Это была самая простая дверь, потому что давление в коридоре было таким же, как и в палате. Конвей перелетел через палату к контрольному щиту и распахнул эту дверь. СРТТ, не настолько потерявший рассудок от страха, чтобы не заметить пути к отступлению, проскользнул в дверь и исчез. Конвей захлопнул ее, не дав игривым малышам последовать за их жертвой, а затем поднялся к контрольному пульту, чтобы доложить обо всем О’Маре. Теперь ситуация была куда хуже, чем они полагали. В другом конце палаты Конвей успел заметить нечто такое, что неимоверно затрудняло поимку беглеца. Конвей наконец понял, почему СРТТ никак не реагировал на его уговоры — транслятор СРТТ был разбит я приведен в негодность.
Конвей занес руку над выключателем интеркома, как вдруг услышал голос Приликлы:
— Простите, сэр, но вас не беспокоит моя способность улавливать чувства? Может, вам неприятно, когда я говорю вслух о том, что вас волнует?
— На оба вопроса я бы ответил отрицательно, — сказал Конвей. — Хотя, если уж касаться второго, мне бы не доставило удовольствия, если бы вы стали рассказывать о ваших наблюдениях кому-то еще. А почему вы спрашиваете?
— Потому что я почувствовал, как вы взволнованы тем, что СРТТ может сделать с вашими пациентами, — ответил Приликла. — И мне не хотелось бы усугублять ваше беспокойство, рассказывая вам о типе и силе эмоций, которые я уловил в мозгу беглеца.
Конвей вздохнул.
— Валяйте. Дела обстоят так плохо, что хуже некуда.
Но оказалось, что это еще не самое худшее.
Когда Приликла кончил рассказывать, Конвей как ужаленный отдернул руку от интеркома.
— Я не могу сказать ему этого по интеркому! — взорвался он. — Стоит только узнать об этом кому-нибудь из пациентов или из обслуживающего персонала, как начнется паника. Бежим, мы должны разыскать О’Мару!
Главного психолога не было ни в кабинете, ни в секции мнемографии. Но им удалось узнать, где он, и они поспешили на сорок седьмой уровень в Лабораторную палату № 3.
Это была большая комната с температурой и давлением, подходящими для теплокровных, дышащих кислородом существ. Доктора, лечившие ДБДГ, ДБЛФ и ФГЛИ, исследовали здесь наиболее редкие и экзотические случаи. Если условия в палате не подходили для пациентов, то они ждали своей очереди в больших прозрачных боксах, расположенных вдоль стен. В Госпитале эту палату прозвали “Испытательный полигон”, и Конвей увидел здесь группу медиков всевозможных размеров и форм, окруживших стеклянный бак посередине палаты. Должно быть, в нем и находился умирающий старый СРТТ.
Конвей увидел О’Мару у пульта связи и поспешил к нему.
О’Мара слушал его молча, хотя несколько раз открывал рот, как бы желая перебить Конвея, но каждый раз упрямо поджимал губы. Когда же Конвей дошел до сломанного транслятора, О’Мара жестом заставил его замолчать и резко ударил по кнопке вызова.
— Соедините меня со Скемптоном из Технического управления, — рявкнул он. — Скемптон, наш беглец находится в секторе ФРОБ детского отделения. Но возникло одно осложнение. Боюсь, что он лишился транслятора… — После паузы О’Мара продолжал: — Я также не представляю, как вам удастся успокоить его, если вы не можете с ним объясниться, но продолжайте делать все, что в ваших силах, а я попробую поговорить со связистами.
