СМЕРТЬ ЦАРЕВИЧА

Смерть младшего сына Ивана IV царевича Дмитрия 15 мая 1591 года остается загадочной по причине, явной по существу и не вполне понятной по своим последствиям.

Нам кажется, что С.Ф. Платонов преувеличил значение этого факта как явления «династической смуты», с которой и начался период брожения умов и социально-политических катаклизмов. Конец одной династии в монархическом государстве означает приход новой, только и всего. Какой бы ни была борьба за трон, она совсем не обязательно должна вызвать что-либо более основательное, чем «грызня в верхах». Общественное мнение при этом не играет существенной роли.

Иное дело, каким образом завершается династия. Если естественно – одно, а если насильственно – совсем другое. Когда к власти приходят благодаря злодейству, а не по праву, это резко подрывает ее (власти) авторитет и вносит смуту в общественное сознание.

А был ли зарезан мальчик?

По официальной версии, он играл во дворе в ножички. Эта игра была популярна в России вплоть до второй половины XX века. Один вариант ее представляет собой серию упражнений, когда нож втыкают острием в землю несколькими способами. Во втором – бросая его сверху, играющие нарезают себе участки земли в пределах заранее очерченного круга.

По-видимому, царевич со сверстниками играл в «нарезание земли» большим ножом (кинжалом?), который для очередного броска держал, как положено, за лезвие. И тут с ним приключилась, как тогда говорили, падучая болезнь (эпилептический припадок?). Он упал на землю в конвульсиях, порезался и нанес себе рану в шею, оказавшуюся смертельной.

В покоях вдовствующей царицы Марии (из рода Нагих), матери Дмитрия, началась паника. Тотчас по городу пронесся слух, что царевич злодейски зарезан по воле Бориса Годунова. Угличане взбунтовались, разгромили Приказную избу и убили государева дьяка Битяговского, его сына и еще несколько человек.

В город была срочно направлена государственная комиссия во главе с боярином Василием Шуйским, принадлежавшим к числу наиболее влиятельных и умных противников Бориса Годунова. В политических целях ему было выгодно представить происшествие (хотя бы намеком) как результат злодейского заговора.

Его помощником назначили окольничьего Клешнина, сторонника Федора Иоанновича и Бориса Годунова, но имевшего жену из рода Нагих. Можно сказать, что в комиссии были представлены все заинтересованные стороны. Уже одно это заставляет относиться к ее выводам с доверием, хотя материалы следствия и вызывают у историков некоторые сомнения.

Судя по показаниям очевидцев происшествия, произошла трагическая случайность. Но Нагие всячески старались доказать, что были конкретные убийцы: Данила Битяговский (сын дьяка), его племянник Никита Качалов и некоторые другие. Нагим надо было хоть как-то оправдать убийство государева дьяка и его родных.

Однако выяснилось, что никто из Нагих не был свидетелем смерти Дмитрия. Их обвинения основывались лишь на подозрениях. Шуйский основательно допросил четверых мальчиков, игравших с Дмитрием, и они все подтвердили, что царевич играл «в тычку ножиком с ними на заднем дворе, и пришла на него болезнь – падучей недуг – и набросился на нож». То же подтвердила и кормилица Дмитрия, которая горько сокрушалась, что не уберегла мальчика «и он ножом покололся».

Единственным объективным показанием в пользу убийства царевича было то, что его смерть была на руку Борису Годунову. К этому времени он стал по существу преемником царя Федора. Годунову был присвоен своеобразный и необычный титул: «Зять великого государя, управитель, слуга и конюший, боярин и дворцовый воевода, содержатель царств Казанского и Астраханского».

У рода Нагих был свой козырь в борьбе за власть: царевич Дмитрий, законный династический претендент на трон. Физическая слабость царя Федора и отсутствие у него с Ириной Годуновой, царицей, сестрой Бориса Годунова, детей, увеличивали шансы Нагих на приход к власти. Они обращались к разным ворожеям и предсказательницам, чтобы выяснить, когда следует ожидать смерти царя Федора и воцарения Дмитрия. На этот случай, во избежание происков врагов, они, так по крайней мере считал историк Г.В. Вернадский, начали организовывать заговор. По его мнению, слух о злодейском убийстве царевича распространил Михаил Нагой, решивший сгоряча, что настала пора действовать.

