненной лекарствами и таблетками в упаковке из фольги, одноразовыми шприцами и коробочками рифленых презервативов.

Аэрозоли Кроуфорд использовал сразу же. Едва выйдя из машины, он взял в руки по баллону и опрыскивал яркими разводами двери гаражей, мимо которых мы проезжали. Наш воровской и хулиганский рейд длился всего два часа, но за нами уже тянулся шлейф поврежденных спутниковых тарелок, обезображенных яркими пятнами автомобилей, плавающего в бассейнах собачьего дерьма, ослепленных краской камер наружного наблюдения.

В пределах слышимости владельцев он взломал замок серебристого «астон-мартина» и пустил машину вниз по подъездной дороге. Я ехал следом, пока он не загнал автомобиль на заброшенную стройплощадку. Там он принялся царапать корпус машины ломиком, соскабливая краску с осторожностью шеф-повара, делающего насечки на свином боку. Когда он отступил на шаг и закурил сигарету, я решил, что следующим номером будет пожар. Он улыбнулся, глядя на изуродованный «астон-мартин», попрежнему сжимая в руке горящую зажигалку, и я думал, что он сейчас сунет в топливный бак какую-нибудь тряпку.

Но Кроуфорд сочувственно отдал машине честь, сел в мой «ситроен» и спокойно задымил сигаретой, наполнив салон пряным ароматом турецкого табака.

– Не люблю я все это, Чарльз, но приходится идти на жертвы.

– Это, по крайней мере, не ваш «астон-мартин».

– Я имел в виду наши жертвы. Это горькое лекарство, но нам обоим придется его проглотить…

Наш дальнейший путь лежал по дороге на границе комплекса, где виллы и многоквартирные дома подешевле были обращены фасадами к скоростной магистрали на Малагу. С балконов свешивались объявления «Продается», и я предположил, что голландские и немецкие строители продали эту недвижимость со скидкой.

– Заглянем в тот дом справа, с пустым бассейном. – Кроуфорд показал на небольшую виллу с выцветшим навесом над внутренним двориком. Веревки сушильных стоек пестрели кричаще-яркими топами и тонким нижним бельем. – Я обернусь за десять минут. Им требуется небольшая художественная консультация…

Он покопался в сумке и достал из нее футляр с видеокамерами и лекарственными препаратами. Возле входной двери его поджидали две женщины в купальных костюмах, снимавшие эту виллу. Несмотря на жару, обе были ярко накрашены: губная помада, румяна и тушь для ресниц, – словно приготовились к съемке под светом юпитеров. Они встречали Кроуфорда непринужденными улыбками, как хозяйки бара сомнительной репутации, приветствующие завсегдатая.

У младшей из женщин – лет тридцати – была бледная кожа, типично английский нездоровый цвет лица, костлявые плечи и острый взгляд, от которого ничто не могло укрыться. Я узнал в стоявшей рядом с ней женщине постарше, платиновой блондинке с тяжелой грудью и нездоровым румянцем, одну из подружек невесты, которую видел в том порнофильме. Держа стакан в руке, она подставила широкую славянскую скулу губам Кроуфорда, потом поманила его следом за собой в дом.

Я вышел из машины и направился к дому, наблюдая за ними через окна внутреннего дворика. Все трое прошли в гостиную, где по телевизору, периодически продираясь через помехи, шел какой-то послеполуденный сериал. Кроуфорд открыл футляр и достал из него видеокамеру и несколько кассет. Он оторвал от пластиковой ленты десяток пакетиков с кокаином, которые женщины спрятали в чашечки купальников, и стал объяснять, как пользоваться видеокамерой. Та, что постарше, поднесла к глазам видоискатель, чертыхаясь, когда длинные ногти мешали ей управляться с крохотными кнопками. Кроуфорд и молодая англичанка помоложе сели на диван, а женщина с камерой снимала их, переходя от панорамного вида к электронному увеличению отдельных деталей. Никто из них не проронил ни слова, будто Кроуфорд – торговец и явился в дом только для того, чтобы показать работу нового бытового прибора.

Когда он возвращался к машине, женщины стали снимать его из дверного проема, хихикая и подталкивая друг дружку.

– Школа киноискусства? – спросил я. – Похоже, они схватывают науку на лету.

– Да… Обе всегда были большими любительницами киносъемки. – Когда я нажал на газ, Кроуфорд махнул им на прощание, улыбаясь, словно и вправду был к ним привязан. – Они приехали сюда из Эстепоны, хотели открыть косметический кабинет, но решили, что дело здесь не пойдет.

– И поэтому теперь хотят попробовать себя в киноиндустрии? Пожалуй, на этом они смогут заработать.

– Я тоже так думаю. Они уже пишут сценарий.

– Документального фильма?

– Скорее фильма о природе.

– Дикая природа Костасоль, – подлил я масла в огонь. – Ритуалы ухаживания и лучшие позы для секса. Думаю, они добьются успеха. Кто эта платиновая блондинка? Похожа на русскую.

– Раиса Ливингстон, вдова букмекера из Лэмбета. Она глушит водку цистернами. Ужасно любит выкидывать всякие штуки. Ей уже приходилось играть маленькие роли, так что ей не привыкать.

Кроуфорд говорил без иронии, всматриваясь в обивку крыши салона, словно уже просматривал на экране киноматериал, отснятый в первый день. Он был явно доволен работой, проделанной всего за полдня, точно проповедник, который избавился от очередной партии религиозных брошюр. После грабежей и взломов он успокоился и расслабился, на сегодня выполнив свой долг перед невежественными и отсталыми обитателями роскошных особняков. Когда мы вернулись в спортклуб, он потянул меня к служебному входу за кухней и котельной. Там он утром припарковал «порше», скрыв его от глаз полиции, которая могла к нам наведаться.

– Мы перенесем все это в мою машину. – Он сорвал одеяло с награбленного. – Я не хочу, чтобы Кабрера поймал вас с поличным, Чарльз. Вы и без того мучаетесь ощущением вины.

– Чего здесь только нет. Вы помните, кому что принадлежит?

– Мне это ни к чему. Я спрячу это на стройплощадке, где мы оставили «астон мартин», и предупрежу охранников у ворот. Они разложат все это напоказ и позаботятся о том, чтобы каждый обитатель Костасоль узнал об этом.

– Но зачем это все? Я до сих пор не могу понять.

– Зачем?… – Кроуфорд доставал с сиденья кассетный магнитофон, но повернулся ко мне. – Я думал, Чарльз, что вы все поняли.

– Не вполне. Взломали несколько систем безопасности, испортили несколько телевизоров и написали «Fuck» на дверях нескольких гаражей… Неужели это изменит чью-то жизнь? Если бы ограбили мой дом, я бы просто вызвал полицию, но не стал бы записываться в шахматный клуб или заниматься хоровым пением.

– Абсолютно верно. Вы позвоните в полицию. Я поступил бы так же. Но представьте себе, что полиция ничего не делает, а я снова взламываю охранную систему и на этот раз краду что-то действительно ценное. Вы начинаете подумывать о более крепких запорах и камере наружного наблюдения.

– Ну и что? – Я открыл багажник «порше» и подождал, пока Кроуфорд опустит туда видеомагнитофон. – От чего ушли, к тому и пришли. Я снова усядусь перед спутниковым телевизором и засну летаргическим сном.

– Нет, Чарльз, – терпеливо начал Кроуфорд. – Вы больше не заснете. К этому времени вы уже достаточно проснетесь и насторожитесь. Кражи со взломом – это примерно то же, что и браслет истово верующего католика: он не только царапает кожу, но и обостряет нравственное чувство. После еще одной кражи со взломом вас переполнит злость, даже праведный гнев. Полиция бесполезна, она только кормит вас расплывчатыми обещаниями, и вы охвачены ощущением несправедливости, вы чувствуете, что живете в мире, у которого нет ни стыда ни совести. Все вокруг вас, даже картины и серебряная утварь, которых вы раньше не замечали, вписываются в рамки этой новой морали. Постепенно вы начинаете лучше осознавать себя. Дремлющие участки вашего сознания, бездействовавшие многие годы, снова заработают. Человек начинает переосмысливать себя, как это было и с вами, Чарльз, когда сгорел ваш «рено».

– Возможно… Но я не занялся тай-цзи-цюань [46], не начал писать новую книгу.

– Подождите. Может быть, все впереди. – Кроуфорд говорил уверенно и напористо, страстно желая меня убедить. – Для этого требуется время. Волна преступности не спадает. Кто-то гадит в ваш бассейн, устраивает разгром у вас в спальне и забавляется с бельем вашей жены. Злобы и гнева уже недостаточно. Вы вынуждены переосмысливать себя на всех уровнях, как первобытный человек, которого опасность поджидала за каждым деревом, за каждой скалой. Вы начинаете осознавать время, взвешиваете шансы, оцениваете возможности собственного воображения. Потом кто-то нападает на женщину из соседнего дома, и вы объединяете усилия с ее взбешенным мужем. Преступность и вандализм повсюду. Вы должны возвыситься над этими безмозглыми головорезами и придурковатым миром, в котором они обитают. Опасность заставляет вас мобилизовать все ваши нравственные силы точно так же, как политические заключенные заучивают наизусть «Записки из мертвого дома» Достоевского, умирающий играет Баха и вновь обретает веру, родители, оплакавшие умершее дитя, добровольно работают в хосписе.

– Мы начинаем понимать, что отпущенное нам время не беспредельно и нам никто ничего не гарантировал? – спросил я.

– Именно так. – Кроуфорд похлопал меня по руке, радуясь, что я наконец примкнул к его пастве. – Мы организуем комитеты наблюдения, изберем местный совет, будем гордиться своими соседями, запишемся в спортклубы и краеведческие общества, заново откроем мир, который представлялся нам знакомым и привычным. Мы знаем, что важнее быть третьеразрядным художником, чем смотреть картины эпохи Возрождения на компакт-диске. Мы будем процветать все вместе и наконец раскроем в полной мере свой индивидуальный потенциал и потенциал нашего общества.

– И начало этому положит преступность? – Я взял с заднего сиденья «ситроена» серебряный портсигар. – Она станет импульсом? А почему не… религия или какое-нибудь политическое движение? В прошлом именно они правили миром.

– Эти времена ушли. Политика исчерпала себя, Чарльз, она больше не волнует воображение общественности. Религии возникли на слишком раннем витке эволюции человечества. Они наплодили символов, которые люди воспринимали буквально, но эти символы так же мертвы, как тотемные столбы. Вот если бы религии появились позднее, когда род человеческий начнет клониться к закату… Как ни печально, преступность – единственное, что может нас встряхнуть. Мы просто очарованы этим «другим миром», где возможно все.

– Большинство людей скажет вам, что преступности нам уже хватит.

– Но не здесь! – Кроуфорд ткнул нефритовой лошадкой в сторону дальних балконов за деревьями, – Не в Костасоль или других пристанищах отошедших от дел банкиров на этом побережье. Здесь высадилось на берег будущее, Чарльз, кошмар нам уже снится. А я верю в людей и знаю, что они достойны лучшей доли.

– Вы вернете их к жизни любительскими порнофильмами, кражами и кокаином?

– Это всего лишь средства. Люди так помешаны на сексе, собственности и самоконтроле. Я не говорю о преступности в том смысле, как ее понимает Кабрера. Я имею в виду нечто такое, что нарушает правила, преступает общественные запреты.

– Нельзя играть в теннис, не соблюдая правил, – попробовал я отрезвить его.

– Но, Чарльз…– Кроуфорд с почти безумным упорством искал, что бы мне возразить. – Когда ваш противник мошенничает, приходится думать, как выстоять.

Мы перенесли остатки наворованного добра в «порше». Я вернулся к своей машине, решив отделаться от Кроуфорда, но он открыл дверь с противоположной стороны и проскользнул на заднее сиденье. Солнце светило прямо в боковые окна «ситроена», заливая лицо Кроуфорда почти лихорадочным румянцем. Раньше ему отчаянно хотелось, чтобы я его выслушал, но я чувствовал, что теперь его больше не заботит, поверит ли ему хоть кто-нибудь. Я невольно проникся сочувствием к этому второсортному целителю, бродящему вдоль побережья мертвых, как странствующий проповедник. Я сознавал, что эта духовная миссия почти наверняка потерпит неудачу и приведет его за решетку тюрьмы Сарсуэлья.

– Надеюсь, что это сработает, – сказал я ему. – А как Фрэнк к этому относился? Это была его идея?

– Нет, Фрэнк был слишком большим моралистом. Я обдумывал это много лет, по существу еще с детства. Мой отец был дьяконом в соборе города Или, под Кэмбриджем. Несчастный человек, не умел выразить свои чувства ко мне или к моей матери. Что ему нравилось, так это колотить меня почем зря.

– Отвратительно. И никто не пожаловался на него?

– Об этом никто не знал, даже моя мать. Я был не в меру активным и всегда во что-нибудь вляпывался. Но я заметил, что, поколотив меня, он лучше себя чувствовал. Выпоров меня как следует, он обнимал меня и даже начинал любить. Я стал специально вытворять всякие пакости, чтобы у него был повод меня избить.

– Болезненное лекарство. И сейчас вы ведете себя, как тогда?

– В каком-то смысле. Я обнаружил, что кражи и мелкие преступления могут расшевелить кого угодно. Отец знал, почему я это делаю, но никогда не пытался остановить меня. Он видел, как я крал вещи и разбрасывал спортивное снаряжение из шкафчиков мальчишек в средней школе, чтобы взбодрить их перед выездным матчем по регби. Мы всегда выигрывали по шесть трехочковых проходов всухую. Последний раз отец отлупил меня ремнем, когда потребовал, чтобы я принял духовный сан.

– И вы приняли?

– Нет, но соблазн был. Я потерял пару лет в Кембридже, изучая антропологию, много играл в теннис, а потом пошел в армию, записавшись на краткосрочные офицерские курсы. Мой полк отправили в Гонконг, где мы стали действовать совместно с полицией Цзюлуна – совершенно деморализованным стадом, лишенным боевого духа. Они ждали, когда их сменят китайцы с материка, а их всех отправят на Сянган. Крестьяне «Новых территорий» были не лучше, они уже платили дань китайским пограничникам. Они совсем пали духом, забросили рисовые поля и кое-как перебивались контрабандой.

– И вы положили всему этому конец? Как именно?

– Я излечил их от летаргии. Кое-что крал то там, то здесь, вылил несколько галлонов дизельного топлива в сараи, где они хранили рис. Внезапно они очнулись, кинулись ремонтировать плотины и чистить каналы.

– А полиция Цзюлуна?

– С ней было то же самое. Нам страшно досаждали нарушители границы, искавшие в Гонконге лучшей доли. Вместо того чтобы сразу возвращать их обратно, мы сначала их мучили и избивали. Вот тут-то и встрепенулась местная полиция. Поверьте мне, чтобы солдаты воспрянули духом, нет ничего лучше «военного преступления». Об этом жутко говорить, но у военных преступлений есть своя положительная сторона. Жаль, что мне не удалось пробыть там подольше. Иначе я воспитал бы в них силу воли.

– Вам пришлось уехать?

– Спустя год. Полковник потребовал, чтобы я подал в отставку. Один сержант-китаец проявил чрезмерное рвение.

– Он не оценил по достоинству, что его допустили к участию в… психологическом эксперименте?

– Да, наверное. Но я все это запомнил и жаждал применить снова. Я стал много играть в теннис, работал в клубе Рода Лейвера [47], а потом приехал сюда. Как ни странно, Эстрелья-де-Мар и Костасоль похожи на Цзюлун. – Он повернул зеркало заднего вида так, чтобы увидеть свое отражение, и кивнул ему. – Я оставляю вас, Чарльз. Будьте осторожны.

– Хороший совет.

Когда он открыл дверь машины, я спросил:

– Полагаю, это вы пытались меня задушить?

Я ожидал, что этот вопрос хотя бы смутит Кроуфорда, но он повернулся и посмотрел на меня с искренней озабоченностью, словно удивленный жесткими нотками в моем тоне.

– Чарльз, так я пытался выразить… свое искреннее расположение к вам. Звучит странно, но это правда. Мне захотелось разбудить вас, заставить поверить в себя. Это древний прием ведения допроса. Один инспектор полиции в Цзюлуне показал мне все точки, на которые можно надавить, не опасаясь, что арестованный погибнет. Удивительно действенный способ: умей применить его, и откроешь людям глаза на самих себя. Вас нужно было взбодрить, Чарльз. Взгляните на себя нынешнего, вы уже почти готовы сразиться со мной на теннисном корте…

Он дружески сжал мне плечо, махнул рукой и бегом умчался к своему «порше».

Позднее, тем же вечером, я стоял на балконе квартиры Фрэнка в клубе «Наутико», размышляя о Бобби Кроуфорде и полиции Цзюлуна. В тот мир коррумпированных пограничных властей и вороватых крестьян молодой английский лейтенант с пристрастием к насилию вписывался с легкостью вора-карманника, затерявшегося в толпе на ежегодных скачках в Эпсоме. Несмотря на весь его странный идеализм, в Костасоль провал неизбежен. Несколько умирающих от скуки неверных жен могут запечатлеть себя на кинопленке с любовниками, но развлечения типа тай-цзи, мадригалов и работы в добровольных комитетах быстро надоедают. Никто так и не запишется в спортклуб, а Элизабет Шенд останется лишь расторгнуть договор аренды.

Я пощупал синяки на горле, понимая, что Кроуфорд хотел завербовать меня в тот момент, когда выскочил из темноты и схватил меня за горло. Пришлось пустить в ход насилие, как он недвусмысленно дал мне понять, чтобы подобрать кого-то на вакантное место Фрэнка. Не причинив мне увечий, он просто подчеркнул, что убийства в доме Холлингеров не имели отношения к жизни Эстрелья-де-Мар и что новый общественный порядок поддерживается его криминальным режимом.

Вскоре после полуночи меня разбудила вспышка света на потолке спальни. Я вышел на балкон и стал искать взглядом луч маяка Марбельи, полагая, что скачок напряжения вывел его прожектор из строя, но тот по-прежнему спокойно обшаривал ночное небо.

Пламя вырывалось откуда-то в центре порта. Горела какая-то яхта, ее мачта сияла, как фитиль свечи. Сорвавшись со швартовов, она дрейфовала по открытой воде, как брандер, разыскивающий во тьме флот кораблей-призраков. Но не прошло и минуты, как пламя погасло, и я догадался, что яхта затонула, прежде чем Бобби Кроуфорд успел пробудить жителей Костасоль от дремоты, гораздо более глубокой, чем сон. У меня уже зародилось подозрение, что это был «Безмятежный» и что Кроуфорд убедил Андерсона увести судно со стоянки в Эстрелья-де-Мар, чтобы возвестить невежественной пастве о прибытии духовного наставника.

На следующее утро, когда я ехал своим обычным маршрутом в спортклуб, по акватории порта среди обломков курсировал полицейский катер. На набережной собралась небольшая толпа, следившая за погружениями аквалангиста к затонувшему шлюпу. На заброшенных яхтах и прогулочных судах появились признаки жизни. Несколько владельцев проверяли такелаж и работу двигателей, а их жены проветривали каюты и полировали латунные детали. Только Андерсон спокойно сидел на лодочной верфи. Как всегда унылый, он курил самокрутку и смотрел на поднимавшиеся паруса.

Я не стал отвлекать шведа от его странного дежурства и поехал через площадь к клубу. Впереди меня в ворота въехала машина и остановилась у входа в здание. Две супружеские пары средних лет в безукоризненно свежих белых теннисных костюмах проворно выбрались из машин, вертя в руках ракетки.

– Мистер Прентис? Доброе утро. – Ко мне подошел один из мужчин, отошедший от дел дантист, которого я видел в винном магазине. – Мы не члены клуба, но хотели бы к вам записаться. Можно?

– Конечно. – Я пожал ему руку и кивнул всей компании, приглашая войти. – Вам будет приятно узнать, что первый год членства в клубе совершенно бесплатный.

Первые новобранцы Бобби Кроуфорда принимали присягу.

22

Конец амнезии

Костасоль ожил. Его население, неподвижно лежавшее возле тысячи бассейнов, словно кости выбеленного солнцем скелета, приподнялось на одном локте, чтобы вдохнуть живительный воздух. Ожидая Кроуфорда, который собирался отправиться по городу с утренней инспекцией, я сидел в «ситроене» и прислушивался к хору молотков, сколачивавших авансцену в открытом театре неподалеку от порта. Бригада плотников-энтузиастов под руководством Гарольда Лежюна, бывшего судового эксперта Морского регистра Ллойда, собирала сносную копию настоящего театра на конце волнореза.

Сам Лежюн сидел верхом на бревне в лихо сдвинутой набекрень бейсбольной кепке. Зажав в зубах гвозди, он ждал, пока подадут наверх последнюю секцию наклонной части фронтона. Яростная дробь молотков разносила весть о том, что эта бригада бывших бухгалтеров, юристов и менеджеров среднего звена покрыла здание крышей.

Под ними, заткнув уши от невыносимого грохота, их благоверные разворачивали рулоны шелкового бомбазина, которому предстояло стать задней и боковыми стенами будущего театра. Стайка их энергичных дочерей выгружала складные металлические стулья из кузова пикапа, расставляя их рядами перед сценой.

Труппа «Портовые актеры» подготовилась к дебюту – представлению пьесы «Как важно быть серьезным», которую планировалось чередовать со спектаклем «Кто боится Вирджинии Вульф?» [48]. Дальнейшие планы труппы охватывали пьесы Ортона и Кауарда [49], все до одной в постановке Арнольда Уайнгарда, ветерана Шафтсбери-авеню [50], и с участием нескольких бывших профессиональных актеров, пожелавших усилить состав дилетантов.

Молодые побеги забытой утонченной культуры пробивались сквозь штукатурку и дранку владельцев недвижимости. Когда молотки ненадолго смолкли, из гимнастического зала, где балетный класс, состоявший из жен помоложе, упражнялся в фуэте и арабесках, послышались аккорды «Жизели». Обычно в конце урока они в балетных трико прыгали под рок-музыку, а потом без сил, едва переводя дыхание, падали возле бассейна.

Прошел всего месяц с небольшим с того дня, как Кроуфорд взял меня в первую поездку по Костасоль, но городок просто преобразился. Стоило открыться в торговом пассаже заново отделанным ресторанам и бутикам, как они мгновенно стали преуспевать и приносить прибыль под бдительным взглядом Элизабет Шенд. Точно по волшебству, возник импровизированный фестиваль искусств, пробудив от послеполуденной дремы целые труппы восторженных добровольцев.

