Сама Эпонина считала «Отверженных» Виктора Гюго величайшим романом в истории, а художника-импрессиониста XIX века Огюста Ренуара, уроженца ее родного города Лиможа, ценила выше всех живописцев Земли. Она включила творчество обоих своих соотечественников в лекционный курс, но тщательно скорректировала весь остальной материал, чтобы достаточно объективно охарактеризовать прочие нации и культуры.
Поскольку биоты-Кавабаты помогали ей каждый год, вполне естественно было обратиться к произведениям настоящего Кавабаты. Его повести «Тысячекрылый журавль» и «Снежная страна» послужили примерами японской литературы. Три недели, отведенные поэзии, охватили диапазон от Фроста до Рильке и далее до Омара Хайяма. Однако в основном поэтический фокус был обращен к Бените Гарсиа, не только потому, что биоты-Гарсиа повсюду присутствовали в Новом Эдеме, но и по той причине, что жизнь и поэзия Бениты завораживали молодых людей.
В тот год, когда Эпонине пришлось надеть на рукав красную повязку, раз уж в ее крови обнаружились антитела вируса RV-41, в ее классе осталось только одиннадцать учащихся. Результаты теста поставили администрацию колледжа перед трудной проблемой. Хотя директор с отвагой отражал усилия энергичной группы родителей, по большей части живших в Хаконе и требовавших «убрать» Эпонину из колледжа, тем не менее и он, и его сотрудники в известной мере подчинились поднявшейся в колонии истерии, сделав курс Эпонины факультативным. В результате число слушателей намного уменьшилось по сравнению с предыдущими двумя годами.
Элли Уэйкфилд была любимой студенткой Эпонины. Невзирая на огромные пробелы в знаниях молодой девушки (сказывались проведенные во сне годы во время путешествия от Узла к Солнечной системе), ее природный ум и жажда познаний часто радовали Эпонину. Она нередко просила Элли выполнить какое-нибудь специальное задание. И в то утро, когда класс обратился к творчеству Бениты Гарсиа, — в то самое, когда Ричард Уэйкфилд обсуждал с дочерью свое беспокойство о последствиях вмешательства в погоду, — Эпонина попросила Элли прочитать наизусть любое стихотворение из первого сборника Бениты Гарсиа «Сны мексиканской девушки», выпущенного до того, как ей исполнилось двадцать. Но прежде чем Элли начала читать, Эпонина попыталась воспламенить воображение молодых людей короткой лекцией о жизни Бениты.
—
ИстиннаяБенита Гарсиа была одной из самых удивительных женщин, когда-либо живших на свете, — проговорила Эпонина, кивнув в сторону безразличного биота-Гарсиа, помогавшего ей в ходе обучения. — Поэтесса, космонавт, политик, мистик… вся история того времени отразилась в ее жизни, и эта судьба может вдохновить любого.
— Отец Бениты владел крупным поместьем в мексиканском штате Юкатан, расположенным далеко от художественного и политического центра страны. И единственная дочь Бенита (ее мать, индеанка-майя, была много моложе мужа) большую часть своего детства провела на семейной плантации возле таинственных руин Ушмаля. Маленькой девочкой Бенита часто играла среди пирамид и сооружений тысячелетнего церемониального центра.
— Она всегда была талантливой ученицей, но своим воображением и пылом воистину выделялась среди прочих. Первое свое стихотворение Бенита написала лет в девять или десять, а к пятнадцати годам, когда девушка поступила в католическую школу в Мериде, столице штата Юкатан, два ее стихотворения уже были опубликованы в престижной «Диарио де Мехико».
— Окончив среднюю школу, Бенита удивила своих учителей и семейство, объявив, что хочет стать космонавтом. И в 2129 году она стала первой мексиканкой, поступившей в Космическую академию в Колорадо. Но, когда через четыре года она закончила учебное заведение, в космосе начиналось великое отступление. После краха 2134 года мир погрузился в депрессию, известную под названием Великого хаоса, и практически все космические исследования были прекращены. В 2137 году МКА уволило Бениту в отставку, и она уже решила, что ее космическая карьера закончена.
