11

Фрэнк и Бейси

В центре каюты топилась, на малом огне, железная печка-буржуйка, и сладковатый дымок уходил вверх, в открытый световой люк. Пол был покрыт промасленной ветошью и деталями двигателей, медными окантовками иллюминаторов и корабельных поручней. По обе стороны от печки стояли шезлонги с выцветшими надписями «Империал Эйруэйз» и застеленные китайскими пледами раскладушки.

Американец бросил инструменты в кучу металлических деталей. На несколько секунд его могучая фигура заполнила собой едва ли не всю каюту, но он тут же развернулся и неловко, боком, рухнул на шезлонг. Он заглянул в стоявшую на печи кастрюлю и с мрачным видом уставился на Джима.

— Бейси, он меня уже достал. Даже не знаю: псих он, потому что такой голодный, или такой голодный, потому что псих…

— Заходи, заходи, мой мальчик. Вид у тебя такой, что лучше бы тебе прилечь.

Из-под пледа выглянул маленький немолодой человечек и сделал в сторону Джима приглашающий жест; в белой руке дымилась сигарета. У него было мягкое, лишенное морщин лицо, лицо хорошо пожившего и многое повидавшего на своем веку человека, который, однако, не спешит кого бы то ни было ставить об этом в известность; и вялые белые руки, густо посыпанные пудрой. Его цепкий взгляд мигом пробежался по каждой мало-мальски значимой детали заляпанного грязью костюма Джима, по его судорожно дернувшемуся рту, по впалым щекам и ногам, которые вот-вот готовы были подломиться.

Он стряхнул с постели — из-под одеяла — просыпавшийся тальк и пересчитал медные кольца.

— Это и всего-то, Фрэнк? С этим на базар и соваться нечего. Хонкюйские лавочники дерут по десять долларов за мешок риса.

— Бейси! — Молодой моряк от души пнул тяжелым ботинком груду металла; злился он, судя по всему, скорее на себя, чем на старшего напарника. — Этот пацан два дня торчал на похоронном пирсе! Ты что, хочешь, чтобы сюда понабежали япошки?

— Фрэнк, япошкам до нас дела нету. В этой речушке, в Наньдао, холеры просто хоть ложкой мешай, потому-то мы с тобой сюда и забрались.

— Ты бы еще вывеску вывесил. А может, ты бы и рад был, если бы они сюда нагрянули? А, Бейси? — Фрэнк окунул кольцо в жестянку с полиролью и принялся яростно оттирать въевшуюся в медную окантовку сажу. — Если ты такой работящий, давай попробуй сам поплавать там средь бела дня, а этот малец на тебя станет пялиться.

— Фрэнк, но мы же с тобой договорились: у меня легкие — Бейси втянул очередную порцию дыма от своей «Крейвен А», вероятно, как раз для того, чтобы успокоить сей ранимый орган. — К тому же мальчик тебя даже и не заметил. У него на уме были совсем другие дела, Фрэнк, мальчишеские дела, про которые ты забыл, а я вот помню. — Он разгладил на раскладушке местечко и еще раз махнул Джиму рукой: — Иди сюда, сынок. Как тебя звали, пока не началась война?

— Джейми…

Фрэнк в сердцах отшвырнул тряпку.

— Да не заработаем мы так на сампан до Чунцина [27], ни в жисть! Для этого надо «Титаник» обчистить. — Он удостоил Джима не самым приятным взглядом. — А на тебя, малец, у нас и риса не хватит. Как там тебя? Джейми?…

— Джим, — объяснил Бейси. — Другая жизнь, другое имя. Усадив Джима рядом с собой, он протянул напудренную руку и осторожно прижал большим пальцем его подергивающийся от голода уголок рта. Джим не предпринял ни малейшей попытки сопротивления, когда Бейси обнажил ему десны и внимательно осмотрел зубы.

— Нечего сказать, зубы в полном порядке. Кто-то выложил кругленькую сумму наличными за этакий опрятный ротик. Ты, Фрэнк, даже представить себе не можешь, до чего безответственно некоторые люди относятся к зубам своих детей. — Бейси похлопал Джима по плечу, попутно оценив качество его синего шерстяного блейзера. Потом соскреб ногтем грязь со школьной эмблемы. — Н-да, Джим, и школа хорошая. Соборная, так ведь?