Городок решил, что ему необходимо встряхнуться. Бурная активность проявлялась буквально во всем, жители Костасоль устраивали вечеринки, барбекю и танцевальные вечера с чаепитием, посещали церковную службу, чтобы ощутить незнакомое прежде чувство общности. Сообщения о все новых культурных событиях циркулировали по электронной почте, приглашая жителей поддержать будущий муниципальный совет и его подкомитеты.

С теннисных кортов, где Гельмут натаскивал своих ретивых учеников, доносился стук подач, в бассейне, где Вольфганг показывал своим питомцам разнообразные прыжки в воду, не смолкали громкие всплески. Из забытых кладовых под гимнастическим залом служители извлекали водные лыжи, трамплины и велотренажеры. Из-под арочного моста, по которому пролегала прибрежная дорога, выходили в открытое море первые за это утро яхты. Портовые причалы, еще недавно безмолвные, оглашались скрежетом подъемных воротов и скрипом тросов, пока Андерсон и его бригада ремонтников-испанцев спускали на судах старую балластную воду и заново их лакировали.

Между тем в самом центре порта к железному лихтеру был принайтован шлюп, разрушенный пожаром, – полузатопленный остов «Безмятежного». Его обуглившаяся мачта и почерневшие паруса возвышались над гаванью, и, глядя на него, яхтсмены Костасоль брали рифы своих парусов и выходили на поиски самых сильных ветров и самых бурных волн.

Чьи-то руки обхватили мои плечи, а потом сжали виски, прежде чем я успел пошевелиться на водительском сиденье «ситроена». Я уснул в машине, и кто-то незаметно проскользнул на сиденье позади меня.

– Бобби!… – Я оттолкнул руку, разозленный его жестокой шуткой. – Это…

– Удар ниже пояса? – Кроуфорд захихикал, словно ребенок, смакующий свой любимый розыгрыш. – Чарльз, вы крепко заснули, а я нанимал вас в телохранители.

– Я считал себя вашим литературным консультантом. Вы должны были прийти в десять.

– Срочная работа. Столько всего навалилось. Скажите, что вам снилось?

– Какой-то… ураган огня. Полыхали яхты в порту, бог знает почему.

– Странно. Ребенком вы мочились в постель? Ладно, неважно. Как в клубе? По-моему, дел там невпроворот.

– Так и есть. К нам уже записались триста человек, еще полсотни взяли с собой бланки заявлений, пока думают. Уже ведем предварительную запись на корты.

– Хорошо, хорошо…

Кроуфорд, улыбаясь, оглядывал бассейн и множество красивых женщин, намазывавшихся кремом в лучах солнца. Вольфганг продемонстрировал сальто спиной вперед, и трамплин спружинил под его ногами с таким треском, что все невольно вскочили с мест.

– Красивый парень, – сказал Кроуфорд, – любой греческий скульптор отдал бы передний зуб, чтобы запихнуть его в какой-нибудь фриз. Здесь просто здорово, Чарльз. Работу вы проделали просто классно. Возможно, вы не отдаете себе в этом отчета, но ваше истинное предназначение – управлять каким-нибудь ночным клубом в Пуэрто-Банусе.

Он хлопнул меня по спине, пристально разглядывая эту суетню и хлопоты, улыбаясь почти невинной улыбкой, восторгаясь тем, что его сограждане стали ощущать себя общностью, и совершенно не задумываясь в это мгновение, какими средствами он этого достиг. Несмотря ни на что, я был рад его видеть. Как всегда, меня взбадривало его миссионерское рвение и беззаветная преданность жителям Костасоль. И все-таки я, в отличие от него, нисколько не был уверен в том, что волна преступности, начало которой положил он, принесла с собой все эти перемены. Театр, и спортивные клубы, и подобные начинания в Эстрелья-де-Мар процветали благодаря какому-то небольшому, но существенному сдвигу в сознании людей, ответной реакции всего-навсего на обычную скуку. Кроуфорд ухватился за это случайное совпадение, чтобы дать выход свойственной ему скрытой склонности к насилию, почти по-детски поверив, что способен оживить мир преступлениями, пробудить его от летаргии, напомнить ему о бдительности – и что мир отплатит ему тем же. Если прежде он был готов принять поражение от теннисной машины, то теперь точно так же ждал, что Костасоль сплотится и соберет все силы в борьбе с таинственным внутренним врагом.

И все же его привязанность к местным жителям была искренней. Когда мы выехали из спортклуба и проезжали мимо «Портовых актеров», он потянулся через водительское сиденье и посигналил клаксоном «ситроена», потом, сорвав с головы бейсбольную кепку, помахал Лежюну и его плотникам, сидевшим на крыше, а затем свистнул их женам, сметывавшим на живую нитку бомбазин.

– Когда начнут продавать билеты? – весело крикнул он. – Давайте поставим версию с одними мужчинами. Я сыграю леди Брэкнелл…

Он откинулся на спинку заднего сиденья, хлопнул в ладоши и сказал:

– Порядок, Чарльз, дело пошло. Давайте посмотрим ваш новый дом. Вы теперь полноправный житель Костасоль.

Я наблюдал за женщинами в зеркало заднего вида. Как всегда очарованные привлекательной внешностью и небрежными манерами Кроуфорда, они махали ему вслед, пока мы не скрылись из виду.

– Им без вас не обойтись, Бобби. Что будет, когда вы вернетесь в Эстрелья-де-Мар?

– Они выдержат. Они нашли себя. Чарльз, в людей надо верить. Подумайте об этом. Месяц назад они дремали в своих спальнях и смотрели записи прошлогоднего британского чемпионата по футболу. Они ждали смерти, не отдавая себе в этом отчета. А теперь они ставят Гарольда Пинтера. Это ли не достижение?

– Пожалуй.

Когда мы проезжали мимо порта, я показал на почерневшие останки «Безмятежного», привязанные, как труп, к лихтеру, и сказал:

– Шлюп Фрэнка, почему бы не убрать его? Торчит здесь, словно бельмо на глазу.

– Позже, Чарльз. Не стоит с этим спешить. Людям нужны маленькие напоминания. Тогда они будут начеку. Взгляните-ка туда…– Он показал на красиво украшенную дорожную развязку, где западный бульвар выходил на площадь. – Патруль добровольной полиции…

На обочине был припаркован джип, только что окрашенный в камуфляжный хаки. Местный житель лет шестидесяти стоял между его передними фарами с планшеткой в руке и проверял номера проходивших мимо автомобилей. Это был бывший банковский менеджер из Суррея по имени Артур Уотерлоу, щеголявший усами военного летчика и белыми носками, похожими на гетры военной полиции. За рулем, прямая как палка, сидела с радаром в руках его семнадцатилетняя дочь, весьма энергичная молодая дама, мигавшая фарами любой машине, превышавшей ограничение скорости до двадцати миль в час. Накануне они приходили в спортклуб. Приятно удивленные уровнем сооружений и оборудования, они оба тут же пожелали записаться.

– Проверяют права, о боже…– Кроуфорд торжественно салютовал им с заднего сиденья, словно генерал, которого провозили по территории армейской базы. – Чарльз, давайте предложим им наш компьютер? Составим новую базу данных всех транспортных средств Костасоль вместе с их местонахождением.

– Может, не стоит? По-моему, это уж слишком. В следующий раз вам захочется познакомить их с тем, как проводила допросы полиция Цзюлуна.

– Он банковский менеджер: в допросах он и сам разбирается не хуже нашего. Вы должны понять, что любому сообществу нужны назойливые типы, во все сующие свой нос, свои сборщики пожертвований и надоедливые бюрократы, то есть люди, которых и вы, и я обходим за версту. Это цемент общества или, по крайней мере, его строительный раствор. Такие люди жизненно необходимы, как водопроводчики и телевизионные техники. Один такой человек, который не в силах оторваться от компьютера и принтера и только и знает, что рассылать информационные бюллетени местного самоуправления, гораздо ценнее десятков романистов или владельцев бутиков. Людей объединяет не хождение по магазинам и не искусства, а только моральный долг перед соседом. Если люди утратили это чувство долга, трудно его воспитать, но, я думаю, нам это удается. Вы и сами это чувствуете, Чарльз.

– Еще как. Поверьте, я слушаю их разговоры в клубе. Задумок хоть отбавляй: местная газета, бюро информирования граждан, курсы кун-фу, лечение гипнозом. Похоже, у всех есть идеи. Есть один ушедший на покой иезуит, который готов исповедовать.

– Это хорошо. Надеюсь, дел у него будет немало. Хеннесси говорил мне, что есть планы создания конкурирующего спортклуба.

– Есть. На вкус некоторых, мы не слишком утонченны. Костасоль может казаться однородным, но в нем существует классовая структура Танбридж-Уэлс [51]. Вам нужно будет предупредить Бэтти Шенд, что предстоят большие вливания наличности. Нам необходимо еще шесть теннисных кортов, новое гимнастическое оборудование и бассейн с мягкими стенками для детишек. Хеннесси согласен.

– Значит, вы оба ошибаетесь.

Кроуфорд протянул руку через мое плечо и выровнял «ситроен», объезжая замешкавшегося пожилого велосипедиста, который предпочел двухколесный транспорт, явно вообразив, что два колеса – часть фольклорного наследия.

– Слишком много теннисных кортов – это ни к чему, – пояснил он. – От игры в теннис люди устают до изнеможения, и у них просто не остается сил на всякие хулиганские выходки. Да и от всех этих параллельных брусьев и гимнастических коней тоже.

– Это спортклуб, Бобби.

– Спорт спорту рознь. Что нам необходимо, так это дискотека… и смешанная сауна. Вечерние занятия в клубе важнее того, что делается днем. Люди должны перестать думать о собственных телесах и поразмышлять над достоинствами тел других. Я хочу, чтобы они домогались жен соседей и мечтали о запретных удовольствиях. Мы поговорим об этом позже. Сначала нужно выстроить инфраструктуру. Предстоит масса работы, Чарльз… Дальше сверните направо, а теперь нажмите на газ. Надо же дочери Уотерлоу чем-нибудь повозмущаться.

Упомянутая инфраструктура, насколько я знал, была частью другого, гораздо более оживленного и деятельного царства, сокрытого в тайных глубинах Костасоль, зеркального отражения любительских театров, кулинарных курсов и графиков добровольных дежурств. Пока мы мчались к дороге, проходившей по периметру комплекса, я ждал, что Кроуфорд даст знак остановиться, чтобы изуродовать какую-нибудь оставленную на обочине машину или намалевать краской из баллончика непристойности на двери чьего-нибудь гаража.

Но он перешел от фазы кропотливой предварительной работы к решению более широкой стратегической задачи – к формированию административной сети, к созданию своей бюрократии преступности. По освещенной веками традиции, тремя столпами его режима были наркотики, азартные игры и секс. Судя по домам, в которые мы с ним заезжали особенно часто, он быстро набрал команду. В нее вошли Найджел Кендалл, бывший ветеринар из Хаммерсмита [52], невозмутимый человек лет сорока с небольшим, женатый на тихой женщине, вечно пребывавшей в полудреме под действием транквилизаторов Полы Гамильтон; Кэрол Мортон, хищная парикмахерша из Рочдейла [53], которая заведовала подновленным салоном красоты в торговом пассаже; Сьюзен Генри и Антея Роуз, вдовы лет тридцати, которые уже организовали небольшое агентство прямой продажи жителям комплекса экзотического нижнего белья и парфюмерии; Рональд Машин, который какое-то время работал полицейским инспектором, но подал в отставку и уехал из столицы, после того как был обвинен во взяточничестве; Пол и Саймон Уинчеллы, подростки из одной уважаемой семьи Костасоль, поставлявшие товар молодежи.

Под видом доставки самых последних рекламных проспектов недвижимости Кроуфорд опускал в почтовые ящики свои конверты из оберточной бумаги. Пока он звонил в дверь Машина, я заглянул в его чемоданчик с товаром и обнаружил стопку футляров с информационными брошюрами с надписью: «Жилой комплекс Костасоль – вкладывайте деньги в недвижимость и обретайте душевный покой». Все они были набиты пакетиками кокаина, героина, амфетаминов, амилнитрита и барбитуратов.

Параллельно, пока в умеренном масштабе, приносил прибыли карточный синдикат под руководством Кеннета Ломера, отставного управляющего одним из «Лэдброуков» [54], который уже разослал по электронной почте информационный бюллетень о финансовых консультациях на шестьсот персональных компьютеров комплекса. Вдохновляемый Кроуфордом, он теперь предложил обитателям Костасоль играть на тотализаторе по образцу итальянской футбольной лиги. Он расширил круг своих операций, набрав бригаду вдовушек для сбора ставок в нелегальной лотерее. Первые вечера игры в рулетку и карточных игр уже состоялись в гостиной самого Ломера, переделанной под казино, хотя Кроуфорд сразу же запретил жульничество с колесом и крапленые карты.

Ближе всего миссионерской душе Кроуфорда был секс, поскольку в этом деле принимали непосредственное участие женщины жилого комплекса. Во всех телефонных будках стали появляться отпечатанные вручную открытки, предлагающие всем, у кого есть навыки массажа и опыт работы в эскорт-агентствах, позвонить по указанному номеру в Эстрелья-де-Мар, а точнее, в ресторан ливанской кухни «Баальбек». Расстроенные лавиной краж со взломом и угонов, несколько вдов и разведенных дам решили посвятить себя этой работе на благо общества. Дряблым мускулам массаж придавал надлежащую форму, животы, отвисшие за годы лежания на диванах перед телевизором, подтягивались, двойные подбородки исчезали от прикосновений осторожно поглаживающих пальцев. По мере того как массажистки трудились над телами клиентов в полутемных спальнях, поднималось давление, учащалось сердцебиение, и вот уже кредитными карточками оплачивались дополнительные, тайные услуги.

– Нет ничего более естественного, – уверял меня Кроуфорд, когда наш утренний объезд владений приближался к концу. – Там, где речь идет об удовлетворении сексуальных желаний, сама природа создает необходимую инфраструктуру. Мне остается лишь немного подтолкнуть процесс в нужном направлении. Просто взгляните, как все похорошели.

– Вы правы. Поле Гамильтон скоро придется переехать в Марбелью. Куда теперь?

Я ждал ответа, но он вдруг уснул, уткнувшись головой мне в плечо. В детстве Фрэнк точно так же часто засыпал, прижавшись ко мне, пока я делал уроки. Гладкой юношеской кожей и светлыми бровями Кроуфорд напоминал мальчика-подростка. Я представил себе, как он играл в огороженном дворике собора в Или, невинным и мечтательным взглядом пытаясь разглядеть мир, ожидающий его где-то за болотами графства Кембриджшир.

Он проснулся в недоумении, удивляясь, что так внезапно уснул.

– Чарльз, извините… Я отключился.

– У вас усталый вид. Поспите здесь, а я прогуляюсь немного.

– Нам надо ехать. Остался последний вызов. – Он с усилием выпрямился. – Трудные были дни, почти каждую ночь рейд, несколько раз чуть не попался. Если Кабрера поймает меня…

– Бобби, расслабьтесь и возвращайтесь в Эстрелья-де-Мар. Все на подъеме и идет как по маслу.

– Нет… Пока я не могу их оставить. – Он потер глаза и щеки, чтобы кровь прилила к лицу, потом повернулся ко мне. – Чарльз, вы же знаете, какими делами я занимаюсь. Вы со мной?

– Я управляю клубом. Или, вернее, притворяюсь, что управляю.

– Я имею в виду Костасоль вообще. Более крупный план. – Кроуфорд говорил медленно, прислушиваясь к собственным словам. – Это благородное начинание. Фрэнк меня понимал.

– Я пока не уверен. – Я выключил двигатель и вцепился в руль, пытаясь успокоиться. – Мне в самом деле не стоило здесь появляться. Трудно представить, что нас всех ждет.

– Ничего страшного. Вы все это уже видели в Эстрелья-де-Мар, а теперь и в Костасоль. Сути вы еще не поняли, но вы уже на форпосте двадцать первого века.

– Массажные кабинеты, азартные игры и десятки тысяч доз кокаина? По-моему, это старомодно. Вскоре вам потребуется необузданная инфляция и дефицит финансирования.

– Чарльз…– Кроуфорд снял мои руки с руля, словно я настолько взволновался, что был даже не в силах справиться с автомобилем с отключенным мотором. – Здесь возникло настоящее сообщество. Появилось спонтанно, само собой…

– Тогда зачем наркотики и грабежи с взломом, зачем проституция? Почему бы нам не самоустраниться, – пусть бы тогда люди сами справлялись со всем этим?

– Если бы я мог выйти из игры. – Кроуфорд чуть ли не с отчаянием посмотрел на виллы, окружавшие нас на этой узкой улице. – Люди как дети, их нужно постоянно тормошить. Иначе все летит к черту. Только преступность или что-то похожее, пожалуй, способно их расшевелить. Они понимают, что нужны друг другу, что вместе они больше, чем сумма частей. Но чтобы они осознали это, их безопасности всегда должно что-то угрожать.

– Как лондонцам во времена бомбардировок в войну? Товарищество военного времени?

– Вот именно. В конце концов, война – это один из видов преступности. Обнаружить чье-то дерьмо в своем собственном бассейне – вот гениальный стимул. Вы сразу же объединяетесь с соседями для круглосуточного дежурства и достаете из футляра свою старую скрипку. Впервые за многие годы вы доставляете жене настоящее удовольствие в постели. Это работает, Чарльз…

– Но это жестокое лекарство. Неужели нет другого способа? Вы могли бы читать им проповеди, стать Савонаролой Коста-дель-Соль.

– Я пытался. – Кроуфорд хмуро посмотрел на свое отражение в зеркале заднего вида. – Никакую проповедь они не променяют на сиесту. Преступность имеет почтенную историю, вспомните Лондон времен Шекспира, Флоренцию Медичи. Не счесть убийств, отравлений и удушений. Назовите мне хоть одну эпоху, когда процветали гражданские добродетели и искусства, а разгула преступности не было.

– А Древние Афины? Математика, архитектура и идеи государства, выработанные политической философией. Может быть, акрополь кишел своднями и мелкими воришками?

– Нет, но у греков были рабство и педерастия.

– А у нас есть спутниковое телевидение. Если вы уедете из Эстрелья-де-Мар, преступность появится сама собой. Это побережье – рассадник мелких преступников и бесчестных политиканов.

– Но это испанцы и марокканцы. Для них Средиземноморское побережье – чужбина. Настоящие аборигены Коста-дель-Соль – британцы, французы и немцы. Честные и сплошь законопослушные мужчины, женщины и ротвейлеры. Даже мошенники из Лондона начинают жить честно, когда поселяются здесь.

Сообразив, что от его одежды исходит запах пота, Кроуфорд включил вентилятор и с жаром добавил:

– Доверьтесь мне, Чарльз. Мне нужна ваша помощь.

– Я же… вам помогал. До сих пор.

– Хорошо. Мне нравится, как вы управляете клубом. Но я знаю, что у вас масса свободного времени, и я хотел бы, чтобы вы занялись еще кое-чем.

– Кун-фу я целую вечность не занимался.

– Зачем кун-фу. Я хочу, чтобы вы организовали клуб кинолюбителей.

– Нет ничего проще. В торговом пассаже есть магазин проката с хорошей коллекцией классики. Закажу сотню копий «Броненосца "Потемкин"».

Кроуфорд в изнеможении закрыл глаза, – его явно вывела из себя моя наивность.

– Нет, не такой клуб. Люди должны научиться выключать телевизоры. Я хочу создать клуб, в котором они будут снимать собственные фильмы, учиться писать сценарии, делать крупный план, пользоваться операторскими тележками, снимать панорамные виды и держать в кадре движущийся объект. Фильм чем-то напоминает наше видение мира, Чарльз. Здесь живут два бывших кинооператора, они много лет снимали игровые фильмы в Англии. Есть супружеская пара, вместе выпускавшая документальные ленты. Они могут преподавать на наших курсах. Я хочу, чтобы вы стали продюсером, держали все под присмотром, направляли фонды в правильное русло. Бетти Шенд стремится поддерживать искусства. Вокруг столько интересного, – нужно запечатлеть это на пленке.

Я видел, что он распространяется о своем блистательном проекте, совершенно упуская из виду, что правдивый документальный фильм о Костасоль станет свидетельством против него в суде и отправит его лет на тридцать в тюрьму Сарсуэлья. Я вспомнил о порнографическом фильме, который он снимал в собственной квартире, и догадался, что и сейчас он замышляет что-то подобное, еще один слой паутины порока, которой он опутывал обитателей Костасоль.

– Я понимаю… в целом, может быть, без деталей. О чем будут фильмы?

– О жизни в Костасоль, о чем же еще? Весь он поражен довольно странной амнезией – амнезией себя самих. Люди в буквальном смысле слова забывают, кто они. Объектив камеры просто напомнит им об этом.

– Ну…

Я все еще сомневался, не желая сделаться главой компании по производству порнофильмов. Но чтобы найти поджигателя, виновного в смерти Холлингеров, я должен был проникнуть в самое сердце преступного синдиката, контролируемого Элизабет Шенд, Кроуфордом и Дэвидом Хеннесси.

– Я попробую, – сказал я. – Среди жителей наверняка найдется несколько профессиональных актеров. Расспрошу в клубе.

– Забудьте о профессионалах. По сравнению с любителями они какие-то зашоренные. У меня уже есть кое-кто на уме.

Кроуфорд пересел на переднее сиденье, включил «дворники» и мойку стекол, чтобы очистить лобовое стекло от накопившегося за утро мусора. Он снова обрел бодрость и энергию, словно ему нужно было только коснуться дна, чтобы, оттолкнувшись от него, всплыть на поверхность.

– Эта женщина, – продолжал он с жаром, – станет звездой, Чарльз. Кстати, она живет по соседству с домом, который я нашел для вас. Сейчас мы туда поедем. Смотрите, вы уже заинтригованы, это женщина в вашем вкусе…

Он повернул ключ зажигания и ждал, когда я тронусь с места, улыбаясь той, давней, улыбкой поколачиваемого отцом мальчишки-фантазера, переворошившего шкафчики своих школьных товарищей в раздевалке и оставившего после себя бесценный клад – ощущение чего-то необычного, желание дерзать, бежать из привычного мира.

23

Добро пожаловать

– Ваш новый дом, Чарльз. Взгляните. Красивый, не правда ли?

– Очень. Собираетесь его ограбить?

– Только когда вы в нем обоснуетесь. Здесь вы будете счастливы. Я хочу забрать вас из клуба «Наутико». С ним связано слишком много неприятных воспоминаний.

