29 декабря 2200 года
      Две ночи назад в 10:44 по гринвичскому времени далекой Земли во Вселенную явилась Симона Тиассо Уэйкфилд. Жуткое испытание. Мне казалось, что я уже достаточно повидала в жизни, но ничто — ни смерть матери, ни золотая олимпийская медаль Лос-Анджелеса, ни тридцать шесть часов, прожитые с принцем Генри… даже рождение Женевьевы под бдительным присмотром отца в госпитале Тура — не вызывало столь сильных чувств, как облегчение и радость, испытанные мной, когда я наконец услыхала первый крик Симоны.
      Майкл предсказывал, что ребенок родится на Рождество. В обычной своей милой манере он поведал, что Господь намеревается послать нам знак, и космическое дитя непременно родится в день, когда, как полагают, на свет явился Христос. Ричард посмеивался, как делает он всегда, когда религиозный пыл заставляет Майкла увлекаться. Но когда в Сочельник я ощутила первые схватки, пришлось поверить и моему мужу.
      Ночь под Рождество я проспала, а перед пробуждением увидела сон, живой и яркий. Я гуляла возле нашего пруда в Бовуа, играла с моим домашним селезнем Дюпуа и дикими кряквами, как вдруг услыхала голос. Кто говорил, я понять не могла, ясно было одно: это — женщина. Она сказала, что роды будут крайне тяжелыми и, лишь собрав все свои силы, я смогу произвести на свет своего второго ребенка.
      На Рождество, после того как мы обменялись бесхитростными подарками, запрошенными у раман, я начала готовить Майкла и Ричарда к возможным осложнениям. Наверное, Симона действительно родилась бы на Рождество, если бы умом я не понимала, что оба они ничем не способны помочь мне. Должно быть, моя воля дня на два отодвинула дату рождения.
      На Рождество мы поговорили о том, что придется делать поворот. Я надеялась, что за последнюю неделю, когда плод будет опускаться, головка установится правильно, однако права оказалась лишь отчасти. Дочка действительно вошла головкой вперед в родовой канал, но личико было обращено к животу, и после первых серьезных схваток продвижение остановила лобковая кость.
      На Земле врачи скорее всего сделали бы мне кесарево сечение. Возле меня дежурил бы врач, и при первой возможности с помощью роботоинструментов он постарался бы развернуть младенца так, чтобы избежать подобного положения.
      В конце концов боль сделалась едва переносимой. В перерыве между сильными схватками я выкрикивала распоряжения Майклу и Ричарду. От мужа толку почти не было. Вид моих мук — «всей этой жути», как он позже выразился — лишил его самообладания, и он не мог помочь ни при эпизиотомии, ни когда потребовалось воспользоваться самодельными форцепсами, затребованными у раман. Майкл, благословенная душа, обливаясь потом, хотя в комнате было прохладно, галантно старался следовать моим лихорадочным указаниям. С помощью скальпеля из моего набора он раскрыл мое лоно пошире и, потеряв лишь какое-то мгновение из-за всей крови, нащупал головку Симоны форцепсами. С третьей попытки он умудрился возвратить ребенка в родовой канал и повернуть головку в правильное положение.
      Когда девочка появилась на свет, оба они заорали. Я изо всех сил старалась контролировать собственное дыхание и боялась, что потеряю сознание. И когда новые мощные схватки буквально выбросили Симону на подставленные руки Майкла, жуткая боль заставила меня взвыть. Отец — это его обязанность — перерезал пуповину. Когда Ричард покончил с этим, Майкл поднял Симону, так чтобы я могла ее видеть.
      — Это девочка, — со слезами на глазах проговорил он, и я, слегка приподнявшись, поглядела на нее. На первый взгляд она была похожа на мою мать — как две капли воды.
      Я заставила себя сохранить сознание, пока отходил послед, и по моим указаниям Майкл зашил все разрезы, а потом позволила себе полностью отключиться. Как прошли последующие двадцать четыре часа, я не помню. Я так устала от беременности и родов — от первых схваток до момента рождения Симоны прошло без пяти минут одиннадцать часов, — что рада была сну. Дочь сосала охотно, и Майкл настоял, чтобы муж кормил ее, стараясь не совсем пробуждать меня. Теперь молоко моментально наполняет грудь, как только Симона берет сосок. Закончив с едой, она всегда кажется удовлетворенной. Просто прекрасно, что молоко ей подходит: я помню, что при вскармливании Женевьевы у меня были проблемы.
      Всякий раз, когда я просыпаюсь, один из мужчин находится рядом. Ричард улыбается несколько напряженно, но все-таки улыбается. Майкл же, заметив, что я проснулась, торопится отдать Симону мне в руки или положить на грудь. Когда она начинает пищать, он качает ее и приговаривает: «Какая красотка».
      Сейчас Симона спит возле меня, запеленатая в нечто похожее на одеяло, изготовленное раманами (нам очень сложно понятным нашим хозяевам количественным методом определить характеристики, которыми должна обладать ткань, — скажем «мягкость»). Девочка действительно похожа на мою мать. Она родилась смуглой, наверное, даже более темнокожей, чем я сама, и на голове курчавятся угольно-черные волосики. Темно-коричневые глаза, голова шишечкой — после трудных родов… Красоткой трудно назвать. Впрочем, Майкл прав. Она великолепна. Мои глаза уже угадывают будущую красоту этого слабого, красноватого существа, часто посапывающего возле меня. Добро пожаловать на свет Божий, Симона Уэйкфилд!

       6 января 2201 года
      Уже два дня я погружена в уныние. Я устала. Как я устала! И хотя я прекрасно понимаю, что нахожусь в типичном послеродовом состоянии, от этого не легче.
      Этим утром было хуже всего. Я проснулась раньше Ричарда, спавшего рядом на своей половине матраса. Поглядела на Симону, мирно посапывавшую в раманской колыбели у стенки. Несмотря на всю любовь к дочери, не могу представить себе, как сложится ее будущее. Радости хватило на семьдесят два часа, теперь она совершенно исчезла. В уме моем бежит беспрерывный поток безнадежных соображений и вопросов, не ведающих ответа. Как ты будешь жить, моя маленькая Симона? Как мы, твои родители, сможем обеспечить тебе счастливую жизнь?
      Моя милая девочка, ты родилась на гигантском космическом корабле внеземного происхождения и обитаешь в подземном логове вместе с родителями и их добрым другом Майклом О'Тулом. Все мы, трое взрослых, которых ты узнаешь, — космонавты с планеты Земля, члены экспедиции «Ньютон», посланной почти год назад исследовать цилиндрический мирок, названный нами Рамой. Твои отец и мать вместе с генералом О'Тулом оказались единственными людьми на борту этого инопланетного корабля, когда Рама резко изменил траекторию, чтобы избежать уничтожения фалангой ядерных ракет, выпущенных с обезумевшей от страха Земли.
      Наше подземелье находится посреди таинственных небоскребов в островном городе, который мы называем Нью-Йорком. Он окружен замерзшим морем, что обегает по периферии весь огромный космический корабль и делит его надвое. Сейчас, по расчетам твоего отца, мы еще находимся внутри орбиты планеты Юпитер — огромного газового шара, ныне расположенного на противоположной от нас стороне Солнечной системы, — за нашим светилом. Гиперболическая траектория скоро уведет нас за пределы Солнечной системы. Мы не знаем, куда летим, кто построил этот корабль и почему. Нам известно, что не мы одни обладаем здесь разумом, но кто наши спутники и откуда они родом, мы не знаем. Есть основания полагать, что некоторые из них могут быть настроены враждебно к нам.
      Снова и снова крутились в моей голове эти мысли. И каждый раз я приходила к одному и тому же безрадостному выводу: нет прощения взрослым, считающим себя зрелыми людьми, которые осмелились дать жизнь беспомощному и невинному созданию в столь непонятных… более того, совершенно непредсказуемых условиях.
      Утром я вспомнила, что сегодня мой тридцать седьмой день рождения, и разревелась. Сперва слезы текли беззвучно, но, припомнив прежние дни рождения, я начала всхлипывать. Мне было до боли жаль не только Симону, но и себя. Я вспомнила о великолепной голубой планете, где родилась… но будущее Симоны не могла представить и потому постоянно задавала себе один и тот же вопрос: зачем я родила ребенка посреди всей этой жути?
      Опять это словечко. Одно из любимых у Ричарда. В его словаре оно обладает почти беспредельным множеством значений. Им обозначается любой хаос и сумятица, вышедшие из-под контроля, — в науке или в семье; сюда относится и жена, рыдающая в послеродовой депрессии.
      Мужчины сегодня ничем не могли помочь мне. Их безуспешные попытки порадовать меня лишь добавили мрака в мое сердце. Кстати, почему почти каждый мужчина, оказавшись перед расстроенной женщиной, начинает считать, что причиной плохого настроения является именно он сам? Я не преувеличиваю. Ну, у Майкла все-таки было трое детей, и он как-то догадывается о моих ощущениях. Но Ричарда мои слезы потрясли. Проснувшись от моего рева, он испугался. Сперва он подумал, что мне очень больно. Пришлось объяснить, что у меня просто депрессия, тогда он слегка приободрился.
      Удостоверившись, что не он является причиной моего плохого настроения, Ричард молча слушал, пока я высказывала свое беспокойство о будущем Симоны. Признаюсь, я слегка перебарщивала, но он словно бы ничегоне слышал из того, что я говорю. Только повторял одно и то же: будущее Симоны неопределенно не более, чем наше собственное, полагая, что раз логических причин для излишнего беспокойства нет, значит, нечего мне и расстраиваться, а потому депрессия немедленно должна оставить меня. Наконец, по истечении часа, не принесшего ни малейшего взаимопонимания, он решил, что не в силах помочь, и оставил меня в одиночестве.
      Шесть часов спустя. Мне уже лучше. До окончания дня моего рождения осталось около трех часов. Мужчины устроили небольшую вечеринку. Я только что покормила Симону, теперь она лежит рядом со мной. Майкл оставил нас минут пятнадцать назад и отправился в свою комнату — дальше по коридору. Ричард уснул, едва прикоснувшись головой подушки. Весь день по моей просьбе он старался добиться от раман хороших пеленок.
      Ричард с удовольствием проводит свое время, систематизируя наши взаимодействия с раманами… словом, с теми, кто управляет компьютером, который мы вызываем с находящейся в нашей комнате клавиатуры. Мы никогда не видели ничего и никого в темном тоннеле за черным экраном. Поэтому мы не можем испытывать уверенности в том, что на наши запросы действительно отвечают разумные существа, приказывающие своим фабрикам изготовлять для нас всякие странные предметы. Однако мы привыкли именовать своих хозяев и благодетелей раманами.
      Процесс нашего общения с ними одновременно и сложен, и прост. Сложен он потому, что разговариваем мы с помощью картинок и точных количественных формул на черном экране, используя язык математики, физики, химии. Прост же, так как все предложения, набираемые на клавиатуре, на диво прямолинейны синтаксически. Нужно только набрать «нам необходимо» или «мы просим» (конечно, мы не знаем, как переводятся эти слова, и только надеемся, что наши запросы не воспринимаются в какой-нибудь некорректной форме — типа «подать сюда»).
      Сложнее всего с химией. Простейшие повседневные вещи, такие, как мыло, бумага, стекло, крайне сложны химически, их очень трудно описать с помощью состава и количества компонент. Иногда случается, что необходимо задать и процесс изготовления с учетом температурных режимов. Ричард обнаружил это еще на ранней стадии своих экспериментов с клавиатурой и черным экраном — иначе можно получить нечто, не имеющее ни малейшего сходства с заказанным предметом. Процесс запроса происходит со множеством проб и ошибок. Поначалу возникало много сложностей и разочарований. Все мы жалели, что в колледже уделяли химии столько внимания, сколько она заслуживала. И наша неспособность обеспечить себя всем необходимым в обиходе послужила основной причиной Большой вылазки, как назвал Ричард поход, состоявшийся четыре месяца назад.
      К тому времени и наверху, в Нью-Йорке, и в остальной части Рамы было уже пять градусов ниже нуля. Ричард убедился в том, что Цилиндрическое море вновь покрылось льдом. Меня тревожил ход приготовлений к рождению ребенка. Слишком много времени уходило на каждую простую вещь. Например, чтобы соорудить функционирующий туалет, потребовался почти месяц, а результат все равно получился не слишком удачным. Чаще всего оказывалось, что мы не можем точно и подробно определить задачу. Иногда трудности бывали и у раман. Несколько раз нас извещали — с помощью математических и химических символов, — что указанную задачу за назначенное время выполнить нельзя.
      Итак, однажды утром Ричард объявил, что намеревается оставить наше подземелье и направиться к все еще пристыкованному к Раме военному кораблю экспедиции «Ньютон». Он собирался выудить из памяти корабельных компьютеров всю заложенную в них научную информацию (она очень помогла бы нам при общении с раманами), но признался, что изголодался по обычной земной пище. До сих пор мы ухитрялись поддерживать собственное существование с помощью химических концентратов, поставляемых раманами: по большей части наша еда была или вовсе лишена вкуса, или, наоборот, достаточно неприятна.
      Нужно отдать должное: рамане точно выполняли наши запросы. Хотя в общем мы имели представление об основных химических ингредиентах, без чего наш организм не мог обойтись, никто из нас не пробовал изучать сложные биохимические процессы, определяющие вкусовые ощущения. Так что сперва еда была лишь необходимостью и ни в коем случае удовольствием. Часто клейкая масса застревала в горле. Сразу после еды становилось дурно.
      И большую часть дня мы втроем провели, обсуждая за и против Большой вылазки. Беременность часто приводила к изжоге, и я чувствовала себя неуютно. Мне не очень хотелось оставаться одной в подземелье, пока мужчины будут брести по льду к вездеходу, ехать по Центральной равнине, затем ехать или карабкаться по многокилометровой лестнице «Альфа», однако вдвоем они могли помочь друг другу. Пришлось согласиться с тем, что поход в одиночку можно считать сумасбродством.
      Ричард был уверен в том, что вездеход окажется работоспособным, однако в отношении лифта подобного оптимизма уже не испытывал. Наконец мы обсудили повреждения, которые ядерные взрывы могли причинить военному кораблю «Ньютона». Ричард заключил, что, судя по отсутствию видимых повреждений (за последние месяцы мы несколько раз разглядывали на экране корабль с помощью раманской видеосистемы), Рама своим корпусом прикрыл земной корабль от атомных взрывов, и посему внутри него не должно быть радиационных повреждений.
      Перспективы не особенно вдохновляли меня. Я поработала с инженерами, отвечавшими за радиационную защиту корабля, и имела представление о чувствительности к излучению всех систем и подсистем «Ньютона». Я допускала, что научная информация в компьютерах скорее всего должна была уцелеть, ведь процессор и блоки памяти имели специальную защиту от излучений; однако пища, по моему мнению, должна была оказаться зараженной. Мы всегда помнили, что держим припасы в относительно слабо защищенном от радиации месте. В самом деле, перед запуском расположение наших припасов даже вызывало определенное беспокойство — им могла повредить неожиданная солнечная вспышка.
      Я не опасалась остаться в одиночестве на несколько дней или неделю, что потребовались бы мужчинам, чтобы сходить к военному кораблю и вернуться. Я боялась того, что они — или один из них — могут не вернуться. Дело было не в октопауках и прочих существах, деливших с нами огромный корабль. Следовало учитывать фактор неопределенности. Что, если Рама вновь начнет маневр или нечто непредвиденное помешает им вернуться в Нью-Йорк?
      Ричард и Майкл заверили меня, что рисковать не станут и, посетив военный корабль, сразу вернутся. Вышли они после начала очередного 28-часового раманского дня. Я впервые осталась в одиночестве после своего долгого приключения в Нью-Йорке, начавшегося с падения в яму. Впрочем, одиночество было относительным. Симона уже толкалась в моем чреве. Удивительное это дело — носить ребенка, — чудесное и загадочное… как это внутри твоего тела разместилась еще одна живая душа. Тем более что ребенок формируется твоими генами. Жаль, что мужчинам не дано испытать беременность. Возможно, они тогда сумели бы понять, почему женщин так заботит грядущее.
      На третий земной день после ухода мужчин у меня развился острый приступ клаустрофобии. Я решила выбраться из нашего подземелья и погулять по Нью-Йорку. Внутри Рамы было темно, но мне было настолько худо, что я пошла прочь. Было холодно, и я запахнула плотную летную куртку на выступающем животе. Пройдя несколько минут, я услыхала вдали знакомый звук. По позвоночнику пробежал холодок, я остановилась. Адреналин прихлынул и в организм Симоны: она отчаянно брыкалась, пока я слушала звуки. Через минуту шорох повторился, словно бы металлические щетки зашелестели по металлу. Перепутать было нельзя — по Нью-Йорку прогуливался октопаук. Я поспешно вернулась домой и стала дожидаться появления света на Раме.
      Когда наступил день, я вышла наверх и принялась бродить по Нью-Йорку. Оказавшись возле того амбара, где упала в яму, я усомнилась: действительно ли октопауки выходят лишь по ночам? Ричард всегда настаивал, что они ведут ночной образ жизни. За первые два месяца, пока мы удалялись от Земли — прежде чем соорудить у входа предохранительную решетку от нежеланных гостей, — Ричард построил несколько грубых передатчиков (он еще не понял, как определить раманам качества, требующиеся для радиодетали) и разместил их вокруг логова октопауков. Полученные результаты свидетельствовали, что те выходят на поверхность лишь ночью. Потом октопауки обнаружили его устройства и вывели их из строя, но к тому времени Ричард уже считал свою гипотезу окончательно подтвержденной.
      И все же мнение Ричарда не могло утешить меня, когда я вдруг услыхала громкий и совершенно незнакомый звук, доносившийся со стороны нашего подземелья. Я как раз стояла внутри амбара и разглядывала яму, в которой едва не погибла девять месяцев назад. Пульс немедленно подпрыгнул, по коже побежали мурашки. Более всего меня тревожило, что звук раздается из мест, отделяющих меня от моего раманского дома. Я принялась осторожно красться в сторону звука, стараясь прятаться за стенами зданий и не высовываться. И наконец обнаружила источник шума — это Ричард отрезал кусок сетки миниатюрной ножовкой, прихваченной им с «Ньютона».
      Они с Майклом спорили, когда я на них наткнулась. В сотне метров к востоку от нашего подземелья, возле одного из ничем не примечательных строений, располагалась относительно небольшая сетка, примерно в пять сотен узлов, в виде квадрата со стороной метра в три. Майклу казалось неразумным срезать ее. И когда они увидели меня, Ричард как раз демонстрировал достоинства упругого материала.
      Мы несколько минут обнимались и целовались, а потом я выслушала отчет о Большой вылазке. Путешествие оказалось несложным. И вездеход, и лифт были в рабочем состоянии. Приборы показали наличие радиации возле военного корабля, однако мужчины не стали там задерживаться и трогать корабельные припасы. Научные же данные не претерпели никакого ущерба. С помощью собственных программ уплотнения информации Ричард переписал данные из памяти на кубики, совместимые с нашими переносными компьютерами. Чтобы устроиться поудобнее, они прихватили с собой разные инструменты, в том числе и ножовку.
      И вплоть до рождения Симоны Майкл и Ричард усердно работали. Дополнительная химическая информация из базы данных позволила облегчить процедуру получения необходимых вещей от раман. Я даже поэкспериментировала, добавляя к еде безвредные эфирные масла и разную простую органику, чем добилась некоторого улучшения ее вкуса. Майкл обставил себе комнату, Симоне соорудили колыбель, наша ванна была значительно усовершенствована. С учетом всех ограничений мы устроились почти сносно. Может быть, скоро… Ага, пищит — пора кормить девочку.
      В последние тридцать минут дня моего рождения, прежде чем он канет в историю, я хочу вернуться к воспоминаниям о том, что было до него и что повергло меня в уныние предыдущим утром. Для меня день рождения всегда был самым ярким событием в году. Время Рождества и Нового года особенное, но они — общие для всех праздники. А дни рождения обращены непосредственно к личности. В свои дни рождения я всегда предавалась размышлениям и раздумьям о моем жизненном пути.
      Если постараться, я, наверное, вспомню подробности каждого дня рождения, начиная с пяти лет. Впрочем, иные воспоминания навевают такую грусть… утром меня мучила невыносимая тоска по дому. Но и пребывая в глубоком отчаянии, отдавая себе отчет во всей неопределенности нашего бытия, я не могла пожалеть о том, что Симона пришла, чтобы разделить со мной жизнь. Нет, мы — скитальцы, скованные единой цепью, мать и дитя, разделяющие чудо сознания, которое называется жизнью.
      Подобная связь объединяла меня и прежде не только с отцом и матерью, но и с дочерью Женевьевой. Удивительно, как ярки мои воспоминания о матери. Она умерла двадцать семь лет назад (мне тогда было только десять), но оставила по себе замечательную память. Последний мой день рождения, который мы встретили вместе, был вовсе не ординарным. Мы поехали в Париж на поезде. Отец был в новом итальянском костюме и выглядел просто великолепно. Мать выбрала одну из своих ярких и пестрых национальных одежд. Увенчанная многослойной короной волос, она казалась истинной принцессой сенуфо, каковой и была до свадьбы с отцом.
      Мы пообедали в ресторанчике возле Елисейских полей. А потом побывали в театре: труппа чернокожих танцоров исполняла пляски племен Западной Африки. После представления нас пустили за кулисы, где мать познакомила меня с одной из плясуний, женщиной рослой, прекрасной и необычайно темнокожей. Это была одна из ее родственниц из Республики Берег Слоновой Кости.
      Я слушала их разговор на сенуфо, старательно вспоминая те отрывки из него, которые удалось запомнить три года назад на празднике поро, и опять удивлялась тому, как оживляется лицо матери, когда она оказывается среди своих. Но сколь бы замечательным ни был тот вечер, я предпочла бы обычную вечеринку с подругами — ведь мне же было всего десять лет. И когда мы возвращались поездом обратно в свой пригород, в Шилли-Мазарин, мать заметила мое разочарование.
      — Не грусти, Николь, — проговорила она, — будет у тебя вечеринка на следующий год. Мы с отцом хотели напомнить тебе о другой половине твоей крови. Ты гражданка Франции и живешь в этой стране, но ведь наполовину ты — негритянка сенуфо, и твои корни глубоко уходят в обычаи Западной Африки.
      Даже сегодня я помню danses ivoiriennes в исполнении родственницы матери и ее коллег… Мне вдруг представилось, как я вхожу в прекрасный театр с моей десятилетней Симоной, но фантазия испарилась — за орбитой Юпитера театров не существует. Быть может, даже идея театра навсегда останется незнакомой моей девочке. Как интересно.
      Утром я рыдала отчасти потому, что Симона никогда не узнает своих дедов и бабок или, наоборот, они навсегда останутся для нее мифическими персонажами, она будет знать их лишь по снимкам и видеозаписям. Никогда не услыхать ей дивный голос моей матери. И не увидеть нежных и ласковых, любящих глаз моего отца.
      После смерти матери отец всегда старался отметить мой день рождения чем-нибудь особенным. На двенадцатый, когда мы только что перебрались в Бовуа, мы с отцом гуляли под легким снежком в буквально наманикюренных садах Шато-де-Вилландри. В тот день он обещал мне, что будет рядом всегда, когда я буду нуждаться в нем. Я крепко держалась за его руку, мы шли среди живых изгородей. Я поплакала, признавшись ему — и самой себе, — как боюсь, что и он тоже покинет меня. Отец обнял меня и поцеловал в лоб. Он-то сдержал свое обещание.
      В прошлом году — наверное, в другой жизни — день рождения встретил меня в поезде, уже на территории Франции. В полночь я не спала, все переживала дневной разговор с Генри в шале на склонах Вейсфлухйоха. Я не сказала ему тогда, хотя он и явно интересовался, что Женевьева — его дочь. Я лишила его этого удовольствия.
      Тогда в поезде я думала, справедливо ли скрывать от дочери, что ее отец
      — король Англии? Неужели моя гордость и достоинство все еще уязвлены настолько, чтобы дочь не могла узнать, что она — принцесса? Я все еще пережевывала эти вопросы, глядя перед собой, когда Женевьева, словно по наитию, возникла на моей постели.
      — С днем рождения, мама, — она улыбнулась и обняла меня.
      Я едва не рассказала ей все. Как сделала бы, приведись знать заранее, что произойдет со мной в экспедиции. Мне так не хватает тебя, Женевьева. Жаль, что не довелось проститься как подобает.
      Воспоминание — вещь странная. Утром, в депрессии, память о предыдущих днях рождения лишь обострила чувства одиночества и потери. Теперь же, окрепнув духом, я только радуюсь им. И сейчас мне уже не жаль, что Симона не узнает того, что знала я. Ее дни рождения станут иными — частью ее собственной жизни. А я обязана и могу сделать их столь же памятными и полными любви, как это было со мной.

       26 мая 2201 года
      Пять часов назад внутри Рамы начали совершаться странные события. Мы как раз собрались за столом — на ужин был ростбиф, картофель, салат (стараясь убедить себя самих, что еда вовсе не дурна, мы придумали кодовые обозначения для всех химических составов, которые получаем от раман; эти имена отчасти связаны с питанием — «ростбиф» богат белками, «картофель» состоит из углеводов и так далее), когда услыхали далекий и четкий свист. Все перестали есть, а мужчины, одевшись потеплее, поднялись наверх. Свист не прекращался, и я, натянув теплую одежду, схватила Симону, завернула ее в несколько одеял и следом за Майклом и Ричардом вышла на холод.
      Здесь звук казался значительно громче. Он явно исходил с юга, но, поскольку внутри Рамы было темно, мы не решались уйти далеко от нашего подземелья. Через несколько минут на зеркальных стенах окружающих небоскребов заиграли огни, и мы не могли уже сдержать любопытства. Крадучись, мы пробрались к южному побережью, где ничто не мешало нам обозревать величественные рога, расположенные в Южной чаше Рамы.
      Когда мы вышли на берег Цилиндрического моря, световая феерия была уже в полном разгаре. Многоцветные огненные дуги в течение примерно часа перепрыгивали со шпиля на шпиль, освещая их. Даже малышку Симону заворожили длинные желтые, голубые и красные полосы, радугой танцевавшие между рогами. А когда зрелище прекратилось, мы включили фонарики и отправились к дому.
      Через несколько минут наш оживленный разговор был нарушен далеким пронзительным криком — это была, без сомнения, одна из тех птиц, что некогда помогли нам с Ричардом спастись из Нью-Йорка. Мы остановились и прислушались. Птиц мы не видели с тех пор, как вернулись на остров, чтобы предупредить раман о грядущем ядерном нападении, и, естественно, мы с Ричардом разволновались. Он несколько раз ходил к их обиталищу, но на его крики шахта отвечала молчанием. Как раз месяц назад Ричард предположил, что птицы, наверное, совсем оставили Нью-Йорк, но сейчас звук явно свидетельствовал, что хотя бы кое-кто из наших друзей все же остался.
      Буквально через какую-то секунду, — мы не успели еще обсудить, следует ли пойти посмотреть, что там делается, — до нас донесся звук не менее знакомый и чересчур громкий, чтобы можно было считать себя в безопасности. К счастью, щетки шелестели, не отрезая нам пути к подземелью. Крепко прижав к себе Симону, я припустила домой, дважды чуть не ударившись в темноте о стены зданий. Последним финишировал Майкл — к тому времени я уже успела открыть и решетку, и крышку.
      — Их там несколько, — едва выдохнул Ричард, когда со всех сторон нас окружили звуки движения октопауков. Он посветил фонарем: вдоль улицы, уходившей к востоку, свет выхватил два темных объекта, приближавшихся к нам.
      В обычное время через два-три часа после ужина мы отправляемся спать, но сегодняшний день оказался исключением. Световая феерия, птичьи крики, появление октопауков добавили всем энергии. Мы говорили и говорили. Ричард был убежден, что вот-вот случится нечто важное. Он напомнил нам, что маневру возле Земли также предшествовало представление в Южной чаше. Тогда, вспомнил он, все космонавты «Ньютона» сошлись на том, что подобный спектакль служил оповещением или, быть может, сигналом тревоги. Что же предвещает нам сегодняшнее сияние? — гадал Ричард.
      Для Майкла, впервые оказавшегося внутри Рамы и еще не встречавшего здесь ни октопауков, ни птиц, событие имело колоссальное значение. Только глянув на чудищ, что, изгибая щупальца, ползли к нам, он получил известное представление о том ужасе, который в прошлом году выгнал меня и Ричарда по шипам из шахты в логове пауков.
      — Может быть, октопауки и есть рамане? — осведомился Майкл и продолжил:
      — Тогда зачем бегать от них? Их техника настолько выше нашей, что они и так способны сделать с нами все что угодно.
      — Октопауки здесь пассажиры, — быстро отозвался Ричард. — Как и мы сами, как и птицы. Это, наверное, октопауки решили, что мы и есть рамане, а вот птицы — действительно загадка. Они, безусловно, не умеют передвигаться в космосе. Как тогда они попали на борт? Или они входят в исходную экосистему Рамы?
      Я инстинктивно прижала к себе Симону. Столько вопросов… А сколько ответов? Мне представился бедный доктор Такагиси, словно чучело акулы или тигра украшающий собой музей октопауков. Я невольно поежилась и негромко проговорила:
      — Если мы здесь пассажиры, то куда же мы направляемся?
      Ричард вздохнул.
      — Я тут уже посчитал кое-что. К сожалению, результаты не радуют. По отношению к Солнцу мы движемся очень быстро, но относительно ближайших звезд наша скорость просто смехотворно мала. Если траектория не изменится, мы вылетим из Солнечной системы в сторону звезды Барнарда, а через несколько тысяч лет окажемся в ее системе.
      Симона заплакала. Было поздно, и она устала. Я извинилась и отправилась в комнату Майкла покормить ее. Мужчины тем временем перебирали на экране картинки видеодатчиков, пытаясь выяснить, что все-таки происходит. Симона ела плохо, дергала грудь, однажды даже сделала мне больно. Я не привыкла к такому — обычно она ведет себя очень тихо.
      — Ты испугалась, детка, — сказала я ей. Мне приходилось читать, что младенцы способны ощущать эмоции взрослых. Возможно, это и на самом деле правда.
      Я не могла расслабиться, даже когда Симона покойно уснула на полу — на расстеленном одеяльце. Что-то твердило мне, что события нынешней ночи начинают новую стадию нашей жизни на Раме. Расчеты Ричарда не радовали: неужели Рама действительно тысячу лет будет плыть сквозь межзвездную пустоту? Какая нудная жизнь ждет Симону. И я начала молиться… раманам или Богу, чтобы наше будущее изменилось. Моя молитва было очень проста. Я просила одного — чтобы мой ребенок имел возможность прожить более яркую жизнь.
       28 мая 2201 года
      Сегодня ночью снова слышался долгий свист, сопровождаемый пышным зрелищем в Южной чаше Рамы. Я не ходила смотреть, на этот раз решив остаться в подземелье вместе с Симоной. Майкл и Ричард никого из прочих обитателей Нью-Йорка не встретили. Ричард сказал, что зрелище продлилось примерно столько, сколько и в первый раз, но общая картина претерпела значительные изменения. Майклу показалось, что основное различие заключалось в цветах. С его точки зрения, на сей раз доминировал синий, а два дня назад желтый.
      Ричард уверен, что любимое число раман — три: все, что бы они ни делали, рамане повторяют трижды, а значит, с наступлением вечера нас ждет новое представление. Дни и ночи на Раме теперь примерно равны двадцати трем часам. Такое состояние Ричард именует раманским равноденствием, и четыре месяца назад мой гениальный муж предсказал его в альманахе, переданном мне и Майклу; следовательно, третий спектакль ждет нас через два земных дня. Все мы надеемся, что сразу же после него начнется нечто необыкновенное. На этот раз погляжу, если не будет опасности для Симоны.
       30 мая 2201 года
      Четыре часа назад наш огромный цилиндрический дом вдруг начал ускоряться. Ричард настолько возбужден, что едва может сдержаться. Он убежден, что под приподнятой поверхностью Южного полуцилиндра скрывается двигательная система, которая использует принципы, выходящие за пределы самых бредовых мечтаний земных ученых и инженеров. Он все перебирает на экране показания видеодатчиков, держа в руке обожаемый переносный компьютер; время от времени, основываясь на видеоизображении, он вводит какие-то данные. А потом бурчит себе под нос, рассказывая нам, что делается с траекторией.
      Все время той коррекции, которую Рама предпринимал, чтобы выйти на орбиту Земли, я провела без сознания на дне ямы и поэтому не могу сказать, так ли трясся пол в ходе первого маневра. Ричард уверяет, что те вибрации нельзя даже сравнить с этими. А сейчас ходить и то трудно. Пол просто прыгает вверх и вниз, словно бы рядом заколачивают сваи паровой бабой. С момента начала ускорения Симону приходится держать на руках. Она не хочет лежать ни на полу, ни в кровати, вибрации пугают ее. Только я одна рискую ходить с Симоной на руках, стараясь делать это крайне осторожно. Легко потерять равновесие и упасть — Майкл и Ричард уже падали по два раза, — и если я не сумею упасть благополучно, можно нанести Симоне серьезные повреждения.
      Наша самодельная мебель скачет по всему полу. Полчаса назад один стул буквально вышел в коридор и направился к лестнице… сперва мы пытались каждые десять минут ставить по местам мебель, но теперь уже перестали обращать на нее внимание, разве что не даем уйти в коридор.
      Весь этот уже непостижимо долгий период начался с третьего и последнего спектакля, разыгравшегося в Южной чаше. В ту ночь Ричард первым поднялся наверх — еще за несколько минут до наступления темноты. Он скатился вниз буквально через считанные минуты и увлек за собой Майкла. Когда оба вернулись, у генерала был такой вид, словно он увидел там привидение.
      — Октопауки! — закричал Ричард. — Их не одна дюжина, они собрались у берега, в двух километрах к востоку.
      — Откуда ты знаешь, сколько их там на самом деле? — отозвался Майкл. — Мы видели их секунд десять, а потом погас свет.
      — Когда я ходил один, то поглядел подольше, — продолжил Ричард. — В бинокль они были просто отлично видны. Сперва их было несколько, затем группами начали подходить остальные. Я уже принялся подсчитывать их, когда они перестроились, расположившись в известном порядке — перед их строем оставался самый крупный октопаук с красными и синими полосами на голове.
      — Я не видел ни твоего красно-синего гиганта, ни строя, — проговорил Майкл, заметив, что я гляжу на них обоих с недоверием. — Но могу засвидетельствовать: я действительно видел множество существ с темными головами и черно-золотыми щупальцами. По-моему, они глядели на юг, ожидая начала зрелища.
      — Птиц мы видели тоже, — сказал мне Ричард, оборачиваясь к Майклу. — А сколько их, по-твоему, было?
      — Двадцать пять-тридцать, — ответил тот.
      — Они поднялись в воздух над Нью-Йорком и с криками полетели на север, за Цилиндрическое море, — Ричард немного помедлил. — Мне кажется, этим крылатым созданиям уже приходилось испытывать подобное. Я думаю, им известно, что произойдет.
      Я начала закутывать Симону в одеяла.
      — Что ты делаешь? — спросил Ричард. Я объяснила, что не собираюсь пропускать заключительного зрелища. А потом напомнила Ричарду: он клялся мне в том, что октопауки выходят наверх только ночью.
      — Это особый случай, — ответил он уверенным — тоном. Тут и начался свист.
      На сей раз зрелище показалось мне еще более величественным, быть может, потому, что я ожидала его. Сегодня ночь определенно была окрашена в красные цвета. Был такой момент, когда красные разряды соединили вершины всех Малых рогов, образуя правильный шестиугольник. Но как ни величественно выглядели огни, не они были главными этой ночью. Примерно через тридцать минут после начала Майкл вдруг воскликнул: «Смотрите!» и показал вдоль берега — туда, где они с Ричардом видели сегодня скопление октопауков.
      В небе над Цилиндрическим морем одновременно вспыхнуло несколько огненных сфер. Они находились метрах в пятидесяти над поверхностью и освещали примерно один квадратный километр льда под собой. Через минуту-другую, когда мы пригляделись и стали различать детали, оказалось, что на юг по льду движется черная масса. Ричард вручил мне бинокль, когда свет уже начал меркнуть. Но в общей куче можно было различить отдельные создания. У некоторых октопауков головы были украшены цветными узорами, но по большей части они были пепельно-серыми, как у того, что погнался за нами в логове. Черно-золотые щупальца и форма тел свидетельствовали: эти существа принадлежат к той же разновидности, что и те, которые преследовали нас по шипам в прошлом году. Ричард оказался прав. Их было несколько дюжин.
      Когда начался маневр, мы поспешно вернулись в подземелье. Во время сильных вибраций находиться под небом Рамы опасно — сверху уже начинали сыпаться какие-то обломки. Симона запищала, как только началась тряска.
      После сложного спуска в подземелье Ричард принялся просматривать показания видеодатчиков, обращенных в основном к планетам и звездам (несколько раз мы увидели Сатурн), а потом, собрав информацию, приступил к вычислениям. Мы с Майклом по очереди держали Симону, устроившись в углу комнаты, где сходящиеся стены по крайней мере создавали ощущение стабильности, и принялись обсуждать удивительный день.
      Почти через час Ричард объявил результаты предварительного расчета. Сперва он перечислил параметры гиперболической орбиты относительно Солнца — доначала маневра. А потом с драматическим видом представил новые, оскулирующие — так он выразился — элементы нашей мгновенной траектории. Где-то в уголках моей памяти таился смысл этого слова, но, к счастью, задумываться о нем не было нужды. Судя по контексту, Ричард кратко рассказывал нам, насколько изменилась наша гипербола за три первых часа маневра. Однако смысл изменения гиперболического эксцентриситета ускользал от меня.
      Майкл лучше помнил небесную механику.
      — Ты уверен в этом? — тут же спросил он.
      — Ошибка может оказаться достаточно существенной, однако в общей тенденции изменения траектории сомнений нет.
      — Значит, наша скорость относительно Солнечной системы возрастает?
      — Правильно, — кивнул Ричард. — Вектор ускорения практически направлен от Солнца. Наша скорость выросла уже на много километров.
      — Фью! — отозвался Майкл. — Поразительно.
      Смысл слов Ричарда был ясен. Если у кого-то из нас еще оставались надежды, что корабль волшебным образом возвратится назад к Земле, то теперь им суждено было разбиться. Рама намеревался оставить Солнечную систему куда быстрее, чем мы ожидали. Пока Ричард разводил лирику о двигательной системе, способной разогнать такого «космического бегемота», я кормила Симону и вновь задумалась о ее будущем. Значит, мы действительно покидаем Солнечную систему, подумала я, и направляемся неизвестно куда. Неужели я увижу какой-то новый мир? А Симона? Или же тебе, доченька, суждено провести всю свою жизнь в огромном космическом корабле?
      Пол продолжает отчаянно сотрясаться, но это меня радует. Ричард уверяет, что скорость нашего убегания быстро растет. Отлично. Если нам суждено увидеть что-то новое, мне бы хотелось попасть в это место как можно быстрее.