Фрэнк сердито выглянул из-за наваленных кучей медных деталей. Джим, судя по всему, доверия у него не вызывал — словно мог в любой момент увести у него Бейси из-под самого носа.

— Соборная? Это что же, он вроде как поп какой-то?

— Нет, Фрэнк, речь про Соборную школу. — Интерес Бейси к Джиму явно рос с каждой минутой. — Это школа для птичек высокого полета. Джим, ты, наверное, знаком с очень известными людьми, да?

— Ну… — засомневался Джим. Он не мог думать ни о чем другом, кроме риса, скворчащего на железной печке; но потом вдруг вспомнил полуофициальный прием в саду британской миссии. — Однажды меня представили мадам Сунь Ятсен.

— Мадам Сунь? Тебя… представили?

— Мне было тогда всего три с половиной года.

Джим сидел смирно, пока Бейси обследовал его карманы. Часы как-то сами собой соскользнули с его запястья и исчезли в одеколонно-пудровом мареве под пледом. Однако сама по себе внимательная и заботливая манера Бейси, похожая на манеру слуг, которые когда-то одевали и раздевали его, отчего-то успокаивала и внушала доверие. Моряк ощупал каждую его косточку, так, словно искал что-то ценное. Сквозь открытый люк Джим видел, как с военно-морской авиабазы готовится взлететь летающая лодка. Дорогу ей перекрыл японский патрульный катер, который сделал широкий крюк, чтобы обойти бон из затопленных кораблей, — течение вошло в полную силу, и возле бона было полным-полно мощных клокочущих водоворотов. Джим вернулся взглядом к кастрюле и снова вдохнул опьяняющий запах пригоревшего жира. И вдруг ему пришла в голову мысль, что эти два американца хотят его съесть.

Но тут Бейси снял с кастрюли крышку. От густого месива из риса и рыбы растекся восхитительный, почти физически осязаемый аромат. Бейси сунул руку под койку и достал из кожаного мешка пару оловянных ложек и плошек. С ловкостью официанта из «Палас-отеля», не выпуская изо рта «Крейвен А», он наложил по порции себе и Джиму. Джим, давясь, набросился на пищу, а Бейси сидел и смотрел на него с тем же немного брезгливым одобрением, которое недавно было написано на лицах японских солдат на Коламбиа-роуд.

Потом Бейси тоже принялся за еду, и тоже с жадностью.

— А мы попозже поедим, да, Фрэнк?

Фрэнк, не отрывая глаз от кастрюли, снова принялся тереть окантовку иллюминатора.

— Бейси, я всегда ем после тебя.

— Мне приходится думать за нас обоих, Фрэнк. К тому же теперь нам придется заботиться о нашем юном друге. — Он смахнул у Джима с подбородка прилипшую крупинку риса. — Скажи-ка мне, Джим, а с другими большими здешними шишками, из китайцев, ты знаком? Может быть, с Чан Кайши?…

— Да нет… но, знаете, имя-то у него на самом деле не китайское. — От горячей пищи у Джима поплыло в голове. Он вспомнил слово, часто мелькавшее в отцовской речи, слово, которое он сам старался почаще вставлять в разговоры со взрослыми. — Это производное от «Шанхай-Чех».

— Производное? — выпрямился Бейси. Он уже доел и опять принялся пудрить руки. — Ты интересуешься словами, Джим?

— Немного. И контрактным бриджем. Я написал о нем книгу.

На Бейси это вроде бы особого впечатления не произвело.

— Слова — они важнее, Джим. Каждый день копи по слову. Никогда не знаешь, какое из них и в какой момент может тебе пригодиться.