Он отключился, затем снова нажал на кнопку и сказал:
— Колинсона пожалуйста… Это я. Попрошу вас связаться с группой, исследовавшей планету СРТТ. Пусть они подготовят текст на языке СРТТ. Сейчас я дам вам содержание текста, и вы его им продиктуете. Вы не представляете, до чего нам нужно это послание. И я скажу вам, почему…
СРТТ живут очень долго, объяснял О’Мара, и воспроизводятся без участия особей другого пола. Дети родятся у них очень редко, роды крайне мучительны, и потому между родителем и ребенком не только существуют крепкие родственные узы, но и, что крайне важно в этом случае, дети во всем слушаются родителей. Кроме того, считается что, несмотря на все изменения внешнего облика, эти существа всегда сохраняют в неприкосновенности органы речи и слуха, позволяющие им поддерживать связь с близкими. Если кто-либо из взрослых СРТТ сделает выговор малышу, который плохо ведет себя, если этот текст будет передан в Госпиталь и потом через динамики — беглецу, врожденное послушание старшим поможет успокоить малыша.
— Вот так мы и справимся с этим маленьким кризисом. Думаю, что через несколько часов мы сможем успокоить малыша, — сказал О’Мара, включив интерком. Но, заметив, какое у Конвея лицо, он тихо спросил:
— Что нибудь еще?
— Доктор Приликла эмпат, и он уловил эмоции СРТТ. Вы понимаете, что психологическое состояние беглеца оставляет желать лучшего. Все у него перемешалось: и печаль по умирающему родителю, и испуг, пережитый им у шестого шлюза, когда все на него набросились, и трепка, которую он получил в палате ФРОБов. СРТТ еще молод, неопытен, ну… — Конвей облизал пересохшие губы. — Кому-нибудь пришло в голову подумать над тем, когда СРТТ в последний раз ел?
О’Мара сразу понял, как это важно. Он тут же нажал на кнопку связи и схватил микрофон.
— Скемптона мне, срочно!.. Скемптон?.. Мне не хотелось бы разыгрывать мелодраму, но будьте любезны включить глушитель вашего аппарата. Возникло еще одно осложнение…
Выйдя от О’Мары, Конвей не знал, что делать — взглянуть ли на умирающего СРТТ или поспешить обратно, в свое отделение. Приликла уловил в мозгу беглеца острый голод, смешанный со страхом и растерянностью, и Конвей а потом О’Мара и Скемптон поняли, какую опасность для окружающих представляет теперь СРТТ. Дети любых разумных существ эгоистичны, жестоки, неразумны. Этот же ребенок, движимый чувством голода, может напасть на разумное существо. Он сейчас не соображает, что делает, но от этого его жертвам будет не легче.
Если бы только подопечные Конвея не были столь малы, беззащитны и… вкусны.
С другой стороны, Конвей надеялся, что при виде старшего СРТТ он поймет, как обуздать детеныша.
Конвей начал осторожно пробираться к баку, стараясь не толкнуть доктора-землянина, стоявшего на его дороге, но тут доктор обернулся и спросил раздраженно:
— Куда вы лезете, черт возьми?.. А, привет, Конвей. Собираетесь внести еще одно дикое предложение?
Оказалось, что это Маннон, у которого Конвей когда-то был под началом. Теперь Маннон стал старшим терапевтом и метил на Диагноста. Когда Конвей впервые попал в Госпиталь, Маннон его пригрел, так как, по его словам, всегда жалел заблудившихся щенят, котят и практикантов. Доктору Маннону разрешили держать в голове одновременно три мнемограммы — тралтановского эксперта по микрохирургии и двух хирургов для ЛСВО и МСВК, специалистов по операциям при низком давлении. Так что большую часть дня он вел себя как человек. Он посмотрел на Приликлу, который огибал толпу.
Конвей начал было объяснять, что представляет собой его новый ассистент, но Маннон громко сказал:
— Достаточно, приятель. А то ты похож на нотариуса, читающего завещание. Легкость передвижения и эмпатические способности — большое подспорье в вашей работе. Но ты всегда подбираешь себе друзей странного вида — то летающие шары, то насекомые, то динозавры и так далее. Ты должен признать, что все они — странный народ. За одним исключением: вполне разделяю твое восхищение медсестрой на двадцать третьем уровне.
