" И тем временем пил он и смаковал вино, и причмокивал языком, и порой выливал остатки на ту иль иную из девиц. И под конец молвил, что теперь ему осталось только кого-нибудь убить, чтобы набрать уж грехов сполна, и поймал он прямо из воздуха колоду карт и велел нам вытаскивать каждому по одной, объявивши, что убьет того, кто вытянет самую старшую карту. Но прежде принялся расписывать, как станет он жертву свою убивать... Тут все мы стали в страхе кричать и молить, чтобы сам он умирал поскорей и от нас отвязался; он же, услыхав наши вопли, вроде бы от задуманного отступился и стал рассуждать о судьбе человеческой да о свободе и предложил нам на выбор: либо карту вытягивать, либо богохульствовать. И тогда я, увидавши, что дело приняло дурной оборот, решилась пойти на хитрость: готовы, мол, мы богохульствовать, полагала же я при том, что всякий станет это делать, в душе храня верность Господу нашему и восхваляя Его, и что совершим мы этот грех, только чтоб спастись от проклятого монаха. И, согласившись на то, начал он дирижировать нами, словно хором, чтобы мы поносили Господа нараспев, и так оно и было; но тут опять случилось чудо - все слова говорили мы на латыни, хотя, как разъяснил уж после один из студентов, несли вещи непотребные; и словно кто нам указывал, что должны мы петь и как; из чего заключила я, что Господь принял нашу хитрость, и услыхал мои молитвы, и сделал так, что не мы богохульствовали, а богохульствовал злой дух, что пользовался устами нашими, совершая это. И продолжалось так долгое время, и в довершение сего помчались мы вскачь вкруг стола, и стол тот тоже плясал, и все прочие вещи в комнате - тоже; и так до прихода дня, и тогда падре Вельчек, выкрикнув последние хулы, но уж на нашем языке, прокляв небо и все силы небесные, свалился замертво, притом изо рта у него текли пена, кровь и вино. И тогда поспешила я явиться в святую инквизицию".
      5. Да. Именно так все и было. Он умер с приходом дня. Чуть раньше намеченного срока. Черный Боб, высвободившись из тела Вельчека, взобрался на светильник и глядел, помирая со смеху, на последние всплески оргии. Потом вылетел на улицу. Воздух оказался таким чистым и свежим, что ему доставило бы удовольствие вдохнуть его в легкие, имей он таковые.
      - А теперь - на поиски Лепорелло!
      Он покружил меж крышами, примериваясь к обстановке, пока не обнаружил того, кем отныне ему предстояло быть. И первое знакомство весьма его обнадежило. Лепорелло спал крепким сном, каким спят здоровые молодые парни, а дух его витал над телом и, пользуясь сном хозяина, бился над некоей нравственной задачей. Черный Боб вошел в плоть Лепорелло и быстро огляделся: все работало на славу, лучше некуда. Так что он поспешно оборвал нить, которая соединяла тело с витающим над ним духом. Стоило ему освоиться в новом обиталище, как на него нахлынуло странное, сперва даже смутившее его чувство оно напоминало былое и уж забытое ощущение счастья. (Столько веков успело пройти!) Он ощущал спокойный и величественный ток крови в сильном спящем теле. На какой-то миг он сосредоточился на себе, задумавшись о жизни, которая становилась отныне его жизнью: воздух раздувал легкие и нес кислород в кровь; рождались миллионы новых клеток; артерии и вены, гибкие, даже изящные, получали размеренные потоки крови и несли ее дальше без задержки, без сбоя. И все происходившее в теле совершалось так же безупречно. Он задействовал мозг, предложив ему силлогизм, который был бы не по зубам падре Вельчеку, и Лепорелло быстро пришел к нужным выводам. Затем Черный Боб скользнул в воспоминание о кое-каких фривольных эпизодах недавней оргии в доме у Селестины, и новая плоть его отозвалась незамедлительно и с такой готовностью, что Боб опешил.