       5 июня 2201 года
      Прошлой ночью я проснулась от настойчивого стука, доносившегося из верхней части вертикального хода в наше подземелье. Невзирая на постоянный шум от тряски, мы с Ричардом услышали стук без всякого напряжения. Убедившись, что Симона спокойно спит в новой кроватке, — Ричард постарался уменьшить тряску, — мы осторожно направились к коридору.
      Пока мы поднимались по лестнице к решетке, защищавшей нас от незваных гостей, шум только усилился. На одной из лестничных площадок Ричард, склонившись, сообщил мне, что «должно быть, у ворот Макдуф» и что скоро мы поплатимся за «все злодейства». Я была слишком взволнована, чтобы улыбнуться. Оказавшись в нескольких метрах под решеткой, мы заметили на стене шевелящуюся тень. Остановились и пригляделись. Стало понятно — крышка над входом открыта; наверху день был в самом разгаре, а шум этот наверняка производил биот, отбрасывавший на стене эту причудливую тень.
      Инстинктивно я схватила Ричарда за руку.
      — Что это может быть? — удивилась я громко.
      — Нечто новое, — очень тихо ответил Ричард.
      Я сказала ему, что эта тень напоминает старинный нефтяной насос, раскачивающийся над скважиной. Нервно улыбнувшись, он согласился.
      Переждав минут пять и не обнаружив изменения ни в звуках, ни в характере движения тени, Ричард сказал мне, что полезет к решетке, чтобы разглядеть, в чем дело. А это означало, что создание, барабанившее в нашу дверь, тоже могло увидеть его… если только у него были глаза или нечто подобное. Почему-то мне вдруг вспомнился доктор Такагиси, и волна страха охватила меня. Я поцеловала Ричарда и велела не рисковать.
      Когда он поднялся на следующую площадку — я ждала его прямо внизу, — тело его перекрыло свет и закрыло от меня движущуюся тень. Стук разом прекратился.
      — Правильно, это биот, — закричал Ричард сверху. — Вылитый богомол с третьей лапой посреди физиономии.
      Внезапно его глаза широко раскрылись.
      — Он как раз вскрываетрешетку, — добавил Ричард, спрыгивая по ступенькам вниз. Буквально через секунду он уже оказался возле меня. Схватил за руку, и мы бегом спустились на несколько пролетов… Остановиться мы смогли только в самом низу — на том уровне, где жили.
      Над нами слышалось движение.
      — За первым богомолом следовал другой и еще по крайней мере один бульдозер, — выдохнул Ричард. — Заметив меня, они сразу же стали поднимать решетку. Стук явно предназначался для того, чтобы привлечь к себе наше внимание.
      — Но чего же им нужно? — задала я риторический вопрос. Шум над головой становился громче. — Целая армия топает, — произнесла я.
      Через несколько секунд стало понятно, что они спускаются.
      — Надо бежать, — лихорадочно проговорил Ричард. — Бери Симону, я разбужу Майкла.
      Мы заторопились по коридору к жилым помещениям. Майкл уже проснулся от шума, Симона тоже зашевелилась. Сбившись в главной комнате перед черным экраном, мы ожидали вторжения инопланетян. Ричард подготовил на пульте запрос, добавив две команды; он поднимет экран, открывая за ним проход, как делал это всегда, запрашивая что-то у невидимых благодетелей.
      — Если они нападут, придется спасаться за экраном.
      Прошли полчаса. Судя по суматохе на лестнице, было ясно, что биоты уже спустились на наш уровень, но в наше обиталище никто из них не совался. Еще через пятнадцать минут любопытство одолело моего мужа.
      — Пойду-ка выгляну, — проговорил Ричард, поручив меня и Симону Майклу.
      Вернулся он минут через пять.
      — Их там пятнадцать, может быть, двадцать, — сообщил нам Ричард, озадаченно хмурясь. — Три богомола и две разновидности бульдозеров. Похоже, они что-то сооружают по другую сторону подземелья.
      Симона уснула, я опустила ее в колыбель и следом за обоими мужчинами отправилась к источнику шума. Добравшись до круглого помещения, из которого поднимается лестница к поверхности Нью-Йорка, мы обнаружили там бурную деятельность. Невозможно было проследить за всей работой, производимой по ту сторону помещения. Богомолы как будто бы контролировали деятельность бульдозеров, расширявших горизонтальный коридор.
      — У кого-нибудь есть хотя бы догадки относительно того, чем они заняты? — шепотом спросил Майкл.
      — Ни малейших, — ответил Ричард.
      Прошло уже двадцать четыре часа, а нам до сих пор непонятно, что сооружают биоты. Ричард считает, что коридор расширяют, чтобы разместить в нем нечто объемистое. Кроме того, он предположил, что эта деятельность имеет отношение к нам, поскольку все работы производятся в нашем логове.
      Биоты работают без остановки, им не нужно есть и отдыхать. Они явно выполняют общий план, следуют заданной методике, так как никакого общения между ними мы не заметили. Потрясающее зрелище — если следить за ними. Сами же биоты ничем не показывают, что обнаружили наше присутствие.
      Час назад мы с Ричардом и Майклом сошлись на том, что испытываем определенное разочарование от того, что не понимаем смысла происходящего вокруг. Ричард улыбнулся.
      — Впрочем, все как на Земле, — загадочно проговорил он. Мы с Майклом потребовали объяснений, и, обводя вокруг себя рукой, Ричард рассеянно заметил: — Дома наши знания о происходящем тоже ограничены. И поиски истины всегда чреваты разочарованием.
       8 июня 2201 года
      Просто понять не могу, как быстро биоты умудрились закончить свою работу. Только два часа назад, ранним утром, богомол-прораб жестом третьей конечности пригласил нас обозреть новую комнату и затопал по лестнице вверх. Впрочем, Ричард сказал, что он оставался в нашем подземелье, пока не удостоверился в том, что мы все правильно поняли.
      В новой комнате расположен один только объект — узкий прямоугольный бак, явно предназначенный для нас. Он облицован полированным металлом и имеет высоту метра три. Со всех сторон в верхнюю часть бака ведут четыре лестницы; наверху вдоль стенок — в считанных сантиметрах от края — устроена узенькая дорожка. Внутри между стенками натянуты четыре гамака. Удивительные создания побеспокоились обо всех членах нашего семейства. Гамаки для Майкла и Ричарда расположены в одном конце бака; мой же, вместе с крошечным гамачком для Симоны, подвешен в противоположном.
      Конечно, Ричард уже обследовал все в подробностях. У бака есть крышка, гамаки расположены в полутора метрах от края… значит, бак можно закрыть и наполнить жидкостью. Но зачем? Или над нами собираются проделать какие-то эксперименты? Ричард убежден, что нас ждут испытания, однако Майкл полагает, что видеть в нас морских свинок — «не в духе раман», в чем мы уже имели возможность убедиться. Я смеялась, слушая его. Неисцелимый религиозный оптимизм Майкла ныне охватывает и раман. Подобно вольтеровскому доктору Панглоссу, наш генерал всегда обитает в лучшем из возможных миров.
      Богомол-прораб сперва крутился неподалеку, а потом, поднявшись на дорожку вдоль стенок бака, стал дожидаться, пока все мы уляжемся в гамаки. Ричард заметил, что, хотя гамаки расположены на разной высоте, улегшись, мы окажемся на одном и том же уровне. Сетка слегка тянется, напоминая тот материал, который мы видели в Нью-Йорке. Я принялась «опробовать» гамак и поняла, что натяжение нитей напоминает мне о жутком и восхитительном полете над Цилиндрическим морем. Закрыв глаза, я увидела себя над водой, а над своей головой — трех огромных птиц, уносящих меня к свободе.
      Вдоль стены, за баком, если смотреть от жилых помещений, уложены толстые трубы, подсоединенные к баку. Мы решили, что они предназначены, чтобы заполнить его какой-то жидкостью. Полагаю, скоро предстоит возможность проверить.
      Итак, что нам делать дальше? Посовещавшись втроем, мы решили ждать. Приходится надеяться, что нас известят о наступлении нужного времени.
       10 июня 2201 года
      Ричард был прав. Он заявил, что вчерашний прерывистый жуткий свист знаменовал новую стадию нашего полета. Он даже предположил, что пора занимать места в баке. Мы с Майклом возражали, считая, что для подобного вывода у него недостаточно информации.
      Нужно было сразу же последовать его совету. Мы же, не обращая внимания на звук, продолжали свою обычную жизнь — если этими словами можно описать наше существование на инопланетном космическом корабле. И через три часа, перепугав меня до полусмерти, богомол-прораб вдруг вырос в дверях нашего обиталища. Он показал вдоль коридора своими странными пальцами, дав нам понять, что следует поторопиться.
      Симона еще спала и не обрадовалась пробуждению. Она явно была голодна, но биот не позволил мне покормить ее. И под горестные вопли Симоны мы отправились к баку.
      Наверху на дорожке поджидал второй богомол. В своих странных руках он держал прозрачные шлемы. Это был инспектор. Он не позволил нам опуститься в гамаки, пока не убедился, что шлемы должным образом покрывают наши головы. Стекло или пластик, из которого были изготовлены шлемы, на удивление совершенно не мешали нам видеть. Нижняя их часть была покрыта липким упругим каучуком, прочно приклеившимся к коже.
      Не успели мы провести в гамаках и тридцати секунд, как сверху хлынул поток, с такой силой вдавивший всех в гамаки, что мы опустились, наверное, на половину глубины бака. Спустя мгновение тоненькие ниточки, словно бы отделившиеся от сетки гамака, обернули наши тела, оставив свободными лишь ноги и руки. Я поглядела на Симону, чтобы проверить, не плачет ли — та улыбалась во весь рот.
      Бак уже заполнялся светло-зеленой жидкостью. Примерно через минуту мы погрузились в нее. По плотности она была почти как живое тело, и мы плавали на поверхности, пока крышку не отпустили, чтобы целиком заполнить бак жидкостью. И хотя я сомневалась в том, что нам может угрожать опасность, все же испугалась невольно, когда крышка прикрыла бак. Все мы в какой-то мере подвержены клаустрофобии.
      Все это время ускорение продолжалось. К счастью, внутри бака было не совсем темно. По его крышке были разбросаны крохотные огоньки. Я видела рядом с собой Симону, тело ее подпрыгивало поплавком, за ней угадывались очертания Ричарда.
      Внутри мы провели чуть более двух часов. Когда нас выпустили, Ричард казался крайне взволнованным. Он сказал нам с Майклом, что, несомненно, нас подвергли опыту, чтобы определить в какой мере мы можем выдерживать «повышенные» нагрузки.
      — Им мало этих плюгавых ускорений, — уверял он. — Теперь рамане собираются действительноприбавить скорости. Для этого необходимо подвергнуть корабль длительному воздействию воистину огромной силы. Этот бак позволит нам выдержать подобное испытание.
      Весь день Ричард провел за расчетами и несколько часов назад представил нам итоги вчерашнего «воздействия».
      — Только поглядите! — он едва сдерживался. — За эти два часа приращение скорости составило семьдесяткилометров в секунду. Чудовищная цифра для корабля такой величины! Все это время ускорение превышало десять«g». — Он ухмыльнулся. — Надо же, какая адская перегрузка у этого судна.
      Когда испытания в баке закончились, я ввела всем, в том числе и Симоне, новые биометрические датчики. Ничего неожиданного — во всяком случае, угрожающего — не обнаружилось, но признаюсь, я до сих пор озабочена тем, как наши тела выдержат подобные ускорения. Несколько минут назад Ричард поддразнил меня.
      — Рамане тоже следят за состоянием наших тел, — сказал он и добавил, поясняя, что считает хлопоты с биометрией излишними: — Держу пари, они обо всем узнали через эти нити.

       19 июня 2201 года
      Слов моих не хватает, чтобы описать события нескольких последних дней. Долгие часы, проведенные в баке, никак не укладываются в рамки определения «удивительные». Единственную, причем отдаленную, аналогию я могу усмотреть в своей реакции на химические вещества, содержавшиеся в том клубне, который съела в семилетнем возрасте во время обряда поро в Республике Берег Слоновой Кости, и в заключенной в фиал жидкости — даре Омэ, — которую выпила здесь на Раме, упав на дно той ямы в Нью-Йорке. Но эти видения или духовные странствования были всего лишь непродолжительными эпизодами. В баке же все продлилось многие часы.
      Прежде чем полностью погрузиться в описание мира, заключенного в мой разум, следует напомнить себе «истинные» события последней недели, поскольку галлюцинации связаны с ними. Наша повседневная жизнь теперь укладывается в рутинную схему. Корабль по-прежнему ускоряется: стадия «равномерного ускорения», как именует ее Ричард (когда все вокруг содрогается и ходит ходуном, однако можно кое-как жить), сменяется рывками, когда, по мнению мужа, корабль ускоряется, превышая при этом одиннадцать «g».
      В это время все мы находимся в баке. Интенсивные ускорения повторяются и занимают чуть менее восьми часов в цикле, длящемся двадцать семь часов шесть минут. Вполне очевидно, что это время предназначено для сна. Через двадцать минут после погружения в бак крошечные фонарики над головой гаснут, и мы погружаемся в полную тьму, нарушаемую лишь за пять минут до окончания восьмичасового интервала.
      По словам Ричарда, мы улетаем прочь от Солнечной системы. Если ни интенсивность, ни направление маневра не изменятся, через месяц мы будем удаляться от» Солнца со скоростью, превышающей половину скорости света.
      — Куда же мы летим? — поинтересовался вчера Майкл.
      — Рано говорить, — отозвался Ричард. — Пока ясно одно — мы мчимся от дома с невероятной скоростью.
      Температуру и плотность жидкости в баке подбирают каждый раз в точном соответствии с параметрами наших тел. И лежа в темноте, я не ощущаю ничего, кроме едва заметной силы, придавливающей меня книзу. Память вечно напоминает, что я нахожусь внутри устройства, защищающего тело от воздействия ускорения, однако отсутствие ощущений постепенно заставляет вовсе забывать о теле. Тогда и начинаются галлюцинации. Получается, что для функционирования моему мозгу необходим какой-то сенсор. Когда я не ощущаю ни звуков, ни света, ни вкуса, ни запаха, ни боли, деятельность его разлаживается.
      Два дня назад я попыталась обсудить этот вопрос с Ричардом, однако он поглядел на меня, словно на сумасшедшую. У него никаких галлюцинаций не было. Свое время он проводит в «сумеречной зоне» (так он называет свое состояние), пограничной между сном и бодрствованием, за вычислениями, составлением воображаемых карт Земли, даже заново переживает памятные сексуальные впечатления. Он вполне управляетсвоим мозгом и в отсутствие сенсора. Поэтому мы настолько различны. Избавившись от обязательной обработки информации, поступающей с миллионов клеток моего тела, мой ум стремится отыскать собственный путь.
      Галлюцинации обычно начинаются с того, что в окружающей меня тьме появляется яркая красная или зеленая точка. Она растет, становится пестрой
      — к ней добавляются чаще всего желтый, синий и пурпурный цвета. Каждый из них образует собственный узор, быстро расползающийся по всему полю зрения, преобразующемуся в картину калейдоскопа. Она разрастается ускоряясь, сотни полос и пятен сливаются в едином цветовом взрыве.
      И посреди бури красок всегда появляется изображение. Сперва я не могу разобрать подробностей — фигурка или фигурки невелики, словно бы расположены где-то далеко-далеко. Придвигаясь ближе, изображение несколько раз меняет цвета, тем самым делаясь ирреальным, приобретая некий сюрреалистический оттенок и каждый раз путая меня. Почти в половине случаев я вижу или свою мать, или самку гепарда, или львицу, в которых немедленно узнаю ее же. И пока я только наблюдаю, не пытаясь общаться с матерью, она остается в меняющемся изображении, однако стоит лишь попытаться вступить с ней в контакт, мать или животное, которым она представляется, немедленно исчезает, вызывая в душе моей чувство потери.
      Во время одной из последних галлюцинаций цветовые волны улеглись в геометрические узоры, сделавшиеся человеческими силуэтами, цепочкой марширующими по полю зрения. Процессию возглавлял Омэ в ярких зеленых одеждах. Замыкали группу две женщины: любимые мной в девичестве героини — Жанна д'Арк и Алиенора Аквитанская. Когда я впервые услыхала их голоса, процессия немедленно рассыпалась и исчезла. Я оказалась вдруг в маленькой лодочке на утином пруду, окутанная предутренним туманом, вблизи нашей виллы в Бовуа. Я затрепетала от страха и безутешно зарыдала. Немедленно проступившие сквозь туман силуэты Жанны и Алиеноры принялись уверять меня, что отец мой вовсе не намеревается жениться на той англичанке-герцогине Елене, с которой отправился на отдых в Турцию.
      На следующую ночь цветовая вспышка сменилась причудливой театральной пьесой в японском, наверное, духе. В привидевшемся спектакле было лишь два действующих лица, на обоих блистали выразительные маски. Облаченный в костюм западного покроя мужчина читал стихи, глаза на его дружелюбном лице были на редкость ясными и открытыми. Другой же напоминал самурая XVII века. Лицо его скрывала хмурая маска. Он угрожал мне и своему по-современному одетому коллеге. Наконец, сойдясь посреди сцены, оба слились в единую личность — тут я вскрикнула.
      Некоторые из наиболее ярких галлюцинаций длились не более нескольких секунд. На вторую или третью ночь явился обнаженный принц Генри, воспламененный желанием… он вторгся в другое видение, в котором я ехала верхом на огромном зеленом октопауке.
      Вчера поначалу никаких видений не было. А потом я почувствовала невероятный голод и перед внутренним взором появилась громадная розовая манно-дыня. И когда во сне я захотела ее съесть, у плода выросли лапки и он затрусил прочь, растворившись в тенях.
      Неужели видения имеют какой-то смысл? Можно ли узнать что-то о себе и о своей жизни из хаотических блужданий разума?
      Споры о значении снов бушевали в течение почти трех столетий и так ничем не закончились. А мои галлюцинации, как мне кажется, еще более далеки от реальности, чем обычные сновидения. В известной мере они сродни тем двум психоделическим путешествиям, которые мне довелось пережить ранее, и любые попытки логически объяснить их, конечно, абсурдны. Однако по ряду причин я все-таки полагаю, что в явно случайных и диких блужданиях разума может крыться какой-то смысл. Вероятно, я считаю так лишь потому, что, на мой взгляд, человеческий разум просто не в состоянии функционировать беспорядочно.
       22 июля 2201 года
      Вчера пол наконец перестал сотрясаться. Ричард предсказывал это — нам уже два дня не приходилось погружаться в бак — и сумел правильно заключить, что маневр близок к завершению. Итак, начинается новая стадия нашей немыслимой одиссеи. Мой муж утверждает, что мы теперь движемся со скоростью, превышающей половину скорости света. А это значит, что мы покрывали расстояние от Земли до Луны каждые две секунды. Мы направляемся к Сириусу — самой яркой звезде на ночном небе нашей родной планеты. Если новых коррекций не будет, в окрестностях этой звезды мы окажемся лет через двенадцать.
      Я рада, что наша жизнь может уже возвратиться к ставшему привычным распорядку. Симона спокойно перенесла проведенное в баке время, однако сомневаюсь, чтобы подобные переживания не оставили следа на психике младенца. Для нее важно, чтобы мы скорее восстановили прежний суточный распорядок.
      Оставаясь в одиночестве, я часто вспоминаю о ярких галлюцинациях, посещавших меня в баке первые десять дней. Следует признать, когда наконец полный сенсорный голод несколько ночей подряд не вызвал у меня красочных и хаотических видений, я только обрадовалась. К этому времени я уже начинала беспокоиться за свой рассудок и, говоря откровенно, не в силах была противиться галлюцинациям. Однако сила прежних видений невольно вселяла в меня беспокойство, стоило только погаснуть огням на крыше бака. Так прошло несколько недель.
      После первых десяти дней видение посетило меня лишь однажды и в общем-то не слишком отличалось от яркого сна. Оно не было столь выразительным, как предыдущие, но, невзирая на это, запоминалось во всех подробностях — должно быть, потому, что оказалось связанным с тем, которое я видела в прошлом году в яме.
      В этом последнем видении (или все-таки сне) мы с отцом присутствовали на концерте под открытым небом. На сцене в одиночестве пребывал пожилой восточный джентльмен с длинной белой бородой, он играл на странном струнном музыкальном инструменте. Но в отличие от прошлого видения мы с отцом не превращались в птиц и не летали в Шинон. Напротив, тело моего отца как бы растаяло, оставив в воздухе только глаза. И через несколько минут я оказалась посреди образованного несколькими парами глаз шестиугольника. Глаза Омэ и матери я узнала сразу же, но оставшиеся три пары были мне незнакомы. Все шесть пар глаз глядели на меня из вершин шестиугольника, словно бы пытаясь что-то поведать. И прежде чем утихла музыка, я услыхала одно слово, в которое успели сложиться голоса: «Опасность».
      Откуда взялись мои галлюцинации? Почему они посещают только меня одну? И Ричард с Майклом тоже страдали от сенсорного голода, они тоже замечали плававшие перед глазами узоры, но изображения никогда не были четкими. А если это рамане через капилляры вводили в наши тела неведомые препараты — мы учли и такую возможность, — то почему видения посещают только меня?
      Ричард и Майкл не задумывались над ответом: с их точки зрения, я представляю «личность, восприимчивую к воздействию наркотиков и наделенную гиперактивным воображением». Как они считают, подобного объяснения достаточно. Такой реакции я могла бы ожидать от Ричарда, но не от Майкла.
      Однако даже наш предсказуемый генерал О'Тул, побывав в баке, сделался сам не свой. Его явно беспокоило иное. Но только этим утром мне удалось получить представление о том, что творится в уме генерала.
      — Сам не осознавая того, — наконец задумчиво проговорил Майкл, — я каждый раз приспосабливал Бога к новым научным открытиям. Я сумел включить представление о раманах в собственный католицизм, но при этом я просто расширил область применения моего ограниченного представления о Боге. Теперь же, находясь на борту космического корабля, движущегося на релятивистских скоростях, я должен отвергнуть все прежние условности. Лишь тогда мой Бог будет соответствовать Господу, повелевающему всеми процессами и частицами во Вселенной.
      Мои мысли обращены к другим, более насущным вещам. Ричард и Майкл заняты глубокими идеями: Ричард — наукой и техникой, а Майкл погружен в духовный мир. И хотя мне действительно интересны идеи, постигаемые каждым из них в поисках истины, должен же кто-то подумать о повседневных делах. Мы, трое взрослых, должны подготовить к будущей жизни единственную представительницу следующего поколения. Похоже, что мне так и суждено заниматься воспитанием в одиночку.
      Впрочем, я рада этой обязанности. Когда Симона награждает меня лучезарной улыбкой посреди кормления, мои галлюцинации не беспокоят меня… и я не хочу думать о том, есть ли Бог и как рамане используют воду в качестве ядерного топлива. В этот момент для меня важно только одно: я — мать Симоны.
       31 июля 2201 года
      На Раму явно пришла весна. Оттепель началась сразу после окончания маневра. К этому времени температура наверху успела достигнуть -25 °C, и мы уже начали беспокоиться о том, насколько температура в корабле может сказаться на условиях в нашем подземелье. С тех пор она поднималась по градусу в день и еще через две недели, наверное, пересечет точку таяния.
      Теперь мы уже находимся за пределами Солнечной системы, в почти идеальном вакууме, что заполняет пустоту, разделяющую соседние звезды. Наше Солнце по-прежнему остается самым ярким объектом на небе, но планет уже не видно. Два-три раза в неделю Ричард принимается просматривать результаты наблюдений в поисках кометного облака Оорта, но пока без успеха.
      Откуда же взялось тепло, согревшее внутренности корабля? Наш главный инженер, милый Ричард Уэйкфилд, немедленно ответил на этот вопрос, заданный вчера Майклом.
      — Та самая ядерная установка, что разогнала аппарат до таких скоростей, создает и избыток тепла. Должно быть, Рама функционирует в двух режимах. Возле источника тепла, у звезды, он отключает все прочие системы — и двигательную, и тепловую.
      Мы с Майклом дружно поздравили Ричарда со столь гибким объяснением.
      — Но, — поинтересовалась я, — остаются и другие вопросы. Зачемнеобходимы две отдельные системы? И зачем нужно вообще отключать основную?
      — Я могу лишь гадать, — с обычной ухмылкой ответил Ричард. — Возможно, основные системы нуждаются в периодическом ремонте, для которого необходим независимый источник тепла и энергии. Вы видели, как различные виды биотов следят за поверхностью Рамы. Быть может, другой комплект биотов обеспечивает обслуживание этих систем.
      — Я подумал о другом, — медленно проговорил Майкл. — Как по-вашему, случайно ли мы оказались на корабле?
      — Что ты имеешь в виду? — хмурясь, спросил Ричард.
      — Ты полагаешь, мы оказались здесь лишь волей случая? Или же хозяева аппарата с учетом всех вероятностей и природы нашего вида рассчитывали, что в настоящий момент внутри Рамы окажутся человеческие существа?
      Мысль Майкла мне понравилась. Он намекал, хотя, может, и не осмыслив этого до конца, что рамане гениальны не только в науках и технике; возможно, они владеют всеми основами универсальной психологии. Ричард никак не отреагировал.
      — Ты имеешь в виду, — проговорила я, — что в окрестностях Земли рамане намеренноиспользовали лишь свои вспомогательные системы, чтобы заманить нас сюда.
      — Это абсурд, — тут же откликнулся Ричард.
      — Подумай, — возразил Майкл. — Разве мог бы состояться контакт, если бы рамане влетели в Солнечную систему, сохранив заметную часть скорости света, обогнули Солнце и отправились бы далее своим путем? Конечно, нет. И как ты сам отмечал, на этом корабле вполне могут оказаться и другие «иностранцы» — если позволительно воспользоваться этим словом. Едва ли многие виды способны…
      Во время паузы в разговоре я напомнила мужчинам, что скоро от дна начнет таять Цилиндрическое море, начнутся ураганы и приливные волны. И все решили, что следует доставить запасную лодку из лагеря «Бета».
      На дорогу по льду туда и обратно у мужчин ушло часов двенадцать. Ко времени возвращения настала ночь. Когда Ричард и Майкл спустились в подземелье, Симона, уже начавшая реагировать на окружающее, протянула ручки к Майклу.
      — Вот хорошо, хоть кто-то да обрадовался моему возвращению, — пошутил Майкл.
      — Даже если это только Симона, — странно напряженным и отстраненным голосом проговорил Ричард.
      К ночи его настроение не изменилось.
      — В чем дело, милый? — спросила я его, когда мы остались вдвоем на матрасе. Он не ответил, и я поцеловала его в щеку.
      — Все дело в Майкле, — наконец отозвался Ричард. — Сегодня, когда мы с ним несли лодку, я понял, что он влюбился в тебя. Послушала бы ты — только и речей, что о Николь. Ты и идеальная мать, и идеальная жена, и идеальная подруга. Даже признался, что завидует мне.
      Несколько секунд я ласкала Ричарда, стараясь сообразить, как лучше ответить.
      — Думаю, не стоит слишком серьезно относиться к разговорам. Майкл просто и честно выражает симпатию. Он мне тоже нравится…
      — Я знаю — это меня и беспокоит. Когда ты бываешь занята, он, а не я, возится с Симоной… вечно вы тут беседуете, пока я работаю.
      Он умолк и поглядел на меня со странной обреченностью во взоре. С робостью даже. Это был не тот Ричард Уэйкфилд, которого я знала душой и телом больше года. Холодок пробежал по телу… наконец Ричард склонился ко мне с поцелуем.
      Потом мы занимались любовью, а затем он уснул. Симона зашевелилась, я решила покормить ее. И пока девочка сосала, вспоминала все, что случилось с тех пор, как Майкл обнаружил нас у подножия кресельного лифта. Ничего такого, что могло бы вызвать в Ричарде хоть кроху ревности, я представить себе не могла. Даже половую жизнь мы вели регулярно и с прежним пылом, впрочем, после рождения Симоны без излишней выдумки.
      Я не могла забыть про огонек безумия, промелькнувший в глазах Ричарда, и когда Симона наелась, решила что в ближайшее время нужно стараться проводить с мужем побольше времени.

       20 июня 2202 года
      Сегодня я убедилась в том, что снова беременна. Майкл был в восторге, Ричард на удивление не проявил энтузиазма. Когда мы переговорили с ним с глазу на глаз, Ричард признался, что испытывает смешанные чувства, поскольку Симона как раз достигла того возраста, когда ребенок перестает нуждаться в постоянном присмотре. Я напомнила ему двухмесячной давности разговор — тогда он сам согласился завести еще одного ребенка. Теперь же он мотивировал это тем, что прошлое его рвение объяснялось желанием сделать приятное мне.
      Ребенок должен родиться в середине марта. К тому времени мы закончим детскую, и места для всей семьи хватит. Жаль, что Ричард без восторга относится к новому отцовству, однако у Симоны появится компания.
       15 марта 2203 года
      Катарина Колин Уэйкфилд (мы будем звать ее Кэти) родилась тринадцатого марта в 6:16 утра. Роды были несложными, после первых схваток прошло всего четыре часа. Боли почти не чувствовала. Я родила, сидя на корточках, и была в состоянии самостоятельно перерезать пуповину.
      Кэти много кричит. И Женевьева, и Симона были тихими, но эта шума наделает. Ричард порадовался тому, что я назвала дочку в честь его матери. Я надеялась, что на этот раз отцовские обязанности в большей мере заинтересуют его, однако в настоящее время он слишком занят — работает над «совершенной базой данных» (она будет иметь код и позволит нам легко отыскивать нужную информацию) — и не уделяет ребенку чересчур много внимания.
      Моя третья девочка весила чуть меньше четырех килограммов и оказалась пятидесяти четырех сантиметров ростом. Симона, кажется, была поменьше — тогда у нас еще не было нужных приборов. Кэти светленькая, почти белая, и волосы куда светлее черных кудряшек сестренки. Глаза на удивление голубые. Конечно, я знаю, что младенцы часто рождаются с голубыми глазами, темнеющими за первый год жизни. Вот уж никогда не ожидала, что с голубыми глазами может появиться на свет мое собственное дитя.
       18 мая 2203 года
      Трудно поверить, что Кэти уже два месяца. Такая требовательная девочка! Надо было бы приучить ее не дергать сосок, но я уже не могу справиться с этой привычкой. Особенно она вредничает, когда во время кормления присутствует кто-нибудь еще. Если я просто поворачиваю голову, чтобы переговорить с Майклом или Ричардом, и в особенности если пытаюсь отвечать на очередной вопрос Симоны, Кэти тут же ревниво впивается в грудь.
      Ричард сделался мрачным. Лишь временами он обнаруживает прежний блеск и остроумие, заставляя нас с Майклом хохотать над его замысловатыми шутками, впрочем, настроение его может измениться мгновенно. Любое наше невинное замечание способно повергнуть его в уныние или даже вызвать гнев.
      Я подозреваю, что Ричарда в основном снедает скука. Он закончил возиться с базой данных и еще не приступил к новому делу. В прошлом году он соорудил чудесный компьютер, позволяющий без всякого труда обращаться с черным экраном. Конечно, он мог бы внести некоторое разнообразие в собственную жизнь, занявшись Симоной, однако, я предполагаю, что подобное просто не в его вкусе. Ричарда ничуть не увлекают — как нас с Майклом — сложные черты характера, проступающие в подрастающей Симоне.
      Когда я была беременна Кэти, меня беспокоило явное отсутствие интереса к детям у Ричарда. Я решила атаковать проблему в лоб и попросила у мужа помощи — мне хотелось соорудить мини-лабораторию, чтобы определить часть наследственности Кэти по моей амниотической жидкости. Требовались сложные химические вещества (прежде мы еще не работали с раманами на столь высоком уровне), а также разнообразные и сложные медицинские инструменты.
      Ричарду дело понравилось. Мне тоже — все так напоминало студенческие годы. Мы работали по двенадцать, иногда по четырнадцать часов в день, препоручив Симону Майклу — они определенно друг в друге души не чают. И часто допоздна разговаривали о деле, даже занимаясь любовью.
      Когда настал день и мы завершили анализ генома не рожденного еще ребенка, к собственному изумлению я поняла, что Ричарда более всего беспокоит, как сработают приборы и инструменты, а не результаты анализа наследственности нашей второй дочери. Я была потрясена. Когда я сказала ему, что у нас будет девочка, что у нее нет синдромов Дауна или Уиттингэма и предрасположения к раковым заболеваниям, он ограничился чисто деловой реакцией. Но когда я начала превозносить скорость и точность, с которой его установка произвела анализ, Ричард просто засветился от гордости. Что за человек! Моему мужу куда спокойнее в мире математики и техники, чем с людьми.
      Майкл тоже отметил смятение Ричарда. Он просил его сделать для Симоны побольше игрушек — вроде тех кукол, которые мой муж наделал, когда я донашивала Кэти. Этим куклам Симона до сих пор отдает предпочтение. Они ходят сами собой и выполняют с дюжину словесных команд. Как-то вечером, в хорошем настроении, Ричард подключил к игре и МБ. Симона буквально покатывалась со смеху, когда Мудрец и Бард (Майкл настаивает, чтобы шекспироречивого робота моего мужа называли полным именем) загнал в угол всех трех кукол и завел перед ними любовные сонеты.
      Но в последние две недели и МБ не в состоянии потешить Ричарда. Он плохо спит, чего раньше за ним не водилось, и не обнаруживает никаких желаний. Настал перерыв даже в нашей регулярной и разнообразной половой жизни, а значит, мужа действительно терзают демоны. Три дня назад он вышел с утра пораньше наверх — там тоже было утро, теперь наше земное время и раманское синхронизированы — и провел в Нью-Йорке десять часов. Когда я спросила Ричарда, чем он там занимался, то получила ответ — сидел на берегу и глядел на Цилиндрическое море. И он сменил тему.
      Майкл с Ричардом убеждены, что кроме нас на острове никого не осталось. Ричард дважды спускался в птичье подземелье — оба раза по стороне, противоположной танку-часовому. Он даже добрался до второго снизу горизонтального уровня, где мне пришлось прыгать, но признаков жизни не обнаружил. В подземелье октопауков вход прегражден двумя замысловатыми решетками, расположенными между крышкой и первой площадкой. Последние четыре месяца Ричард с помощью электроники следил за областью, окружающей логово октопауков; впрочем, учитывая известную двусмысленность показаний, муж настаивает, что уже один визуальный осмотр свидетельствует о том, что решетки не открывались давно.
      Месяца два назад мужчины собрали парусную лодку и часа два опробовали ее в Цилиндрическом море. Мы с Симоной махали им с берега. Опасаясь, что биоты-крабы сочтут лодку разновидностью мусора (как случилось, по всей видимости, с первой: мы так и не узнали в точности ее судьбу, потому что, вернувшись к берегу через два дня после ядерной атаки, не обнаружили лодку на месте), Майкл и Ричард вновь разобрали суденышко и отнесли для надежности в подземелье.
      Ричард несколько раз говорил, что хотел бы сплавать на юг, поискать место, где можно взобраться на пятисотметровый обрыв. Наша информация о Южном полуцилиндре Рамы весьма скудна. За исключением нескольких дней, проведенных там вместе с экипажем «Ньютона» на охоте за биотом, наши представления об этом регионе ограничиваются грубой мозаикой кадров, в реальном времени передававшихся автоматическими аппаратами «Ньютона». Конечно, исследование юга — вещь восхитительная… возможно, нам даже удастся выяснить, куда удалились октопауки. Но рисковать сейчас нельзя. Наша семья зависит от каждого из троих взрослых — потеря любого может иметь сокрушительные последствия.
      Я полагаю, что Майкл О'Тул доволен тем образом жизни, который сложился у него на Раме, в особенности после того, как сконструированный Ричардом большой компьютер облегчил нам доступ к информации. Теперь мы получили возможность воспользоваться всеми энциклопедическими знаниями, хранящимися на борту военного корабля «Ньютон». В настоящее время «единицей изучения» — так Майкл называет свой организованный отдых — является история искусств. В прошлом месяце он все твердил о Медичи, римских папах эпохи Возрождения, Микеланджело, Рафаэле и прочих великих художниках тех времен. Сейчас он увлекся XIX веком, на мой взгляд, более интересным периодом в истории искусства. Мы много спорили о так называемой «революции», которую произвели импрессионисты, однако Майкл не согласен со мной в том, что импрессионизм явился естественной реакцией на изобретение фотоаппарата.
      Майкл часами возится с Симоной. Он терпелив, ласков и заботлив. Он тщательно следил за ее развитием и отмечал основные достижения в электронном блокноте. Сейчас Симона уже знает двадцать одну букву из двадцати шести (она путает «C» и «S», «Y» и «V», по каким-то причинам не может справиться с «К»), а в удачный день может сосчитать и до двадцати. По рисункам она умеет различать птиц, октопауков и четыре наиболее часто встречающиеся разновидности биотов. В то же время она может назвать по именам и всех двенадцать апостолов, что не доставляет радости Ричарду. Мы уже успели провести «переговоры в верхах» относительно духовного образования наших дочерей и разошлись в вежливом несогласии.
      Но это не считая меня самой. Я в основном счастлива, за исключением тех дней, когда суетливому Ричарду, крикливой Кэти или же просто абсурдности нашей странной жизни удается вывести меня из равновесия. Я всегда занята. Планирую всю повседневную жизнь, решаю, что есть и когда, слежу за распорядком дня у детей, укладываю их спать. И никогда не прекращаю интересоваться тем, куда мы летим… отсутствие ответа не в силах разочаровать меня.
      Моя собственная интеллектуальная деятельность куда скромнее, чем я могла бы желать, однако в сутках огромное число часов. Частенько Ричард, Майкл и я затеваем оживленную беседу, абсолютно не нуждающуюся в стимуляции. Но ни тот, ни другой не обнаруживают большого интереса к некоторым областям, бывшим прежде частью моей жизни. В частности, я еще со школы гордилась своими способностями к языкам и лингвистике. Несколько дней назад мне приснился жуткий сон — я забыла все языки, кроме английского. После того в течение двух недель я каждый день проводила часа по два не только за обожаемым французским, но еще и за итальянским и японским.
      В прошлом месяце Ричард однажды вывел на черный экран изображение нашего Солнца, окруженного тысячью звезд. Оно, конечно, было ярче прочих, но ненамного. Ричард напомнил нам с Майклом, что мы находимся более чем в двенадцати миллиардах километров от нашей покрытой океанами планеты, обращающейся вокруг заштатной далекой звездочки.
      Потом, в тот же вечер, мы смотрели фильм «Королева Алиенора», один из примерно тридцати, прихваченных «Ньютоном» для развлечения экипажа. Фильм довольно точно следовал знаменитым романам отца об Алиеноре Аквитанской. Его снимали во многих местах, которые мы с отцом посещали, когда я была девочкой. Последние сцены фильма, посвященные годам, предшествующим смерти Алиеноры, были отсняты в аббатстве де Фонтевро. Помню, как в четырнадцать лет я стояла в аббатстве перед резным изображением королевы и дрожащей от волнения рукой сжимала ладонь отца. «Ты была великой женщиной, — сказала я тогда, обращаясь к духу королевы, определившей в XII веке историю Франции и Англии. — Такому примеру следует подражать. Я не разочарую тебя».
      Той ночью, когда Ричард уснул и Кэти на время притихла, я вновь вспомнила тот день и опечалилась; чувство глубокой потери трудно было даже сформулировать в словах. Заходящее солнце и юная девушка, дающая клятву королеве, которой уже тысячу лет как не было на свете, еще раз напомнили мне о том, что со всем моим прошлым, что было до Рамы, покончено. Обе мои младшие дочери никогда не увидят мест, столь дорогих мне и Женевьеве. Они никогда не узнают, как в начале лета пахнет скошенная трава, как прекрасны цветы, как щебечут птицы, как красива встающая из океана полная луна. Им не увидеть Земли, никого из ее обитателей, кроме горстки своих спутников, которую будут звать своею семьей — крохотный осколок разнообразия, царящего на благословенной планете.
      Тогда я позволила себе поплакать, понимая, что с утра должна буду лучиться оптимизмом. В конце-то концов, все могло быть и хуже. У нас было самое главное: пища, вода, укрытие, одежда, доброе здоровье, компания и, наконец, любовь. Последний ингредиент едва ли не самый существенный из тех, что складываются в счастье — на Земле, Раме и где угодно. И если из всех богатств оставленного нами мира Симоне с Кэти доведется испытать лишь любовь, этого будет довольно.