Мы подъехали к воротам пустой виллы на тихой улочке всего в трехстах ярдах к западу от центральной площади. Столб с вывеской «сдается внаем» возвышался над пожелтевшим газоном возле высохшего бассейна. В этом доме с выцветшими обоями и выгоревшими тентами, пустовавшем с тех пор, как был построен, было что-то призрачное, в нем словно обитали духи бесплотных хозяев, оставившие после себя следы вроде расплывчатых пятен на засвеченной фотографии.

– Впечатляющий домик, – заметил я, когда мы вышли из машины. – Почему здесь никто не живет?

– Владельцы умерли, так и не выехав из Англии. В семье возникли какие-то споры из-за завещания. Бетти Шенд купила его за бесценок.

Кроуфорд отомкнул ворота и, опередив меня, широким шагом направился к дому по подъездной дорожке. Бассейн бобовидной формы был похож на затонувший алтарь, до которого можно было добраться, спустившись по хромированной лесенке. Принесенные в жертву дохлая крыса, винная бутылка и выгоревший на солнце рекламный буклет агентства недвижимости ждали, не востребует ли их какое-нибудь низшее божество. Сад с давно не поливавшимися пальмами и бугенвиллеями поблек от жары. Сквозь пыльные окна, из которых никто никогда не смотрел, нельзя было разглядеть еще необставленные комнаты.

Кроуфорд обхватил руками столбик, на котором висело объявление «сдается внаем», и стал раскачивать его из стороны в сторону. Он выдернул его из сухой земли и далеко отшвырнул. Поднявшись по выложенным плиткой ступеням к входной двери, он достал из кармана ключи.

– Вам будет приятно узнать, что здесь замки мы ломать не станем. Странно заходить в дом через парадное крыльцо, в этом есть даже какая-то преступная романтика. Я хочу, чтобы вы обрели истинный опыт жизни в Костасоль. Тайны жизни и смерти окутывают виллы вроде этой…

Он пропустил меня вперед, и мы окунулись в тишину дома. Сквозь незашторенные окна беспрепятственно проникал солнечный свет, приглушаемый толстой пеленой пыли на стеклах. Мы оказались в пустых комнатах: белые стены словно замерли в ожидании, когда же в них разыграются драмы скуки и апатии, а на потолке замелькают отсветы бесконечных футбольных баталий, разворачивающихся на телевизионном экране. Непонятно, кто и зачем мог поселиться в этом доме без мебели и декора. Оборудованная всем необходимым кухня напоминала то ли реанимационную палату, то ли бесплатную аптеку. По тому, с каким одобрением Кроуфорд наблюдал за мной, я понял, что он правильно угадал мой характер: я уже почувствовал себя на этой вилле гораздо легче, освободившись от бремени прошлого и последних пластов воспоминаний, от которых так долго не мог избавиться.

– Чарльз, вы дома…– Кроуфорд поманил меня за собой, приглашая обойти большую гостиную. – Насладитесь этим ощущением. Все странное и необычное куда ближе нам, чем мы хотели бы думать.

– Возможно. Пустой дом обладает какой-то особой магией. Я не уверен, захочется ли мне жить здесь. А как насчет мебели?

– Ее доставят завтра. Белые обои с белым рисунком, хромированная мебель и черные кожаные кресла, все абсолютно в вашем вкусе. Выбирал не я, – Бетти Шенд. А пока посмотрим второй этаж.

Я поднялся за ним по ступенькам: лестничная площадка вела в широкие коридоры в обе стороны и выходила на открытую бетонную террасу – маленький храм солнца. Я обошел пустые спальни и ванные с зеркальными стенами в каждой, пытаясь представить себе, как вновь прибывшие хозяева почувствуют себя в этих замерших комнатах, отрезанные от мира охранными системами и датчиками. Безлюдные улицы Костасоль повторялись, как в зеркале, в таких же пустых дезинфицированных комнатах особняков. На этой странной планете почти неощутимая сила тяготения притупит разум ее обитателей, прикует их к креслам, и так они будут сидеть и сидеть, не сводя взгляда с линии горизонта на экранах телевизоров, тщетно пытаясь осмыслить, что же с ними произошло. Выбивая окно или взламывая дверь кухни, Кроуфорд снимал заклятье, и стрелки часов возобновляли свой бег…

– Бобби?…

Выйдя из спальни с видом на пальмовый сад и теннисный корт, я обследовал коридор. В соседних спальнях было пусто, и я сначала предположил, что он оставил меня в доме, чтобы подвергнуть какому-нибудь шуточному испытанию. Потом до моего слуха донеслись его шаги в небольшой задней спальне, выходившей во внутренний дворик.

– Чарльз, я здесь. Входите, посмотрите – довольно необычное зрелище…

Я вошел в необставленную комнату с примыкавшей к ней крошечной, не больше чулана, ванной. Кроуфорд стоял у окна, заглядывая сквозь пластины подъемных жалюзи.

– Это комната служанки? – спросил я. – Надеюсь, вы наняли мне симпатичную девушку.

– Ну… Об этом мы еще не думали. Но вид отсюда действительно интересный.

Он раздвинул для меня пыльные планки, оставив на них отпечатки пальцев. За внутренним двориком располагался теннисный корт, его глиняную поверхность недавно подмели и расчертили мелом. Между стойками была натянута новенькая упругая сетка, а на линии подачи стояла такая же, как в клубе «Наутико», теннисная машина, ожидавшая своего первого соперника.

Но Кроуфорд любовался не теннисным кортом, который заботливо подготовил для меня. Слева от нас, за внешней стеной, проходившей вдоль подъездной дорожки почти до улицы, начинался соседний участок с тремя красивыми бунгало, расположенными, как мотельные коттеджи, вокруг общего бассейна. Только здесь плоская равнина Костасоль ухитрилась возвыситься и образовать небольшой холмик, с которого обитателям бунгало открывался приятный вид на окрестные сады и который позволял нам увидеть из нашего окна бассейн как на ладони.

Свет подрагивал на стволах пальм, солнечные зайчики играли на стенах бунгало, отражаясь от взволнованной поверхности воды. Девочка-подросток с обнаженной грудью вышла из бассейна и остановилась на его краю, высмаркивая воду из носа. Ее светлые волосы растрепались и прилипли к плечам. Она с криком кинулась в воду, с шумом подняв фонтан брызг.

– Милая, правда? Красивая, хотя и испорченная.

– Ну…– Я смотрел, как девочка-подросток плескалась в мелководной части бассейна, радостными возгласами приветствуя радужные блики на его поверхности. – Она хорошенькая, это точно.

– Хорошенькая? Мой бог, вы явно вращались среди каких-то гангстеров. У меня бы язык не повернулся назвать ее привлекательной.

Я продолжал наблюдать за вылезавшей из бассейна и снова игриво шлепавшейся в воду девочкой, и не сразу сообразил, что Кроуфорд смотрел не на бассейн, а на столик под тентом возле ближайшего бунгало. Рядом стоял худощавый седовласый мужчина в шелковом халате, с красивым профилем актера, пользующегося популярностью у женщин. Он помахал рукой девочке, резвившейся в бассейне, и поднял бокал, выражая тем самым восторг ее энергичными, но неумелыми прыжками в воду. До него было немногим больше тридцати футов, и я смог разглядеть задумчивую улыбку на его тонких губах.

– Сэнджер? Так вот где эти его бунгало…

– Его райский сад. – Кроуфорд закусил зубами грязную планку жалюзи. – Он может разыгрывать здесь из себя бога, Адама и змия, даже не снимая фигового листка. Одно из бунгало – кабинет, где он принимает пациенток. В другом домике он поселил француженку с дочерью, той девочкой, что плещется в бассейне. Третье он делит со своей последней протеже. Вон она, под зонтиком.

В шезлонге под зонтиком сидела молодая женщина в хлопчатобумажной ночной сорочке вроде тех, что выдаются в приемных отделениях больниц «скорой помощи». Одна ее рука покоилась на стопке нечитанных книг в бумажном переплете, и мы могли разглядеть воспаленные следы бесчисленных инъекций, покрывавших кожу от запястья до локтя. Она отрешенно играла пустым медицинским стаканчиком, словно ни на чем не могла сосредоточить внимание, пока не получит следующую дозу. Ее черные волосы были острижены очень коротко, так что почти виднелся голый череп, и не скрывали глубоких шрамов над висками. Когда она повернулась к бассейну, солнце сверкнуло на золотых колечках в ее правой ноздре и нижней губе, на мгновение осветив болезненно-желтое лицо. При взгляде на ее запавшие щеки я вспомнил наркоманов в тюремной больнице Кантона, пристрастившихся к героину, равнодушно выслушивавших смертные приговоры, потому что мысленно уже заняли места в тележке, на которой их повезут на казнь.

И все же, рассматривая эту молодую женщину, абсолютно разрушенную наркотиками душевно и физически, я не мог отделаться от ощущения, что какие-то остатки собственной воли, что-то похожее на своенравие все еще борется в ее душе, стремясь вырваться из глубин психотропного транса, в который вверг ее Сэнджер. Она казалась печальной и замкнутой, но ее взгляд нет-нет да и сосредоточивался на каком-то образе, на воспоминании о том времени, когда она еще была жива. Потом ее губы искривила улыбка то ли стыда, то ли отвращения, и она повернула голову, бросив удивленный, даже озорной взгляд на степенные бунгало и бассейн с чистой водой: ни дать ни взять принцесса, заточенная в башне, которая разыскивает, чем бы помахать из окна спасителю, узница добрых намерений профессиональной медицины. Ей место не здесь, а в притоне наркоманов с запачканным гноем матрацем, в королевстве игл общего пользования и безнадежности, где все забыли о морали. На фоне декораций Костасоль с его безупречными виллами и благоразумными гражданами она казалась символом безумного, свободного, обреченного мира. Я впервые понял, почему Андерсон и Кроуфорд так дорожили Биби Янсен.

– Заинтересовались, Чарльз? – спросил Кроуфорд. – Наша героиновая белая леди.

– Кто она?

– Лори Фокс. Работала в одном из клубов Фуэнхиролы, пока не попала в лапы Сэнджеру. Отец – врач в местной клинике. После гибели жены в автокатастрофе он пристрастился к героину и приучил к наркотикам Лори. Она играла в нескольких дешевых телесериалах, которые сняли здесь, на побережье.

– Ну и что, хорошие получились фильмы?

– Сами сериалы барахло, но она хорошо смотрится на экране. У нее тонкие черты лица.

– И теперь она с Сэнджером? Как это ему удалось?

– У него особые таланты и особые потребности.

Маленькая француженка опять пронзительно вскрикнула и нырнула в воду. Всколыхнувшись, поверхность бассейна озарила сад вспышкой света. Лори Фокс вздрогнула и на ощупь нашла руку Сэнджера. Он стоял позади нее, поглаживая ее коротко остриженные волосы щеткой с серебристой спинкой. Стараясь ее успокоить, он спустил с ее плеч ночную сорочку и стал нежно, едва касаясь, точно любовник, втирать в ее кожу крем от загара. Она взяла его руку, стерла с нее крем, а потом положила себе на грудь.

Непосредственность ее чувственного отклика, бесстыдство, с которым она выставляла напоказ свою тайную женскую сущность, похоже, вывели Кроуфорда из себя. Пластинки жалюзи выскользнули из его рук и ударились о стекло, но он взял себя в руки и остановил их. Пыльное стекло запотело от его негромкого дыхания, участившегося то ли от злобы, то ли от восхищения и чувственного наслаждения.

– Лори…– пробормотал он. – Она ваша звезда, Чарльз.

– Вы уверены? Она сможет играть?

– Надеюсь, что нет. Она просто должна… появиться на экране. Вашему клубу кинолюбителей она понравится.

– Я подумаю об этом. Вы с ней встречались?

– Конечно. Бетти Шенд владеет половиной того клуба в Фуэнхироле.

– Что же, все возможно. По-моему, у Сэнджера ей хорошо.

– У Сэнджера никому не может быть хорошо. – Кроуфорд легонько стукнул по стеклу кулаком, а потом уставился на психиатра. – Мы вытащим ее отсюда. Лори нужна поддержка, но не такая.

– А какая же?

Я замолчал, дожидаясь ответа Кроуфорда, но он продолжал наблюдать за Сэнджером, как охотник, сидящий в засаде. Психиатр направился к бассейну с сухим полотенцем в руках. Когда девочка выбралась из воды, он окутал ее полотенцем и стал нежно вытирать ей плечи, поглядывая на еще несформировавшие соски. Спрятанные под полотенцем руки украдкой погладили ее груди, потом ягодицы, а потом собрали мокрые волосы узлом на затылке.

В маленькой спальне воцарилась странная тишина, будто весь дом замер в ожидании нашей реакции. Я понял, что мы оба, затаив дыхание, наблюдаем за этой сценой. Грудь Кроуфорда перестала вздыматься, а мышцы лица так напряглись, что казалось, кожа на скулах вот-вот лопнет. Обычно такой раскованный и дружелюбный, он готов был выбить лбом стекло. Судя по тому, как возмущало его поведение Сэнджера, как он завидовал близости психиатра и пациентки, у него случались в прошлом конфликты с психиатрами, возможно, в последние дни службы в армии.

Девочка-француженка вернулась в свое бунгало, а Сэнджер – к столику возле бассейна. Он взял Лори Фокс за руку, помог подняться с шезлонга, обнял рукой за талию и увел в бунгало.

Внезапно по оконному стеклу загрохотали порванные металлические пластины. Жалюзи, выдернутые руками Кроуфорда из крепления на стене, упали на пол к его ногам беспорядочной массой планок. Я отступил от окна и попытался взять его под руку.

– Бобби? Ради бога…

– Все в порядке, Чарльз. Я не хотел вас расстроить…

Кроуфорд улыбнулся мне деланной улыбкой, не в силах оторвать взгляд от владений Сэнджера. Он явно оценивал расстояние между бунгало, и я не сомневался, что очень скоро он бросит вызов их хозяину со всей жестокостью, на которую способен.

– Бобби… Есть и другие девушки вроде Лори Фокс. Такие же бедняжки, одуревшие от наркотиков, такие же странные и мрачные. В Фуэнхироле их, наверное, немало.

– Чарльз… не паникуйте.

Кроуфорд заговорил спокойно, к нему вернулось чувство юмора. Он принял боксерскую стойку и, поморщившись, взглянул на свои ободранные ладони. Заметив кровь, он улыбнулся и сказал:

– Нет ничего лучшего для успокоения нервов, чем бешенство и насилие в умеренных дозах. Почему-то Сэнджер меня действительно раздражает.

– Он всего лишь один из многих психиатров неудачников. Забудьте о нем.

– Талантливых психиатров не бывает. Поверьте мне, Чарльз, мне приходилось сталкиваться с этими беднягами. Мать водила меня к одному такому в Или. Он думал, что во мне зреет социально опасная личность и что я нарочно колотил сам себя, отсюда и синяки. Отец-то знал, откуда они брались. Он понимал, что я любил его, несмотря на все порки.

– А как складывались отношения с армейскими психиатрами в Гонконге?

– Эти и вовсе дилетанты. – Кроуфорд повернулся и совершенно бесстрастно посмотрел мне в глаза. – Не ручаюсь за достоверность, но, помнится, они называли меня еще похлеще.

– Скажем, психопатом?

– Да, точно. Совершенно бестолковые, бедняги. Не понимают, что психопат играет жизненно важную роль в обществе. Он удовлетворяет самую насущную потребность, вносит единственную известную нам магию в наше серое существование.

– И что же это?

– Чарльз… успокойтесь. Могут же у меня быть какие-то профессиональные тайны. Давайте вернемся в клуб и запишем всех этих новичков, которым не терпится начать.

Когда я прошел за ним к двери, он обернулся и улыбнулся мне своей самой обворожительной улыбкой, а затем взял мое лицо в ладони, оставив на нем кровавые отпечатки своих пальцев.

24

Психопат в роли святого

– Инспектор Кабрера?… – Я остановился в дверях своего кабинета в спортклубе, с удивлением увидев, что за моим письменным столом сидит этот молодой полицейский. – Я ждал мистера Кроуфорда.

– Его трудно найти. Он то здесь, то там, а вообще-то нигде. – Кабрера пощелкал мышью, лежавшей рядом с клавиатурой моего компьютера, просмотрел меню и прокрутил список членов, а потом неодобрительно поджал губы. – Ваш клуб пользуется популярностью, мистер Прентис, столько записалось к вам за короткий срок.

– Нам повезло. Все сооружения тоже пока в превосходном состоянии. Миссис Шенд вложила в этот клуб кучу денег.

Я ждал, что Кабрера встанет с моего кресла, но ему явно понравилось сидеть за моим столом, словно хотелось удовлетворить любопытство и взглянуть на вещи под моим углом зрения. Он повернулся на вращающемся кресле и посмотрел на корты, где кипела жизнь.

– У миссис Шенд прекрасная деловая хватка, – признал Кабрера. – Костасоль многие годы пребывал в спячке, а теперь вдруг… Откуда миссис Шенд знала, что его можно разбудить?

– Ну, инспектор…

Меня раздражал и слишком пристальный взгляд Кабреры, и выражение его молодого лица – эдакий сыщик-интеллектуал, не стесняющийся в средствах. Выдержав паузу, я заговорил снова:

– У деловых людей есть чутье. Они способны понять психологию любого квартала, любой улочки. Могу я чем-то вам помочь, инспектор? Я точно не знаю, когда вернется мистер Кроуфорд. Надеюсь, проблемы с разрешениями на работу нет? Весь наш штат из стран Европейского союза.

Кабрера немного приподнялся в моем кресле, словно пытаясь обнаружить в его очертаниях какой-то ключ к моим собственным тайнам. Услышав монотонный стук теннисной машины, он недовольно нахмурился.

– Никто ничего не знает наверняка о мистере Кроуфорде – тренере, за которого работает машина. Вы, по крайней мере, никуда не исчезаете.

– Здесь моя работа, инспектор. Я все еще ночую в клубе «Наутико», но сегодня вечером перевезу свои вещи в Костасоль. Миссис Шенд сняла для меня виллу. Кстати, моим соседом будет доктор Сэнджер. Вчера я осмотрел свое будущее жилище.

– Это хорошо. Значит, мы будем знать, где вас искать. – Взгляд Кабреры упал на мой модный костюм в стиле сафари, который мне сшил портной-араб из Пуэрто-Бануса, – Я хотел спросить, нет ли у вас вестей от брата?

– От брата?… – Мне не понравилась многозначительность, с которой Кабрера произнес это слово.– Вы говорите о Фрэнке?

– А у вас в Испании есть другие братья? В тюрьме Сарсуэлья только один.

– Нет, вестей нет.– Я положил руки на стол, пытаясь снять возникшее напряжение.– В последнее время я ничего не слышал о Фрэнке. Мистер Хеннесси и доктор Гамильтон навещают его каждую неделю.

– Хорошо. Значит, не все его бросили.– Кабрера еще раз окинул меня взглядом с головы до ног, пытаясь понять, какие загадочные изменения произошли в моем облике и манерах.– Скажите мне, мистер Прентис, вы встретитесь со своим братом до процесса? Слушание дела через два месяца.

– Конечно, инспектор. Возможно, мне удастся навестить его в ближайшие дни. Как вы знаете, у меня здесь очень много дел. Я не только менеджер клуба, но вообще-то и доверенное лицо миссис Шенд.

– Ее уполномоченный в чистилище.

Кабрера встал, освободив наконец мое место.

Он обвел взглядом столики в баре, за которыми не было ни единого свободного места, а потом сел на мой стол, намеренно вторгшись на чужую территорию и закрыв от меня привычный вид на бассейн. Судя по его недоверчивому взгляду, он явно припоминал семинары из цикла «Соперничество братьев – психологическая проблема».

– Поскольку вы не виделись с братом после той встречи в Марбелье, люди могут решить, что вы тоже считаете его виновным.

– Вовсе нет. Я уверен в его невиновности. Я потратил много недель на расследование этого дела и уверен, что он не убивал Холлингеров. Не забывайте, он сам отказался встретиться со мной, когда я только приехал в Эстрелья-де-Мар. Кроме того…

– У вас ведь непростые отношения? – Кабрера кивнул сам себе с самодовольным видом.– Вы рассказывали мне о вашей матери. Раньше вас объединяло чувство вины, а сейчас оно уже не так тяготит вас?

– Хорошо сказано, инспектор. В каком-то смысле Эстрелья-де-Мар действительно освободила меня от прошлого.

– А Костасоль даже больше? Здесь другая экология, и вы чувствуете себя свободным от любого стеснения, напряжения, смущения. Возможно, благодаря смерти Холлингеров вы что-то осознали. Жаль, что вы не можете поблагодарить за это брата.

– Ну…– Я попытался увильнуть от хитроумных, коварных вопросов Кабреры.– Пусть мои слова не прозвучат кощунством, но у этой страшной трагедии есть своя положительная сторона. После пожара в доме Холлингеров люди стали намного более бдительными, даже здесь, в Костасоль. Уже есть графики дежурств соседей и патрули службы безопасности.

– Патрули службы безопасности? – Кабрера, кажется, удивился, почувствовав, что его могут лишить монополии на охрану порядка.– В Костасоль много преступлений?

– Конечно… Ну, я хотел сказать, не так уж много.– Я бросился искать носовой платок, чтобы спрятать лицо хотя бы на несколько мгновений: что, если Кабрере кто-нибудь донес, что я вожу Бобби Кроуфорда по Костасоль во время его бандитских рейдов? – Угнали несколько автомобилей. Вероятно, их просто кто-то одолжил без спроса после затянувшейся далеко за полночь вечеринки.

– А кражи с взломом, воровство?…

– Ничего подобного. Были заявления?

– Совсем немного. Было когда-то одно-два, но потом стало тихо. Ваше появление произвело на Костасоль благотворное воздействие.

– Вот и хорошо. Я тут за всем присмотрю.

– И все же мои люди сообщают о грабежах, порче автомобилей, вот яхту вашего брата кто-то сжег – настоящий фейерверк устроил. Почему бы и не сообщить об этих преступлениях?

– Трудно сказать. Англичане привыкли полагаться только на себя, инспектор. Они поселились за рубежом, мало кто из них говорит по-испански, вот они и предпочитают сами решать проблему преступности.

– И возможно, им это доставляет удовольствие?

– Весьма вероятно. Предупреждение преступлений очень важно для общества.

– Преступность тоже. Вы много общаетесь с мистером Кроуфордом. Какова его должность в этом клубе?

