Такое право Рембо объясняет своей первобытностью, дикостью, тем, что он "никогда не следовал заветам Христовым, ни заветам государей - наместников Христа". Рембо и предполагал первоначально назвать свое произведение "Языческой книгой" или "Негритянской книгой": "Я никогда не был христианином... я не понимаю законов, у меня нет нравственного чувства, я дикарь... Да, свет ваш застлан от глаз моих..."
      Однако в "Одном лете в аду" нельзя всюду искать четкой последовательности. Здесь встречаются хотя и продиктованные отвращением к буржуазному миру, но имеющие мало общего с прогрессивными социальными преобразованиями планы, как вырваться из "болота западного мира". Всякий труд кажется Рембо принудительным. Он был бы рад отказаться от труда: "Мне отвратительны все занятия. Хозяева и рабочие, все мужики - отребье. Рука с пером стоит руки за плугом... Я неприкосновенен, и все это меня не касается".
      Случается, что мысли Рембо приобретают какой-то конкистадорский характер. Это порождало на ранних этапах изучения Рембо суждения, будто поэт действительно был готов опуститься до идеи "сверхчеловека": "Я покидаю Европу: морской ветер обожжет мне легкие. Гиблые страны забудут меня. Плавать, мять траву, охотиться, особенно курить; пить напитки, крепкие, как кипящий металл... Я вернусь с железными членами, со смуглой кожей, с бешеным взглядом: по моему виду меня сочтут человеком сильной расы. У меня будет золото: я буду празден и груб. Женщины ухаживают за такими свирепыми инвалидами, возвратившимися из южных стран. Я вмешаюсь в политические дела. Буду спасен".
      "Однако мы не отплываем", - пишет Рембо. В глубине души он сознает, что скорее может оказаться в роли угнетенного, чем угнетателя. Рембо признается, что он "отверженный" и для него самое лучшее - "забыться в хмельном сне на прибрежном песке". Поэт часто представляет себя порабощенным: "Белые высаживаются. Грянула пушка! Заставят креститься, носить одежду, работать...".
      Утверждению буржуазного прогресса, официальной истории Франции в главке "Дурная кровь" Рембо противопоставляет не только свое право древнего галла, право всякого дикаря, не желающего знать цивилизации, но и "шаритэ" понятие, употребляемое им в смысле "социальное единение".
      И калейдоскопическом стиле "Одного лета в аду" временами можно натолкнуться на мысли и образы, которых ждала великая будущность: здесь и слова поэта о том, что он из тех, "кто поет во время казни", ставшие лейтмотивом стихотворения Арагона о героях Сопротивления; здесь и несогласие с господней волей спасти именно поэта среди потерпевших кораблекрушение, вдохновившее Элюара на строки - девиз, что, пока на земле есть насильственная смерть, первыми должны умирать поэты.
      VII. Эпилог
      "Одно лето в аду" понимали как прелюдию к дальнейшей и не составляющей тему этой статьи уже не литературной жизни Рембо. Высокие социальные замыслы он объективно и не мог, и не умел осуществить. Ему не только не было дано вступить в те "ослепительные города будущего", о которых он мечтал, но он при его исключительных способностях, отменной энергии, молодости и крепком здоровье был обречен вести жизнь нищего бродяги.
      Возвращаясь домой, в Шарлевиль или на ферму матери Рош, Рембо работает, как батрак, за одни "харчи". По вечерам, никому не нужный, забившись в угол, он пытается довершить приобретенное в скитаниях знание языков или учит их по случайным книгам и словарям: к уже известным ему языкам - латыни, английскому, немецкому - один за другим прибавляются испанский, итальянский, голландский, новогреческий, арабский. Пособием по русскому языку ему служил новогреческо-русский словарь...
      В очередное путешествие Рембо отправляется, как правило, весной, когда теплее, и без средств на проезд, пешком. Странного оборванца с неоформленными документами брали на работу неохотно. Его бродяжничество вызывало подозрение властей в Германии и Австрии, опасавшихся беглецов-коммунаров, и его по этапу возвращали во Францию или передавали для этой цели французским консулам. Кроме того, ночевки на холоде, отсутствие теплой одежды приводили к тому, что Рембо заболевал, начинал бояться холодов становившейся ему все более ненавистной Европы. А на тот Восток, который манил его свободой от всякого мещанства, отправиться без средств было непросто.