— Но в 2144 году один из последних межпланетных транспортных кораблей «Джеймс Мартин» кое-как добрался от Марса до Земли, имея на борту женщин и детей, эвакуированных из марсианских колоний. Космический корабль едва удалось вывести на околоземную орбиту и похоже было, что пассажиры погибнут. Тогда Бенита Гарсиа и трое ее друзей из корпуса космонавтов сумели соорудить спасательный аппарат и спасли двадцать четыре пассажира после самой впечатляющей вылазки в космос, которую знала история…
Элли отвлеклась от повествования Эпонины и попыталась представить себе, как было здорово в этом спасательном полете. Бенита вручную вела свой космический корабль, не связываясь с центрами управления на Земле, рисковала своей жизнью ради спасения остальных. Можно ли предложить большую жертву своим собратьям по вере?
И пока она думала о самопожертвовании Гарсиа, перед умственным взором Элли возникла ее мать: различные облики Николь быстро следовали один за другим. Сперва Элли увидела мать в мантии судьи — перед сенатом. Вот Николь на ночь растирает шею ее отцу; вот терпеливо учит Бенджи читать; вот едет с Патриком на велосипеде, чтобы сыграть в теннис в парке; вот говорит Линку, что приготовить на обед. В последней сценке Элли увидела Николь сидящей возле себя на кровати и отвечающей на ее вопросы о жизни и любви. «Моя героиня — это моя мать, — вдруг поняла Элли. — И она проявляла такое же самопожертвование, как и Бенита Гарсиа».
— …представьте теперь, если сумеете, молодую мексиканскую девушку шестнадцати лет, вернувшуюся домой на каникулы из школы… вот она медленно поднимается по крутым ступеням пирамиды Волшебника в Ушмале. Теплым весенним утром игуаны играют среди камней и в руинах…
Эпонина кивнула Элли. Время было читать стихотворение. Девушка встала с места и продекламировала:
Старуха-ящерка, прошли перед тобой
Все слезы наши, радости,
Мечтания, что наполняли сердце,
И страшные желанья.
Зачем, зачем все неизменно?
И разве не сидела индеанка, мать матери моей,
На этих же ступенях
В века иные, и в другом убранстве,
И признавалась пред тобой в страстях,
Которых не должна, не может разделять?
По ночам я гляжу на звезды,
Среди них себя замечаю.
Сердце парит к высотам,
Взмывает над пирамидой,
Мчит ко всему, что будет.
Да, Бенита, отвечает мне игуана,
Говорила я твоей бабке:
Сны, что снились, мечты, что мечтались,
Все в одной тебе воплотились.
Когда Элли закончила чтение, щеки ее поблескивали от безмолвных слез. Должно быть, и преподавательница ее, и другие студенты решили, что так глубоко растрогали девушку стихотворение и жизнь Бениты Гарсиа. Откуда им было знать, что Элли только что пережила эмоциональное прозрение, обнаружив истинную глубину своей любви и уважения к матери.
До школьной постановки оставалась последняя неделя репетиций. Эпонина выбрала старую пьесу «В ожидании Годо», написанную нобелевским лауреатом Сэмюэлом Беккетом в XX веке, потому что ее тема весьма подходила к жизни Нового Эдема. Двух основных героев, одетых в сплошные лохмотья, играли Элли Уэйкфилд и Педро Мартинес, симпатичный девятнадцатилетний парень, в последние месяцы перед запуском включенный в контингент колонии из числа «обеспокоенной» молодежи.
Без помощи Кавабатов Эпонина не смогла бы поставить пьесы. Биоты спроектировали и соорудили декорации и костюмы, они контролировали освещение, даже проводили репетиции, когда она сама не могла присутствовать. Школа располагала четырьмя Кавабатами, и в течение шести недель, непосредственно предшествовавших постановке, трое из них находились в распоряжении Эпонины.
