26

Ветераны Лунхуа

По пути через плац-парад к блоку Е Джим остановился посмотреть, как «Комедианты Лунхуа» разучивают на крыльце шестого барака очередной концертный номер. Командовал труппой мистер Уэнтворт, менеджер банка «Катай», чья театральная и чрезмерно эмоциональная манера держать себя всегда восхищала Джима. Ему нравились любительские спектакли, когда каждый участник представления, так или иначе, оказывался в центре общественного внимания. Джиму удалось сыграть пажа в «Генрихе V», и от этой роли он получил колоссальное удовольствие. Сшитый миссис Уэнтворт специально для него костюм из пурпурного бархата был единственной приличной одеждой, которую он надел на себя за все три года. Он предложил свои услуги — в том же костюме — в следующей постановке «Комедиантов Лунхуа», «Как важно быть серьезным», но мистер Уэнтворт так и не внес его в список участников спектакля.

Репетиция явно не клеилась. Четыре девушки-хористки стояли на шаткой самодельной трибуне из ящиков и силились вспомнить текст. Налет не прошел даром, девушки совсем не слушали мистера Уэнтворта, а слушали они — небо. И, несмотря на жаркий солнечный свет, то и дело терли озябшие руки.

Не знающие, чем заняться, интернированные останавливались послушать, потом им становилось скучно и они брели дальше; Джим тоже решил не тратить на это жалкое зрелище времени. В «Комедиантах Лунхуа» числились исключительно члены самых замкнутых и высокомерных английских семейств, и в самом тембре их пронзительно-высоких голосов было что-то абсурдное — столь же нелепое и неестественное, как и тот матч в регби, который доктор Рэнсом, в редком для него помрачении здравого смысла, организовал прошлой зимой. Команды, составленные из высохших от голода заключенных (мужей «Комедиантов Лунхуа»), неровным шагом слонялись туда-сюда по плац-параду в гротескной пародии на регби, и сил у них не было даже на то, чтобы отдать пас; а с крылечек их подбадривала собравшаяся ради такого случая толпа товарищей по несчастью, которых не взяли в игру просто потому, что они оказались неспособны выучить правила.

Джим прошел мимо караулки и попутно огляделся, не происходит ли в лагере чего-то из ряда вон выходящего. У ворот уже столпилась кучка заключенных: ждать военный грузовик, который каждый день привозил из Шанхая дневной рацион на весь лагерь. Никаких официальных заявлений о сокращении пайка сделано не было, однако новость уже успела распространиться по лагерю.

За воротами — что само по себе весьма примечательно — почти совсем не осталось китайских нищих. На заросшей бурьяном обочине дороги лежала мертвая женщина, но солдаты из распущенных марионеточных армий и безработные рикши-кули ушли, оставив после себя жалкую кучку сидящих полукругом стариков и детей с восковыми лицами.

Джим зашел в блок Е, чисто мужское общежитие, и взобрался по лестнице на третий этаж. Вне зависимости от того, какая на дворе стояла погода, британские заключенные из блока Е почти все время проводили валяясь на койках. Некоторые и впрямь были настолько измучены малярией, что просто не могли двигаться и тихо лежали на своих пропитанных мочой и потом соломенных циновках. Но рядом с ними точно так же бездельничали и те, кто вполне мог ходить, часами и днями разглядывая собственные руки или тупо уставившись в стену.

Вид множества взрослых людей, не желающих встраиваться в лагерную действительность, всегда озадачивал Джима, но хорошее настроение возвращалось к нему незамедлительно, стоило только добраться до американского сектора. Ему нравились американцы, и он безоговорочно принимал самый способ их существования. Когда бы он ни пришел в этот солнечный анклав иронии и хорошего настроения, у него словно камень падал с души.

Две бывшие классные комнаты были заняты американскими моряками. Дверь между комнатами сняли с петель, и в большом, с высокими потолками помещении находилось теперь около шестидесяти человек. Джим окинул взглядом лабиринт отгородок. Британцы в блоке Е жили общими спальнями, но каждый американский моряк соорудил вокруг своей койки маленькую стену из первого попавшегося под руку материала — из рваных простыней, досок, соломенных циновок и переплетенных стеблей бамбука. Время от времени из блока Е появлялась на свет божий группа американцев и устраивала неторопливую игру в футбол, но по большей части каждый из них сидел в своей отгородке. Они лежали на койках и развлекали, как могли, неослабевающий поток девочек-подростков, одиноких англичанок и даже нескольких замужних дам, которых влекли сюда практически те же самые мотивы, что и Джима.

