22. О судьбе «Донны Беллы» и о подвигах Саймона

Я слышал от многих, что Тринидад — ив этом, несомненно, заключается немалая доля истины — был назван испанцами в честь Святой Троицы, так как желтокожие «доны», хоть в большинстве своем и отъявленные мерзавцы, тем не менее весьма набожны и при всяком удобном случае любят пользоваться именами своих святых точно так же, как непристойными проклятиями и чесноком, и поэтому ничего удивительного, если после тяжелого и утомительного путешествия, увидев на горизонте три одинаковые горные вершины, они в благодарность Всевышнему назвали остров Тринидадом.

Не мне судить, насколько соответствует острову столь благочестивое название, но, на мой взгляд, индейское имя Йере, что означает «Страна колибри», звучит намного приятнее для уха, ибо здешние леса буквально кишат этими крохотными райскими птичками, размером не более пчелы, но кажущимися живыми осколка ми радуги, настолько восхитительно ярко и красочно их оперение. Сам остров, как я уже говорил, довольно большой; северная часть его гористая и заросла густым лесом, тогда как южную, низменную, покрывают сплошные джунгли и болота, за исключением невысокой горной цепи с тремя вершинами и потухшего древнего вулкана конической формы, у подножия которого расположен поселок Сан-Фернандо.

Немало мутных и илистых рек и речушек впадает в залив Пария, и кроме большого асфальтового озера здесь имеется еще множество горячих источников, свидетельствующих с полной очевидностью о том, что Страна вечной скорби и мрака расположена явно неподалеку от здешних мест.

Поселений здесь мало, если не считать деревень индейцев арраваков, очень красивых и миролюбивых людей, искусных мастеров по плетению гамаков и циновок из стеблей длинной и жесткой травы. Южная часть западного побережья тесно примыкает к неисследованным и загадочным землям Гвианы, а северная часть, с которой я только и смог познакомиться поближе, включает в себя острова Бокас в проливе Драконья Пасть; течение здесь очень быстрое и сильное, так что при слабом ветре острова эти представляют собой значительную опасность для мореплавания, хотя сами они красоты необыкновенной благодаря причудливой формы скалам, величественным пальмам и | множеству вечнозеленых цветущих и благоухающих лиан и прочих вьющихся растений, превращающих обычный клочок суши в истинно райские кущи. К тому же в здешних водах обитает невероятное количество рыб разнообразнейших форм и расцветок, некоторые удивительно красивые, а другие просто ужасные, словно порождения ночного кошмара; немало здесь также и акул, а в реках водятся огромные зубастые ящерицы с когтистыми лапами и роговой чешуей на спине.

Испанцы, населяющие эти земли, проводят время в поисках золота и в постоянных стычках с индейцами, хотя некоторые выращивают фрукты и получают неплохие доходы, поскольку благодатный климат, жаркое солнце и плодородные почвы делают это занятие совершенно необременительным. Ну а прочие сведения об этой удивительной, загадочной, но тем не менее прекрасной стране вы узнаете, когда прочтете о поисках сокровищ черепа; сейчас же мне не терпится вставить сюда историю Саймона в том виде, как он рассказал ее мне, прежде чем нервная горячка надолго приковала меня к постели, пока наше судно, то и дело меняя галсы из-за неблагоприятного ветра, черепашьим шагом продвигалось на север в поисках «Золотого дракона».

— Нет-нет, приятель, твоя история может подождать, пока ты окрепнешь, а я тем временем расскажу тебе свою, достаточно странную и невероятную, хотя самым невероятным в ней является наша встреча, когда ты торчал по пояс в асфальтовой трясине, а тот щенок, Нед Солткомб, развлекался, насмехаясь над твоими по. пытками выкарабкаться! Чтоб мне провалить. ся! Хотел бы я знать, как он сейчас себя чувствует!

— Перестань, Саймон! — запротестовал я. — Если бы ты сам испытал на себе цепкую хватку проклятого черного болота, то, скорее, пожалел бы его! — Я вздрогнул, говоря это, поскольку был, как я уже заметил, очень слаб и перед моими глазами вновь возникло кошмарное видение: лохматая спина собаки и пара желтых кожаных сапог, торчащих из смолы.

— Ладно-ладно, приятель; увидел бы ты все то, что мне пришлось повидать после того, как мы расстались, так не был бы, пожалуй, таким чувствительным! Чего ты смеешься?