— Хорошая работа, — проговорила Эпонина, приближаясь по сцене к студентам. — Пожалуй, на сегодня хватит.
— Мисс Уэйкфилд, — произнес Кавабата номер 052, - в трех местах ваши слова не точно соответствовали тексту. Начиная со слов…
— Скажешь ей завтра, — перебила Эпонина, вежливо отсылая биота. — Тогда Элли лучше воспримет советы. — И она обратилась к своей небольшой труппе:
— Вопросы есть?
— Я знаю, что это уже не впервые, мисс Эпонина, — раздался неуверенный голос Педро Мартинеса, — но мне бы хотелось вновь поговорить об этом… Вы сказали нам, что Годо — не личность, что он (или оно) на самом деле концепция или фантазия… что мы просто чего-то ждем… Я прошу прощения, но мне трудно понять, чего же…
— Вся пьеса целиком представляет собой комментарий на тему абсурдности жизни, — ответила Эпонина, помедлив несколько секунд. — Мы смеемся, узнавая себя в этих героях, мы слышим от них собственные слова и речи. Беккет сумел уловить тоску человеческого духа. Годо все исправит… кем бы он ни был. Он преобразует наши жизни и сделает нас счастливыми.
— Выходит, Годо — все-таки Бог? — спросил Педро.
— Возможно, — продолжила Эпонина. — Бог… или даже наши старшие братья по разуму, построившие Раму и Узел, где побывала Элли со своей семьей. Любая сила, власть или существо, способные избавить мир от всех бед, может стать Годо. Вот поэтому пьеса и является универсальной.
— Педро, — потребовал голос из глубины небольшого зала, — ты уже закончил?
— Еще минутку, Марико, — ответил молодой человек. — У нас интересный разговор. Ты не хочешь присоединиться к нам?
Девушка-японка осталась в дверях.
— Не собираюсь, — резко сказала она. — Пошли.
Эпонина отпустила свою труппу, и Педро соскочил со сцены. Элли подошла к учительнице, когда молодой человек поспешил к двери.
— Почему он позволяет ей такие поступки? — громко удивилась Элли.
— Не спрашивай меня, — проговорила Эпонина, пожав плечами. — В вопросах личных взаимоотношений я не эксперт.
«Беда с этой Кобаяси, — подумала Эпонина, вспоминая, как Марико смотрела на них с Элли… словно на насекомых. — Мужчины иногда настолько глупы».
— Эпонина, — спросила Элли, — ты не будешь возражать, если мои родители придут на генеральную репетицию? Мой отец всегда любил пьесы Беккета и…
— Я рада видеть твоих родителей в любое время, к тому же мне нужно поблагодарить их…
—
Мисс Эпонина, — обратился к ней мужской голос из глубин комнаты. Это был Дерек Брюер, один из студентов Эпонины, в школьном возрасте влюбившийся в нее. Он сделал несколько шагов к ней и затем выкрикнул снова: — Вы слыхали новость?
Эпонина качнула головой. Дерек был явно взволнован.
— Судья Мышкин объявил ношение нарукавных повязок антиконституционным!
Эпонина несколько секунд впитывала информацию. К этому времени Дерек уже оказался рядом с ней, радуясь, что принес добрую весть.
— А ты… не напутал? — спросила она.
— Мы только что услышали об этом по радио.
Эпонина потянулась к ненавистной красной повязке. Глянув на Дерека и Элли, быстрым движением сорвала полоску с руки и отбросила в сторону. Эпонина проводила тряпку взглядом, и глаза ее наполнились слезами.
— Спасибо тебе, Дерек, — сказала она.
Четыре молодые руки обняли Эпонину.
— Поздравляю вас, — тихо проговорила Элли.