      - Вот что значит мужчина! Вот что значит человек! А мы только и думаем, только и замышляем, как бы его погубить! Видно, нас просто гложет зависть и душит обида. Лучше бы нам у них чему можно поучиться. Вот только, мера этого самого "чему можно", на беду, весьма невелика. Суть человека таится в его теле, и выражается она совершенно особым образом. То, что зовется жизнью, наверно, наделяет человека иным взглядом на вещи, для нас абсолютно непостижимым. Ведь не случайно Сатана так упорно скрывал от своего воинства, что такое здоровое тело. Доведись всем бесам поголовно узнать ту жизнь, какая открылась мне, в преисподней случился бы бунт. Но Сатана отлично знает: начни я описывать свой опыт, никто мне не поверит. Но теперь-то я времени терять зря не стану. Во-первых, поскорей примусь за богословские проблемы, которые прежде мне были не по зубам. И ежели будет мне отпущен достойный срок, попытаюсь постигнуть суть человеческую и, возможно, пойму, почему же дьявол так много внимания уделяет тем, кого я полагал не более чем разумными букашками. До сей поры самым совершенным человеком из тех, кого мне довелось узнать, был падре Тельес, да только он не мог и шагу ступить без костылей. А ведь уметь резво прыгать, наверно, не менее важно, чем измышлять хитроумные теории, ибо приятнее!
      У него как-то само собой вдруг возникло желание проверить, сколь верна эта мысль, и он, выпрыгнув из постели, принялся подскакивать, делать сальто-мортале и иные акробатические фокусы. Тело беспрекословно слушалось и, казалось, мускулы и сами наслаждались собственными упругостью и силой.
      - Лепорелло!
      Голос раздался откуда-то из внутренних покоев, и почти тотчас же дверь отворилась: появился Дон Хуан Тенорио.
      - Лепорелло! Рехнулся ты, что ли?
      Черный Боб мигом застыл, немного пристыженный, но вместе с тем несказанно довольный.
      - Без размину с утра никак нельзя, сеньор.
      6. Дон Хуан оказался юношей едва ли не того же возраста, что и Лепорелло, притом весьма красивым. Правда, был он повыше ростом и сложением покрепче, движения его отличались изяществом и уверенной легкостью, так что облик его тотчас обращал на себя внимание и производил впечатление поразительное и неизгладимое.
      Одет Дон Хуан был в черные короткие штаны и белую расстегнутую на груди рубаху, взамен башмаков - мягкие туфли. В руках держал он две шпаги. И одну из них, выходя, кинул на постель Лепорелло. Слуга торопливо оделся.
      - Сеньор, я готов.
      - Входи же, не мешкай.
      Лепорелло вошел и огляделся. Комната Дон Хуана походила скорее на келью. В ней имелось два окна, сквозь кои било теперь яркое солнце. Кроме кровати, тут были полки с книгами, стол и одежный шкаф. Книги по большей части содержали сочинения мыслителей и поэтов. Одежда в шкафу была богатой, но неизменно черного цвета. Над кроватью висело старинное распятие, неподалеку лежали и четки.
      - Нынче мы запоздали. Придется управиться побыстрей, а то не поспеем на первые лекции. В позицию!
      Но тут послышался стук в дверь. На пороге вырос священник-иезуит. Дон Хуан отпрыгнул назад, изящно взмахнувши шпагой в знак приветствия. Лепорелло словно ненароком скопировал жест хозяина, ведь был он по натуре еще и шутом-пересмешником.
      - Да ниспошлет вам Господь премного добрых дней, Дон Хуан!
      - С чего бы им быть дурными, падре Мехиа. Что привело вас сюда?
      По знаку хозяина Лепорелло удалился, но, бросивши тело слуги на топчан в передней, Черный Боб поспешно скользнул обратно.
      Дон Хуан и его гость сели, при этом хозяин разместился на кровати, и иезуит начал говорить, кружа вокруг да около и постепенно приближаясь к главному: некий священнослужитель из их ордена только что прибыл из Севильи и привез дурные вести касательно отца Дон Хуана - дона Педро Тенорио, вот уже несколько дней, как лежит тот прикованный к постели тяжелым недугом. Лет ему немало, и худшего можно ожидать со дня на день. В свете этих вот печальных обстоятельств иезуит явился предложить свои услуги.