Джим доел свою порцию и удовлетворенно откинулся назад, прислонившись спиной к металлической переборке. Он не помнил ни одной своей трапезы до войны и помнил каждую с тех пор, как война началась. Его просто зло разбирало при мысли о той пище, от которой он успел отказаться в своей прошлой жизни, и о всех тех хитроумных уловках, которые изобретали мама с Верой, чтобы он доел очередной пудинг. Он заметил, что Фрэнк смотрит на несколько прилипших к ложке зернышек риса, и тут же начисто ее облизал. А потом как бы ненароком заглянул в кастрюлю и обрадовался, отметив для себя, что риса там вполне достаточно и для того, чтобы наелся Фрэнк. Теперь он был вполне уверен, что эти два моряка с торгового флота есть его не собираются, но перетрусить он успел всерьез — в «Кантри-клабе» ходили слухи о британских моряках, торпедированных в Атлантике, и о том, как эти моряки доходили до каннибализма.

Бейси положил себе на тарелку еще ложечку риса. Есть эту добавку он не стал, просто сидел и играл с тарелкой под самым носом у голодного Фрэнка. Джим уже понял, что ему нравится держать молодого матроса на коротком поводке и что его самого он тоже использует, чтобы поиграть у Фрэнка на нервах. Воспитание, полученное Джимом, было нарочно придумано для того, чтобы избавить его от встреч с людьми, подобными Бейси; но вот пришла война и смешала карты.

— А что твой папаша, а, Джим? — спросил Бейси. — Почему ты не дома, с мамой? Твои родители — они сейчас в Шанхае?

— Да… — Джим заколебался. Опыт предшествующих нескольких недель научил его, что верить нельзя никому, за исключением разве что японцев. — Они в Шанхае, но только сейчас ушли в море, на «Идзумо».

— На «Идзумо»? — Фрэнк пулей вылетел из шезлонга. Он тоже достал из рюкзака плошку и начал с бешеной скоростью выскребать в нее из кастрюли рис. — Слушай, пацан, да кто ты вообще такой? Бейси…

— Только не на «Идзумо», Джим, — Бейси опустил под койку набеленную руку и выудил из мешка кусок угля. — «Идзумо» взял курс на Фучжоу и на Манила-Бей. Джим просто пошутил над тобой, Фрэнк. Не на японском же крейсере, Джим.

— Бейси!…

— Фрэнк… — передразнил его интонацию Бейси. — Когда же ты научишься мне доверять? У меня такое впечатление, что родителей Джима забрали вместе со всеми остальными британцами и теперь Джим пытается их отыскать. А Джим?…

Джим кивнул и выудил из кармана блейзера последнюю конфету с ликером. Он содрал фольгу и впился зубами в миниатюрную шоколадную бутылочку. Потом, вспомнив о том, что Вера все уши ему прожужжала о необходимости быть вежливым, он протянул оставшуюся половинку Бейси.

— Кюрасо… Что ж, стоило тебе появиться, Джим, и дела стали идти на лад. Все эти новые слова, а теперь еще и конфета, сказочная конфета, Джим, — с тобой мы причастились красивой жизни. — Бейси впился острыми белыми зубами в шоколадную чашечку и высосал начинку, более всего похожий сейчас на белую крысу, которая высасывает мозг из мышиного черепа. — Значит, все это время ты жил дома, Джим, совсем один. Где-нибудь в районе Французской Концессии?

— Амхерст-авеню.

— Фрэнк… Прежде чем уехать из Шанхая, мы непременно должны туда наведаться. Там, должно быть, уйма пустующих домов, а, Джим?

Джим закрыл глаза. Он не спал, он просто очень устал, он думал о съеденной пище и заново пробовал на вкус каждую отдающую рыбой рисинку. Бейси все что-то говорил, и его как будто сквозь подушку звучавший голос кружил в прокуренном воздухе каюты и пах одеколоном и сигаретами «Крейвен А». Джиму вспомнилась мама, как она сидит и курит в гостиной на Амхерст-авеню. Вот он встретил этих двух американских моряков, и уж теперь-то отыскать ее будет много проще. Он останется с Бейси и Фрэнком; они будут все вместе выбираться на затопленные корабли; рано или поздно их заметят с японского патрульного катера.

В лицо пахнуло горячим, отдававшим рыбой дыханием. Джим резко втянул в себя воздух и проснулся. Над ним нависло могучее тело Фрэнка, тяжелые руки у него на бедрах, пальцы лезут в карманы блейзера. Джим оттолкнул его прочь, и Фрэнк тут же вернулся в шезлонг, полировать подложки от иллюминаторов.