В силу какого-то особенного внутреннего механизма, в котором Джим так и не смог до конца разобраться, активная половая жизнь имела тенденцию производить на свет нескончаемые запасы тех самых предметов, которые сильнее всего влекли его к себе. Эти сокровища прибыли в лагерь Лунхуа вместе с американскими моряками и ходили теперь по рукам на правах второй валюты — книжки комиксов, выпуски «Лайф», «Ридерз дайджест» и «Сэтеди ивнинг пост», дешевые авторучки, губнушки и коробочки с компакт-пудрой, кричаще-яркие булавки для галстуков, зажигалки и целлулоидные пояски, купленные по дешевке на ярмарках и распродажах, запонки и ременные пряжки в духе Дикого Запада — целые коллекции безделушек, которые в глазах Джима обладали такой же особой изысканностью и такой же волшебной притягательной силой, как истребители «мустанг».

— Гляньте-ка, да это же, никак, Шанхай-Джим…

— Эй, парень, Бейси уже просто икру мечет…

— Не хочешь в шахматишки перекинуться, а, сынок?

— Джим, мне нужны горячая вода и мыло для бритья.

— Джим, принеси-ка мне коктейль с апельсиновым соком и ведро денатурата…

— А с чего это Бейси вдруг взъелся на Джима?

Джим на ходу обменивался приветствиями с американцами — с Коэном, великим футбольным тактиком и фанатиком шахмат; с Типтри, большим и добродушным кочегаром и по совместительству королем комиксов; Хинтоном, тоже бывшим стюардом и философом; Дейнти, телеграфистом и первым в лагере пижоном, — с легкими в общении людьми, которые с удовольствием играли для Джима как-то сами собой распределившиеся между ними роли и постоянно подтрунивали над ним и друг над другом. Большинство американцев относились к Джиму с искренней симпатией — когда замечали его, — а он за это, а также из чистого уважения к Америке, выполнял для них массу постоянно возникающих и совершенно неотложных поручений. Некоторые отгородки были зашторены: моряки принимали гостей. На других занавески были подняты так, чтобы лежащий на койке хозяин мог следить за тем, что происходит в мире. Двоих матросов предпенсионного возраста свалила малярия, но они не делали из болезни особой трагедии. Короче говоря, подумал Джим, лучшей компании, чем американцы, не придумаешь. Они не такие странные, как японцы, и с ними не нужно постоянно быть начеку, но зато уж куда приятней, чем вечно замкнутые и с массой каких-то своих внутренних сложностей англичане.

Почему Бейси на него сердится? Джим нырнул в узкий коридор между подвешенными на веревках простынями. Он слышал, как где-то рядом жалуется на мужа англичанка из пятого барака и как двум девушкам-бельгийкам, которые живут в блоке G с овдовевшим отцом, что-то такое показывают, отчего они то и дело прыскают в кулачок.

Отгородка Бейси была расположена в самом дальнем северо-восточном углу комнаты, и в ней было целых два окна, так что Бейси прямо с койки мог наблюдать за всем, что происходит в лагере. Он, как обычно, сидел на койке и наблюдал за японскими солдатами у караулки, покуда Демарест, его сосед и ординарец, докладывал ему последние новости. Его выцветшая рубашка с длинным рукавом была тщательнейшим образом отутюжена — после того, как Джим стирал и просушивал его рубашки, Бейси складывал их каким-то сложным, напоминающим искусство оригами способом и клал к себе под циновку, а наутро вид у них был такой, как будто их только что принесли из магазина. Поскольку Бейси редко давал себе труд встать с койки, он, в глазах Джима был существом едва ли не более значимым, чем комендант Секура, по крайней мере, держался он куда увереннее и спокойней; в каком-то смысле годы, проведенные в Лунхуа, сказались на Бейси в значительно меньшей степени, чем на господине Секуре. Его руки и щеки остались все такими же мягкими и лишенными морщин, хотя кожа напоминала цветом и фактурой кожу тяжелобольной женщины. Он перемещался по своей отгородке, как по буфетной на пароходе «Аврора», и воспринимал Лунхуа точно так же, как воспринимал большой мир за пределами лагерной ограды: как систему кают, которые всегда нужно держать наготове, потому что в любой момент их может занять беспечное племя пассажиров.