Угличские бунтовщики имели свои счеты с дьякомБитяговским который был сборщиком налогов. Его дом и дома некоторых других государственных чиновников были разграблены.

Вскоре, 24 мая, в разных частях Москвы вспыхнули пожары. Пронесся слух, будто это – кара Божья за убийство царевича Дмитрия. Однако удалось задержать поджигателей, которые признались, что за пожары и слухи им заплатили люди Афанасия Нагого и что такие же преступления планируются в некоторых других городах.

2 июня следственная комиссия представила царю свой отчет, который был передан патриарху и собору епископов (кстати, их представитель входил в комиссию). Было решено, что смерть царевича – деяние Божие. Михаила Нагого и угличских бунтовщиков за убийство невинных сочли заслуживающими наказания.

Царица Мария вынуждена была принять постриг, нескольких ее родственников заточили в темницу, а имущество их конфисковали. Угличская недолгая смута быстро была подавлена.

Царевич Дмитрий был серьезно болен и вряд ли смог бы управлять государством даже формально.

Вот что пишет на этот счет Р.Г. Скрынников:

«Судя по описаниям припадков и их периодичности, царевич страдал эпилепсией… Сильный припадок случился с Дмитрием примерно за месяц до его кончины. Перед «великим днем» (Пасхой. – Авт.), показала мамка Волохова, царевич во время приступа «объел руки Ондрееве дочке Нагова, едва у него… отвели». Андрей Нагой подтвердил это, сказав, что Дмитрий «ныне в великое говенье у дочери его руки переел», а прежде «руки едал» и у него, и у жильцов, и у постельниц: «царевича как станут держать, и он в те поры ест нецывенье за что попадетца». О том же говорила и вдова Битяговского: «Многажды бывало, как ево (Дмитрия. – Р.С.) станет бити тот недуг и станут ево держати Ондрей Нагой, и кормилицы, и боярони, и он… им руки кусал или, за что ухватил зубами, то об ъест».

Последний приступ эпилепсии у царевича длился несколько дней. Он начался во вторник. На третий день царевичу «маленько стало полехче», и мать взяла его к обедне, а потом отпустила во двор погулять. В субботу Дмитрий второй раз вышел на прогулку, и тут у него внезапно возобновился приступ».

То, что многие бояре, и в числе их в первую голову Борис Годунов, желали бы смерти царевича, не могло быть секретом. И вот это «желали бы» превратилось в негласное обвинение Бориса Годунова в убийстве. Вполне вероятно, что такой слух упорно насаждали бояре, противники этого достойного государственного деятеля. Но в любом случае версия убийства совершенно естественна. Ведь в расследовании преступления важен первый вопрос: кому это выгодно? В данном случае ответ был очевиден: Борису Годунову.

«Версия насильственной смерти Дмитрия, – пишет Скрынников, – получила официальное признание при царе Василии Шуйском и при Романовых. Она оказала огромное влияние на историографию. Это влияние сказывается и по сей день».

И дело даже не в том, что самозванцы воспользовались именем царевича, чтобы «смущать» народ. Еще раньше подозрения и обвинения Бориса Годунова в убийстве Дмитрия зародили серьезные сомнения в народе о моральном праве Годунова на власть, вне зависимости от его качеств как государственного деятеля. «Нет, нет! Нельзя молиться за царя Ирода – Богородица не велит», – говорит Юродивый в драме Пушкина «Борис Годунов».

Известно, что товарищи царевича по играм зимой лепили из снега фигуры, которые называли именами влиятельных бояр, а затем Дмитрий отсекал фигурам головы или четвертовал их. Молва о таких забавах давала повод опасаться его прихода к власти не только Борису Годунову. Возможно, что заинтересованные в устранении царевича лица позаботились о том, чтобы окружающие поощряли его забавы с ножичком.