4
Гамбургерную в Сентрал-Сити обслуживали исключительно биоты. Два Линкольна вели дела процветающего ресторанчика, четыре Гарсиа обслуживали желающих перекусить. Пищу готовили двое Эйнштейнов, а безупречную чистоту наводила одна-единственная Тиассо. Гамбургерная приносила большой доход ее владельцу; затрат не потребовалось никаких, только на продукты и переоборудование помещения.
Элли всегда ужинала здесь по средам, когда добровольно работала в госпитале. В тот день, когда было обнародовано заявление Мышкина, к Элли в гамбургерной присоединилась ее учительница Эпонина, избавившаяся теперь от повязки.
— Интересно, как это я никогда не встречала тебя в госпитале, а? — проговорила Эпонина, приступая к жаренной по-французски картошке. — Чем ты там занимаешься?
— В основном разговариваю с больными детьми, — ответила Элли. — У четверых или пятерых весьма серьезные заболевания, а у одного малыша даже RV-41, и все они любят, когда их посещают люди. Биоты-Тиассо отлично справляются с делами и процедурами, но не способны морально поддержать больных.
— Пожалуйста, скажи мне, зачем тебе это нужно? — проговорила Эпонина, прожевав кусок гамбургера. — Ты молода, красива, здорова и можешь заниматься тысячью других вещей.
— Это не совсем так, — ответила Элли. — Вы сами знаете, что моя мать очень хорошо умеет понимать людей, и я ощущаю, что мои разговоры с детьми приносят пользу. — Она помедлила недолго. — Конечно, в обществе я держусь неловко… физически мне девятнадцать или двадцать лет, что вполне подходит для колледжа, однако у меня почти нет социального опыта. — Элли покраснела. — Одна из моих школьных подружек сказала, что юноши считают меня инопланетянкой.
Эпонина улыбнулась своей любимице. «Эх, быть бы любой инопланетянкой, но избавиться от RV-41, - подумала она. — Поверь мне, молодые люди действительно много теряют, если не обращают на тебя внимания».
Женщины закончили обед и оставили небольшой ресторанчик. Она вышли на площадь Сентрал-Сити. Посреди площади высился цилиндрический монумент, изображающий Раму. Памятник открыли в первый День Поселения. Общая высота монумента составляла два с половиной метра. На уровне глаз в цилиндре размещалась прозрачная сфера диаметром 50 сантиметров. Маленький огонек в ее центре представлял Солнце. Сечение, в котором перемещались Земля и другие планеты Солнечной системы, было плоскостью эклиптики; огоньки, тут и там рассеянные по сфере, обозначали относительное положение всех звезд в радиусе двадцати световых лет от Солнца.
Световая линия связывала Солнце и Сириус, отмечая путь, который Уэйкфилды совершили, путешествуя к Узлу и обратно. Другая тоненькая световая линия тянулась от Солнечной системы, обозначая траекторию Рамы III после того, как космический корабль принял на борт людей-колонистов на орбите Марса; заканчивалась она большим мерцающим красным огоньком, находившимся сейчас примерно на одной трети пути между Солнцем и звездой Тау Кита.
— Насколько я понимаю, идея возведения этого монумента принадлежит твоему отцу, — проговорила Эпонина, когда обе женщины остановились около небесной сферы.
— Да, — сказала Элли. — Созидательная фантазия отца всегда пробуждается, если речь заходит о физике и электронике.
Эпонина глядела на мерцающий красный огонек.
— А его не тревожит, что мы направляемся в другую сторону — не к Сириусу и не к Узлу?
Элли пожала плечами.
— Не знаю, — призналась она. — Мы нечасто разговариваем об этом… Однажды он сказал, что никто из нас не сможет понять намерения и дела внеземлян.
Эпонина оглядела площадь.
— Погляди на этих людей — все куда-то торопятся, и никто даже не пытается остановиться на этом месте. А я проверяю наше положение не реже, чем раз в неделю. — Неожиданно она сделалась очень серьезной. — С тех пор как оказалось, что я заражена RV-41, мне почему-то вдруг захотелось точно знать, где именно я нахожусь во Вселенной… Интересно, не выражает ли все это отчасти мой страх перед смертью?