– Он главный тренер по теннису, – тот же пост он занимал в клубе «Наутико».

– Ладно.– Кабрера махнул рукой, словно одним движением скосил невидимую мне высокую траву вокруг моего стола.– Возможно, он даст мне урок. Мне придется кое о чем его спросить. Речь идет о сгоревшем в Эстрелья-де-Мар катере. Его владельцы из Марбельи наняли каких-то сыщиков для расследования этого дела. Есть и другие вопросы.

– По поводу преступлений?

– Возможно. Мистер Кроуфорд – такой энергичный человек. При своей повышенной возбудимости он прикасается ко всему и время от времени оставляет отпечатки пальцев.

– Не думаю, инспектор, что вы найдете его отпечатки здесь.– Когда Кабрера направился к двери, я встал с кресла не без некоторого облегчения.– Мистер Кроуфорд совершенно бескорыстен. Он никогда не совершит преступление ради наживы.

– Совершенно верно. У него есть счета в очень многих банках, но на них почти нет денег. Возможно, если не ради собственной выгоды, то на благо общества? – Кабрера остановился у двери, глядя на меня с выражением деланного сочувствия.– Вы защищаете его, мистер Прентис, но подумайте и о своем брате. Даже если Эстрелья-де-Мар освободила вас от чего-то, вы же не сможете остаться здесь навсегда. Наступит день, когда вы вернетесь в Лондон, и, может быть, у вас снова возникнет потребность в общем чувстве вины. Навестите брата до начала процесса…

Я ждал возле главных ворот, пока охранник занесет номер «ситроена» в свой компьютер, и вспоминал свой приезд в Гибралтар и пересечение испанской границы. Всякий раз, когда я уезжал из Костасоль, мне казалось, что я пересекаю намного более осязаемую пограничную полосу, словно бы окаймляющую некое обособленное царство, в котором понятия и смыслы значат не то же, что во всем остальном мире. Свернув на прибрежную дорогу, я увидел пуэбло, тянувшиеся вдоль берега до самой Марбельи, неподвижные в своей белизне, как меловые склепы. Они разительно контрастировали с вернувшимся к жизни Костасоль, где теперь забили ключом эмоции и пробудились мечтания.

Но Кабрера вывел меня из равновесия тем, что прочитал написанный Кроуфордом таинственный сценарий и узнал о предназначавшейся мне роли.

Я попытался успокоиться, глядя на море, любуясь длинными рядами увенчанных белыми гребнями волн, приносимых к побережью от самой Африки. Я намеренно забыл о Фрэнке, задвинув на задворки сознания и его самого, и его нелепое признание. В этой новой атмосфере, дыша новым, бодрящим воздухом, я освободился от внутренних запретов и, ограничений, тяготевших надо мной с самого детства, и теперь был готов без страха смотреть в глаза своему вновь обретенному «я».

Проходившая по карнизу утеса дорога разветвлялась: ее нижняя ветка вела в портовый район Эстрелья-де-Мар, к барам и ресторанам вдоль береговой линии. Я повернул на Церковную площадь и подъехал по крутой улочке к клубу «Наутико». Куда бы я ни повернул, всюду виднелся возвышавшийся над полуостровом выгоревший остов особняка Холлингеров. Среди его обугленных бревен и балок на костре поменьше сгорели мои упреки в собственный адрес, вспыхнули, как свеча, обвинения, которые я вынес самому себе. Теперь их некому предъявить, и они будут пылиться в своих папках навсегда закрытых дел.

– Пола?… Господи, как ты меня напугала…

Она ждала в спальне: вошла, открыв дверь в квартиру ключами Фрэнка. Я стоял на балконе, облокотившись о перила, а она подошла сзади и положила руку мне на плечо.

– Прошу прощения. Я хотела повидаться с тобой до отъезда.– Пола поправила отделанные рюшами рукава белой блузки.– Дэвид Хеннесси сказал, что ты перевозишь вещи в Костасоль.

Она стояла рядом со мной, положив руку мне на запястье, словно хотела пощупать пульс. Ее волосы были зачесаны назад и схвачены строгим черным бантом, а густая тушь на ресницах и яркая губная помада явно свидетельствовали о попытке укрепить свой боевой дух. Через дверь в спальню я заметил отпечаток ее бедер и плеч на шелковом покрывале и догадался, что она решила полежать на кровати в последний раз, преклонить голову на подушки, которые помнили их счастливые дни с Фрэнком.

– Бетти Шенд сняла для меня дом, – сказал я ей.– Не придется каждый день мотаться туда-сюда. Кроме того, скоро вернется Фрэнк, – как только его оправдают.

Не поднимая глаз, она отрицательно покачала головой, как врач, уставший разъяснять упрямому пациенту, насколько серьезна его болезнь.

– Я рада, что ты надеешься на благополучный исход. Сеньор Данвила с тобой согласен?

– Понятия не имею. Поверь мне, Фрэнка не признают виновным. Доказательства его причастности к преступлению не выдерживают критики. Бутылку с эфиром подбросили ему в машину…

– Суду не нужны никакие доказательства. Фрэнк продолжает настаивать на своей виновности. Я виделась с ним вчера. Он просил передать, что любит тебя. Жаль, что ты не хочешь его навестить. Вдруг ты убедил бы его изменить показания.

– Пола…– Я повернулся к ней и обнял ее за плечи, пытаясь взбодрить.– Это все пустое. Я тоже корю себя за то, что до сих пор не повидался с Фрэнком. Я знаю, что это выглядит дико. Кабрера даже предположил, что я считаю его виновным.

– А ты не считаешь?

– Нет. Не в этом дело. Мы так много пережили вместе, многие годы были погребены под обломками нашего детства, замурованы под ним. Стоит мне вспомнить о Фрэнке, как воспоминания детства снова берут меня в плен.

– Ты уезжаешь из этой квартиры, чтобы забыть о Фрэнке? – Пола печально рассмеялась.– Ты окончательно освободишься, когда его осудят на тридцать лет…

– Ты ко мне несправедлива…

Я вошел в спальню и достал свои чемоданы из шкафчика для спортивного снаряжения. Стоя спиной к солнцу, Пола стиснула руки и молча наблюдала за тем, как я раскладывал на постели свои костюмы. Казалось, она сразу потеряла уверенность в себе. Мне захотелось обнять ее, обхватить ее бедра, унести в спальню и положить на оставленную ее телом ямку на постели Фрэнка. Я по-прежнему надеялся снова заняться с нею любовью, но между нами стояла та видеокассета. Я никак не мог забыть образ почти обнаженной женщины, снимавшей на пленку сцену изнасилования, а она, видимо, решила больше никогда не появляться передо мной обнаженной.

Пола подождала, пока я опорожню платяной шкаф, а потом взяла дело в свои руки. Она убрала в чемоданы мои костюмы и сложила халат, разгладив лацканы так, будто хотела стряхнуть все воспоминания о своем романе с Фрэнком.

– Жаль, что ты уезжаешь.– Она заметила свое отражение в зеркале и уставилась на него ничего не выражавшим взглядом.– Здесь ты на время занял место Фрэнка. Похоже, все решили уехать из Эстрелья-де-Мар. Андерсон теперь работает на лодочной верфи в Костасоль. Хеннесси и Бетти Шенд открыли там офис в торговом пассаже, а сестры Кесуик – новые рестораны…

– Тебе тоже пора переехать, Пола.

– Мои пациенты в Костасоль больше не нуждаются во мне, как прежде. У них больше нет ни бессонницы, ни мигреней, ни депрессии. Это новая Эстрелья-де-Мар. Даже Бобби Кроуфорд уехал. Он сдал свою квартиру другим жильцам на весь остаток лета. Хеннесси утверждает, что его разыскивает Кабрера.

В голосе Полы звучала какая-то странная надежда, только подчеркнутая ее грубой манерой выражаться. Уж не она ли донесла инспектору о выходках Кроуфорда, уж не рассказала ли о сожженном катере и торговцах наркотиками у дверей дискотеки клуба «Наутико»?

– Он затаился где-то в Костасоль. Какая-нибудь небольшая проблема… с неправильной парковкой, я думаю. Бобби всегда так спешит, он забывает, что Испания изменилась с шестидесятых. Когда я перееду в свой новый дом, то присмотрю за ним.

– В самом деле? Да он тебя просто околдовал.– К ней вернулся ее воинственный сарказм.– Чарльз, кто-кто, а ты на него повлиять явно не сможешь.

– Неправда. А потом, я и не собираюсь на него влиять. Он проделал удивительную работу. Вернул Костасоль к жизни.

– Он опасен.

– Только на первый взгляд. Кое-что из того, что он делает, выглядит диким, но все это нужно, чтобы люди проснулись от спячки.

– Например, крикнуть «пожар» в переполненном театре? – Пола стояла перед зеркалом, невозмутимо любуясь собой.– Он не просто кричит «пожар», но еще поджигает сцену и бельэтаж.

– Все от него без ума, Пола. Все его любят. Люди знают, что он заботится не о себе, не делает на них деньги. Он всего лишь профессиональный теннисист. Сначала я думал, что Бобби – какой-нибудь гангстер, приложивший руку к доброй сотне преступлений.

– А разве не так?

– Нет.– Я повернулся к ней, пытаясь отвлечь ее от зеркала.– Наркотики, проституция, азартные игры – все это средства для достижения конечной цели.

– И какой же?

– Живого сообщества. Всего, что в Эстрелья-де-Мар тебе представляется само собой разумеющимся. Костасоль зашевелился. Скоро состоятся выборы совета и мэра. Там впервые можно почувствовать себя полноценным и достойным членом общества. И Бобби Кроуфорд создал все это сам.

– И все же он опасен.

– Вздор. Воспринимай его как знаменитого менеджера по досугу на борту круизного лайнера, битком набитого умственно отсталыми пассажирами. Он что-нибудь крадет в одной каюте, поджигает занавески в другой, подкладывает в ресторан зловонную дымовую шашку, и безнадежно больные люди вдруг просыпаются. Они начинают обмениваться впечатлениями о путешествии, обсуждают предстоящий заход в следующий порт.

– Дорогой Чарльз…– Пола взяла меня за руку, подвела к зеркалу и стала обращаться к моему отражению, словно уютнее чувствовала себя в зеркальном мире.– Этот человек просто свел тебя с ума. Всем этим мальчишеским обаянием, энтузиазмом молодого армейского офицера, которому удается расшевелить ленивых аборигенов.

– Что в этом плохого? Очень точное описание.

– Ты увидел только начальную стадию, всего лишь дымовые шашки и яблочные пироги в постелях. А как это все будет существовать без него, когда он уедет из Костасоль? Он ведь двинется дальше по побережью, в Калахонду и другие пуэбло.

– Правда? – Я почувствовал странную боль при мысли о том, что Кроуфорд может уехать.– В Костасоль еще масса работы, на какое-то время ему придется остаться. Он всем нужен. Мальчишеский задор и энтузиазм в наши дни редки. Я видел его в деле, Пола. Он искренне желает помочь каждому. Он, спотыкаясь, шагает по этой непроторенной дороге и учит людей самовыражаться. Эта его простая вера трогательна. Он в своем роде настоящий святой.

– Он психопат.

– Вряд ли. Время от времени у него бывают заскоки, но он не порочен и не зол.

– Настоящий псих.– Она повернулась спиной к зеркалу и окинула меня критическим взглядом.– А ты этого не понимаешь.

– Хорошо, пусть так. Допустим, у него есть какие-то небольшие отклонения. В детстве ему пришлось туго, – я могу ему только посочувствовать. Он святой психопат или психопат в роли святого. Как его ни называй, этот человек творит добро.

– А когда этот святой двинется своей стезей добра дальше? Что тогда? Ты найдешь для этого побережья другого спасителя?

– Он нам не потребуется. Кроуфорд – единственный в своем роде. Если он и уйдет когда-нибудь, все останется по-прежнему.

– Правда? И как же?

– Его формула работает. Он случайно набрел на главную истину и прозрел самую сущность общества праздности, а возможно, и любого общества. Преступность и созидание идут рука об руку, и так было всегда. Чем острее ощущается преступность, тем выше гражданское сознание и богаче цивилизация. Ничто иное не связывает сообщество воедино. Это очень странный парадокс.

– Но, Чарльз…– Пола остановила меня, когда я попытался взять с кровати чемоданы.– Что произойдет, когда он уедет? Что будет удерживать нас вместе?

Я знал, что Пола пыталась излечить меня от иллюзий, заставить подумать над уравнением, от решения которого я всячески увиливал.

– Эгоизм, я надеюсь. В Эстрелья-де-Мар, по-моему, все в порядке.

– На самом деле у меня появилось еще несколько пациентов, страдающих бессонницей. Кстати, он уже организовал клуб кинолюбителей?

– Странный вопрос– Я смутился, понимая, что мы оба невольно бросили взгляды на постель.– По существу, да. Он поручил это мне. А как ты догадалась?

– Не догадалась, – просто сейчас для этого самый подходящий момент.

Клуб кинолюбителей? Я повторял и повторял лукавый вопрос Полы всю дорогу, пока ехал обратно в Костасоль. Но аргумент Кроуфорда по-прежнему был для меня неоспорим. Наступает момент, когда спящий просыпается, выбирается из постели и решает посмотреть на себя в зеркало. Роль этого зеркала и призван сыграть клуб кинолюбителей. Тем не менее я решил не повторять ошибок Полы и не снимать порнофильмов. Набирая членов в свой клуб, я должен буду убедиться, что они искренние энтузиасты кинокамеры и горят желанием внести свой вклад в рост самосознания нашего маленького общества. Порнофильмы Кроуфорда таили в себе слишком большую опасность раздоров. То, что начиналось как озорная проделка в спальне, превращалось в омерзительное насилие над несколькими несчастными женщинами, в том числе и Полой. Теперь я скучал по ней, но она еще не преодолела своей враждебности к Кроуфорду. Ее почему-то раздражали его энергия и оптимизм, сознательное стремление не упустить ни одной возможности, даруемой судьбой. Въезжая в ворота, я уже обдумывал первый фильм, который сниму, а возможно, даже сам напишу сценарий и займусь режиссурой. У меня постепенно появлялись кое-какие идеи, порождаемые белыми очертаниями комплекса Костасоль. Мне виделось что-то похожее на «Прошлым летом в Мариенбаде» [55], с действием, перенесенным в девяностые годы, фильм о том, как таинственный пришелец пробуждает к жизни общество, с аллюзиями на «Теорему» Пазолини…

Мне не терпелось обосноваться на собственной вилле, попробовать воду в бассейне и помериться силами с теннисной машиной; я, не сбавляя скорости, прошел последний поворот дороги и тут едва не сбил стоявшего возле моих ворот худого седовласого мужчину. Резко нажав на тормоза, я как-то сумел развернуть машину на дороге, чуть было не уткнувшись в толстый ствол эвкалипта, возвышавшегося над подъездной дорожкой.

– Доктор Сэнджер… Я вас едва не сбил.– Я выключил двигатель, пытаясь успокоиться: у меня дрожали руки.– Доктор, у вас совершенно измученный вид… С вами все в порядке?

– Думаю, да. Мистер Прентис, извините меня. Он оперся на крыло машины, потом отступил от нее, прикрывая одной рукой глаза от солнечного света. Доктор был явно расстроен, а не просто испугался. Я предположил, что он потерял очки или ключи. Он посмотрел налево, потом направо, а потом стал пристально всматриваться в заднее сиденье «ситроена». Его губы шевелились, беззвучно произнося какое-то имя.

– Могу я вам помочь? – Испугавшись за него, я вышел из машины.– Доктор Сэнджер?…

– Я ищу одну из своих пациенток. Она могла заблудиться. Вы никого не встретили по дороге?

– Молодую женщину? Нет.

– Вы не видели ее? – Сэнджер посмотрел мне в лицо, сомневаясь, можно ли мне доверять.– Худая, с очень короткими волосами, в нижней губе золотое колечко, одета в мужской халат. Ее зовут Лори Фокс. Она проходит курс лечения и живет у меня. Я за нее отвечаю.

– Не сомневаюсь, – Я окинул взглядом пустую улицу.– Боюсь, я ее не видел, но уверен, что ваша пациентка вернется.

– Возможно. Она сидела возле бассейна, а я готовил ланч, – и вдруг она пропала. У вас, в вашем доме, был ваш друг мистер Кроуфорд. Как я понимаю, мы теперь соседи.– Сэнджер посмотрел на виллу, его лицо было почти таким же белым, как его серебристые волосы.– Может быть, Кроуфорд предложил ее подвезти.

Я улыбнулся бедняге самой ободряющей улыбкой, на какую только был способен, впервые понимая, насколько привлекателен ранимый психиатр для женщин.

– Подвезти? – переспросил я.– Да, может быть.

– Я так и думал. Если увидите Кроуфорда, если он позвонит вам, попросите его вернуть ее. Я обещал ее отцу помочь ей. Важно, чтобы она принимала лекарства, которые я ей прописал.

Сэнджер потер щеки одной рукой, чтобы кровь снова прилила к лицу.

– У Кроуфорда такие странные взгляды, – сказал он.– С его точки зрения молодая женщина должна…

– …сама выбирать, быть ей несчастной или нет?

– Так он считает. Но Лори Фокс ощущение собственного несчастья не излечит. Мне трудно объяснить это Кроуфорду.

– Ему, кажется, не нравятся психиатры.

– Мы упустили его. Ему нужна была психиатрическая помощь, мистер Прентис. И до сих пор нужна…

Бормоча себе под нос, Сэнджер отвернулся от меня и медленно двинулся прочь, похлопывая рукой по стволам безмолвных деревьев.

Сэнджер все еще бродил взад-вперед по дороге, а я уже шел с чемоданами мимо сверкающего бассейна. Как и обещала Элизабет Шенд, прибыла первая партия мебели – черная кожаная софа и легкий офисный стул, гигантский телевизор и двуспальная кровать, матрац и льняное постельное белье. Однако меня радовало, что на вилле по-прежнему пусто, а комнаты кажутся белыми пространствами, в которых могут реализоваться любые возможности, – именно такой она понравилась мне в первый приход.

Оставив чемоданы в спальне, я стал бродить по верхнему этажу и ненадолго забрел в комнату служанки. Из окна я увидел Сэнджера, стоявшего на своем холме. Он уныло смотрел на спокойный бассейн, держа в руках женскую ночную сорочку. Больше не отражаясь от гладкой, ничем не нарушаемой поверхности воды, свет потускнел, словно сам дух этого печального места ускользнул над крышами бунгало.

Окно было открыто, а на подоконнике лежал пепел и окурок неплотно свернутой самокрутки. Я легко вообразил, как Кроуфорд подзывал Лори Фокс, запахом горящей марихуаны маня эту молодую женщину, прикованную к шезлонгу дозами психотропных препаратов. Но меня больше не интересовали унылый психиатр и его юная любовница. Скорее всего, Кроуфорд сейчас мчался вместе с ней в «порше» в одно из своих тайных, укрытых от людских глаз убежищ на северном участке внешней дороги, чтобы познакомить ее с людьми вроде Раисы Ливингстон.

Я распаковал вещи и принял душ, затем достал из холодильника испанские закуски и любезно присланную сестрами Кесуик бутылку шампанского. Сидя на террасе у бассейна, я просмотрел коллекцию рекламных проспектов, за день набравшихся в почтовом ящике. Свои услуги предлагали агентства по найму такси и брокеры, торгующие яхтами, маклеры недвижимости и консультанты по инвестициям. Только что отпечатанная, еще пахнущая краской карточка расхваливала местный массажный кабинет, в котором работали мать и дочь: «Прочувствуйте бездну новых ощущений, записавшись на массаж к Дон и Дафне. Опыт, индивидуальный подход к каждому клиенту, конфиденциальность. Посетите нас с 5 вечера до 5 утра».

Итак, тайный мир Костасоль выбирался на свет. Рядом на столе лежал мобильный телефон, еще один полезный подарок Бетти Шенд. Я догадался, что карточку с предложением массажных услуг оставил Кроуфорд, зная, что это меня заинтригует. Сексиндустрия требует, чтобы клиент обладал особыми навыками в не меньшей степени, чем те, кто предлагает эти секс-услуги. Тандемы мнимых матери и дочери всегда меня смущали, особенно в Тайбэе или Сеуле, где среди них было слишком много настоящих матерей и дочерей. Приятно, когда «мать» сдерживает чрезмерное рвение «дочери», но у меня часто возникало ощущение, что я участвую в акте кровосмешения.

Я оттолкнул телефон, потом взял его и набрал номер. Женский голос с мягким ланкаширским акцентом на автоответчике сообщил, что можно записаться на сегодняшний вечер, и предложил оставить свой номер. Как мне было известно, Бобби Кроуфорд все сделал возможным, заранее избавив от ощущения любой вины, и уже сорвал легкое покрывало, прятавшее наши жизни и мечты.

25

Карнавал

Костасоль веселился от души, празднуя счастливое возвращение к жизни. С балкона своего кабинета на втором этаже спортклуба я наблюдал, как по площади медленно тянется вереница карнавальных платформ, украшенных цветами, флажками и стягами, – под приветственное улюлюканье цветистой толпы, вопли и крики которой почти заглушали транслировавшуюся из громкоговорителей музыку Гилберта и Салливана [56]. В воздухе над головами гуляющих, не рассеиваясь, висели облака лепестков живых цветов и конфетти, словно поднимаемые дыханием туристов, съехавшихся в Костасоль из Эстрелья-де-Мар и других курортов побережья. На три дня все забыли думать о безопасности. Привлеченные первыми пробами фейерверка, заезжие туристы припарковали свои машины вдоль пляжа и быстро уломали охранников в сторожке у ворот. Мартин Линдсей, отставной полковник лейб-гвардейского конного полка, выборный мэр жилого комплекса Костасоль, тут же проконсультировался со своими штатными советниками и приказал выключить на время карнавала все компьютеры системы безопасности. Костасольская художественная выставка, которая, по замыслу организаторов, должна была закрыться вчера вечером, продолжалась уже вторые сутки и явно обещала не закончиться и к ночи.

Одна из платформ, буксируемая «рейнджровером» самого Линдсея, миновала спортклуб и начала объезжать площадь. Черный шелковый стяг с надписью «Симфонический оркестр Костасоль» трепетал над головами десятков исполнителей, сидевших за пюпитрами, водя смычками по струнам скрипок и виолончелей, пока пианист ударял по клавишам белого кабинетного рояля, а грациозная арфистка в вечернем платье цвета слоновой кости перебирала струны арфы, украшенной желтыми розами. Попурри из музыки Вивальди и Моцарта храбро пыталось заглушить голоса ликующих туристов, которые с поднятыми стаканами вывалили на улицу из переполненных кафе торгового пассажа.