— Скажите, вам удалось достичь успехов в лечении взрослого СРТТ? — спросил Конвей, нарочно возвращаясь к главному предмету разговора. Маннон — лучший человек в мире, но у него есть гадкая привычка пичкать собеседника своими шуточками до тех пор, пока они не полезут у него из ушей и из ноздрей.
— Никаких успехов, — признался Маннон. — И когда я сказал о диких предложениях, я не шутил. Все мы питаемся здесь догадками. Обычные методы диагностики никуда не годятся. Ты только погляди на него!
Маннон отодвинулся в сторону, и Конвей почувствовал мягкое прикосновение — это Приликла тянулся вперед, чтобы взглянуть на СРТТ.
V
Описать существо, лежавшее в баке, было невозможно, потому что, когда началось растворение, оно очевидно, пыталось принять несколько форм сразу. Здесь были конечности с суставами и без суставов: куски кожи, шерсти, панцирных пластин покрывали его тело; на морде было нечто вроде рта и жабр. Все было перемешано, словно в кошмаре. При этом ни одна часть тела не имела четких очертаний, потому что это была хлипкая, пораженная болезнью масса, словно слепленная из воска и забытая на солнце. Из тела пациента все время выделялась влага, и уровень воды в баке поднялся уже дюймов на шесть.
— Зная о высокой приспособляемости этих существ, сказал Конвей, — о том, с какой легкостью они переносят физические повреждения, и принимая во внимание неестественную форму его тела, я бы счел вполне вероятным, что в основе заболевания лежат психологические причины.
Маннон в ужасе медленно смерил его взглядом с головы до пят, затем уничижительно произнес:
— Так психологические причины?! Удивительно! Ну, хорошо, а что же еще может быть причиной болезни у того, кто не боится ни физических повреждений, ни бактериального заражения? Что еще может довести его до такого состояния, если не его коробка с мозгами? Но, может быть, вы соизволите выражаться более точно?
Конвей почувствовал, что его уши и шея зарделись. Он ничего не ответил.
Хмыкнув, Маннон продолжал:
— Он превращается в воду, именно в воду, содержащую лишь некоторое количество безвредных бактерий. Мы испробовали все возможные методы физиологического и психологического лечения. И никаких результатов! Только что кто-то предложил его заморозить, и для того чтобы прекратить таяние, и чтобы у нас было время подумать. Это предложение было провалено большинством голосов, потому что в таком состоянии пациент немедленно отправится на тот свет. Мы попросили наших коллег телепатов настроиться на испускаемые им биоволны и подействовать на него соответствующим образом, а О’Мара вообще вернулся к далекому темному прошлому и применил электрошоковую терапию, но безрезультатно. Мы вместе и каждый в отдельности испробовали все медицинские подходы, известные в обитаемой Галактике, и до сих пор не понимаем, чем же он болен…
— Если это связано с психикой, то я бы полагал, что телепаты… — начал Конвей.
— Нет, — перебил его Маннон, — в СРТТ мозг распределен равномерно по всему телу, а не сосредоточен в черепной коробке, иначе эти существа не умели бы так перевоплощаться. У нашего пациента мозг исчезает, тает вместе с телом, делится на все меньшие и меньшие частицы настолько маленькие, что телепаты не могут с ними работать.
— Эти СРТТ и в самом деле невероятные существа, — задумчиво продолжал Маннон. — Конечно, они вышли из моря, но затем на суше начались вспышки вулканической деятельности, землетрясения. Вся поверхность планеты была покрыта серой и еще черт знает чем. Потом их солнце стало угасать, и она превратилась в пустыню, которой остается и поныне. Для того чтобы выжить, им пришлось приспосабливаться. При их способе воспроизведения себе подобных от взрослой особи отпочковывается новорожденный, а родитель теряет значительную часть своей массы. И это также любопытно, ибо дитя рождается с частью клеток родителя. К нему не переходят память и сознательный опыт отца, но он подсознательно сохраняет память, позволяющую ему приспособиться к новым условиям…
VI
Нужно было как-то заставить беглеца перебраться в палату для выздоравливающих ДБЛФ, в которой установили ловушки. Однако прежде требовалось убрать его из палаты АУГЛ. Двенадцать Мониторов в тяжелых скафандрах бултыхались в воде, проклиная все на свете, в погоне за СРТТ, пока не загнали его в такое место, откуда был один выход — в люк, ведущий в палату ДБЛФ.