— Заходи, заходи, паренек. И не надо так тяжело дышать, а то ты вгонишь старину Бейси в краску.

Демарест, бывший корабельный бармен, говорил, совсем не двигая губами, то есть был в прошлой жизни либо чревовещателем, как нравилось думать Джиму, либо — этой точки зрения придерживался мистер Макстед — успел отмотать не один срок в тюрьме, и сроки были немалые.

— Оставь его в покое… — Бейси жестом велел Джиму садиться, и Демарест тут же исчез в своей отгородке. — Парню просто не хватает воздуха во всем как есть Лунхуа. Так ведь, Джим?

Джим постарался совладать с работающей в бешеном темпе грудной клеткой — не хватает красных кровяных телец, если верить доктору Рэнсому, но часто выходило так, что они с Бейси имели в виду одно и то же. Только называли по-разному.

— Ага, Бейси, ты прав. «Мустанги» уволокли его с собой. Ты видел, какой был налет?

— Я его слышал, Джим… — Бейси с мрачным видом посмотрел на Джима, так, словно именно по его вине поднялась вся эта суматоха. — Эти летчики-филиппинцы, должно быть, проходили летную практику на Кони-Айленд [49].

— Филиппинцы? — Джим наконец справился со своими легкими. — Эти летчики на самом деле были филиппинцы?

— Не все, Джим, только некоторые. Есть там пара эскадрилий, в экспедиционном корпусе у Макартура [50]. Остальные — старые добрые «Летающие тигры», у которых база в Чунцине.

Бейси задумчиво кивнул головой, убедившись, что Джим должным образом оценил его сверхъестественные познания.

— Чунцин… — Джим уже сгорал от нетерпения. Именно такого рода информация служила самой питательной пищей его воображению, хотя он прекрасно отдавал себе отчет в том, что Бейси приукрашивает сводки так, как считает выгодным для себя в данный момент. Где-то в лагере был подпольный радиоприемник, который так никогда и не нашли, и вовсе не потому, что его как-то слишком уж умело прятали, а просто потому, что японцы окончательно запутались в ложных наводках, которыми их снабжали всегда готовые настучать друг на друга заключенные, — и махнули рукой. Джим долго и тщетно пытался сам отыскать этот приемник, замолкавший иногда на довольно-таки продолжительные периоды времени. А посему предоставил Бейси снабжать, его красочными описаниями своего рода параллельной войны. Джим неизменно делал вид, что полученные сведения потрясли его до глубины души, хотя далеко не всегда мог с ходу отличить слухи от явной выдумки. Но эти сеансы новостей были весьма немаловажным звеном в той цепи, которая связывала их с Бейси.

Кроме того, был еще и неизменный интерес Бейси ко все расширяющемуся словарю Джима.

— Как справился сегодня с домашней работой, Джим? Все слова выучил?

— Выучил, Бейси. Много новых латинских слов. — Тот факт, что Джим владел латынью, производил на Бейси должное впечатление, но от латинской речи он быстро уставал, и Джим решил не утомлять его пересказом всего спряжения глагола amo в пассиве. — И вдобавок несколько английских. Вот, например, «прагматик», — это был пробный камень, и Бейси встретил его без особого энтузиазма, — или «человек, ориентированный на выживание».

— «Человек, ориентированный на выживание», — Бейси даже хихикнул от удовольствия. — Очень полезное выражение. А ты — человек, ориентированный на выживание, а, Джим?

— Ну, как тебе сказать…

В устах доктора Рэнсома эта фраза звучала вовсе не как комплимент. Джим попытался вспомнить еще какое-нибудь интересное словечко. Бейси никогда не пользовался этими словами, он словно бы откладывал их про запас, готовясь к какой-то иной жизни, основанной на строгом знании этикета.

— А есть еще какие-нибудь новости, Бейси? Когда американцы высадятся в Усуне?