      - Ведь, как нам известно, вы полагаете посвятить себя служению Богу.
      - Пока я решения не принял, - ответил Дон Хуан.
      - Такой шаг делается лишь после долгих размышлений, но намерение похвальное. К тому же за вами уже укрепилась репутация студента, наделенного острым умом, и мы вправе ожидать от вас умственных подвигов, но книги и научные труды требуют несуетной жизни - так можно ли найти что-либо лучше нашего ордена?
      Дон Хуан почтительно проводил монаха до двери и по дороге заверил, что непременно поразмыслит над его предложением.
      Иезуит вышел, и Дон Хуан приказал:
      - Скорее завтракать. Я получил дурные новости об отце, нам придется нынче же отправиться в путь.
      Глава третья
      1. - Ну и что вы об этом думаете? - спросил Лепорелло, губы его жирно поблескивали, а глаза лучились сытостью и легким опьянением.
      - Ничего особенного. И хотя я отнесся к вашему рассказу исключительно как к фантастическому повествованию, позволю себе заметить: присутствие беса...
      - ...одного из бесов, - поспешно поправил Лепорелло.
      - Пусть так. Присутствие беса лишает эту историю оригинальности, делает слишком похожей на историю Фауста. Один мой старый друг, тонкий литературовед, говорил, что нынешние писатели если и выдумывают в очередной раз Дон Хуана, то делают из него либо нового Фауста, либо нового Гамлета. Вы предпочли нового Фауста.
      Лепорелло тряхнул головой. Потом отхлебнул вина и вытер рот тыльной стороной ладони, заметив:
      - В семнадцатом веке мы к салфеткам-то не слишком приучены были.
      - Вы уклоняетесь от темы.
      - А зачем ее продолжать, ежели вы не желаете видеть дальше своего носа. Разве можно сравнивать мою роль в истории Дон Хуана с ролью моего коллеги Мефистофеля - которого, кстати сказать, на самом деле не существовало - в истории Фауста? Я никогда не был искусителем, нет, всего лишь свидетелем, а начиная с определенного момента - и с какого момента, друг мой! - я стал не более чем другом и верным слугой. Признайте хотя бы, что такого беса можно назвать оригинальным. А если вы сами не способны понять, в чем моя оригинальность, извольте, объясню: я - бес, возмечтавший сделаться подобным человеку, и будь то в моей власти, я бы и вправду превратился в человека - и, само собой, обрек бы себя на смерть...
      Лепорелло достал трубку, тщательно набил ее и, пока занимался этим, поглядывал в мою сторону смеющимися глазами.
      - А вам хотелось бы узнать всю историю целиком?
      Я скосил глаза на часы.
      - Боюсь, через несколько минут сеньорита Назарофф начнет терять терпение.
      - Об этом не беспокойтесь! Я же не собираюсь рассказывать вам эту историю прямо сейчас. Нет. Вы сможете увидеть ее, она будет развиваться у вас перед глазами, вернее, перед вашим умственным взором. Сможете, но должны заработать на это право.
      - И какова же цена?
      - Избавьте нас от Сони.
      Он выпустил в воздух облачко дыма. Но прежде расстегнул жилет и ослабил ремень. Он выглядел вполне довольным - и обедом, и самим собой.
      - Только не думайте, что это будет просто. Как бы не так! Я, разумеется, безмерно ценю и вас, и ваши таланты, но в успехе дела сильно сомневаюсь. Вы должны бросить вызов Дон Хуану и одержать над ним верх - в сердце, воображении и даже в физиологии сеньориты Назарофф. - Лепорелло откровенно зевнул. Извините. В это время я обыкновенно устраиваю себе сиесту. Так что? Ударим мы по рукам или нет? Вся повесть о Дон Хуане - целиком и полностью - в обмен на Соню Назарофф. Победителю двойная награда: дивная история и замечательная девушка.
      - А если я дам вам ответ после сегодняшней встречи с Соней?