      В 1875 г. Рембо некоторое время работал в Германии, весной в последний раз (в Штутгарте) виделся с вышедшим из тюрьмы Верденом, отдал ему рукопись "Озарений", а когда Верлен попытался обратить Рембо на путь веры, тут же подрался с ним. Из Германии через Швейцарию Рембо пешком пришел в Италию, болел в Милане; дальше пошел на юго-восток страны в Бриндизи, надеясь отплыть на Восток, но, застигнутый солнечным ударом, был передан французскому консулу и возвращен им в Марсель.
      Летом 1876 г., завербовавшись в голландские войска, Рембо наконец отплыл "на Восток" - был направлен на Яву в Батавию (ныне Джакарта), дезертировал через три недели, тайком нанялся на английский парусник и добрался до Бордо, откуда пешком пошел в Шарлевиль.
      В малайской поэзии до сих пор живут предания об удивительном подростке, который объяснял яванцам на смешанном голландско-яванском языке:
      Видишь ли, я... дезертир, то есть пямболос!
      Я не хотел убивать людей, ваших оранг-оранг.
      И если теперь меня поймают, то тут же повесят!
      О Р. Ипарримья. Встреча.
      Перевод И. С. Поступальского
      В 1877 г. Рембо сделал неудачную попытку через Австрию добраться до России, но, ограбленный под Веной и высланный австрийской полицией, вынужден был через Монмеди пешком прийти в Шарлевиль. Но вскоре дойдя до Гамбурга, Рембо в качестве переводчика при бродячем цирке странствовал по Германии, Дании, Швеции, откуда был репатриирован французским консулом. Осенью Рембо грузчик марсельского порта, затем он отплывает в Александрию, заболевает и через Италик) возвращается в Шарлевиль.
      1878 год начался для Рембо с новой неудачной попытки отплыть на Восток через Гамбург. Осенью - тяжелый пеший переход через Альпы, в частности через засыпанный глубоким снегом Сен-Готард, где вполне могли окончиться дни Рембо. Но все-таки он добрался до Генуи, откуда отплыл в Александрию. Там он не смог получить работу. Оттуда он отправился на Кипр, где нанялся подрядчиком на строительство. Однако здоровье двадцатипятилетнего Рембо не выдерживает труднейших условий, и легом 1879 г. он, опять больным, возвращается в Шарлевиль.
      В 1880 г., чужой в материнской семье, все еще неимущий, гонимый каким-то исступленным отвращением к христианской цивилизации, к той буржуазной Западной Европе, которая, наверно, вся представлялась ему чудовищно увеличенным мещанским Шарлевилем, Рембо уходит, можно сказать, в последнее путешествие. Он добирается до Кипра, работает подрядчиком на большом строительстве высоко в горах острова. Помня страшные зимние Альпы, Рембо страдает и от холода, и от страха холода, бросает Кипр, отплывает в Египет и наконец первый раз в жизни устраивается на постоянную работу правда, в тяжелых, невыносимых при бедности и без привычки условиях Адена и Африканского Рога.
      Рембо - служащий торговой фирмы "Вианне, Барде и Ко", затем Сезара Тиана, которые ведут торговлю кофе, слоновой костью, кожей. Торговля, тем более в условиях колониального проникновения, раздоров и интриг Англии, Франции, Италии, свирепости местных владык, отсталости, а иногда и дикости населения,дело нелегкое, которое невозможно было осуществлять в белоснежных перчатках. Чего только по этому поводу не писали о Рембо, то унижая его как якобы "жадного торгаша", то "возвышая" как якобы "крупного преуспевающего негоцианта".
      А Рембо продолжал быть "блудным сыном" отвергнувшего его и отвергнутого им общества.
      Рембо никто не помогал, никто не приходил ему на помощь.
      Затянувшееся самоубийство, а точнее, убийство продолжалось. Дремавший гений проснулся в жажде исследования. Первые заработанные деньги Рембо посылает домой - "домой"! - на книги, секстанты, теодолиты. Мать купила на эти деньги кусочек земли, потом увеличивший на какую-то долю ренту зятя.