       1 апреля 2204 года
      День этот был необычным во всех отношениях. И как только все проснулись, я объявила, что посвятим мы его памяти Алиеноры Аквитанской, скончавшейся, если историки не врут, ровно тысячу лет назад. К моей радости, никто не протестовал, и Ричард вместе с Майклом вызвались подготовить праздник. Майкл, единицей изучения которого теперь стало поварское дело, предложил приготовить в честь королевы что-нибудь средневековое. Ричард метнулся в сторону с МБ в руках, предварительно шепнув мне, что кроха-робот вернется Генрихом Плантагенетом.
      Я преподала Симоне короткий урок истории, познакомила дочь с Алиенорой и миром, каким он был в XII веке. Слушала она с необычным вниманием. Даже Кэти, не способная просидеть на одном месте больше пяти минут, не мешала нам и почти все утро занималась своими игрушками. В конце концов Симона спросила меня, от чего умерла королева Алиенора. Я ответила, что от старости, и моя трехлетняя дочка задала еще один вопрос: «На небо ли отправилась королева?»
      — Откуда ты знаешь о небе?
      — От дяди Майкла. Он сказал мне, что хорошие люди после смерти отправляются на небеса, а плохие — в ад.
      — Некоторые люди считают, что небеса существуют, — поразмыслив, ответила я, — другие верят в то, что называется перевоплощением душ, когда люди после смерти возвращаются обратно на землю и проживают новую жизнь животным или человеком. А некоторые полагают, что чудо жизни конечно и что смерть прекращает существование каждой личности, — улыбнувшись, я погладила ее по головке.
      — А во что веришь ты, мама? — спросила меня дочка.
      Я ощутила нечто вроде паники. И ограничилась некоторыми комментариями, пытаясь сообразить, что сказать. Выскочила строчка из любимого моего Т.С.Элиота — «чтобы вести тебя к огромному вопросу»… К счастью, тут явилось спасение.
      — Приветствую вас, молодая леди, — вступив в комнату, объявил МБ, облаченный в некое подобие средневековой дорожной одежды. Он объяснил Симоне, что является Генрихом Плантагенетом, королем Англии и мужем королевы Алиеноры. Симона просияла улыбкой. Кэти подняла на него глаза и ухмыльнулась.
      — Мы с королевой создали огромную империю, — проговорил робот, широко разводя короткие ручки, — включавшую тогда всю Англию, Шотландию, Ирландию, Уэльс и половину нынешней Франции. — МБ выступал с большим вкусом, развлекая Симону и Кэти жестами и подмигиваньем. Потом, опустив руку в карман, он извлек оттуда миниатюрные нож и вилку и сообщил, что ему-то «варварская Англия» обязана умением пользоваться этими предметами.
      — А почему же ты тогда заточил королеву Алиенору в тюрьму? — спросила Симона, когда робот закончил. Я улыбнулась. Она действительно слушала внимательно. Голова робота обратилась к Ричарду, тот поднял вверх указательный палец, требуя перерыва, и выскочил в коридор. Через какую-то минуту МБ, сиречь Генрих II, вернулся. Робот направился прямо к Симоне.
      — Я полюбил другую женщину, — сказал он, — и королева Алиенора разгневалась. И чтобы сквитаться, восстановила против меня моих же собственных сыновей…
      Мы с Ричардом завели легкий спор относительно истинныхпричин заточения Алиеноры, — нам уже неоднократно случалось обнаруживать, что каждый из нас изучал англо-французскую историю в различном истолковании, — когда сверху донесся ясный крик. Буквально через какие-то секунды мы впятером уже оказались наверху. Крик повторился.
      Мы поглядели в небо над головой. В нескольких сотнях метров над крышами небоскребов летала птица. Мы поспешили к набережной — оттуда, от берегов Цилиндрического моря было лучше видно. Три раза огромное существо облетело вокруг острова, издавая громкий крик в конце каждой петли. Ричард махал руками и кричал, однако его как будто не слышали.
      Через час девочки заскучали, и мы решили, что Майкл отведет их в подземелье, а мы с Ричардом останемся наверху, пока сохраняется возможность контакта. Птица летала как и прежде.
      — Как ты думаешь, она ищет что-нибудь? — спросила я Ричарда.
      — Не знаю, — ответил он и вновь принялся махать и кричать. Птица оказалась почти над нами. На этот раз она изменила курс и начала опускаться, изящно скользя по винтовой линии. Когда она оказалась поближе, мы с Ричардом заметили серо-бархатное брюшко и два ярких вишнево-красных кольца на шее.
      — Помнишь — это наш друг, — шепнула я, узнав в ней предводительницу птиц, которая четыре года назад помогла нам перебраться через Цилиндрическое море.
      Но это было уже не прежнее могучее создание, возглавлявшее тройку, уносившую нас из Нью-Йорка. Птица казалась тощей и изможденной, бархатистое оперение взлохматилось и взъерошилось.
      — Она больна, — заметил Ричард, когда птица приземлилась метрах в двадцати от нас.
      Она что-то неразборчиво пробормотала и нервно повела головой, словно ожидая кого-нибудь увидеть. Ричард шагнул к ней и птица, взмахнув крыльями, отпрыгнула на несколько метров.
      — Что у нас есть из еды? — негромко поинтересовался Ричард. — Не найдется ли чего-нибудь наподобие манно-дыни?
      Я покачала головой.
      — У нас нет ничего, кроме вчерашнего цыпленка… — я перебила себя. — Постой, есть еще тот зеленый пунш, который нравится детям. Он похож на жидкость, заполнявшую середину манно-дыни.
      Ричард исчез прежде, чем я договорила. Он вернулся минут через десять, тем временем мы с птицей молча разглядывали друг друга. Я попыталась думать о том, что птица вызывает во мне дружеские чувства, надеясь, что мои добрые намерения отразятся хотя бы во взгляде. Насколько я могла видеть, выражение глаз птицы однажды переменилось, однако я не представляла, что все это значило.
      Ричард вернулся с одной из черных чаш, наполненных зеленой жидкостью. Поставил ее на землю и показал птице, мы же с ним отступили метров на шесть-восемь. Птица приближалась к чаше короткими осторожными шагами и наконец остановилась перед сосудом. Опустила клюв в жидкость, прихлебнула ее, откинула голову назад, чтобы проглотить. Напиток подошел — чаша опустела буквально в минуту. Покончив с питьем, крылатое создание отступило на два шага, широко расправило крылья и совершило полный оборот.
      — А теперь и мы поприветствуем, — проговорила я. Взяв Ричарда за руку, мы повернулись кружком, как делали это четыре года назад, а потом отвесили птице легкий поклон.
      И Ричарду, и мне показалось, что птица улыбнулась, однако подобное несложно и домыслить. Потом серо-бархатное существо расправило крылья и поднялось в воздух над нашими головами.
      — Куда, интересно, она направилась? — спросила я Ричарда.
      — Умирать, — ответил он негромко. — Прощается со всем своим миром.
       6 января 2205 года
      Сегодня мой день рождения. Мне теперь сорок один год. Вчера мне приснился еще один из моих ярких снов. Я была старухой: волосы мои поседели, а лицо покрылось морщинами. Я жила в замке, где-то возле Луары, неподалеку от Бовуа, с двумя взрослыми дочерьми (во сне ни одна из них не была похожа на Женевьеву, Симону или Кэти) и тремя внуками. Это были подростки, крепкие и здоровые на вид, но что-то в них было не так. Они казались тупыми, какими-то несообразительными. Помню, однажды во сне я объяснила им, как молекула гемоглобина переносит кислород от легких к мышцам. Никто ничего не понял.
      Проснулась я в унынии. Была середина ночи и все семейство спало. И как часто это делаю, вышла в коридор, чтобы проверить, не вылезли ли девочки из-под легких одеял. Симона ночью и не пошевелится, но Кэти, как всегда, разметавшись, сбросила одеяльце. Прикрыв ее, я опустилась в одно из кресел.
      Что же так тревожит меня? — думала я. Зачем мне снятся эти сны о детях и внуках? На прошлой неделе я как бы шутя завела речь еще об одном ребенке, и Ричард, находящийся в очередной депрессии, едва не выпрыгнул из собственной кожи. Мне кажется, он жалеет, что я уговорила его на Кэти. Я немедленно оставила тему, не желая выслушивать очередную нигилистическую тираду.
      Неужели я и впрямь хочу ребенка? Какой в этом смысл, учитывая наше положение? Помимо личных мотивов в новых родах была насущная биологическая необходимость. Даже в лучшем случае нельзя надеяться на новую встречу с человеческой расой. И будучи последними, мы должны учесть один из основных принципов эволюции — максимум генетического разнообразия повышает шансы на выживание в меняющихся условиях.
      Я проснулась полностью и принялась обдумывать, что будет дальше. Предположим, что Рама никуда не прилетит, во всяком случае, в ближайшее время, и жизнь нам доживать придется в этих самых условиях. Тогда скорее всего Симона и Кэти переживут нас троих. А что дальше? — спросила я себя. Если не сохранить каким-то образом семенную жидкость Майкла или Ричарда (невзирая на все возникающие при этом биологические и социологические проблемы), мои дочери не смогут родить. Быть может, окажутся в истинном раю, в нирване, просто в другом мире, но они умрут, а вместе с ними и гены.
      Ну а если я рожу сына. Тогда у девочек появится ровесник и проблема воспроизведения нового поколения обретет решение.
      И тут меня осенила действительно безумная идея. Во время обучения по специальности я много занималась генетикой, в особенности наследственными дефектами. Помню результаты изучения королевских родов Европы; между XV и XVIII веками в них отмечено немало «неполноценных» личностей, что объясняется близкородственными браками. Набор хромосом нашего с Ричардом сына, Симоны и Кэти окажется идентичным. И дети его от наших дочерей, наши внуки, будут нести те же самые гены, рискуя получить генетическое заболевание. В то же время генетический код моего сына от Майкла лишь наполовину совпадал бы с кодом дочерей, и если память не отказывает мне, отпрыски от брака его с Симоной и Кэти будут обладать заметно лучшей наследственностью.
      Я попыталась прогнать возмутительную мысль, увы, она не уходила. Надо было спать, а я все раздумывала. Что будет, если я вновь забеременею от Ричарда и опять рожу девочку? — спросила я себя. Придется снова повторить весь процесс. Мне уже сорок один. Сколько еще лет осталось до наступления менопаузы, даже если ее удастся задержать с помощью лекарств? Учитывая оба имеющихся экспериментальных свидетельства, возможно, от Ричарда я буду рожать лишь девочек. Можно, конечно, затеять сооружение целой лаборатории, чтобы выделить из его семени мужские сперматозоиды, но для этого придется потрудиться, затратить не один месяц на углубленные переговоры с раманами. А потом все равно возникнут сложности, связанные с хранением спермы и перенесением ее в яичники.
      Я подумала об известных методиках корректировки пола младенца (выборе диеты мужчины, образе и частоте сношений, времени оплодотворения с учетом овуляции) и заключила, что мы с Ричардом, наверное, вполне способны произвести на свет Божий мальчишку. Однако в любом случае предпочтительнее, чтобы отцом его был Майкл. Мысль эта не оставляла меня. В конце концов у него естественным путем из троих детей родилось двое сыновей. И если все методики лишь повысят вероятность рождения сына от Ричарда, их применение гарантирует рождение сына, если отцом его будет Майкл.
      Прежде чем уснуть, я решила, что вся идея выглядит практически неосуществимой. Следует придумать — при этом мне же самой — надежный способ искусственного оплодотворения. Но разве можно таким образом, в нашем-то положении, гарантироватьсразу пол и здоровье ребенка? Даже в земных госпиталях при всем их оборудовании подобные операции не всегда оканчиваются удачно. Значит, придется заняться любовью с Майклом. Перспектива эта не вызывала во мне отвращения, однако влекла за собой столь сложные последствия, что я немедленно отвергла ее.
      Через шесть часов. Мужчины удивили меня обедом. Из Майкла вышел настоящий повар. Еда по вкусу вполне напоминала объявленный в меню бифштекс а-ля-Веллингтон, хотя с виду походила на взбитый шпинат. Кроме того, была подана красная жидкость, названная вином. На вкус она была вполне сносной, и я выпила, обнаружив в ней, к собственному удивлению, алкоголь, вызвавший легкое опьянение.
      Словом, к концу обеда мы трое были слегка под хмельком. Девочки, в особенности Симона, удивлялись нашему поведению. За десертом — кокосовым пирогом — Майкл сообщил мне, что сорок один — число особенное. Он объяснил, что с него начинается самая длинная квадратичная последовательность простых чисел. Я спросила его, что это такое. Майкл со смехом ответил, что не знает. Впрочем, он выписал всю последовательность из сорока членов: 41, 43, 47, 53, 61, 71, 83, 97, 11З… кончалась она числом 1601. Он заверил меня, что каждое из сорока чисел является простым. «А поэтому, — подмигнул Майкл, — сорок один — число волшебное».
      Пока я смеялась, Ричард, наш местный гений, повозившись какую-то минуту с компьютером, объяснил нам с Майклом, почему последовательность называется квадратичной.
      — Разности второго порядка равны, — проговорил он, пояснив сказанное примером. — Последовательность можно описать простым квадратичным выражением. Возьмем f(N) = N^2 — N + 41, - продолжил он, — где N — целое число от 0 до 40. Эта функция определяет всю зависимость.
      — Но куда интереснее, — усмехнулся он, — если f(N) = N^2 — 81N + 1681, где N — целое число от 1 до 80. Эта последовательность начинается там, где оканчивается твоя: первый ее член f(1) = 1601; потом она проходит эти же числа в нисходящем порядке. Перегиб происходит в точках f(40) = f(41) = 41, а затем последовательность вновь проходит те же числа, но уже в возрастающем порядке.
      Ричард улыбался. Мы же с Майклом глядели на него с восхищением.
       13 марта 2205 года
      Сегодня у Кэти был второй день рождения, и все пребывали в хорошем настроении, в особенности Ричард. Свою младшую он обожает, хотя она беззастенчиво помыкает им. На день рождения он даже отвел дочку к логову октопауков — погреметь вместе решетками. Мы с Майклом выразили неодобрение, но Ричард лишь ухмылялся и подмигивал Кэти.
      За обедом Симона сыграла на пианино короткую пьеску, которой научил ее Майкл. Ричард сделал чудесное вино, «раманское шардоннэ», как он назвал его. Подана была и отварная лососина, по виду напоминавшая земную яичницу. Все это вносит известную путаницу, однако мы предпочитаем именовать свои блюда по вкусовым свойствам.
      Я просто блаженствую, впрочем, грядущий разговор с Ричардом беспокоит меня. В настоящее время он пребывает в приподнятом расположении духа, потому что занят сразу двумя важными работами: во-первых, составляет жидкие смеси, вкусом и содержанием алкоголя соперничающие с лучшими винами Земли, а во-вторых, собирает новую серию 20-сантиметровых роботов, воплощающих персонажи пьес жившего в XX веке нобелевского лауреата Сэмюэла Беккета. Мы с Майклом давно просили Ричарда восстановить его шекспировскую труппу, но память по ушедшим друзьям оставалась слишком болезненной. Другое дело — пьесы нового драматурга. Он уже закончил четыре куклы (по персонажам пьесы «Конец игры»), и сегодня дети заливались блаженным хохотом, когда старые добрые Нагг и Нелл вынырнули из мусорных баков с криками: «Кашки. Дайте мне кашки».
      Я все-таки намерена уговорить Ричарда — отцом сына должен быть Майкл. Я уверена в том, что он сумеет оценить логику и научную справедливость этой мысли, хотя едва ли следует ожидать от него проявлений восторга. Я еще ни о чем не говорила с Майклом. Конечно, он уже понял, что я задумала нечто серьезное: я только что попросила его последить за девочками, пока мы с Ричардом погуляем наверху и поговорим.
      Я нервничаю сама и, наверное, напрасно. Без сомнения, земные нормы приличия не применимы к нашей ситуации. Последние дни Ричард чувствует себя хорошо, сделался как-то особенно остроумен. Конечно, не миновать перунов, однако не сомневаюсь, что в конце концов он оценит мою идею.

       7 мая 2205 года
      Вот и началась весна нашей размолвки. О Боже, какими дураками бываем мы, смертные! Ричард, Ричард, вернись!
      С чего начать? Как начать? Как самой себе поднести пилюлю? Ни на мгновение я не перестаю укорять себя… В соседней комнате Майкл и Симона разговаривают о Микеланджело.
      Отец всегда говорил мне, что ошибается всякий. Но почему же мои ошибки всегда настолько серьезны? Идея была здравой, логической, если рассуждать трезво. Но в глубинах человеческого существа не всегда правит рассудок. Эмоции иррациональны. Одни компьютеры не знают ревности.
      Предубеждений было достаточно. Уже когда мы вышли «погулять» на берег Цилиндрического моря, по глазам Ричарда я ясно видела «нет». Потише-потише, Николь, осадила тогда я себя.
      Но потом он казался таким рассудительным.
      — Конечно, — согласился наконец Ричард. — Генетически твое предложение оправдано. Пойдем скажем Майклу. Пусть все свершится быстрее; надеюсь, одного раза будет довольно.
      Я была воодушевлена. Мне и в голову не приходило, что Майкл может воспротивиться.
      — Нельзя, это грех, — осознав, чего мы от него хотим, сказал он вечером, когда девочки уснули.
      Инициативу взял на себя Ричард: дескать, понятие греха устарело и на Земле!.. И со стороны Майкла следовать старине просто глупо.
      — Неужели ты действительно хочешь, чтобы я это сделал? — в конце концов спросил Майкл у Ричарда.
      — Нет, — немного помедлив, ответил тот, — но этого явно требуют интересы детей. — Нужно было сразу обратить побольше внимания на это самое «нет».
      Меня не осенило, что план может сорваться. Я внимательно следила за наступлением овуляции и, когда она приблизилась, известила Ричарда, и тот отправился в одну из своих долгих прогулок по Раме. Майкл нервничал и старался подавить чувство вины, но даже в худших своих помыслах я не могла представить, что он не сможет вступить в сношение со мной.
      Когда мы разделись (в темноте, чтобы не смущать Майкла) и легли рядом на коврик, я обнаружила, что тело его напряжено. Я поцеловала Майкла в щеки и лоб, попыталась снять напряжение, погладив по спине» по шее. Через тридцать минут всевозможных прикосновений, которые трудно было бы назвать ласками, я самым соблазнительным образом прижалась к нему и поняла, что столкнулась с неожиданной проблемой: его пенис оставался совершенно вялым.
      Я не знала, что делать. Сперва без всяких оснований подумала, что не привлекаю Майкла как женщина. Ужасное ощущение — словно тебе отвесили пощечину. И все сдерживаемые чувства вырвались на поверхность, я рассердилась. К счастью, я промолчала — за все это время мы не открыли рта, — и Майкл не мог видеть моего лица в темноте. Но тело, должно быть, выразило разочарование.
      — Извини, — негромко проговорил он.
      — Ничего, — ответила я, стараясь казаться невозмутимой.
      Опершись на локоть, я погладила другой рукой его лоб, потом легкими движениями принялась потирать его лицо, шею и плечи. Майкл оставался пассивным. Не открывая глаз, он лежал на спине и не шевелился. Я чувствовала, что ему приятно, но Майкл молчал, не отзываясь ни словом, ни звуком. К этому времени я забеспокоилась: ощутила, что хочу ласк Майкла, хочу в них подтверждения его симпатии.
      Наконец я полулегла ему на грудь. Соски мои прикасались к его коже, рукой я гладила волосы на груди. Я пригнулась, чтобы поцеловать его в губы, и левой рукой пыталась возбудить его, однако Майкл торопливо отодвинулся и сел.
      — Не могу, — Майкл покачал головой.
      — Ну почему? — спросила я, замерев возле него в неловкой позе.
      — Неправильно это, — сурово ответил он.
      Я попыталась вновь завести разговор, но Майкл безмолвствовал. И поскольку предпринять более было нечего, я оделась в темноте. Майкл едва сумел выдавить в спину мне: «Спокойной ночи».
      В нашу комнату я вернулась не сразу. Очутившись в коридоре, я поняла, что не в силах предстать перед Ричардом. Припав к стене, я постаралась справиться с бурей чувств, терзавших меня. Почему я вдруг решила, что все сложится просто? Что теперь мне сказать Ричарду?
      Войдя в комнату, по дыханию Ричарда я поняла, что он не спит. Если б только у меня хватило отваги, следовало сказать ему, как обстоит дело с Майклом. Но в тот раз легче было промолчать. Так я допустила серьезную ошибку.
      Следующие два дня прошли в общей напряженности. О том, что Ричард именовал «операцией оплодотворения», не было произнесено даже слова. Мужчины пытались держаться так, словно ничего не произошло. Через день после обеда я уговорила Ричарда сходить погулять, пока Майкл будет укладывать девочек.
      Мы стояли над Цилиндрическим морем, а Ричард объяснял мне химические принципы винного брожения. Наконец перебив мужа, я взяла его за руку.
      — Ричард, — проговорила я, пытаясь найти в его взгляде любовь и поддержку, — это очень сложно… — Голос мой умолк.
      — Ну что там, Никки?! — отозвался он с деланной улыбкой.
      — Видишь ли, — ответила я, — все дело в Майкле. Пока… ничего не случилось… он не смог…
      Ричард долго глядел на меня.
      — Ты хочешь сказать, что он импотент? — спросил он.
      Сперва я кивнула, а потом окончательно запутала его, покачав головой.
      — Наверное, нет, — брякнула я. — Но со мной тогда он был импотентом. Или волновался, или чувствовал себя виноватым, или же слишком долго воздерживался… — я остановилась, осознав, что не следует вдаваться в подробности.
      Должно быть, целую вечность Ричард глядел куда-то за море.
      — Ты собираешься попробовать снова? — наконец он отозвался совершенно ничего не выражающим тоном, не поворачиваясь ко мне.
      — Я… я не знаю, — ответила я, хватаясь за его руку. Я собиралась сказать что-нибудь, спросить, как отнесется он к новой попытке, но Ричард отошел в сторону и отрывисто проговорил:
      — Скажи мне, когда решишься на повторный шаг.
      Неделю или две я уже собиралась оставить весь замысел… И постепенно в наше крохотное семейство возвращалась радость. В ночь после месячных мы с Ричардом дважды любили друг друга — впервые в этом году. Он обнаруживал явное удовлетворение и разговорился, пока мы прижимались друг к другу после второго раза.
      — Знаешь, я действительно не находил себе места, — сказал он. — Мысль о том, что ты будешь близка с Майклом, доводила меня до безумия, невзирая на все логические обоснования. Я знаю, что все это неразумно, но я очень боялся, что тебе понравится — понимаешь? — и наши отношения переменятся.
      Ричард явно решил, что я оставила намерения забеременеть от Майкла. В ту ночь я тоже была удовлетворена и не стала с ним спорить. Впрочем, через несколько дней я обнаружила, что читаю книги об импотенции, и поняла, что намереваюсь продолжать свой план.
      Всю неделю перед следующей овуляцией Ричард возился со своим вином и, быть может, слишком часто его пробовал — несколько раз он являлся к обеду уже под хмельком. Еще он возился со своими роботами — героями Сэмюэла Беккета. Я же все внимание уделяла импотенции. Во время учебы мы не касались этой темы. И в связи с ограниченностью собственного сексуального опыта прежде мне не приходилось сталкиваться с этим явлением. Я удивилась, узнав, что это довольно обычное дело и причины неприятностей следует искать в психологической сфере, а также в обострениях различных воспалительных процессов. Оказалось, что существуют прекрасно разработанные методики борьбы с импотенцией, в основном повышающие уверенность в себе у мужчины.
      Утром Ричард заметил меня за подготовкой мочи к анализу на овуляцию. Он ничего не сказал, но на лице появились боль и разочарование. Мне хотелось ободрить его, но дети были в комнате, и я побоялась, что он устроит мне сцену.
      Я не стала говорить Майклу, что собираюсь предпринять вторую попытку. Подумала, что ему будет спокойнее, если времени на раздумья не будет. План мой почти сработал. Мы уложили детей спать, и я отправилась следом за Майклом в его комнату, где объяснила свои намерения, пока мы раздевались. У него началась эрекция и, невзирая на слабость процесса, я постаралась усилить ее. Не сомневаюсь, что все закончилось бы успешно, но Кэти подняла крик: «Мамочка, мамочка!», как раз когда мы были готовы приступить к сношению.
      Конечно, я бросила Майкла и выскочила в коридор. Ричард уже был в детской. Он держал Кэти на руках. Симона столбиком сидела на коврике, потирая глаза. Все трое с удивлением разглядывали мою нагую фигуру, появившуюся в дверях.
      — Мне приснился страшный сон, — Кэти прижалась к Ричарду. — Октопаук собирался меня съесть.
      Я вступила в комнату.
      — Теперь тебе лучше? — спросила я, пытаясь взять девочку на руки. Но Ричард не отпускал ее. Кэти тоже не тянулась ко мне. После неловкого молчания я склонилась к Симоне и обняла ее за плечи.
      — А где же твоя пижама, мамочка? — поинтересовалась моя четырехлетка. Мы с Ричардом чаще всего спим в пижамах раманского изготовления. К виду моего обнаженного тела девочки привыкли — каждый день мы втроем принимаем душ, — но ночью я прихожу в детскую, как правило, в пижаме.
      Я собиралась ограничиться уклончивым ответом Симоне, когда заметила, что Ричард тоже глядит на меня — с явной враждебностью.
      — Я в состоянии управиться с детьми, — вдруг резким голосом проговорил он. — Могла бы докончить свои дела.
      Я вернулась к Майклу, чтобы предпринять новую попытку — и напрасно. Пару минут я пыталась возбудить его, потом он оттолкнул мою руку.
      — Бесполезно. Мне уже почти шестьдесят три года, к тому же я воздерживался пять лет. Мастурбацией не занимаюсь, о сексе стараюсь не думать. То, что случилось чуть раньше, было просто случайностью, — он помолчал почти с минуту и затем произнес: — Извини, Николь, похоже у нас ничего не получится.
      Несколько минут мы лежали рядом. Я стала одеваться и тут заметила, что Майкл ровно задышал, засыпая. Я вдруг вспомнила, что у мужчин с психологической импотенцией эрекция часто возникает во сне… и в голову мне пришла новая безумная идея. Я лежала рядом с Майклом, дожидаясь, пока он глубоко заснет.
      Я мягко погладила его. К моей радости, он отреагировал мгновенно. Чуть погодя, я усилила поглаживание, стараясь не разбудить его. Когда он достиг готовности, я быстро опустилась на него сверху. Соитие вот-вот должно было состояться, когда я резким движением пробудила его… я попыталась продолжить, но, вероятно, сделала ему больно. Майкл вскрикнул и поглядел на меня дикими испуганными глазами. Эрекция немедленно прекратилась.
      Я откинулась на спину и глубоко вздохнула. Я была ужасно разочарована. Майкл о чем-то спрашивал, но я была расстроена настолько, что не могла говорить. Слезы щипали глаза. Я торопливо оделась, чмокнула Майкла в лоб и вывалилась в коридор. И, постояв там пять минут, решила, что способна увидеться с Ричардом.
      Мой муж еще работал. Он стоял на коленях перед Поццо, персонажем пьесы «В ожидании Голо». Крохотный робот пространно повествовал о тщете сущего. Сперва Ричард не обратил на меня внимания. А затем, приглушив голос Поццо, саркастически спросил:
      — Ну как, управилась?
      — Опять не получилось, — рассеянно ответила я. — Наверное…
      — Нечего дурачить меня, — в гневе закричал Ричард. — Я не настолько глуп. Полагаешь, я поверю тому, что ты провела с ним два часаголяком и ничего не случилось? Я знаю вас, женщин. Вы считаете…
      Не помню, что он наговорил мне потом. Помню лишь собственный ужас, когда он в гневе начал подступать ко мне. Я решила, что он намеревается ударить меня, и съежилась. По щекам потекли слезы. Ричард по-всякому обзывал меня, дошло и до расистских намеков. Он словно обезумел. А когда занес руку для удара, я выскочила из коридора и бросилась к лестнице, уводящей в Нью-Йорк. Я чуть не сбила с ног малютку Кэти, проснувшуюся от шума и теперь с недоуменным видом стоявшую в дверях детской.
      На Раме было светло. Час, должно быть, я проходила наверху, то и дело заливаясь слезами. Ричард взбесил меня, но и удовлетворения собой я не чувствовала. В гневе Ричард выпалил, что я свихнулась на этой идее, придумав «хитроумный предлог», чтобы иметь возможность переспать с Майклом и сделаться «царицей улья». Я не отвечала на обвинения. Но что, если в них все-таки была кроха истины? И мой энтузиазм отчасти объяснялся возможностью вступить в сношения с Майклом?
      Я убедила себя, что действовала из правильных побуждений, однако с самого начала проявила невероятную глупость. Мне самой в первую очередь следовало понять, что так поступать нельзя. И после первой реакции Ричарда, а потом и Майкла я должна была немедленно отказаться от этой мысли. Быть может, Ричард был кое в чем прав. Быть может, я проявила излишнее упрямство в своем навязчивом стремлении добиться максимального генетического разнообразия среди наших отпрысков. Уверена я была только в одном: затеяла все это не ради того, чтобы заняться любовью с Майклом.
      Когда я вернулась, в комнате было темно. Переодевшись в пижаму, я устало плюхнулась на матрас. Буквально через секунду Ричард подкатился ко мне со словами: «Николь, родная моя, прости, если можешь» и отчаянно обнял меня.
      С тех пор я не слыхала его голоса. Вот уже шесть дней, как Ричард исчез. В ту ночь я крепко уснула и не слышала, как он собирался и составлял записку. Утром в семь часов раздался звонок будильника. Весь черный экран заполняла записка:

       « ТОЛЬКО ДЛЯ НИКОЛЬ ДЕ ЖАРДЕН— нажми „К“, чтобы прочесть».

      Дети еще спали, и я нажала клавишу.
       «Дорогая, самая дорогая моя Николь, — начиналось послание,  — более трудного письма мне еще не приходилось писать. На время я покидаю вас, тебя и семью. Я знаю, что этим создаю дополнительные трудности тебе, Майклу и девочкам, но, поверь мне, иначе нельзя. Прошлой ночью я понял, что другого пути нет.
       Дорогая моя, я люблю тебя всем сердцем и понимаю — когда мозг в состоянии контролировать эмоции, — что ты поступаешь в интересах всей семьи. Мне страшно жаль всех обвинений, которые вчера я высказал тебе. Еще более сожалею о тех оскорблениях… о расистских эпитетах и часто повторявшемся мной слове «шлюха». Надеюсь, что ты простишь меня, хотя я вряд ли смогу простить себя самого, и будешь помнить мою любовь, а не дикий безумный гнев.
       Ревность — страшная вещь. «Она смеется над плотью, которой кормится» — это еще пустяки. Ревность поглощает, не знает рассудка, лишает ума. И самого умного человека она может превратить в свирепое животное.
       Николь, дорогая моя, я не все тебе сказал относительно того, как закончилась наша совместная жизнь с Сарой. Я несколько месяцев подозревал, что, оставаясь в Лондоне, она встречается с мужчинами. Тому было много свидетельств — неровный интерес к сексу, новые платья, надевавшиеся явно не для меня, внезапный интерес к новым позам во время близости, телефонные звонки, когда трубка оставалась безмолвной… но я так любил ее и не сомневался в том, что, если я выражу протест, наш брак будет расторгнут. Словом, я не предпринимал ничего, пока ревность не захлестнула меня.
       И оставаясь в Кембридже, я ложился в постель и представлял себе Сару в объятиях другого мужчины… Наконец ревность настолько сильно охватывала меня, что уснуть я мог, лишь пожелав Саре смерти. После звонка миссис Синклер я больше не верил в добродетель Сары и отправился в Лондон, чтобы убить и жену, и ее любовника.
       К счастью, у меня не было пистолета, а увидев их рядом, я забыл о ноже, который положил в карман пальто. Но я и так убил бы обоих, если бы поднятый мной шум не привлек внимания соседей.
       Ты, вероятно, спрашиваешь, какое все это имеет к тебе отношение? Видишь ли, родная моя, у каждого из нас формируется собственное поведение в любви. Я успел приобрести наклонность к безумной ревности еще до знакомства с тобой. Оба раза, когда ты пыталась вступить в интимную связь с Майклом, я все время вспоминал о Саре. Я знаю, ты не Сара, ты не обманываешь меня, но чувства возвращаются совершенно неожиданным, не зависящим от меня образом. Это очень странно, так как я не могу представить себе, что ты могла предать меня, но когда ты была с Майклом, мне было много хуже, много страшнее, чем в те времена, когда Сара встречалась с Хью Синклером и другими дружками-актерами.
       Надеюсь, что ты поймешь меня. Я ухожу потому, что не в силах справиться с ревностью, хотя и сам считаю ее нерациональной. Я не хочу уподобиться отцу: спиться с горя, погубить всех, кто меня окружает. Полагаю, что тем или иным путем ты добьешься зачатия, и предпочитаю избавить тебя от созерцания моего скверного поведения.
       Надеюсь скоро вернуться, если только непредвиденные опасности не помешают моим исследованиям. Но когда это будет — не знаю. Мне нужно исцелиться, чтобы вновь стать надежным членом семьи. Скажи девочкам, что я отправился в путешествие. Будь ласкова с ними, особенно с Кэти — она станет скучать по мне больше всех.
       Николь, я люблю тебя. Я знаю, тебе трудно будет осознать причины моего ухода, но все же постарайся понять меня.

Ричард.»

       13 мая 2205 года
      Сегодня я провела наверху пять часов — искала Ричарда. Обследовала ямы, сети, все три площади. По периметру обошла весь город. Подергала решетку на логове октопауков, спустилась ненадолго в обиталище птиц. И повсюду выкликала его имя. Я вспомнила, как пять лет назад Ричард отыскал меня по маяку, встроенному в принца Хэла. Если бы у меня был такой!
      Ричард нигде не оставил следов. Наверное, он вообще покинул остров. Ричард — великолепный пловец, он легко мог переплыть море до берегов Северного полуцилиндра… Однако как быть с жуткими тварями, населяющими море? Или они не тронули его?
      Вернись, Ричард. Ты мне нужен. Я люблю тебя.
      Он явно рассчитывал пробыть без нас несколько дней. Скорректировал каталог обращений к раманам, чтобы по возможности облегчить нам с Майклом общение с хозяевами здешних мест. Взял самый большой из мешков и лучшего друга МБ, но беккетовских роботов оставил.
      После ухода Ричарда в семье наступил разлад. Кэти вечно сердится. Она хочет знать, когда наконец вернется папочка и почему он так долго отсутствует. Майкл с Симоной скорбят вместе. Связь между ними крепнет — похоже, общение утешает обоих. Что касается меня, то я стараюсь уделять Кэти побольше внимания, однако обожаемого папочку заменить ей не в состоянии.
      Ночи ужасны. Я не могу заснуть. Вновь и вновь переживаю все отношения с Ричардом за последние два месяца… вспоминаю собственные ошибки. Многое мне объяснило только его прощальное письмо. Я и не думала, что прежние отношения с Сарой могут сказаться на нашей совместной жизни, однако теперь я поняла, что он имел в виду, говоря о «привычках».
      Они свойственны и мне самой. Ранняя кончина матери — мне было только десять — наделила меня страхом одиночества. Опасение потерять ближнего мешало мне завязывать интимные отношения. После матери я потеряла Женевьеву, отца, а теперь, пусть и на время, Ричарда. Каждая новая потеря пробуждает всех чудищ предыдущей. Выплакавшись, прежде чем уснуть, две ночи назад, я осознала, как не хватает мне не только Ричарда, но и матери, Женевьевы и моего чудесного отца. Все прежние потери словно бы сразу обрушились на меня. Теперь я понимаю, как моя близость с Майклом могла пробудить в душе Ричарда все болезненные воспоминания о Саре.
      Процесс познания мира не остановишь. И я в сорок один год узнала еще одну грань человеческих отношений. Я нанесла Ричарду глубокую рану. Неважно, что никаких логических оснований для нее не было… неважно, что моя близость с Майклом неспособна повлиять на отношение к Ричарду. Логика здесь ни при чем. Существенны лишь ощущения и восприятие.
      Я успела забыть всю мощь одиночества. Мы с Ричардом прожили вместе пять лет. Может быть, он и не во всем мой сказочный принц, однако он был мне надежным другом… не говоря уже о том, что мне не доводилось встречать более умного человека. Если он не вернется, меня ждет новая жуткая трагедия. Я скорблю всякий раз, когда в голову лезет назойливая мысль о том, что могу больше не увидеть его.
      Ночью, когда одиночество ощущается особенно сильно, я читаю стихи. Бодлер и Элиот со студенческих лет были моими любимцами, но последние несколько вечеров утешение мне приносят стихотворения Бениты Гарсиа. За годы обучения в Космической академии в Колорадо жизнелюбие принесло ей много боли. Она с равным пылом делила свое время между наукой и объятиями мужчин. Бениту вызвали на дисциплинарную комиссию и обвинили в отсутствии достижений, за исключением области секса… тут она осознала, насколько шизофреничными бывают мужчины, если речь заходит об этой сфере.
      Литературные критики в основном отдают предпочтение ее первой книге, «Снам мексиканской девушки», составившей Бените репутацию еще в «надцатилетнем» возрасте, уделяя меньше внимания сборнику уже умудренных, не столь лиричных стихотворений, выпущенному ею во время последнего года учебы в Академии. Теперь, когда Ричард покинул меня, я все стараюсь осознать, что именно произошло с нами за последние месяцы, и стихи Бениты о позднем взрослении и сомнениях много говорят мне. Она взрослела очень тяжело. И хотя новые стихи по-прежнему богаты образами, в них Бенита уже не прежняя Поллиэнна, бродящая среди руин Ушмаля. Сегодня я прочитала одно из ее студенческих стихотворений, которое мне особенно нравится:
 
Мои одежды украшают залу,
Подобные цветам после дождя.
Сегодня ты придешь ко мне, любимый,
Придешь мой новый, чтоб меня увидеть.
Но какой ты хочешь лицезреть меня?
Приличны книгам бледные пастели,
Густая зелень вместе с синевою
Пророчат дружбу. Может быть,
Невестой я в них покажусь тебе.
Но если плоти зов ведет тебя, любимый,
Я облачусь в багрец и траур
И начерню глаза, как подобает шлюхе.
А вот прежде, бывало, во сне.
Принц скакал ко мне на коне
И спасал и вез далеко,
И тогда мне было легко.
Не вернется он. Ну а ты
Даже не подаришь цветы…
Маска девки ранит меня
Нестерпимей день ото дня.
И рука твоя… и сплетение тел
Унижают — как ты и хотел.
 