Но вид у Бейси как-то вдруг стал на удивление занятой. Он откинул голову на подушку и принялся разглядывать содержимое отгородки, так, как будто все это изобилие было для него тяжким грузом. На первый взгляд могло показаться, что вся его отгородка сплошь завалена старым тряпьем и плетеными корзинами с хламом, но в действительности ее содержимому мог позавидовать любой деревенский магазин. Здесь были алюминиевые кастрюли и сковороды, целый ассортимент дамских брюк и блузок, набор для маджонга, несколько теннисных ракеток, с полдюжины разрозненных туфель и такое количество номеров «Ридерз дайджест» и «Попьюлар микеникс», которого хватило бы, чтобы выкупить из вражеского плена средней руки короля. Все это Бейси получал по бартеру, хотя Джим никак не мог взять в толк, что же он мог дать взамен — как и доктор Рэнсом, в лагерь он приехал гол как сокол.

С другой стороны, Джиму не раз приходило в голову, что большая часть этих запасов в действительности совершенно бессмысленна. Играть в теннис давно уже ни у кого не было сил, туфли были сплошь дырявые, а в кастрюлях все равно нечего было готовить. Бывший стюард, несмотря на всю его оборотливость, остался все тем же весьма ограниченным человеком, с которым Джим познакомился на судоверфи в Наньдао, все с тем же кристально острым умением видеть мир и людей — вот только кругозор у него был как у близорукого. Талантов Бейси хватало только на простейшее жизнеобеспечение, и его методы были методами мелкого жулика. Иногда Джим переживал за Бейси — что-то с ним будет, когда кончится война.

— А теперь о деле, Джим, — возвестил Бейси. — Ты расставил силки? Как далеко ты ушел? Через ручей перебрался?

— Как раз за ручьем я их и поставил, Бейси. Дошел аж до старой буровой.

— Это хорошо…

— Но я не видел там фазанов, Бейси. Мне кажется, там вообще нет никаких фазанов. Слишком близко к аэродрому.

— Есть там фазаны, Джим. Только силки нужно ставить как можно ближе к шанхайской трассе. — Он посмотрел на Джима, и глаза у него вдруг стали похожи на два буравчика. — А потом мы там выставим приманку.

— Приманку — это мы можем, Бейси, — задумчиво сказал Джим, догадываясь, что с приманкой ничего соображать не нужно. Он сам и есть приманка. Вся эта затея с ловлей фазанов не имела к фазанам ровным счетом никакого отношения. Вероятнее всего, кто-нибудь из американцев решил наведаться в Шанхай, а Джима выслали вперед, чтобы опробовать возможные маршруты бегства. Или, скажем, моряки от нечего делать просто затеяли такую игру, и бьются между собой об заклад на то, как далеко Джим успеет уйти со своими силками от лагеря, прежде чем его подстрелит с вышки японский часовой. Джима они по-своему любили, но при этом вполне могли поставить его жизнь на карту. Это был такой особый, не всякому понятный американский юмор.

Джима качнуло от усталости, и единственное желание было — прикорнуть сейчас в изножье кровати. Бейси смотрел на него выжидающе. Он наверняка видел в окошко, как Джим работал в больничном огороде, и ждал теперь, что Джим отдаст ему, как обычно, несколько фасолин или помидоров. Такого рода приношения были непременным атрибутом их встреч, хотя и Бейси тоже по-своему умел быть щедрым. Когда Джим был помладше, Бейси часами мастерил для него игрушки из медной проволоки и пустых катушек или шил изысканных воздушных змеев в форме рыбы, которые крепились к легким коробчатым конструкциям. И только Бейси помнил, когда у Джима день рождения, и неизменно делал ему подарки.

— Бейси, я тут тебе кое-что принес…

Джим вынул из кармана пару презервативов. Бейси вытащил из-под кровати ржавую жестянку от печенья. Когда он снял с нее крышку, Джим заметил, что «предохранителей», как называли их американцы, там сотни. Эти резинки в замусоленных оболочках давно уже стали основной денежной единицей лагеря Лунхуа — с тех пор как истощились привезенные арестантами с собой запасы сигарет. Число их в обращении за три года практически не сократилось, и вовсе не оттого, что в Лунхуа никто не занимался сексом: просто презервативы были слишком ценным средством обмена для того, чтобы тратить их на всякие глупости. Когда американцы садились играть в покер, ставками служили стопки кондомов. Особую пикантность ситуации, как заметил однажды (а Джим услышал) доктор Рэнсом, придавало то обстоятельство, что обменный курс продолжал медленно, но неуклонно расти, хотя большая часть мужчин в лагере давно уже заработала импотенцию, а большая часть женщин была не способна к деторождению.