Конвей, Приликла и группа охранников поджидали его в коридоре.
Беглец изменился еще раз — из инстинкта самосохранения; Он принял форму человека. Он медленно бежал по коридору на мягких ногах, изгибающихся в необычных местах. И чешуйчатая серая кожа, которая была у него в бассейне АУГЛ, дергалась, морщилась, и вновь расправлялась, переходя в розовый цвет человеческого тела и белый цвет халата. Конвей мог спокойно смотреть на любое внеземное существо, страдающее самой отвратительной болезнью, однако вид СРТТ, который на бегу пытался превратиться в человека, вызвал в нем приступ тошноты.
Неожиданно беглец рванулся в коридор МСВК, преследователи были застигнуты врасплох и, толкая друг друга, сбились в кучу у соединительного шлюза. МСВК были трехногими существами, несколько напоминающими журавлей, и они могли существовать лишь в условиях меньшего притяжения; ДБДГ, подобным Конвею, было трудно к ним немедленно приспособиться. Но, пока Конвей медленно плыл по помещению, натренированные Мониторы встали на ноги. СРТТ вновь бросился в кислородный сектор.
Конвею пришлось пережить несколько неприятных минут, и он с облегчением подумал, что, задержись беглец здесь, его нелегко было бы отыскать в непрозрачном тумане, который МВСК называли атмосферой. Если он пропадет на этой стадии поисков… Нет, Конвей предпочитал не думать об этом.
Теперь палата для ДБЛФ была всего в нескольких минутах ходьбы, и СРТТ направился прямо туда. Он вновь изменился, превратившись в нечто низкое и тяжелое, передвигающееся на четырех конечностях. Казалось, он сжимается, и на его спине образуется нечто вроде черепашьего панциря. В этот момент из-за угла, крича и размахивая руками, выскочили два Монитора и загнали его в коридор, где были палаты…
Но в коридоре никого не оказалось.
Конвей выругался. Шестеро Мониторов должны были перекрыть коридор, но погоня добралась сюда так быстро, что Мониторы не успели подготовиться. Они, наверно, все еще устанавливали в палате оборудование.
Но Конвей не учел скорости реакции Приликлы. Ассистент разобрался в ситуации одновременно с Конвеем. Маленький ГЛНО побежал по потолку, обогнал СРТТ и спрыгнул на пол. Конвей попытался было предостеречь Приликлу, крикнуть, что хрупкое насекомое не может остановить СРТТ, превратившегося в громадного и проворного бронированного краба. Это же самоубийство! И тут его глазам предстала следующая картина.
Перед СРТТ футах в тридцати, в стене коридора, была ниша, где стояли самоходные носилки. Конвей увидел, как Приникла замер у ниши, включил носилки и запустил их навстречу беглецу. Пршгакла не был храбр до безумия — просто он умел быстро соображать, что было куда важней.
Носилки выскочили из ниши и столкнулись с СРТТ. Раздался грохот металла, взвились клубы желтого и черного дыма. И, прежде чем вентиляторы очистили воздух, помощники Конвея окружили оглушенного СРТТ и загнали его в палату для выздоравливающих.
Через несколько минут к Конвею приблизился офицер Мониторов. Он кивком головы указал на различные приборы, принесенные в помещение всего несколько минут назад, а также на ряд людей в темно-зеленой форме, которые стояли у стен и глядели на середину комнаты, где медленно поворачивался СРТТ, выискивая, куда бы скрыться. Без сомнения, офицер сгорал от любопытства, но голос его был будничен:
— Вы доктор Конвей? Так чего же вы от нас хотите?