       14 декабря 2205 года
      Наверное, я должна праздновать, только это пиррова победа. Я беременна от Майкла. Но какой ценой! Ричард по-прежнему не подает о себе вестей, и опасаюсь, что восстановила против себя еще и Майкла.
      Мы с ним порознь приняли на себя всю ответственность за исчезновение Ричарда. С собственной виной я управляюсь, по возможности стараясь обо всем забыть, исполняя обязанности матери. Майкл же на исчезновение Ричарда и собственную вину отвечал глубоким раскаянием. Он каждый день не менее двух раз читает Библию, молится перед едой и после и часто уклоняется от семейных дел, чтобы «пообщаться» с Богом. «Искупление грехов» — одно из самых главных понятий его словаря.
      Своим возрожденным христианским рвением он увлек и Симону. Мои робкие возражения остаются без внимания. Симоне нравится слушать об Иисусе, хотя, конечно, она не в силах понять всей глубины повествования. В особенности Симона заворожена чудесами. Как и все дети, она не знает сомнений. И никогда не спрашивает, как именно ходил Иисус по волнам и превращал воду в вино.
      Должно быть, я несправедлива. Наверное, я ревную к связи, соединившей Симону и Майкла. Мне, матери, радоваться бы их согласию. Во всяком случае, оба они не одиноки. Нам же с бедняжкой Кэти никак не удается достичь столь полного взаимопонимания.
      Частично это объясняется тем, что мы с Кэти крайне упрямы. Ей еще только два с половиной года, но она уже стремится распоряжаться собственной жизнью. Возьмем что-нибудь простое, вроде распорядка дня. С первых же дней, проведенных нами на Раме, я намечала для каждого повседневные дела. И никто не возражал, даже Ричард. Майкл с Симоной всегда принимают мои пожелания без возражений — во всяком случае, если у них есть свободное время.
      Но с Кэти все обстоит иначе. Если я намечу прогулку по Нью-Йорку, а потом урок азбуки, она тут же требует, чтобы все было исполнено в обратном порядке. Если я запланировала на сегодня курицу, она согласится лишь на свинину или говядину. Каждое утро у нас начинается со споров о распорядке дня. И если ей приходится что-нибудь не по вкусу, Кэти немедленно надувается или принимается хныкать и звать папочку. Мне так больно, когда она зовет Ричарда.
      Майкл говорит, что мне следовало бы снисходительнее относится к ее желаниям. Он утверждает, что это просто стадия роста. И когда я указываю, что ни с Женевьевой, ни с Симоной ничего подобного не было, он только улыбается и пожимает плечами.
      Мы с Майклом не всегда соглашаемся в вопросах воспитания, даже успели несколько раз переговорить относительно нашей семейной жизни в этих странных обстоятельствах. К концу одной из бесед в легком раздражении от слов Майкла, утверждавшего, что я «слишком строга» с девочками, я решила поднять религиозную тему. Я спросила Майкла, зачем ему так важно, чтобы Симона знала каждое событие жизни Иисуса.
      — Нужно же передать кому-то традицию, — уклончиво ответил он.
      — Значит, ты полагаешь, что традицию нужно передавать, что мы не будем вечно странствовать в космосе и не умрем один за другим в жутком одиночестве?
      — Я полагаю, что Господь каждому наметил его судьбу.
      — А для нас что Он наметил? — спросила я.
      — Не знаю, — отозвался Майкл. — Как не знают свою судьбу и миллиарды людей, оставшихся на Земле. Мы живем, чтобы познать Его намерения.
      Я покачала головой, и Майкл продолжил:
      — Видишь ли, Николь, нам проще это узнать. Нам не на что отвлекаться. Просто нет возможности удалиться от Господа. Поэтому я простить себе не могу прежних увлечений кулинарией и историей искусств. Находясь на Раме, человек, пожалуй, едва ли должен обращаться к другимвопросам, кроме молитвы и веры.
      Признаюсь, такая уверенность временами раздражает меня. Я считаю, что к нашему нынешнему положению жизнь Иисуса Христа имеет не больше отношения, чем жизнь гунна Аттилы… да любого человека, рожденного на планете, оставшейся уже в двух световых годах за нами. Мы перестали быть частью рода человеческого. И либо умрем, либо породим новый вид. Но ведь Иисус умер на кресте и за наши грехи… за прегрешения людей, которым не суждено более увидеть Землю.
      Если бы Майкл не был католиком, которому заповедано размножаться, я не смогла бы убедить его зачать ребенка. У него найдется сотня причин, почему этого нельзя делать. Но в конце концов — быть может, потому, что своими попытками я мешала его вечернему молитвенному уединению, — Майкл согласился, впрочем, предупредив меня, что «скорее всего у нас ничего не получится» и что он «заранее снимает с себя всю ответственность за мое разочарование».
      Мы потратили три месяца на попытки зачатия. Во время первых двух овуляций я не сумела его возбудить. Я перепробовала все, о чем упоминалось в статьях, посвященных импотенции: смех, массаж, музыку, пищу. Но чувство вины в нем и скованность все же сильнее моего пыла. Наконец фантазия предоставила нужное решение. Я предложила, чтобы ночью Майкл представил себя с Катлин… Эрекции мы добились. Как все-таки сложно устроен разум.
      Фантазия фантазией, но заниматься любовью с Майклом — дело нелегкое. Начну с того — пусть это и несправедливо с моей стороны, — что одними приготовлениями он способен вывести женщину из соответствующего настроения. Прежде чем раздеться, Майкл всегда молится. Интересно бы знать — о чем?
      Первый муж Алиеноры Аквитанской, французский король Людовик VII, был воспитан монахом и сделался королем лишь благодаря стечению обстоятельств. В романе отца об Алиеноре есть длинный ее внутренний монолог. Королева жалуется на необходимость заниматься любовью «посреди торжественного благочестия, под грубыми тканями цистерцианцев». Ей хотелось веселья и смеха в постели, откровенных бесед, пыла и страсти. Вполне могу понять, почему она развелась с Людовиком и вышла за Генриха Плантагенета.
      Итак, я беременна и, надеюсь, мальчишкой, который внесет генетическое разнообразие в нашу наследственность. Это была настоящая битва, и плоды ее, похоже, не стоят потраченных усилий. Из-за моего желания родить ребенка от Майкла Ричард оставил нас, а Майкл, по крайней мере на время, перестал быть мне близким другом и спутником, каким был в первые годы нашего пребывания на Раме. За свой успех я заплатила. Теперь остается надеяться, что этот космический корабль действительно куда-нибудь прилетит.
       1 марта 2206 года
      Я повторила частичное исследование генома, чтобы проверить предварительные результаты. Увы, сомнений не остается: наш нерожденный мальчик наделен синдромом Уиттингэма. К счастью, других распознаваемых дефектов не обнаружено, но и этот достаточно плох.
      Оставшись наедине с Майклом после завтрака, я познакомила его с результатами. Сперва он не понял, что я хочу сказать, но на слова «умственно отсталый» отреагировал моментально. Я просто видела, как ему представляется ребенок, абсолютно не способный позаботиться о себе. Беспокойство его отчасти уменьшилось, когда я пояснила, что синдром Уиттингэма всего лишь характеризуется неспособностью к обучению, незначительным нарушением правильного хода электрохимических процессов в мозгу.
      Я заподозрила наличие синдрома уже после первого генетического анализа, но, поскольку результаты допускали двоякое толкование, ничего не сказала Майклу. Прежде чем взять вторую пробу амниотической жидкости, я хотела выяснить все, что известно об этом заболевании. К несчастью, краткий очерк в моей сокращенной медицинской энциклопедии не мог удовлетворить меня.
      Сегодня днем, пока Кэти спала, мы с Майклом попросили Симону часок-другой почитать в детской книжку. Наш кроткий ангел с готовностью согласился. По сравнению с утром Майкл значительно успокоился. Он заявил, что ужаснулся, узнав подобную новость о Бенджи (Майкл хочет назвать ребенка Бенджамином Райаном О'Тулом в честь его деда). Однако чтение книги Нова помогло восстановить внутреннее равновесие.
      Я объяснила Майклу, что умственное развитие Бенджи будет протекать медленно и с трудом. Впрочем, к двадцати годам он будет способен достичь уровня двенадцатилетнего — это слегка успокоило Майкла. Я заверила его, что никаких внешних признаков дефективности ребенок иметь не будет, как это бывает со страдающими болезнью Дауна, и, поскольку синдром Уиттингэма имеет рецессивный характер, едва ли следует ожидать его проявления в возможном потомстве раньше третьего поколения.
      — А можно ли узнать, у кого из нас с тобой в генах присутствует этот синдром? — поинтересовался Майкл под конец разговора.
      — Нет, — ответила я. — Его трудно выделить, так как подобный эффект вызывают повреждения нескольких различных генов. Диагностировать его можно лишь по проявлению в активной форме. Даже на Земле носителей не всегда удавалось выделить.
      Я начала рассказывать: синдром был впервые обнаружен в 2068 году, в Африке и Азии почти не наблюдался. Был характерен среди кавказцев, значительное число случаев отмечено и в Ирландии. Я решила, что Майкл все равно сам прочтет статью в медицинской энциклопедии, и не хотела, чтобы он слишком винил себя.
      — А лечить можно? — спросил он потом.
      — Не в наших условиях, — я покачала головой. — В последнее десятилетие вроде бы обнаружили кое-какие меры генетического воздействия, которые могут быть эффективными, если их использовать начиная с четвертого месяца беременности. Однако лечение сложно даже на Земле, можно потерять плод.
      Тут-то Майкл вполне мог произнести слово «аборт», но не сделал этого. Вера его строга и непоколебима; не сомневаюсь, что он даже не думал об этом. Для него аборт — вещь немыслимая, на Земле ты или на Раме. Я подумала, возможна ли ситуация, в которой Майкл оправдал бы подобную операцию. А если бы ребенок родился с болезнью Дауна или слепым? Или же многочисленные нарушения мыслительного процесса привели бы к его ранней смерти?
      Будь здесь Ричард, мы бы взвесили все за и против. Он бы расписал один из своих листов Бена Франклина: «за» по одну сторону, «против» — по другую. Я добавила бы длинный перечень эмоциональных соображений против аборта, которых, конечно, он не учел бы, и в конце концов все мы согласились бы, что роды необходимы. Приняли бы тогда общее, продуманное решение.
      А я хочу этого ребенка. И еще — чтобы Майкл по-настоящему ощутил себя отцом Бенджи. Если бы он только завел речь об аборте, я могла бы убедить его. Но слепое приятие правил, установленных Богом ли, церковью… или же просто догмой, часто мешает истинной решимости. Надеюсь, что Майкл не из таких.

       30 августа 2206 года
      Бенджи родился чуть раньше срока. Несмотря на все мои заверения, что внешне он будет выглядеть совершенно нормальным, Майкл явно испытал облегчение после родов, случившихся три дня назад: ребенок с виду казался вполне здоровым. Роды опять были легкими. Симона просто на удивление очень помогла мне во время схваток и приняла младенца. Для своих неполных шести лет она кажется достаточно взрослой.
      У Бенджи тоже голубые глаза, они темнее, чем у Кэти, и я сомневаюсь, что цвет их с возрастом не изменится. Кожа светло-коричневая, потемнее, чем у Кэти, но светлее, чем у нас с Симоной. Родился он трех с половиной килограммов весом и пятьдесят два сантиметра длиной.
      Мир наш не изменился. Мы стараемся более не говорить об этом, но все, за исключением Кэти, потеряли надежду на то, что Ричард вернется. Опять приближается раманская зима с долгими ночами и короткими днями. Временами мы с Майклом поднимаемся наверх, чтобы поискать какие-либо следы пребывания Ричарда — теперь это стало чем-то вроде обряда. Мы больше не надеемся найти его: минуло уже шестнадцать месяцев после его ухода.
      Используя созданную Ричардом программу, мы с Майклом по очереди рассчитываем параметры нашей траектории. Пришлось потратить несколько недель, чтобы в ней разобраться, хотя Ричард оставил нам вполне исчерпывающие инструкции. Раз в неделю мы проверяем, не изменилось ли направление нашего движения, не появилась ли на нашем пути какая-то другая звезда вместо Сириуса.
      Невзирая на появление Бенджи, свободного времени у меня словно прибавилось. Я много читаю и вновь загорелась симпатией к обеим героиням моего детства. Почему образы Жанны д'Арк и Алиеноры Аквитанской всегда так притягивали мой ум и воображение? Наверное, потому, что они сумели проявить внутреннюю силу и самостоятельность и добиться успеха в мире мужчин, полагаясь лишь на собственные способности.
      В девичестве я была очень одинока. В Бовуа меня окружали великолепные условия и любовь отца, однако всю юность я провела лишь сама с собой. Я всегда краем сознания опасалась, что смерть или замужество может разлучить меня с моим бесценным отцом. И я хотела сделаться более самостоятельной, чтобы перенести боль, которую могла бы причинить мне новая разлука. Жанна и Алиенора представляли едва ли не идеальный пример. Ни та, ни другая не позволили окружавшему миру повлиять на то, что было действительно важно в их жизни.
      Все по-прежнему пребывают в добром здоровье. Прошлой весной, чтобы найти себе какое-то занятие, я ввела всем наборы биометрических зондов из оставшихся в запасе и несколько недель следила за показаниями. Дело это напомнило мне экспедицию… неужели это мы, двенадцать человек, шесть лет назад, оставили Землю, чтобы встретиться с Рамой?
      Кэти была просто заворожена биометрией. Она сидела рядом со мной, пока я сканировала Симону и Майкла и задавала вопросы… сотнями. Она мгновенно сообразила, как работает эта система и зачем придуманы предупреждающие файлы. Майкл заявил, что девочка необычайно умна. Вся в отца. Кэти все еще тоскует по Ричарду.
      Майкл постоянно твердит о собственной старости, однако для своих шестидесяти четырех лет находится в великолепной форме. Он полагает, что обязан физически справляться с детьми, и, узнав о моей беременности, начал бегать трусцой дважды в неделю. Смех да и только. Мы по-прежнему придерживаемся земного календаря, хотя здесь на Раме подобная преданность не имеет никакого смысла. Вчера Симона выспрашивала у нас, что такое дни, месяцы и годы. И пока Майкл рассказывал ей о вращении Земли вокруг оси, о временах года, об орбите нашей планеты, я вспомнила тот великолепный закат, который мы с Женевьевой видели во время путешествия по американскому Западу. Мне хотелось бы объяснить свои чувства Симоне. Но как может понять меня девочка, не видевшая солнца?
      Календарь напоминает нам о прошлом. Если нам суждено увидеть новую планету с естественными закатами и восходами, то мы, наверное, оставим земной календарь. А пока месяцы, праздники и в особенности дни рождения напоминают нам о прекрасной планете, которую теперь не увидеть даже в лучший телескоп Рамы.
      Бенджи захотел есть. Может быть, мой мальчик и не слишком смышлен, но уж о том, что голоден, извещает без промедления. Мы с Майклом, по общему согласию, еще не рассказали Симоне и Кэти о состоянии брата. О том, что он будет нуждаться в постоянном присмотре… Они еще не готовы понять, что ему придется уделять много внимания и что потребность эта усилится, когда он встанет на ноги и начнет ходить.
       13 марта 2207 года
      Сегодня Кэти исполнилось четыре года. Две недели назад я спросила ее, чего она хочет в подарок, и мгновенно получила ответ: «Моего папочку».
      Кэти держится в одиночестве, в сторонке. Очень быстро все усваивает, но из всех моих детей она самая норовистая. Ричард тоже был крайне непостоянным: иногда его восторги и пыл доходили до неистовства, в особенности, когда он сталкивался с чем-нибудь необыкновенным. Но и депрессии у него тоже были серьезными: иногда с неделю или больше не улыбнется и не усмехнется.
      Кэти унаследовала способности отца и к математике. Она уже умеет складывать, вычитать, умножать и делить, по крайней мере небольшие числа. Симона, девочка далеко не посредственная, все-таки одарена в меньшей степени. Ее интересы распределены в более широком диапазоне. Но Кэти уже догоняет ее в математике.
      Все эти два года, прошедшие с момента исчезновения Ричарда, я безуспешно старалась заменить отца в сердце девочки. Увы, мы с Кэти не ладим. Наши личности не совместимы — в качестве дочери и матери. Привлекавшая в Ричарде норовистость в Кэти мне не нравится. И, несмотря на все мои лучшие намерения, все кончается противоборством.
      Конечно, на день рождения Кэти Ричарда нам было негде взять. Но мы с Майклом постарались придумать для нее занимательные подарки. Хотя оба мы не слишком хорошо разбираемся в электронике, все же нам удалось придумать для нее видеоигру. Получить все необходимые части нам удалось лишь после долгих взаимодействий с раманами, потратив на это несколько ночей… Должно быть, Ричард управился бы со всем делом за один день. Игра называлась «Потеряшка на Раме». Мы сделали ее простой — все-таки Кэти еще только четыре года, но за какие-то два часа она перебрала все варианты и сообразила, как добраться до нашего подземелья из любой точки на Раме.
      Но самый большой сюрприз ожидал нас сегодня. По традиции мы спросили Кэти, чем она хотела бы заняться в день своего рождения.
      — Я хочу в птичье подземелье, — ответила та с шаловливой искоркой в глазах.
      Мы попытались отговорить ее, объясняя, что ступени там выше ее роста. В ответ на это Кэти просто показала на веревочную лестницу, висевшую на стене детской. Майкл улыбнулся.
      — Ну и от мамы кое-что унаследовала, — объявил он.
      — Пожалуйста, мамочка, — настаивала Кэти своим тонким, не по годам взрослым голосом. — Здесь так скучно. Я хочу сама посмотреть на этот танк, который стережет вход.
      Невзирая на дурные предчувствия, я направилась вместе с Кэти к обиталищу птиц и велела ей подождать наверху, пока я приспособлю лестницу. На правой же площадке, оказавшись напротив танка, я помедлила и поглядела на машину, преграждающую вход в горизонтальный тоннель. Неужели ты всегда здесь? — подумала я. И все эти годы провела в этом месте, не зная починки или замены?
      — Мама, ты уже готова? — донесся сверху голос дочери. И прежде чем я могла подняться к ней, моя дочка полезла вниз. Отругав ее, я перехватила Кэти у второго карниза, однако она не обратила никакого внимания на укоры. Кэти была очень возбуждена.
      — Ты видела, мама? — проговорила она. — Я все сделала сама.
      Я выразила одобрение, хотя не могла в уме избавиться от жуткой сценки: представила себе, как Кэти срывается с лестницы, ударяется о карниз и исчезает в бездонной шахте. Мы спускались вниз, я снизу подстраховывала ее, наконец мы достигли первой площадки и пары горизонтальных тоннелей. На той стороне пропасти взад и вперед сновал танк. Кэти пришла в восхищение.
      — А что там за ним? — поинтересовалась она. — Кто сделал этот танк? Зачем он здесь нужен? И ты в самом деле сумела перепрыгнуть через эту яму?
      Чтобы пояснить ей что-то, я, посвечивая перед собой фонариком, на несколько шагов отступила в открывающийся за нами тоннель, полагая, что Кэти следует за мной. Мгновение спустя я осознала, что дочь осталась на краю пропасти, и замерла от страха. На моих глазах она извлекла из кармана какой-то предмет и бросила через пропасть — прямо в танк.
      Я завопила, но поздно. Предмет попал в передок танка, и с гулким хлопком два метательных снаряда ударили в стенку примерно в метре над ее головой.
      — Ура! — завопила Кэти, когда я рванула ее от пропасти. Я была в ярости, дочка заплакала. В подземелье стоял оглушительный шум.
      Буквально через несколько секунд она вдруг умолкла и затем спросила:
      — Ты слышала?
      — Что? — сказала я, сердце мое еще колотилось.
      — Там, — она показала в черный коридор за часовым. Я посветила фонариком в пустоту, но ничего не увидела.
      Взявшись за руки, мы замерли без движения. Из-за танка действительно послышалсязвук, но я едва уловила его.
      — Это птица, — с убежденностью проговорила Кэти. — Я слыхала, как она хлопала крыльями. — Ура! — вновь изо всех сил завопила она.
      Звук прекратился. Мы прождали пятнадцать минут, прежде чем подняться наверх, но не услышали ничего. Майклу и Симоне Кэти сказала, что слышала птицу. Подтвердить слова дочери я не могла, но не стала с ней спорить. Она была счастлива. Какое приключение на день рождения!
       8 марта 2208 года
      Патрик Эрин О'Тул, ребенок идеально здоровый во всех отношениях, родился вчера в 2:15 пополудни. Гордый отец держит его на руках, поглядывая с улыбкой на мои пальцы, перебирающие клавиши электронного блокнота.
      Сейчас уже поздно. Симона уложила спать Бенджи — она всегда делает это в девять часов — и сама отправилась в кровать. Она очень устала. Ей пришлось заботиться о Бенджи без всякой помощи с моей стороны в течение неожиданно затянувшихся родов. На каждый мой крик Бенджи подавал голос, Симона старалась успокоить его.
      Кэти уже решила, что новый братец будет принадлежать ей. И это логично: если Бенджи достался Симоне, значит, ей остается Патрик. Во всяком случае, в Кэти обнаружился интерес к кому-то из членов семьи.
      Появление Патрика не планировалось, однако мы с Майклом рады, что он решил явиться на свет. Зачатие произошло поздней весной, наверное, в первый месяц после того, как я начала спать вместе с Майклом. Инициатива исходила от меня, впрочем, я уверена, что и Майкл подумывал о том же.
      В ночь, когда исполнилось два года со дня ухода Ричарда, я совершенно не могла уснуть. Как всегда, я остро чувствовала свое одиночество. Подумала, что все ночи моей жизни мне суждено провести в одиночестве, и приуныла. И после полуночи отправилась в спальню Майкла.
      После этого нам с Майклом было легко друг с другом. Надо полагать, мы просто созрели для этого. После рождения Бенджи Майкл все время помогал мне с детьми. Он чуть поумерил свое религиозное рвение и сделался куда доступнее для всех нас, в том числе и для меня. Постепенно восстановилась наша прежняя совместимость. Оставалось лишь признаться самим себе в том, что Ричард никогда не вернется.
      Удобство — этим словом следует описать мои взаимоотношения с Майклом. С Генри я познала экстаз, с Ричардом — страсть и волнения, вроде прогулки по диким американским горам в жизни и в постели. Майкл утешает меня. Мы засыпаем, взявшись за руки… вот истинный символ наших взаимоотношений. Любовью занимаемся нечасто, но мне довольно.
      Я пошла на некоторые уступки. Даже молюсь, потому что это радует Майкла. Он же со своей стороны обнаруживает большее терпение, когда я знакомлю детей с концепциями, выходящими за рамки его католицизма. Мы сошлись на том, что ищем лишь гармонию и согласие в воспитании детей.
      Теперь нас шестеро… наша одинокая семья ныне находится ближе к звездам, чем к родной планете. Мы до сих пор не уверены, действительно ли наш огромный цилиндр направляется в какое-то конкретное место. Впрочем, иногда про это удается забыть. Мы создали на Раме свой собственный мирок: пусть он и невелик, но я считаю, что все его обитатели счастливы.

       30 января 2209 года
      Я уже забыла, как адреналин заставляет пульсировать сердце. За последние тридцать часов наш мирный и тихий мирок на Раме разлетелся вдребезги.
      Все началось с двух сновидений. Вчера утром, перед тем как проснуться, я увидела Ричарда — совершенно отчетливо. То есть собственно в моем сне его не было, он ничем не проявлял там себя рядом с Майклом, Симоной и Кэти. Просто мы занимались во сне повседневными делами, а над нами в левом углу маячило его лицо. Он звал меня. Звал так громко, что голос его еще раздавался в моих ушах, когда я проснулась.
      Я только что начала рассказывать свой сон Майклу, когда в дверях появилась Кэти в пижамке. Она трепетала от испуга.
      — Что такое, моя дорогая? — спросила я, раскрыв для объятий руки.
      Она подбежала и прижалась ко мне.
      — Папочка во сне звал меня.
      По моей спине пробежал холодок, и Майкл уселся на ложе. Я утешала Кэти, но самой было не по себе от совпадения. Или же она успела подслушать мой разговор с Майклом? Едва ли. Она не могла стоять за дверью: мы ее сразу бы заметили.
      Кэти отправилась в детскую переодеться, а я сказала Майклу, что такое совпадение нельзя оставлять без внимания. Мы с ним уже обсуждали мои иногда проявляющиеся особые психические способности. Обычно отвергавший всякие экстрасенсорные восприятия, Майкл тем не менее допускал, что сны в известной мере могут предвещать будущее.
      — Я должна подняться наверх и поискать Ричарда, — сказала я после завтрака. Майкл ожидал этого и был готов посидеть с детьми. Но на Раме было еще темно. И мы согласились, что лучше мне подождать, пока здесь в подземелье не наступит вечер — тогда мир наверху вновь будет освещен.
      Я вздремнула, чтобы хватило сил на долгие поиски. Спала я тревожно: все мне снились какие-то беды. Прежде чем выйти, я набросала в моем портативном компьютере достаточно точный портрет Ричарда — чтобы показать птицам, если встречусь с ними.
      Поцеловав детей и пожелав всем спокойной ночи, я направилась прямо к птичьему подземелью и без особого удивления обнаружила, что танк исчез со своего поста. Давным-давно, когда я впервые посетила гнездовье птиц, приглашенная одним из его обитателей, танка там тоже не было. Может быть, меня опять пригласили? И как все это увязывается с моими снами? Сердце мое отчаянно колотилось, когда, миновав комнату с цистерной для воды, я направилась по коридору, прежде преграждавшемуся часовым.
      Не было слышно ни звука. Я прошла, наверное, с километр, когда по правую руку от меня появился высокий дверной проем. Я осторожно заглянула внутрь. Там было темно, как и повсюду в птичьем подземелье, за исключением вертикальной шахты. Я посветила фонариком. Комната была не очень длинной — возможно, метров пятнадцать, — но оказалась очень высокой. Возле противоположной стенки к потолку ряд за рядом поднимались овальные гнезда. Луч мой проследил их до самого потолка, должно быть, располагавшегося где-то под одной из площадей Нью-Йорка.
      Назначение комнаты понять было несложно. Гнезда размером и формой соответствовали манно-дыне. Конечно, решила я, здесь птицы держали припасы. Нечего удивляться, что сюда не хотели пускать незваных гостей.
      Убедившись, что все гнезда и в самом деле пусты, я повернула обратно к шахте. И вдруг, повинуясь внезапному озарению, изменила направление на обратное, миновала пищевой склад и пошла дальше. Тоннель должен куда-то вести, подумала я, иначе он окончился бы у комнаты, отведенной для дынь.
      Примерно через полкилометра тоннель начал понемногу расширяться и привел меня в округлый просторный зал. В центре его под высоким потолком располагалось невысокое, увенчанное куполом сооружение. В круглой стене с правильным интервалом размещалось двенадцать ниш. Света не было, и, пользуясь одним фонариком, я лишь через несколько минут сумела составить представление о зале с куполом посередине.
      Я полностью обошла его по периметру, внимательно обследовав все ниши. Они были пусты. Лишь в одной, у задней стенки, теснились три одинаковых танка. Я сперва испугалась, однако опасаться было нечего — часовые оставались пассивными.
      Но самой интересной оказалась ниша, расположенная прямо напротив входа — в ста восьмидесяти градусах, если считать по окружности. Она обнаруживала признаки планировки — в стенках была устроены прочные полки. Всего их было пятнадцать: по пять по бокам и на стене против входа. На боковых полках были расставлены (в строгом порядке) какие-то предметы; в полках же, расположенных у дальней стены, было сделано по пять углублений. Подобно ломтям пирога, они делились на дольки и были наполнены весьма странным содержимым. В одной дольке находился тонкий порошок вроде пепла. В следующей размещались одно, два или три кольца, вишнево-красные и золотые, очень похожие на те, что были на шее нашего крылатого друга. Другой упорядоченности в содержимом углублений не обнаруживалось. В некоторых не было ничего, кроме пепла и колец.
      Наконец, повернувшись, я направилась к куполу. Напротив этой самой ниши в нем располагалась дверь. Я посветила на нее фонариком. Прямоугольник двери был украшен замысловатым узором, посреди него — в квадрантах — выделялись четыре панели. На левой сверху была изображена птица, справа от нее находилось изображение манно-дыни. Рисунки на двух нижних квадрантах ничего мне не говорили. Слева было вырезано некое сочлененное полосатое существо, опирающееся на шесть ног, справа ему соответствовал ящик, покрытый какой-то тонкой сеткой.
      С некоторой нерешительностью я отворила дверь и едва не выскочила от испуга из собственной шкуры — тишину пронзил громкий, едва не автомобильный, гудок. Минуту, должно быть, я простояла внутри, пока сигнал не умолк. Но и потом я шевельнулась не сразу. Я пыталась услышать, реагирует ли кто-нибудь или что-нибудь на сигнал.
      Молчание не было нарушено ни единым звуком, и через несколько минут я приступила к обследованию внутренностей сооружения. Центр помещения занимал прозрачный куб со стороной приблизительно в два с половиной метра. Стенки его были покрыты пятнами, ограничивавшими возможность взглянуть внутрь, но я все же увидела, что на дне сантиметров на десять поднимался слой темной пыли. Стены, пол и потолок сооружения были украшены геометрическими узорами. В одной из граней куба оказался проход внутрь.
      Я вошла. Черная пыль под ногами напоминала пепел… впрочем, она слегка отличалась по консистенции от находившейся в углублениях на полках ниши. Я обвела куб фонариком, следуя за ним взглядом. Возле середины его в пепле покоился какой-то предмет. Я подошла к нему, подобрала, встряхнула… и едва не лишилась чувств. Это был робот Ричарда — МБ.
      Внешний вид его изменился. Он казался закопченным, пульт управления расплавился… робот явно был неисправен. Однако передо мной, без всякого сомнения, находился МБ. Я поднесла к губам кроху-робота и поцеловала. Умственным взором я видела, как МБ читает сонеты Шекспира, а Ричард слушает с удовольствием.
      Было очевидно, что МБ побывал в огне. Неужели и Ричард сгинул в адском пламени внутри куба? Я осторожно копнула пепел… костей не было. И все-таки, что здесь сожгли, отчего остался весь этот пепел? И, самое главное, почему МБ оказался в кубе?
      Теперь я была уверена, что Ричард находится где-нибудь неподалеку, и поэтому еще восемь часов потратила на обследование тоннелей. Я прошла всюду, где побывала во время давнего короткого визита в подземелье, нашла даже новые помещения неизвестного назначения. Но следов Ричарда не было, как и следов, оставленных кем-либо живым. Памятуя, что недолгий раманский день подходит к концу и все четверо детей скоро проснутся, усталая и расстроенная, я побрела к дому.
      И решетка, и крышка над входом в наше подземелье оказались открытыми. И хотя я полагала, что закрыла за собой выход, все же не смогла вспомнить, как именно это было. Наконец я попробовала убедить себя, что от волнения, наверное, забыла его прикрыть. И уже начала спускаться, когда услышала за спиной собственное имя, произнесенное голосом Майкла.
      Я обернулась. Он приближался ко мне с востока по узкой улочке. Майкл двигался быстро, что на него не было похоже, и нес на руках младенца Патрика.
      — Вот и ты, — проговорил он, задыхаясь, когда я направилась к ним. — Я уже начал беспокоиться…
      Резко остановившись, он тревожно взглянул на меня и огляделся.
      — А где Кэти? — взволнованно спросил Майкл.
      — Как это, где Кэти? — переспросила я, встревоженная выражением на его лице.
      — Разве она не с тобой? — произнес он.
      И когда я покачала головой и ответила, что не видела ее, по лицу Майкла вдруг покатились слезы. Я бросилась к нему и забрала кроху Патрика, в свой черед зарыдавшего от испуга.
      — Ох, Николь, — проговорил Майкл. — Это я во всем виноват. Патрик плохо спал и мне пришлось забрать его к себе в комнату. А потом у Бенджи заболел живот, и мы с Симоной пару часов возились с ним. Затем уснули, и Кэти осталась в детской одна… через два часа, когда все мы проснулись, ее там не оказалось.
      Мне еще не приходилось видеть Майкла таким расстроенным. Я попыталась утешить его, сказала, что Кэти, наверное, решила поиграть где-нибудь неподалеку. Ну и задам же ей трепку, когда отыщу, подумала я, но Майкл не согласился со мной.
      — Нет-нет, — ответил он. — Кэти здесь нет. Мы с Патриком разыскиваем ее уже больше часа.
      Мы спустились втроем, чтобы посмотреть, что делают Симона и Бенджи. Симона поведала нам: Кэти была крайне огорчена тем, что я одна отправилась на розыски Ричарда.
      — Она так надеялась, — безмятежно проговорила Симона, — что ты возьмешь ее с собой.
      — Почему ты не сказала мне этого вчера? — спросила я свою восьмилетнюю дочь.
      — Я думала, что это неважно, — ответила та. — К тому же я представить себе не могла, что она сама отправится разыскивать папочку.
      Оба мы с Майклом были утомлены, но кому-то следовало отправиться на розыски Кэти. А именно — мне. Я умылась, запросила у раман завтрак на всех и кратко рассказала о своем спуске в птичье подземелье. Симона и Майкл по очереди повертели в руках почерневшую фигурку МБ. Они тоже гадали, что могло произойти с Ричардом.
      — Кэти сказала, что папочка пошел искать октопауков, — перед самым моим уходом проговорила Симона. — Она сказала, что их мир интереснее.
      С невольным ужасом бросилась я к площади возле логова октопауков. Но не успела я добраться до него, как погасли огни — на Раму вернулась ночь. «Боже, — пробормотала я. — Хорошенькое дело — искать в темноте потерявшегося ребенка.»
      И крышка над логовом октопауков, и обе защитные решетки были открыты. Я еще не видела эти решетки поднятыми. И сердце мое екнуло. Я поняла, что Кэти спустилась вниз и, хочу я этого или нет, мне придется последовать за ней. Встав на колени, для начала я дважды крикнула вниз, в темную глубину: «Кэти, Кэти!» Снизу до меня донеслись отзвуки собственного голоса, блуждавшего по тоннелям. Помолчав, я подождала ответа, но подземелье оставалось безмолвным. По крайней мере, утешительно было и то, что снизу не доносилось знакомого шороха щеток и визга.
      Я спустилась по пандусу в огромную каверну с четырьмя тоннелями, которые когда-то вместе с Ричардом мы назвали «ини, мини, мени, мо». Трудно было заставить себя направиться в тот тоннель, который мы с Ричардом уже проходили тогда. И через несколько шагов я, пятясь, вернулась обратно и направилась по второму тоннелю, также выводившему к шахте с шипами… В стене этого тоннеля была расположена комната, названная нами «музеем октопауков». До сих пор не могу забыть тот ужас, который испытала там девять лет назад перед чучелом доктора Такагиси.
      В этом музее я хотела побывать независимо от поисков Кэти. Если октопауки убили Ричарда (как, наверное, и Такагиси, хотя я до сих пор почти уверена, что профессор мог умереть от сердечного приступа) или же подобрали его тело где-нибудь внутри Рамы, значит, оно тоже может оказаться в музее. Нельзя сказать, чтобы я очень стремилась увидеть останки собственного мужа побывавшими в руках таксидермиста, однако следовало все-таки выяснить, что с ним случилось. В особенности после того сна.
      Глубоко вздохнув, я вступила в музей и сразу же повернула налево. Свет включился, едва я переступила через порог, но, к счастью, фигура доктора Такагиси глядела в другую сторону. Ее переставили. Вообще за эти годы экспозиция претерпела существенные изменения. Исчезли все копии биотов, занимавшие большую часть помещения во время нашего с Ричардом визита в это подземелье. Их место заняли две, так сказать, «выставки», посвященные птицам и людям.
      Птичья экспозиция находилась поближе к двери. С потолка свисало уже три экспоната с распростертыми крыльями; одна из птиц была серо-бархатная, с двумя вишневыми кольцами на шее — та, которую мы с Ричардом видели перед ее смертью. В комнате оказались интересные предметы и даже снимки, посвященные птицам, но глаза мои неотвратимо влекло в другой угол комнаты, к предметам, окружающим доктора Такагиси.
      И с облегчением я убедилась, что в этом зале Ричарда нет. Тут оказалась наша лодка — та, в которой я, Майкл и Ричард пересекли Цилиндрическое море; она располагалась на полу возле ног доктора Такагиси. Было еще известное количество разных предметов, забытых в Нью-Йорке на месте пикников. Но главную часть экспозиции составляли снимки, вывешенные в рамках на стенках.
      С противоположной стороны комнаты я не очень-то могла разглядеть подробности, но, приблизившись, охнула. Передо мной в прямоугольных рамках находились снимки, которые отражали жизнь, протекавшую внутринашего логова. На снимках были изображены все, в том числе дети. Мы ели, спали, мылись. Я буквально онемела. Значит, за нами следили даже в собственном доме. Я невольно ощутила озноб.
      Подборка снимков на боковой стене совершенно смутила меня. На Земле такие собирают любители непристойностей. На них мы с Ричардом в разных позах занимались любовью. На одном мы были изображены с Майклом, но снимок получился не очень отчетливым; в спальне было темно.
      Под эротическими сценами развешены были фотографии родов… всех, в том числе и Патрика. Значит, они подглядывают за нами по-прежнему. Сочетание сцен половой жизни и родов свидетельствовало, что октопауки (или рамане?) определенно увязывают оба процесса.
      Я разглядывала фотографии минут пятнадцать. Мою сосредоточенность нарушил только внезапный звук щеток, явно исходивший от музейной двери. Я была в полном ужасе и застыла на месте, лишь беспомощно озираясь. Но другого выхода из помещения не было.
      Буквально через секунду в комнату впрыгнула Кэти.
      —  Мама! — закричала она, увидев меня, и, едва не повалив по пути доктора Такагиси, бросилась мне на шею.
      — Ах, мамочка, — говорила она, прижимаясь ко мне и целуя. — Я знала, что ты придешь.
      Закрыв глаза, я изо всех сил прижала к себе мою потеряшку. По моим щекам текли слезы. Я покачивала Кэти из стороны в сторону и приговаривала:
      — Ну-ну, все в порядке, дорогая, все в порядке.
      Когда я вытерла свои глаза и открыла их, в дверях уже появился октопаук. Он на миг застыл, словно обозревая встречу матери и дочери. Я стояла не в силах пошевелиться, в душей моей радость сменялась ужасом и вновь возвращалась обратно.
      Кэти ощутила мой страх.
      — Мама, не волнуйся, — она искоса глянула на октопаука. — Он нас не тронет: просто хочет поглядеть. Он все время был рядом со мной.
      Но адреналин насыщал мою кровь. Октопаук в дверях стоял или сидел — поди разбери, как назвать эту позу. Огромная почти сферическая черная голова покоилась на теле, возле пола разделявшемся на восемь черно-золотых полосатых щупалец. Посреди головы шли две параллельные вмятины, а в центре между ними примерно в метре над полом оказалось удивительное квадратное устройство — сантиметров в десять, — состоящее из желатиновых линз и какого-то эластичного черно-белого материала. Октопаук глядел на нас, и линзы пошевеливались.
      На теле между вмятинами под линзами и над ними проступали другие внешние органы, однако у меня не было времени вглядываться. Октопаук направился к нам, и, невзирая на уверения Кэти, страх мой возвратился в полной мере. Шорох создавали волоски на щупальцах, двигавшихся по полу, тонкий свист вырывался из небольшого отверстия в правой нижней части головы.
      На несколько секунд страх полностью парализовал все мои мыслительные процессы. Существо приближалось, и я думала только о бегстве. К несчастью, бежать было некуда.
      Октопаук остановился лишь метрах в пяти от нас. Приставив Кэти к стене, я заслонила ее собой от октопаука, подняла руку… Таинственные линзы вдруг задвигались. И внезапно меня осенило. Трясущимися пальцами я извлекла из летного комбинезона компьютер. Парой щупалец октопаук заслонил линзы — не на тот ли случай, чтобы заслониться от оружия, думаю я задним числом. Вызвав из памяти изображение Ричарда, я выставила компьютер вперед.
      Когда оказалось, что этим все и ограничилось, существо опустило на пол оба поднятых щупальца. Почти минуту оно глядело на монитор, и, к моему огромному удивлению, по голове его побежала волна багрянца, начинавшаяся от края вмятин; через несколько секунд она сменилась целой радугой красных, голубых и зеленых полос различной толщины. Совершив почти полный оборот вокруг головы, они исчезли на другом краю вмятины.
      Мы с Кэти с удивлением смотрели. Октопаук кончиком одного из щупалец указал на монитор и вновь повторил пурпурную волну с последующей радугой.
      — Это он разговаривает, мама, — пояснила Кэти.
      — Наверное, ты права, — отозвалась я. — Только я не имею представления о чем.
      И переждав немного — едва ли не вечность в моем восприятии, — октопаук двинулся к выходу, приглашая нас за собой. Никаких цветных полос не было. Держась за руки, мы с Кэти осторожно следовали за ним. Она начала оглядываться и тут впервые заметила на стене фотографии.
      — Посмотри, мамочка, — начала она, — на стене наши снимки.
      Шикнув на нее, я велела повнимательнее глядеть на октопаука. Он направился к тоннелю — в сторону шахты с шипами, — открывая нам путь к выходу. Взяв Кэти на руки, я велела ей крепко держаться за шею и сломя голову бросилась бежать. Наверное, ноги мои едва прикасались к полу, пока мы не оказались снаружи — в Нью-Йорке.
      Майкл с восторгом встретил живую и невредимую Кэти, однако его, как, естественно, и меня, по-прежнему смущают эти камеры, встроенные в стены и потолок нашего дома. Я так обрадовалась встрече с Кэти, что даже не отругала ее как следует. Кэти сказала Симоне, что пережила «сказочное приключение» и что октопаук «хороший». Дети есть дети.
       4 февраля 2209 года
      О радость из радостей! Нашелся и Ричард! Живой! Точнее, едва живой, погруженный в глубокую кому… он в жару, но тем не менее жив.
      Кэти с Симоной обнаружили его сегодня утром, метрах в пяти-десяти от входа в наше подземелье. Мы собрались втроем поиграть наверху в футбол и были уже у самого выхода, когда Майкл зачем-то позвал меня. Я велела девочкам подождать меня наверху возле входа. И когда обе они через несколько минут дружно завизжали, я уже решила, что случилось нечто ужасное. Бросившись наверх, я сразу же увидела вдалеке тело Ричарда.
      Сперва я решила, что он мертв. И врач в моей душе принялся за работу, выискивая признаки жизни. Девочки теснились возле меня. Кэти то и дело повторяла:
      — Папочка жив? Ах, мамочка, сделай так, чтобы он был жив.
      Как только я убедилась, что он в глубокой коме, Майкл с Симоной помогли мне спустить Ричарда вниз. Я немедленно ввела биометрические датчики и регулярно проверяю их показания.
      Я раздела его и осмотрела — от пят до макушки. Есть кое-какие царапины и синяки… я их не помню, но чему тут удивляться? Кровь тоже близка к нормальной, я уже опасалась аномалий белых телец — все-таки у Ричарда температура за сорок.
      Когда мы обследовали одежду Ричарда, нас ждал другой сюрприз. В карманах обнаружились шекспировские роботы — Фальстаф и принц Хэл, девять лет назад, казалось бы, сгинувшие в странном коридоре, уходившем от шахты с шипастыми стенками где, как мы считали, находилось логово октопауков. Значит, Ричард уговорил октопауков вернуть ему игрушки.
      Вот уже семь часов как я сижу возле Ричарда. Большую часть утра рядом с нами были и прочие члены семьи, но сейчас нас оставили одних. Я пожирала глазами его лицо… гладила шею, плечи, руки. Вспоминала многое и плакала. И не думала уже, что увижу и прикоснусь к нему. О Ричард, вернись же домой. Вернись к жене и семье.