— А вот когда услышишь мою историю, Саймон, тогда и поймешь, — устало возразил я и сделал ему знак продолжать.

— После того как старый Фигли так подло расплатился с тобой за насмешки, нам пришлось довольно туго, потому что новая мачта не выдерживала и половины парусов и мы еле ползли по волнам, точно гигантская морская улитка, под непрестанный хор вздохов и стенаний раненых и пленных донов. Тем не менее, несмотря на все это, команда была в отличном расположении духа из-за того, что мы захватили такой великолепный галеон, и перестала роптать на капитана, который долго не мог решить, куда идти и что делать, так как никаких признаков английской флотилии вокруг не было видно, а на борту «Донны Беллы» находилось слишком уж много «желтокожих».

К какому бы выводу он пришел, я не знаю, но все проблемы за него и за нас решил свирепый шторм, трое суток трепавший «Донну Беллу», как собака крысу, и с большой скоростью гнавший нас на запад. В конце концов шторм утих, опять оставив галеон едва ли в лучшем состоянии, чем просто груда развалин, причем половина раненых перемерла, а вторая половина была еле жива; жалобы и проклятия донов, сидевших внизу, в трюме, чуть не доводили нас до умопомешательства, пока старый Фигли не пригрозил повесить их всех до единого, если они не прекратят нытье; но и эта угроза не очень-то помогла.

Однако, как ни ужасно было наше положение, худшее ожидало нас еще впереди, когда мы наконец пристали к берегу неизвестной земли, бросив якорь в устье мелководной реки с дикими, заросшими непроходимой чащобой берегами без малейших признаков присутствия человека.

Много было разговоров и пересудов относительно того, где мы находимся, ибо, кроме дикого леса и далеких горных вершин, едва различимых и похожих на неподвижные облака, увидеть что-либо было невозможно. Большинство склонялись к мнению, что это материк, но никому толком не было известно, какой именно, и даже испанцы, которых мы вывели на верх, не могли ничего сказать об этом месте, кроме того, что это явно не Номбре де Диос, о чем мы и без них знали.

Тем не менее якорная стоянка здесь была отличная и питьевую воду мы имели в изобилии, благо находились в устье реки; однако в ту же ночь испанцы, доведенные до отчаяния, воспользовавшись нашей беспечностью, вырвались на свободу и заполонили палубу.

Нельзя сказать, что мы были полностью захвачены врасплох, поскольку старый Фигли очень ревностно следил за поддержанием порядка и несением вахт, но число «желтокожих» настолько превышало наши скудные силы, что мы лишь с большим трудом сумели загнать их обратно в трюм, потеряв половину наших людей, и среди них Гаммона и Мортимера, которых ты, наверное, помнишь, как лучших игроков в кости…

Я кивнул, и после непродолжительной паузы Саймон снова приступил к повествованию:

— Должно быть, злой рок привел нас в это проклятое место в устье неизвестной реки, потому что уже на второй день среди нас вспыхнула жестокая лихорадка, особенно среди испанцев, которые дюжинами гибли в страшных мучениях, сопровождаемых рвотой и конвульсиями. На четвертый день старый Фигли пал жертвой болезни, и я, предчувствуя в скором времени превращение галеона в одну сплошную гробницу, сошел на берег с двенадцатью матросами, оставив на борту больных и тех, кто побоялся вверить свою судьбу непроходимой чащобе леса, отпустив на все четыре стороны испанцев и предоставив им свободу действий, так как общая беда положила конец всякой вражде. Из всех сокровищ каждый из нас захватил с собой лишь по пригоршне дукатов на всякий непредвиденный случай.

Полагая благоразумным как можно скорее покинуть зараженную местность, мы углубились в лес и начали тяжелый и утомительный марш через густую чащу зарослей, через болота и реки, но постоянно стараясь держаться поближе к морскому берегу в надежде, что какое-нибудь судно подберет нас и увезет из этой неведомой страны. Так миновало три дня, и еще двое наших людей погибли от лихорадки, но остальные продолжали упорно пробираться сквозь мрачные джунгли, мучимые нестерпимым зноем, острыми шипами колючих растений, мириадами жалящих мух и полной неизвестностью, ожидавшей нас впереди. За все время мы не заметили вокруг ни одного живого существа, за исключением нескольких птиц, которых тоже, казалось, переполняла унылая тоска этого хмурого леса, поскольку большинство из них не пели, но сидели нахохлившись, безучастно глядя перед собой.