После долгого молчания Эпонина обняла Элли за плечи.
— А вы не спрашивали Орла о смерти? — проговорила она.
— Нет, — тихо ответила Элли. — Мне было всего лишь четыре года, когда мы оставили Узел, и я, безусловно, не имела никакого представления о смерти.
— Была ребенком и думала как все дети… — сказала себе самой Эпонина и усмехнулась. — А о чем вы разговаривали с Орлом?
— Я не помню. Патрик рассказывал мне, что Орлу особенно нравилось смотреть, как мы играем со своими игрушками.
— Действительно? — произнесла Эпонина. — Удивительно. Судя по описанию твоей матери, я полагала, что Орел — существо чересчур серьезное, чтобы интересоваться детскими играми.
— Я отчетливо вижу его до сих пор своим умственным взором, — сказала Элли, — хотя была тогда такой маленькой. Только не могу вспомнить голос.
— А он тебе никогда не снился? — спросила Эпонина через несколько секунд.
— О да, много раз. Однажды он стоял на вершине огромного дерева и глядел на меня сверху — с облаков.
Эпонина вновь рассмеялась. И торопливо глянула на часы.
— О Боже, — проговорила она. — Я опоздала на прием. Когда ты должна быть в госпитале?
— В семь часов.
— Тогда поспешим.
Когда Эпонина явилась в кабинет доктора Тернера на обязательную проверку, проводившуюся раз в две недели, дежурная Тиассо отвела ее в лабораторию, взяла пробы мочи и крови, а потом попросила сесть. Биот объяснил Эпонине, что доктор опаздывает.
В приемной сидел темнокожий человек с проницательными глазами и дружелюбной улыбкой.
— Привет, — сказал он, когда их взгляды встретились. — Меня зовут Амаду Диаба. Я фармаколог.
Эпонина представилась и подумала, что уже видела этого человека.
— Великий день, правда? — спросил мужчина после недолгого молчания. — Как здорово, что можно снять эту проклятую повязку.
Эпонина теперь вспомнила Амаду. Она видела его раз или два на встречах носителей RV-41. Эпонина слыхала, что Амаду заработал свой ретровирус при переливании крови в первые дни существования колонии. «Сколько же нас всего? — подумала Эпонина. — Девяносто три. Или девяносто четыре? Пятеро заболели через переливание крови…»
— Похоже, добрые новости всегда ходят парами, — проговорил Амаду. — Заявление Мышкина обнародовали за несколько часов перед появлением ногастиков.
Эпонина вопросительно поглядела на него.
— О чем это ты?
— Ты еще не слыхала о ногастиках? — спросил Амаду с легкой усмешкой. — Где же тебя носило?
Помедлив несколько секунд, Амаду пустился в объяснения.
— Исследовательская бригада возле стены второго поселения как раз расширяла проделанное ими отверстие. И сегодня из него выбрались шестеро странных существ. Эти ногастики, как их окрестил телерепортер, очевидно, и есть жители другого поселения. Они похожи на волосатый мяч для гольфа, снабженный шестью длинными членистыми ногами. Они такие быстрые… целый час сновали вокруг людей, биотов и оборудования. А потом исчезли в той же дыре.
Эпонина собиралась задать какие-то вопросы о ногастиках, когда из кабинета появился мистер Тернер.
— Мистер Диаба и мисс Эпонина, — произнес он. — У меня для каждого из вас есть подробное сообщение. Кто хочет быть первым?
Дивные синие глаза доктора ничуть не переменились.
— Мистер Диаба пришел раньше меня, — ответила Эпонина. — Поэтому…
— Леди всегда проходят первыми, — перебил ее Амаду. — В Новом Эдеме тоже.
Эпонина вошла в кабинет доктора Тернера.