Конвей облизал губы. Раньше ему некогда было подумать об этой стадии операции. Но теперь в нем проснулась жалость к беглецу. В конце концов это был всего лишь ребенок, потерявший способность рассуждать под грузом горя и страха. Если этот номер не пройдет…
Конвей стряхнул с себя сомнения и неуверенность и резко сказал:
— Видите этого зверя посреди комнаты? Я хочу, чтобы вы напугали его до смерти.
Разумеется, ему пришлось выразиться точнее, но Мониторы быстро сориентировались и с энтузиазмом пустили в дело припасенное оборудование. Конвей мрачно наблюдал, как различные предметы и приборы, предназначенные для очистки воздуха и связи, посуда из диетической столовой выполняли несвойственные им функции. Одни издавали резкий свист или гудели, словно огромные сирены, другие бряцали и звенели. К этому грохоту добавлялись вопли и крики людей, орудовавших страшными предметами.
И СРТТ испугался. Приликла все время докладывал о его эмоциональном состоянии.
— Ти-ше! — неожиданно закричал Конвей. — А теперь — беззвучная атака.
Предшествовшая какофония была лишь увертюрой. Сейчас в бой вступало по-настоящему страшное оружие — но при этом все должно было проходить в полной тишине, чтобы был слышен любой звук, изданный СРТТ.
В центре комнаты вокруг существа взметнулись языки пламени — яркого, но не обжигающего. Одновременно силовые лучи принялись толкать жертву, гонять ее, приподнимать в воздух и даже подбрасывать к потолку. Силовые лучи работали по тому же принципу, что и гравитационные пояса, но их можно было концентрировать в одной точке. Операторы метали в подвешенного в воздухе сопротивляющегося беглеца ракеты и шаровые молнии, в последний момент меняя их направление.
Теперь СРТТ был на самом деле перепуган, так перепуган, что это чувствовали даже люди без эмпатических способностей. Он принимал такие формы, что Конвею были обеспечены ночные кошмары на много недель вперед.
Конвей включил микрофон:
— Есть ли реакция?
— Пока нет, — загремел из стенного динамика голос О’Мары. — Вам придется приналечь.
— Но он находится в состоянии крайнего возбуждения и расстройства… — начал Приликла.
Конвей обернулся к ассистенту:
— Если вам трудно, уходите.
— Можете вы предположить, как усилить давление на него? — спросил он у стоявшего рядом офицера.
— Некоторые существа могут вынести все, — сдержанно сказал офицер, — но бывают полностью выведены из строя вращением…
Ко всем пыткам, которым подвергался СРТТ, было добавлено вращение. Но не простое вращение, а дикое, неравномерное, сумасшедшее движение, на которое было тошно глядеть. Ракеты и молнии света вспыхивали и крутились над СРТТ, словно сошедшие с ума луны над дикой планетой. Кое-кто из собравшихся утратил первоначальный энтузиазм, а Приликла покачивался на шести тонких ногах, охваченный порывами эмоциональной бури, грозившей унести его как былинку.
Не нужно было тащить сюда Приликлу, злясь на себя, подумал Конвей. Для эмпата такое переживание подобно аду. Наверно, он, Конвей, ошибся с самого начала, эта мысль была жестокой, садистской и ложной. Он хуже любого чудовища…
Крутящийся, дергающийся бурый комок в центре комнаты — маленький СРТТ — в ужасе издал резкий, высокий, горловой звук.
Страшный грохот потряс стенные динамики; в нем смешались вопли, крики, шум ломающейся мебели, звуки бегущих шагов и все они перекрывались низким и бесконечным воем. Слышно было, как О’Мара старается объяснить кому-то что-то, затем неизвестный голос крикнул:
— Ради всего святого, прекратите! Папаша проснулся и рушит все вокруг!