К вечеру третьего дня мы вышли к индейской деревне, расположенной на берегу большой реки с широкими песчаными пляжами и сплошной линией скалистых рифов в том месте, где река впадала в море. Первым свидетельством того, что деревня находится поблизости, послужили жалобные вопли, мучительные стоны и пронзительные крики людей, подвергаемых пыткам; я сразу понял значение этих криков, ведь я слышал и прежде нечто подобное и видел, как «желтокожие» истязают индейцев с целью выведать у них тайну спрятанных сокровищ. Когда мы подошли к краю леса, я убедился, что не ошибся, но если нашему взору открылось кошмарное зрелище, то вместе с тем мы едва сумели удержаться от радостных возгласов, ибо совсем неподалеку увидели стоявшее у берега небольшое судно, то самое, на борту которого мы сейчас находимся…

— Знаешь, Саймон, — вставил я»— твоя история очень напоминает то, о чем я собирался тебе рассказать!

— Вот как, приятель? Весьма любопытно, однако, но…

Прервав фразу на полуслове, Саймон распахнул дверь маленькой каюты и втащил в нее человека, подслушивавшего у замочной скважины; к своему удивлению, я узнал в нем того самого веселого малого — хотя, по правде сказать, сейчас на его физиономии не было заметно никаких признаков веселья, — с которым Саймон так грубо обошелся на асфальтовой тропе в джунглях.

— Сжальтесь, сжальтесь! — вопил он. — Я только хотел узнать, пришел ли в себя наш новичок!

Саймон ничего не сказал, но стиснул шею у затылка любителя чехарды и подслушивания с такой силой, что тот, извиваясь сперва, как угорь, вскоре безвольно обвис в могучих руках долговязого моряка; после этого Саймон одним толчком вышвырнул его из каюты, поддав напоследок коленкой под зад, и проследил, как тот, подхватившись, поспешно ретировался по трапу на палубу.

Обернувшись ко мне, Саймон немного прищурил глаз — тот, что не косил, — чуть приподнял в улыбке уголки губ и слегка коснулся пальцем левой стороны носа, как принято у англичан, о чем я уже упоминал.

— Это хитрая бестия, Джереми, — сказал он. — Надеялся услыхать нечто важное для себя, но зато теперь могу поручиться, что ему будет не повернуть шею в течение нескольких ближайших часов!

— Но кто он такой? — поинтересовался я.

— Терпение, приятель, терпение: ты все узнаешь в свое время. Но на чем я остановился? Ах да, на деревне у берега реки! Я вынужден поторопиться с рассказом, иначе, несмотря на противный ветер, не сумею закончить его до того, как мы доберемся до сэра Джаспера, а уж тогда, насколько я его помню, у меня и вовсе не будет никаких шансов!

Итак, испанцы, как я уже говорил, развлекались тем, что привязали с полдюжины индейцев к столбам и пылающими головнями, которые они выхватывали из разведенного тут же гигантского костра… впрочем, вряд ли стоит говорить об этом. Там был, однако, один индеец, не похожий на тех, кого мне доводилось когда-либо видеть, — высокий, с благородной осанкой, очень старый и изможденный. На его лице застыло выражение, которое безошибочно свидетельствовало о том, что дни его сочтены, да и не удивительно, ведь осатаневшие изверги-испанцы особенно яростно набрасывались именно на него — израненного, страшно обожженного, с выколотым глазом, — но он, несмотря на это, казалось, презрительно издевался над ними, хоть и стоял молча и неподвижно, выпрямившись, как столб, к которому был привязан.

Крики, долетавшие до нас, исходили от двух других, тоже израненных и измученных, но по сравнению со стариком почти совершенно не тронутых; достаточно было одного взгляда, чтобы удостовериться в их принадлежности к другому племени, — как оказалось впоследствии, к материковому племени индейцев москито.