В каюте они были вдвоем. Джим слышал, как внизу, по бамбуковому настилу, ходит Бейси. Потом хлопнула дверца грузовика, закашлялся допотопный двигатель и резко смолк. Издалека донесся рев сирены на «Идзумо». Фрэнк бросил на Джима многозначительный взгляд и снова принялся тереть суконкой потускневшую медь.

— Знаешь что, малец, у тебя просто талант действовать людям на нервы. Как это ты до сих пор не угодил к японцам в лапы? Бегаешь, наверное, быстро.

— Я пытался им сдаться, — уточнил Джим. — Только это не так-то просто. А вы с Бейси хотите сдаться?

— Черта с два, хотя насчет него не знаю. Я все пытаюсь его убедить, что нам надо купить сампан и уйти вверх по реке в Чунцин. Но только Бейси — у него сегодня одно на уме, завтра другое. Теперь тут япошки, и Бейси хочет остаться здесь. Он думает, что, попади мы в лагеря, мы там загребем кучу денег.

— А много вы продаете этих медных штук, Фрэнк? Фрэнк уставился на Джима, все еще не очень для себя решив, как он должен относиться к этому пацаненку.

— Малец, да мы еще ни одной не продали. Это у Бейси просто игра такая, вроде наркотика, ему нравится, чтобы люди на него работали. У него где-то в доках припрятан мешочек с золотыми зубами, вот их-то он и продает в Хонкю.

Фрэнк поднял массивные, в пятнах масла, пассатижи и, усмехнувшись, дотронулся ими до Джимова подбородка.

— Тебе повезло, что у тебя нет золотых зубов, а то бы… — И он сделал резкое движение рукой.

Джима словно подбросило: он вспомнил, как Бейси рылся у него во рту. В металлической каюте реверберировал звук работающего мотора. С этими морячками, которые каким-то неведомым образом избежали расставленных японцами вокруг Шанхая сетей, нужно было держать ухо востро; он понял, что опасаться их стоит, пожалуй, не менее, чем любого другого жителя города. Этот Бейси с его потайным мешочком золотых зубов… В ручьях и каналах Наньдао плавало полным-полно трупов, и у каждого трупа во рту были зубы. Китаец перестанет себя уважать, если не вставит себе хоть один золотой зуб, а теперь война, люди умирают, а у родственников иногда просто не хватает сил, чтобы снять золотые коронки перед похоронами. Джим представил себе, как эти два американца рыщут ночью по грязевым отмелям с пассатижами в руках, Фрэнк на веслах неслышно гребет вдоль по черным мелким каналам, Бейси с фонарем сидит на носу, ворочает плывущие мимо трупы и шарит пальцами у них во рту [28]…

12

Танцевальная музыка

Все три дня, которые Джиму пришлось провести с моряками-американцами, прошли под знаком этого кошмарного образа. Ночью, когда Бейси и Фрэнк спали, прижавшись друг к другу и укрывшись пледом, он лежал на стопке мешков из-под риса возле печки, и сна не было ни в одном глазу. Догорающие угли отблескивали на медных окантовках иллюминаторов и поручнях — совсем как золотые зубы. По утрам, едва проснувшись, он ощупывал челюсть, чтобы убедиться в том, что Фрэнк не выдрал ему ночью, из чистой вредности, коренной зуб.

Днем Джим сидел на похоронном пирсе на стреме, покуда Фрэнк орудовал на затопленных кораблях. Замерзнув, он возвращался в каюту и забирался под плед, а Бейси сидел в шезлонге «Империал эйруэйз» и мастерил из старых ершиков для чистки трубок проволочные игрушки. Раньше Бейси служил стюардом в «Катай-америкен-лайн», и вот теперь он обучил Джима нескольким скороговоркам и салонным фокусам, которыми в свое время развлекал детишек пассажиров. Он даже давал себе труд следить за тем, чтобы Джим как следует ел — два раза в день, утром и вечером, — под аккомпанемент бесчисленных вопросов об отце и о матери. Бейси явно хотелось быть похожим на пассажирок с трансокеанских рейсов: в одной руке пуховка, другая прикуривает сигарету; жара, полумгла.