— Пока все в порядке, — проговорил доктор, когда они остались одни. — Вирус не исчез из вашего организма, однако сердечные мышцы не обнаруживают ни малейшего следа поражения. Я не представляю, почему так происходит, но в ряде случаев болезнь прогрессирует медленнее, чем в других…
«Как же так получается, мой милый доктор, — думала Эпонина, — что ты столь пристально следишь за моим здоровьем, но ни разу не обратил внимания на то, какими глазами я смотрю на тебя?»
— Но мы будем продолжать регулярное лечение иммунной системы. Медикаменты не вызывают серьезных побочных эффектов, и, возможно, они отчасти сдерживают разрушительную активность вируса… Ну а как вы себя чувствуете?
В приемную они вышли вместе. Доктор Тернер описал Эпонине симптомы, которые проявятся, если вирус перейдет к следующей стадии развития. И пока очи разговаривали, дверь открылась, в комнату вошла Элли Уэйкфилд. Доктор Тернер не заметил ее, но буквально через мгновение исправил ошибку.
— Чем я могу помочь вам, молодая леди? — обратился он к Элли.
— У меня вопрос к Эпонине, — почтительно ответила Элли, — но если я не-вовремя, могу подождать снаружи.
Доктор Тернер покачал головой, а потом, путаясь, закончил беседу с Эпониной. Она сперва не поняла, что случилось, но, выходя вместе с Элли, заметила взгляд, брошенный доктором на ее студентку. «Три года, — подумала Эпонина, — я мечтала увидеть эти глаза такими. И уже не думала, что он способен на это. А Элли, благословенная, ничего и не заметила».
День вышел долгим, и Эпонина, направляясь от станции к своей квартире в Хаконе, ощущала крайнюю усталость. Эмоциональное облегчение, которое она получила, избавившись от повязки, уже миновало. Его сменило легкое уныние. Эпонина все пыталась изгнать из сердца ревность к Элли Уэйкфилд.
Она остановилась перед дверью своей квартиры. Широкая красная полоса на двери свидетельствовала — здесь живет носитель RV-41. Мысленно произнося благодарность судье Мышкину, Эпонина аккуратно отодрала полосу. На двери остался контур. «Завтра закрашу», — подумала она. Оказавшись дома, Эпонина плюхнулась в мягкое кресло и потянулась за табаком. Взяв сигарету в рот, она предвкушала удовольствие. «Я никогда не курю перед студентами, чтобы не подавать им плохого примера. Я курю только здесь — дома. Когда мне одиноко».
Эпонина редко выходила вечерами в поселок. Обитатели Хаконе недвусмысленно дали ей понять, что не желают видеть в своей среде таких, как она; целых две делегации просили ее оставить деревню, и на двери квартиры несколько раз появлялись довольно непристойные и угрожающие записки. Но Эпонина упрямо отказалась съезжать. Кимберли Гендерсон редко бывала здесь, поэтому в распоряжении Эпонины оказалась куда большая жилплощадь, чем полагалось по норме. К тому же носителю RV-41 нигде в колонии радоваться не будут.
Эпонина уснула в своем кресле, ей снились поля, заросшие желтыми цветами. И она совершенно не слышала стука, хотя он был очень громким. Эпонина поглядела на часы — уже одиннадцать. Она отворила дверь и увидела перед собой Кимберли Гендерсон.
— Ой, Эп, я так рада, что ты дома. Мне просто до отчаяния надо с кем-то переговорить… с человеком, которому я могу доверять.
Трясущейся рукой Кимберли зажгла сигарету и немедленно разразилась монологом.
— Да-да, знаю, — сказала она, заметив осуждение в глазах Эпонины. — Ты права, я нанюхалась… Мне было необходимо… Добрый старый кокомо… лучше уж химия наделит тебя уверенностью, чем видеть в себе кусок дерьма.