Для нашей темы важно учитывать сам факт того, что общественное мнение было настроено против Бориса Годунова, а невинная жертва вызывала жалость. Правдоподобие оказалось, как часто бывает, убедительнее правды. Тем более что к смуте толкали не только моральные, но и материальные факторы.

ПРИЗРАК ЦАРЕВИЧА

Кризисное состояние земледелия в начале ХVII столетия привело к двум неурожаям подряд, вызвавшим страшный голод.

Мелкий помещик К. Осоргин писал в то время, что его мать Ульяна дошла «до последней нищеты, так что в доме ее ни одного зерна жита не осталось» и «великое было оскуднение пищи… а кони ее и рогатый скот поколели». Осоргины питались лепешками из древесной коры, лебеды и муки. Большинству же населения пришлось еще хуже.

Людей косили голод, эпидемии. Доходило до людоедства. Датские дипломаты зимой 1603 года видели огромные братские могилы у стен Москвы. Трупы валялись по дорогам, привлекая стаи волков. На московских улицах появились лисы. В них стреляли даже во рву Московского кремля.

Этими бедствиями воспользовалась правящая элита России, включая некоторых церковных иерархов. Монастыри, подобно светским феодалам, припрятывали запасы зерна и наживались на спекуляциях. Одним из первых этим грязным «бизнесом» занялся патриарх Иов – личный друг и протеже царя Бориса.

Мелких спекулянтов били на городских рынках кнутами, но это не помогало. Царь Борис не жалел для помощи голодающим своих и государственных средств. Например, в Смоленск он послал 40 тысяч рублей – колоссальную по тем временам сумму.

Но инфляция была такова, что одна прежде очень весомая копейка уже не могла прокормить не только семью, но и одного человека. И народ не выдержал.

По вотчинам светских и церковных зажиточных («порядочных») людей пошел гулять красный петух. Начались стихийные бунты и грабежи. Столица оказалась в кольце восставших регионов.

Когда вождь восставших Хлопко был схвачен и повешен, опасность для Москвы миновала. Однако центральная государственная структура была поколеблена. Царь Борис то шел на уступки (незначительные), раскалывая силы мятежников, то применял крутые меры. Но в целом примирения не получалось. Повстанцев пороли, вешали, но они не сдавались и в конце концов подались к вольным казакам на Дон и Терек, а главным образом на «Украйну», ближе к польской границе. Это был взрывоопасный «человеческий материал».

«Такие бедственные условия способствовали разгулу бандитизма, – писал Г.В. Вернадский. – С участием беглых холопов и крестьян это приняло размеры восстания. В сентябре 1603 г. большая банда недовольных, возглавляемая атаманом Хлопко, появилась в районе Москвы. Борис призвал регулярные войска под командованием способного военачальника, окольничего Ивана Федоровича Басманова. Мятеж был подавлен, но Басманов в сражении погиб. Раненого Хлопко взяли в плен и повесили».

Г. В. Вернадский пережил бедствия Гражданской войны в России после 1917 года и потому, как можно предположить, судил о «бандитах» Смутного времени по своему личному опыту. Однако вряд ли против банды направили бы регулярные войска. Нет, это было настоящее народное восстание, прелюдия большой Смуты.

Вновь хотелось бы сопоставить эту ситуацию с ситуацией, сложившейся в России конца XX века, когда «народ безмолвствовал» даже после того, как его ограбили чудовищные «реформы» Е. Гайдара и небывалая инфляция, когда миллионы были обворованы банками и началась безработица (в начале XVII века хозяева тоже выбрасывали на улицу своих холопов, чтобы не кормить их, чем увеличивали число восставших).

В конце XX века несамостоятельных и робких граждан через средства массовой дезинформации стали «стращать» ужасами гражданской войны и ГУЛАГа, которые их ждут в случае свержения (пусть даже путем выборов) «демократической» власти. И удивительно – столь убогий, нелепый и лживый способ «промывания мозгов» оказался эффективным. Народ пугали коммунистами не только представители прозападных группировок, но и не понимавшие, что выступают заодно с врагами России, патриоты-русофилы.