На берегу находилось человек двадцать испанцев, и еще несколько — на борту судна, однако других индейцев не было видно, и я с радостью заметил, что большинство «желтокожих» вдребезги пьяны и что все свое оружие они оставили в лодке, доставившей их на берег. Я посмотрел на своих ребят с «Морской феи», и они посмотрели на меня: мы были заодно. Три мучительных дня в невыносимой жаре и духоте, непроходимые колючие заросли, ненасытные древесные пиявки, надоедливые мухи и клещи превратили нас в сущих демонов, готовых на все, а тут перед нами открывался реальный шанс. Я указал на «донов», похлопав по древку своей верной пики, и зловещая усмешка появилась на диких, заросших лицах моих товарищей, ибо все они были англичане. честные и надежные, и зверства испанцев вызывали в них бешеную ненависть. С громкими и яростными криками мы выскочи ли из леса — и можешь мне поверить, Джереми, более комичного зрелища, чем эти пьяные «доны», мне еще никогда не приходилось видеть. Они остолбенели и уставились на нас, точно овцы, пока половина из них не превратилась в баранину, а остальные бросились к лодке, преследуемые нами по пятам. Здесь произошла настоящая свалка, но вскоре мы завладели лодкой, добрались до судна и поднялись на борт. Вот тут-то нам пришлось здорово потрудиться, потому что на судне были десять «желтокожих», более или менее трезвых; однако успешно начав дело, мы были полны решимости так же успешно его и закончить, и поэтому мы в два счёта избавили мир от этих великих мореплавателей, став хозяевами «Сан-Хуана», как называлось их судно. По правде сказать, приятель, я думаю, они так и не успели сообразить, кто на них напал и что с ними приключилось: честное слово, мы им не дали времени подумать ни о нас, ни о своих грехах, которых было немало, в чем я не сомневаюсь.

Покончив с ними, мы освободили индейцев, и все они, кроме старика, убежали в лес, продолжая пребывать под властью панического страха, чему мы нисколько не удивились. Что же касается старика, то мы осторожно положили его на землю и промыли ему раны, занявшись потом приготовлением грубой пищи. Всю ночь старик пролежал, словно в оцепенении, но на рассвете сознание вернулось к нему; он окликнул меня по-испански, предложив сесть рядом, и поведал мне удивительную историю. Насколько она правдива, Джереми, я пока не могу судить, однако с помощью Божией надеюсь вскоре это узнать.

— Слушай, белый человек, повергший в прах испанских собак, — сказал старик. — Я знаком с людьми твоего племени и знаю, как вы ненавидите этих подлых и лживых исчадий зла; поэтому я хочу вознаградить тебя за твои смелые и благородные дела, ибо боюсь, что в противном случае бесценные сокровища могут попасть в их недостойные руки, от чего да избавят нас всемогущие боги!

В голосе старика звучала странная горечь, а дикий блеск в его единственном глазу заставил меня заподозрить, не повлияли ли мучительные страдания на его разум; однако при слове «сокровища» я насторожил уши и придвинулся к нему поближе, поскольку голос его был слаб и силы его убывали с каждой минутой.

— Слушай, — продолжал он. — Я, лежащий здесь перед тобой, был воином великого народа, жившего в прекрасных белых городах, ныне разрушенных и сожженных. В моих жилах течет королевская кровь потомков Великого императора, которого убили эти трижды проклятые испанцы! Мое имя ничего для тебя не значит, а я должен торопиться: боги призывают меня к себе и пламя моей души угасает. Достаточно сказать, что я родился очень давно в маленьком городе среди диких гор, до которых испанцы не сумели добраться, и там я вырос и возмужал, и все мои соплеменники, уцелевшие и выжившие к тому времени, с надеждой взирали на меня, ожидая, что я изгоню прочь ненавистных захватчиков, восстановлю разрушенные храмы и верну в них изображения наших древних богов. И это вселяло в меня гордость, белый человек, и я мечтал поскорее достичь совершеннолетия, чтобы иметь возможность собрать сыновей мертвых воинов и повести их на битву, ибо в памяти моей хранились воспоминания очевидцев жестоких сражений на дамбах Теночтитлана и на равнине у озера 43. Наконец, когда я стал мужчиной, старый жрец, в свое время с высот Теокалли посылавший проклятия на головы людей, закованных в сталь, и своими глазами видевший того, кто носил имя Кортес Разрушитель, взял меня за руку и по тайной тропе отвел к укрытому среди высоких гор храму, высеченному в скале. Здесь он показал мне бесценное сокровище, о котором я тебе говорил. Посреди храма на плоском камне стоял большой череп, мертвая голова Великого императора Монтесумы, отца нашего народа, и в его пустых глазницах при свете серебряного светильника тускло мерцали кровавым блеском два огромных рубина. Жрец долго молился, проливая слезы, а затем, положив обе ладони на череп, нажал секретную пружину, благодаря чему верхняя часть черепа откинулась на шарнирах, точно крышка шкатулки, и внутри нестерпимым блеском засияла радуга бесчисленных драгоценных камней, белых и желтых, красных и синих, зеленых и прозрачных, как лед на чистых горных реках. Я не удержался от восторженного возгласа при виде этого чудесного зрелища, но жрец строго призвал меня к молчанию, благословил и заставил поклясться именами великих Кетцалькоатля и Уицилопочтли 44, а также священным прахом наших королей, что я не обрету покоя, пока не изгоню из страны проклятых захватчиков или не погибну в бою. Затем он вручил мне бесценный череп, поместив его в испанский солдатский ранец, и произнес заклятие, согласно которому я должен буду умереть в страшных мучениях от рук людей, закованных в сталь, если позволю кому бы то ни было встать между собой и своим предназначением. И разве не осуществилось это пророчество, о белый человек? Но дай мне напиться, ибо силы меня покидают…