      - О! Вы можете теперь сказать "нет", завтра - "да", а потом снова переменить решение, и снова... Мне слишком понятны метания человеческого сердца, я взираю на них с полным сочувствием. Уж я сам найду способ узнать, на чем вы остановились.
      - А та история...
      - Она такая длинная, что за один присест ее не расскажешь. Можете считать, что я стану платить свой долг в рассрочку. Пролог вам уже известен.
      2. Лепорелло предупредил Соню, что я опоздаю на полчаса. Я вышел из такси за несколько кварталов до ее дома и поднялся вверх по улице, намеренно замедляя шаг, потому что мне самому не были ясны ни мои цели, ни мои желания.
      Главной проблемой, ближайшей проблемой, из-за которой я вдруг остановился на углу, у витрины, рядом с оградой небольшого сада, а потом останавливался еще несколько раз, была теперь сама Соня. Она мне нравилась: глупо было бы лгать себе самому. Но, признав сей факт, я никак не мог определить ни истинный характер этого "нравилась", ни того, куда оно может меня завести: к мимолетной интрижке или глубокому чувству. В данный момент интрижка меня соблазняла, а любовь - пугала. Хотя, правду сказать, по-своему пугала и интрижка, ведь за ней могла притаиться любовь.
      Я добрел до ворот Сониного дома, прошел мимо и, не отваживаясь войти, закурил сигарету. В какой-то миг я даже решил позвонить по телефону и, извинившись, отменить встречу. Я отшвырнул окурок, но тут настроение мое переменилось: я ощутил прилив уверенности, и меня кольнула дерзкая мысль, что одержать победу над воспоминанием о Дон Хуане - это все равно что одержать победу над самим Обманщиком...
      Соня тотчас появилась на пороге. Возможно, она ждала меня в прихожей, потому что открыла дверь, едва я прикоснулся к звонку. Она была не причесана, под глазами - темные круги, поверх пижамы надет длинный халат, в руке полуистлевшая сигарета.
      - Вы поступили жестоко, - сказала она.
      Руки мне она не протянула. Заперла дверь и подтолкнула меня в сторону гостиной.
      Комната, так тщательно убранная накануне вечером, теперь казалась развороченной берлогой. В углу стояла незаправленная постель со скомканным бельем; на столе поднос с грудой чашек и тарелок. Во всех пепельницах окурки, повсюду разбросаны книги, посреди комнаты на ковре - туфли, на спинке стула - чулки, на софе - серая юбка и свитер. Было еще что-то - белое, небольшое и тонкое, что Соня поспешно схватила и куда-то сунула.
      - Сейчас я приготовлю вам кофе.
      Занимаясь кофе, она ни разу не взглянула на меня, а снова и снова повторяла одни и те же вопросы. Я подождал, пока она сделает паузу, и тогда ответил ей. Я сказал, что, говоря по совести, знаю о Дон Хуане меньше ее только вот имя...
      - Mais, c'est stupide, cet affaire-la!
      Я пожал плечами:
      - Не спорю.
      Она не ответила. Молча налила мне кофе, свой кофе выпила стоя.
      - Больше вам ничего не приходит в голову? - Она произнесла это таким презрительным тоном, с таким пренебрежением во взгляде, что я почувствовал, как краснею.
      - Прежде всего я хотел бы знать, что вы хотите от меня и чем я могу вам служить?
      - Ничем. Извините меня. Я совершила ошибку. Если вы не знаете, кто такой Дон Хуан и почему он так себя называет, я потребую объяснений у него самого.
      - Думаете, это возможно? Смею предположить, что вы его больше никогда не увидите... Да и вообще, вы сердитесь, вы взвинчены... Попробуйте взять себя в руки, и все предстанет перед вами в ином свете. Почему бы вам, скажем, не отправиться на прогулку? Способ примитивный, но порой помогает.
      - Я боюсь успокаиваться. Боюсь того, что обнаружится, когда гнев схлынет.
      - Вы боитесь признаться себе, что влюблены в Дон Хуана?