Почему же множество граждан продолжало верить лидеру, обещания которого лопались, как мыльные пузыри? Видимо, потому что в чем-то главном он был подобен своим поклонникам. Если в Средние века народ верил в сильного, грозного и справедливого правителя, то теперь слишком многих, особенно начинающих возвышаться олигархов и подпольных миллионеров, устраивала предельно слабая государственная власть, позволяющая «прихватизировать» национальные богатства.

Противоположные устремления больших масс населения привели к предельно разным результатам. Смута начала ХVII столетия завершилась восстановлением и укреплением могучей державы. Смута конца XX века закончилась расчленением СССР и превращением России из сверхдержавы в третьеразрядное государство.

Однако вернемся к давней Смуте.

Казалось бы, дела царя Бориса Годунова поправились. Но его враги-соперники замыслили хитроумный план, чтобы свергнуть его не путем дворцового переворота (царь-то был избран законным путем на соборе, назначенном и руководимом патриархом!), а руками народа.

Эти бояре, как пишет Г.В. Вернадский, «решили избавиться от Бориса, восстановив прежнюю династию с помощью призрака князя Дмитрия Угличского.

Вдохновителем нового плана являлся, по всей вероятности, боярин Федор Никитич Романов. Его братья следовали за ним. Богдан Бельский тоже был в курсе дела. Князь Мстиславский держался в стороне. Основным оружием борьбы с Борисом стало распространение слухов, вносящих смятение в умы московитов. Пропаган дистская кампания имела две цели: подрывать доверие народа к Борису, очерняя его личность; и отрицать его право на трон, утверждая, что царевич Дмитрий жив…» В феврале 1598 года в Москве распространились слухи о спасении царевича Дмитрия. Андрей Сапега докладывал литовскому гетману Кшиштофу Радзивиллу, что «говорят, будто Дмитрий – сын царя Ивана IV от его второй жены Марии». Андрей Сапега слышал, что Борис поддерживает молодого человека и готов признать его царем, если его самого не выберут».

Получается что-то странное, если только в последнем приведенном абзаце историк не сделал ошибку. Ведь князь угличский царевич Дмитрий был сыном не второй, а шестой жены Ивана IV. Этот брак был не вполне законным, согласно правилам того времени, и сына от шестой жены принято было считать незаконнорожденным. Правда, для Дмитрия сделали исключение, но в глазах знати его претензии на трон были бы необоснованными.

Может ли быть, что «призрак» погибшего Дмитрия был вызван самим Борисом Годуновым? Неужели столь странный план был припасен им на тот случай, если его не изберут царем? Очень сомнительно. Слух о существовании царевича Дмитрия, скорее всего, был уже в 1598 году пущен противниками Годунова, но он обрастал разными домыслами, один из которых и слышал доносчик Андрея Сапеги.

Другое дело – пропагандистская кампания Романова. Она была направлена против царя, имея целью его опорочить и свергнуть. Но эта «деза», пущенная для «внутреннего употребления», неожиданно оказалась наиболее выгодной для иностранных интервентов и большой Смуты.

В Польше появился человек, выдававший себя за сына Ивана Грозного Дмитрия, спасшегося от убийц. По официальной версии, это был самозванец: беглый монах Григорий Отрепьев. Кем он был в действительности? По этому вопросу у историков до сих пор нет единого мнения.

Еще в ХVIII веке академик Миллер усомнился в самозванстве Дмитрия. В ХIХ веке А.С. Суворин свидетельствовал, что Карамзин в 11-м томе «Истории государства Российского» называл Дмитрия не самозваным, а истинным царевичем. Но затем под каким-то влиянием историк отказался от этой позиции и переделал свою работу, сделав лжецаревича Гришкой Отрепьевым.

С.М. Соловьев считал самозванца орудием бояр, оппозиционных Годунову. Такую точку зрения разделяет Р.Г. Скрынников, прямо называющий покровителями Отрепьева бояр Романовых. Ссылаясь на летописца второй половины XVII века, Скрынников пишет: «Сколько бы осторожным ни был летописец, он весьма прозрачно намекнул на подлинные причины пострижения авантюриста. Отрепьев вынужден был уйти в монастырь в связи с крушением Романовых».