Быстро и осторожно они остановили СРТТ и опустили его на пол. Из динамиков неслись крики и грохот. Вскоре они достигли апогея, а затем начали стихать. Люди стояли у стен, глядя друг на друга, на хныкающего СРТТ, на стенные динамики. Ждали. И дождались.
Раздался звук, похожий на тот, что недавно передавали в записи, но он звучал чисто, без космических помех. У всех были трансляторы, и потому все поняли, о чем идет разговор.
Это был голос старшего СРТТ, который вновь стал единым целым. Он обращался к своему ребенку и ласково, и строго. Он говорил, что малыш плохо ведет себя, что он должен немедленно прекратить беготню и не доставлять больше беспокойства окружающим. И чем скорее малыш послушается, тем скорее они с отцом уедут домой.
Для беглеца это была страшная экзекуция. Может быть, они даже переборщили, подумал Конвей. Он напряженно следил за тем, как СРТТ, все еще напоминающий сразу и рыбу, и птицу, и зверя, пополз к стене. И когда он осторожно и покорно начал тереться головой о колено одного из Мониторов, в комнате поднялось такое шумное веселье, что малыш чуть было снова не убежал.
— Когда Приликла объяснил мне, в чем заключается болезнь старшего СРТТ, я понял, что лечение должно быть радикальным, — обратился Конвей к Диагностам и Старшим терапевтам, собравшимся у стола О’Мары.
Раз Конвей был допущен в столь высокое общество, значит, его действия одобрили, и все-таки он не мог побороть волнение.
— Я решил использовать тесную физическую и эмоциональную связь, существующую между взрослым СРТТ и его младшим отпрыском, — сказал Конвей.
— Все вышло, как мы рассчитывали. Старший СРТТ не мог лежать спокойно, когда его чадо находилось в страшной опасности. Родительская любовь и привязанность победили и вернули больного к реальности.
— Вы проявили явные способности к дедукции, доктор, — от всего сердца сказал О’Мара, — вы достойны…
В этот момент послышалось гудение интеркома. Мэрчисон сообщала, что у всех трех АУГЛ начали проявляться признаки окостенения, и просила доктора Конвея немедленно прийти в палату. Конвей попросил выдать ему и Приликле мнемограммы АУГЛ и с сожалением подумал, что звонок Мэрчисон испортил ему триумф.
— Не расстраивайтесь, доктор, — весело сказал О’Мара, словно прочитав его мысли. — Если бы она позвонила минут на пять позже, ваша голова так распухла бы от похвал, что в ней бы не осталось места для мнемограммы…
Дня через два Конвей в первый и последний раз поспорил с Приликлой. Конвей утверждал, что без использования эмпатических способностей ассистента и без преданности сестры Мэрчисон вылечить трех малышей АУГЛ было бы невозможно. Доктор Приликла возразил, что, хотя спорить с начальником не в его правилах, в данном случае доктор Конвей глубоко заблуждается. Мэрчисон же ответила, что рада оказаться полезной.
Конвей продолжил спор с Приликлой.
Он был совершенно уверен в том, что без помощи маленького эмпата он не смог бы спасти АУГЛ. Спор, если так можно назвать дружескую перепалку, шел несколько дней. Никто и не подозревал о том, что к Госпиталю приближается потерпевший крушение корабль, а в нем — некое существо.
Не знал Конвей и того, что через две недели весь персонал Госпиталя будет его презирать.
Пациент со стороны
I
Сторожевой крейсер “Шелдон” вынырнул из гиперпространства в пятистах милях от Главного госпиталя. Он появился здесь из-за потерпевшего аварию корабля в зоне действия поля надпространственных генераторов. На таком расстоянии громадное, сверкающее огнями сооружение казалось лишь светлым пятнышком, но капитан крейсера не решился сразу приблизиться к Госпиталю. Где-то внутри потерпевшего аварию корабля находился член его экипажа, нуждавшийся в срочной медицинской помощи. Капитан крейсера был прежде всего блюстителем порядка и опасался своим решением причинить вред случайным прохожим. В данном случае в роли прохожих выступали обитатели крупнейшего в Галактике интерзвездного госпиталя.