      - Вот именно. - Она села передо мной прямо на пол, в угол между софой и креслом, положила руки на колени и спрятала в них лицо. - Я безумно влюблена и безумно несчастна.
      Печаль, прозвучавшая в ее словах, тронула меня, а их наивная простота заставила дрогнуть мое сердце. Я встал и пересел на софу - поближе к ней.
      - Послушайте, мадемуазель. Я книжный человек и с женщинами имел дело не так уж часто. Вам нужно утешение, а я не знаю, как вас утешать. Вчера мне было легче: я выслушал вас и понял, что именно тут произошло. Сегодня все иначе. Вчера моя роль была куда определенней: Дон Хуан сделал вас жертвой некоего литературного опыта, а литература - моя сфера. Но слезы влюбленной женщины вещь слишком реальная... Извините.
      Я поднял было руку, чтобы погладить ее по голове, но не осмелился. Рука так и застыла в воздухе, и жест этот очень точно выразил мое состояние. Я ненавидел себя и думал, что надо наконец-то решиться, надо сегодня же вечером сесть на поезд и никогда больше не возвращаться в Париж.
      - Извините, - повторил я и поднялся.
      - Прошу вас, подождите. Разве вы не понимаете, что при любом раскладе вы единственный человек, на которого я могу положиться?
      Видимо, улыбка моя была совершенно идиотской, но тем не менее она смотрела на меня мягко и даже протянула руку, чтобы я помог ей встать. Веки ее покраснели - только они и не нравились мне в ее лице, только к ним я не мог привыкнуть. Мне даже пришло в голову, что накладные ресницы спасли бы положение. А что, если спросить ее: "Скажите, Соня, а почему вы не носите накладные ресницы?" Как бы она отреагировала? Правда, можно это сказать не так резко, а половчее: "От плача могут пострадать ваши глаза" и так далее. Да, длинные и светлые ресницы.
      - Я сейчас.
      Она схватила в охапку разбросанную повсюду одежду и выскочила из комнаты. Я в задумчивости подошел к окну. Я был в растерянности, события никак не желали идти в нужном мне направлении. Для завязки галантного приключения тут недоставало фривольности; для завязки страстного чувства - трагичности. Да, немного трагического накала только украсило бы сцену, а для меня прежде всего еще и упростило бы ситуацию. Возвышенные и прекрасные слова, никак не дававшиеся мне вчерашней ночью, теперь просто рвались с губ, теперь - когда они прозвучали бы нелепо, когда не для кого было их произносить.
      Соня вернулась, и я подумал, что пора немедленно проводить мои теоретические построения в жизнь - потому что в новом платье она стала просто неотразимой.
      - Пошли? - бросила она мне.
      - Куда?
      - Если вы будете так любезны и согласитесь сопровождать меня, я хотела бы посетить гарсоньерку Дон Хуана.
      Мы вышли. Спортивная черно-красная машина принадлежала ей. Соня села за руль. По дороге я спросил, как мы попадем в квартиру. У Сони, по ее словам, имелся ключ.
      В квартире было темно и тихо. Соня двигалась осторожно и торжественно, словно попала в церковь. Потом распахнула окно. Бледные солнечные лучи упали на крышку открытого рояля. Здесь все было по-прежнему, ничего не переменилось. Только кровь на ковре успела превратиться в засохшее бурое пятно. Но на него Соня даже не взглянула. Она обвела взглядом комнату - удивленная и огорченная разом.
      - Боже мой!
      Она поспешила в другую комнату, я услыхал, как она и там открывает окно, как мечется, повторяя "Боже мой!" Я тоже смотрел вокруг во все глаза. Накануне я больше двух часов провел в этих стенах, среди этих вещей; их волшебное очарование, их магия потрясли меня, пленили. Теперь взору моему предстала самая заурядная комната, где все дышало отменным вкусом и царил идеальный порядок. Никто ничего не успел тронуть, сдвинуть с места, но что-то исчезло, что-то, чего, возможно, на самом деле здесь никогда и не было. Я почувствовал, как внутри у меня закипает бешенство, вдруг мне почему-то захотелось коснуться клавиши рояля - и звук получился чудовищно фальшивым. Соня вскрикнула. Она вбежала в комнату в страшном возбуждении.
