Не уговаривал, не успокоил, а сухо приказал женщине оставить его в покое и не ждать дальнейших встреч. Именно этого тона сурового приказания Монна Оретта вынести не смогла. В тот же вечер она, волнуясь и плача, рассказала мужу, что ее преследует «один студент», что нынче он снова заступил ей дорогу и угрожал расправою, что она молчала до сих пор, блюдя честь своего супруга, но больше не может молчать, да и боится за свою жизнь… Как на грех, у нее сохранились письма Коссы, и супруг, стареющий городской богач, Ладзаро Бенвенутти, вполне уверился в жалобах супруги… Вполне ли? Возможно, и подспудная зависть к знаменитому вожаку болонских студентов сыграла роль! Не мог же он не знать, что молодая жена посматривает по сторонам уже давно, что ее, по старинному выражению, пора на цепь сажать. Не мог не знать и того, сколь опасно спорить с Бальтазаром Коссой… Но в Италии той поры существовал тот же институт заказных убийств, с которым познакомилась Россия только на исходе двадцатого столетия. Наемные убийцы даже и прозвище свое имели — «браво» (не путать с овациями в театре!). Браво обычно использовали кинжал, тонкий граненый стилет, удар которого, глубоко проникающий, обычно оказывался смертельным, а крови наружу выливалось чуть. Так что порою не понять было, от какой такой причины идущий по улице человек вдруг начинал заваливаться навзничь, хрипя и закатывая глаза.

На счастье Бальтазара браво, нанятый Ладзаро Бенвенутти, оказался маленького роста, и удар, предназначенный в шею Коссы, попал ему в предплечье. Да, возможно, и кошачья ловкость Бальтазара, успевшего отскочить, сработала. Убийца метнулся прочь и исчез в поперечной улице.

«Кто заплатил ему за это?» — думал раздосадованный Косса, унимая текущую кровь. Он шел к Сандре Джуни, к кварталу бедноты, и напасть на него тут мог только наемный убийца. Местные буяны хорошо знали Коссу, и вряд ли кто из них решился бы — да и захотел! — напасть на него.

Кто заплатил?! Разумеется кто-то из родственников брошенных им любовниц, но кто? О Ладзаро Бенвенутти он в тот миг даже и не подумал.

На вечерней попойке, когда Бальтазар небрежно рассказал о происшествии, «дьяволы» наперебой стали предлагать Коссе с нынешнего дня организовать почетную охрану своего предводителя. Бальтазар отрекся со смехом:

— Ежели хоть один из вас, други, пойдет со мной, он испугается! А я хочу поймать убийцу!

Второе нападение (он ждал его) произошло почти там же, в утренней мгле.

Бальтазар, завернувшись в плащ, возвращался от Сандры Джуни, вспоминая с усталым удовольствием неистовую страсть, слезы, короткий горловой смех, поцелуи и нежные касанья девушки, все еще не опомнившейся от счастья того, что ей достался такой красивый, знатный и знаменитый на всю Болонью возлюбленный, с которым она каждую ночь, боясь, что он уйдет и не придет больше, проводила как первую и последнюю, выкладываясь до того, что порою даже теряла сознание в мощных объятиях Коссы. Дело происходило в сарайчике, на охапке грубой соломы, застеленной попоною. Владельцу сарайчика было заплачено полновесными цехинами, и — уж признаемся в том прямо — заплачено было и брату Сандры, за молчание и даже помощь в любовных делах. Он нередко провожал сестру «до места» и приводил ее домой, каждый раз получая на выпивку — иное его мало интересовало. А что девушки из бедных семей сплошь да рядом отдаются богачам — так это было слишком привычно, чтобы его всерьез возмущать. Дарил бы подарки сестре этот Косса, не жадничал!

Бальтазар шел, размягченный и усталый, и едва не пропустил момента, когда за спиною сзади раздались торопливые шаги. Он успел прикрыться левой рукою, в которую, скользом, попало лезвие стилета, а правой схватил убийцу, бросившего с перепугу стилет, за горло:

— Кто тебя послал? — прошипел он. — Говори, не то задушу!

У вертлявого человечка глаза начинали вылезать из орбит, а пальцы все слабее царапали железную длань Коссы.

— Я не знаю, не ведаю, ни имени, ничего, знаю только дом! — хрипел он, обвисая в смертной истоме.

— Веди! — приказал Косса и, обмотав горло браво полою плаща, толкнул того в спину.

Они перешли к церкви Святого Доминика, лишь недавно построенной, и тут, чуть восточнее храма, браво остановился.

— Говоришь, большой, толстый? Старый или молодой? А ее видел? Белокурая? Мне по плечо? Не слыхал, как называла мужа? Ладзаро?