Выйдя на связь с Приемным покоем, капитан объяснил ситуацию и получил заверения, что его делом займутся немедленно. Убедившись, что судьба пострадавшего находится в надежных руках, капитан решил с чистой совестью приступить к исследованию потерпевшего аварию корабля, который в любой момент мог разлететься на куски.
Доктор Конвей неловко примостился в очень мягком кресле в кабинете Главного психолога и через заваленный бумагами стол смотрел на квадратное, с резкими чертами лицо О’Мары.
— Расслабьтесь, доктор, — сказал вдруг О’Мара, как всегда угадав его мысли. — Если бы я вызвал вас для разноса, то дал бы вам кресло пожестче. Но я получил указание погладить вас по шерстке. Вы, доктор, получили повышение. Поздравляю вас. Отныне вы будете зваться Старшим терапевтом.
Но не успел Конвей и рта открыть, как О’Мара поднял большую квадратную ладонь.
— Лично я уверен, что произошла досаднейшая ошибка, — продолжал он. — Но совершенно очевидно, что ваш успех с растворявшимся СРТТ произвел впечатление на начальство. Они вообразили, что дело не в чистом везении, а в ваших способностях. Что же касается меня, — закончил он, ухмыляясь, — то я бы не доверил вам вырезать у меня аппендикс.
— Вы очень добры, — сухо сказал Конвей.
О’Мара улыбнулся.
— А вы ждали, что я вас буду расхваливать? Моя работа заключается в том, чтобы мылить шеи, а не щекотать за ушком. Теперь я подарю вам минуту, чтобы вы смогли привыкнуть к сиянию окружающей вас славы…
Конвей отлично понимал, что означает для него это повышение. Разумеется, он был польщен, он думал, что получит это звание не раньше чем года через два. Но он и немного испугался.
Отныне на рукаве у него будут красоваться красные шевроны, он будет пользоваться преимуществом перед всеми, кроме коллег, находящихся с ним на равных, и Диагностов, и в его распоряжении будут все приборы и оборудование Госпиталя. В то же время он будет нести ответственность за любого доверенного ему пациента, и переложить эту ответственность нельзя будет ни на кого. Он будет менее свободен. Придется читать лекции сестрам, проводить занятия с практикантами, и почти наверняка его втянут в какое-нибудь коллективное исследование. Придется постоянно пользоваться по крайней мере одной мнемограммой, а может, и двумя. Все это было не очень весело.
— Раз уж вы теперь Старший терапевт, — сказал Психолог, — я предложу вам одну работку. Здесь у нас есть потерпевший аварию корабль с раненым на борту. Перевезти его в Госпиталь обычными путями мы не можем. Физиологические особенности существа неизвестны. Нам не удалось определить, откуда летел корабль. Так что мы не знаем, чем наш новый пациент дышит, что ест и как выглядит. Я хочу, чтобы вы туда отправились, выяснили, что к чему и приняли меры к транспортировке пациента. Мне сообщили, что потерпевший аварию едва подает признаки жизни, — внезапно закончил он, — так что мы может считать этот случай экстренным.
— Хорошо, — сказал Конвей, вскакивая с кресла. У двери он на мгновение задержался. Позднее он сам удивлялся, как у него хватило наглости сказать это Главному психологу, и решил, что на него подействовало неожиданное повышение.
— Ваш проклятый аппендикс лежит у меня, — заявил он с торжеством. — Его вырезал вам Келлерман три года назад и сохранил в банке. А потом проиграл его мне в шахматы. Так что ваш аппендикс стоит у меня на книжной полке…
О’Мара лишь слегка склонил голову, как будто благодарил за комплимент.
В коридоре Конвей подошел к ближайшему коммуникатору и вызвал Транспортный отдел.