Бейси придирчиво осмотрел презервативы, явно сомневаясь в их девственности.

— Откуда ты это взял, а, Джим?

— Они хорошие, Бейси. Самой лучшей марки.

— Правда, что ли? — Бейси часто полагался на мнение Джима в вопросах, в которых Джим, казалось бы, не должен был понимать ни аза. — Сдается мне, кто-то наведался в медицинский шкафчик к доктору Рэнсому, а?

— Помидоров все равно никаких не было, Бейси. Все пропали — из-за налета.

— Ох уж мне эти филиппинцы… Ну ладно. Расскажи-ка мне лучше о шкафчике доктора Рэнсома. У меня такое впечатление, что там должны быть лекарства.

— Там была куча всяких лекарств, Бейси. Йод, зеленка… — По правде говоря, шкафчик был совершенно пуст. Джим попытался припомнить содержимое отцовского сундучка с медикаментами, стоявшего в ванной комнате на Амхерст-авеню, и тамошние странные названия, один из ключиков к таинственному миру взрослого человеческого тела. — …Пессарии, микстуры, суппозитории…

— Суппозитории? Давай-ка, Джим, привались ко мне. А то вид у тебя какой-то усталый. — Бейси обнял Джима за плечи. И они вместе стали смотреть в окно, как толпа заключенных у лагерных ворот дожидается сильно запоздавшего грузовика с продовольствием из Шанхая. — Ты, главное, не переживай, Джим. Скоро еды будет — хоть завались. И не обращай внимания на все эти сплетни про то, что японцы собираются урезать паек.

— Они и правда могут это сделать, Бейси. Мы теперь для них — как кость в горле.

— Кость в горле? Доктор Рэнсом зря пугает тебя всеми этими словечками — фразами… Ты уж поверь мне, Джим, у япошек сейчас и помимо нас хватает костей в горле — Он сунул руку под подушку и вынул маленькую сладкую картофелину. — На-ка вот, съешь пока, а я подумаю над нашими делами. А когда закончишь, я дам тебе «Ридерз дайджест», и можешь забрать его к себе в блок G.

— Бейси, вот спасибо! — Джим впился зубами в картофелину. Ему нравилась выгородка Бейси. Переизбыток предметов, пусть даже совершенно бесполезных, отчего-то успокаивал, как успокаивал переизбыток новых слов вокруг доктора Рэнсома. Латинская лексика и алгебраические термины тоже не имели никакого практического смысла, но с их помощью легче было поддерживать в мире цельность. И уверенность Бейси в будущем также обнадеживала.

И точно, не успел он облизать с пальцев последние крупицы картофельной мякоти и припрятать шкурку на вечер, как из Шанхая прибыл военный грузовик с дневным пайком на весь лагерь.

27

Казнь

Позади кабины в кузове стояли два японских солдата с примкнутыми к винтовкам штыками, выше колена заваленные мешками с дробленкой и со сладким картофелем. Однако, высунувшись из окошка Бейси, Джим тут же заметил, что паек урезали вполовину. Он был рад, что привезли хоть какую-то еду, но в то же время чувствовал едва ли не разочарование. Толпа в несколько сот заключенных, грохоча деревянными башмаками, засунув руки в карманы драных шортов, побрела следом за грузовиком к кухне. Интересно, а как бы они себя повели, приди грузовик пустым? Было такое впечатление, что никто из арестантов, даже доктор Рэнсом, не в состоянии собраться, чтобы пережить эти последние месяцы войны. И Джим уже почти с нетерпением ждал голода, настоящего, такого, чтобы снова увидеть странный свет, который несут с собой «мустанги»…

Вокруг него из отгородок выходили американцы и выглядывали из окон. Демарест указал на столбы дыма, поднявшиеся над портовым районом в северной части Шанхая. До порта было десять с лишним миль, но Джим слышал, как перекатывается над пустынными рисовыми полями густой металлический грохот, заплутавшее эхо грома, которое реверберировало над открытой местностью еще долгое время после того, как взорвались бомбы. Гром отдавался в оконных проемах, — смутным приговором утратившим волю к жизни узникам Лунхуа.