Я влил в него пинту красного вина, Джереми, почти утратив надежду на то, что он придет в себя; однако в его искалеченном и израненном теле таился могучий дух, и спустя несколько минут старик продолжил свое повествование, не разрешив приближаться к нему ни одной живой душе, кроме меня, и взяв с меня клятву не посвящать в эту тайну никого, кроме самых верных и надежных людей, да и то в случае крайней необходимости. Я сам удивляюсь, приятель, как мне удалось запомнить все эти странные имена, но тут мне в значительной степени помог наш общий знакомый, любитель подслушивать под дверью, который долгое время прожил среди индейцев и знал их древние обычаи и верования. Я не могу, конечно, дословно передать тебе слова старика, но смысл их заключался примерно в следующем:

— Итак, я дал клятву, и меня провозгласили королем над остатками некогда великого народа, и в течение многих дней в наших долинах звенело оружие и слышалась тяжелая поступь людей, собиравшихся под наши знамена; новость распространялась повсюду со скоростью степного пожара, и дикие обитатели гор спускались со своих заоблачных высот, чтобы присоединиться к нам, а отупевшие от безделья и ленивые испанцы ничего этого не замечали, ибо у нас были свои шпионы среди них и они нам обо всем докладывали. Пять из драгоценных камней я обменял на оружие, но жрец запретил мне даже прикасаться к двум огромным рубинам в глазницах черепа, пока я не взойду на трон великого Монтесумы.

Увы! Все мои планы, мечты и надежды развеялись как дым, о белый человек! Я был уничтожен, опозорен и унижен благодаря коварству женщины, которую я любил больше жизни: пользуясь моим чувством к ней, она выведала все мои секреты, в том числе и тайну бесценного черепа, а затем выдала планы нашего заговора и местонахождение сокровища одному из испанских военачальников, назначенному наместником вице-короля в городе на берегу озера Тескоко.

Таким образом, заговор провалился, драгоценный череп был похищен, а воины, узнав об этом, прогнали меня прочь; жрец проклял меня страшным проклятием, и все мои честолюбивые замыслы пошли прахом. Но я дал обет отомстить лживой предательнице и испанцу, которого звали Педро де Гонзалес. Сейчас не место и не время описывать, как я сумел выполнить свою клятву; достаточно сказать, что я убил женщину — да-да, убил, несмотря на ее отчаянные мольбы о пощаде! — а испанец бегал от меня с места на место, постоянно преследуемый мною по пятам, пока в отчаянии он не сел на корабль и не уплыл в открытое море, навстречу солнечному восходу. Но он не знал, что я плыл вместе с ним на том же корабле. Таким образом, белый человек, мы побывали во многих землях и странах, и я играл с ним как кошка с мышью: я давал ему возможность улизнуть и затем вновь неожиданно появлялся перед ним в безлюдных местах, когда он считал меня мертвым или думал, будто окончательно сумел запутать свои следы. Он сильно похудел, осунулся и преждевременно постарел, превратившись в жалкую тень человека. Наконец мы прибыли на большой остров, где находится удивительное озеро из расплавленной смолы, где много лесов и высоких гор, и здесь, пресытившись своею местью, я убил его и вернул себе череп Монтесумы; добрая половина сокровищ пропала, но остались его огромные красные глаза, и при взгляде на них надежда снова вернулась ко мне, и я поверил, что смогу занять принадлежавшее мне по праву место на троне в белом городе посреди озера 45. Однако этому не суждено было осуществиться: испанцы проведали об убийстве Педро де Гонзалеса и принялись охотиться за мной с собаками. Когда я понял, что мне не спастись, я спрятал сокровище, чтобы оно не досталось проклятым насильникам и грабителям. А теперь слушай, белый человек, слушай и запоминай!