Каждый день после полудня они садились в грузовик и ездили на Хонкюйский рынок. Бейси выторговывал очередной мешок риса и несколько кусков рыбы — в обмен на пачки французских сигарет, которые хранились в картонных коробках у него под кроватью. Иногда он говорил Фрэнку, чтобы тот подвел Джима к прилавку: лавочник-китаец с мрачным видом осматривал мальчика и качал головой.

Джим вскоре понял, что Бейси пытается его продать. Сопротивляться у него не было сил, он просто сидел в машине между двумя американцами, похожий на куренка, вроде тех, что китаянки сажают рядом с собой на трамвайные сиденья. По большей части он чувствовал себя неважно, но в счет своей потенциальной стоимости мог, по крайней мере, рассчитывать на еду, и даже с вареной рыбой. Рано или поздно до китайцев дойдет, что они смогут заработать пару йен, если донесут на них японцам.

А пока он старался избегать тяжелых Франковых лап, шарил в памяти в поисках слов позаковыристей, какие нравились Бейси, и угощал бывшего стюарда байками о роскошных особняках на Амхерст-авеню. Жизнь, придуманная Джимом, была полна безудержной мишурной роскоши, и он клялся, что его родители проводили время именно так. Эти истории из жизни шанхайского высшего общества буквально зачаровывали Бейси.

— Расскажи-ка мне об этих званых вечеринках с купанием в бассейнах, — просил Бейси, покуда Фрэнк возился с мотором. Они как раз собирались в свою последнюю поездку на рынок в Хонкю. — Там, наверное, всякого хватало… веселья.

— Да, Бейси, конечно, там было очень весело. — Джим вспомнил о долгих часах, проведенных в полном одиночестве и в безуспешных попытках достать серебряную монетку, блестевшую на дне бассейна, как зуб у Бейси во рту. — Там были конфеты с ликером, и белый рояль, и виски с содовой. А еще чародеи.

— Чародеи, Джим?

— По-моему, это были самые настоящие чародеи…

— Ты устал, Джим. — Они сели в грузовик, и Бейси тут же обнял Джима за плечи. — Ты слишком много думаешь, все эти новые слова…

— Я уже вспомнил все, какие знал, Бейси. А война скоро кончится?

— Не волнуйся, Джим. Максимум месяца через три японцы сломаются.

— Так быстро, Бейси?

— Ну, может быть, чуть позже. Войны, они тоже с бухты-барахты не начинаются, люди вкладывают деньги, большие деньги, Джим, и эти инвестиции приходится защищать. Вроде как мы с Фрэнком вложились в этот грузовик.

Джиму раньше никогда не приходило в голову, что кто-то может хотеть продолжения войны, и едва ли не полпути до Хонкю он раздумывал над этой странной логикой. Машина громыхала по проселочной дороге за доками, мимо пустующих складов, мусорных отвалов и могильных холмиков. Возле каналов, в выстроенных из ящиков и старых автомобильных покрышек хибарах ютились нищие. У затхлой заводи сидит на корточках старуха, отскребает деревянное сиденье из уборной. Отсюда, из уютной безопасности автомобильной кабины, Джиму было жаль этих несчастных людей, хотя всего несколько дней назад его собственное положение было еще более отчаянным. В его сознании произошло странное раздвоение реальности, как если бы все, что случилось с начала войны, происходило в зеркале. Головокружение и голод были прерогативой его зеркальной половины, и о еде, постоянно и неотвязно, тоже думала именно она. А у него к ней не осталось даже жалости. Должно быть, именно так умудряются жить на этом свете — и выживать — китайцы, подумал Джим. Но в один прекрасный день китаец может вынырнуть из зеркала.