Джим шарил глазами в облаках дыма, пытаясь уцепить силуэты американских самолетов. На аэродроме Лунхуа стояла дюжина боеспособных «Зеро», но ни один из них не поднялся в воздух, чтобы хотя бы попытаться отбить американцев.

— Б двадцать девятые, да, Бейси?

— В самую точку, Джим. «Сверхкрепости», стратегическое оружие защиты западного полушария, как у нас говорят. Летели сюда от самого Гуама.

— С Гуама, Бейси?…

Мысль о том, что эти четырехмоторные бомбардировщики проделали гигантский путь через весь Тихий океан, чтобы сбросить бомбы на шанхайские доки, где он когда-то чуть не целыми днями играл в прятки, произвела на Джима глубочайшее впечатление. Б-29 вообще вызывали в нем чувство, похожее на священный ужас. Огромные, с изящными обводами бомбардировщики воплощали в себе всю мощь и всю красоту Америки. Обычно Б-29 шли на большой высоте, вне зоны досягаемости японских зениток, но два дня назад Джим видел, как над рисовыми полями к западу от лагеря пролетела одинокая «сверхкрепость», всего-то навсего в пятистах футах над землей. Два из четырех моторов у нее горели, но самый вид гигантского бомбардировщика с высокой, плавно закругленной лопастью хвоста окончательно убедил Джима в том, что японцы войну проиграли. Ему приходилось видеть американских летчиков, целые экипажи, которые на несколько часов застревали в караулке лагеря Лунхуа. Что его впечатлило сильнее всего, так это что сложнейшими машинами управляли люди такие же, как Коэн, или Типтри, или Дейнти. Америка — что тут еще скажешь!

Джим напряженно думал о Б-29. Ему хотелось обнять их серебристые фюзеляжи, погладить обтекатели мощных двигателей, «мустанг», конечно, красивый самолет, но «сверхкрепость» относится совсем к другому разряду красоты…

— Не переживай так, паренек… — Бейси обнял его поперек ходившей ходуном груди. — Они далеко от Лунхуа. А то, того и гляди, обделаешься со страху.

— Да нет, я не боюсь, Бейси. Война ведь совсем уже почти закончилась, да?

— Да, конечно. Но ты и так успел чуток лишнего захватить. Вот ты мне скажи, ты видел этих, где-ты-моя-крыша, в Шанхае?

— Конечно, видел! Я видел, как они врезались прямо в стену, а стена вся в огне!

— Вот и ладно. Давай-ка немного успокоимся и займемся нашими неотложными делами.

Весь следующий час Джим выполнял отданные ему Бейси поручения. Сперва нужно было набрать из пруда за караулкой воды. Оттащив ведро в блок Е, Джим занялся сбором топлива для печки. Бейси по-прежнему не желал пить некипяченую воду, но из-за недостатка топлива обеспечить его кипяченой становилось все сложнее. Отыскав несколько палочек и кусков расползшихся от старости циновок, Джим стал прочесывать шлаковые дорожки между бараками в поисках затесавшихся среди золы кусочков угля. Даже шлак, если его как следует разогреть, давал на удивление много тепла.

Джим развел огонь и стал дуть на лениво разгорающиеся язычки пламени. Кусочки угля он сложил у самой горловины глиняной трубки Вентури, где, как объяснил доктор Рэнсом, воздух двигался активнее всего. Вскипятив воду, он отлил часть мутноватой жидкости в котелок и отнес наверх, остывать у Бейси на подоконнике. Потом собрал грязные рубашки Бейси и замочил их в оставшейся воде. К ним можно будет вернуться где-нибудь через часок, а пока сходить на кухню и получить за Бейси паек. Чисто мужской блок Е неизменно получал пищу позже всех, и очередь у кухни выстраивалась тоже сугубо мужская. Джиму нравилось это долгое ожидание тарелки с вареной дробленкой и сладким картофелем, которую нужно будет отнести Бейси, ибо он чувствовал себя взрослым мужчиной в компании взрослых мужчин. От выстроившихся в несколько цепочек, покрытых язвами и следами комариных укусов заключенных шел пьянящий запах агрессии, и Джим прекрасно понимал японских охранников, которые к концу раздачи начинали вести себя куда более настороженно. Большую часть царившей над очередью матерщины он пропускал мимо ушей нескончаемый поток скабрезнейшего рода разговоров о женщинах и о женских гениталиях; эти изможденные самцы словно бы пытались возбудить себя и сотоварищей, описывая те действия, на которые были уже давно не способны. Но здесь всегда можно было выхватить фразу-другую, чтобы внести в каталог и потом покатать в голове, когда он останется один в своем углу.