Все было ясно. Уверившись в предательстве Монны Оретты, Бальтазар отпустил незадачливого убийцу и, дав ему коленкой под зад, вымолвил:

— Ступай!

Тот отлетел, шлепнулся, вскочил на четвереньки, ошалело глянул на Коссу («Только и осталось хвостом вильнуть!» — подумал тот.) и, вскочив на ноги, стремительно пустился удирать.

Косса, проверив, удобно ли кинжал вынимается из ножен, решительно полез через ограду. Когда-то он знал все тут наизусть. Даже сторожевой пес, узнавши Коссу, не стал лаять, а только лизнул его в руку.

Вот с этого подоконника он когда-то, в течение целого месяца, каждую ночь подымался к Монне Оретте в ее спальню! Он и сейчас проник к ней без особого труда.

— Монна Оретта! — крикнул Косса нарочито громко. — Покажи мне, где спит твой счастливый супруг! (Так, во всяком случае описывает этот эпизод, возможно придуманный им самим, Александр Парадисис.)

В темноте спальни толстый Ладзаро поднялся в постели. (После слез, вздохов и жалоб отвергнутой Оретты, супруги, сблизясь, спали вдвоем.) Бальтазар вынул кинжал и, не раздумывая ни мгновения, погрузил его в горло Бенвенутти. Потом обхватил трепещущую Монну левой рукою (слегка поморщась от боли, ибо кровь снова потекла), правой срывая с нее остатки одежды, и, когда женщина осталась голой, заломил ей руки за спину и ножом начертал звезду на ее груди.

— Вот так! Теперь ты будешь помнить меня всю жизнь!

На истошные крики хозяйки уже бежали разбуженные слуги, торопливо похватавши оружие. Двое ворвались в комнату, но Косса увернувшись, с подоконника ринул вниз, мгновением повиснув на склонившейся ветке дерева, спрыгнул на землю, молнией перелетел через ограду и, пробежав улицей Виа Клари, завернул в квартал, где теперь находится церковь Сан-Джованни ин Монте. Шаги за спиною не смолкали. Преследователи явно начинали его нагонять.

Убийство — в любом веке убийство. Бальтазар, углядев высокую ограду, увитую плющом, вскарабкался на нее, перемахнул на корявый сук дерева, склонившего свои ветви над улицей, и унырнул, прижался ниц, гадая: узрели его или нет? Шаги преследователей, впрочем, пронеслись мимо и начали отдаляться. Завтра же, по жалобе Монны, подеста прикажет привлечь студента Бальтазара Коссу к суду за убийство гражданина Ладзаро Бенвенутти… «Скверно! Следовало убить и ее тоже!» — запоздало подумал он, углубляясь в сад.

Перед ним была низенькая дверь, похожая на все те низенькие двери, через которые он проникал в апартаменты своих любовниц. И эту дверь он открыл без особого труда, оказавшись в темном пустом коридоре, тьма которого была чуть разбавлена сочащимся откуда-то светом ночника. В конце коридора смутно виднелась замкнутая дверь, почти утонувшая между двумя мраморными пилястрами.

Далее даю вновь слово Парадисису:

«Бальтазар прошел мимо двери слева и остановился. Одна из дверей справа была полуоткрыта. Женщина средних лет, вероятно служанка, держала зажженную лампу, и в свете ее герой наш увидел волнующую сцену: молодая женщина поднималась с постели. Служанка только что откинула покрывало, а женщина небрежно, грациозным движением приподняв рубашку, высоко обнажила ноги… Красивые ноги, только что покинувшие теплоту постели, искали на полу изящные туфельки.

Что это была за красота! Бальтазар Косса, Бальтазар, пресытившийся разнообразными женскими прелестями, был поражен, не мог оторвать глаз от этой божественной красавицы, с каштановыми волосами, стройной, как колонна, с тоненькой осиной талией, бело-розовой кожей, мраморной шеей и высокой грудью, видневшейся в низком вырезе рубашки. У нее были черные миндалевидные глаза, тонкие, как шнурок, брови, темные, густые, длинные ресницы, еще больше подчеркивавшие очарование ее глаз, красиво очерченный прямой нос.

— Чудо! — в экстазе вымолвил вслух Косса.

Он пытался вспомнить, видел ли когда-нибудь эту девушку за пять лет своего пребывания в Болонье, но так и не вспомнил. «Может быть, она всегда жила здесь, но скрывалась?» — думал он.