Н. И. Костомаров колебался между признанием Дмитрия царевичем и его самозванством. К.Н. Бестужев-Рюмин писал С.Д. Шереметеву: «Теперь я вижу и считаю вероятным спасение Дмитрия и надеюсь, что Вы это вполне докажете». Шереметев готов был опровергнуть официальную версию правительства и церкви о личности самозванца. Александр III не возражал против публикации такой работы, но при условии, что автор более убедительно подтвердит свою версию фактами. Но труд так и не вышел в свет.

Из советских историков пытался преодолеть традиционный взгляд на проблему П.П. Васильев, посвятивший этой теме книгу в 1957-1958 годах. «Потребовалось 30 лет, – писал он, – для того, чтобы пробить бастионы консерватизма и получить разрешение на издание сей книги, к тому же за счет автора». После обращения к Н.С. Хрущеву он получил разрешение сделать доклад по данной теме в Институте истории СССР и вызвал бурную дискуссию. Но разрешение на печатание книги было получено только в 1989 году.

Что можно сказать о «проблеме царевича Дмитрия»?

Среди исторических документов, летописей и других сочинений нетрудно подобрать сведения, подтверждающие любую из трех версий: Дмитрий зарезался, его зарезали, он остался в живых, а зарезан был «подставленный» мальчик, поповский сын. Вопрос в том, каким сведениям следует доверять.

Наиболее сомнительна или, точнее, фантастична версия о чудесном спасении царевича. У нее есть приверженцы, но доказательств – никаких.

Злодейское убийство царевича не исключено. Один из сравнительно поздних авторов В.А. Малинин пишет: «Розыскное дело Шуйского-Клешнина – топорно сработанная версия недобросовестных следователей. Дело переполнено противоречивыми показаниями, нарочитыми передержками и умалчиваниями, носит следы предубеждений розыскников, следовавших тайным указаниям, полученным еще до отъезда из Москвы. Доверять такому документу можно лишь при условии насилия над собственной совестью».

Суждение резкое, но в немалой мере оправданное. Хотя о каких-либо «тайных указаниях», полученных в Москве, нет никаких данных. При всех недостатках розыска и соответствующих записей, выводы официального следствия в целом вызывают больше доверия, чем свидетельства явно заинтересованных лиц, стремившихся во что бы то ни стало оправдать самосуд над государевым дьяком и другими людьми. О подозрительных людях в окружении Дмитрия нет никаких сколько-нибудь обоснованных данных. Если, предположим, игравшие с ним дети лгали о припадке и невольном самоубийстве, то со временем, став взрослыми, они бы не умолчали об этом. В том, чтобы обвинить в организации убийства Годунова, были заинтересованы слишком влиятельные боярские роды.

В. А. Малинин высказал сомнение в том, что у Дмитрия случались припадки, потому что ходили слухи о попытках отравить царевича. Но и все это не более, чем домыслы. Описания приступов у мальчика более всего напоминают эпилепсию, при отравлениях проявляются другие симптомы. Так что если нельзя вовсе исключить возможность злодейской расправы над царевичем, то признать убедительной такую версию «можно лишь при условии насилия над собственной совестью».

При всей загадочности личности Лжедмитрия I, его приходится считать самозванцем. При окончательной невыясненности причин смерти царевича Дмитрия важен факт появления, распространения и популярности версии о том, что он либо злодейски убит, либо чудом спасся. И та, и другая мысль укоренились в общественном сознании, породив духовную смуту.

Верил ли народ в то, что объявился настоящий царевич Дмитрий? Пожалуй, да. Ведь этот человек обещал быть более «крестьянским» государем, чем Федор или Борис. Да и сам Отрепьев (по-видимому, это был он) все более входил в роль царевича Дмитрия, словно убедив самого себя, будто так оно и есть.

Перед выступлением на Русь у него было небольшое войско, несколько тысяч человек. Было бы безумием при этом надеяться на удачу. Официальная Польша отказалась оказывать ему открытую поддержку. На что он и его советники (в том числе из числа иезуитов; ведь он тайно перешел в католичество, хотя и папа его не признал как царевича) могли рассчитывать?