Две красивые женщины – члены клуба, еще не сменившие свои белые теннисные костюмы на праздничные наряды, – прошли через мой кабинет на балкон и, остановившись у перил, стали размахивать ракетками второй проплывавшей мимо нас платформе.

– Батюшки! Это же Фиона Тейлор!

– Она совершенно голая, вот чудеса!

Эта платформа, задуманная и построенная Костасольским клубом искусств, была декорирована под мастерскую художника. На одном конце сиены, занятой этой живой картиной, стояли шесть мольбертов; художники в блузах викторианской эпохи делали наброски углем и цветными мелками. Скульптор Тедди Тейлор, бывший отоларинголог из Перли, работал за столиком, лепя из глины свою чинную белокурую жену. Одетая в облегающий костюм телесного цвета, она изображала леди Годиву верхом на чучеле лошади и широко улыбалась туристам, которые приветствовали ее восхищенным свистом.

– Смотрите, Бобби Кроуфорд приехал! – пронзительно закричала одна из теннисисток, едва не сбив с перил мой бокал водки с тоником.– Давай, Бобби, покажись, изобрази нам что-нибудь!

Вровень с платформой искусств двигался фургон кинохроники одного из каналов испанского телевидения, его оператор снимал пленительную натурщицу крупным планом. Позади оператора стоял Бобби Кроуфорд, поддерживая его камеру, когда праздничная колонна двинулась вокруг площади. Его светлые волосы и черную рубашку-батик усеивали лепестки роз, серебристые конфетти прилипли к потным щекам и лбу, но он был слишком счастлив, чтобы заметить их и стряхнуть. Широко улыбаясь, он помахал туристам и выпил за их здоровье из бокала, протянутого кем-то из толпы. Когда телевизионный фургон почти вплотную подъехал к платформе, он перепрыгнул через борт, едва не упав на мольберты, но устоял на ногах и обнял сияющую Фиону Тейлор.

– Бобби, сукин сын, а ну раздевайся! Снимай с себя все!

– Снимай, снимай, снимай! Чарльз, прикажите ему раздеться!

Красавицы рядом со мной скакали в своих теннисных туфлях, словно заводилы болельщиков на стадионе, и вращали ракетками над моей головой; Кроуфорд добродушно расстегнул пуговицы на рубашке, обнажил безволосый торс и встал перед скульптором в позе романтического героя. Рядом с платформой бежал фотограф агентства новостей, запечатлевший, как Кроуфорд сорвал с себя рубашку и швырнул ее в толпу. Когда платформа доехала до торгового пассажа, он спрыгнул с нее и, полуголый, кинулся мимо столиков кафе, преследуемый целой толпой визжавших девочек-подростков в карнавальных шляпах.

Устав от шума и неистощимого добродушия, я оставил веселых теннисисток и укрылся у себя в кабинете. Тем временем на площадь выехала еще одна живая картина, созданная стараниями «Клуба любителей старинных танцев», но пожилые пары, пытавшиеся вальсировать на раскачивавшейся платформе, вызвали не меньший восторг, чем леди Годива.

Костасоль радовался своему счастью, и на то были причины. В течение последних двух месяцев – документы, присланные сеньором Данвилой и лежавшие на моем столе, напоминали мне, что завтра начинается слушание дела Фрэнка, – бум гражданской активности удивил даже Бобби Кроуфорда. Вчера вечером на ужине у Элизабет Шенд он недоверчиво качал головой, смеялся, когда я назвал все это «высокоскоростным Ренессансом», и явно смущался, хотя именно он выпустил из бутылки джинна.

Сонный городок с его пустым торговым пассажем и безлюдным спортклубом превратился в еще одну Эстрелья-де-Мар, словно какой-то благотворный вирус поразил его, приплыв морем, проникнув в вялую нервную систему его обитателей, гальванизировав ее и оживив. Внезапно появилось сплоченное, вполне самодостаточное сообщество. На площади открылись пять-шесть процветающих ресторанов – все, кроме одного, на деньги Бетти Шенд; управляли ими сестры Кесуик. Возле порта появились два ночных клуба: «Милрой» для публики постарше, а «Блисс» для молодежи. Городской совет еженедельно собирался в англиканской церкви, скамьи которой перестали пустовать на воскресных проповедях. Между тем патрули добровольной службы безопасности преграждали доступ в комплекс любым подонкам, которыми изобиловало это солнечное побережье. Множество добровольных обществ побуждало граждан в свободное время заняться чем угодно: от оригами до гидротерапии, от танго до тай-чи. И все это, я вынужден был признать, точно по волшебству вызвали к жизни энтузиазм и упорство одного человека.

– Бобби, вы новый мессия, – часто говорил я ему.– Имам портового района, Зороастр пляжных тентов…

– Нет, Чарльз, я просто слегка подтолкнул процесс в нужном направлении.

– Я по-прежнему не уверен, что это не случайное совпадение, но снимаю перед вами шляпу.

– Наденьте ее. Все это сделали они, а не я. Я всего лишь вспомогательный двигатель…

С неподдельной скромностью Кроуфорд приписывал все заслуги не себе, а жителям Костасоль. Как я сам убедился, под навесами лежало в спячке великое множество невостребованных талантов. Представители среднего класса, дремавшие возле бассейнов, были когда-то юристами и музыкантами, сотрудниками рекламных агентств и телекомпаний, консультантами по менеджменту и правительственными чиновниками невысокого ранга. Отныне в Костасоль процветали науки и искусства, пусть и не так пышно, как во Флоренции времен Медичи, но подобной интеллектуальной жизнью не мог похвастать ни один сопоставимый по размерам городок Европы или Северной Америки.

Даже я пал жертвой этой эпидемии оптимизма и созидания. Отдыхая по вечерам у бассейна, я набрасывал план книги «Марко Поло – первый в мире турист», которой предстояло стать историческим очерком туризма и его заката как раз в эру доступности путешествий. Многие месяцы ничего не получавший от меня и поставивший было на мне крест, мой лондонский агент теперь бомбардировал меня факсами, выпрашивая краткое содержание будущей книги. Я часто играл в бридж с Бетти Шенд и Хеннесси, хотя и с неохотой выезжал из Костасоль в Эстрелья-де-Мар, где все напоминало мне о пожаре в доме Холлингеров, и даже испытывал искушение сыграть небольшую роль в предстоящей постановке пьесы Ортона «Что видел дворецкий».

Из своего кабинета я поглядывал на переполненный бассейн, на ресторан, в котором кипела работа, и никогда не пустовавшие теннисные корты, радуясь, что Костасоль вернулся к жизни отчасти и благодаря мне. Подо мной, в открытом баре, устроила королевский прием Бетти Шенд, по-матерински заботливым, хотя и суровым взглядом наблюдавшая за красивым русским по имени Юрий Мириков, которого совсем недавно наняла тренером по аэробике. Величественно восседавшая на своем председательском месте, она напоминала гладкую кобру, переваривающую жирного козленка, и мысленно явно подсчитывала прибыли.

Жилой комплекс переживал бум во всех отношениях, деловая жизнь, искусства и гражданское самосознание достигли своего пика. Яхты и мощные прогулочные катера в новом блеске теснились у причалов порта, а Гуннар Андерсон нанял на полный рабочий день штат механиков, поддерживавших в рабочем состоянии моторы и навигационное оборудование. Полузатопленный корпус «Безмятежного» все еще виднелся возле лихтера, как скелет кита у китобойного суденышка, но теперь его почти полностью скрывал лес новеньких сияющих мачт.

Члены клуба толпились на соседнем балконе, радостно приветствуя еще одну карнавальную платформу, на которой группа быстрого реагирования службы безопасности Костасоль разыграла сцену ареста двух угонщиков, проникших к нам из Фуэнхиролы: перепуганных юнцов быстро и профессионально скрутили, а потом надели на них наручники. И все же посреди всеобщего веселья осталось одно мрачное лицо, атмосфера праздника никак не смягчила его суровость. Когда в ходе разносимых громкоговорителями переговоров по трескучей переносной рации и мобильным телефонам решалась судьба неудачливых угонщиков, я заметил, что на балкон вышла Пола Гамильтон. На ней были черный костюм и белая блузка, в руке она держала докторский саквояж. Я был рад ее видеть и помахал ей из окна кабинета, хотя своим недовольным и жалким видом она все больше напоминала обнищавшего врача, который бродит в царстве абсолютно здоровых людей в поисках хотя бы одного больного.

По моему настоянию она записалась в спортклуб и часто плавала ранним утром, когда последние ночные гуляки еще только уезжали с автомобильной стоянки. Она тренировалась с Гельмутом на теннисных кортах, пытаясь поднять уровень своей неуклюжей, с замахом от плеча, игры. Однажды я разминался с ней, но она играла совершенно невыразительно, и я предположил, что она записалась в клуб, не поддавшись моим уговорам, а по каким-то своим, тайным, причинам, возможно, чтобы под прикрытием игры следить за докторами-конкурентами.

Она смотрела с балкона, как проплывает мимо толп туристов, высыпавших из кафе, платформа стражей порядка, и едва заметно улыбнулась, когда Бобби Кроуфорд в гавайской рубашке, которую он у кого-то одолжил, запрыгнул на платформу и стал изображать англичанина-оболтуса, накачавшегося пива. В считанные секунды он превратил показательное выступление службы безопасности в номер Кистоунских копов [57]: стоило ему вскочить на платформу, как стражи порядка уже не держались на ногах и копошились на полу в поисках разбросанных мобильных телефонов, по которым им громко отдавались противоречивые безумные приказы.

Она отвернулась, явно чем-то озабоченная, и заметила, что я наблюдаю за ней из кабинета. С застенчивой улыбкой она открыла дверь и оперлась о стеклянную панель.

– Пола… у тебя усталый вид.– Я предложил ей свое кресло.– Весь этот шум… Наверное, тебе стоит выпить.

– Спасибо, не откажусь. Почему чужое веселье так утомляет?

– У них есть масса поводов для праздника. Садись, я что-нибудь закажу. Чур, ты прописываешь.

– Ничего особенного. Минеральной воды.

Пола широко улыбнулась, показав крепкие зубы, и отбросила с лица волосы. Она наблюдала, как дурачится Кроуфорд, жонглируя сразу тремя мобильными телефонами под дождем из лепестков и конфетти.

– Бобби Кроуфорд…– заговорила она снова.– Его ведь любят, правда? Твой святой психопат. Его все обожают.

– А ты нет, Пола?

– Нет.– Она прикусила губу, словно пыталась стереть следы поцелуя.– Думаю, что нет.

– Когда-то он много для тебя значил.

– Но не теперь. Я разглядела иные стороны его натуры.

– Он умеет их сдерживать. Не знаю, почему ты так к нему несправедлива.– Я показал на заполонившие площадь толпы, оглашавшие ее улюлюканьем под поднимавшимися в воздух облаками лепестков.– Посмотри на то, что он сделал. Ты помнишь, каким был Костасоль три месяца назад?

– Конечно. Я же здесь частенько бывала.

– Значит, ты меня поймешь. В городке было полным-полно твоих пациентов. Полагаю, теперь их не так много.

– Их почти нет.– Она поставила саквояж на мой рабочий стол и села рядом, кивнув сама себе.– Несколько больных лейкемией я отправила в Лондон. Кому-то накладывала шины на голень, – нечего было тренироваться как сумасшедшие. Было даже несколько случаев венерических заболеваний. Старомодной гонореей тебя, конечно, не удивить.

– Действительно, не удивить.– Я снисходительно пожал плечами.– А как же иначе, когда постоянно меняешь партнеров. Это болезнь, обусловленная социальными контактами, вроде гриппа или гольфа.

– Есть и другие социальные болезни, значительно более серьезные, вроде детской порнографии.

– Здесь это редкое заболевание.

– Но удивительно заразное.– Пола пронзила меня взглядом строгой школьной учительницы.– Люди, которые думают, что у них иммунитет, внезапно подхватывают инфекцию от любой порнографической продукции.

– Пола… Мы пытались не давать этому хода. Проблема в том, что в Костасоль почти нет детей. Людям их так не хватает, поэтому к их сексуальным фантазиям примешивается какая-то тоска по детям. Нельзя же винить за это Бобби Кроуфорда.

– Я виню его за все. И тебя тоже, ты ответствен за все почти в той же мере, что и Кроуфорд. Он тебя окончательно испортил.

– Вздор. Я начал писать книгу, подумываю об уроках игры на гитаре и сценической карьере, снова играю в бридж…

– Все это – пустой звук.– Пола схватила мышь моего компьютера и крепко сжала рукой, словно хотела раздавить.– Когда ты сюда приехал, ты был homme moyen sensuel[58], помешанным на воспоминаниях о матери и слегка ощущающим вину перед несовершеннолетними шлюхами, которых ты трахал в Бангкоке. А теперь ты даже не помнишь, что такое нравственность. Ты стал правой рукой короля местной преступности и даже не осознаешь этого.

– Пола…– Я протянул руку, чтобы спасти мышь.– У меня больше сомнений насчет Кроуфорда, чем ты думаешь.

– Ты заблуждаешься. Поверь мне, ты поддерживаешь его абсолютно во всем.

– Конечно, поддерживаю. Посмотри, чего он достиг! Мне наплевать на то, что здесь так много художественных школ. Самое важное в том, что люди снова мыслят и пытаются понять, кто они. Они строят для себя новый, осмысленный мир, а не просто ставят дополнительные замки на входных дверях. Всюду куда ни глянь – в Англии, в Штатах, в Западной Европе, – люди прячутся в анклавах, где нет преступности. Это ошибка. Определенный уровень преступности – необходимая составляющая жизни, она как грубая пища, без которой не будет работать желудок. Полная безопасность – это болезнь, которую порождает изоляция.

– Может быть.– Пола встала и зашагала по кабинету, неодобрительно покачивая головой, когда с улицы долетали взрывы особенно бурного веселья.– Слава богу, он завтра уезжает. Что ты будешь делать, когда он уедет?

– Все будет по-прежнему.

– Ты уверен? Он тебе нужен. Ты просто не можешь обойтись без его энергии и детской невинности.

– Как-нибудь проживем и без него. Если карусель уже крутится, достаточно только иногда ее подталкивать.

– Это ты так думаешь.– Пола посмотрела на далекие пуэбло вдоль побережья, на их белые стены, освещенные солнцем.– Куда он уезжает?

– Дальше по побережью. В Калахонду, там ему работы хватит. Там тысяч десять англичан.

– Их ожидает сюрприз. Он поедет и дальше, неся отсталым жителям пуэбло кулинарные курсы и танго. Завербует еще одного неврастеника вроде тебя, неведомо как забредшего в этот мир, щелкнет несколько раз фотовспышкой, и этот несчастный узрит свет.– Она повернулась ко мне.– Ты будешь завтра на процессе Фрэнка?

– Конечно, буду. Ради этого я сюда и приехал.

– Ты уверен? – Ее голос прозвучал скептически.– Ему ведь тяжело без тебя. Ты даже ни разу не был в тюрьме в Малаге, хотя прошло уже четыре месяца.

– Пола, я знаю…– Я старался не смотреть ей в глаза.– Я должен был увидеться с ним. Он признал свою вину, и это как-то оттолкнуло меня. Я чувствовал, что он пытается вовлечь меня в что-то мрачное и тяжкое. Я хотел разгадать тайну убийства Холлингеров, и тут появился Бобби Кроуфорд. Груз сразу же свалился у меня с плеч.

Но Пола больше не слушала меня. Она подошла к окну, мимо которого как раз проезжала последняя платформа с макетом заходящего солнца из розовых роз и надписью «Конец». На платформе была в разгаре шумная вечеринка. С десяток молодых жителей Костасоль исполняли танцевальное попурри под аккомпанемент трио музыкантов. Сначала они дергали коленями и локтями под чарльстон, потом завертели руками в темпе джиттербага сороковых, потом стали вращать бедрами под твист.

Посреди них отбивал такт Бобби Кроуфорд и, прихлопывая в ладоши, дирижировал труппой в ритмах хоуки-коуки и блэк-боттема. Его гавайская рубашка промокла от пота, взгляд блуждал по облакам конфетти и лепестков, словно он вот-вот взлетит в кокаиновой эйфории над танцевальной площадкой и уплывет в небеса вместе с воздушными шарами.

Однако не все танцоры выдерживали такой ритм. Рядом с Кроуфордом, едва шевеля ногами, пошатывалась несчастная, изможденная Лори Фокс. Отстав на несколько тактов, она натыкалась то на одного, то на другого танцора, а потом, с отвисшей нижней челюстью и блуждающими глазами, упала на грудь Кроуфорду. Волосы у нее отросли и падали на глаза спутанными космами, сквозь которые были еще видны шрамы, словно следы неудачной трепанации черепа. Кровь из разбитого носа запачкала ее несвежую блузку, подчеркивая маленькие холмики грудей.

На наших глазах она упала, и тут ее стало рвать на усыпанную лепестками платформу, однако она шарила руками по полу, пытаясь найти колечко, выпавшее из кровоточащего носа. Почти не сбившись с ритма, Кроуфорд поднял ее на ноги, подбодрив радостной улыбкой и шлепнув по попке.

– Бедняжка…– Пола прикрыла лицо одной рукой, а другой судорожно, словно в поисках опоры, схватилась за ручку медицинского саквояжа.– Она, наверное, несколько недель не ела, только хлестала текилу и глотала амфетамины. Ты что, не мог заставить Кроуфорда помочь ей?

– Он ей помог. Я правда так думаю, Пола. Она делает, что хочет, хотя это ужасно: медленно, но верно приближает собственную смерть…

– Что, черт побери, это значит? И что произойдет, когда он уедет? Он возьмет он ее с собой?

– Может быть. Но я сомневаюсь.

– Он использовал ее, пока она опускалась ниже и ниже на радость ему и всем остальным.

– Нынче не лучший ее день, для нее этот карнавал – слишком большое испытание. В портовом районе ее любят. Она поет в джаз-баре неподалеку от лодочной верфи. Даже Андерсон выполз из своей мрачной берлоги и стал забывать Биби Янсен. Ей там лучше, чем в отделении для коматозных наркоманов в клинике принцессы Маргарет. Как это ни грустно, ты не единственная, кто этого не понимает.

Я показал на платформу, объезжавшую по кругу площадь. Трио не жалело сил, наяривая туш. Лори Фокс отказалась от безуспешных попыток найти сережку и теперь, выпрямившись, сидела на полу в луже рвоты среди танцующих ног. Пробравшись сквозь толпу, рядом с платформой шел доктор Сэнджер, одной рукой пытаясь дотянуться до плеча Лори Фокс. С решимостью, удивительной в таком худом и робком человеке, он расталкивал туристов и операторов, попадавшихся ему на пути, не спуская заботливого взгляда с девушки, окликая ее по имени, как только видел, что ее плечи поникают и она вот-вот погрузится в транс. С момента ее исчезновения из бунгало он скитался по улицам и кафе Костасоль, радуясь, когда ему удавалось услышать ее крик, донесшийся с заднего сиденья кроуфордовского «порше», или визг, долетевший с борта его катера, когда она неслась по каналу в открытое море. Я часто видел, как доктор шагает вокруг своего бассейна или одержимо полощет в нем брошенную ночную дамскую сорочку. Когда платформа объезжала торговый пассаж, я ожидал, что Сэнджер запрыгнет на нее, но Кроуфорд не замечал психиатра: воздев голову к солнцу, он все танцевал и танцевал, омываемый дождем лепестков.

– Несчастный… Как я все это ненавижу.– Пола повернулась ко мне и обошла мой стол.– Я ухожу, ты завтра будешь в суде?

– Конечно. Но мы еще встретимся сегодня на вечеринке.

– На вечеринке? – Пола удивилась.– Где, у тебя на вилле?

– Начало в девять. Хеннесси должен был тебе позвонить. Это «отвальная» Бобби Кроуфорда. Мы устраиваем ему особые проводы. Там и увидимся.

– Даже не знаю. Вечеринка?… – Пола озадаченно возилась со своим саквояжем, словно не понимая, что значит это слово.– Кто там будет?

– Все. Самые важные персоны Костасоль. Бетти Шенд, полковник Линдсей, большинство членов совета, сестры Кесуик – все первые лица. Повеселимся на славу. Все обеспечит Бетти Шенд – закуски, шампанское, канапе…

– И достаточно доз кокаина, чтобы сжечь мне носовую перегородку?

– На всех хватит. Хеннесси говорит, будет особое барбекю. Надеюсь, что не спалим дом.

– И Кроуфорд тоже там будет?

– Вначале, но не до конца. Потом он уедет. Ему нужно забрать вещи, а потом ехать в Калахонду.

– Значит, это церемония передачи власти… Пола отрешенно кивнула, закусив нижнюю губу, лицо ее побледнело, словно в жилах у нее внезапно застыла кровь. Наконец она сказала:

– Он официально передаст тебе свирели Пана.

– Пожалуй. Перед началом вечеринки я последний раз сыграю с ним в теннис.

– Он тебе поддастся.

Она все открывала и закрывала саквояж, потом поправила подставку для чернил и ручек на моем столе и тут заметила связку автомобильных ключей, которые я нашел в лимонной рощице имения Холлингеров. Она взяла их и взвесила на ладони.

– Ключи от твоего королевства? – спросила она.– Они подходят ко всем тайникам Кроуфорда?

– Нет, это запасной набор автомобильных ключей. Я нашел их в… раздевалке клуба «Наутико». На чьих только машинах я их ни пробовал: они не подошли ни к одной. Надо будет отдать их Хеннесси.

– Не теряй надежду. Кто знает, когда они пригодятся.

Взяв саквояж, она направилась к двери, потом повернулась ко мне и посмотрела в глаза, прежде чем чмокнуть в щеку.

– Счастливо поиграть. Знаешь что, свяжи-ка руки за спиной. Иначе не проиграешь…

Я вышел на балкон и стал смотреть, как она уезжает, громко сигналя, чтобы туристы, запрудившие площадь, освободили ей дорогу, словно не признавая за ними права на праздничное веселье. Я уже воображал, как буду танцевать с ней сегодня вечером. Она сказала, что эта вечеринка станет церемонией передачи полномочий, хотя я уже во многом заменил Кроуфорда в Костасоль. Последние недели он все больше и больше времени проводил за пределами Костасоль в инспекторских поездках по Калахонде, прикидывая, быстро ли примут там его бодрящий, целительный режим. Управление своей подпольной империей он передал мне, уверенный, что теперь я целиком и полностью осознал важность его достижений.