— Кимберли неистово затянулась и короткими вздохами выдохнула дым. — Этот паршивый козел на этот раз пошел до конца… Эп, он выгнал меня… Проклятый сукин сын — решил, что вправе делать все, что захочет… А я-то мирилась со всеми его увлечениями, даже позволяла ему брать в постель молодых девиц, чтобы вдвоем мы могли лучше развлечь его… но все-таки я была «ичибан»,
номером первым, во всяком случае, так считала…
Кимберли затушила сигарету и лихорадочно стиснула кулаки. Она готова была заплакать.
— Итак, сегодня он велел мне убираться… «Что, — спрашиваю, — что ты имеешь в виду?… А он говорит: „Ты уезжаешь отсюда“… Ни улыбки, ни вопросов… „Забирай свои вещи, будешь жить на квартире в «Ксанаду“.
— Я отвечаю: «Там же шлюхи живут»… Он улыбается и молчит… «Значит так, — говорю, — ты меня бросил»… Тут я рассвирепела… «Ты этого не сделаешь»… Я замахнулась, хотела ударить его, он как схватит меня за руку да как отвесит плюху… «Ты сделаешь так, — говорит, — как я приказываю»… «И не подумаю, — говорю, — мать твою так и этак»… Беру вазу и бросаю ее. Она ударилась о стул и разбилась. Тут пара мужиков заломила мне руки за спину… А он говорит: «Уберите ее отсюда».
— Словом, отвели они меня в новую квартиру. Все хорошо и уютно. В гостиной большая коробка кокомо. Я накурилась и вспорхнула… «Все, — говорю себе, — не так уж и плохо. Во всяком случае, не придется теперь потакать сексуальным прихотям Тосио»… Иду я в казино повеселиться, а они красуются вдвоем. Тут я взбесилась, закричала, принялась браниться, визжать, бросилась на нее… кто-то ударил меня по голове… очнулась я на полу казино, а Тосио склоняется надо мной… шипит: «Если ты, мол, посмеешь еще раз выкинуть подобную штуку, тебя похоронят возле Марчелло Данни».
Кимберли укрыла лицо в ладонях и зарыдала.
— Ох, Эп, — проговорила она через несколько секунд. — Я такая беспомощная… Куда обратиться, что делать?
И прежде чем Эпонина могла что-либо ответить, Кимберли вновь заговорила:
— Знаю я, знаю… Можно вернуться на работу в госпиталь. Им до сих пор нужны сестры, настоящие. Кстати, где твой Линкольн?
Эпонина улыбнулась и показала на чулан.
— Неплохо придумала, — Кимберли расхохоталась. — Пусть сидит в темноте. Выпустишь, чтобы вытер в ванной, вымыл посуду и приготовил обед. А потом пусть топает обратно в свой чулан… — Она захихикала. — У них эта штука не работает, ты не пробовала? То есть они снабжены ею, на взгляд точно то же самое, но не твердеет. Раз ночью я набралась и потребовала, чтобы он залез на меня. Но когда я сказала ему «ну давай», он не знал, что делать… Впрочем, такое случается и с мужчинами.
Кимберли вскочила и зашагала по комнате.
— Даже не знаю, зачем я пришла, — проговорила она, раскуривая еще одну сигарету. — Наверное, решила, что, может быть, ты и я… мы же были когда-то подругами… — голос ее умолк. — Я совершенно опустилась, такая тоска. Ужасная, жуткая. Я не могу больше выносить все это. Не знаю, на что я рассчитывала… у тебя, конечно, своя собственная жизнь… Мне лучше идти.
Кимберли пересекла комнату и обняла Эпонину.
— Ну будь умницей. До свидания. Не беспокойся обо мне, все будет в порядке.
И только после того как за Кимберли закрылась дверь, Эпонина осознала, что не произнесла ни единого слова, пока ее бывшая приятельница находилась в комнате. Эпонина не сомневалась, что никогда более не увидит Кимберли.