      - Разве так бывает? - Она шагнула ко мне и в тщетной мольбе протянула дрожащие руки, с которых забыла снять перчатки. - Разве так бывает? повторила она. - Все осталось по-прежнему, и в то же время... - Она закрыла лицо руками. - О!
      Я усадил ее и постарался успокоить. Протянул ей сигарету.
      - Наверно, как вы, так и я, мы просто стали жертвами колдовских чар, а теперь чары рассеялись. Хотите, мы взглянем поближе на ваш алтарь? - Я поднялся, потянул ее за собой к двери спальни, зажег свет. - Кровать, которой никогда никто не пользовался. А вот... - Меня словно озарило. Я рывком сорвал с кровати покрывало, и нашим глазам открылся ярко-красный в желтоватую полоску матрас. - ...кровать, которой никогда и не собирались пользоваться. Кровать-обманка. Ведь в любой кровати самое волнующее - то, что придает ей интимность и человеческое тепло, - это простыни. Взгляните-ка - здесь их нет.
      А на подушке не было наволочки.
      - Итак: вот холодная, обычная комната, где сердца никогда не трепетали от любви.
      - Вы забыли о моем сердце.
      Я подошел к роялю и сыграл гамму.
      - Разве могла из такой развалины вылетать вчерашняя музыка?
      - Ради бога! - взмолилась она.
      - Простите мое упорство. Но рояль - факт объективный: он расстроен, звучит отвратительно.
      - Пойдемте отсюда.
      Больше она не произнесла ни слова - и пока мы спускались по лестнице, и в машине. Только когда мы отъехали достаточно далеко, она не поворачиваясь спросила:
      - Вы знаете, где живет Дон Хуан?
      - Приблизительно. - Я назвал район.
      - Я хочу побывать там. И прошу вас поехать со мной. Только покажите мне нужный дом.
      Но нужного дома мне найти не удалось. Не помогли и расспросы. Соня решила позвонить по телефону и направилась в какое-то кафе. Она долго не появлялась. Наконец она вышла, но выглядела совершенно сбитой с толку.
      - Я раз сто пыталась набрать этот номер, но потом мне объяснили, что в Париже такого просто не существует.
      Она села в машину, положила руки на руль, голову опустила на руки и заплакала. Изгиб ее затылка был необыкновенно красив.
      3. Мы отправились в кафе Марианы, но и там нас ждала неудача. Заведение было закрыто, и объявление гласило, что хозяйка уехала на неопределенное время. Мы стояли посреди Латинского квартала - уставшие, сникшие, а я еще и очень голодный.
      Я предложил зайти в ресторан. Соня согласилась и даже снизошла до того, что показала мне некое заведение, которого я не знал и где довольно хорошо кормили. В этот час ресторан был заполнен студентами. Сначала я почувствовал себя там неуютно. У всех посетителей без исключения был мрачно-похоронный вид, и они напоминали героев трагедии, которые устроили себе краткий антракт, дабы успеть отдать дань еще и эротике. Во всяком случае, такое впечатление оставляла их манера одновременно обедать и решать любовные дела. Они словно говорили: "Как только завершим трапезу, тотчас же покончим счеты с жизнью, а краткий миг между одним и другим посвятим любви. Но на любовь у нас времени мало: либидо не должно помешать нашим последним размышлениям о Ничто". Скорее всего, настроение Сони совпадало с настроением завсегдатаев ресторана, хотя одежда ее выбивалась из общего стиля. Правда, я бы предпочел, чтобы не совпадали ни настроение, ни одежда.
      - Итак, вы считаете, что Дон Хуан сбежал?
      - Да.
      - Но в данном случае в этом не было нужды. Ни отец, ни брат, ни муж не попытаются за меня отомстить.
      - Вы разве забыли, что сами всадили в него пулю?