От моих первоначальных сомнений не осталось и следа, вот разве что беспокоило его обращение с Лори Фокс. Она нравилась ему, он очаровывал ее, ни на минуту не оставляя ее во время вечерних блужданий по барам и клубам. Но он никак не пытался отучить ее от кокаина и амфетаминов, словно эта несчастная, угасающая молодая женщина была неким экзотическим зверьком, которого демонстрируют публике – дикого, неприручаемого, обреченного и гордящегося своей обреченностью.

Я знал, что он наказывал Сэнджера за грехи всех психиатров, которые когда-то, в детстве, не сумели помочь ему. Когда кинолюбители на вилле снимали, как Лори в моей постели занимается сексом с Юрием Мириковым, этим русским Адонисом Бетти Шенд, Кроуфорд время от времени отодвигал черные шторы на окнах, дразня Сэнджера, бунгало которого освещали наши прожекторы. Возможно, он пытался сказать, что Лори спала с Сэнджером, а может быть, и со своим отцом тоже, а теперь спит с любым мужчиной, которому он, Кроуфорд, подсовывал ее во время вечерних прогулок по барам.

Я не принимал участия в этом производстве порнофильмов, в которое переродился основанный мной клуб кинолюбителей, и старался держаться подальше от преступной сети, подпитывавшей Костасоль: от наркотиков, поставлявшихся Махудом и Сонни Гарднером розничным торговцам, от салонов массажа и эскорт-агентств, завербовавших множество изнывавших от скуки вдов и нескольких замужних любительниц приключений, от «творческих» кабаре, развлекавших весьма порочную публику, от громил, возглавляемых двумя бывшими управляющими авиакомпании «Бритиш Эрвейз», которые преспокойно грабили и разоряли виллы по всей Костасоль, уродуя автомобили и загаживая бассейны ради поддержания гражданской добродетели.

Сидя за письменным столом, я слушал мелодии из «Иоланты» и думал о Поле Гамильтон. Как только Кроуфорд уедет из Костасоль, желание действовать и созидать, которое он разжигал, начнет ослабевать. Я снова стану чаще с ней встречаться, играть с ней в теннис и, возможно, уговорю вместе арендовать небольшую яхту. Я представил себе, как мы с ней плывем под парусами вдоль побережья, в полной безопасности, в мире, принадлежащем только нам двоим. Поскрипывает такелаж, в морской воде охлаждаются бутылки белого бургундского…

По навесу бара у бассейна застучали брызги воды. На террасе внезапно поднялся шум, послышался грохот переворачивавшейся мебели и сердитые голоса, а потом истерические выкрики женщины, которая то ли смеялась, то ли плакала от боли. Привлеченные шумом туристы торопливо пересекали автомобильную стоянку, на ходу бросая в бассейн последние оставшиеся у них ленты серпантина. Радостно подзуживая друг друга, они перелезали через невысокую, всего по пояс, ограду клуба и прямо по газонам устремлялись к открытому бару.

Я вышел из кабинета и быстро спустился на усыпанную лепестками террасу. Члены клуба вскакивали с шезлонгов, собирая полотенца и журналы. Некоторые смущенно посмеивались, но большинство явно испугались и прикрывали лица от брызг. Элизабет Шенд удалилась за стойку бара и отчитывала официантов, требуя, чтобы они лезли в воду. Потом она крикнула Бобби Кроуфорду, который стоял на трамплине и спокойно наблюдал за спектаклем, разыгрывавшимся в бассейне:

– Бобби, ради всего святого, это уж слишком! Наведите порядок! Чарльз, где вы? Скажите ему!

Я пробрался сквозь толпу туристов, сгрудившихся возле столиков. В бассейне купалась Лори Фокс, совершенно голая. Она била руками по воде, поднимая волны, из носа у нее, обагряя воду, хлестала кровь. Она обхватила ногами Мирикова, пытаясь заняться с ним сексом в воде. Запрокинув голову, она вопила и прижимала свои окровавленные груди к его губам, потом обернулась и что-то крикнула зевакам. Одной рукой она стала ощупывать промежность русского, а другой по-прежнему колотила по воде, так что брызги окровавленной воды обдавали потрясенных зрителей.

Мимо меня к бассейну протиснулся седовласый человек. Капли брызг поблескивали на его плотно сомкнутых губах. Не обращая внимания на Кроуфорда, который в непринужденной позе стоял на трамплине, Сэнджер проталкивался сквозь улюлюкавших туристов, отбрасывая столики. Не снимая ботинок, он прыгнул в бассейн на мелководном конце и решительно двинулся вперед, погрузившись в воду по пояс. Он опрокинул ошеломленного Мирикова на спину с такой силой, что русоволосый плейбой с головой ушел под воду. Лори Фокс вопила как сумасшедшая, время от времени сплевывая кровь изо рта, когда Сэнджер обхватил ее за талию. Он потерял равновесие, зайдя слишком глубоко, и они вдвоем закачались на карминовых волнах. Сэнджер, с измазанными кровью седыми волосами, прижал Лори к груди и понес ее к мелководному концу бассейна.

Все двинулись прочь, а я опустился на колени и принял ее у психиатра. Мы вдвоем положили ее на край бассейна среди мокрых лепестков и конфетти. Я взял полотенце с ближайшего шезлонга, накинул ей на плечи и попытался остановить кровотечение из носа. Сэнджер сел рядом. Он слишком устал, чтобы хотя бы взять ее за руку. Вода ручьями стекала по его шелковому пиджаку. Он казался бледным и съежившимся, словно его только что вытащили из формалиновой ванны, но не сводил сурового взгляда с Бобби Кроуфорда на другом конце бассейна.

Когда Сэнджер немного пришел в себя, я помог ему подняться на ноги. Оцепенев, он смотрел на почти потерявшую сознание девушку, а потом резким движением отогнал толпу притихших туристов.

– Отнесем ее ко мне в машину, – сказал я ему.– Я отвезу вас домой. Будет лучше, если теперь она останется у вас…

26

Последняя вечеринка

Приоткрыв дверь в спальню, Сэнджер немного понаблюдал за уснувшей девушкой, а затем повернулся ко мне с медицинским подносом и шприцем в руках, словно предлагал мне дозу успокоительного. Потом отрешенно провел пальцами по темным пятнам на пиджаке, не в силах поверить, что это действительно кровь Лори. Обычно бледные щеки и лоб психиатра пылали гневом, взгляд блуждал по корешкам книг на полках, навеки отметая прошлое со всеми его привязанностями и склонностями.

– Она проспит несколько часов. Давайте выйдем на террасу. Вам, наверное, стоит немного отдохнуть.

Я ожидал, что сейчас он уйдет переодеться, но он как будто не чувствовал, что на нем мокрая одежда, и не замечал следов, которые оставляли на плитках пола его влажные ботинки. Он привел меня к столику под тентом и креслам возле бассейна. Садясь на предложенное место, я обратил внимание на то, что окна верхнего этажа моей виллы совсем близко от его бунгало. Он наверняка слышал все, что происходило на наших шумных вечеринках.

– У вас очень тихо, – сказал я ему, показав на спокойную поверхность воды в бассейне, на которой виднелось одно крошечное насекомое, словно прилипшее к водной глади и тщетно пытавшееся взлететь.– Ваши постояльцы уехали?

– Француженка с дочерью? Они улетели обратно в Париж. В определенном смысле здешняя обстановка не подходила для девочки.– Сэнджер провел рукой по лбу, словно пытаясь сосредоточиться.– Спасибо за то, что подвезли нас. Один я бы ее не донес.

– Мне жаль, что она… так ослабела.

Я тщетно подбирал слово, которое могло бы лучше охарактеризовать кошмарное падение этой девушки в течение последних недель. Сочувствуя Сэнджеру, я добавил:

– Ей не следовало от вас уходить. Она ведь была здесь по-своему счастлива.

– Лори никогда не хотела быть счастливой.

Сэнджер провел рукой по влажным волосам и изумленно посмотрел на сгустки крови, оставшиеся на пальцах. Но он даже не пытался пригладить свою растрепанную шевелюру, о которой совсем недавно так заботился.

– Она принадлежит к числу таких людей, – продолжил он, – которые гонят от себя любую мысль о счастье. В ее представлении нет ничего более скучного или более буржуазного, чем счастье. Я немного помог ей, как помогал Биби Янсен. Ничего не делать – это тоже определенный род лечения.

– А откуда у нее носовое кровотечение? – Мне вдруг пришла в голову мысль, что она может истечь кровью и умереть, не проснувшись, под действием сильного снотворного, которое дал ей психиатр.– Вы уверены, что оно прекратилось?

– Я прижег ей носовую перегородку. Похоже, это Кроуфорд ее ударил. Прием очищения сознания, эдакий дзен-буддистский ритуал, как он говорит.

– Доктор Сэнджер… – Мне хотелось успокоить этого расстроенного человека, которому недоставало сил оторвать взгляд от двери в спальню.– В это трудно поверить, но Бобби Кроуфорд любил Лори.

– Конечно, любил. Любил, как может любить человек с больной психикой. Он хотел, чтобы она обрела свое истинное «я», как он это называет, да и все остальные обитатели Костасоль тоже. Жаль, что он меня терпеть не может.

– Вы один из немногих людей, кто вызывает у него личную неприязнь. Вы же психиатр…

– И не первый, с кем ему приходилось встречаться.– Сэнджер наконец заметил лужицы воды вокруг своих ботинок.– Я должен переодеться. Подождите здесь, я принесу что-нибудь выпить. Важно, чтобы вы, как друг Кроуфорда, услышали о решении, которое я принял.

Он вернулся спустя десять минут в сандалиях и длинном махровом халате. Он смыл кровь с рук и волос, но ухоженность и артистичная манера поведения теперь явно остались в прошлом.

– Еще раз спасибо за помощь, – сказал он, ставя на стол поднос с бренди и содовой.– Рад сообщить, что Лори спит. Я беспокоился за нее все эти месяцы. Не знаю, что и сказать ее отцу, хотя этот несчастный вряд ли сознавал, что у него есть основания для беспокойства.

– У меня складывалось точно такое же впечатление, – уверил я его.– Это было не очень-то приятное зрелище.

– Несомненно, – согласился Сэнджер.– Мистер Прентис, я провожу отчетливую грань между вами и Бобби Кроуфордом, а также с миссис Шенд и Хеннесси. Мое положение здесь двусмысленно. Формально я больше не практикую, но фактически все еще лечу, и Лори Фокс – одна из моих пациенток. До сих пор я как-то мирился с тем, что Кроуфорд мне досаждал, но теперь пришло время называть вещи своими именами. Кроуфорда необходимо остановить, и я знаю, что вы согласны со мной.

– Я в этом не уверен.– Я задумчиво играл стаканчиком из-под бренди, замечая, что Сэнджер вглядывается в открытые окна моей виллы.– Некоторые из его методов слишком… агрессивны, но в целом он – благая сила.

– Благая? – Сэнджер отнял у меня стаканчик.– Он совершенно открыто использовал насилие против Полы Гамильтон и Лори, да и любого другого, кто оказывался у него на пути. Костасоль наводнен дешевыми наркотиками, а он еще чуть не силой всем их навязывает.

– Доктор Сэнджер… Для поколения Кроуфорда кокаин и амфетамины – не более чем средство поднять настроение, вроде бренди или шотландского виски. Ему отвратительны как раз те наркотики, которые выписываете вы, особенно транквилизаторы. Возможно, ему долго давали успокоительные еще в детстве, или его ими пичкали армейские психиатры, которые заставили его подать в отставку. Он как-то говорил мне, что они пытались украсть его душу. Он не развращенный, не порочный человек. Во многом он просто идеалист. Взгляните, чего ему удалось достичь в Костасоль. Он сделал столько добра.

– Тем ужаснее.– Сэнджер отвел взгляд от моей виллы, удостоверившись, что за нами никто не наблюдает.– Этот человек опасен для каждого, с кем встречается. Он переезжает с места на место вдоль побережья с теннисной ракеткой и проповедью надежды, но его взгляды смертоноснее змеиного яда. Вся эта непрекращающаяся активность, эти фестивали искусств и городские советы – некая форма болезни Паркинсона, только заболевает ею не отдельный человек, а целое общество. За так называемое возрождение, о котором трубит любой и каждый, заплачено дорогой ценой. Кроуфорд действует на Костасоль как сильные препараты, которыми лечат коматозных пациентов. Каталептические больные просыпаются и пускаются в пляс. Они смеются, плачут, разговаривают и, кажется, действительно выздоравливают. Но дозу необходимо увеличивать и увеличивать, вплоть до смертельной. Мы с вами знаем, какое лекарство прописывает Кроуфорд. Это экономика, в основе которой – торговля наркотиками, воровство, порнография и секс-услуги, – и всем, сверху донизу, управляет преступность.

– Но никто не воспринимает это как преступление. Ни жертвы, ни люди, которые эти преступления совершают. Существуют разные модели общественных соглашений, так же как есть они в боксе или на корриде. Да, здесь есть воровство и проституция, но все воспринимают их как своего рода «добрые дела». Никто в Костасоль ни разу не обратился в полицию.

– Это самый вопиющий факт.– Сэнджер резко отбросил прядь волос, упавшую ему на глаза.– Наихудший вариант общества, основанного на преступности, – такой, где все преступники, но ни один не отдает себе в этом отчета. Мистер Прентис, этому надо положить конец.

– Вы пойдете в полицию? – Я с удивлением отметил, что Сэнджер воинственно выпятил челюсть.– Если вы приведете сюда испанские власти, то разрушите все достойное, что здесь есть. Кроме того, у нас есть свои добровольные полицейские силы.

– Особая полиция, которая следит за соблюдением криминального правопорядка. Бывшие биржевые брокеры и бухгалтеры прекрасно справляются с ролью преступников, подвизающихся в небольшом городке. Можно даже предположить, что их профессии были задуманы как раз для такого случая.

– Кабрера бывал здесь со своими детективами. Они ничего не нашли. Никто даже не был задержан.

– За исключением вашего брата.– Сэнджер заговорил мягче.– Завтра начинается процесс по его делу. Как он поведет себя на суде?

– Признает вину. Это какой-то кошмарный абсурд. Здесь он единственный человек, которого совершенно не в чем обвинить.

– Значит, его место должен занять Кроуфорд.– Сэнджер, все время прислушивавшийся к доносящимся из спальни звукам, поднялся, чтобы меня проводить.– Возвращайтесь в Лондон, пока не оказались в тюрьме Сарсуэлья вместе с Кроуфордом. Он изменил вас, мистер Прентис. Теперь вы принимаете его логику, совершенно не отдавая себе отчета в том, куда это приведет. Вспомните о пожаре в доме Холлингеров и о всех тех трагических смертях…

Прислушиваясь к бормотанью, доносившемуся из спальни, он подвязал пояс своего халата и ушел в дом. Проходя через переднюю дверь, я заметил, что он сидит на постели Лори Фокс, поглаживая ее влажные волосы, – отец и любовник, ожидающий, когда это измученное дитя снова встретится с ним в своем сне наяву.

Перед моими воротами стояли фургоны для доставки товаров, рабочие выгружали стулья и раскладные столы для вечеринки. Напитки и канапе обещали привезти позднее. Элизабет Шенд заказала их в ресторане сестер Кесуик, одном из их ресторанов на центральной площади. Вечеринка начнется в девять вечера, поэтому у меня будет достаточно времени переодеться после нашей первой и последней игры в теннис с Кроуфордом.

Пока рабочие носили стулья на террасу, я стоял в центре теннисного корта, положив руку на трубку тренировочной машины. Меня расстроил разговор с Сэнджером. Этот мягкий и женоподобный психиатр предстал передо мной другим, более решительным человеком. Он долго разжигал в себе негодование и гнев и теперь был готов открыто выступить против Кроуфорда, вероятно, испугавшись, что тот похитит у него Лори Фокс, когда отправится в Калахонду. С небольшой помощью Сэнджера инспектор Кабрера быстро докопается до складов наркотиков и порнографии, раскроет механизмы угона и сомнительных эскорт-услуг.

Жизнь Костасоль, все, ради чего трудились мы с Кроуфордом, пойдет прахом, как только его перепуганные обитатели-англичане, опасаясь за свои разрешения на жительство, бросят клубы и добровольные общества и вернутся в сумеречный мир спутникового телевидения. Результат самого честолюбивого и бескорыстного социального эксперимента просто исчезнет, оседая прахом еще одного умирающего курорта на этом солнечном берегу.

Я включил теннисную машину, услышав, как из ее ствола с треском вырывается первый мяч, вообразил себе гораздо более опасный снаряд, который, возможно, вылетит из совсем другого устройства…

Дэвид Хеннесси сидел в своем кабинете на первом этаже спортклуба, что-то просматривая на экране компьютера, а за его спиной стояла Элизабет Шенд. Рост доходов, казалось, заливает лучезарным блеском сшитый на заказ деловой костюм, в который она переоделась: его гладкая ткань словно сияла блестками песет. Я понял, что костасольский карнавал окончен и начался подсчет прибылей. Туристы покидали площадь, кафе торгового пассажа почти опустели, редкие засидевшиеся завсегдатаи глазели на море мусора и увядших лепестков. Теннисные корты и бассейн спортклуба были безлюдны, большинство его членов рано разъехались, чтобы подготовиться к предстоящим частным вечеринкам. Вольфганг и Гельмут стояли возле осушавшегося бассейна, наблюдая за тем, как рабочие-испанцы меняют воду, а официанты расставляют и выравнивают столики.

– Чарльз?…

Хеннесси встал, чтобы поговорить со мной с глазу на глаз. В нем не осталось ни следа прежней уютной фамильярности, теперь он напоминал расчетливого бухгалтера, столкнувшегося с легкомысленным и расточительным клиентом.

– Как великодушно с вашей стороны, дорогуша, – изрек он, – помочь Сэнджеру угомонить эту девицу. Хотя вправе ли он ее забирать?…

– Она его пациентка. И, несомненно, нуждалась в помощи.

– Неважно. Вы с Сэнджером прекратили грубую возню и действовали как заправские врачи «скорой помощи». Но ведь членам клуба такое зрелище ни к чему, как вы полагаете?

– Не берите в голову. Главное, вы избавили нас от созерцания этой непристойной сцены, – вмешалась в разговор Элизабет Шенд.

Она соскребла с моей рубашки каплю засохшей крови, изобразив гримасу отвращения, словно капля напомнила ей, что эта не очень чистая и не внушающая доверия жидкость циркулирует и по ее холодным венам.

– Бобби так много сделал, чтобы помочь ей, – продолжала она, – но подобная доброта никогда не оценивается по достоинству. Вы отвезли ее обратно в бунгало Сэнджера?

– Он присматривает за ней. Сейчас она спит.

– Хорошо. Будем надеяться, что она проспит долго и мы успеем успокоиться. Должна признаться, Сэнджер трогательно заботится об этой испорченной девочке. Я, конечно, знакома с ее отцом, еще одним доктором, всегда готовым пощупать своих пациенток. Я только молю Бога, чтобы Сэнджер смог сдержаться и на нее не посягать.

– Сомневаюсь, чтобы он смог сдержаться.

– В самом деле? Как я и боялась. В этом есть что-то чрезвычайно неаппетитное. Я всегда подозревала, что психиатрия – это крайняя форма обольщения.

Стоя рядом с ней у окна, я смотрел на обезображенный и истоптанный туристами травяной бордюр.

– Я поговорил с ним, прежде чем уехать. Думаю, он может обратиться в полицию.

– Что? – Мне показалось, что густой слой макияжа на лице Элизабет Шенд вот-вот покроется трещинами.– Он собирается обвинить самого себя в нарушении врачебной этики? Дэвид, как в таких случаях поступает Генеральный медицинский совет?

– Понятия не имею, Бетти.– Хеннесси воздел руки к небесам.– Это же беспрецедентный случай. Вы уверены, Чарльз? Если эта новость будет предана огласке, нам не поздоровится. То-то порадуются бульварные газеты в Лондоне – им будет что посмаковать.

– Это не имеет никакого отношения к Лори Фокс, – пояснил я.– Он может донести на Бобби Кроуфорда. Сэнджер терпеть не может все, что мы здесь сделали. Я просто уверен, что он все выложит Кабрере.

– Как глупо с его стороны.

Элизабет Шенд спокойно посмотрела на Хеннесси, ничуть не удивившись тому, что я ей сказал. Она положила руку мне на рукав и стала соскребать ногтем еще одно пятнышко засохшей крови. Помолчав, она заговорила снова:

– Что ж, это неприятно, Чарльз. Спасибо, что сказали нам.

– Бетти, он наверняка так и сделает, – горячился я.– Сцена в бассейне стала для него последней каплей.

– Вероятно. Он странный человек, у него бывают приступы меланхолии. Не могу понять, что в нем привлекает молодых девиц.

– Мы должны ему помешать. Пытаясь их убедить, я добавил:

– Если Сэнджер встретится с Кабрерой, сюда нагрянет целая армия детективов и поднимет каждую доску пола.

– Нам это ни к чему.– Хеннесси выключил компьютер и уставился в потолок, как будто вспоминал сложное слово для кроссворда.– Да, задачка не из легких. И все же эта вечеринка все расставит по местам.

– Вот именно.– Элизабет Шенд энергично кивнула.– Хорошая вечеринка решает любые проблемы.

– Может быть, пригласить его? – спросил я.– Вы сможете поговорить с ним по-дружески, успокоить его, сказать, что Бобби уедет в Калахонду и все наладится.

– Нет… Думаю, не стоит.– Она отковырнула с моей рубашки последнюю капельку крови Лори Фокс– Ни в коем случае его не приглашайте.

– Он бы повеселился с нами.

– Скоро мы его развеселим. Вот увидите, Чарльз…

Едва ли успокоившись, я вышел из спортклуба на площадь и отправился на поиски Кроуфорда – убедить его принять более серьезные меры. Карнавал кончился, последние туристы возвращались из баров и кафе к своим оставленным возле пляжа машинам. Я шел по увядшим лепесткам и конфетти, над пестрым мусором парило несколько воздушных шариков, которые, казалось, подкрадываются к своим собственным теням.