5
Шло открытое заседание сената, которое вправе был посетить любой колонист. Все три сотни мест на галерее были заняты. Еще сотня людей стояла возле стен или сидела в проходах. Находящиеся в зале 24 члена законодательного органа Нового Эдема слушали выступление председательствовавшего губернатора Кэндзи Ватанабэ.
— Сегодня мы продолжим слушания по вопросам бюджета, — проговорил Кэндзи, несколько раз стукнув молотком, чтобы утихомирить собравшихся. — Сейчас выступит директор госпиталя Нового Эдема, доктор Роберт Тернер. Он представит отчет о расходовании средств, выделенных на здравоохранение в прошлом году, и сообщит о своих потребностях на будущий год.
Подойдя к трибуне, доктор Тернер подозвал двух Тиассо, сидевших возле нее. Биоты торопливо установили проектор и подвесили кубический экран для наглядного материала, которым доктор намеревался подкрепить свои аргументы.
— За последний год мы достигли немалых успехов, — начал Тернер, — как в области медицинского обеспечения, так и в постижении природы нашей кары — ретровируса RV-41, продолжающего поражать население колонии. За последние двенадцать месяцев мы полностью изучили жизненный цикл этого сложного организма, разработали методики, позволяющие в точности определять наличие вируса в организме…
— Семь месяцев назад каждый обитатель Нового Эдема в течение трех недель прошел соответствующее обследование. Тогда ретровирусом были заражены 96 человек. После завершения всеобщего обследования обнаружился лишь один новый носитель. Однако за истекшее время вирус RV-41 погубил трех человек, так что в настоящее время им заражено 94 человека…
— RV-41 — это смертельно опасный ретровирус, который поражает сердечную мышцу, приводя к необратимой атрофии; все носители его в конечном счете погибают. Лекарства от болезни пока не существуют. Сейчас мы экспериментируем с самыми разнообразными средствами, позволяющими замедлить развитие болезни, и добились некоторых, впрочем относительных, успехов. Но если нас не посетит внезапное озарение, приходится с прискорбием констатировать, что все пораженные ретровирусом в конце концов падут его жертвой.
— На схеме, которую вы видите в проекционном кубе, показаны различные стадии развития болезни. Ретровирус передается от человека к человеку при контакте с жидкостями организма, а именно с семенной и кровью. Прочих возможностей передачи болезни не существует. Повторяю, — доктор Тернер теперь уже кричал, чтобы его слышали за гомоном толпы на галерее. — Мы доказали, что вирус передается лишь там, где возможен непосредственный контакт с кровью и семенной жидкостью. Конечно, мы не можем решительно отрицать, что прочие выделения организма, такие, как пот, слизь, слезы, слюна и моча, не могут передавать заболевание, однако полученные нами данные пока позволяют утверждать, что с ними RV-41 не передается.
На галерке вовсю переговаривались. Губернатор Ватанабэ несколько раз стукнул молотком, чтобы в зале притихли. Роберт Тернер прочистил горло и продолжил:
— Наш ретровирус является очень умным, если возможно использовать это слово, он превосходно приспособлен к своему хозяину, что следует из диаграммы, представленной в кубе; на первых двух стадиях развития вирус ничем себя не проявляет и практически без всякого ущерба для организма пребывает внутри крови и половых клеток. Не исключено, что именно в это время он уже начинает воздействовать на иммунную систему. Однако мы не можем утверждать этого, поскольку все диагностические показатели свидетельствуют о том, что на данной стадии иммунная система остается здоровой.
— Мы не знаем, что именно приводит к поражению иммунной системы. В сложном человеческом организме происходят какие-то необъяснимые процессы — выявлением их мы и займемся в самое ближайшее время, — которые вдруг сигнализируют ретровирусу RV-41, что иммунная система уязвима, и он переходит к решительной атаке. Содержание вируса в крови и семенной жидкости внезапно возрастает на несколько порядков. Как раз в этот момент болезнь делается наиболее заразной, и именно тогда поражается наша иммунная система.