       13 апреля 2209 года
      Невероятный день. После полдника, когда я сидела возле Ричарда, проверяя, как всегда, показания датчиков, Кэти попросила у меня разрешения поиграть с Фальстафом и принцем Хэлом. Я бездумно ответила: «Конечно». Можно было не сомневаться, что роботы неисправны, и, я, откровенно говоря, хотела, чтобы она вышла из комнаты и можно было приступить к новым попыткам; я собиралась вновь попробовать вывести Ричарда из коматозного состояния.
      Мне не доводилось видеть столь глубокой комы. Глаза Ричарда в основном открыты, изредка они даже как будто следят за предметами, попадающими в поле зрения. Но все прочие признаки сознания и жизни отсутствуют. Мышцы не сокращаются. Я пыталась вывести его из этого состояния разными способами — химическими и механическими. И ни один не сработал. Поэтому к сегодняшним событиям я оказалась не готова.
      Кэти отсутствовала уже минут десять, и я услышала в детской какие-то странные звуки. Оставив Ричарда, я вышла в коридор. И прежде чем я достигла детской, странный шум превратился в рваную речь, звучавшую в необычном ритме.
      — Привет, — голос словно исходил из глубины колодца. — Мы мирные. Вот ваш мужчина.
      Говорил принц Хэл, стоявший посреди комнаты, когда я вошла в детскую. Дети, расположившись на полу, окружили фигурку, — они держались не без опаски, все, кроме Кэти. Она явно была в восторге.
      — Я играла с кнопками, — в ответ на мой вопросительный взгляд пояснила Кэти, — и он неожиданно заговорил.
      Речь принца Хэла не сопровождалась движениями. Чудно, подумала я, вспомнив, что Ричард особенно гордился тем, как его роботы разговаривали, складно жестикулируя при этом. «Его работа», — словно бы сказал мне внутренний голос, но поначалу я отбросила эту мысль и опустилась рядом с детьми на пол.
      — Привет. Мы мирные. Вот ваш мужчина, — вновь повторил принц Хэл через несколько минут. На этот раз я ощутила странное чувство. Девочки еще смеялись, но умолкли, заметив на моем лице удивление. Ко мне подполз Бенджи и ухватился за руку.
      Мы сидели на полу спиной к двери, и я вдруг почувствовала, что за мной кто-то стоит. Обернувшись, я увидела Ричарда в дверном проеме. Охнув, я вскочила — и вовремя: он вновь потерял сознание и начала падать.
      Дети закричали и заплакали. Я попыталась сразу утешить всех и быстро осмотрела Ричарда. Майкл совершал дневной моцион в Нью-Йорке, и я в течение почти часа следила за Ричардом, сидя возле него в коридоре у двери в детскую. Я внимательно все разглядела. Он был точно таким же, как я оставила его в спальне, — никаких признаков того, что очнулся на тридцать-сорок секунд.
      Вернувшись, Майкл помог мне отнести Ричарда в спальню. И мы целый час проговорили о том, почему он вдруг проснулся на такое короткое время. Потом я прочла и перечла все, что было в наших медицинских книгах о коме. И как будто бы убедила себя в том, что заболевание Ричарда вызвано комплексом физических и психологических проблем. По-моему, звуки странного голоса нанесли ему травму, на мгновение нейтрализовав факторы, приведшие к коме.
      Но почему же он так быстро вновь ушел в забытье? Понять это еще сложнее. Быть может, небольшого запаса сил хватило только на то, чтобы пройти по коридору. Но как узнать? Действительно, как ответить на все сегодняшние вопросы, в том числе и на заданный Кэти: а ктоэто у нас мирные?
       1 мая 2209 года
      Это важный день — сегодня Ричард Колин Уэйкфилд узнал свою семью и произнес первые слова. Почти неделя ушла на это — от первых жестов и движений губ. Утром он улыбнулся мне и почти одолел мое имя, однако первым его словом все-таки было «Кэти» — взволнованная и обрадованная дочка так и жмется к нему.
      В семье, в особенности среди девочек, полное блаженство. Они радуются возвращению отца. Я все время повторяю Кэти и Симоне, что восстановление здоровья Ричарда произойдет не сразу и с большим трудом, но они по молодости не представляют, что это может значить.
      Я такая счастливая. Как можно было сдержать слезы, когда перед обедом Ричард шепнул мне на ухо: «Николь». И хотя я прекрасно понимаю, что мужу еще так далеко до нормального состояния, я уже не сомневаюсь, что он в конце концов выздоровеет, и сердце мое исполнено радости.
       18 августа 2209 года
      Ричард медленно, но вполне заметно поправляется. Теперь он проводит во сне только двенадцать часов, может пройти милю, прежде чем почувствует усталость, а также уже способен сконцентрироваться на проблеме, если она представляет какой-то интерес. Он еще не приступал к взаимодействию с раманами с помощью экрана и клавиатуры, однако разобрал принца Хэла и попытался — без успеха — найти причину появления странного голоса.
      Сам он прекрасно понимает, в каком состоянии находится. И когда может говорить, утверждает, что «словно погружен в туман или в сон». Вот уже три месяца миновало с тех пор, как Ричард пришел в сознание, но он почти не помнит, что с ним произошло после того, как оставил нас. Он полагает, что провел в коматозном состоянии целый год, основываясь при этом скорее на собственных ощущениях, чем на фактах.
      Ричард утверждает, что прожил несколько месяцев в птичьем подземелье, потом присутствовал при весьма впечатляющей кремации. Других подробностей он не помнит. Он дважды предпринимал вылазки в Южный полуцилиндр и обнаружил главный город октопауков вблизи Южной чаши, но, поскольку воспоминания его разнятся день ото дня, довольно сложно относиться к ним с большим доверием.
      Я дважды меняла биометрические датчики в теле мужа и получила большой объем информации о важных параметрах. Все в норме, за исключением температуры и умственной активности. Суточные ритмы мозговой деятельности не поддаются описанию. В моей энциклопедии нет никаких аналогий, которые позволили бы хоть как-то истолковать даже часть этих записей, не говоря уже о том, чтобы поставить полный диагноз. Иногда активность мозга достигает буквально астрономических величин, иногда почти прекращается. В равной мере необычные результаты дают и электрохимические измерения. Гиппокамп фактически спит — отсюда, наверное, у Ричарда такие сложности с памятью.
      Нечто странное происходит и с температурой. Вот уже два месяца держится она на отметке 37,8о, на восемь десятых выше нормальной. Я проверила все прежние данные: до полета нормальная температура у Ричарда практически не отклонялась от 36,9о. Не могу понять, почему температура не опускается. Похоже, что его тело и патогенный агент застыли в равной борьбе и не могут одолеть друг друга. Но что… какая бактерия, какой вирус способны незамеченными пройти столь тщательный анализ?
      Все дети весьма разочарованы его вялостью. За время отсутствия Ричарда мы, наверное, представляли его им как бы в сказочном свете, впрочем, прежде он, безусловно, был энергичнее. Новый Ричард — всего лишь тень прежнего. Кэти клянется, что помнит бурные игры, даже борьбу с отцом — в два-то года, но памяти ее, конечно, помогли рассказы — мои, Майкла и Симоны. Она сердится, что папа проводит с ней так мало времени. Я стараюсь ей объяснить, что «папочка все еще болен», но мои пояснения не смягчают ее.
      В двадцать четыре часа после возвращения Ричарда Майкл перенес все мои вещи в нашу прежнюю спальню. Он такой добрый. Стадия нового религиозного углубления заняла несколько недель. Насколько я понимаю, Майкл должен был покаяться в весьма серьезных, с его точки зрения, грехах. Однако он дал себе послабление — потому лишь, что теперь на меня легла еще большая нагрузка. С детьми он управляется самым восхитительным образом.
      Симона у нас за вторую маму. Бенджи ее обожает, и она невероятно терпелива с ним. Несколько раз она отмечала, что братец «медленно соображает», поэтому нам с Майклом пришлось рассказать ей про синдром Уиттингэма. Кэти мы еще ничего не сказали, у нее сейчас сложный возраст, и даже Патрик, собачонкой бегающий за ней, не может ее ободрить.
      Теперь все мы — и дети тоже — знаем, что за нами следят. И поэтому подвергли стенки детской весьма тщательному осмотру… некоторые обнаруженные нами неровности мы сочли объективами камер и постарались прикрыть их с помощью доступных нам средств. Впрочем, трудно утверждать, что мы сумели обнаружить именно глазки — они могут оказаться настолько крохотными, что без микроскопа их не увидишь. Во всяком случае, Ричард припомнил свою любимую фразу о том, что технология пришельцев может показаться нам фантастической.
      Шпионские камеры октопауков более всего возмутили Кэти. Она много говорила об этом, утверждала, что происходит вторжение в ее «личную жизнь». Должно быть, у нее секретов побольше, чем у остальных. Симона сказала младшей сестре, что это не так уж важно, поскольку «Господь все равно следит за нами». И мы получили первый религиозный раздор среди наших отпрысков. Кэти отвечала ей коротко: «Дерьмо собачье». Словечки, неподходящие для шестилетней девицы. Мне надо следить за своим языком.
      В этом месяце я прихватила Ричарда с собой в птичье подземелье в надежде на то, что там к нему может возвратиться память. Он очень испугался, когда мы оказались в боковом коридоре внизу шахты. «Темно, — бормотал он под нос. — Я в темноте слеп, а они все видят». И возле комнаты с водой повернул обратно.
      Ричард знает, что и Бенджи, и Патрик — сыновья Майкла. Вероятно, он подозревает, что время его отсутствия мы прожили, как муж и жена, но не говорит на эти темы. Мы с Майклом решили попросить у него прощения и подчеркнуть, что не были любовниками первые два года (за исключением зачатия Бенджи). Однако в данный момент это вряд ли бы вызвало реакцию со стороны Ричарда.
      С тех пор как Ричард очнулся, мы делим с ним наше прежнее супружеское ложе. Были касания, ласки, но никакого секса — до позапрошлой недели. Я уже начала думать, что все связанное с полом исчезло из его памяти, настолько пассивным оставался Ричард к моим заигрываниям и поцелуям.
      А потом наступила ночь, когда в моей постели вдруг оказался прежний Ричард. Такое с ним случается время от времени: разум, остроумие и энергия иногда возвращаются ненадолго. Во всяком случае, он был пылок, изобретателен и будоражил меня. Словом, я была на седьмом небе — и вспомнила удовольствия, о которых и думать уже забыла.
      Сексуальный пыл не оставлял его три ночи подряд, а потом исчез — так же внезапно, как и появился. Сперва я была разочарована. (Вот она — человеческая природа. Когда нам хорошо, мы хотим, чтобы было еще лучше. Когда лучше некуда, мы мечтаем, чтобы удовольствие продлилось вечно.) Но пришлось признать, что и эта сторона его личности нуждается в исцелении.
      Вчера Ричард самостоятельно рассчитал траекторию, впервые после своего возвращения. Мы с Майклом были восхищены.
      — Направление не изменилось, — с гордостью объявил он. — До Сириуса меньше трех световых лет.
       6 января 2210 года
      Мне сорок шесть. Волосы мои седеют — на висках и на лбу. На Земле я гадала бы, краситься или нет. А на Раме это не важно.
      Я уже слишком стара, чтобы забеременеть. Хотелось бы сказать об этом той крохе, что созревает в моем чреве. Узнав о новой беременности, я была по-настоящему удивлена. Уже началась менопауза со всеми положенными признаками: внезапной потливостью, сумасбродными мыслями и полностью непредсказуемыми менструациями. Но семя Ричарда породило еще одного ребенка, нового члена бездомной семьи, несущейся в космосе.
      Если мы больше не встретим других людей и Элеонора Жанна Уэйкфилд окажется здоровым ребенком — а пока в этом нет оснований сомневаться, — наши внуки могут быть рождены в результате шести возможных сочетаний родительских пар. Конечно же, все они не реализуются, но интересно представить, как это будет. Я-то привыкла думать, что Симона выйдет за Бенджи, а Кэти — за Патрика. Но как вписать в уравнение Элли?
      Сегодня я встречаю на Раме свой десятый день рождения и уже не могу представить себе, что в огромном цилиндре провела не всю мою жизнь, а только пятую ее часть. Неужели я когда-то жила иначе, на огромной океанской планете, до которой теперь десятки тысяч миллиардов километров? Неужели кроме своих детей я знала и других людей, а не только Ричарда Уэйкфилда и Майкла О'Тула? И отцом моим был Пьер де Жарден, знаменитый автор исторических романов? И не во сне ли состоялся короткий тайный роман с принцем Уэльским, отцом моей чудесной Женевьевы?
      Немыслимо. Не могу даже представить… в свой сорок шестой день рождения. Забавно — Майкл и Ричард, каждый по разу, спрашивали меня, кто отец Женевьевы. Я не ответила ни тому, ни другому. Разве не смешно? Какое значение все это имеет на Раме? Никакого. Но это был мой секрет (и отца) с первых мгновений жизни Женевьевы. Это моядочь. Я родила ее и воспитала. Я! А биологическое отцовство не имеет значения, так я всегда себя уверяла.
      Что за ерунда. Ха, снова это словечко из лексикона доктора Дэвида Брауна. Боже. А ведь я уже столько лет не вспоминала других космонавтов с «Ньютона». Интересно, сумела Франческа со своими дружками нажить миллионы на экспедиции? Надеюсь, Янош получил свою долю. Положим, мистер Табори бывал достаточно мил. Интересно, каким объяснением попотчевали жителей Земли, когда Рама уцелел после ядерного удара. Да-да, Николь, твой обычный теперь день рождения — долгое хаотическое странствие по лабиринтам памяти.
      А Франческа была прекрасна. Я всегда завидовала ее умению общаться с людьми. Итак, она дала наркотики и Борзову, и Уилсону? Весьма возможно. Впрочем, я не думаю, что она намеревалась убить генерала, хотя никакого понятия о моральной стороне собственных поступков у нее явно не было. Как и у большинства истинно честолюбивых людей.
      Мне самой странно теперь вспоминать свои прежние терзания. Я хотела преуспеть во всем. Я хотела во всем быть первой. Только мое честолюбие было направлено не в ту сторону, что у Франчески. Я хотела продемонстрировать всему миру, что можно играть по правилам и побеждать — и сделала это на олимпиаде. А как могла мать-одиночка попасть в космонавты? Безусловно, в те годы я билась сама с собой. Но, к счастью, рядом со мной и Женевьевой всегда был мой отец.
      Конечно, всякий раз, поглядев на Женевьеву, я замечала сходство с Генри. Губы, подбородок — все, как у него. Нет, мне не хотелось оспорить генетику. Мне просто важно было показать себе самой, какая я великолепная мать и бесподобная личность, раз уж я не гожусь в королевы.
      Я чересчур темнокожа, чтобы сделаться королевой Николь Английской или Жанной д'Арк в праздничных инсценировках. Интересно, сколько же лет пройдет, прежде чем жители Земли перестанут обращать внимание на цвет кожи? Пять сотен? Или пять тысяч? Как там сказал американец Уильям Фолкнер: «Самбо освободится только тогда, когда однажды утром все его соседи, проснувшись, скажут себе и своим друзьям, что Самбо свободен». По-моему, он прав. Законодательным путем расовые предрассудки не отменить. Образование здесь тоже ни при чем. У каждого на жизненном пути должен быть миг откровения, истинной благодати… пусть он или она поймет, что, если человечеству суждено выжить, свободным долженбыть каждый (и Самбо, и любая другая личность), кто несхож с ним или с ней.
      Десять лет назад, лежа на дне колодца, готовясь к смерти, я спрашивала себя, какие мгновения жизни хотела бы пережить заново, представься мне такая возможность. И не могла избавиться от воспоминания о часах, проведенных с Генри, пусть он и разбил потом мое сердце. Даже сегодня я последовала бы за ним. Испытать полное счастье — пусть на несколько минут или часов — значит жить. И перед лицом смерти совсем не важно, что человек, разделивший с тобой великий момент, потом предал тебя. Важналишь память о прежнем счастье, поднимавшем тебя над миром.
      Там, в яме, меня смущало, что память о Генри столь же ярка, как воспоминания об отце, матери и Женевьеве. С тех пор я поняла, что не одна наделена подобной чертой. У каждой женщины найдется в памяти нечто особенное, принадлежащее лишь ей одной и ревностно утаиваемое от всех остальных.
      Габриела Моро, моя единственная подруга в университете, как-то заночевала у нас в Бовуа — произошло это в год, предшествовавший запуску «Ньютона». Мы с ней не встречались семь лет и большую часть ночи провели за разговором о важных эмоциональных событиях собственной жизни. Габриела была счастлива. У нее был красивый, внимательный и удачливый муж, трое умных здоровых детей и великолепный особняк возле Шинона. Но «самый прекрасный» момент в ее жизни, как с девичьей улыбкой на устах призналась мне Габриела, случился прежде, чем она познакомилась с мужем. В школьные годы она буквально свихнулась, влюбившись в знаменитого киноактера. На денек заскочив в Тур, Габриела каким-то образом проникла к нему в гостиничный номер, и они с час проговорили. Перед уходом она один раз поцеловала его в губы. И это оказалось самым драгоценным ее воспоминанием.
      Ох мой принц, десять лет назад я видела тебя в последний раз. Счастлив ли ты? Какой из тебя получился король? Вспоминаешь ли ты о темнокожей олимпийской чемпионке, отдавшейся тебе во всем самозабвении первой любви?
      Тогда, на лыжных склонах, ты спросил меня об отце моей дочери. Я не ответила тебе, не осознавая, что из моего поступка видно, насколько глубоко ты ранил меня. Но если бы ты спросил меня об этом сегодня, я не стала бы скрывать. Да, Генрих, король Англии, тыотец Женевьевы де Жарден. Иди к ней, говори с ней, люби ее детей. Я не могу. От меня до нее больше пятидесяти тысяч миллиардов километров.

       30 июня 2213 года
      Вчера все были чересчур возбуждены, чтобы уснуть. Только Бенджи, благословенное сердечко, не мог понять, о чем мы говорили. Симона много раз объясняла ему, что мы живем в космическом корабле, и даже показывала на черном экране различные изображения огромного цилиндра, однако бедный мальчик еще не ухватил эту идею.
      Когда вчера раздался свист, Ричард, Майкл и я несколько секунд лишь молча переглядывались. А потом заговорили все разом. Дети, даже кроха Элли, ощущали наше возбуждение и задавали вопросы. Всемером мы немедленно поднялись наверх. Не дожидаясь остальных, Ричард вместе с Кэти побежали к берегу моря. Симона вела Бенджи, Майкл шел с Патриком. Я несла Элли — она никуда бы не поспела на своих коротких ножках.
      Разрываясь от восторга, Кэти бросилась нам навстречу.
      — Пошли скорее, пошли же, — проговорила она, хватая Симону за руку. — Это нужно видеть. Просто изумительно. Сказочные краски.
      И действительно, фантастические радужные столбы огня перепрыгивали с рога на рог, являя потрясающую картину в ночном небе Рамы. Бенджи с раскрытым ртом глядел на юг. И спустя некоторое время, улыбаясь, повернулся к Симоне.
      — Это пре-кра-сно, — медленно произнес он, гордый тем, что не напутал в слове.
      — Да, Бенджи, — ответила Симона. — Очень красиво.
      — Оч-ень кра-си-во, — повторил Бенджи, вновь обращаясь лицом к огням.
      Наблюдая за зрелищем, мы молчали. Но когда возвратились в свое подземелье, проговорили несколько часов. Конечно, следовало все растолковать детям. Из них лишь Симона родилась до предыдущего маневра, но и она тогда была младенцем. Все объяснения давал Ричард. Свист и свет словно разбудили его. Вчера вечером он был похож на себя прежнего, как никогда со времени возвращения. Он и развлекал детей, и информировал, передавал им все, что было известно нам об этом свисте, игре молний и маневрах Рамы.
      — А как по-твоему, октопауки вернутся в Нью-Йорк? — в голосе Кэти слышалось ожидание.
      — Не знаю, — ответил Ричард. — Этого нельзя исключать.
      И последующие пятнадцать минут в неизвестно который раз Кэти всем и каждому рассказывала о собственной встрече с октопауком, состоявшейся четыре года назад, как всегда приукрашивая и преувеличивая ряд подробностей, в особенности относящихся к сольной части ее приключения до нашей встречи в музее.
      Патрик очень любит слушать Кэти и все время просит ее, чтобы она повторила.
      — И вот, — говорила вчера Кэти, — лежу я на животе на краю огромного, уходящего в темную мглу цилиндра, а из стенок его торчат шипы, и смотрю вниз. «Эй, — кричу я, — есть там кто-нибудь?» И тогда внизу как зашуршит, как засвистит. Свет зажегся. И вижу — лезет ко мне по шипам такая черная штукас круглой головой и восемью черно-золотыми щупальцами. Лезет она, лезет, шипы щупальцами охватывает…
      — Ок-то-па-ук, — вставил Бенджи.
      Когда Кэти закончила, Ричард объявил детям, что дня через четыре затрясется пол. Он подчеркнул, что все должно быть прикреплено к полу, а нас ждет пребывание в разгрузочном баке. Майкл заметил, что детям для игрушек потребуется не один ящик и что нам для прочих пожитков необходимо несколько прочных коробок. За эти годы набралось столько всякого барахла, что за несколько дней будет довольно трудно все уложить.
      Оставшись вдвоем с Ричардом на матрасе, мы взялись за руки и с час проговорили. И когда я сказала ему — надеюсь, что этот маневр для нас означает конец путешествия на Раме, он ответил:
 
Надежда в нашем сердце, как звезда,
Благословенье в будущем всегда.
 
      Сел и посмотрел на меня, глаза его поблескивали.
      — Александр Поуп, — объявил он и рассмеялся. — Держу пари, ему и присниться не могло, что его стихи будут цитировать в шестидесяти тысячах миллиардов километров от Земли.
      — Ты сегодня лучше выглядишь, дорогой, — сказала я, погладив его по руке.
      Он нахмурился.
      — Сейчас-то да, но я не знаю, когда туман опустится снова. А это может случиться в любую минуту. Я ведь до сих пор лишь в общих чертах помню, что было со мной в течение трехлетнего отсутствия.
      Он вновь откинулся назад.
      — И что теперь будет? — спросила я.
      — По-моему, мы снова маневрируем, — ответил он. — Надеюсь, это будет крупный маневр. Мы чрезвычайно быстро приближаемся к Сириусу, и если пункт нашего назначения расположен в его системе, необходимо существенно сбросить скорость. — Ричард потянулся и взял меня за руку. — Ради тебя и особенно ради детей я надеюсь, что это не ложная тревога.
       8 июля 2213 года
      Маневр начался четыре дня назад (прямо по схеме) после третьего и последнего из световых представлений. Птиц и октопауков мы не видели и не слышали — как и все последние четыре года. Кэти была очень разочарована. Ей бы хотелось, чтобы все октопауки возвратились в Нью-Йорк.
      Вчера в наше подземелье явилась пара биотов-богомолов. Они направились прямо к разгрузочному баку. Богомолы принесли с собой контейнер с пятью новыми плетеными ложами (конечно, и Симоне нужен теперь гамак побольше) и шлемы для каждого. Издали мы наблюдали, как они устанавливают кровати и проверяют системы бака. Дети были заворожены. Короткий визит богомолов подтвердил — нас действительно ожидает резкое торможение.
      Безусловно, Ричард прав: температурные условия внутри Рамы связаны с работой его основной двигательной системы. Температура снаружи уже начала падать. Ожидая продолжительного маневра, мы принялись заказывать теплую одежду для всех детей.
      Нашу жизнь снова омрачает жуткая тряска. Сперва она показалась детям забавной, теперь они начали жаловаться. Что касается меня, то я надеюсь, что мы прибываем к месту назначения. Майкл молится… «да будет воля Твоя», мои же редкие молитвы куда более конкретны и эгоистичны.
       1 сентября 2213 года
      Происходит кое-что новое. Последние десять дней, когда вместе с нашим пребыванием в баке завершился и маневр, мы приближаемся к одиночному световому источнику, на тридцать астрономических единиц удаленному от Сириуса. Ричард активно манипулирует с датчиками, и этот источник постоянно находится в центре его черного экрана независимо от того, каким телескопом раман он пользуется.
      Две ночи назад мы начали различать кое-какие подробности в облике этого светила. Мы решили, что перед нами может быть обитаемая планета, и Ричард бросился рассчитывать световой поток от Сириуса к планете, удаленной от звезды, как Нептун от нашего Солнца. Хотя Сириус — звезда более крупная, яркая и горячая, чем Солнце, он заключил, что этот рай, если мы именно туда направляемся, для нас окажется очень холодным.
      Прошлой ночью мы увидели нашу цель более отчетливо. Она представляет собой продолговатое сигарообразное сооружение с двумя рядами огней вверху и внизу (поэтому Ричард и решил, что перед нами не планета; он говорит, что несферический объект «подобной величины» может иметь лишь «искусственное происхождение»). Но мы не знаем, насколько оно удалено от нас, а потому испытываем известную неуверенность в размерах. Однако, полагаясь на скорость нашего продвижения, Ричард сделал приближенную оценку; он считает, что эта сигара имеет километров сто пятьдесят в длину и пятьдесят в поперечнике.
      И теперь все семейство сидит и разглядывает экран. Утром нас ожидал еще один сюрприз. Кэти заметила, что возле объекта расположены два других аппарата. На прошлой неделе Ричард научил ее переключаться с датчика на датчик, и пока мы беседовали, она отыскала дальний радар, которым мы пользовались тринадцать лет назад, дожидаясь приближения ядерных ракет, посланных с Земли. Сигарообразный объект оказался на краю экрана. Прямо перед ним находились два пятнышка, неразличимые издали. Если мы и впрямь летим к огромной сигаре, значит, у нас будет компания.
       8 сентября 2213 года
      Трудно найти слова, чтобы я могла описать удивительные события последних пяти дней. Для этого в нашем языке не хватает превосходных степеней. Даже Майкл объявил, что подобных чудес не увидишь и на небе.
      В настоящий момент наша семья пребывает на борту автоматического летательного аппарата величиной с городской автобус, обычный на нашей Земле; он уносит нас со станции неведомо куда. Сигарообразная станция еще видна через продолговатое окно сзади. Слева от нас — гигантский цилиндрический корабль, наш дом в течение тринадцати лет, который мы называем Рамой; он удаляется в другую сторону. Освещенный как рождественская елка, этот корабль стартовал со станции через несколько часов после нас, и сейчас мы находимся от него на расстоянии около двухсот километров.
      Четыре дня и одиннадцать часов назад наш Рама остановился относительно станции. Мы были третьими в удивительной очереди. Перед нами оказались вращающаяся звезда в одну десятую Рамы и огромное колесо, вошедшее в станцию через несколько часов после нашей остановки.
      Космическая станция оказалась полой. Когда огромное колесо вплыло внутрь, выдвинулись порталы и прочие устройства, чтобы удержать его на месте, целая вереница аппаратов трех разновидностей (одни, похожие на воздушный шар, другие — на кинокамеру, третьи — на батисферу) направилась внутрь прибывшего корабля. Мы, конечно, не видели, что с ними происходило там, однако в течение двух дней они поодиночке через разные интервалы времени выбирались из колеса. Каждый аппарат подхватывался транспортом наподобие нашего нынешнего, но большим по размеру. Транспорт гнездился в темноте справа от нас и до встречи с кораблем двигался минут тридцать. Загруженный, он отправился внутрь станции — в сторону, противоположную очереди. Примерно через час после того как последний аппарат выбрался из колеса, все механические крепежные устройства разжались, и корабль отошел от станции.
      Находившийся перед нами корабль, похожий на морскую звезду, как раз вошел внутрь станции и был принят совершенно иным набором причалов, когда громкий свист вызвал нас наверх из подземелья. В Южной чаше разыгралось новое световое представление, однако оказавшееся непохожим на все виденные нами прежде. Главную роль на сей раз играл Большой рог. С кончика его срывались цветные кольца вдоль оси корабля, уплывавшие на север. Кольца были огромными. По оценкам Ричарда, наверное, диаметром в километр и толщиной метров в сорок.
      Ночной мрак рассеивало одновременно восемь колец. Порядок их оставался одинаковым — красное, оранжевое, желтое, зеленое, голубое, коричневое, розовое и пурпурное… так повторилось три раза. Всякий раз, когда кольцо расплывалось и исчезало в Северной чаше, где-то возле станции «Альфа», кольцо того же цвета сходило с кончика Большого рога.
      Мы стояли, оцепенев, и с открытыми ртами наблюдали за зрелищем. И когда в третий раз рассеялось последнее пурпурное кольцо, случилось нечто удивительное. Внутри Рамы включился свет! Ночь началась три часа назад — тринадцать лет не нарушался порядок чередования ночи и дня. И внезапно все переменилось. Но одним светом не ограничилось — послышалась музыка… Во всяком случае, раздающиеся звуки можно было назвать этим словом. Как будто повсюду зазвенели миллионы крошечных колокольчиков.
      Никто из нас не думал шевелиться. Наконец Ричард, у которого был самый лучший бинокль, заметил, что к нам кто-то летит.
      — Это птицы! — воскликнул он и, запрыгав, указывал на небо. — Вспомнил! Я ведь побывал у них в новом доме на севере во время своих скитаний.
      По очереди все поглядели в его бинокль. Сперва можно было усомниться в его словах, но пятна приближались и наконец в них можно было узнать пять или шесть десятков огромных крылатых созданий, которых мы именовали птицами. Они направлялись прямо в Нью-Йорк. Половина их осталась парить в небе, другие же нырнули к земле.
      — Пошли, папочка, — закричала Кэти, — посмотрим.
      И прежде чем я успела что-либо возразить, отец с дочкой дружно припустили к птичьему подземелью. Я смотрела, как бежит Кэти, она уже очень быстра. Умственным взором я вижу легкий бег моей матери в парке Шилли-Мазарин — Кэти определенно кое-что унаследовала и от меня, хотя, конечно, в первую очередь она дочь своего отца.
      Симона с Бенджи направились к нашему подземелью. Патрик волновался.
      — А эти птицы не сделают больно папочке и Кэти?
      Я улыбнулась моему симпатичному пятилетнему сыну.
      — Нет, милый, — ответила я, — они ведь будут осторожными. — Вместе с Майклом, Патриком и Элли я направилась к себе, чтобы проследить за разгрузкой похожего на морскую звезду корабля.
      Многого мы не увидели — сама звезда была на противоположной от нас стороне, однако, заметив пять транспортных аппаратов, поняли, что разгрузка идет полным ходом. С «морской звездой» на станции управились быстро. И она уже отчаливала, когда вернулись Ричард и Кэти.
      — Собирайтесь, — едва дыша, произнес Ричард. — Мы уходим. Все уходим.
      — Видела бы ты их, — сказала Кэти Симоне почти одновременно с отцом. — Какие они огромные. И уродливые. Они отправились вниз…
      — Птицы вернулись, чтобы захватить что-то нужное, — прервал ее Ричард.
      — Может быть, какие-то памятки. Так или иначе, все согласуется. Уезжаем.
      Я металась, укладывая самое необходимое в прочные ящики, и ругала себя за то, что не догадалась сделать это заранее. Мы же видели, как «колесо» и «морская звезда» разгружались у станции, но почему-то не подумали, что самиможем оказаться среди груза, оставляемого здесь Рамой.
      Трудно было решить, что брать в этих шести комнатах (две из них отведены под кладовки): ведь мы прожили там тринадцать лет. И, наверное, каждый день запрашивали у раман не менее пяти предметов. Конечно, по большей части все они давно не нужны, но все же… Мы не представляли, куда направляемся. Что же брать с собой?
      — Как ты считаешь, что теперь с нами будет? — спросила я Ричарда.
      Муж был рядом. Он раздумывал, как прихватить свой большой компьютер.
      — Нашу историю, нашу науку — все, что осталось от наших познаний, — он взволнованно показал на компьютер. — Что, если потеря окажется невосполнимой?
      Все это весило всего только восемьдесят килограммов. Упаковав одежду, личные вещи, немного еды и питьевой воды, я сказала, что мы поможем ему вынести компьютер наверх.
      — Ну и куда мы сейчас отправимся? — спросила я.
      Ричард пожал плечами.
      — Откуда мне знать, — отвечал он. — Но не сомневаюсь, нас ждет удивительное путешествие.
      В комнату вошла Кэти, в руках ее был небольшой мешочек, а глаза буквально горели.
      — Все, я готова, — объявила она. — Можно мне подняться наверх и подождать там?
      Отец едва успел утвердительно кивнуть, как Кэти уже вылетела из комнаты. Укоризненно глянув на Ричарда и покачав головой, я вышла в коридор к Симоне, собиравшей остальных детей. Мальчикам было трудно: Бенджи капризничал, даже Патрик сердился. И мы с Симоной едва успели завершить сборы — для этого пришлось уложить мальчишек спать, — когда Ричард с Кэти спустились вниз.
      — За нами приехали, — в спокойном голосе Ричарда чувствовалось волнение.
      — Машина на льду, — добавила Кэти, стягивая плотную куртку и перчатки.
      — А почему вы решили, что это за нами? — спросил Майкл, появившийся в комнате чуть позже их обоих.
      — В ней восемь сидений и место для багажа, — ответила моя десятилетняя дочь. — Што еще туда влезет?
      — Что, — автоматически поправила я, пытаясь осмыслить эту новейшую информацию… мне уже казалось, что меня четыре дня поили огнем.
      — А октопауков видела? — спросил Патрик.
      — Ок-то-па-уков, — тщательно повторил Бенджи.
      — Нет, — ответила Кэти. — Только четыре огромных аэроплана, плоские такие, с огромными крыльями. Они с юга пролетели над нами. Мы с папой решили, что в них поехали октопауки, так, папочка?
      Ричард кивнул.
      Я глубоко вздохнула.
      — Ну хорошо, берите вещи и пошли. Сперва несем мешки, а потом мы, взрослые, втроем сходим за компьютером.
      Через час все мы были уже в аппарате. В последний раз выбравшись из нашего подземелья, Ричард нажал ярко-красную кнопку, и наш раманский геликоптер (я решила называть его так, поскольку он взмыл прямо вверх, а не потому, что был оснащен ротором) поднялся в воздух.
      Первые пять минут мы поднимались медленно и вертикально. И когда оказались возле оси вращения Рамы, где нет тяготения и атмосфера очень разрежена, наш аппарат ненадолго застыл, меняя внешнюю конфигурацию.
      В последний раз я с трепетом оглядывала Раму, далеко внизу буроватым пятнышком посреди замерзшего моря виднелся приютивший нас остров. Рога на юге были видны отсюда как никогда четко. Удивительные длинные сооружения, поддерживаемые опорами, на которых уместился бы целый земной город, указывали на север.
      Когда наш кораблик стронулся с места, я ощутила странное волнение. В конце концов, Рама тринадцать лет был моим домом. Здесь я родила пятерых детей, достигла зрелости и еще могла бы стать такой, какой всегда мечтала быть.
      На раздумья времени было очень мало. Как только наш транспорт изменил форму, он буквально за несколько минут достиг противоположной ступицы. Менее чем через час нас перегрузили в космический транспорт. Мы оставили Раму. Я знала, что нам не вернуться сюда, и вытирала слезы, когда транспорт стал удаляться от станции.