Платформы, которые так радовали толпы людей, были свезены во двор супермаркета, где на них резвились несколько ребятишек. В их игре в прятки верховодил Бобби Кроуфорд, еще не истративший свой запас энергии и энтузиазма. Перепрыгивая с одной брошенной декорации на другую, обмотавшись обрывками яркой ткани, он притворялся, что никак не может найти пронзительно визжащую маленькую девочку, которая спряталась под пианино, и в этот момент напоминал одинокого Питера Пэна, пытающегося расшевелить свою «страну вечного детства» и пробудить ее к жизни. Его гавайская рубашка испачкалась и промокла от пота, но глаза сияли по-прежнему, ведь он видел в мыслях более счастливый мир, чем тот, что окружал его в реальности. В каком-то смысле он превратил жителей Костасоль в детей, дав им игрушки для взрослых и пригласив их всех поиграть.

– Чарльз?… – Обрадованный, он поднял маленькую девочку на руки и спрыгнул с платформы посреди детей, гонявшихся друг за другом.– Я вас искал. Как Лори?

– С ней все хорошо, она спит. Сэнджер дал ей успокоительное. Ей там будет лучше.

– Конечно, лучше.– Кроуфорда, казалось, удивило, что в этом кто-то мог сомневаться.– Я несколько недель уговаривал ее вернуться к нему. Она сжигала себя, Чарльз. Ей необходимо было снова ощутить злобу и депрессию, а Сэнджер как нельзя более благоприятный объект для ненависти. Я не смог ей помочь, хотя, бог свидетель, пытался изо всех сил.

– Послушайте, Бобби… – Я подождал, пока он успокоится, но Кроуфорд все еще наблюдал за детьми, готовый играть с ними в новую игру.– Я пришел из-за Сэнджера. Я совершенно уверен, что он пойдет…

– К Кабрере? – Кроуфорд помахал детям, которые побежали к выходившим из супермаркета родителям.– Боюсь, что вы правы, Чарльз. Я давно это знаю. Для нашего несчастного психиатра полиция – единственный способ отомстить мне.

– Бобби… – Разозлившись на его беспечность, я попытался отвлечь внимание Кроуфорда от девочки, которая махала ему рукой.– Так вы из-за Сэнджера отсюда уезжаете?

– Боже милостивый, нет! Свою работу я здесь выполнил. Теперь вы сами можете командовать парадом, Чарльз. Мне пора дальше по побережью. Там меня ждет целый мир, там я нужен.– Он взял меня за плечо и внимательно осмотрел пестрый мусор на платформе, изодранные, выгоревшие обрывки ткани и раскачивающиеся невысоко над землей воздушные шарики.– Я должен видеть за них сны, Чарльз, как сибирские шаманы: в трудные времена, чтобы племя могло выспаться, шаман видит за него сны…

– Но, Бобби… Сэнджер может все испортить. Если он пойдет к Кабрере, испанская полиция перевернет Костасоль вверх дном и уничтожит все, чего вы добились.

– Не беспокойтесь, Чарльз, этого не произойдет.– Кроуфорд улыбнулся мне, как любящий брат.– Мы поговорим об этом на вечеринке. Верьте мне, все будет в порядке. Сегодня вечером мы сыграем пару сетов, вы покажете мне свой новый удар слева, который отрабатывали в последнее время.

– Сэнджер настроен серьезно, я разговаривал с ним всего час назад.

– Думайте о вечеринке, Чарльз. Бояться нечего. Сэнджер не причинит нам вреда. Я уже сталкивался с психиатрами. Их интересуют только собственные пороки, и они вечно ищут их у других…

Он в последний раз помахал детям, уезжавшим в родительских автомобилях, а затем потянулся к стоявшей позади платформе и вырвал целую горсть лепестков из выложенной цветами надписи «Конец». Разжав ладонь, он смотрел, как они медленно падают на землю. Я вдруг заметил, как он устал, как его вымотал груз ответственности, с ощущением которой он давно не расставался, как он ошеломлен сознанием значимости предстоящей задачи, бесконечности побережий, которые он должен пробудить к жизни.

Стряхнув с себя оцепенение, он хлопнул меня по плечу и сказал:

– Подумайте о будущем, Чарльз. Представьте себе, что Коста-дель-Соль превратилась в еще одну Венето [59]. Где-нибудь здесь может родиться новая Венеция.

– Почему бы нет? И это благодаря вам, Бобби.

– Важно всех сплотить.– Когда мы шли к спортклубу, Кроуфорд взял меня под руку.– Может быть, произойдет что-то, что удивит вас, Чарльз, даже потрясет. Но жизненно важно, чтобы мы оставались вместе и не забывали о том, что нами сделано. Иногда приходится зайти слишком далеко только для того, чтобы оставаться на прежнем месте. Увидимся через час. Мне действительно не терпится испытать на себе ваш удар слева.

Я тренировался на корте, когда зазвонил телефон, но я решил не отвечать на звонок, сосредоточившись на шквале мячей, которые обрушивала на меня теннисная машина, посылая их к задней линии. Но телефон все трезвонил и трезвонил в пустом доме; его звук усиливали ряды позолоченных стульев.

– Чарльз?…

– Алло! Кто это?

– Это Пола. Я звоню из клуба «Наутико».– Она говорила сдержанно, но в ее голосе звучало странное напряжение.– Ты можешь приехать?

– Я играю в теннис. Когда?

– Прямо сейчас. Это важно, Чарльз. Мне очень нужно, чтобы ты приехал.

– Зачем? Скоро начнется вечеринка. Может, потом?

– Нет. Ты должен приехать прямо сейчас.

Она сделала паузу и, прикрыв телефонную трубку, с кем-то поговорила, а потом продолжала:

– Здесь Фрэнк и инспектор Кабрера. Им необходимо тебя увидеть.

– Фрэнк? В чем дело? Что с ним?

– Все нормально. Но они оба должны с тобой повидаться. Дело касается пожара в доме Холлингеров… Мы в подземном гараже в клубе. Мы будем ждать тебя здесь. И потом, Чарльз…

– Что?

– Никому не говори, что ты едешь к нам. И еще, захвати с собой те запасные ключи. Те, что я видела сегодня утром у тебя в кабинете. Кабрера очень заинтересовался ими…

27

Приглашение в преисподнюю

Клуб «Наутико» в этот день был закрыт, навесы над притихшими балконами свернуты, – храм таинств, который хранит свои секреты от солнца. Я оставил «ситроен» на автомобильной стоянке и по пандусу спустился в гараж. По дороге в Эстрелья-де-Мар я пытался подготовиться к встрече с Фрэнком, слишком хорошо понимая, что что-то непоправимо изменилось. Отныне мы не те братья, которых сближала несчастная мать, – мы навсегда отдалились друг от друга.

В руке я держал ключи, которые нашел в саду имения Холлингеров. Когда я шагал по мрачному подвалу, они поблескивали в мерцающем свете неисправной лампы дневного света. Если Фрэнка освободили из тюрьмы накануне слушаний по его делу, пусть даже под поручительство инспектора Кабреры, значит, обнаружены какие-то новые, чрезвычайно важные доказательства, опровергающие его признание и изобличающие истинного убийцу.

Я остановился в самом низу пандуса, удивленный тем, что гараж не охраняют полицейские. В пронумерованных боксах стояли около дюжины машин, пыльный «ягуар» Фрэнка – в углу у стены, на его лобовом стекле трепетали облупившиеся полицейские наклейки.

Потом я заметил, что рядом с «ягуаром» стоял небольшой «БМВ» Полы Гамильтон. Сидя на водительском месте, она наблюдала, как я иду к ней, крепко сжимая руль, словно вот-вот рванет машину с места. В желтоватом освещении подвала ее тонкое лицо казалось желчным и злобным. Рядом с ней, скрывая лицо опущенным солнцезащитным козырьком, сидел мужчина. Он был одет в кожаную куртку мотоциклиста, какой у Фрэнка никогда не было, видимо, взятую напрокат из тюремного склада.

– Фрэнк… ты свободен. Слава богу!

Когда я подошел к «БМВ», меня охватил новый прилив братской любви. Я широко улыбался, вглядываясь сквозь стекло, запятнанное следами погибших насекомых, мне не терпелось заключить брата в объятия.

Пола вышла из машины: ее лицо в непрестанно гаснувшем и снова вспыхивавшем свете казалось измученным, они избегала встречаться со мной глазами. С пассажирского сиденья, нелепо сгибая длинные тощие ноги и уцепившись рукой за край крыши, поднимался Гуннар Андерсон. Он застегнул кожаный воротник, обошел машину сзади и остановился рядом с Полой, хмуро уставившись на ключи, которые я держал в руке. В полутемном подземном гараже лицо шведа с впалыми щеками казалось еще более изможденными.

– Пола, где Фрэнк?

– Его здесь нет, – спокойно ответила она и посмотрела мне в глаза.– Нам нужно было с тобой поговорить.

– Тогда где он? В своей квартире? Куда подевался Кабрера?

– Нет ни того ни другого. Фрэнк в тюрьме Сарсуэлья, ждет процесса.– Она попыталась улыбнуться в мрачном свете гаснущей лампы.– Прости, Чарльз, но мы должны были выманить тебя сюда.

– Зачем? Что все это значит?

Я озирался, надеясь увидеть Фрэнка на заднем сиденье одной из полицейских машин без специальных опознавательных знаков.

– Какой-то абсурд, – не сдавался я, – мы могли бы поговорить на вечеринке.

– Нет, ты не должен туда ходить! – Пола схватила меня за запястье и попыталась встряхнуть, словно будила пациента, наглотавшегося снотворного.– Чарльз, ради всего святого… Отмени вечеринку!

– Не могу. Зачем отменять? Это же проводы Бобби Кроуфорда!

– Это не просто прощание с Кроуфордом. Как ты не можешь понять? Там кто-то погибнет. Там будет громадный пожар.

– Где? На моей вилле? Пола, это бред. Никто не желает зла Кроуфорду.

– Охота объявлена не на Кроуфорда. Сгорит бунгало Сэнджера. Убьют и его, и всех, кто там случайно окажется.

Я отвернулся, выведенный из себя ее бешеным взглядом, все еще надеясь, что Кабрера вот-вот появится из дверей ближайшего служебного помещения. Когда я посмотрел на Андерсона, ожидая, что он заговорит и опровергнет ее слова, тот медленно кивнул, его губы беззвучно повторяли то, что она сказала.

– Пола, скажи мне… – Я вырвал руку из ее крепкой хватки.– Когда ты узнала о готовящемся пожаре?

– Гуннар сказал мне сегодня вечером. Все об этом знают. Все заранее спланировано, вот почему сегодня закрыт клуб «Наутико».

Швед стоял за спиной Полы в полутьме, словно древнее изваяние викинга. Он закивал, не поднимая на меня глаза.

– Это невозможно! – Я ударил кулаком по лобовому стеклу ее машины.– Я говорил с Кроуфордом час назад. Никто не мог ничего спланировать так быстро.

– Об этом все знают уже несколько недель. Пола попыталась успокоить мои дрожащие руки, прижав их к своей груди. Она говорила спокойно и сухо, хотя и делая над собой усилие:

– Роли распределены и все подготовлено. Вечеринка – это просто предлог. У них уже есть взрывчатые вещества – бензиновые бомбы, снабженные детонаторами, – такие используются во флоте. Чарльз, все это правда. Они просто воспользовались твоей наивностью.

– Я не могу поверить…

Оттолкнув Полу, я прошел мимо, готовый сцепиться с Андерсоном, но он сделал шаг в сторону и смотрел на меня из-за крыши автомобиля Фрэнка.

– Андерсон, это правда? – спросил я.

– Да.– На миг глубоко запавшие глаза шведа широко открылись и проницательно посмотрели на меня.– До сегодняшнего утра я ничего не слышал о том, на кого готовится покушение. Махуд и Сонни Гарднер пригласили меня, чтобы я наладил детонаторы. Пока Сэнджер искал Лори, они прорыли лаз под бунгало, а потом заложили бомбу прямо под полом его спальни. Они мне не говорили, но я думаю, что в противопожарную систему залит бензин, – в считанные минуты все превратится в пепел.

– И кому поручено все это, Кроуфорду?

– Нет.– Пола неохотно покачала головой.– Кроуфорд будет далеко от места преступления. В это время он уже будет пить с друзьями в новом теннисном клубе Калахонды.

– Но ты сказала, что это он все спланировал?

– Не совсем так. На самом деле он почти ничего не знает о деталях.

– Тогда кто же? Махуд и Сонни Гарднер не сами же это выдумали. Кто стоит за всем этим?

Пола вытерла пятно, оставленное моим кулаком на лобовом стекле ее машины.

– Невозможно назвать кого-то одного. Они действуют сообща: Бетти Шенд, Хеннесси, сестры Кесуик и большинство тех, кто был на похоронах Биби Янсен.

– Но почему они хотят убить Сэнджера? Потому что он собирается пойти в полицию?

– Нет, им это безразлично. До сегодняшнего дня, пока ты не рассказал Бетти Шенд и Хеннесси, никто даже не догадывался о его намерении.

– Тогда почему? Почему жертвой выбрали Сэнджера?

– По той же причине, что и Холлингеров. Пола поддержала меня, когда я покачнулся, едва не упав на машину: от непрерывного мелькания света у меня внезапно закружилась голова. Я впервые осознал, что меня вовлекли в заговор, целью которого было убийство психиатра. Пола стала массировать мне руки, чтобы похолодевшая кровь снова прилила к сердцу.

– Вот как… – Я оперся на машину Фрэнка и подождал, пока снова не задышу ровнее.– Может, теперь вы скажете мне, за что убили Холлингеров? Вы ведь знали об этом с самого начала.

Пола молча стояла рядом, ожидая, пока я успокоюсь. Судя по выражению лица, она вполне владела собой, но когда она заговорила, ее голос звучал точно издалека, словно она проводит экскурсию по какому-то жуткому средневековому замку.

– За что их убили? Ради Эстрелья-де-Мар и всего того, что Кроуфорд для нас сделал. Чтобы после его отъезда все осталось по-прежнему. Если бы не пожар в доме Холлингеров, Эстрелья-де-Мар снова погрузилась бы в сон и превратилась бы в еще один коматозный городок на этом побережье.

– Но как это оправдывает столько смертей? Погибли пять человек…

– Чарльз…

Пола повернулась к Андерсону, надеясь, что он поможет ей, но угрюмый швед не отрывал взгляда от панели приборов «ягуара». Взяв себя в руки, она продолжала:

– Требовалось тяжкое преступление, что-то ужасное и навсегда запоминающееся, что-то такое, что объединило бы всех, наложило на всех клеймо вины, которая не позволила бы Эстрелья-де-Мар свернуть с избранного пути. Недостаточно Бобби Кроуфорда и его мелких преступлений – всех этих краж со взломом, наркотиков и порнофильмов. Жители Эстрелья-де-Мар должны были сами совершить тяжкое преступление, ужасный акт насилия с трагическим исходом, на самой вершине холма, у всех на виду, чтобы все мы вечно чувствовали вину за это.

– Но почему вы выбрали Холлингеров?

– Потому что они были очень заметны. Мы могли убить и кого-то другого, но у них был большой дом на холме. Они стали мешать Бетти Шенд и угрожали обратиться к испанской полиции. Так что на них указал перст провидения. Сами виноваты.

– А кто поджег дом Холлингеров? Не Кроуфорд?

– Нет. Он в это время играл в теннис со своей машиной в клубе «Наутико». Он даже не знал план в деталях. Думаю, он даже не знал, что готовится покушение на Холлингеров.

– Тогда кто же знал? Кто планировал этот поджог?

Пола опустила голову, пытаясь скрыть лицо за длинными прядями черных распушенных волос.

– Каждый. Мы все.

– Все? Но не вся Эстрелья-де-Мар?

– Нет. Только ключевые фигуры – Бетти Шенд, Хеннесси, Махуд и Сонни Гарднер. Даже Гуннар.

– Андерсон? Но во время пожара погибла Биби Янсен.– Я повернулся к шведу, сверля его гневным взглядом.– Вы же любили ее.

Андерсон тупо смотрел на пандус выезда из гаража, беспокойно переминаясь, словно вот-вот сорвется с места и кинется бежать. Наконец он заговорил, сухо, без эмоций, будто просто повторял те слова, что сотни раз эхом отдавались в его сознании:

– Да, я действительно ее любил. Я знаю, что меня можно винить в ее смерти. Кроуфорд завел с ней роман, она ждала от него ребенка. Потом она поступила на службу к Холлингерам… Но я не хотел ее смерти. Она должна была выбраться по пожарной лестнице. Однако пламя оказалось слишком сильным…

Он сорвал полицейскую ленту с окна «ягуара» и теребил ее в руках.

Я повернулся к Поле.

– А ты?

Она сжала губы, словно хотела, чтобы с них не сорвалось ни слова.

– Мне не сказали, что именно задумали. Я решила, что какую-то безобидную выходку, чтобы эти феодалы Холлингеры поняли, как нормальные люди устраивают вечеринки. Мы условились устроить небольшой пожар в доме, просто запалить дымовую шашку, чтобы они спасались по пожарной лестнице. По крайней мере, им пришлось бы волей-неволей пообщаться с гостями.

– А почему взяли эфир? Он не такой горючий по сравнению с бензином или керосином.

– Вот именно. Им нужна была летучая жидкость, и меня попросили достать эфир. Они просто хотели сделать меня соучастницей, и это им удалось. Махуд добавил в эфир бензин, и теперь у меня на совести пятеро мертвецов.

Негодуя, она отбросила волосы, упавшие ей на глаза, и холодно посмотрела на свое отражение в лобовом стекле машины.

– Я идиотка, – продолжала Пола.– Мне следовало догадаться, что они задумали на самом деле. Но я была во власти Бобби Кроуфорда. Он создал Эстрелья-де-Мар, и я поверила в него. После пожара я поняла, что ему подчиняются беспрекословно, что достаточно одного его знака, чтобы убийства повторялись, и поэтому его необходимо остановить. Тем не менее и он, и Бетти Шенд оказались правы: пожар и эти пять смертей всех объединили и не дали Эстрелья-де-Мар умереть. Теперь они собираются сделать то же самое в Костасоль, принеся в жертву беднягу Сэнджера. Если Лори Фокс умрет с ним в его постели, значит, история получится еще более отвратительной. Ее никто никогда не забудет, а значит, обитатели Костасоль не перестанут встречаться за бриджем и посещать курсы ваяния.

– А Фрэнк? Какую роль он сыграл во всем этом? Пола отряхнула с рук пыль.

– Ты принес автомобильные ключи? Те, что я видела на твоем рабочем столе?

– Вот они.– Я достал ключи из кармана.– Они тебе нужны?

– Попробуй открыть ими вот эту дверь.

– Твоего «БМВ»? Я уже пробовал несколько недель назад, когда мы впервые встретились. Я испробовал их на всех машинах Эстрелья-де-Мар. Они не подошли.

– Чарльз… попробуй открыть дверь «ягуара».

– Машину Фрэнка?

Я прошел мимо нее, стер грязь с замка водительской двери и вставил в него ключ. Он не поворачивался в замке. Я ощутил прилив облегчения, почти не сомневаясь, что ключ не подойдет и что Фрэнк все-таки невиновен. Но, вставив ключ другой стороной, я услышал щелчок: это открылись все четыре двери.

Я дернул ручку, открыл дверь и заглянул в салон, из которого на меня пахнуло застоявшимся воздухом. На пассажирском сиденье лежали маршрутные карты и водительские перчатки, на задней полочке валялся экземпляр моего путеводителя по Калабрии. Меня охватило ощущение утраты и изнеможения, словно во всем моем теле после неудачного переливания не осталось ни капли крови. Мне больше не хотелось дышать, и я без сил упал на водительское сиденье, вытянув ноги на цементном полу гаража. Пола опустилась возле меня на колени, прижав руку к моей груди, не отрывая взгляда от бившейся на моей шее артерии.

– Чарльз, с тобой все нормально?

– Так значит, Фрэнк все-таки виновен, все-таки участвовал в поджоге. Он его и спланировал?

– Нет, но он знал, что с Холлингерами сыграют какую-то шутку. Он принял сторону Бобби Кроуфорда и понимал, что, как только тот уедет из Эстрелья-де-Мар, все сделанное им пойдет прахом. Нам нужно было что-то, что напоминало бы о нем. Фрэнку пришло в голову устроить пожар в день рождения королевы, такой эффектный номер. Он не предполагал, что Холлингеры окажутся в ловушке и сгорят заживо. Фрэнк ощущал свою ответственность за их гибель, потому что сам все организовал.

– И все вы принимали посильное участие?

– Все. Я заказала эфир одному из поставщиков лабораторного оборудования и материалов в Малаге. Бетти Шенд привезла его в одном из своих фургонов. Сестры Кесуик хранили его в холодильниках своего ресторана «Дю Кап». Сонни Гарднер зарыл бутылки в лимонной роще. Потом Махуд тайком вылил из бутылок почти весь эфир и наполнил их бензином. Фрэнк с Махудом откопали бутылки как раз перед тем, как провозгласили тост за здоровье королевы, и перенесли их в кухню, пока экономка Холлингеров подавала канапе на террасе. Кабрера очень точно представляет себе последовательность событий.

– Но кто переоборудовал систему кондиционирования воздуха?

– Я, – сказал Андерсон.

Он уставился на свои руки, пытаясь вычистить из-под ногтей комочки машинного масла. Он произнес это очень тихо, словно боясь, что его подслушивают, а потом пояснил:

– Фрэнк попросил меня настроить кондиционеры так, чтобы дом наполнился ярко окрашенным дымом. Мы с Махудом приехали туда вечером, когда экономка занималась приготовлениями к вечеринке. Я представился ей техником по обслуживанию кондиционеров, а Махуда назвал своим помощником. Я открыл приемный коллектор и показал Махуду, куда положить дымовые шашки.

– А потом?

Андерсон простер ко мне длинные руки, словно ожидая, когда палач отсечет его запястья топором.

– После тоста за здоровье королевы Фрэнк оставил Махуда в кухне и поднялся по лестнице к камину. Он взял с пола небольшой коврик, положил его на каминную решетку и поджег. Он не знал, что Махуд осушил резервуар увлажнителя и залил в него бензин. Когда Махуд ушел, Фрэнк включил систему кондиционирования, чтобы Холлингеры услышали сигнал пожарной тревоги. Но из вентиляционных решеток не пошел дым…

– Значит, Фрэнк не знал, что произойдет взрыв? – Пола помогла мне подняться с водительского сиденья.– Даже если так, смесь бензина и эфира… Это же безумие. Вы должны были понимать, что рискуете взорвать весь дом.

Пола потерла щеку, ощупывая давний синяк.