      - Ах да... - Но она тотчас продолжила свою мысль: - Разумеется, я выстрелила в него. Но почему? Разве такое приходило мне когда-нибудь в голову? У меня и пистолета-то не было. Все бы развивалось своим чередом: сначала я, обнаружив, что стою перед ним голая, спряталась бы за рояль, потом быстро оделась бы и убежала, но он сам сказал: "Вон там пистолет!" Кто же его туда положил? Он. Для чего? Чтобы я выстрелила. А зачем ему это было надо?
      - Чтобы придать всей авантюре трагический финал. Дон Хуан - любитель трагических финалов.
      - Ах! Перестаньте молоть чепуху. Вы все сводите к эстетическим теориям, а они вряд ли теперь уместны. Ну, напрягитесь же, и давайте вместе отыщем тут какой-нибудь смысл!
      - Мне придется повторить вам еще раз то, что я уже неоднократно говорил: Дон Хуан, то есть человек, который так себя называет и держит в слугах действительно весьма любопытного типа, выдающего себя за беса, - это некто, кого ранняя импотенция свела с ума или, скажем так, довела до невроза. Но он не утратил своего природного дара - быть неотразимым в глазах женщин. При этом он наделен богатым воображением и придумывает не вполне обычные, надо признать, методы совращения, хотя конец один - ноль.
      - А я все понимаю совсем иначе.
      Но она не стала тут же пускаться в объяснения, я же был занят едой. Она смотрела на меня взглядом, до смысла которого мне не хотелось докапываться. И вдруг спросила:
      - Вы верите в Судьбу? Наверно, верите, ведь вы южанин.
      - И все-таки - не верю.
      - Я тоже не верила, но теперь, после таких очевидных доказательств... Она немного помолчала, а потом, с трудом подбирая слова, продолжила: Определенные события моей жизни, раньше вроде бы не имевшие меж собой связи, эту связь обрели. Какие-то события теперь воспринимаются как база для того, чтобы другое событие, самое важное, могло произойти, а что-то еще вытекает уже отсюда. Тут есть сцепление, которое вы назвали бы эстетическим, а я называю... - она снова замолчала, взгляд ее стал растерянным, словно ей было стыдно. - а я называю религиозным. И вы, как католик, должны признать мою правоту.
      - Я верю в свободу, а не в Судьбу.
      - Но ведь я вполне свободно принимала все свои решения.
      - Ну хорошо, что же дальше? Мы признаем существование Судьбы с большой буквы, но кто же такой Дон Хуан?
      - О! Конечно - Дон Хуан! Настоящий Дон Хуан!
      - Родившийся в Севилье в 1599 году, как считает Лепорелло. Дон Хуан Тенорио де Москосо, человек, который, по всей видимости, наделен бессмертием. Хотите, я сейчас поднимусь и крикну всем этим людям, что среди нас ходит бессмертный человек? Представляете, как они будут смеяться? Помните, какие нынче в моде философские слоганы: скажем, "Быть ради смерти". "Человек - это существование ради смерти, - вот что сразу же скажет нам вон тот паренек со светлой бородкой, который выглядит так, словно стоит на краю могилы. - Тот, кто не умирает, не человек". Нам придется признать: логика тут непреложная. И я буду вынужден пожать руку бородачу. А потом вернусь к вам и скажу: "Сеньорита, вы ошибаетесь: человек не может быть бессмертным".
      - Почему же?
      Я сделал отчаянный жест.
      - Если вы спрашиваете меня всерьез, ответа у меня нет.
      - А вы попробуйте спросить у юноши со светлой бородкой, что он думает о Боге. Он скажет, что Бога нет.
      - У меня есть свои основания для веры в Бога.
      - А у меня - для веры в Дон Хуана. Признаю: ваша вера достойней моей, ведь вы никогда не видели Бога, а я ходила голой перед Дон Хуаном.
      Я почти закричал:
      - Перед сумасшедшим! Перед шутом!
      - Почему вы так реагируете? - спросила она спокойно. - Вон на нас уже смотрят. - Она подвинула мне рюмку с вином. - Выпейте и успокойтесь. Можно подумать, что вы ревнуете.
      Это меня задело. Соня улыбалась и смотрела на меня ясными голубыми глазами, как, наверно, смотрят матери на непослушных и упрямых детей.