      Николь танцевала вальс с Генри. Они были молоды и влюблены. Огромный бальный зал наполняла дивная музыка, ритмично двигались пары. Николь в своем длинном белом платье выглядела просто ослепительно. Генри глядел ей прямо в глаза и прижимал к груди, но при этом она ощущала себя совершенно свободной.
      Отец стоял среди людей, толпившихся возле стен. Он прислонился к высокой колонне, футов на двадцать вздымавшейся над его головой к сводчатому потолку. Он улыбался и махал ей, а Николь танцевала в объятиях своего принца.
      Казалось, вальс никогда не закончится. И когда прозвучала последняя нота, Генри, не выпуская ее рук, сказал, что хочет спросить о чем-то очень важном. И в этот момент отец прикоснулся к спине Николь. «Пойдем, — шепнул он, — пора, уже очень поздно».
      Николь присела в реверансе перед принцем. Генри с неохотой выпустил ее руки. «Завтра, — сказал он. — Мы поговорим завтра». И послал ей воздушный поцелуй.
      Солнце уже садилось, когда Николь вышла наружу. «Седан» отца поджидал ее. Мгновение спустя она оказалась на шоссе возле Луары уже в блузке и джинсах. Теперь она была много моложе, кажется, ей было четырнадцать, и отец гнал машину быстрее обычного. «Лучше не опаздывать, — проговорил он.
      — Представление начинается в восемь часов».
      Перед ними высился Шато-д'Юссэ, этот замок со своими башенками и шпилями вдохновил создателя Спящей Красавицы. Он находился в нескольких километрах от Бовуа — вниз по течению реки — и всегда был одним из любимых мест ее отца.
      Каждый год в этот день здесь давали представление, инсценируя историю Спящей Красавицы. Пьер и Николь их не пропускали. И каждый раз Николь отчаянно надеялась, что уж на этот раз Аврора избежит укола коварного веретена, которое вот-вот погрузит ее в забвение. И плакала, когда Прекрасный Принц своим поцелуем пробуждал героиню от глубокого сна, подобного смерти.
      Спектакль окончился, публика разошлась. Николь поднималась по круглым ступеням, что вели к башне, где предположительно погрузилась в забвение истинная Спящая Красавица. Девушка легко бежала по ступеням, опередив отца.
      Комната Авроры оказалась как раз за длинным окном. Задержав дыхание, Николь разглядывала пышное убранство — кровать под балдахином, богатые резные шкафы. Вся спальня была белой. Само великолепие. Николь взглянула на спящую девушку и охнула. Там посреди кровати лежала она сама… Николь, облаченная в белое платье!
      Сердце Николь отчаянно колотилось — она услышала, как отворилась дверь и чьи-то шаги направились к ней. Николь, не открывала глаз, пока его пахнущее мятой дыхание не коснулось ее лица. Наконец-то! — взволнованно подумала она. И он нежно поцеловал ее в губы. Николь казалось, будто ее несет самое мягкое из облаков. Всюду звучала музыка. Открыв глаза, она увидела улыбающееся лицо Генри — в каких-то сантиметрах от собственного. И она протянула руки навстречу ему, и он ответил страстным поцелуем, каким мужчина должен одаривать женщину.
      И губы Николь ответили, ничего не скрывая; поцелуй говорил — вся она принадлежит ему. Но он отодвинулся. Ее собственный принц нахмурился. Он показал на ее лицо, медленно попятился и покинул комнату.
      Она уже заплакала, когда сон ее нарушил далекий звук. Открылась дверь, впуская в комнату свет. Николь заморгала и сощурилась. Сложные, весьма тонкие пластиковые пружинки, только что охватывавшие ее тело, поспешно вытягивались в тросы по каждую сторону матраса, на котором она спала.
      Николь пробуждалась очень медленно. Яркий сон не отпускал ее. Но горечь не оставила ее вместе со сном. Она попыталась справиться с отчаянием, напомнив себе, что это сновидение ничем не соответствовало реальности.
      — Ты намереваешься целый день лежать здесь? — ее собственная дочь Кэти, спавшая по левую сторону от Николь, уже поднялась и склонилась над ней.
      Николь улыбнулась.
      — Нет, — ответила она. — Но скажу честно, голова у меня просто кругом идет. Я видела такой сон… Сколько же мы проспали на этот раз?
      — Пять недель без одного дня, — раздался голос Симоны с другой стороны. Старшая дочь сидела, деловито расчесывая слежавшиеся за долгий срок волосы.
      Николь глянула на часы (Симона была права) и села, зевая.
      — Ну и как вы себе чувствуете, — спросила она у девочек.
      — Полна энергии, — ухмыльнулась одиннадцатилетняя Кэти. — Я хочу бегать, прыгать, бороться с Патриком… Надеюсь, это последний долгий сон.
      — Так говорил Орел, — ответила Николь. — Они надеются, что теперь у них хватит данных. — Она улыбнулась. — Орел говорил, что нас, женщин, понять трудно — в связи с бурными гормональными изменениями в течение одного месяца.
      Встав, Николь потянулась и поцеловала Кэти, а потом обняла Симону. Несмотря на неполные четырнадцать лет, Симона ростом была почти с Николь. Заметная девушка — со смуглым лицом и мягким нежным взглядом. Она всегда казалась спокойной и невозмутимой, тем более рядом с мятущейся и нетерпеливой Кэти.
      — А почему Элли не с нами? — с легким недоумением поинтересовалась Кэти. — Она тоже девочка, но пока совсем ничего не делает.
      Николь обняла Кэти за плечи, и втроем они направились к двери и к свету.
      — Ей только четыре года, Кэти, и, как сказал Орел, она еще слишком мала и не может дать им нужной информации.
      В небольшой освещенной прихожей рядом с комнатой, в которой они проспали пять недель, все трое облачились в обтягивающие фигуру костюмы, надели прозрачные шлемы, а также шлепанцы, удерживавшие на полу их ноги. Николь внимательно проверила одежду девочек, однако можно было не тревожиться — дверь не открылась бы, окажись кто-нибудь из них неготовой к изменению среды.
      Если бы Николь и ее дочери не успели уже один-два раза побывать во внешнем зале, они непременно постояли бы у входа несколько минут, внимательно разглядывая его. Перед ними простиралось просторное помещение длиной не менее сотни метров, шириной в пятьдесят метров. Усеянный световыми полосами, потолок над ними отстоял от пола метров на пять. С точки зрения землян, помещение представляло собой нечто среднее между операционной в крупной клинике и заводом, изготовляющим полупроводниковые приборы. Зал делился на прямоугольные секции, отведенные под различные операции, но ни стенок, ни каких-либо перегородок не было. Помещение бурлило активностью — роботы анализировали полученные результаты или готовились к новым измерениям. Зал окружали отдельные помещения, подобные тому, где Кэти, Симона и Николь проспали пять недель, подвергаясь неведомым экспериментам.
      Кэти подошла к самому крайнему отделению слева. Эта небольшая комнатка располагалась в углу — на двух осях, перпендикулярных полу и стенам. На экране возле металлической двери неразборчивой клинописью ползли загадочные знаки.
      — А мы не здесь были в последний раз? — спросила Кэти, указав на замкнутую комнату. — Это не здесь мы спали на той странной белой пене и полностью ощущали действие давления?
      Этот вопрос прозвучал в шлемах матери и старшей сестры. Николь с Симоной кивнули и, присоединившись к Кэти, стали втроем разглядывать непонятные письмена.
      — Ваш отец полагает, что они пытаются добиться, чтобы мы проспали весь период ускорения, который продлится не один месяц, — проговорила Николь. — Орел этого не подтверждает и не отрицает.
      Хотя все три женщины уже подверглись в этой лаборатории четырем различным исследованиям, живых или разумных существ они в ней еще не видели, за исключением примерно дюжины механических инопланетян. Люди называли эти существа «кубико-роботами», поскольку во всем, кроме цилиндрических ног, позволявших им кататься по полу, эти роботы казались собранными из какого-то игрушечного строительного материала.
      — Почему же мы так и не увидели Других? — спросила Кэти. — Здесь то есть. Заметили на одну-две секунды в Трубе — вот и все. Мы-то знаем, что они здесь, и испытания проходим не мы одни.
      — Здесь все продумано очень тщательно, — ответила ее мать. — И если мы не видели чужаков, значит, нам и не положено их видеть, разве что ненароком.
      — Но почему? Орел мог бы… — настаивала Кэти.
      — Простите, — прервала Симона сестру, — похоже, к нам катит Большой Блок.
      Самый крупный из кубико-роботов обычно находился в центре комнаты и из квадратного пространства контролировал все проводившиеся эксперименты. И в настоящий момент он как раз приближался к троим землянам по одной из дорожек, решеткой скрещивавшихся в зале.
      Кэти отошла к отделению, находившемуся от них метрах в двадцати. Судя по экрану на внешней стенке, эксперимент внутри шел полным ходом. И вдруг она стукнула в стенку кулаком в перчатке.
      —  Кэти! — закричала Николь.
      — Прекрати, — почти немедленно проговорил Большой Блок. Он был в пятидесяти метрах от них и приближался с поспешностью. — Этого делать нельзя, — произнес он на великолепном английском.
      — Ну и что теперь со мной будет? — вызывающим тоном Кэти обратилась к Большому Блоку (пяти квадратным метрам поверхности), который, игнорируя Николь и Симону, направился прямо к младшей девочке. Николь бросилась защитить дочь.
      — Теперь вы должны уйти отсюда. — Большой Блок возвышался над Кэти и Николь, стоя в паре метров над ними. — Ваше испытание закончено. Выход в той стороне, там, где вспыхивают огни.
      Николь строго потянула Кэти за собой, и девочка не без сопротивления отправилась к выходу следом за матерью.
      — А что они сделают, — упрямилась Кэти, — если мы останемся здесь до окончания этого эксперимента? Как по-твоему? Может быть, здесь сейчас сидит один из наших октопауков. Почему нам все-таки не позволяют встретиться с кем-нибудь еще?
      — Орел ведь уже несколько раз объяснял, — в голосе Николь чувствовалось раздражение, — что на «этой стадии эксперимента» нам разрешат только «мимолетные» встречи с Другими, а не контакты. Твой отец время от времени спрашивал о причинах, и Орел всегда отвечал, что мы обо всем узнаем… так что постарайся избежать ненужной прыти, юная леди.
      — Как в тюрьме, — возмущалась Кэти. — У нас здесь нет истинной свободы. И все по-настоящему важные вопросы каждый раз остаются без ответа.
      Они вышли в длинный коридор, соединявший транспортный центр с лабораторией. Возле края бегущей дорожки их поджидала небольшая машина. Земляне сели, верх опустился и внутри зажглись огни.
      — Поясняю, не дожидаясь вопроса, — снимая шлем, обратилась к Кэти Николь. — Эту часть пути нам видеть не позволяют, поскольку все, что можно увидеть снаружи, находится за пределами нашего понимания. Твой отец и дядя Майкл уже спрашивали об этом, когда проснулись после первого испытания.
      — Значит, ты согласна с папой? — допытывалась Симона, после того как они в молчании проехали несколько минут. — И нас действительно с помощью долгого сна подготавливают к космическому путешествию?
      — Похоже на то, — ответила Николь, — но полностью не уверена.
      — И куда же они пошлют нас? — спросила Кэти.
      — Представления не имею. На все вопросы относительно нашего будущего Орел отвечает весьма уклончиво.
      Машина ехала со скоростью не более двадцати километров в час. Через пятнадцать минут она остановилась. «Крыша» отъехала сразу, как только все трое надели шлемы. Женщины опустились в главный транспортный центр инженерного модуля. Это было округлое помещение высотой метров в двадцать. Помимо дюжины самодвижущихся дорожек, уходивших внутрь модуля, в состав центра входили две большие многоуровневые структуры с отводными трубами. По ним из модуля в модуль перемещались оборудование, роботы и живые существа. Жилой, инженерный и административный модули — три огромных сферических комплекса — образовывали главные компоненты Узла.
      Оказавшись внутри отсека, Николь и ее дочери из приемников внутри шлемов услышали голос: «Ваша труба на втором уровне. Пользуйтесь правым эскалатором. Отправление через Четыре минуты».
      Разглядывая транспортный центр, Кэти покачивала головой. Видны были разное оборудование, машины, готовые отвезти путешественников к месту назначения, фонари, эскалаторы, станционные платформы. Но ничто не шевелилось. Не было ни роботов, ни живых существ.
      — А что случится, — спросила она у сестры и матери, — если мы откажемся ехать туда? — Кэти остановилась посреди станции. — Все ваши планы рухнут? — выкрикнула она, обращаясь к высокому потолку.
      — Пойдем, Кэти, — нетерпеливо проговорила Николь. — Мне казалось, что ты покончила с этим в лаборатории.
      Кэти тронулась с места.
      — Но я такхочу увидеть что-нибудь новое, — пожаловалась она. — Я ведь знаю, что здесь не всегда пусто. Почему нас держат в изоляции? Или мы какие-нибудь нечистые?
      — Ваш аппарат отправляется через две минуты, — раздался бесплотный голос. — Второй уровень справа.
      — Разве неудивительно, что все роботы и управляющие способны общаться со всеми гостями на их собственном языке? — заметила Симона возле эскалатора.
      — По-моему, это чистое уродство, — ответила Кэти. — А мне вот просто хочется, чтобы те, кто управляет этим местом, совершили бы хоть какую-то ошибку. Слишком уж все гладко. Ну хотя бы пусть заговорят с нами по-птичьи, а с птицами по-человечески.
      Оказавшись на втором уровне, они прошли по платформе метров сорок, пока не достигли прозрачного, похожего на пулю аппарата размером с огромный автомобиль. Как всегда, он находился слева от платформы. Всего на ней было четыре пути — по два с каждой стороны. Все прочие были пусты.
      Николь обернулась назад и поглядела в сторону транспортного центра: в ста двадцати градусах по дуге располагалась другая трубопроводная станция. Она связывала центр с административным модулем. Симона поглядела на мать.
      — Ты уже там бывала? — спросила она.
      — Нет, — ответила Николь. — Но клянусь — там весьма интересно. Твой отец говорил, что вблизи все показалось ему очень странным.
      «Ричард не смог удержаться», — вспоминала Николь ту ночь, когда ее муж год назад отправился на «экскурсию» в административный модуль. Николь поежилась. Следом за Ричардом она вышла тогда в переднюю, попыталась отговорить, пока тот надевал скафандр. Он придумал, как обмануть дверь, но на следующее утро установили новую, более надежную систему, и Ричард не смог уже выбраться и оглядеться.
      Николь в ту ночь почти не спала. Под утро световое табло известило ее, что в передней кто-то (или что-то) находится. Поглядев на экран, она увидела на нем странного птицечеловека, державшего на руках ее мужа в бессознательном состоянии. Такой была их первая встреча с Орлом…
      Ускорение, придавившее их спины к сидениям, вернуло Николь к реальности. Они мчались из инженерного модуля и менее чем через минуту вылетели в длинный, очень узкий цилиндр, что связывал его с жилым отсеком.
      По обе стороны осевой линии пролегало по паре путей. На густо-синем небе светился административный модуль. Кэти вынула свой маленький бинокль и сказала:
      — Хочу приготовиться. Они всегда пролетают мимо так быстро.
      Через несколько минут она объявила: «Едут», и все трое припали к правому борту аппарата. Вдали на противоположной стороне появился еще один аппарат. Буквально в мгновение он оказался рядом, и в течение секунды они могли проводить взглядом тех, кто направлялся в инженерный модуль.
      — Ух ты! — воскликнула Кэти, когда встречный аппарат оказался сзади.
      — Там были существа двух различных видов, — проговорила Симона.
      — Восемь или десять всего, так?
      — Одни были золотые, другие розовые… Сферы какие-то.
      — И с длинными упругими щупальцами. Мама, по-твоему, какого они размера?
      — Пять-шесть метров в поперечнике, — ответила Николь. — Много крупнее нас вместе взятых.
      — Ух ты! — вновь повторила Кэти. — Вот это да! — в глазах ее виделось возбуждение. Девочке нравились ощущения, возникающие в теле при выделении адреналина.
      «И я тоже так и не перестала удивляться, — подумала Николь. — Ни на миг за все эти тринадцать месяцев. Но разве нас везли в такую даль от Земли лишь для того, чтобы испытать, показать все это? И подразнить существованием разумной жизни в других мирах? Или же здесь кроется какой-то еще более глубокий смысл?»
      На мгновение разговор в аппарате утих. Сидевшая между дочерьми Николь обняла их за плечи.
      — Мои дорогие, знаете ли вы, как я вас люблю? — проговорила она.
      — Знаем, мама, — ответила Симона. — И мы тебя тоже любим.

      Воссоединение семьи прошло успешно. Бенджи приник к обожаемой своей Симоне в тот самый миг, когда она вошла в комнату. Кэти припечатала Патрика к полу буквально за минуту.
      — Вот, — заявила она, — я по-прежнему могу с тобой справиться.
      — Это случайно, — ответил Патрик. — Я стал сильнее, так что берегись.
      Николь обняла по очереди Ричарда и Майкла, потом ей на руки запрыгнула маленькая Элли. Был уже вечер. После ужина по принятым в семье 24-часовым суткам прошло два часа, и Элли собиралась ложиться, когда вернулись ее мать и сестры. И отправилась спать, но сперва с гордостью показала, что теперь умеет читать слова «кот», «пес» и «малыш».
      Взрослые позволили Патрику задержаться, пока он не ощутил усталости. Майкл отнес сына в постель и Николь уложила его.
      — Как хорошо, что ты вернулась, мамочка, — сказал он, — я так скучал без тебя.
      — Я тоже. По-моему, таких долгих отлучек больше не будет.
      — Надеюсь, — ответил шестилетний ребенок. — Мне лучше, когда ты рядом со мной.
      К часу ночи все уснули. Николь не ощущала усталости — в конце концов, она проспала пять недель. И минут тридцать прокрутившись в постели возле Ричарда, решила пройтись.
      Хотя в самой их квартире окна отсутствовали, в маленькой прихожей возле входа было окошко, из которого открывался головокружительный вид на две остальные компоненты Узла. Николь вошла в прихожую, надела скафандр и стала перед дверью. Та не открылась. Николь улыбнулась. «Наверное, Кэти права, и мы здесь пленники». С самого первого дня стало понятно: дверь держат то открытой, то закрытой. Орел объяснил — это делается потому, что людям «не следует» видеть такого, чего они «не в силах понять».
      Николь выглянула в окно. К транспортному центру приближался кораблик-челнок, во всем похожий на тот, что доставил их сюда тринадцать месяцев назад. «Интересно бы знать, какие удивительные создания приехали?
      — подумала Николь. — И они тоже изумлены — не меньше чем мы когда-то».
      Николь не могла забыть свои первые впечатления от Узла. Когда семейство оставило Вокзал, все были уверены, что до места назначения они доберутся не более чем за несколько часов. И оказались неправы. Расстояние, отделявшее их от ярко освещенного Рамы, постепенно увеличивалось, пока наконец огромный корабль через шесть часов не потерялся где-то вдали. Огни оставшегося позади Вокзала тоже потускнели. Все устали и вскоре заснули.
      Разбудила всех Кэти.
      — А я вижу, куда мы едем, — кричала она, не сдерживая возбуждения.
      Кэти показала вперед через лобовое стекло аппарата — там один яркий огонек начинал делиться на три. И следующие четыре часа Узел медленно рос. Это было впечатляющее зрелище — равносторонний треугольник, в углах которого располагались светящиеся прозрачные сферы. Но какой величины! Даже пребывание на Раме не подготовило их к созерцанию столь величественного сооружения. Все три стороны, оказавшиеся транспортными магистралями между сферическими модулями, были длиной в полторы сотни километров. Диаметр сфер в вершинах составлял двадцать пять километров. Даже из космоса, издалека, люди могли видеть признаки деятельности на многих уровнях внутри сфер.
      — А что с нами будет? — взволнованно спросил Патрик, когда аппарат изменил курс, направляясь к одной из вершин треугольника.
      Николь взяла Патрика на руки.
      — Не знаю, родной, — ласково ответила она. — Поживем — увидим.
      Бенджи казался потрясенным. Часами он разглядывал огромный освещенный треугольник, повисший в пространстве. Симона время от времени подходила к нему, брала за руку. Когда аппарат уже приближался к одной из сфер, она ощутила, как напряглась ладонь брата.
      — Не волнуйся, Бенджи, — подбодрила его Симона, — все будет в порядке.
      Аппарат вошел внутрь сферы по узкому коридору и подошел к причалу. Люди осторожно оставили корабль, прихватив свои мешки и компьютер Ричарда. Аппарат исчез сразу же, как только они высадились, — быстрое его исчезновение встревожило даже взрослых. Но менее чем через минуту они услышали первый бесплотный голос, проговоривший без выражения:
      — Добро пожаловать! Вы прибыли в жилой модуль. Двигайтесь прямо вперед и остановитесь перед серой стеной.
      — Откуда исходит этот голос? — поинтересовалась Кэти. В ее голосе слышался страх, такой же, какой испытывали и все остальные.
      — Отовсюду, — ответил Ричард. — Он над нами, вокруг нас, даже под нами.
      — И все оглядели стены и потолок.
      — А откуда они узнали английский? — спросила Симона. — Неужели здесь есть и люди?
      Ричард нервно усмехнулся.
      — Едва ли. Наверное, это место каким-то образом находилось в контакте с Рамой и сюда передали все основные алгоритмы. Интересно…
      — Пожалуйста, следуйте вперед, — перебил его голос. — Вы находитесь в транспортном комплексе. Аппарат, который доставит вас в отведенное вам помещение, ожидает на нижнем уровне.
      До серой стены они добирались несколько минут. Дети еще не бывали в невесомости. Патрик и Кэти подпрыгивали, крутились и кувыркались. Поглядев на вытворяемые ими трюки, Бенджи решил последовать их примеру. Однако не сумел сообразить, как с помощью потолка и стенок вернуться вниз на платформу. И к тому времени, когда Симона выручила его, ухитрился полностью потерять ориентацию.
      Когда все семейство вместе с багажом оказалось перед стеной, в ней открылась широкая дверь, и они вошли в небольшую комнату. На скамье были аккуратно разложены специальные облегающие комбинезоны, шлемы и шлепанцы.
      — Транспортный центр и большая часть помещений Узла, — монотонно пробубнил голос, — лишены атмосферы, пригодной для дыхания существ вашего вида. Эту одежду вам следует использовать всякий раз, когда вы будете выходить из собственного помещения.
      Когда все оделись, дверь открылась уже в противоположной стене комнаты, и люди вступили в главный зал транспортного центра жилого модуля. Как оказалось позже, эта станция ничем не отличалась от расположенной в инженерном модуле. Как велел им Голос, Николь вместе с семьей спустилась вниз на два уровня, и вдоль округлой стенки люди отправились к ожидавшему их «автобусу». Он оказался вполне удобным и довольно светлым внутри, однако они ничего не могли видеть снаружи, пока в течение полутора часов их возили по лабиринту. Наконец, автобус остановился и крыша его поднялась.
      — Теперь в коридор налево, — распорядился еще один бесплотный голос, когда все ввосьмером оказались на металлическом полу. — Через четыре сотни метров коридор разветвляется, вы направляетесь в правое ответвление и останавливаетесь перед третьим квадратом слева. Это и есть дверь в ваше помещение.
      Патрик припустил в один из коридоров. «Неправильный коридор, — прервал его бег ровный голос. — Возвращайся к остановке, ваш коридор слева».
      На пути от остановки до двери видеть было нечего. В последующие месяцы им часто приходилось пользоваться этим коридором, чтобы идти в тренировочный зал или на исследования в инженерный модуль, но вокруг были только стены, потолок да квадраты дверей. За всем здесь тщательно следили. Николь с Ричардом с самого начала не сомневались, что за этими дверями, по крайней мере за некоторыми, обитают загадочные создания, однако встретить Других им так и не довелось.
      Николь и ее семья отыскали предназначенную для них дверь, вошли в помещение, сняли специальные комбинезоны и уложили их в шкафчики. Дети по очереди поглядывали в окно, удивлялись двум сферическим модулям и ожидали, пока откроется внутренняя дверь. Через какие-то минуты они впервые увидели свое новое жилье.
      Все были в восторге. По сравнению со спартанскими условиями жизни на Раме здесь их ожидал истинный рай. У всех детей было по комнате, для Майкла предназначалось отдельное помещение в дальнем конце всей квартиры; спальня Николь и Ричарда с постелью королевских размеров находилась в противоположной стороне — у самого входа. Всего было четыре ванные, кухня, столовая, даже детская — специально для игр. Каждая комната была со вкусом и удобно меблирована. Общая жилая площадь составляла примерно четыреста квадратных метров.
      Потрясены были даже взрослые.
      — Как только они сумели все это сделать? — оказавшись подальше от детских ушей, спросила Николь у Ричарда в первый же вечер.
      Ричард взволнованно огляделся.
      — Могу только предположить, — ответил он, — что все наши действия на Раме фиксировались и передавались сюда — на Узел. Должно быть, они воспользовались памятью компьютеров и по хранящейся там информации определили необходимые нам условия жизни. — Ричард ухмыльнулся. — Кстати, если у них есть достаточно чувствительные датчики, даже здесь они могут принимать телесигналы с Земли. Невольно смутишься, узнав, что о нас судят по такому…
      — Добро пожаловать! — перебил Ричарда новый бестелесный голос. Он опять доносился отовсюду. — Мы надеемся, что вы удовлетворены всем, что обнаружили здесь. Если нет, просим сообщить нам. Мы не имеем возможности постоянно следить за вашими словами, а поэтому для связи выделена специальная область. В вашей кухне на столе расположена белая кнопка. Мы будем считать обращенными к себе все слова, произнесенные после ее нажатия. Закончив сообщение, нажмите кнопку снова. Так мы…
      — Один только вопрос, — бросившись в кухню, чтобы нажать кнопку, Кэти прервала голос. — Кто вы?
      Ответ последовал после крохотной, секундной, задержки.
      — Мы представляем коллективный разум, управляющий Узлом. Наша цель помочь вам, обеспечить привычный уют, предоставить все необходимое для жизни. Время от времени мы будем обращаться к вам с просьбой выполнить для нас кое-какие задания, которые помогут нам лучше понять вас.
      Николь больше не видела причаливавший аппарат. Она так глубоко погрузилась в собственные воспоминания, что и думать забыла о новых пришельцах. Но теперь ей представились странные создания, выбирающиеся на платформу, слушающие обращенные к ним бесстрастные слова на своем языке. «Удивление, — размышляла она, — чувство, общее для всей мыслящей материи».
      Глаза ее обратились к административному модулю. «Что там сейчас делается? — гадала Николь. — Это мы-то, горемыки, снуем между жилым модулем и инженерным. Но вся последовательность наших действий явно заранее предусмотрена. Но кем же? И зачем? Почему кто-то собрал все эти существа, построив для них целый искусственный мир?»
      Ответов не было. Как всегда, эти вопросы создавали в Николь ощущение собственной незначительности. Ей захотелось вернуться, обнять кого-нибудь из детей. Николь про себя улыбнулась. «Вот тебе и истинная иллюстрация нашего положения в космосе, — подумала она. — Мы отчаянно нужны лишь своим собственным детям, а вообще — ничтожны, если поглядеть на себя честно. И требуется огромная мудрость, чтобы понять, что обе точки отсчета прекрасно согласуются между собой».

      Завтрак получился праздничным. Земляне заказали настоящий пир у дивных поваров, готовивших для них. Создатели помещения предусмотрели в нем холодильник и несколько разновидностей печек, на случай, если гости решат сами готовить из сырых продуктов. Однако инопланетные повара (или роботы) готовили так хорошо и быстро, что Николь и остальным членам семьи почти не приходилось заниматься этим — они просто нажимали белую кнопку и заказывали.
      — Я хочу лепешек на завтрак, — потребовала Кэти, оказавшись в кухне.
      — И я тоже, и я тоже, — завопил прилипала Патрик.
      — Каких лепешек? — осведомился голос. — В нашей памяти хранится информация о четырех типах лепешек: гречневых, сметанных…
      — Пусть будут сметанные, — перебила его Кэти. — Три штуки, — она поглядела на братца и добавила: — Нет, лучше четыре.
      — С маслом и кленовым сиропом, — крикнул Патрик.
      — Четыре лепешки с маслом и кленовым сиропом, — проговорил голос. — И все?
      — Еще яблочный сок и апельсиновый, — добавила Кэти, посовещавшись с Патриком.
      — Через шесть минут восемнадцать секунд, — заключил голос.
      Когда еда была готова, вся семья собралась в кухне вокруг круглого стола. Младшие дети рассказывали Николь о том, чем занимались во время ее отсутствия. Патрик особенно гордился личным рекордом в беге на пятьдесят метров, установленным им в зале. Бенджи старательно сосчитал до десяти, и все зааплодировали. Они как раз позавтракали и убирали посуду, когда у двери зазвонил колокольчик.
      Взрослые переглянулись, и Ричард, подойдя к пульту, включил видеомонитор. Перед их дверью стоял Орел.
      — Надеюсь, нас ждет не новое исследование, — мгновенно отозвался Патрик.
      — Нет… нет, едва ли, — ответила Николь, шагнув к выходу. — Наверное, он хочет сообщить нам о результатах последних экспериментов.
      Глубоко вздохнув, Николь отворила дверь. Сколько раз ни приходилось ей общаться с Орлом, уровень адреналина в комнате тут же подскакивал. Интересно почему? Может быть, ее пугали потрясающие знания этого существа? Или же полная его власть здесь над ними? Или же сам факт его существования?
      Орел поприветствовал ее гримасой, которая у него, как убедилась Николь, означала улыбку.
      — Разрешите войти? — вежливо осведомился он. — Я бы хотел переговорить с вами, вашим мужем и мистером О'Тулом.
      Николь глядела на него — что, если это и вправду оно, мелькнуло у нее в голове. Орел был высокого роста — не менее двух с четвертью метров, и начиная от шеи тело его напоминало человеческое. Руки и торс были плотно покрыты перьями, небольшими и пепельно-серыми, за исключением четырех молочно-белых пальцев на каждой руке. Ниже груди тело Орла и по цвету было похоже на человеческое, однако структура внешнего слоя свидетельствовала, что такой цвет не являлся результатом попытки повторить натуральную человеческую кожу. Ниже груди волосы не росли, не было и признаков существования гениталий, суставов и больших пальцев на ногах; когда Орел шагал, возле его колен складывались морщинки, исчезавшие, как только он выпрямлялся.
      Но лицо Орла просто завораживало. По бокам выступающего вперед серого клюва строго смотрели большие голубые глаза. Он говорил открывая клюв, и звуки безупречной английской речи выходили из электронной коробочки, укрепленной сзади на шее. Белые перышки на макушке контрастировали с темно-серым лицом, шеей и затылком — перья на лице попадались лишь изредка.
      — Можно войти? — вежливо повторил Орел, когда Николь молча простояла на месте несколько секунд.
      — Конечно… конечно же, — сказала она, отступая от двери. — Прошу прощения, но я так давно не видела вас.
      — Доброе утро, мистер Уэйкфилд, мистер О'Тул. Здравствуйте, дети, — проговорил Орел, вступая в гостиную.
      Патрик и Бенджи невольно попятились: из всех детей только Кэти и маленькая Элли не испытывали страха перед Орлом.
      — Доброе утро, — ответил Ричард. — Что мы можем сделать для вас сегодня? — спросил он. Орел никогдане наносил визитов просто так, у него всегда была какая-то цель.
      — Как я сказал у входа вашей жене, — ответил Орел, — я должен переговорить со всеми взрослыми. Может ли Симона с часок присмотреть за детьми, пока мы поболтаем?
      Николь уже начала отправлять детей в комнату для игр, когда Орел остановил ее.
      — Этого делать не нужно. Они могут оставаться в квартире, а мы вчетвером отправимся в конференц-зал на другой стороне коридора.
      «Ух-ох! — подумала Николь. — Нас ждет нечто важное… Мы никогда еще не оставляли детей одних в этом помещении».
      Она вдруг ощутила внезапную тревогу.
      — Простите меня, мистер Орел, — проговорила она. — А с детьми ничего не случится? То есть, может быть, это к ним кто-то должен прийти или что-нибудь в этом роде?
      — Нет, миссис Уэйкфилд, — деловито отозвался Орел. — Заверяю вас, с детьми ничего не произойдет.
      В прихожей люди начали было натягивать скафандры, но Орел остановил их.
      — В этом нет необходимости. Прошлой ночью мы переделали эту часть сектора; перекрыли коридор возле разветвления и создали повсюду земные условия. Вы можете выйти в коридор без специальной одежды.
      В конференц-зале Орел заговорил, как только они уселись.
      — С момента первой нашей встречи вы все время спрашивали меня о целях вашего пребывания здесь, я же уклонялся от прямого ответа. Теперь после завершения испытаний во сне — должен добавить, вы их успешно выдержали — я уполномочен сообщить вам информацию о вашем дальнейшем пребывании здесь. Мне также разрешено рассказать кое-что о себе. Как вы и подозревали, я не являюсь живым существом — во всяком случае, в рамках ваших понятий. — Орел усмехнулся. — Разум, управляющий Узлом, создал меня для взаимодействия с вами в тонких вопросах. Наши наблюдения за вами уже в самом начале показали, что вы с известными затруднениями реагируете на бесплотные голоса. Решение создать меня или нечто подобное мне, чтобы общаться с нашей семьей, было принято, когда вы, мистер Уэйкфилд, повергли весь сектор в хаос, пытаясь самовольно добраться до административного модуля. И мое появление должно предотвратить дальнейшие неправильные поступки.
      — Теперь мы достигли, — Орел продолжил, лишь чуточку помедлив, — самого важного этапа вашего пребывания здесь. Космический корабль, называемый вами Рамой, сейчас находится в Ангаре, в его конструкцию должны быть внесены изменения. И вы, люди, теперь будете принимать участие в его перестройке, потому что некоторые из вас вернутся на этом корабле назад к Земле. Если принятый план окажется успешным, вы вступите там в контакт с другими людьми, но не увидите вашей родной планеты. Вы вернетесь на Землю, только если в базовый вариант плана будут внесены коррективы.
      — Должен заметить, миссис Уэйкфилд, — к Земле летите не все вы, — Орел обращался прямо к Николь, — но лично вам предстоит проделать обратный путь. Это наше условие. Решайте всей семьей, кому сопровождать вас в путешествии. Если захотите, можете отправляться одна, а все остальные пусть останутся в Узле; можете взять с собой кое-кого из них. Однако всясемья не может возвращаться на Землю. Здесь в Узле должна остаться хотя бы одна пара, способная к производству потомства (назовем ее «репродуктивной»), которая могла бы предоставить информацию для нашей Энциклопедии, если вам, что маловероятно, не удастся вернуться.
      — Узел в основном предназначен для описания форм жизни в этой части Галактики. Более всего нас интересуют виды, вышедшие в космос, и мы обязаны самым тщательным образом собирать на своем пути информацию о подобных существах. На выполнение этой программы мы уже потратили сотни ваших тысячелетий, используя методы, сводящие к минимуму риск катастрофических вторжений в жизнь разумных существ и с высокой вероятностью обеспечивающие получение нужной нам информации.
      — В соответствии с принятой нами методикой мы высылаем разведочные корабли, привлекающие внимание космопроходцев, которых мы тут же идентифицируем и относим к определенному фенотипу. Повторный запуск космического корабля к той же цели необходим для расширения взаимодействия, при этом желательно захватить репрезентативную группу космопроходцев; такая программа не позволяет нам проводить на этой стадии подробные и длительные исследования.
      Орел помедлил. Мысли и сердце Николь колотились едва ли не в унисон. У нее было столько вопросов. А почему это именно она обязана возвращаться? Позволят ли ей встретиться с Женевьевой? И что именно означает в данном случае слово «захватить»… отдает ли Орел себе отчет в том, что на Земле это слово несет в себе достаточно враждебный оттенок? И почему…
      — Я думаю, что в основном понял вас, — первым заговорил Ричард. — Однако вы опустили несколько важных вопросов. Зачем вам вся эта информация о космических путешественниках?
      Орел улыбнулся.
      — В иерархию нашей информационной системы заложены три последовательных уровня. Допускать вид или личность к конкретной информации можно при условии выполнения определенных критериев. Вам как представителям своего вида я предоставил информацию второго уровня. И то, что первый же ваш вопрос подпадает под третий уровень, делает честь вашему интеллекту.
      — Иначе говоря, все эти словеса означают, что вы не намереваетесь отвечать мне? — Ричард нервно рассмеялся.
      Орел кивнул.
      — А скажите, почему именно я должна обязательно возвращаться? — спросила теперь Николь.
      — Тому есть много причин, — ответил Орел. — Во-первых, физически вы в наибольшей степени пригодны для обратного перелета. Во-вторых, наши исследования свидетельствуют, что ваша коммуникабельность окажется бесценной после завершения этапа захвата. Имеются и еще кое-какие соображения, но эти — самые существенные.
      — И когда же мы отправляемся? — спросил Ричард.
      — Это еще не установлено и отчасти зависит от вас. Мы известим вас, когда дата отбытия определится. Однако уже сейчас могу сказать, что вы стартуете не позднее чем через четыре месяца.
      «Значит, скоро обратно в путь, — подумала Николь. — Но двоим придется остаться. Кому же…»
      — И какая репродуктивная пара останется в Узле? — мысли Майкла следовали тем же путем.
      — Прежде всего, это мистер О'Тул, — ответил Орел. — Не подходит только младшая девочка Элли (возможно, мы не сумеем сохранить вам жизнь и плодовитость до того возраста, когда она достигнет половой зрелости), но всякая другая комбинация нас удовлетворяет. Нам необходима высокая вероятность получения здорового потомства.
      — Почему? — спросила Николь.
      — Существует весьма малая, пусть и реальная, вероятность того, что ваше путешествие окажется неудачным. Тогда мы сможем располагать лишь оставшейся в Узле парой. Ваша раса особенно интересует нас, поскольку она достигла начальной стадии развития космических путешествий без помощи со стороны, как это бывает обычно.
      Разговор мог бы длиться бесконечно. Однако, ответив еще на несколько вопросов, Орел поднялся и объявил, что беседа закончена. Людям он порекомендовал поскорее выбрать отправляющихся к Земле членов семьи, чтобы немедленно начать с ними работу. Именно они должны были определить облик «кусочка Земли внутри Рамы». И без дополнительных объяснений Орел покинул помещение.
      Трое взрослых решили пока утаить на денек от детей самые важные моменты своей встречи с Орлом — надо было самим все обдумать и обговорить. Вечером, уложив их спать, Майкл, Ричард и Николь уселись переговорить в гостиной.
      Начав беседу, Николь сказала, что чувствует себя беспомощной и сердитой. Невзирая на вежливое обхождение, Орел попросту приказал им собираться обратно. А как можно отказаться, ведь вся семья полностью зависит от Орла — или от разума, который он представляет. Угроз не было: они вообще излишни. Выхода нет — придется покориться воле Орла.
      — Но кто же останется здесь? — вслух спросила Николь. Майкл сказал, что считает необходимым оставить одного взрослого. Его аргументы были убедительны. Взрослого и любую пару детей, пусть хоть Симону и Патрика, которым взрослый необходим для наставления и утешения. Майкл и вызвался остаться, учитывая, что он может и не дожить до конца перелета.
      Все трое сошлись на том, что большую часть обратного пути они скорее всего проспят. Иначе зачем коллективный разум Узла все время усыплял их? Николь совершенно не хотела разлучать детей, которым предстоит критический период роста. И она сказала, что полетит одна, оставив в Узле все семейство. В конце концов, совершившим подобный перелет детям не суждено вести нормальную жизнь на Земле.
      — Если я правильно поняла Орла, — проговорила она, — всякий, решившийся лететь обратно, может закончить свою жизнь космическим скитальцем.
      — Трудно сказать, — возразил Ричард. — Но, с другой стороны, те из нас, кто останется здесь, наверняка не увидят других людей.
      Ричард добавил, что собирается в путь: не только ради того, чтобы сопровождать Николь, но и чтобы вновь пережить приключения.
      В тот первый вечер им так и не удалось достичь согласия относительно распределения детей. Но вопрос со взрослыми был решен. Майкл О'Тул остается в Узле. Николь с Ричардом отправляются в путешествие к Солнечной системе.
      Потом Николь долго не могла уснуть. Она перебирала в голове варианты. Из Симоны явно получится лучшая мать, чем из Кэти. К тому же Симона прекрасно уживается с дядей Майклом, а Кэти не захочет расстаться с отцом. А кому быть супругом Симоны? Неужели им будет Бенджи, обожающий сестру, но неспособный даже к разумной речи?
      Николь прикидывала и размышляла. По совести, каждый из вариантов не нравился ей. Она догадывалась о причине своего беспокойства. Но вопрос был решен; ей опять приходилось расставаться с любимыми, возможно и навсегда. Боль и призраки минувших разлук вновь посетили ее. Николь заранее мучилась, представляя себе будущее прощание. Снова перед ее умственным взором возникли образы матери, отца, Женевьевы. «Должно быть, такова жизнь, — рассудила она наконец в муках скорби. — Бесконечная последовательность мучительных разлук».

      — Мама, папа, проснитесь, я хочу поговорить с вами.
      Николь снился сон: она гуляла в лесу позади семейной виллы в Бовуа. Была весна, и все вокруг цвело… И она не сразу — через несколько секунд
      — осознала, что Симона сидит у них на постели.
      Приподнявшись, Ричард поцеловал дочку в лоб.
      — В чем дело, моя дорогая? — спросил он.
      — Мы с дядей Майклом вместе стали на утреннюю молитву, и я заметила, что он расстроен. — Ясные глаза Симоны обращались то к одному из родителей, то к другому. — Он мне все рассказал о вашем вчерашнем разговоре с Орлом.
      Николь быстро села, вслушиваясь в слова Симоны.
      — У меня было больше часа, чтобы обо всем тщательно поразмыслить. Конечно, мне еще только тринадцать лет, но, кажется, я нашла решение всей проблемы: как нам разделиться, чтобы все были счастливы.
      — Дорогая моя Симона, — Николь потянулась к дочери, — не тебе решать подобные вопросы…
      — Нет, мама, — мягко перебила ее Симона. — Пожалуйста, выслушайте меня. Моего решения вы, взрослые, не можете даже предвидеть. Только я могу предложить его. И оно будет наилучшим для всех.
      Ричард нахмурился.
      — О чем это ты говоришь? — спросил он.
      Симона глубоко вздохнула.
      — Я хочу остаться в Узле с дядей Майклом. Я стану его женой, чтобы Орел мог располагать «репродуктивной парой». Никому больше оставаться не обязательно, однако мы с Майклом рады будем взять с собой Бенджи.
      —  Чтооо? — выкрикнул Ричард. Он был ошарашен. — Дяде Майклу семьдесят два года! А тебе еще четырнадцати не исполнилось. Это невозможно, немыслимо… — и он вдруг умолк.
      Зрелая юная женщина — его дочь — улыбнулась.
      — Что может быть невозможнее Орла? Или того, что мы улетели на восемь световых лет от Земли на встречу с огромным разумным треугольником, теперь вознамерившимся отослать нас обратно?
      Николь поглядела на Симону с восхищением и трепетом и молча крепко обняла дочь. На глазах матери выступили слезы.
      — Все в порядке, мама, — проговорила Симона после того, как объятия разжались. — Когда вы оправитесь от потрясения, то поймете, что лучшего решения быть не может. Тебе и папе следует возвращаться — а я думаю, так будет лучше, — значит, или Кэти, или Элли, или мне придется оставаться в Узле и вступать в брак с Патриком или Бенджи, или дядей Майклом. Я обдумала все варианты. Мы с Майклом весьма близки, исповедуем одну и ту же веру. Если мы остаемся здесь и вступаем в брак, каждый из остальных может выбирать. Они могут либо остаться здесь, либо вернуться в Солнечную систему вместе с тобой и отцом.
      Симона положила ладонь на руку отца.
      — Папа, я понимаю, что тебе будет труднее пойти на это, чем маме. С дядей Майклом я еще ни о чем не говорила. Такое ему, конечно, и в голову не приходило. И если вы с мамой не поддержите меня, ничего не получится. Майклу сложно будет принять эту идею, даже если вы не будете возражать.
      Ричард покачал головой.
      — Симона, ты потрясла меня, — он обнял ее. — Позволь нам все обдумать. И, пожалуйста, не говори никому, пока мы с мамой не обсудим это.
      — Обещаю, — ответила Симона и уже возле двери добавила: — Большое спасибо вам обоим. Я люблю вас.
      Она повернулась и направилась по освещенному коридору. Длинные черные волосы опускались на плечи… «А ты стала женщиной, — подумала Николь, глядя на изящную походку дочери. — И не только физически. Ты созрела не по годам». Николь представила себе Майкла и Симону супругами и удивилась, обнаружив, что эта мысль не вызывает в ней сопротивления. «Учитывая все факторы, — сказала себе Николь, понимая, что, невзирая на все сложности, Майкл О'Тул будет очень счастлив, — твоя идея способна оказаться наименьшим злом».
      Симона не отказалась от своего намерения, даже когда Майкл принялся усердно возражать против ее желания попасть, как он выразился, «в мученицы». Симона терпеливо объяснила ему, что кроме нее некому выходить за него замуж, поскольку Кэти, как известно, с ним несовместима. В любом случае Кэти пока была всего лишь девочкой, которой до полового созревания оставалось год-полтора. Или же он предлагает, чтобы она вышла замуж за кого-нибудь из своих единоутробных братьев и произошло кровосмешение? Нет, что ты, принялся оправдываться Майкл.
      И осознав, что другого выхода нет, Майкл наконец сдался. Ричард с Николь тоже не стали возражать против этого брака. Ричард, конечно, свое одобрение спрятал за фразой «в этих необычных обстоятельствах», однако Майкл мог заметить, что отец Симоны, во всяком случае, отчасти принимает замужество своей дочери, несмотря на то, что жених годится ей в дедушки.
      За неделю с участием всех детей было решено, что Кэти, Патрик и маленькая Элли предпримут обратное путешествие на Раме с Ричардом и Николь. Патрик не хотел оставлять отца, но Майкл О'Тул с присущим ему благородством настоял на этом, полагая, что шестилетнего сына, если он отправится со всей семьей, ожидает «более интересная и наполненная» жизнь. Оставался один только Бенджи, милый восьмилетний мальчик, но по уму трехлетка. Бенджи сказали, что ему будут рады и улетающие на Раме, и остающиеся в Узле. Он с трудом понимал, что ожидает семью, и, конечно, не был готов ни к каким решениям. Необходимость решать пугала его. Наконец мальчик расстроился и впал в глубокую депрессию. В результате все дискуссии о будущности Бенджи пришлось отложить на неопределенное время.
      — Мы будем отсутствовать день, может быть, два, — обратился Орел к Майклу и детям. — Рама сейчас перестраивается на специальной верфи в десяти тысячах километров отсюда.
      — Но я тоже хочу там побывать, — возмутилась Кэти. — У меня тоже могут быть идеи, как лучше устроиться в направляющемся к Земле корабле.
      — Мы привлечем тебя, но попозже, — заверил Кэти Ричард. — Кстати, проектный центр располагается рядом, в конференц-зале.
      Наконец, Ричард и Николь распрощались и в коридоре присоединились к Орлу. Они облачились в защитные костюмы и вышли в общую часть сектора. Николь видела, как возбужден Ричард.
      — Ты ведь любишь приключения, так, дорогой?
      Он кивнул.
      — По-моему, еще Гете сказал, что все, чего хочет человеческое существо, может быть разделено на четыре составные части: любовь, приключения, власть и слава. И личность каждого определяется соотношением этих компонентов. Для меня приключения всегда числились первым номером.
      Николь в задумчивости вошла следом за Орлом в поджидавшую их машину. Над ними закрылась крыша — и во время всего пути до транспортного центра они опять ничего не видели. «Приключения очень важны и для меня самой, а в юности я так мечтала прославиться. — Она улыбнулась. — Но теперь, конечно, на первом месте любовь… Люди станут скучны, если не будут меняться».
      Они летели на кораблике-челноке вроде того, что когда-то доставил их в Узел. Орел сидел спереди, Ричард и Николь за его спиной. Одни только оставшиеся позади них сферические модули и транспортные коридоры попросту потрясали, не говоря уже о всем треугольнике в целом.
      Теперь они направлялись в сторону Сириуса, доминировавшего в окружающем Узел пространстве. Вдали горела большая, еще молодая белая звезда приблизительно того же размера, что и Солнце, если поглядеть на него из пояса астероидов.
      — А почему для Узла было выбрано именно это положение? — спросил у Орла Ричард примерно через час после начала полета.
      — Что вы имеете в виду? — переспросил тот.
      — Почему он располагается в системе Сириуса?
      Орел рассмеялся.
      — Мы здесь ненадолго, — ответил он, — и после отлета Рамы снова тронемся в путь.
      Ричард был озадачен.
      — Вы хотите сказать, что движетсявесь Узел? — обернувшись, он поглядел в сторону яркого треугольника. — А где же двигатели?
      — Малыми установками снабжены все три модуля, однако ими пользуются лишь в аварийной ситуации. Перемещение между местами временных остановок осуществляется с помощью буксиров — они причаливают к сферам и обеспечивают необходимое изменение скорости.
      Николь подумала о Симоне и Майкле и встревожилась.
      — Куда же направится Узел? — спросила она.
      — Скорее всего это еще не установлено, — ответил Орел. — Направление пути определяется стохастической функцией, учитывающей развитие самых разнообразных факторов. — И немного помолчав, он продолжил: — Когда наша работа в данной точке заканчивается, весь комплекс — Узел, Ангар и Вокзал
      — перемещается в другое интересное для нас место.
      Ричард и Николь молча переглянулись на заднем сидении. Они с трудом понимали значение слов Орла. Передвигался весьУзел! Трудно было поверить, и Ричард решил сменить тему.
      — А какую расу вы считаете космоплавающей? — задал он вопрос Орлу.
      — Ту, которая вышла за видимые пределы атмосферы родной планеты в лице своих представителей или разумных механизмов. Если у их планеты нет атмосферы или же эта планета вообще отсутствует, определение несколько усложняется.
      — Вы хотите сказать, что разумные существа способны эволюционировать в вакууме? Неужели такое возможно?
      — Атмосферный шовинизм, — ответил Орел. — Подобно всем на свете, вам кажется, что способы существования жизни ограничены привычными для вас условиями.
      — А сколько космоплавающих рас населяет нашу Галактику? — помедлив, спросил Ричард.
      — Именно на этот вопрос мы должны ответить, когда завершится наша работа. Вспомните: в галактике Млечного Пути более сотни миллиардов звезд. Чуть более чем у четверти их существуют планетные системы. Даже если только одна звезда из миллиона породит космоплавающую расу, в одной вашей Галактике их окажется двадцать пять тысяч.
      Повернувшись, Орел поглядел на Ричарда и Николь.
      — Число космоплавателей в Галактике, как и плотность их в любой конкретной области, относится к информации третьего уровня. Могу только сказать, что в Галактике существуют плотно заселенные зоны, где космоплавающие расы встречаются даже чаще, чем у одной звезды из каждой тысячи.
      Ричард присвистнул.
      — Здорово, — сообщил он Николь. — Получается, что породившее нас эволюционное чудо локального масштаба — вещь совершенно обычная во Вселенной. Конечно, мы уникальны, ибо едва ли этот процесс мог повториться где-нибудь еще во всех подробностях. Но нас выделяет способность, присущая лишь нашему виду, а именно: умение моделировать свой собственный мир, понимать его, составляя нераздельную часть, и этой способностью, выходит, наделены тысячи видов — ведь без нее они не смогли бы стать космопроходцами.
      Николь была в смятении. Она вспомнила аналогичный момент, испытанный ею на Раме в фотоархиве октопауков. Тогда ей пришлось постигнуть невообразимые просторы Вселенной через информационный процесс. И теперь она снова поняла: вся совокупность человеческих знаний, все, что когда-либо могли испытать и понять отдельные люди, не более чем песчинка посреди огромного взморья, если назвать таким словом все познания разумных существ во Вселенной.