      Руководители фирм Вианне, Барде, Тиан поняли, что по даровщинке приобрели сокровище: Рембо посылают в самые трудные поездки за Харрар, в глубину Шоа. За обычную плату в фирме работает человек, который ничего не боится - ни трудностей, ни смерти, который в считанные недели удовлетворительно усваивает различные местные языки!
      Рембо первым проходит в 1885-1887 гг. путь в Антотто, будущую Аддис-Абебу, путь, по которому затем была проложена железная дорога в Эфиопию. Но жизнь его так же ужасна и неустроенна, как и раньше. Менелик не платит ему обещанной суммы за доставленные караваном ружья. Рембо отказывает себе во всем, живет в антисанитарных условиях, ест как попало, у него нет семьи (лишь около 1884 г. у него временно наладилось нечто вроде свободного брака с одной Эфиопской женщиной). Приходят вести о поэтической славе, но Рембо все это больше не интересует. Он пишет научную статью о своих географических исследованиях, но у него нет условий для систематической работы.
      Весной 1891 г., когда истекло десять лет пребывания в Африке, у Рембо появилась опухоль правого колена. Он не может ходить, 15 марта 1891 г. не может подняться с постели. Срочная ликвидация дел, мучительное путешествие, ампутация йоги в Марселе. Но все напрасно: болезнь - саркома или последствия пропущенного сифилиса - приковывает Рембо к постели. Несколько последних месяцев мук смягчены заботами сестры Изабеллы. Она едет с братом из Шарлевиля в Марсель, куда он направился для продолжения лечения. Поездка невыносимо болезненна, и в Марселе его состояние ухудшается. Мать требует Изабеллу домой: нужна для хозяйства. Рембо за день до кончины в момент последнего просветления диктует короткую записку с просьбой заказать билет на пароход, в коматозном состоянии уже не понимая, что говорит, бормочет арабские слова: "Аллах керим" и рвется плыть туда, в Эфиопию...
      Но поздно, и чья-то несведущая рука записывает в больничной книге слова, звучащие как издевательство над гением угасшего поэта: "10 ноября 1891 г. в возрасте 37 лет скончался _негоциант_ Рембо"...
      В эти дни Аполлинеру было уже 10 лет, и вскоре должны были родиться Элюар и Арагон. Новый век французской поэзии был впереди...
      "...Я не являюсь изысканным писателем, - в 1916 г. писал Аполлинер юному Андре Бретону, видимо склонному трактовать творчество Рембо в свете письма ясновидца, как нечто укладывающееся в русло изысканной поэзии. - Я следую своим склонностям. Они просты и не всегда отличаются тонкостью. Поль Валери, может быть, погрузился в кризис из-за своей изысканности...
      ...Разве Вы полагаете, будто Рембо был слишком изысканным? Не думаю; ведь его произведения сжаты и столь сильны... Я думаю, что Рембо предощутил многое в современном развитии. А ни Валери, ни другие изысканные поэты этого не чувствовали. Поднятые неким чудным Геркулесом, они (как Антей. - Н. Б.) остались в воздухе и не смогли восстановить своих сил прикосновением к земле. Истина, думаю я, в том, что во всех случаях, чтоб достичь далей, нужно сперва вернуться к началам. И вот то, что говорил Рембо {Здесь может идти речь как о письме к Демени от 15 мая 1871 г., так и о "самокритике" Рембо в главе "Алхимия слова" в книге "Одно лето в аду".}, это уже не простая изысканность, но метод, которому науки открывают широкое поле, все науки, в том числе и гуманитарные..." {Apollinaire G. Op. cit., vol, 4, p. 876.}.
      В нескольких фразах написанного на войне, наспех, в окопах письма Аполлинер наметил главную линию преемственности во французской поэзии его времени, ту главную линию, которая шла от Рембо к самому Аполлинеру, обнаружилась в дальнейшем поэтическом развитии и была подтверждена сопоставлением и исследованием поэтических произведений.
      Аполлинер - по его же пророческим словам, "поэт, которого убили", будто спешил отчитаться перед будущим и высказал свое суждение о месте, занимаемом Рембо во французской поэзии, в письме, трагически помеченном 12 марта 1916 г., т. е. за пять дней до рокового ранения в голову осколком немецкого снаряда...
      Крупнейшим французским поэтам - и живым, и мертвым - еще предстояло стать вдохновителями и борцами национального Сопротивления. Артюр Рембо оказался среди них.