На северном берегу острова, который носит название Тринидад, там, где сходятся вместе три горных хребта, стоит высокое дерево сейба; ты сразу увидишь это могучее дерево, так как оно возвышается над всеми остальными. Внутри оно пустое, потому что на него однажды упал небесный огонь, и здесь — о, белый человек! — я спрятал череп великого императора Монтесумы, надежно укрыв его от недостойных глаз и алчных рук. Чтобы найти сокровище…

И тут, Джереми, на этом самом месте силы старого индейца внезапно покинули его. Он пытался еще что-то сказать, с трудом ловя воздух широко раскрытым ртом, но не смог. Я поднес флягу к сморщенным губам старика, но вино бесполезно потекло по его подбородку, и несколько минут он не проявлял никаких признаков жизни. Наконец по его телу прошла легкая судорога, краска вернулась на его щеки и он снова взглянул на меня.

— Скорее! — поторопил я его. — Как найти сокровище?

Однако старый воин, казалось, вовсе не слышал меня: с огромным трудом поднявшись на колени, он вытянул вперед длинные тонкие руки и поднял к небу изможденное лицо, окруженное, точно нимбом, растрепанной копною седых волос.

— Вижу! Я вижу! — закричал он по-испански, вперив свой единственный глаз в пространство. — Слушай, о белый человек, ибо в моих словах кроется истина: с севера придет раса белых людей, подобных тебе, но из другого племени; они придут во множестве, конные и пешие, и огнем и железом поразят испанских дьяволов и изгонят их из нашей древней страны, точно так же, как те изгоняют сейчас поклонников Белого Бога! 46 И так будет, будет, хотя ни ты ни я не увидим этого! Так говорю я, Чиапас, в чьих жилах течет кровь королей Ануака!

Знаешь, Джереми, вид старого индейца, произносящего свое пророчество, был настолько необычен, что я буквально остолбенел от неожиданности и молча, в изумлении, уставился на него: от чрезмерного напряжения многочисленные раны на теле старика открылись вновь, и кровь из них заструилась по нему, собираясь в небольшую лужицу вокруг его колен. Я видел, как он упал, лишившись последних сил, но каково было мое удивление, когда спустя некоторое время старик снова поднялся, шатаясь из стороны в сторону, и, выпрямившись на нетвердых ногах, издал громкий призывный клич на незнакомом языке — клич, способный воодушевить любого на смертный бой! Затем он воздел руки к небесам и рухнул на землю как подкошенный — он был мертв. Признаться, смерть старого воина потрясла меня, хоть мне и не раз приходилось видеть, как люди отдают Богу душу.

Осталось досказать лишь самую малость, приятель: став обладателем таких бесценных сведений, я не собирался упускать свой шанс, не приложив надлежащих стараний для розысков загадочного сокровища, тем более что по воле Провидения у нас в руках оказалось прочное, надежное суденышко, отлично экипированное и снабженное всем необходимым. Мы похоронили мертвого индейца на лесной опушке и стали держать совет. Разумеется, я не был настолько наивен, чтобы сообщить моим товарищам о сокровище, так как помнил слова старого воина, сказанные мне перед смертью: не раскрывать тайны никому, кроме самых верных и надежных людей, — и поэтому столкнулся с определенными трудностями, прежде чем мне удалось уговорить их отправиться со мной на Тринидад. По счастью, в трюме у нас образовалась небольшая течь, и мой рассказ об асфальтовом озере, где можно было бы основательно просмолить днище, решил вопрос. Итак, мы вышли в море и направились на юг. Погода нам благоприятствовала, и за всю дорогу с нами не произошло ничего существенного, кроме того, что на одном из пустынных островков, куда мы зашли за пресной водой, мы неожиданно обнаружили нашего теперешнего знакомца, любителя подслушивать у замочных скважин. Он жил здесь отшельником, построив себе примитивную хижину и разбив огород, но при виде нас безмерно обрадовался, сообщив, что зовут его Ионас Сквобблз и что его бросили здесь взбунтовавшиеся матросы судна, на котором он служил, поскольку он отказался к ним присоединиться. Однако уже тогда я усомнился в его искренности, Джереми: уж слишком он хорошо знал здешние места и рассказывал множество легенд об ацтеках, той самой расе, к которой принадлежал старый индейский воин; услыхав о последнем, он насторожил уши, так что я счел более благоразумным держать язык за зубами и поменьше болтать, но повнимательнее приглядывать за нашим «отшельником». Вскоре я понял, что был прав, так как Сквобблз оказался смутьяном, склонным к интригам и невоздержанным на язык; он даже пытался вступать со мной в пререкания, и я рад, что случай позволил мне преподать ему надлежащий урок! Пусть он только посмеет встать на пути Саймона Гризейла, и ему очень не поздоровится, приятель, можешь мне поверить! А теперь выпей-ка вот это, потому что мне пора на палубу. Мы должны уже находиться в виду «Дракона» и сэра Джаспера, если он все еще жив!