      Их кораблик-челнок остановился в нескольких сотнях километров от Ангара. Это сооружение имело странную форму: днище было совершенно плоским, но стены и потолок вздувались пузырями. В Ангаре были три верфи — в каждом конце и Посредине, — снаружи похожие на купола. Над днищем они возвышались километров на шестьдесят-семьдесят. Между верфями крыша опускалась пониже — до восьми или десяти километров над уровнем основания, поэтому сверху Ангар напоминал спину какого-то трехгорбого верблюда, если можно представить себе подобное животное.
      Орел, Николь и Ричард остановились, чтобы поглядеть на корабль-морскую звезду; по словам Орла, это судно прошло реконструкцию и было готово к следующему путешествию. Едва «морская звезда» появилась из левого горба, этот корабль, казавшийся небольшим по сравнению с Ангаром или Рамой, — впрочем, от его центра до конца любого из лучей было почти десять километров, — немедленно начал крутиться. Он держался километрах в пятнадцати и прямо на глазах наблюдателей его скорость вращения возросла до десяти оборотов в минуту. Как только вращение стабилизировалось, «морская звезда» двинулась влево.
      — Итак, из всей вашей серии остался один только Рама, — проговорил Орел. — Огромное колесо, бывшее впереди всех на Вокзале, отправилось в путь четыре месяца назад. Потребовались минимальные переделки.
      Ричард хотел задать вопрос, но сдержался. По дороге от Узла он успел убедиться, что Орел охотно делится лишь той информацией, которую им разрешено знать.
      — Рама — дело другое, — продолжил Орел. — Столько сложностей, не знаем, когда и закончим.
      Кораблик-челнок приблизился к правому краю купола, по поверхности которого — на отметке пять часов, если видеть в нем циферблат — замигали огни. Приглядевшись внимательнее, Ричард и Николь заметили, что там открылись маленькие дверцы.
      — Вам понадобятся скафандры, — сказал Орел. — Чтобы создать в таком огромном сооружении переменные условия, потребовалось бы истинное техническое чудо.
      Николь и Ричард оделись, пока их суденышко приближалось к причалу, весьма похожему на тот, что остался в транспортном центре.
      — Вы меня слышите? — Орел опробовал систему связи.
      — Прием, — отозвался Ричард уже из-под шлема. Они с Николь переглянулись и расхохотались, вспоминая дни, проведенные в качестве космонавтов экспедиции «Ньютон».
      Орел вел их по длинному и широкому коридору. В конце его пришлось повернуть направо, и через дверь они вышли на просторный балкон, в десяти километрах над полом верфи, который даже немыслимо было представить. У Николь ослабли колени, когда она заглянула в эту гигантскую пропасть. Невзирая на невесомость, двое людей невольно испытали приступ головокружения. Они разом отвернулись и, поглядев друг на друга, попытались понять увиденное.
      — Впечатляющее зрелище, — прокомментировал Орел.
      «Какая колоссальная недооценка», — подумала Николь, прежде чем осторожно опустить глаза к вселяющим трепет просторам. На этот раз она вцепилась в перила ладонями.
      На верфи под ними располагался весь Северный полуцилиндр Рамы начиная от шлюза, к которому причалил «Ньютон», включая Центральную равнину вплоть до берегов Цилиндрического моря. Но ни раманского Нью-Йорка, ни самого моря не было видно; похоже, верфь могла вместить целиком американский штат Род-Айленд.
      Чаша и кратер северной оконечности Рамы оставались прежними, включая внешнюю оболочку. Эти сегменты Рамы находились справа от Ричарда, Николь и Орла. Впереди на поручнях платформы было размещено с дюжину телескопов с различной разрешающей способностью; они позволяли видеть три ребра того самого зонтика с тридцатью тысячами ступеней, по которым можно было спуститься или подняться на Центральную равнину Рамы.
      Остальные участки Северного полуцилиндра были разобраны и лежали перед людьми отдельными, непосредственно не связанными частями, выдерживая тем не менее нужную ориентацию. Каждая деталь имела в поперечнике от шести до восьми квадратных километров, и ее края поднимались над полом, соответствуя изгибу обшивки.
      — Так легче работать, — пояснил Орел. — Когда мы закончим сборку цилиндра, трудно будет внести или вынести инструменты.
      В телескопы Ричард и Николь могли видеть, что на двух различных участках Центральной равнины работа кипит. Роботов, сновавших взад и вперед по полу верфи, нельзя было даже пересчитать. Сложно было понять, какие работы производятся внизу. Человечество не смело даже мечтать о подобных масштабах в технике.
      — Я привел вас сюда в первую очередь для того, чтобы вы получили общее представление, — произнес Орел. — А потом мы спустимся пониже, чтобы ознакомиться с отдельными деталями.
      Ричард и Николь, онемев, поглядели на него. Орел, усмехнувшись, продолжил:
      — Если вы посмотрите внимательно и в уме сложите части, можете заметить, что два больших участка Центральной равнины (один вблизи Цилиндрического моря, другой простирается почти до начала лестницы) уже полностью очищены. Там идет сооружение новых конструкций. В промежутке между двумя этими областями Рама ничуть не изменился. Мы всегда следуем одному принципу: изменению подлежат только те области, которые будут использоваться в очередном полете.
      Ричард просветлел.
      — Значит, вы утверждаете, что этот космический аппарат находится в постоянномприменении? И после каждого полета в конструкцию вносятся лишь необходимыеизменения.
      Орел кивнул.
      — В таком случае тот конгломерат небоскребов, который мы называем Нью-Йорком, мог быть сооружен для решения какой-то прежнейзадачи, а потом его просто оставили, поскольку вносить изменений не потребовалось?
      Орел ничем не ответил на риторический вопрос Ричарда. Он указывал на северную часть Центральной равнины.
      — А там вы будете обитать. Мы только что завершили инфраструктуру — создали все «удобства», говоря вашими словами: водопровод, энергоснабжение, канализацию, обеспечили точный контроль за природными условиями. Далее проект допускает известную гибкость. Вот поэтому мы и привезли вас сюда.
      — А что там за здание с куполом, к югу от расчищенного участка? — спросил Ричард. Он еще не перестал удивляться тому, что Нью-Йорк мог попросту остаться от одного из прежних полетов Рамы.
      — Это центр управления, — проговорил Орел. — Там будет расположено оборудование, обслуживающее ваше поселение. Обыкновенно центр управления размещают под жилым районом в оболочке Рамы, но в вашем случае проектировщики решили разместить его на равнине.
      — А зачем нужен тот большой район? — спросила Николь, указывая на область, которая должна была после сборки оказаться к северу от берегов Цилиндрического моря.
      — Мне не разрешено объяснять вам его назначение, — ответил Орел. — Я удивлен уже тем, что мне позволено показать вам его. Обычно возвращающиеся от нас не имеют никакого представления о функциях областей корабля за пределами своих поселений. Номинально каждый вид должен оставаться в отведенном ему месте.
      — Погляди на ту гору (или башню) в середине, — обратилась Николь к Ричарду, показав ему в другую сторону. — Она, должно быть, километра два высотой.
      — Ага, и похожа на пончик, то есть в середине у нее пусто.
      Они могли видеть, что внешние стены сооружения, вполне пригодного послужить обиталищем другому виду существ, поднялись уже на достаточную высоту. Внутренние части видны не были.
      — А вы можете хотя бы намекнуть нам, кто или что там будет обитать? — поинтересовалась Николь.
      — Пойдемте, — Орел отрицательно покачал головой. — Пора спускаться.
      Ричард и Николь расстались с телескопами, бросив беглый взгляд на общие очертания собственного будущего жилья, много уступавшего по степени готовности обиталищу соседей, и следом за Орлом отправились по коридору. Через пять минут ходьбы они добрались до объекта, по утверждению Орла являющегося лифтом.
      — Надежнее пристегнитесь к сидениям, — пояснил проводник. — Спуск будет быстрым.
      Овальная капсула мощно и стремительно взяла с места, а менее чем через две минуты резко затормозила — они добрались до пола.
      — Значит, эта штука перемещается со скоростью триста километров в час? — спросил Ричард, быстро прикинув в уме.
      — Если нет причин для спешки, — ответил Орел.
      Следуя за ним, Ричард и Николь шагнули на пол верфи. Колоссальная равнина потрясала сильнее самого Рамы, поскольку едва не половина огромного космического корабля сейчас находилась вокруг них. Оба вспомнили восторг, который вызывали поездки в кресельном лифте на Раме или вид загадочных рогов, высящихся в Южной чаше за Цилиндрическим морем. Трепет и восхищение овладели людьми даже в большей степени, когда Ричард с Николь пригляделись к работе, кипевшей вокруг и над ними.
      Лифт опустил их на уровень пола как раз возле одной из частей их будущего обиталища. Прямо перед ними оказалась оболочка Рамы. Выйдя из лифта, они промерили ее толщину шагами.
      — Около двухсот метров, — сказал Ричард Николь, наконец ответив на вопрос, беспокоивший их с первых дней пребывания на Раме.
      — А что будет размещаться под нами в оболочке? — обратилась Николь к Орлу.
      Он поднял три из четырех пальцев, поясняя, что вопрос сей относится к третьему уровню. Люди рассмеялись.
      — А вы полетите с нами? — чуть помедлив, спросила Николь у него.
      — В вашу Солнечную систему?… Нет, не могу. Хотя должен признаться — путешествие было бы интересным.
      Орел повел их к месту, где производились особенно интенсивные работы. Несколько дюжин роботов трудились над большой цилиндрической конструкцией высотой метров в шестьдесят.
      — Это главная установка полной очистки воды, — пояснил Орел. — Все сливы и стоки из вашей колонии будут направляться сюда. Очищенная вода возвратится обратно, а выделенный осадок направится на хранение для иных нужд. Эта установка будет герметически закрыта непроницаемой оболочкой. Используемая технология далеко превосходит ваши возможности.
      Потом по лестнице они поднялись в само поселение. Орел затеял утомительную экскурсию. В каждом секторе он показывал землянам основные его особенности, а потом распоряжался, чтобы роботы транспортировали их в соседний.
      — Что же именно вы хотите от нас? — через несколько часов осведомилась Николь, когда Орел намеревался перейти к следующему предмету обзора.
      — Ничего особенного, — ответил тот. — Этот визит на Раму окажется для вас единственным. Мы хотим, чтобы вы ощутили размеры своего обиталища, на тот случай, если это потребуется при проектировании. В жилом модуле у нас есть модель в одну двадцатую долю величины, и всю остальную работу можно будет проделать прямо там. — Он поглядел на Ричарда и Николь. — Мы можем отправиться назад, как только вы пожелаете.
      Опустившись на серый металлический ящик, Николь всматривалась в окружающую обстановку. Одних роботов во всем их разнообразии было достаточно, чтобы вызвать головокружение. Потрясение началось, едва они вышли на тот балкон, и к настоящему времени Николь буквально потеряла дар речи. Она показала рукой на Ричарда.
      — Конечно, мне следовало бы попытаться осознать все, что мы видим, но подобные попытки, по-моему, не имеют большого смысла. Я полна информацией.
      — И я тоже, — признался Ричард. — Никогда не думал, что может найтись нечто более удивительное и поразительное, чем Рама, но эта верфь превзошла все мои ожидания.
      — Ну раз мы оказались здесь, — сказала Николь, — попробуй представить себе завод, где собирают подобные верфи. А еще лучше — сборочную линию для Узлов.
      Ричард расхохотался.
      — Подобная последовательность возрастает бесконечно. Если Узел действительно является машиной, то он, безусловно, находится на принципиально ином уровне сложности. Насколько я могу судить, Рама был создан именно здесь, он и управляется, должно быть, с Узла. Но что создало сам Узел и управляет им? Разумное существо, подобное нам, результат биологической эволюции? И существует ли оно в настоящее время — в ощутимой форме, — или же приняло иное обличье, удовлетворяясь тем, что его влияние ощущается в тех удивительных машинах, которые оно создало?
      Ричард опустился возле жены.
      — По мне, пожалуй, уже чересчур много. Довольно… Пора возвращаться к детям.
      Николь коснулась его.
      — Ричард Уэйкфилд, — объявила она. — Ты человек умный и знаешь, что я люблю тебя отчасти поэтому.
      Мимо проковылял огромный робот, похожий на автопогрузчик, груженный рулонами листового металла. Ричард вновь удивленно покачал головой.
      — Спасибо тебе, дорогая, — ответил он, помедлив. — Ты знаешь, что я тебя тоже люблю.
      Они встали и, обратившись к Орлу, показали, что готовы отправляться назад.
      Следующей ночью в своей спальне в жилом модуле Ричард с Николь не могли уснуть даже через полчаса после занятий любовью.
      — В чем дело, дорогой? — спросила Николь. — Что-нибудь случилось?
      — Опять сегодня туман накатил, — признался Ричард, — почти на три часа.
      — Боже, — Николь села в постели. — Теперь все в порядке? Может, взять сканер и посмотреть, что показывает биометрия?
      — Нет, — Ричард покачал головой, — мои приступы твоя машина никогда не замечала. Просто этот припадок меня очень расстроил. Я ощутил, насколько они лишают меня сил. Я едва жив и мало чем смогу помочь тебе с детьми, случись какая угодно неприятность. Я напуган.
      — А как начался этот приступ?
      — Все было как всегда. Я раздумывал о нашем путешествии к Ангару и о том, втором, поселении. Начал вспоминать какие-то разрозненные сцены из моей прежней одиссеи — и вдруг туман. Густой, непроницаемый. Даже не уверен, что смог бы узнать тебя во время первых пяти минут приступа.
      — Мне очень жаль, дорогой.
      — Словно бы кто-то контролирует мои мысли. И когда я пытаюсь припомнить что-нибудь конкретное, бам по мозгам — получаю предупреждение.
      — А я, как закрою глаза, — проговорила Николь, — сразу вижу всех этих роботов, снующих внутри Рамы.
      — И я тоже.
      — Вместе с тем я не могу поверить в то, что видела нечто реальное, а не сцену из кинофильма или какой-то сон. — Николь улыбнулась. — Эти четырнадцать лет мы прожили совершенно невероятным образом, так ведь?
      — Конечно, — ответил Ричард, поворачиваясь на бок, как он привык засыпать. — Кто знает… быть может, самая удивительная часть нашего путешествия еще впереди.

      Голографическая модель Нового Эдема в масштабе 1:2000 была спроектирована в середине конференц-зала. Поселение землян на Центральной равнине должно было занять около ста шестидесяти квадратных километров, начинаясь как раз от северной лестницы. Предоставленный людям объем составлял полосу примерно двадцать километров вдоль оси цилиндра, шириной восемь километров и такой же высоты.
      Впрочем, с моделью Нового Эдема в жилом модуле оперировать было куда легче. Она размещалась в одной большой комнате, а голографические проекции позволяли проектировщикам перемещаться среди различных структур. Изменения вносились с помощью компьютерных подпрограмм, реагировавших на голос Орла.
      — Мы снова передумали, — сказала Николь, начиная третью марафонскую дискуссию с Орлом. Она обвела своей черной указкой группу сооружений в центре колонии. — Считаем, что не так уж здорово концентрировать все в одном месте, чтобы люди сидели на головах друг у друга. Мы с Ричардом решили, что в четырех углах прямоугольника следует разместить четыре жилых поселка вместе с магазинчиками. В центральном комплексе нужно оставить лишь сооружения, используемые всеми колонистами.
      — Конечно, новая концепция полностью меняет организацию транспортного потока, которую мы обсуждали вчера, — добавил Ричард, — как и координаты парков, Шервудского леса, озера Шекспир и горы Олимп. Но в нашей концепции Нового Эдема можно использовать все исходные элементы. Вот поглядите на этот набросок — мы все лишь передвинули.
      Орел, казалось, скривился, поглядев на своих помощников, и, помедлив секунду, принялся разглядывать карту в электронном блокноте Ричарда.
      — Надеюсь, что новых крупных изменений не потребуется, — прокомментировал он. — Так мы далеко не уйдем, если каждый раз придется заново начинать проектирование.
      — Простите нас, — извинилась Николь, — но мы не сразу осознали сложность поставленной перед нами задачи. И только потом поняли, что проектируем условия жизни примерно для двух тысяч человек… если число их будет уточнено в результате нескольких итераций, нам придется затратить дополнительное количество времени.
      — Я вижу, вы опять увеличили число сооружений в центральном комплексе,
      — проговорил Орел. — А зачем нужно здание, располагающееся за библиотекой и аудиторией?
      — Для занятий спортом и отдыха, — ответила Николь. — Там будет трек, бейсбольное и футбольное поля, гимнастический зал и плавательный бассейн с трибунами почти на всех жителей. Мы с Ричардом полагаем, что атлетика станет весьма популярной в Новом Эдеме, поскольку многие рутинные обязанности будут выполнять биоты.
      — Вы увеличили также площадь, отведенную под госпиталь и школы…
      — Мы были чересчур консервативны в предварительных оценках, — вмешался Ричард, — и не зарезервировали достаточно места под те занятия, которые сейчас предвидеть нельзя.
      Каждое из двух первых совещаний длилось около десяти часов. Поначалу Ричард с Николь только гадали, как скоро Орел сумеет учесть их замечания к проектным рекомендациям. Но к третьему совещанию ни скорость, ни точность этого синтеза уже не удивляли их. Однако инопланетный биот то и дело преподносил им сюрпризы, обнаруживая острый интерес к тонкостям, относящимся к области культуры. Например, он долго выспрашивал о смысле названия, данного землянами их колонии. Сперва Николь объяснила ему, что без названия нельзя, потом последовали вопросы. Орла интересовало значение слов «Новый Эдем».
      — Мы всей семьей почти целый вечер обсуждали его, — пояснил Ричард. — Было несколько хороших предложений, связанных с историей культуры нашего вида. Главным кандидатом считалась Утопия. Аркадия, Элизиум, Парадиз, Конкордия и Бовуа также рассматривались достаточно серьезно. Но под конец все сошлись на том, что следует предпочесть Новый Эдем.
      — Видите ли, — добавила Николь, — мифологический Эдем был началом, отправной точкой развития нашей западной культуры. Пышный, цветущий сад, созданный специально для людей всемогущим Господом, сотворившим всю Вселенную. Тот первый Эдем был полон жизни, но обделен техникой.
      — Новый Эдем — это тоже начало. И он почти во всем противоположен библейскому райскому саду. Новый Эдем представляет собой технологическое чудо, лишенное жизни, — во всяком случае, первоначально, — за исключением нескольких человеческих существ.
      Когда определились общие контуры колонии, оставались еще сотни деталей, которые следовало уточнить. Кэти и Патрику поручили проектирование парков для всех четырех поселков. Ни один из них не видел даже земной травинки, не говоря уже о цветке или высоком дереве, но кино они смотрели, фотографии тоже. В итоге дети смогли составить четыре различных проекта, со вкусом распланировав пять акров с мирными тропками в сторону каждого поселка.
      — Но откуда мы возьмем траву? И цветы? — спросила у Орла Кэти.
      — Их доставят люди с Земли, — ответил тот.
      — Но как они узнают, что именно нам необходимо?
      — Мы им сообщим об этом.
      Кэти указала, что в проекте Нового Эдема отсутствует ключевой элемент, игравший некогда основную роль в разных историях, которые мама в детстве рассказывала ей на ночь.
      — Я никогда не видела зоопарка, а в Новом Эдеме он будет?
      И во время следующего совещания Орел в очередной раз изменил план, пристроив крохотный зоопарк на краю Шервудского леса.
      Большую часть технологических деталей Ричард проработал вместе с Орлом. Николь специализировалась на жилых помещениях. Первоначально Орел предложил использовать одинаковые домики с одной и той же обстановкой. Николь расхохоталась.
      — Вы явно не сумели узнать нас по-настоящему, — сказала она. — Людям необходимо разнообразие, иначе они начинают скучать. Если мы сделаем домики одинаковыми, их немедленно начнут перестраивать.
      Но время было ограничено. А запрашиваемая Орлом информация заставляла их с Ричардом работать по десять-двенадцать часов в сутки. К счастью, Майкл и Симона с охотой приглядывали за младшими детьми. И Николь решила остановиться на восьми типовых проектах планировки и четырех видах модульной мебели. Вместе все это позволяло получить тридцать два различных сочетания. Внеся изменения во внешний вид домов в каждом из четырех поселков (детали пришлось оговаривать с Ричардом, но основную информацию предоставил искусствовед Майкл О'Тул), Николь наконец сумела создать жилье, отличающееся от прочих домов и не скучное на вид.
      На обсуждение транспортной системы в Новом Эдеме Ричарду с Орлом хватило нескольких часов. Больше трудностей их ожидало в части управления погодой и конструкции биотов. В соответствии с первоначальным предложением Орла, легшим в основу всей инфраструктуры Нового Эдема, в каждых сутках было предусмотрено двенадцать светлых и двенадцать темных часов. Ясные, пасмурные и дождливые дни должны были сменяться регулярно и предсказуемо. Температура практически не изменялась в зависимости от места и времени.
      Когда Ричард потребовал сезонных изменений в соотношении темного и светлого времени суток, а также более разнообразный погоды, Орел подчеркнул, что значительные вариации параметров воздуха над поселением потребуют куда более мощных «компьютерных ресурсов», чем были изначально заложены в проект. Орел также отметил, что придется перестраивать и перепроверять основные алгоритмы управления, в результате чего придется отложить дату отлета. Николь поддержала Ричарда в отношении погоды и времен года, пояснив Орлу, что истинно человеческое поведение — а именно его вы, то есть интеллект Узла, стремитесь наблюдать — определенным образом зависит от обоих факторов.
      Наконец, компромисс был достигнут. Длина ночи и дня весь год будет соответствовать тридцати градусам земной широты. Погодные процессы в Новом Эдеме будут совершаться естественным путем в определенных границах — контрольные механизмы вступят в дело, только если параметры среды превысят предельные значения. Другими словами, температура, скорость ветра и количество осадков могли свободно колебаться в известных пределах. Однако в двух вопросах Орел проявил непреклонность: ни молний, ни льда не будет. Если вдруг дойдет до обоих атмосферных явлений, вносящих «новые сложности» в расчетную модель, система управления должна автоматически выправить погоду.
      Орел первоначально намеревался сохранить все виды биотов, использованных на двух Рамах. Ричард вместе с Николь постарались убедить его, что раманские биоты, в особенности многоножки, богомолы, пауки, крабы и так далее, едва ли приемлемы для людей.
      — Космонавтов, высаживавшихся на оба Рамы, нельзя считать средними людьми. Скорее напротив. Нас специально учили использовать сложнейшие аппараты, и тем не менее некоторые биоты пугали даже нас. Ядро обитателей Нового Эдема составят люди более простые, им будет куда сложнее примириться с разгуливающими по всему поселку металлическими пугалами.
      После нескольких часов обсуждения Орел согласился изменить облик обслуживающих роботов. Например, мусор должны теперь собирать роботы, во всем похожие на обычные земные мусорные машины, только без водителей. Строительные работы при необходимости будут поручены роботам, также оформленным под механизмы, выполняющие подобные же функции на Земле. Таким образом, облик машины оказывался привычным, и порожденные ксенофобией страхи можно было уменьшить.
      — Ну а как поступим с повседневными нуждами? — поинтересовался Орел в конце долгой встречи. — Мы предполагали, что можно в больших количествах использовать говорящих гуманоидных биотов, чтобы освободить вас от нудной работы. И уже потратили достаточно много времени на совершенствование конструкции.
      Ричарду идея понравилась, однако Николь колебалась.
      — Очень важно, — сказала она, — чтобы эти гуманоидные биоты были абсолютно идентифицируемыми. Даже самый маленький ребенок должен отличать их от человека.
      Ричард усмехнулся.
      — Ну это ты фантастики начиталась.
      — Нет-нет, это очень важно, — запротестовала Николь. — Могу себе представить, сколько человекоподобных биотов могут наделать в Узле. Куда до них тем имитациям, что мы видели на Раме. Не отличимые от людей машины будут пугать землян.
      — Значит, следует ограничиться определенным количеством типов, — произнес Ричард, — чтобы по внешности можно было догадаться о роде занятий. Теперь ты довольна?… Стыдно будет не использовать все возможности такой невероятной технологии.
      — Быть может, этого будет довольно, — ответила Николь. — С обличиями роботов можно будет познакомить всех за один короткий инструктаж. Однако следует исключить любую ошибку.
      Через несколько недель интенсивного труда основные решения были приняты, и Николь с Ричардом вздохнули спокойнее. Теперь они могли вести более или менее нормальную жизнь — вместе с детьми и Майклом. Однажды вечерком их посетил Орел и объявил всей семье, что испытание Нового Эдема близится к завершению: в основном проверяются возможности новых алгоритмов, их способность контролировать среду в широком диапазоне параметров.
      — В частности, — продолжал Орел, — мы установили газообменные устройства (или ГОУ) там, где будут расти земные растения: в Шервудском лесу, парках, вдоль берегов озера и по склонам горы. ГОУ действуют подобно растениям, они поглощают углекислый газ и выделяют кислород в количестве, эквивалентном действию вашей растительности. Они предотвращают накопление углекислого газа, который за длительные периоды времени способен резко снизить эффективность алгоритмов погодной регуляции. Работа ГОУ требует известных затрат энергии, которую нам пришлось взять из выделенной на потребности колонистов. Однако, когда растения подрастут, ГОУ можно будет снять, возвращая избыток мощности.
      — О'кей, мистер Орел, — проговорила Кэти, как только он закончил. — Все мы хотим теперь знать, когда состоится отлет.
      — Я хотел сообщить вам об этом на Рождество, — ответил Орел, и в уголке его рта сложилась морщинка, подозрительно напоминающая улыбку, — а до него еще два дня.
      — Пожалуйста, скажите, мистер Орел, — поддержал сестру Патрик.
      — Ну… хорошо, — согласился птицечеловек. — Ориентировочно работы в Ангаре будут завершены 11 января. Мы рассчитываем, что вы погрузитесь на корабль и покинете Узел через два дня, утром 13 числа.
      «Всего три недели, — подумала Николь, и сердце ее дрогнуло: разлука стала реальной. — Но сколько еще нужно сделать. — Она огляделась — в другом конце комнаты Симона и Майкл сидели рядышком на кушетке. И среди прочего, красавица моя, приготовить тебя к венчанию».
      — Значит, мы поженимся на твой день рождения, мама, — сказала Симона. — Мы ведь давно решили, что обряд следует совершить за неделю до отлета всех остальных членов семьи.
      На глаза Николь невольно нахлынули слезы. Она опустила голову, чтобы дети не заметили их. «Я не готова к прощанию, — думала Николь. — Не могу даже представить себе, что уже никогда больше не увижу Симону».
      Николь решила уклониться от участия в общесемейной игре, затевавшейся в гостиной. В качестве предлога она сослалась на какие-то просьбы Орла, однако на самом деле ей просто нужно было побыть одной, чтобы распланировать последние три недели своей жизни в Узле. За обедом Николь постоянно думала о том, что еще предстоит сделать. Она была уже близка к панике. Николь опасалась, что ей или не хватит времени, или она что-либо позабудет. Но переписав все оставшиеся дела и назначив срок исполнения, Николь чуть расслабилась: ничего невыполнимого не обнаружилось.
      В частности, Николь записала в блокноте заглавными буквами следующую фразу: ЧТО ДЕЛАТЬ С БЕНДЖИ?? Она сидела на краю кровати, размышляла о своем умственно отсталом старшем сыне и ругала себя за то, что отложила вопрос на самый последний момент. Тут в дверь постучали… удивительное совпадение.
      — Ма-мочка, — очень медленно произнес Бенджи, как обычно с широкой и невинной улыбкой. — Можно с тобой поговорить? — подумав, он добавил: — Сейчас.
      — Конечно, дорогой. Входи и садись на постель.
      Бенджи сел рядом с матерью и тесно прижался к ней. Потом поглядел на руки и нерешительно начал. Он явно был очень расстроен.
      — Ты, дядя Ричард и осталь-ные де-ти уле-тают очень да-леко и на-долго,
      — сказал мальчик.
      — Правильно, — деланно бодрым тоном ответила Николь.
      — А па-почка и Си-мона оста-нутся и по-женятся?
      Это был скорее вопрос. Подняв голову, Бенджи дожидался ответа. Когда она кивнула, глаза его сразу наполнились слезами, а лицо искривилось.
      — А что будет с Бен-джи? — спросил он. — Что мне тог-да делать?
      Прижав к себе его голову, Николь поплакала вместе с сыном. Рыдания сотрясали все его тело. «Он все понял, — подумала она. — С самого первого разговора. Он ждал и боялся, что никому не нужен».
      — Ты можешь выбирать, дорогой, — сумела сказать Николь, оправившись от своих чувств. — Мы будем рады взять тебя с собой. А твой папа и Симона будут счастливы, если ты останешься.
      Бенджи смотрел на мать, словно не веря ей. Николь повторила — уже помедленнее.
      — Ты меня не об-маны-ваешь? — переспросил он.
      Николь энергично замотала головой.
      Бенджи улыбнулся и отвернулся, погружаясь в молчание.
      — Тут не с кем будет иг-рать, — проговорил он наконец, не отводя глаз от стены. — Симоне надо быть с па-почкой.
      Николь была удивлена точными аргументами. Сын словно бы ждал.
      — Тогда летим с нами, — пригласила Николь, — с дядей Ричардом, Кэти, Патриком, Элли… Мы все тебя очень любим и рады будем тебе.
      Бенджи повернулся и поглядел на мать. Слезы вновь побежали по его щекам.
      — Я буду с тобой, ма-мочка, — сказал он, положив голову на ее плечо. «Он давно решился, — Николь прижала к себе ребенка. — Он умнее, чем мы думаем. И пришел лишь для того, чтобы убедиться, что нужен нам».

      — …Господи, позволь мне даровать счастье этой удивительной юной деве, на которой мне предстоит жениться. Пошли нам в дар разделенную любовь, дай возрасти в познании Тебя… Прошу Тебя, во имя Твоего Сына, которого Ты послал на землю, чтобы показать нам свою любовь и отпустить наши грехи. Аминь!
      Майкл Райан О'Тул, семидесяти двух лет от роду, развел молитвенно сложенные руки и открыл глаза. Он сидел за столом в своей спальне. О'Тул посмотрел на часы. «Еще два часа, — подумал он, — и я женюсь на Симоне». Майкл бросил короткий взгляд на изображение Иисуса и небольшой бюст св. Микеля Сиенского на столе. «Потом будет пир, брачный — для нас — и в честь дня рождения Николь. А после него я заключу этого ангела в свои объятия. — Сама собой вырвалась следующая мысль: — Боже, прошу Тебя, не дай мне разочаровать ее».
      О'Тул поискал в столе и извлек из него маленькую Библию. Кроме нее у него не было настоящих книг. Остальное его чтение записано на небольших кубиках, вставлявшихся в электронный блокнот. Так что Библия являла собой нечто особенное. Память о той его жизни, которая осталась там, на далекой планете.
      В детстве и юношестве эта книга повсюду сопутствовала ему. Майкл вертел переплетенный в черное томик и вспоминал. Он получил его еще мальчиком — в шесть или семь лет. Отец пришел в его спальню. Майкл играл в бейсбол на персональном компьютере и смутился — подобные моменты, когда серьезный отец заставал мальчика за игрой, всегда смущали его.
      — Майкл, — произнес отец, — я хочу сделать тебе подарок. Твою собственную Библию. Это самая настоящая книга, из тех, что читают, перелистывая страницы. Мы надписали на обложке твое имя.
      Отец протянул книгу, и маленький Майкл принял ее с негромким «спасибо». Кожаная обложка была приятна на ощупь. «Внутри этого тома, — продолжил отец, — содержатся самые лучшие наставления, которые человеку суждено получить. Читай ее — внимательно и часто. И строй свою жизнь в соответствии с ее мудростью».
      «В ту ночь я положил Библию под подушку. Там она и осталась — на все мое детство. Даже в старших классах». Он вспомнил собственные махинации с книгой, когда сборная старшеклассников выиграла чемпионат города и направилась в Спрингфилд для участия в чемпионате штата. Тогда Майкл взял с собой Библию, но, конечно, не хотел, чтобы об этом знали его товарищи по команде. Читать Библию в кругу юных спортсменов не было принято, а он в то время еще не обрел необходимого самоуважения и боялся насмешек старших. Поэтому он придумал для Библии специальный кармашек внутри несессера и хранил ее там — в обложке — вместе с туалетными принадлежностями. В гостиничном номере в Спрингфилде, дождавшись, пока все соседи по комнате не отправились мыться, Майкл извлек Библию из укрытия и перепрятал под подушку.
      «Даже взял ее с собой в свадебное путешествие. Катлин понимала это… она понимала меня всегда и во всем». Он вспомнил яркое солнце и песчаный берег рядом с их домиком на Каймановых островах, и тут же возвратилось острое чувство потери. «Как-то ты там сейчас, Катлин? — пробормотал он себе под нос. — Куда занесла тебя жизнь?» Умственным взором он видел ее хлопочущей возле их общей собственности — дома из бурого камня на Коммонвелс-авеню в Бостоне. «Нашему внуку Мэтту сейчас уже под двадцать, — подумал он. — Появились ли новые внуки? И сколько их, интересно?»
      Сердце заныло сильнее, представилась вся семья: Катлин, дочь Коллин, сын Стивен и много-много внуков, собравшихся вокруг длинного рождественского стола — но без него. Наверное, на улице сыплет легкий снежок. «А Стивен читает молитву, — подумал он. — Он всегда был самым верующим из моих детей».
      О'Тул качнул головой, чтобы возвратиться к настоящему, и открыл Библию на первой странице. Наверху листа дивным почерком было выведено: «Вехи жизни». Записей было немного, всего восемь… скупая хроника основных событий его жизни:
       13-7-67 Женился на Катлин Мэрфи, Бостон, Массачусетс 30-1-69 Родился сын Томас Мэрфи О'Тул, Бостон 13-4-70 Родилась дочь Коллин Гэвин О'Тул, Бостон 27-12-71 Родился сын Стивен Моллой О'Тул, Бостон 14-2-92 Умер Томас Мэрфи О'Тул, Пасадена, Калифорния.
      Глаза Майкла остановились на записи о смерти своего первородного сына и мгновенно наполнились слезами. Он отчетливо помнил тот давний страшный день св. Валентина. Они с Катлин обедали в рыбном ресторане в порту Бостона, когда узнали эту новость. «Простите, что запоздал с десертом, — извинился молодой официант. — Я смотрел новости в баре. В Калифорнии — катастрофическое землетрясение».
      Они испугались. Томми, их гордость и радость, с отличием закончив школу св. Креста, добился права изучать физику в Калтехе. Бросив обед, О'Тулы поспешили в бар. Там они узнали, что землетрясение произошло вечером в 17:45 по тихоокеанскому времени. Чудовищные колебания, возникшие в результате огромного разлома Сан-Андреаса, достигли перевала Кайон, и в сотне миль от эпицентра все было сметено с лица земли — люди, машины, строения, — словно лодки, застигнутые ураганом на море.
      Майкл и Катлин всю ночь со страхом и надеждой слушали новости и вполне смогли осознать масштабы самого тяжелого из несчастий, обрушившихся на страну в XXII веке. Сила землетрясения достигла жуткой отметки по шкале Рихтера — 8,2 балла. Без воды, электричества, транспорта и средств связи осталось двадцать миллионов человек. Разверзшиеся пятидесятифутовые пропасти целиком поглощали крупные торговые центры. Непроходимыми сделались практически все дороги. Разрушения были значительнее и обширнее, чем если бы район Лос-Анджелеса поразило несколько атомных бомб.
      Рано утром, еще перед рассветом. Федеральная чрезвычайная служба выделила телефон для справок. Катлин О'Тул выдала машине всю информацию — адрес и телефон Томми, название и адрес мексиканского ресторана, где он зарабатывал на карманные расходы, адрес и телефон его подружки.
      «Мы прождали весь день и часть ночи, — вспоминал Майкл. — А потом позвонила Черил. Ей удалось каким-то образом пробиться в родительский дом в Пауэе».
      — Мистер О'Тул, ресторан рухнул, — сквозь слезы произнесла Черил. — А потом начался пожар. Я говорила с одним из официантов, он выжил, потому что во время толчка оказался в патио. Томми обслуживал столики возле кухни…
      Майкл О'Тул глубоко вздохнул. «Не надо, — сказал он себе, стараясь не думать о смерти сына. — Не надо, — повторил он. Сейчас время радоваться, а не горевать. И ради Симоны я не должен сегодня вспоминать про Томми».
      Он закрыл Библию и вытер глаза. Потом встал и направился в ванну. Побрился и принял горячий душ.
      Когда через пятнадцать минут Майкл О'Тул снова открыл Библию, на сей раз с пером в руке, демоны, напомнившие о смерти сына, отлетели далеко. И тщательно вписал новую веху в перечень, остановившись взглядом на последних четырех строчках:
       31-10-97 Родился внук, Мэтью Арнольд Ринальди, Толидо, Огайо.
       27-8-06 Родился сын Бенджамин Райан О'Тул, Рама 7-3-08 Родился сын Патрик Эрин О'Тул, Рама 6-1-15 Женился на Симоне Тиассо Уэйкфилд.
      «Старик ты, О'Тул», — сказал он себе, поглядев в зеркало на редкие седые волосы. Несколько минут назад он закрыл Библию и вернулся в ванную, чтобы причесаться в последний раз. «И слишком стар для этой женитьбы». Он вспомнил то венчание, что было сорок шесть лет назад. «Я был тогда блондином, с густой шевелюрой. Катлин выглядела прекрасно. А какая была дивная служба! Я чуть не заплакал, увидев свою невесту в приделе».
      Он вспомнил Катлин в подвенечном платье, под руку с отцом… это воспоминание уступило место другому, там тоже были слезы, но плакала жена. Она сидела рядом с ним в комнате для прощания… дело было на космодроме Кеннеди на Мысе Канаверал, перед подъемом на «Низкоорбитальную станцию-3», где собирался экипаж «Ньютона». «Береги себя, — проговорила она, на удивление пылко прощаясь с ним. Они обнялись. — Милый, я горжусь тобой, — шепнула она. — Я тебя очень люблю».
      — Я тебя очень люблю, — так сказала Симона, когда Майкл начал допытываться, в самом ли делеона хочет выйти за него замуж, а если да, то почему. Мягкое лицо Симоны вытеснило из памяти сцену прощания с Катлин. «Симона, ты такая доверчивая и невинная, — размышлял Майкл о своей будущей невесте. — На Земле ты еще даже не достигла подходящего возраста и считалась бы девочкой».
      Тринадцать лет, прожитых на Раме, разом промелькнули в его голове. Сперва вспомнились трудные роды, то счастье, которое он испытал, когда Симона подала голос и он поднес ее матери. А потом представил себе Симону постарше — лет шести, старательно изучающую катехизис под его руководством. В другом воспоминании Симона крутила с Кэти веревочку и скакала, распевая веселые песенки. Последним вспомнился семейный пикник на берегу Цилиндрического моря. Гордая Симона как ангел-хранитель держалась возле Бенджи.
      «Да, когда мы прибыли в Узел, она уже была юной женщиной, — подумал генерал О'Тул, переключаясь на более близкую цепь событий. — Очень преданной, терпеливой и самоотверженной с младшими. И только Симона могла заставить Бенджи так улыбаться».
      Все эти облики Симоны пронизывала общая тема. Майкл ощущал к своей невесте, еще не вышедшей из детского возраста, совершенно необыкновенную любовь: не те нежные чувства, которые испытывает обычно жених к своей невесте, а нечто похожее на обожание. Но тем не менее это была любовь, способная соединить столь неподходящую пару.
      «Какой я счастливчик, — думал Майкл, одеваясь. — Господь явил мне столько своих чудес».
      В мастерской на противоположном краю их апартаментов Николь помогала Симоне одеться. Не совсем подвенечное — в классическом смысле этого слова
      — платье в то же время было белым, пышным, с бретельками и явно отличалось от повседневных нарядов, используемых обычно в их семействе.
      Аккуратно вставив гребни в длинные черные волосы дочки, Николь поглядела на ее отражение в зеркале и произнесла:
      — Ты у меня просто красавица.
      Она глянула на часы, у них оставалось еще десять минут. Симона была уже совершенно готова, если не считать туфель. «Хорошо. Можно поговорить», — подумала Николь.
      — Дорогая, — начала она, но слова на удивление не шли с языка.
      — Что, мамочка? — Сидя на постели возле матери, Симона старательно надевала на ноги черные туфли.
      — Когда мы с тобой на той неделе говорили о сексе, — начала вновь Николь, — мы не упомянули кое о чем. — Симона посмотрела на мать с таким вниманием, что Николь даже забыла, о чем собиралась сказать. — Ты прочла те книги, которые я тебе давала?… — спросила она в мгновенном замешательстве.
      Морщинки на лбу Симоны выдавали ее смущение.
      — А как же, — ответила она, — мы вчера обсуждали это.
      Николь взяла дочку за обе руки.
      — Майкл — чудесный человек, — сказала она, — добрый, любящий, ласковый, но он стар. А когда мужчины стареют…
      — Мама, я не понимаю тебя, — мягко перебила ее Симона. — Ты, кажется, собиралась поговорить со мной о сексе.
      — Я хочу тебе сказать, — Николь глубоко вздохнула, — что с Майклом в постели тебе придется быть очень терпеливой и ласковой. Иначе может ничего не получиться.
      Симона долго глядела на мать.
      — Я догадывалась об этом, — спокойно проговорила она, — по твоему волнению и явной озабоченности на лице Майкла. Не волнуйся, мама, я не жду ничего нереального. Прежде всего наш брак заключается не ради сексуальных радостей. А поскольку у меня вообще нет никакого опыта, любое новое удовольствие обрадует меня.
      Николь удивилась своей необычайно зрелой тринадцатилетней дочери.
      — Ты у меня просто золото, — сказала она, ощутив приток слез к глазам.
      — Спасибо тебе, — ответила Симона, обнимая мать. — Помни, — добавила она, — наш брак с Майклом благословил Господь. И во всех наших проблемах мы будем просить Бога о помощи. Все будет хорошо.
      Внезапная боль стиснула сердце Николь. «Всего неделя, и я больше никогда не увижу свою любимую девочку». И она продолжала обнимать Симону, пока Ричард стуком в дверь не известил о том, что все их ждут.