      - Вы ошибаетесь. С чего бы мне ревновать? Нет, просто меня бесит, когда разумный человек упрямо верит в подобную ерунду.
      Неожиданно Соня взяла меня за руку.
      - Вы не представляете, как я вам благодарна за ваше тогдашнее сообщение, сказала она с каким-то восторгом в голосе. - Что было бы со мной сейчас, считай я себя жертвой обычного соблазнителя? Но, открыв мне имя Дон Хуана, вы словно заронили семя в мое лоно. Теперь я чувствую, как внутри у меня живет дитя, чувствую его толчки; оно будет расти, заполнит меня всю, останется со мной, и так мы пребудем вместе Навсегда.
      - Вплоть до Ничто, если говорить по-вашему.
      Она либо не услышала меня, либо моя ирония не заслуживала ответа. Ее задумчивость, ее молчание позволили мне внимательно вглядеться в нее и сделать некоторые сравнения. Она напоминала мне Деву Марию в "Благовещенье" у ранних голландцев. И тотчас я увидел себя самого - с крыльями, парящим под потолком шумного ресторана. И снова меня уколола мысль: в недрах этой истории было нечто кощунственное.
      4. Все было кончено. Я оставил Соню у ворот ее дома. Я простился с ней навсегда. Мне было грустно видеть, как она идет к лифту, не столько медленно, сколько величаво - руки прижаты к животу, словно оберегают дитя; мне было грустно, потому что призрак одержал надо мной победу. Мне было больно, потому что эта девушка, которая очень мне нравилась, поверила в фарс, впуталась в него и сама стала участницей представления. Мысленно я обозвал ее дурой, но тотчас раскаялся в собственной грубости.
      Когда я добрался до гостиницы, я чувствовал только усталость и досаду на себя. И решил уехать в тот же вечер. Собрал чемоданы, сходил поужинать и, хоть до отхода поезда оставалось более часа, двинулся на вокзал. Я добрался до вокзала гораздо быстрее, чем рассчитывал, и мне пришлось долго прогуливаться в одиночестве, пока состав наконец не подали к перрону. Быстро разместив свой багаж, я спустился на перрон и опять стал прогуливаться в нелепой надежде, что Соня появится и не даст мне уехать или хотя бы скажет, что все ее признания были шуткой... За пять минут до отхода поезда я поднялся в вагон и вошел было в купе, но тут увидал в конце коридора Лепорелло, который пробивался ко мне, расчищая себе путь локтями. Я хотел было спрятаться, но он уже заметил меня. Весь вид его выражал крайнее негодование, и от спешки он совсем запыхался.
      - Вы, дурень несчастный! Где ваш багаж?
      Я ничего не ответил, но он догадался сам. И мои чемоданы были переправлены на перрон. Все случилось так быстро, так чертовски быстро, что я не оказал никакого сопротивления. Прозвучал гудок, и поезд тронулся. Лепорелло толкнул меня в сторону выхода.
      - Да быстрей же!
      Я выпрыгнул из вагона на ходу, или, лучше сказать, меня вытолкнули, а я не противился, потому что, по правде говоря, только об этом и мечтал.
      - Отнесите чемоданы к красной "бугатти", она стоит у выхода, - бросил он носильщику. - Ну а вы... - добавил Лепорелло, глядя на меня в бешенстве. Клянусь, вы заслужили, чтобы я дал вам уехать!
      Я не ответил. Он схватил меня за плечо и потянул за собой через толпу людей, которые махали платками и все еще кричали слова прощания уезжающим, хотя тех уже не было видно.
      - Садитесь.
      Он сам сунул в машину чемоданы, заплатил носильщику и повез меня, не забывая проделывать весь набор отчаянных фокусов, в логово Дон Хуана.
      - Я вас доставил сюда, - объяснял он, пока мы поднимались по лестнице, потому что, по моим предположениям, у вас нет ни франка и потому что вашу комнату в гостинице уже наверняка успели сдать, а сейчас поздно бродить туда-сюда в поисках пристанища.