Переезжая через ручей Наньдао во Французскую Концессию, они наткнулись на первый японский патруль, охраняющий блокпост у северного въезда на стальной решетчатый мост. И тут выяснилось, что Бейси и Фрэнк совсем не боятся солдат, — на американцев, заметил для себя Джим, вообще не так-то просто произвести впечатление. Фрэнк даже посигналил японскому солдату, который не вовремя вышел на дорогу. Джим тут же пригнулся как можно ниже, ожидая, что вот сейчас в них начнут стрелять, но японец с угрюмой миной на лице дал им отмашку: должно быть, принял Фрэнка и Бейси за русских рабочих, из белоэмигрантов.

Потом они битый час колесили по хонкюйскому рынку, мимо сотен заходящихся лаем собак в бамбуковых клетках, причем не одних только «мясных» китайских дворняжек, но и спаниелей, и такс, и рыжих сеттеров, и эрделей, которые, утратив хозяев-европейцев, остались одни на голодных шанхайских улицах. Несколько раз они останавливались; Бейси выбирался из машины, подходил к лавочнику и бегло говорил с ним на портовом кантонском диалекте. Но ни медные кольца, ни золотые зубы в ход не шли.

— Фрэнк, а что Бейси хочет купить?

— Сдается мне, он скорее продает, чем покупает.

— А почему у Бейси никак не получается меня продать?

— Да кому ты нужен. — Фрэнк щелчком подбросил в воздух полкроны, украденные у Джима из кармана, и на лету подхватил монетку тяжелой пятерней. — Ты же гроша ломаного не стоишь. Или, как тебе кажется, — стоишь ты хоть чего-нибудь?

— Я гроша ломаного не стою, Фрэнк.

— Кожа да кости. А скоро совсем в доходягу превратишься.

— А если они меня купят, что они со мной станут делать? Есть меня без толку, я же — кожа да кости.

Но Фрэнк не удостоил его ответом. В грузовик, качая головой, забрался Бейси. Они выехали из Хонкю и, переправившись через речку Сучжоу, оказались в Международном сеттлменте. Грузовик не спеша тронулся в путь по главным здешним улицам, застревая в пробках на авеню Фош, следуя за медленными, погромыхивающими на ходу трамвайчиками сквозь густой, колесо к колесу, поток пеших и велорикш.

Джим попытался было указывать дорогу к жилым районам в западной части Шанхая, в сотый раз пересказывая сказки о роскошных особняках, битком набитых бильярдными столами, виски и конфетами с ликером. Потом до него дошло, что Фрэнк и Бейси просто-напросто убивают время, выжидая темноты. После шести часов вечера солнечный свет ушел с фасадов жилых многоэтажек во Французской Концессии. Моряки одновременно подняли в дверцах стекла. Фрэнк свернул с проспекта Кипящего Колодца и углубился в темные китайские кварталы в северной части города.

— Фрэнк, ты не туда едешь… — Джим попытался указать нужное направление. Но Бейси тут же прижал к его губам тыльную сторону густо напудренной руки.

— Тише, Джим. Чем чаще мальчик молчит, тем для него же лучше.

У Джима плыло перед глазами, и он положил голову на плечо Бейси. Они пустились в бесцельное путешествие по узким улочкам, едва протискиваясь между рикшами и телегами с впряженными в них буйволами, и сотни китайских лиц внимательно следили за ними из окон — сквозь стекло. Джиму снова хотелось есть, а от бесконечной тряски — автомобиль шел по заброшенным трамвайным путям — у него кружилась голова. Ему хотелось поскорее вернуться в Наньдао, к железной печке, на которой скворчит кастрюлька с рисом.

Часом позже Джим проснулся и обнаружил, что они наконец добрались до западных пригородов Шанхая. На Коламбиа-роуд, на коньках тамошних крыш, догорали последние лучи солнца. Проезжая мимо припаркованных «опелей» и «бьюиков» в немецком квартале, Бейси указывал пальцем на пустующие дома.

Джим встряхнулся и стал дышать на руки, чтобы хоть немного их согреть. Бессмысленная болтанка по городским улицам осталась позади; теперь Джим понимал, что его болтовня о шикарной жизни заставила двух этих не самых законопослушных мужчин пуститься в весьма рискованное предприятие. И он, как ведущий группу доверчивых туристов гид, принялся описывать дома, в которых успел побывать за последние два месяца.