– Да, но мы запретили себе даже думать об этом. Нужно было устроить эффектное зрелище в честь Бобби Кроуфорда: Холлингеры в панике, все в цветном дыму, как на рок-концерте, возможно, дому будет причинен небольшой ущерб. Камин был громадный, и Фрэнк сказал, что если пламя вырвется, то дойдет до лестницы только через полчаса. Но к этому времени гости вбегут в дом и организуют живую цепочку для подачи воды из бассейна. Мы не предполагали, что кто-то погибнет.

– Не предполагали? Ты действительно в это верила? Значит, все пошло наперекосяк. Что произошло с Фрэнком после взрыва?

Лицо Полы исказилось гримасой, когда она об этом вспомнила.

– Он бросился бежать, когда увидел, что случилось. Он был потрясен, даже говорить не мог. Он сказал мне, что пытался спрятать неиспользованные бутылки, но где-то потерял ключи от машины. Гуннар нашел их на следующий день, когда летал на своем дельтаплане. Кроме них, у нас ничего не было. Мы хотели сообщить полиции о Кроуфорде и Бетти Шенд, но против них не было никаких улик. Кроуфорд не знал, что мы подожжем дом Холлингеров и не принимал участия в разработке плана. Если бы мы признались Кабрере, он выдвинул бы обвинение против всех нас, а тот единственный виновный мог бы ускользнуть. Фрэнк взял вину на себя, чтобы спасти нас всех.

– Значит, вы все молчали, пока я сюда не приехал. Но именно ты подсунула мне кассету с порнофильмом, ты устроила так, чтобы я обнаружил ее в спальне Анны Холлингер.

– Да. Я надеялась, что ты узнаешь Кроуфорда и Махуда или по крайней мере выяснишь, где та квартира, в которой он снимался.

– Я легко ее нашел. Но я мог и не заметить кассету в спальне Анны Холлингер.

– Знаю. Сначала я собиралась оставить ее в «бентли» и попросить Мигеля показать тебе машину. Потом я заметила, что ты разглядываешь ее телевизор. Тебе было интересно узнать, что она смотрела в момент смерти.

– Верно… Противно в этом признаваться, но это так. А пакетик кокаина в столе Фрэнка? Люди Кабреры должны были найти его в первые секунды обыска.

Пола повернулась ко мне спиной, ей по-прежнему было нелегко вспоминать о фильме.

– Я подложила его, когда Дэвид Хеннесси сказал, что ты прилетаешь из Лондона. Я хотела вывести тебя на Кроуфорда, чтобы ты понял: за делом Фрэнка и жизнью Эстрелья-де-Мар кроется нечто большее, чем можно увидеть на почтовой открытке с видами этого курорта. Если бы ты догадался о соучастии Кроуфорда в поджоге, то разоблачил бы и другие его деяния. Его обвинили бы в торговле наркотиками и угонах и засадили бы в тюрьму на ближайшие десять лет.

– Но вместо этого я подпал под его обаяние, как и все остальные. А ключи от машины Фрэнка?

– Единственная улика, которая вела к Фрэнку. Если бы ты узнал, что он участвовал в поджоге, то вскрылись бы и другие его темные дела.

– Итак, ты поручила Мигелю оставить ключи в саду. А почему ты решила, что я могу туда вернуться?

– Ты смотрел и смотрел на этот дом, просто не мог оторваться.– Пола протянула руку и прикоснулась к моей груди, впервые улыбнувшись.– Бедняга, это место просто влекло тебя. Кроуфорд тоже мог это заметить. Вот почему он оставил тебя возле ступеней, по которым можно подняться на наблюдательный пост. Он уже тогда подготавливал тебя к следующему большому пожару.

– Но он не знал, что наверху меня ждут эти ключи. И все-таки я мог их вообще не заметить. Или именно ради них надо мной появился тот дельтапланерист?

– На дельтаплане летал я.– Андерсон поднял руки и вцепился в воображаемый рычаг управления.– Я направлял вас к тому месту, где лежали ключи, а потом погнал к кладбищу. Пола ждала вас на «кавасаки».

– Пола? Значит, это ты скрывалась под теми грозными кожаными доспехами?

– Мы хотели тебя напугать, чтобы ты почувствовал, насколько опасное место Эстрелья-де-Мар.– Пола вынула ключи из двери «ягуара» и крепко сжала их в кулаке.– Мы наблюдали, как ты гоняешься за Кроуфордом по всей Эстрелья-де-Мар, и догадались, что он приведет тебя к дому Холлингеров. К счастью, ключи ты нашел и сразу стал проверять их на всех машинах.

– Но я так и не проверил, подходят ли они к машине Фрэнка.– Я похлопал рукой по пыльной крыше «ягуара».– Я не сомневался, что это единственная машина, которую не нужно проверять. Между тем он сознался в преступлении, Холлингеры уже были мертвы, а вы все стали заложниками в крошечном безумном королевстве Кроуфорда. Ведь Биби Янсен погибла во время пожара, – неужели Кроуфорд не почувствовал, что платит за свои безумства слишком высокую цену?

– Конечно, почувствовал.– Пола смотрела на меня сквозь слезы и даже не утирала их.– Когда мы убили дитя Кроуфорда, то совершили преступление и против него тоже, и это еще крепче привязало нас к нему.

– А Сэнджер? Знал он правду о пожаре?

– Нет. Кроме тебя, он был на похоронах единственным непричастным к преступлению. Но он наверняка догадывался.

– И тем не менее так и не пошел в полицию. И никто не пошел, хотя большинство из вас не ожидали, что Холлингеры погибнут в огне.

– У каждого есть свой бизнес. Пожар в доме Холлингеров очень обрадовал ящики кассовых аппаратов. Никто не залег перед телевизором, все высыпали на улицы, чтобы успокаивать нервы магазинами и тратой денег. Трагедия, конечно, кошмарная, но вину взял на себя подходящий человек. Чисто технически, дом действительно поджег Фрэнк. Большинство обитателей Эстрелья-де-Мар не знали о том, что Махуд залил бензин в систему кондиционирования воздуха, – это была идея Бетти Шенд, Хеннесси и Сонни Гарднера. Все остальные сочли это трагической случайностью, розыгрышем, который плохо кончился. Бог свидетель, я сама так думала. Я виновна в убийстве всех этих людей и почти свыклась с этой мыслью. Чарльз, вот почему мы должны сделать все, чтобы сегодняшняя вечеринка не состоялась.

Она всплеснула руками, и я слегка обнял ее, пытаясь унять дрожь, сотрясавшую ее плечи. Я ощутил, как биение ее сердца отдавалось в моей грудной клетке. Все двусмысленность ее поведения в последние месяцы сама собой забылась, и осталась только нервная молодая женщина-врач.

– Но как, Пола? Это будет нелегко. Нам придется предупредить Сэнджера. Они с Лори успеют перебраться в Марбелью.

– Сэнджер не уедет. Его уже выжили из Эстрелья-де-Мар. Даже если он уедет, они найдут другую жертву – полковника Линдсея, Лежюна, даже тебя, Чарльз. Им важно кого-нибудь принести в жертву и объединить племя преступлением, виной и молчанием. Чарльз, поверь мне, Бобби Кроуфорда нужно остановить.

– Я понимаю. Пола, я поговорю с ним. Когда он увидит, что я знаю все о Холлингерах, он сам отменит эту вечеринку.

– Не отменит!

Устав со мной спорить, она повернулась к Андерсону, надеясь получить поддержку, но швед отошел довольно далеко от нас и оглядывай стоявшие в боксах машины.

– Кроуфорд теперь ни на что не может повлиять, – заговорила она снова.– Бетти Шенд и остальные уже приняли решение. Он поедет в другие пуэбло, возродит их к жизни, а потом потребует у них принести жертву, и везде найдутся люди, готовые эту жертву принести. Послушай меня, Чарльз, все ваши школы искусств, фестивали и гражданское единство замешаны на крови…

Я сидел на водительском месте в машине Фрэнка, вцепившись в руль, и смотрел, как Андерсон, подняв руку в прощальном жесте, выходит по пандусу на солнечный свет. Пола стояла рядом с «ягуаром», наблюдая за мной сквозь лобовое стекло. Она ждала моего ответа. Но я думал о Фрэнке и нашем детстве. Я понимал, как он поддался чарам Кроуфорда, приняв неотразимую логику, вдохнувшую жизнь в клуб «Наутико» и умирающий городок вокруг. Преступность всегда была и будет, но Кроуфорд сумел поставить пороки, проституцию и торговлю наркотиками на благо общества. Эстрелья-де-Мар открыла себя заново, но эскалатор подстрекательства вынес Фрэнка на вершину холма, к дому Холлингеров и беспощадному пламени пожара.

Пола вышагивала вокруг машины, ее доверие ко мне угасало, по мере того как кровь отливала от ее пылающих щек. Наконец она сдалась и пренебрежительно махнула рукой в полумраке подземного гаража, поняв, что я никогда не решусь бросить Кроуфорду вызов. Я потянулся на заднее сиденье, взял с полочки свой путеводитель по Калабрии и открыл книгу на форзаце, там, где надписал ее для Фрэнка. Читая теплые слова, которые написал три года назад, я услыхал шум двигателя в машине Полы, а потом его заглушили воспоминания тех дней, когда мы с братом были детьми.

28

Спаянные преступлением и виной

Когда я остановил машину на подъездной дороге виллы, с корта доносились равномерные удары теннисной машины – глухой стук, преследовавший меня и в Эстрелья-де-Мар, и в Костасоль с первого дня приезда в Испанию. Я прислушался к шипению и хрипу механизма загрузки мяча в ствол, вслед за которым неизбежно раздавался едва различимый скрип, когда машина настраивала угол и траекторию полета мяча. Пока я ехал из клуба «Наутико», я снова и снова представлял себе Кроуфорда, который без устали возвращает поданные мячи обратно за сетку, готовясь к отъезду вечером, обдумывая задачи, ждущие его в Калахонде. Не имея ничего, кроме потрепанного «порше» и коллекции теннисных ракеток, он отправится в путь, чтобы вдохнуть жизнь в еще один участок этого солнечного побережья.

Я выключил двигатель «ситроена» и уставился на ряды стульев и складных столов на террасе, пытаясь сообразить, как безопаснее всего начать разговор с Кроуфордом. Подготовка к вечеринке должна начаться примерно через час, когда привезут канапе и напитки, и для нашей первой и последней встречи на корте оставалось совсем немного времени. Я был уверен, что Кроуфорд специально мне поддастся, отчасти из великодушия, которое так очаровывало всех, кому приходилось с ним сталкиваться.

Прежде чем уехать из клуба «Наутико», я позвонил инспектору Кабрере, попросив встретиться со мной у меня на вилле. Я объявил, что расскажу ему все, что узнал о смерти Холлингеров и о попытке поджечь бунгало Сэнджера. Почувствовав, как изменился мой голос, Кабрера стал задавать мне вопросы, но скоро понял, что это серьезно, и пообещал приехать из Фуэнхиролы как можно быстрее.

Положив трубку, я в последний раз окинул взглядом квартиру Фрэнка. Казалось, тихие комнаты затаили дыхание, слишком хорошо понимая, что Фрэнк больше никогда в них не вернется. Они решили замкнуться в таинственном прошлом, в его вечерах с Полой и долгих беседах с энергичным молодым профессиональным теннисистом, которого бесцельно носило по этому побережью, пока в этом дремлющем курортном местечке он вдруг не открыл эликсир, способный пробудить мир.

Я по-прежнему прислушивался к работе теннисной машины, забирающей мячи из загрузочного лотка. За глухим выстрелом подачи каждый раз следовал удар перелетевшего через сетку мяча о глину корта, но Кроуфорд, по-видимому, не отбил мяча, я не услышал ни резкого скрежета его подошв по глине площадки, ни знакомого тяжелого дыхания.

Я вышел из машины и прошел мимо «порше». Бассейн был идеально гладким, его поверхность очищалась бесшумным пылесосом, отсасывающим с нее листочки и насекомых. Сквозь проволочное заграждение теннисного корта я разглядел полотенце и спортивную сумку Кроуфорда на зеленом металлическом столике возле сетки. Корт был усыпан разбросанными мячами, и каждый новый некоторое время метался среди них подобно белому шару на столе для игры в снукер.

– Бобби?… – крикнул я. – Времени у нас в обрез – только на один сет.

Машина изменила траекторию подачи, послав навесной мяч вправо. Он пролетел над сеткой, ударился обо что-то на задней линии и рикошетом, почти вертикально, взмыл в воздух и перелетел через заградительную сетку. В несколько шагов я добежал до места его падения и поймал на лету.

Мои руки и лицо забрызгала кровь. Держа скользкий от крови мяч кончиками пальцев, я, не веря собственным глазам, уставился на его липкую багровую поверхность. Я вытер капли густой крови со щек, запачкав окровавленными руками рукава рубашки.

– Кроуфорд?…

Я открыл проволочную дверь и шагнул на корт как раз в тот момент, когда машина произвела последний выстрел и смолкла. Поданный мяч ударился во взрыхленную подошвами глину рядом с телом мужчины в белой рубашке и шортах, лежавшим на задней линии. Он сжимал в руке ракетку, его лицо было обращено вверх, вокруг по желтой глине растеклась лужа крови.

Среди окровавленных мячей, с открытым ртом, словно удивляясь собственной смерти, лежал Бобби Кроуфорд. Левую руку он разжал, неуклюже растопыренные пальцы поблескивали в лучах солнца, и я догадался, что он пытался поймать две пули, пущенные ему в грудь. Их входные отверстия отчетливо виднелись на его хлопчатобумажной рубашке, одно возле левого соска, второе немного ниже ключицы.

В нескольких футах от него лежал небольшой автоматический пистолет, в его хромированном стволе отражалось безоблачное небо. Я выронил запачканный кровью мяч, опустился на колени и поднял пистолет, потом посмотрел на убитого. Губы Кроуфорда были неплотно сомкнуты, словно вот-вот сложатся в первую гримасу смерти. Между ними виднелись белоснежные зубы и фарфоровые коронки, о которых он говорил как о своем самом ценном капиталовложении тех времен, когда он еще не выбрал карьеру профессионального теннисиста. При ударе о землю коронка с левого резца соскочила, и стальной штифт, крохотное острие, сиял в лучах солнца, словно ядовитый зуб, до самой смерти скрываемой улыбкой этого опасного, но обаятельного человека.

Кто его застрелил? Я подержал в окровавленной руке пистолет, старательно стирая отпечатки пальцев убийцы. Такое оружие малого калибра удобно носить в дамском ридикюле, и я представил себе, как Пола Гамильтон носит его в сумочке, как ее белые пальцы сжимают рукоятку с насечкой, как она входит на корт, как мимо нее со свистом проносятся мячи и как Кроуфорд, заметив ее, машет ей рукой. Полагая, что я никогда его не выдам, она решила сама убить Кроуфорда до того, как прощальная вечеринка закончится летальным исходом.

Или его застрелил Сэнджер, решившийся отомстить за все, что Кроуфорд сделал с Лори Фокс?

Я живо представил себе худощавого, но решительного психиатра, смело идущего сквозь град жалящих мячей, которыми осыпает его Кроуфорд. Он с полным безразличием подставляет плечо под его классный удар и крепко сжимает в руке пистолет. И вот его лицо впервые озаряется улыбкой, когда Кроуфорд опускает ракетку, моля о пощаде…

На подъездной дорожке появилась вереница машин, возглавляемая «сеатом» Кабреры. Инспектор высунулся из окна, словно почуяв в воздухе запах крови. За ним ехал «мерседес», на заднем сиденье которого расположились Элизабет Шенд и Хеннесси, ожидавшие, пока Махуд выберет место для лимузина на травянистой обочине. Ни один из них не был одет для вечеринки, они приехали на виллу, чтобы проследить за доставкой напитков и канапе. Два грузовика были припаркованы на дороге, и люди в белых комбинезонах выгружали упаковки стаканов и тюки скатертей. Мимо них, задирая голову, чтобы рассмотреть, что делается за машиной Кабреры, прошел Сэнджер, одной рукой приглаживая свои белоснежные волосы. Кто бы ни застрелил Кроуфорда – Пола Гамильтон, Сэнджер или Андерсон, – он знал, что теннисная машина заглушит выстрелы, и ускользнул не более чем за минуту до моего появления.

Кабрера приблизился к проволочной двери и вошел на теннисный корт. Он осторожно пробрался между разбросанными мячами, остановился возле сетки и стал сверлить меня многозначительным взглядом выпускника полицейской академии, не пропустившего ни одного семинара. Я все еще стоял на коленях с пистолетом в руке, покрытой кровью Кроуфорда. Кабрера поднял руки, успокаивая меня, поняв по выражению моего лица и позе, что я был готов собственной грудью защитить мертвеца.

Знал ли он, подходя ко мне, что я возьму на себя ответственность за смерть Кроуфорда? Дело Кроуфорда не погибнет, и карнавалы в Костасоль будут продолжаться, наполняя небо лепестками живых цветов и воздушными шарами, пока сообщества, спаянные преступлением и виной, будут оберегать свой дивный сон наяву.

1

Costa del Sol (исп.) – Солнечный Берег.

2

La Linea (исп.) – Линия.

3

Въезд запрещен (исп.).

4

Родриго Диас де Бивар (ок. 1043-1099), прозванный Сид Кампеадор, – кастильский рыцарь, герой реконкисты.

5

Estrella de Mar (исп.) – Морская звезда.

6

Pueblo (исп.) – городок.

7

«Ар-деко» – декоративный стиль, характеризующийся яркими красками и геометрическими формами, был распространен в 1920-1930-е гг.

8

«Школа шарма» – процветавшая в Великобритании в 1950-е гг. школа подготовки звезд кино и телевидения, основанная кинопродюсером Дж. Артуром Рэнком.

9

Расстройство биоритмов из-за перелета через несколько часовых поясов.

10

Южный Даунс – возвышенность на юго-западе Англии.

11

Паоло Солери (р. 1919) – американский дизайнер и архитектор итальянского происхождения, создавший в штате Аризона Аркосанти – своеобразный «город будущего».

12

Эдвард Хоппер (1882-1967) – известный американский художник, представитель «магического реализма».

13

Эффект трехмерного изображения – доел, «обман глаза» (фр.).

14

Автор упоминает известные артистические кварталы.

15

Коктейль из текилы, апельсинового ликера и лаймового или лимонного сока; обычно подается в стаканах с подсоленными краями.

16

Коктейль из рома с кокосовым кремом и ананасовым соком.

17

«Фестиваль Британии» (Британская юбилейная выставка) – проходившая в 1951-1952 гг. демонстрация культурных достижений Великобритании; приуроченная к столетнему юбилею подобной выставки в царствование королевы Виктории.

18

Том Стоппард (р. 1937) – видный английский драматург, прославившийся пьесой «Розенкранц и Гильндерстерн мертвы» (1966).

19

Богнор-Риджис – живописный город в Англии, в графстве Сассекс.

20

«Испано-Сюиза» – автомобильная фирма, пик популярности которой пришелся на 1910-1920-е гг.

21

Торки – приморский курорт с минеральными водами в Англии, в графстве Девоншир.

22

Домашнее хозяйство, домашняя обстановка, семья (фр.).

23

Свенгали – зловещий гипнотизер, подчиняющий себе свои жертвы, – по имени героя романа английского писателя Джорджа Дюморье «Трильби» (1894).

24

Того (исп.) – бык.

25

Привидение-плакальщица в ирландской и шотландской мифологии, чей крик предвещает смерть в доме.

26

Домовуха, бытовуха (исп.).

27

Солнцезащитный козырек (фр.).

28

Женщина-тореадор (исп.).

29

Гарольд Пинтер (р. 1930) – британский драматург-абсурдист, мастер т. н. «комедии угрозы» с детективными элементами.

30

Джон Пол Гетти (1932-2003) – американский миллиардер-затворник и видный филантроп.

31

Ист-Энд – промышленный и портовый район Лондона.

32

Суп из морепродуктов (фр.).

33

Эрик Сати (1866-1925) – влиятельный французский композитор.

34

Рихард фон Крафт-Эбинг (1840-1902) – немецкий психиатр, одним из первых исследовал сексуальные патологии.

35

Мауриц Корнелис Эшер (1898-1971) – голландский художник и график, тяготевший к загадочным и алогичным сюжетам.

36

«Возвышение и падение города Махагонии» (1930) – опера Курта Вайля (либретто Бертольда Брехта).

37

«Душечка Ирма» (1960) – мюзикл Маргерит Монно и Александра Бреффора, в 1963 г. экранизированный Билли Уайлдером (не как мюзикл) с Джеком Леммоном и Ширли Маклейн в главных ролях.

38

Анисовый ликер (фр.).

39

Темницы (итал.).

40

Главный злодей в одноименном (третьем) фильме про Джеймса Бонда (1964).

41

Эдвард Хоппер (1882-1967) – американский художник, чьи картины проникнуты лирической меланхолией, мотивами отчуждения, поэзией пустоты.

42

Продается (нем.).

43

Продается (фр.).

44

См. рассказ Эдгара По «Падение дома Ашеров» (1839).

45

«Королевский клуб» – известный теннисный клуб в Лондоне.

46

Тай-цзи-цюань – китайское боевое искусство.

47

Родни Лейвер – известный австралийский теннисист, пик популярности которого пришелся на 60-е гг.

48

Пьесы соответственно О. Уайльда (1895) и Э. Олби (1962).

49

Джо Ортон (1933-1967) и Ноэль Кауард (1899-1973) – английские драматурги.

50

Шафтсбери-авеню – улица в центральной части Лондона, на которой располагаются несколько известных театров и кинотеатров.

51

Танбридж-Уэлс – известный своими минеральными источниками город-курорт в графстве Кент (Англия), охотно посещавшийся аристократией.

52

Хаммерсмит – район Лондона.

53

Рочдейл – город в Великобритании.

54

«Лэдброук» – сеть казино и игорных домов в Великобритании.

55

Сюрреалистическая драма Алена Рене по сценарию А. РобГрийе, лауреат «Золотого льва» на Венецианском кинофестивале в 1961 г.

56

Уильям Гилберт и Артур Салливан – либреттист и композитор, авторы комических опер («Крейсер Пинафор», «Микадо», «Пираты Пензанса», «Иоланта» и др. впервые поставлены в Англии в 1870– 1890-е гг.), популярных до сих пор.

57

«Кистоунские копы» («Keystone Kops») – популярный комедийный сериал о похождениях полицейских-недотеп (1912– 1917).

58

Мужчина средней чувственности (фр.).

59

Венето – область на севере Италии, где располагаются знаменитые города Венеция, Верона, Брешия и т. д.