Вдруг Бальтазар отскочил от двери и побежал обратно, чтобы укрыться где-нибудь, так как молодая девушка (ей не было и двадцати лет, по предположению Коссы) встала, накинула на свое красивое тело пеньюар, отороченный мехом, и направилась к двери. Служанка исчезла, и девушка вышла в коридор. Бальтазар вынужден был отступить дальше. Он двигался совершенно бесшумно, оглядываясь на девушку, приближающуюся с лампой в руке. Его поразила ее походка, легкая, как дыхание. Казалось, что она плывет по воздуху, не касаясь пола.

Девушка подошла к странной двери между двумя полуколоннами, повернула ключ в замке, открыла дверь и хотела уже войти в комнату, когда неожиданный шорох привлек ее внимание и заставил оглянуться. На лице ее не отразилось никакого испуга, казалось, она просто ищет, куда поставить лампу.

«Увидела, или нет?» — спрашивал себя Косса.

Девушка тщательно закрыла дверь в комнату и хлопнула в ладоши:

— Лоренца! — позвала она служанку.

Бальтазар вздрогнул. Ясный сверкающий взгляд незнакомки был устремлен на него. Девушка словно изучала его, старалась заглянуть глубоко в душу.

— Тебя преследуют! — прозвучал мелодичный голос, и Косса не мог понять, вопрос это или утверждение.

— Лоренца! — обратилась девушка к подошедшей служанке, удивленно разглядывавшей пришельца. — Человек ранен, промой ему рану!

Она снова отперла таинственную дверь, взяла лампу, вошла в комнату, и дверь за ней захлопнулась.

Косса только тут заметил пятна крови на своей одежде. Но еще больше смутило Коссу увиденное мельком в той таинственной комнате. Какие-то знаки, словно египетские иероглифы на стенах, когтистые птицы, чучела. Два черепа стояли на низком столике, а в глубине комнаты — два целых человеческих скелета… Какие-то круги, чаши, буквы, чучела летучих мышей, выкрашенные красным человеческие сердца… И все это при багровом пламени очага, в хороводе движущихся теней по потолку и стенам этой, явно колдовской кельи.

Косса ни о чем не стал расспрашивать служанку, которая промыла, смазала и перевязала его раны, но думал только о девушке, постепенно начиная понимать, что тут он соприкоснулся с чем-то, далеко превышающем его обычные похождения.

«Не разыскивает ли ее инквизиция?» — промелькнула у него в голове страшная догадка. Страшная потому, что инквизиция была всесильна и подчинялась одному папе. Это была власть над властью, особенно ужасная тем, что совмещала в себе сразу и духовную — над душами, — и физическую — над телами — власть. Власть, перед которой трепетали даже епископы и кардиналы, не говоря о прочих».

Тут вот опять сделаем остановку. Хотя мы и порешили верить Парадисису, по крайней мере, в той основной линии его рассказа, которая касается интимных дел Бальтазара Коссы.

Да что значит — верить! Недавно вышла книга о пиратах Бориса Васильева «Под флагом смерти», где, ничтоже сумняшеся, пересказывается весь сюжет Парадисиса в сопровождении массы иллюстраций: боевых судов того времени, оружия, пиратских костюмов… Но, главное, среди прочего воспроизведена крупно голова Коссы с надгробия, выполненного Донателло, и даны портреты Яндры и Имы Давероне. Обе изображены в профиль, обе с открытыми лбами по моде своего времени, только у Имы нос как бы печально опущен долу, а у Яндры — победно задран вверх. Яндру изобразил художник последующей эпохи, а Иму — ее современник. И тут уж попробуй, не поверь! Хотя все равно неясно очень многое. У Имы, по сути, нет фамилии. Давероне — прозвище, «Из Вероны», а фамилии, у знати во всяком случае, уже были! Неясен ее возраст: она должна бы быть помоложе Яндры, и потому двадцать один год, указанный Парадисисом, внушает сильные сомнения. А познакомиться девушки могли и должны были еще в Вероне, пока отец Яндры владел городом. Очень запутан вопрос о Яндре делла Скала. Все попытки прояснить ее биографию наталкиваются на неустранимые противоречия. Мы знаем только, что Бартоломео (предполагаемый отец Яндры) убит в 1381-м году, достаточно молодым, а Антонио, его брат и убийца, и, следовательно, дядя Яндры, захвативший власть в Вероне, изгнан в 1387-м году Висконти, хозяином Милана. Причем бежал Антонио с супругой не куда-либо, а в Венецию, которая лет через двадцать, и уже навсегда, оказалась владелицей Вероны, вместе с Падуей и другими городами, когда-то принадлежавшими могущественному роду делла Скала, который, впрочем, уже давно находился в упадке, теряя город за городом, некогда завоеванные Конгранде, покровителем Данте, от которого последний ждал объединения всей Италии.