К тому времени, как Джим вернулся в блок Е с выстиранными рубашками и пайкой Бейси, он уже чувствовал себя вправе отпихнуть Бейси и самовольно усесться в изножье койки. Он сидел и смотрел, как Бейси ест дробленку, щелчками, как лавочник-китаец на своем абаке, разбрасывая по сторонам долгоносиков.

— Мы с тобой славно потрудились сегодня, Джим. Твой отец — он бы нами гордился. Кстати, в каком, ты сказал, лагере он сидит?

— В Сучжоу, в Центральном. И мама там же. Теперь уже недолго осталось ждать, и я обязательно тебя с ними познакомлю. — Джиму на самом деле хотелось, чтобы Бейси присутствовал при сцене воссоединения; он сможет подтвердить личность Джима в том случае, если родители его не узнают.

— С удовольствием, Джим, с удовольствием. Если только их не перебросили в Центральный Китай…

Джим отследил в голосе Бейси знакомую нотку.

— В Центральный Китай?

— А что, Джим, очень даже возможно. Может быть, японцы уже эвакуируют те лагеря, что поближе к Шанхаю.

— Значит, война до нас не докатится?

— Н-да, до тебя война не докатится, можешь не переживать…

Бейси спрятал сладкую картофелину где-то между кастрюль под кроватью. Он покопался среди старых башмаков и теннисных ракеток и выудил номер «Ридерз дайджест». Потом, не спеша, перелистал засаленные страницы, прочитанные каждым из обитателей блока Е не менее десятка раз. Обложка была приклеена к разлохматившемуся корешку несколькими слоями грязного бинта, с пятнами засохшей крови и гноя.

— Джим, ты по-прежнему не прочь почитать «дайджест»? За август сорок первого, есть тут пара неплохих статей…

Бейси наслаждался каждой секундой, видя, как в Джиме нарастает предвкушение будущего счастья. Эта изощренная пытка была составной частью ритуала. Джим терпеливо ждал, прекрасно сознавая, что Бейси безбожно его эксплуатирует, заставляя работать на себя каждый день и расплачиваясь старыми журналами. Эти скучающие в неволе американские моряки давно уже поняли, что он одержим Америкой, и на свой добродушный манер посадили его на вечный крючок, время от времени с видимой неохотой выдавая по затертому номеру «Лайф» или «Кольерз», которые Джиму были нужны не меньше, чем добавочные сладкие картофелины. Его воображение захлебывалось без них, как без воздуха, и отчаянно требовало пищи.

Этот неравноправный обмен, работа на журналы, тоже был частью сознательных попыток Джима не дать лагерной жизни окончательно заглохнуть, любой ценой. Вся эта лихорадочная деятельность не оставляла ему времени на старые страхи, от которых он всеми силами пытался избавиться: что счастливым временам в Лунхуа рано или поздно придет конец и что он снова окажется на строительстве взлетно-посадочной полосы. Всепроникающий свет, разлившийся от тела мертвого летчика из сбитого японцами «мустанга», был ему — лишний знак, предупреждение. До тех пор, пока Джим состоит мальчиком на побегушках при Бейси, Демаресте или Коэне, пока он стоит в очередях на кухню, носит воду и играет в шахматы, иллюзия, что война продлится вечно, не умрет.

Зажав в руке «Ридерз дайджест», Джим сидел на крыльце блока Е. Он щурился на солнце, до предела оттягивая момент, когда наконец можно будет с головой уйти в печатные страницы. На террасах толпились группы разомлевших после еды заключенных. Тень под колоннами была отведена больным, которые сидели на корточках кучками, как семьи китайских нищих у входов в деловые учреждения в районе Дамбы.

Рядом с Джимом расположился молодой человек, который когда-то заведовал целым этажом в универмаге «Синсиер компани», а теперь умирал от малярии. Совершенно голый, он, дрожа всем телом, сидел на бетонном полу и смотрел, как репетируют «Комедианты Лунхуа», повторяя белесыми губами, из которых болезнь давно уже выела последние остатки железа, какую-то одну и ту же совершенно беззвучную фразу.