— Говорит доктор Конвей. У меня срочный случай. Прошу предоставить катер и медсестру, которая умеет обращаться с анализатором и, если можно, обладает опытом спасательных работ. Через несколько минут я буду у внешнего восьмого шлюза.
Приподнятое настроение, в котором пребывал Конвей, рассеялось, как только он добрался до восьмого шлюза. Там его поджидала медсестра ДБЛФ, покрытое мехом многоногое существо, начавшее при виде Конвея кричать и присвистывать. Транслятор Конвея послушно превращал звуки чужого языка в английские слова, как и все прочие хмыканья, скрипенья и курлыканья, раздававшиеся в Госпитале.
— Я жду вас уже более семи минут, — заявила сестра. — Мне было сказано, что задание очень срочное, но вы нисколько не торопитесь…
Транслятор не умеет передавать эмоций. Так что ДБЛФ могла шутить, подшучивать или попросту констатировать факт без всякого желания уязвить доктора. Правда, в последнем предположении Конвей сомневался, но он знал, что выходить из себя бессмысленно.
Он глубоко вздохнул и сказал:
— Я мог бы сократить период вашего ожидания, если бы я всю дорогу бежал. Но я противник беготни, потому что излишняя спешка в моем положении может произвести плохое впечатление. Окружающие придут к выводу, что я поддался панике и не уверен в своих способностях. Так что прошу запомнить, — добавил он официально, — я не медлил, а шел уверенным, нормальным шагом.
Звук, который издала ДБЛФ в ответ на эту тираду, не поддавался переводу.
Конвей направился к переходному туннелю, и через несколько секунд они отчалили. В заднем экране катера масса огней Главного госпиталя начала тускнеть и сжиматься, и Конвея охватило беспокойство. Ему очень захотелось разделить с кем-нибудь ответственность, хотя бы с доктором Приликлой.
Во время полета ДБЛФ, сообщившая, что ее зовут Курседд, испытывала терпение Конвея. Сестра была начисто лишена такта, и выдержать ее было нелегко.
ДБЛФ, и в частности Курседд, не обладали телепатическими способностями, но могли довольно точно угадывать мысли собеседника, наблюдая за ним. Однако они не были способны к дипломатии и всегда говорили только то, что думали.
Наконец Конвей и Курседд приблизились к сторожевому крейсеру и пришвартованному к нему аварийному кораблю. Этот корабль был ярко-оранжевого цвета, а в остальном ничем не отличался от других потерпевших аварию судов. Конвей подумал, что корабли напоминают людей — насильственная смерть лишает их индивидуальности. Он приказал Курседд облететь корабль несколько раз, а сам прильнул к иллюминатору.
Корабль был разорван пополам. По яркой окраске корпуса Конвей мог судить о характере зрительного аппарата построивших корабль существ, о плотности и прозрачности атмосферы. Через несколько минут, решив, что визуальный осмотр больше ничего не даст, он велел Курседд причаливать к “Шелдону”.
Переходная камера крейсера была мала и казалась еще меньше оттого, что была набита Мониторами в темно-зеленой форме, глазевшими на странный механизм, очевидно снятый с погибшего корабля. В воздухе стоял гул от технических терминов, которыми перебрасывались специалисты, и никто не обратил ровным счетом никакого внимания на доктора и сестру. Конвею пришлось дважды громко откашляться, прежде чем худой седеющий офицер отделился от толпы и приблизился к ним.
— Саммерфилд, — представился он, — капитан крейсера.
Капитан говорил быстро, не отрывая заинтересованного взгляда от того, что лежало на полу. — Вы, как я понимаю, медицинское начальство из Госпиталя?
Конвей ощутил раздражение. Он мог понять чувство этих людей — разбитый корабль с другой планеты, принадлежащий неизвестной культуре, был редкой находкой, технологическим кладом, ценность которого было трудно определить. Но Конвей думал лишь о спасении живого существа. Поэтому он сразу перешел к делу.