Но судьба дочерей Бартоломео (да и были ли они?) неизвестна, и неизвестны перипетии судьбы Яндры делла Скала, описанные Парадисисом.

И с инквизицией все очень неясно. Та инквизиция, испанская, отмеченная именем Тарквемады и созданная в основном для того, чтобы жестокостью духовных судов сплотить разноплеменную страну, доставшуюся Фердинанду и Изабелле, королевской чете, наконец-то объединившей отвоеванную у мавров Испанию, возникла столетие спустя после описываемых событий, уже в конце XV века. А во времена Коссы существовала значительно более скромная доминиканская инквизиция, созданная в эпоху альбигойских войн на юге Франции и затем распространенная орденом Св. Доминика на сопредельные страны (сами себя доминиканцы называли «доминикано» — «псы господни», чем-то напоминая опричников Ивана Грозного).

Да, конечно, и центр ордена находился именно в Болонье, и суд доминиканской инквизиции устрашал. Судьи были в масках, но подсудимый имел право отвести неугодных ему свидетелей, то есть как-то противостоять обвинению. Перед лицом испанской инквизиции это было решительно невозможно.

Местная епископальная инквизиция еще не имела той власти, повторим, которую она получила в Испании, где инквизиция была хоть понятна. В только-только отвоеванной стране было значительное число мусульман (арабов и мавров), был многочисленный и мощный клан евреев (мораны), которые даже когда принимали, по необходимости, христианство, продолжали тайно исполнять свои иудейские обряды. (Собственно и изобретена была инквизиция Тарквемадой, потомком крещеных евреев, и направлялась поначалу против тех евреев, которые приняли крещение обманно, для отвода глаз). Так, повторим, в Испании этот ужасный институт был еще как-то оправдан и по-своему государственно необходим, но потом, когда святая инквизиция стала государством в государстве, всесильным «малым народом», — о чем столь убедительно написал выдающийся математик Шафаревич, — когда преследованиям стали подвергаться все инакомыслящие или заподозренные в инакомыслии, когда признания стали получать с помощью все более изощренных пыток, когда начался психоз и люди, ранее не могшие и помыслить о каком-то волшебстве, сами себя обвиняли в несделанных преступлениях против веры и церкви, женщины признавались в напусках, сглазах и порчах, в сношениях с самим дьяволом в виде черного козла, от которого пахнет серой, мужчины также признавались в служении сатане, в черных мессах (мессах, где престолом служил обнаженный живот и лоно девственницы), когда люди сами жаждали пыток и огненной смерти, когда щупальцы инквизиции растеклись по всей Европе, когда она превратилась в почти точное подобие наших «органов» 1920—1930-х годов, с массовыми расстрелами, с публичными «признаниями», «покаяниями», с отказами от своих же родителей и прочею мерзостью тех лет, доселе уродующими самую душу народа… И — возвращаясь к инквизиции — никто, решительно никто не смел и не мог поднять протест против творимого.

Только усвоив все это, только осознав решительную невозможность любого протеста против ее действий, можно понять и должным образом оценить дерзость Коссы, восставшего против этой безжалостной тирании. Пусть еще до испанских ужасов! Пусть в единственном случае! Пусть своей будущей возлюбленной ради! Расскажите мне о человеке, который где-нибудь году в 1933—1934-м взял штурмом «Кресты», освобождая свою возлюбленную, — ого! Не было, и быть не могло! (И весь ужас в том и заключался, что быть не могло!) А ведь инквизиторы, творившие зло во имя церкви и под сенью креста, были, уже поэтому, могущественнее наших чекистов, опиравшихся, как-никак, на «безбожную» власть, почему и не могли все-таки распоряжаться еще и загробными муками!

А меж тем мельком увиденный Коссою кабинет незнакомки не оставлял сомнений в ее тайной профессии, за которую полагалось одно — пытки, с выламы ванием рук и ног, и последующая смерть на костре.

Все-таки Италия была не Испания. Здесь не было реконкисты, не было могущественной борьбы вер (об арианской ереси давно позабыли!), и потому инквизиция воспринималась всеми как безусловное зло, что очень помогло Коссе в его затее.

Кстати, первым утвердил суды над чародеями и еретиками, с пытками и смертною казнью, папа Иоанн XXII менее, чем за сто лет до описываемых событий, в 1317-м году. То есть прежние вольные времена в 1380-х еще помнились старшим поколением. И еще одно любопытное замечание делает Парадисис в примечаниях к своей книге. Именно гонения, именно папские буллы и суд инквизиции своеобразно «возвысили» колдовство и магию, к которым с тех пор стали относиться с большей серьезностью, веруя в безусловную силу колдовских заклинаний.