23. О поисках сокровищ мертвой головы

Я постарался изложить здесь все по порядку, чтобы любому читающему было ясно, о чем идет речь; однако в ту пору до меня едва доходил смысл истории, рассказанной Саймоном. Лихорадка по мере того, как он говорил, постепенно все более овладевала мной, затуманивая сознание, и я, убаюканный монотонными звуками его голоса, лежал тихо и спокойно, словно в полусне. Зато потом, когда он ушел, я почувствовал себя значительно хуже: меня то колотил ледяной озноб, то мучила адская жара; сознание мое бродило где-то в неведомых мирах, и я видел жуткие кошмары, но хуже всего были бредовые видения, галлюцинации, сводившие меня с ума. Пока я безвольно лежал на спине, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, больное воображение рисовало мне, будто огромные черные тараканы, во множестве водившиеся в моей каюте, один за другим выползают на бимс над моей головой и оттуда то и дело падают вниз, норовя попасть прямо мне в рот. Я в ужасе отплевывался от них, пытаясь прикрыть губы ладонями и исходя в беззвучном крике, однако они появлялись вновь и вновь, черные и коричневые, с волосатыми суставчатыми лапками и длинными усами, которыми они непрерывно шевелили, точно приглашая остальных принять участие в забаве.

Не могу сказать, как долго я провалялся в таком состоянии, пока наконец, доведенный до отчаяния этими отвратительными насекомыми, не выбежал полуодетый на палубу, весь пылая от горячечного жара, и первое, что я увидел, был «Дракон», стоявший всего в нескольких ярдах от нас, а на его корме важно, точно бантамский петух, расхаживал сам сэр Джаспер и махал мне носовым платком. Я разразился громким и радостным хохотом и прыгнул бы за борт, если бы меня вовремя не схватили, не оттащили вниз и не привязали к койке; три дня я пролежал без памяти, не приходя в себя, и затем вернулся к жизни, слабый, как грудной младенец, но с вполне взрослым аппетитом, свидетельствовавшим о том, что лихорадка покинула мои кости. Саймон рассказал мне о событиях, случившихся за то время, пока я лежал в беспамятстве, и я узнал, что мое видение сэра Джаспера на палубе «Дракона» вовсе не было галлюцинацией. Оказывается, после моего побега маленький рыцарь подружился с нашим тюремщиком и оба выбрались на корму, где сэр Джаспер произнес речь, подобную которой никто на борту не слыхивал до сих пор: одна половина команды корчилась от смеха, а вторая просто онемела от изумления. В конце концов, убедившись в том, что мертвец, о тело которого я споткнулся при побеге, умер не от моей руки, они избрали сэра Джаспера капитаном взамен Неда Солткомба, и он уже собирался приступить к моим розыскам, когда в поле зрения появился «Сан-Хуан», и таким образом все разрешилось ко всеобщему удовлетворению. Более того, я узнал, что оба судна стоят теперь на якоре в гавани Порт д'Эспань рядом с галеоном, прибывшим сюда согласно приказу Солткомба, и никто не сожалеет о гибели последнего; испанцы же, смертельно напуганные нашим присутствием, весьма с нами любезны и оказывают нам всяческие знаки внимания. Все находились в отличном расположении духа, за исключением Саймона, так как Ионас Сквобблз улизнул на берег и мой друг подозревал, что бездельнику удалось раздобыть кое-какие сведения о сокровище.