      — Доброе утро, — мягко улыбнулась всему семейству Симона. Все уже сидели за столом и завтракали, они с Майклом только что вошли под руку.
      — Доброе утро, — ответил Бенджи, рот его был набит жареным хлебом и джемом. Он встал с места, обогнул стол и обнял любимую сестру.
      За ним торопился Патрик.
      — А ты сегодня поможешь мне с математикой? — спросил он у Симоны. — Мама говорит, что раз мы возвращаемся, мне придется серьезно взяться за занятия.
      Майкл и Симона сели, мальчики тоже возвратились на свои места. Симона потянулась к кофейнику. В одном она в точности напоминала мать: по утрам — до кофе — она не сразу включалась.
      — Ну как, закончился наконец медовый месяц? — спросила Кэти в обычной своей насмешливой манере. — В конце концов, уже прошло три ночи и два дня. Наверное, вы успели прослушать каждое классическое музыкальное произведение из памяти машины.
      Майкл рассмеялся.
      — Да, Кэти, — он тепло улыбнулся Симоне. — Мы сняли с двери знак «не беспокоить». Теперь мы хотим помочь вам в сборах.
      — Сборы идут успешно, — отозвалась Николь, довольная тем, что после долгого уединения Майкл и Симона держатся так дружно. «Зачем я беспокоилась, — подумала она. — В иных вопросах Симона повзрослее меня».
      — Мне хотелось бы, чтобы Орел более определенно охарактеризовал наше обратное путешествие, — пожаловался Ричард. — Он не говорит, сколько времени уйдет на дорогу, сколько мы будем спать… вообще ничего конкретного.
      — Он говорит, что пока не знает, — напомнила мужу Николь. — Существуют «неконтролируемые» переменные, способные привести к многим вариантам развертывания событий.
      — Ты ему всегда веришь, — отпарировал Ричард. — Подобная доверчивость…
      Разговор их прервал звонок колокольчика. К двери отправилась Кэти, через некоторое время она вернулась с Орлом.
      — Надеюсь, я не слишком помешал вам завтракать, — извинился птицечеловек, — но сегодня нам предстоит многое сделать. Я попрошу миссис Уэйкфилд последовать за мной.
      Николь на дорожку отпила кофе и вопросительно поглядела на Орла.
      — Одна? — спросила она, ощущая смутный страх. Ей еще не приходилось за все шестнадцать месяцев покидать их квартиру вдвоем с Орлом.
      — Да, — ответил Орел. — Вы пойдете со мной одна. Для вас есть специальное задание.
      — Можно десять минут на подготовку?
      — Конечно.
      Как только Николь вышла из комнаты, Ричард забросал Орла вопросами.
      — Хорошо, — сказал он в конце концов. — Я понял, что в результате всех этих опытов вы смогли убедиться — мы можем без неприятных последствий провести во сне время ускорения и торможения. А как насчет крейсерского режима? Мы будем спать или бодрствовать?
      — В основном спать, поскольку во сне мы можем задержать процесс старения и сохранить вас в добром здоровье. Но в программе до сих пор много неясностей. Возможно, вас придется несколько раз будить по пути.
      — А почему нам этого не говорили раньше?
      — Потому что решение еще не было принято. Сценарий вашего полета сложен и базовый план сформулирован только недавно.
      — А я не хочу, чтобы процесс моего старения «задерживали», — сказала Кэти. — Я хочу быть взрослой, когда мы прилетим на Землю.
      — Как я говорил вчера вашим родителям, — Орел обращался к Кэти, — важно, чтобы старение организма замедлялось, пока все вы будете спать. Мы не знаем точно, когда вы вернетесь в вашу Солнечную систему. Возможно, вам придется проспать пятьдесят лет…
      — Чтооо? — ужаснулся Ричард. — Какие пятьдесят лет? Мы долетели сюда лет за двенадцать-тринадцать. Почему же…
      — Я буду старше мамы… — с испуганным видом проговорила Кэти.
      Из соседней комнаты появилась Николь.
      — Что это за разговоры о пятидесяти годах? Почему путешествие будет таким долгим? Значит, мы куда-то залетим по дороге?
      — Это очевидно, — сердитым тоном произнес Ричард. — Почему нас не предупредили заранее? Тогда мы иначе подошли бы к проекту поселка… Боже мой, пятьдесят лет, нам с Николь будет по сотне!
      — Нет, не будет, — ровным голосом ответил Орел. — По нашим оценкам, вы с миссис Уэйкфилд будете стариться на один год за каждые пять или шесть лет, проведенные во сне. Для детей это соотношение составит один к двум, пока не прекратятся процессы роста. Мы опасаемся манипулировать с гормонами. К тому же пятьдесят лет это верхний предел, то, что в человеческой технике зовется допуском в «три сигмы».
      — Я ничего не понимаю, — сказала Кэти, подходя к Орлу. — Так сколько же мне будет при встрече с человеческим существом, не являющимся членом моей семьи?
      — В связи со статистической неопределенностью я не могу ответить на вопрос точно. Скорее всего ваше тело по развитию будет соответствовать первой половине третьего десятка лет. Это наиболее вероятныйвариант, — Орел поманил Николь. — Это все, что я могу сказать. А теперь у меня дело к вашей матери. Мы вернемся вечером — к обеду.
      — Как обычно, — ворчал Ричард, — вечно нам ничего не говорят. Иногда мне просто жаль, что мы проявили подобную готовность к сотрудничеству.
      — Да, вы могли оказаться более сложными, — ответил Орел по дороге к выходу из комнаты, — и мы первоначально рассчитывали на куда меньшее стремление к сотрудничеству. Но, в конце концов, итог все равно был бы одним и тем же. Так вам самим приятнее.
      — До свидания, — сказала Николь.
      — До сви-дания, — проговорил Бенджи и помахал матери после того, как дверь закрылась.
      Документ оказался длинным. Николь прикинула, что на прочтение вслух потребуется минут пятнадцать и уж не менее десяти.
      — Вы уже прочли его? — осведомился Орел. — Нам хотелось бы как можно скорее приступить к «стрельбе». Так вы, кажется, говорите?
      — Пожалуйста, повторите мне еще раз, что произойдет с этим видеоизображением, — попросила Николь.
      — Мы передадим его на Землю за несколько лет до вашего появления в Солнечной системе.
      — А как вы узнаете, что передачу примут?
      — Для уведомления о приеме предусмотрен простой сигнал.
      — А если он не будет получен?
      — На этот случай предусмотрены запасные варианты плана.
      Николь послание не понравилось. Она поинтересовалась, нельзя ли обсудить его дома с Майклом и Ричардом.
      — Что вас в нем беспокоит? — спросил Орел.
      — Практически все, — ответила Николь. — Оно какое-то неправильное. Мне кажется, что мною просто пользуются в каких-то целях, и, поскольку я не знаю, в каких именно, боюсь оказаться в предателях рода человеческого.
      Орел поднес Николь стакан воды и сел возле нее.
      — Давайте подойдем к вопросу логически, — проговорил он. — Мы вполне определенным образом сообщили вам, что нашей главной целью является сбор подробной информации о космических путешественниках, населяющих эту Галактику. Так?
      Николь кивнула.
      — Мы также соорудили внутри Рамы поселение на две тысячи землян и отсылаем вас и вашу семью за теми людьми, что отправятся в этот наблюдательный вояж. И эта видеопередача всего лишь извещает землян о том, что мы в пути и что две тысячи представителей вашего вида, оснащенные всеми необходимыми предметами вашей культуры, должны ожидать нас возле орбиты Марса. Что в этом плохого?
      — Но текст, — возразила Николь, показывая на врученный ей электронный блокнот, — составлен крайне расплывчато. Я не говорю уже о том, что неясна судьба этих людей — понятно лишь, что о них будут «заботиться» и «наблюдать» за ними во время какого-то путешествия. Ничего не говорится о том, почему проводятся подобные наблюдения за людьми… ни слова об Узле и его управляющем интеллекте. Кроме того, общий стиль выдержан в угрожающих интонациях. Я должна сказать людям Земли, что, если Раму не будут встречать на орбите Марса, корабль приблизится к Земле и «заберет нужные образцы в менее доброжелательной манере». Заявление дышит враждебностью.
      — Если вы хотите, можете ввести свои стилевые поправки, не меняя смысла, но я вынужден предупредить вас: мы обладаем огромным опытом в составлении таких сообщений. Оперируя с видами, подобными вашему, мы всегда достигали максимального эффекта при использовании не слишком конкретных формулировок.
      — Тогда почему вы не разрешаете мне взять документ домой? Мы могли бы все обсудить с Майклом и Ричардом и смягчить по возможности тон.
      — Потому что передачу следует подготовить сегодня. Мы готовы обсудить с вами любые поправки и будем работать, сколько потребуется. Но все должно быть закончено сегодня — до возвращения в семью.
      Голос звучал дружелюбно, но смысл слов был абсолютно ясен. «Выбора нет,
      — решила Николь. — Мне приказывают исполнять». Несколько секунд она глядела на странное создание, сидящее возле нее. «Этот Орел — просто машина, — сказала она себе, чувствуя, как нарастает гнев. — Он просто выполняет заложенную свыше программу… Стоит ли сердиться на него».
      — Нет, — резко проговорила она, удивив отказом саму себя. Николь качнула головой. — Я не стану этого делать.
      Орел не был готов к подобной реакции Николь. Наступило долгое молчание. Невзирая на возбуждение, Николь не могла заставить себя отвлечься от странного компаньона. «Что с ним сейчас происходит? — гадала она. — В мозгу его подключаются новые логические контуры более высокого уровня? Или же он сейчас получает сигналы извне?»
      Наконец Орел поднялся.
      — Что ж, — сказал он, — вы удивили нас… Мы не ожидали отказа.
      — Значит, вы не обратили внимания на мои слова… Мне кажется, что вы или то, что командует вами, используете меня, объясняя по возможности меньше… Если вы хотите, чтобы я что-то делала для вас, дайте ответ по крайней мере на часть моих вопросов.
      — И что именновы хотите узнать?
      — Я уже сказала, — не скрывая разочарования, ответила Николь. — Что за чертовщина здесь творится в действительности? Кто или что вы есть на самом деле? Зачем вы хотите наблюдать за нами?… Кстати, раз уж зашла речь, зачем вам потребовалась эта репродуктивная пара? Мне никогда не нравилась идея расставания с семьей — наверное, следовало сильнее протестовать с самого начала. Если ваша техника настолько великолепна, что вы способны создать такие невероятные сооружения, как Узел, почему нельзя просто взять яйцеклетку и сперму…
      — Успокойтесь, миссис Уэйкфилд, — проговорил Орел. — Я еще не видел вас такой возбужденной, а считал самой уравновешенной личностью во всей группе.
      «И самой податливой, конечно же, — решила Николь. Она подождала, чтобы успокоиться. — Этот загадочный интеллект наверняка полагается на определенную вероятность того, что я буду кротко исполнять все приказы… ну что ж, вот я и надула тебя».
      — Видите ли, мистер Орел, — сказала Николь, помедлив несколько секунд.
      — Я не глупа. Я понимаю, кто здесь хозяин. Просто я полагаю, что мы, люди, заслуживаем, чтобы с нами обращались с чуть большим уважением. И наши вопросы вполне закономерны.
      — А если мы дадим вам исчерпывающий ответ?
      — Вы наблюдали за мной более года, — проговорила Николь и улыбнулась. — Неужели я зарекомендовала себя неразумной?
      — Куда мы направляемся? — поинтересовалась Николь.
      — Недалеко, — ответил Орел. — Возможно, так вас будет легче всего убедить.
      Странный сферический кораблик едва вмещал Орла и Николь. Вся передняя его полусфера оказалась прозрачной. Возле окна, там, где сидел птицечеловек, располагался небольшой пульт управления. Во время полета Орел иногда прикасался к нему, однако в основном суденышко, похоже, повиновалось собственной воле.
      Через какие-то секунды после того, как они заняли свои места, сфера скользнула по длинному коридору и, миновав несколько двойных дверей, погрузилась в полную темноту. Николь охнула — ей показалось, что они плывут в пространстве.
      — Каждый из трех сферических модулей Узла, — проговорил Орел, — имеет полую сердцевину. Сейчас мы вошли в проход, ведущий к центру жилого модуля.
      Почти через минуту впереди замаячили огоньки. Вскоре после этого суденышко выскочило из черного прохода в просторную полость. Сфера качнулась, повернулась и, полностью дезориентировав Николь, направилась во тьму — прочь от огней, изнутри покрывавших жилой модуль.
      — Мы наблюдаем за всеми нашими гостями, за всеми происходящими с ними переменами — и быстротечными, и длительными. Как вы понимаете, мы располагаем сотнями разного рода датчиков внутри вашего обиталища. Но и сами стены представляют собой односторонние зеркала. Отсюда из сердцевины мы можем наблюдать за вами с иной, более широкой, перспективой.
      Николь успела привыкнуть к чудесам Узла, однако новое зрелище ошеломляло. Вокруг, во тьме перемещались дюжины, наверное, даже сотни крошечных мерцающих огоньков — словно рой светляков в летнюю ночь. Некоторые парили возле стен, другие неторопливо пересекали пустоту. Третьи были настолько удалены, что казались неподвижными.
      — Здесь у нас расположен большой центр обслуживания, — проговорил Орел, указывая на плотное скопление огоньков вдалеке. — Отсюда из центра можно быстро добраться до любого участка модуля, если возникнут какие-нибудь технические проблемы.
      — А там что делается? — спросила Николь, постучав по окну: в нескольких сотнях миль справа от нее целая группа кораблей теснилась возле большой освещенной части жилого модуля.
      — В этом месте проводятся активные наблюдения, — ответил Орел, — с помощью наших самых совершенных дистанционных устройств. Восточные апартаменты вмещают необычный вид, подобных ему в данном секторе Галактики еще не обнаруживалось. Многие из доставленных личностей умирают, и мы не можем понять почему. Мы пытаемся сейчас спасти их.
      — Значит, не всегда все у вас получается по задуманному?
      — Так, — согласился Орел. Освещенное светом извне лицо его улыбалось. — Вот потому-то и нужны дублирующие планы во всем их разнообразии.
      — А как вы поступили бы, если бы люди немедленно не отправились исследовать Раму? — вдруг поинтересовалась Николь.
      — Своей цели мы добиваемся различными способами, — не вдаваясь в подробности, объяснил Орел.
      Кораблик мчался вдоль хорды в полной темноте. Вскоре к нему слева приблизилась подобная сфера только чуть большей величины.
      — Не хотите ли встретиться с представителем одного из видов, примерно равного вашему по уровню развития? — спросил Орел. Он прикоснулся к пульту управления и кабина осветилась изнутри неярким светом.
      Прежде чем Николь могла отреагировать, второй кораблик оказался рядом: передняя полусфера также была прозрачной. В бесцветной жидкости, наполнявшей это суденышко, плавали два существа. Они были похожи на огромных плащеносных угрей, и тела их извивались в жидкости. По оценкам Николь, длина их достигала примерно трех метров, а толщина — двадцати сантиметров. Во время движений черные плащи крыльями — приблизительно на метр — расправлялись.
      — Тот, что справа, без цветных пятен, — проговорил Орел, — является искусственной разумной системой и исполняет роль хозяина, аналогичную моей. Другое же создание — космоплаватель.
      Николь глядела на инопланетянина. Запахнувшись в плащ, он застыл в жидкости почти не шевелясь. Существо расположилось подковой, обратив к Николь оба конца своего тела. Из одного поднялась вверх цепочка пузырей.
      — Оно говорит: «Здравствуй, какое ты интересное», — произнес Орел.
      — А откуда вы это знаете? — спросила Николь, не в силах отвести глаз от причудливого создания. Обе оконечности его тела, ярко-красная и серая, теперь переплетались друг с другом, прижимаясь к окну.
      — Мой коллега на другом кораблике переводит его речь и передает мне… Хотите что-нибудь ответить?
      В голове Николь царила пустота. «Что сказать?» — размышляла она, разглядывая морщины и выступы на теле инопланетянина. На каждом конце тела было около дюжины различных черт, в том числе и пара белых вертикальных щелей на красной «физиономии». Не было ничего, имевшего хотя бы отдаленную земную аналогию. Николь молча глядела, вспоминая долгие разговоры с Майклом и Ричардом о том, что нужно спросить, если удастся переговорить с разумным внеземным существом. «Но подобной ситуации мы не могли даже представить».
      За окном вновь потекли струей пузырьки.
      — Наша родная планета образовалась пять миллиардов лет назад, — переводил Орел. — Двойные звезды достигли стабильности еще через миллиард лет. В нашей планетной системе четырнадцать планет, на двух из которых возникла жизнь. На нашей океанской планете разумны три вида, но в космос вышли лишь мы одни. Космические исследования мы начали чуть более двух тысячелетий назад.
      Собственное молчание уже смущало Николь.
      — Здравствуйте… здравствуйте, — нерешительно проговорила она. — Рада встретиться с вами… Наш вид занимается космическими путешествиями третью сотню лет. Мы являемся единственными разумными существами на планете, две трети которой покрыто водой. Тепло и свет она получает от одиночной стационарной желтой звезды. Наша эволюция началась в воде — три-четыре миллиарда лет назад, — но теперь мы обитаем на суше…
      Николь умолкла. Инопланетное создание, развернувшись, приникло к окну. Теперь детали строения его тела видны были более отчетливо. Николь поняла: она встала и, приблизившись к окну, медленно повернулась, вытянула руку, пошевелила пальцами. Вновь появились пузырьки.
      — А у вас есть альтернативное проявление? — перевел Орел через несколько секунд.
      — Не понимаю, — ответила Николь. Представитель Узла в соседней капсуле задвигал телом и пустил пузыри, передавая вопрос.
      — У нас проявлений два, — пояснил инопланетянин. — У моих отпрысков будут конечности, отличные от ваших, и они будут обитать на дне океана, строить дома, заводы, космические корабли, а потом произведут следующее поколение: таких, как я.
      — Нет-нет, — наконец произнесла Николь. — У нас только одно проявление и дети всегда подобны родителям.
      Разговор продлился еще минут пять. Оба представителя космоплавающих видов беседовали в основном на биологические темы. Чужака особенно впечатлял диапазон температур, в котором функционирует человеческий организм. Он объяснил Николь, что представители их расы погибают, если температура среды выходит за весьма узкие рамки.
      Николь не просто заворожило описание водной планеты, поверхность которой покрыта почти сплошным ковром фотосинтезирующих организмов. Плащеносные угри (или нечто похожее) жили на мелководье, как раз под этим слоем, и использовали сотни обитающих в нем организмов практически для всего: пищи, строительных материалов, даже для родовспоможения.
      Наконец Орел сообщил Николь, что пора двигаться дальше. Она помахала чужаку, все еще припавшему к окну. Он отозвался целой струей пузырей и расцепил оба конца своего тела. И через какую-то секунду капсулы разделяла уже не одна сотня метров.
      Внутри движущейся сферы вновь стало темно. Орел молчал. Николь была возбуждена. В уме крутились мысли, она все еще пыталась придумать новые вопросы к чужаку, встреча с которым оказалась такой короткой. «Есть ли у вас семьи? А если есть, как уживаются столь различные создания? Можете ли вы общаться со своими детьми, обитателями глубин?»
      В общий поток сознания скользнул новый вопрос, и Николь вдруг устыдилась. «Все наука, все клиника, — подумала она. — А нужно было спросить, каким они видят Бога… о жизни после смерти, об этике».
      — Философская беседа в данном случае не могла состояться, — пояснил Орел, после того как Николь выразила неудовлетворенность собой. — Для подобных разговоров необходимо кое-что знать о собеседнике: едва ли можно обсуждать символы и тому подобные вещи.
      «Но я должна была попробовать, — корила себя Николь. — Кто знает, быть может, этот подковообразный инопланетянин и сумел бы ответить на некоторые из интересующих меня вопросов». Размышления Николь нарушили человеческие голоса. Она вопросительно поглядела на Орла, а когда обернулась, оказалось, что сфера находится лишь в нескольких метрах от ее собственного жилья.
      В спальне Майкла и Симоны зажегся свет.
      — Это Бенджи? — Николь услышала, как дочь шепнула мужу что-то о еще нескольких днях.
      — Я так тоже считаю, — согласился Майкл.
      Николь видела, как дочь поднялась из постели, набросила халат и вышла в коридор. Включив свет в гостиной, Симона заметила умственно отсталого братца, свернувшегося в кресле клубком.
      — Бенджи, что ты здесь делаешь? — ласково спросила Симона. — Тебе пора быть в постели. Уже очень, очень поздно.
      — Я не могу уснуть, — с усилием ответил Бенджи. — Я вол-ну-юсь за ма-му.
      — Она скоро вернется, — утешала его Симона, — скоро-скоро.
      Ощутив комок в горле, Николь глотнула, и глаза ее увлажнились. Она поглядела на Орла, на освещенное помещение прямо перед собой, на кораблики, светляками маячившие над головой. Она глубоко вздохнула.
      — Хорошо, — медленно произнесла Николь, — я готова, будем записывать послание.
      — Я ревную, — сказал Ричард, — действительно ревную. Обе руки отдал бы за возможность переговорить с таким существом.
      — Удивительно, — отозвалась Николь. — Я даже сейчас не верю, наяву ли все это произошло… Но еще более потрясает то, что Орел заранее знал, как я буду реагировать.
      — Он предполагал, но, возможно, не надеялся уладить эту проблему с такой легкостью. Ты даже не заставила его объяснить, зачем нужна им эта репродуктивная пара…
      — Нет, не так, — ответила Николь, пытаясь защититься. — Он объяснил мне, что процесс развития человека на стадии эмбриона исключительно сложен, поэтому даже онидо конца не понимают всего, что дает ребенку мать, не знают, как зреет и развивается эмбрион…
      — Прости, дорогая, — поспешно вставил Ричард. — Я не хотел сказать, что у тебя был выбор…
      — Я почувствовала, что они хотя бы пытаютсяудовлетворить мои требования, — вздохнула Николь. — А может быть, я просто обманывала себя. В конце концов я сделала им эту запись — в том виде, в каком они требовали.
      Ричард обнял Николь.
      — Я же сказал, дорогая, у тебя не было выбора. Не кори себя.
      Николь поцеловала Ричарда и села в постели.
      — Но что, если все это им требуется, чтобы получше подготовиться к вторжению?
      — Мы уже обо всем говорили, — ответил Ричард. — Их технологические возможности позволяют захватить Землю в любую минуту… если только она им понадобится. Орел и сам говорил, что, если бы они намеревались захватить нас и покорить, все можно было бы сделать куда более простым способом.
      — А теперь кто у нас доверчивый?
      — Я не то чтобы доверчив, я просто реалист. Не сомневаюсь, что благоденствие рода человеческого не числится среди важных тем, занимающих интеллект Узла. Но можешь не беспокоиться: своей передачей ты бед не наделаешь. Орел прав. Скорее всего ты облегчишь людям Земли «процесс выделения образчиков».
      Они недолго помолчали.
      — Дорогой, — наконец спросила Николь. — Как по-твоему, почему мы не направляемся прямо к Земле?
      — Я полагаю, что мы сперва должны сделать где-то остановку. Может быть, им нужно прихватить образчики другого вида, находящегося на той же стадии развития, что и мы сами.
      — И они будут жить в том втором модуле внутри Рамы?
      — Так я считаю, — ответил Ричард.

      Расставание было назначено на 13 января 2215 года, если считать по календарю, который Ричард вместе с Николь старательно вели после того, как Рама уклонился от удара ядерной фаланги. Конечно, эта дата ничего не говорила никому, кроме них самих. Ее можно было считать чисто условной, поскольку долгое путешествие к Сириусу со скоростью, составлявшей чуть более половины световой, замедлило ход времени внутри корабля, по крайней мере по сравнению с Землей. По оценкам Ричарда, время их отбытия с Узла по земному календарю приходилось на более поздние годы — 2217 или 2218. Он не мог рассчитать точную дату, поскольку не знал, как именно менялась скорость движения Рамы за все проведенные ими внутри него годы. Таким образом, Ричарду оставалось только аппроксимировать релятивистские соотношения, преобразующие их личное время в земное.
      — Но земная дата для нас совершенно несущественна, — объяснил Ричард Николь. Они только что проснулись, наступал последний день их пребывания в Узле. — К тому же, — продолжил он, — можно не сомневаться, что возвращаться домой мы будем на очень высоких скоростях, а значит, когда мы окажемся на орбите Марса, разность времени возрастет еще больше.
      Прежде Николь как-то не понимала все эти временные парадоксы — они полностью не отвечали ее интуиции — и, безусловно, не собиралась тратить на них силы в день расставания с Симоной и Майклом. Она знала, что прощание будет тяжелым, и намеревалась сохранить для этого все оставшиеся силы.
      — Орел сказал, что придет за нами в одиннадцать, — сообщила Николь Ричарду, пока они одевались. — Я надеялась, что после завтрака мы сможем посидеть в гостиной, чтобы у детей была возможность проститься.
      Завтрак прошел легко, даже приятно, но, когда все собрались в гостиной, каждый наконец вспомнил, что осталось только два часа до того момента, когда Орел заберет всех с собой, кроме Симоны и Майкла… разговор сделался натянутым.
      Новобрачные уселись рядышком на кушетке, лицом к Ричарду, Николь и остальным четверым детям. Кэти, как всегда, была в жутком возбуждении. Она непрерывно говорила, перескакивая с темы на тему и стараясь избегать разговоров о скором прощании. Кэти как раз находилась в самой середине долгого монолога о совершенно диком сне, который видела в предыдущую ночь, когда ее повествование перебили два голоса, доносившиеся от входа в мастерскую.
      — Проклятие, сэр Джон, — говорил один из них голосом Ричарда, — это наш последний шанс. Я хочу попрощаться. Идешь ты со мной или нет!
      — Эти прощания, мой принц, душу из меня тянут. Я еще не настолько набрался, чтобы забыть про боль. Ты же сам говорил, что девица эта — чистый ангел. Как можно…
      — Ну что же, значит, я иду без тебя, — сказал принц Хэл. И все семейство обратило взоры к крошечному роботу, вступившему в гостиную из коридора. За ним ковылял Фальстаф, останавливавшийся через каждые четыре-пять шагов, чтобы приложиться к фляжке.
      Хэл остановился перед Симоной.
      — Драгоценнейшая леди, — произнес он, преклоняя одно колено. Не могу подыскать слов, чтобы сказать, как мне будет не хватать вашего улыбающегося лица. Во всем моем королевстве не найти дамы прекрасней вас…
      — Слова, — перебил его Фальстаф, опускаясь на оба колена возле своего принца. — Наверное, сэр Джон ошибся. Зачем мне общество этого сброда, — и он указал в сторону Ричарда, Николь и остальных детей, уже во всю улыбавшихся, — когда можно оставаться возле красотки, тем более что рядом с ней только старик? Помню, Долл Тершит… Пока пара 20-сантиметровых роботов развлекала семейство, Бенджи поднялся с места и подошел к Симоне и Майклу.
      — Си-мона, — проговорил он, едва сдерживая слезы. — Мне бу-дет не хватать тебя. Я люблю тебя. — Бенджи на миг умолк, поглядел сперва на Симону, потом на отца. — Надеюсь, что ты и па-почка будете очень сча-стливы.
      Встав, Симона обняла дрожащего младшего братца.
      — Ах, Бенджи, спасибо. Мне тоже будет плохо без тебя. Но твой дух всегда будет рядом со мной.
      Ее объятия совсем расстроили мальчика. Тело Бенджи сотрясалось от рыданий, и от его стенаний слезы немедленно набежали на глаза каждого. Патрик тотчас перебрался на колени к отцу, он спрятал распухшие глаза на его груди.
      — Папочка… Папочка… — повторял мальчик снова и снова.
      Даже хореограф не мог бы поставить столь прекрасного прощального танца: сияющая Симона, светясь сквозь слезы, вальсировала по комнате, прощаясь с каждым членом семьи. Майкл О'Тул сидел на кушетке с Патриком на коленях и Бенджи рядом с ним. Его глаза то и дело наполнялись слезами, когда очередной член семьи подходил к нему прощаться и обнимал в последний раз.
      «Этот момент запомнится навсегда… Столько любви…» — сказала себе Николь, окинув комнату взглядом. Майкл держал на руках кроху Элли; Симона говорила Кэти, как будет ей не хватать их бесед. На миг даже Кэти не выдержала — она молча глядела в спину Симоне, возвращавшейся через комнату к мужу.
      Майкл мягко снял Патрика с колен и взял протянутую руку Симоны. Они обернулись к остальным и опустились на колени, соединив руки в молитвенном жесте.
      — Отец наш небесный, — строгим голосом начал Майкл и сделал паузу, пока все остальные, даже Ричард, опускались на колени возле них двоих.
      — Мы возносим Тебе хвалу за то, что дал нам жить в любви и счастье единой семьей. Мы возносим Тебе хвалу за то, что явил нам чудеса творения Твоего во вселенной. И молим Тебя, если будет на то воля Твоя, хранить каждого из нас на дарованном Тобой отдельном пути. Мы не знаем, будет ли угодно Тебе возобновить ту дружбу и любовь, что возносила всех нас. Будь с нами повсюду, на любой тропе своего чудесного творения, и дай нам, Господи, соединиться вновь — в этом мире или в следующем. Аминь!
      Зазвонил колокольчик. Пришел Орел.
      Николь оставила дом, преднамеренно повторявший облик семейной виллы в Бовуа, оставшейся в невообразимо далекой Франции, и по узкой улочке направилась к станции. Она шла мимо домов, пустых и темных, и пыталась представить, как оживут они, наполнясь людьми. «Жизнь моя словно сон, — вздохнула она. — Кому еще из людей выпадала подобная участь?»
      От домов с одной стороны от нее ложились тени — имитированное солнце ползло по дуге над головой. «Удивительный мир, — размышляла Николь, разглядывая дома поселка, расположенного в юго-восточном уголке Нового Эдема. — Орел был прав, когда говорил, что свой поселок люди не отличат от земного».
      На короткий миг Николь представила голубой мир, океанскую планету, в девяти световых годах отсюда. Она вспомнила, как пятнадцать лет назад стояла возле Яноша Табори, когда «Ньютон» отрывался от «Низкоорбитальной станции-3». «Вон Будапешт», — проговорил Янош, указав пальцем на некую деталь земного рельефа, появившуюся в обсервационном окне.
      Николь же отыскала Бовуа — во всяком случае, место расположения городка, — проследив течение Луары от Атлантического океана. «А мой дом там, — показала она Яношу, — возможно, отец и дочь сейчас смотрят в нужную сторону».
      «Женевьева, — подумала Николь, как только воспоминание изгладилось. — Моя Женевьева. Сейчас ты — молодая женщина. Тебе уже почти тридцать». Николь медленно шла по улице от своего нового дома в земном поселке, расположенном внутри Рамы. Имя старшей дочери заставило Николь вспомнить последний разговор с Орлом во время перерыва в видеозаписи.
      — Сумею ли я пообщаться со своей дочерью Женевьевой, когда мы окажемся рядом с Землей? — спросила Николь.
      — Мы не знаем, — ответил Орел после недолгих колебаний. — Все зависит от того, как ваши собратья-земляне отреагируют на послание. Сами вы остаетесь внутри Рамы при любом ходе событий, но ваша дочь может оказаться среди тех двух тысяч, которые прилетят с Земли, чтобы поселиться в Новом Эдеме. Подобное случалось прежде — с другими космоплавателями…
      — А что будет с Симоной? — поинтересовалась Николь, когда Орел договорил. — Увижу ли я ее?
      — На этот вопрос ответить сложнее, — проговорил Орел. — Тут задействовано слишком много факторов. — Птицечеловек поглядел на расстроенную женщину. — Прошу прощения, миссис Уэйкфилд.
      «Одна дочь осталась на Земле, другую придется покинуть в чужом искусственном мире почти в сотне тысяч миллиардов километров от первой. А я сама буду еще где-то, вообще неизвестно где». Николь ощущала невероятное одиночество. Она остановилась и огляделась. Перед ней оказалась округлая площадка в парке: скалы окружали осыпь, песочницу, гигантские шаги, карусель — идеальная площадка для игр, отведенная земным детям. Под ногами плелась сетка ГОУ… когда еще ее сменит завезенная с Земли трава.
      Николь пригнулась, чтобы поглядеть на крошечные газообменники. Каждый из них был невелик — всего два сантиметра в диаметре. Несколько тысяч колонн и рядов, собранных из подобных предметов, высились по всему парку. «Электронная растительность, — решила Николь, — преобразующая углекислый газ в кислород. Чтобы мы, животные, могли выжить».
      Умственным взором Николь уже видела этот парк — с травой, деревьями и лилиями в небольшом пруду; таким он получился на голографическом изображении, которое им показывали в Узле. И хотя она знала, что Рама возвращается к Земле, чтобы заполнить этот технологический рай людьми, ей трудно было представить детей в таком парке. «Я не видела людей, кроме членов своей семьи, уже пятнадцать лет», — думала она.
      Оставив парк, Николь направилась к станции. Тут жилые дома, выстроившиеся вдоль узких улочек, сменялись рядком строений, которые будут служить магазинчиками. Конечно, сейчас в них было пусто, как и в расположенном против станции прямоугольном сооружении повыше, предназначенном под супермаркет.
      Она прошла в калитку и уселась в ожидавший вагончик, как раз за кабиной, в которой находился робот с внешностью Бениты Гарсиа.
      — Уже почти стемнело, — громко сказала Николь.
      — Осталось восемнадцать минут, — ответил робот.
      — Сколько ехать до сомнариума? — поинтересовалась Николь.
      — Поездка до Главного вокзала займет десять минут, — ответила Бенита, отправляя поезд с юго-восточной станции. — Потом придется пройти минуты две.
      Ответ был заранее известен Николь. Она просто хотела услышать чей-нибудь голос и, поскольку уже второй день проводила в одиночестве, предпочитала разговаривать с роботом-Гарсиа, чем сама с собой.
      Поезд вез ее по юго-восточной оконечности поселка в его географический центр. По левую руку Николь открылись берега озера Шекспир, по правую — склоны горы Олимп, там ГОУ было побольше. Экраны мониторов внутри поезда показывали информацию о местности, время дня и расстояние от станции.
      «Вы с Орлом хорошо потрудились над железной дорогой, — сказала себе Николь, подумав о своем муже Ричарде, теперь уже спавшем вместе со всеми остальными членами семьи. — Скоро и я присоединюсь к вам, приду в эту большую круглую комнату».
      В сущности сомнариум представлял собой отделение госпиталя, расположенного в двухстах метрах от Главного вокзала. Сойдя с поезда и миновав библиотеку, Николь вошла в госпиталь и, пройдя по его длинному коридору, вступила в сомнариум. Каждому члену ее семьи отведено было спальное место, все покоились в продолговатых, похожих на гроб, устройствах, герметически изолирующих спящего от среды. Лишь лица виднелись под небольшими окошками. Как сказал ей Орел, Николь проверила данные о физическом состоянии мужа, двух дочерей и двух сыновей. Все было хорошо… никакого намека даже на малейшее отклонение.
      Николь остановилась и с тоской поглядела на каждого из дорогих ей людей. Эта инспекция была последней. В соответствии с процедурой, раз все критические параметры укладывались в норму, теперь могла уснуть и она сама. Увидеться вновь им суждено через долгие годы.
      «Бенджи, дорогой мой Бенджи, — Николь со вздохом поглядела на своего умственно отсталого сына. — Этот перерыв во времени будет тяжелее всего для тебя. Кэти, Патрик и Элли скоро догонят. У них острый и живой ум. Но ты — тебе будет не хватать этих лет, которые могли бы сделать тебя самостоятельным».
      Ложа были прикреплены к округлой стене, словно бы кованной из железа. Расстояние от головы одной постели до ног другой составляло примерно полтора метра. Пустое еще ложе Николь располагалось посередине — у его головы был Ричард, за ним лежала Кэти; Патрик, Бенджи и Элли находились в ногах.
      Возле Ричарда она несколько помедлила. Он последним отправился спать — всего два дня назад. В соответствии с просьбой на его груди в герметичном контейнере покоились принц Хэл и Фальстаф. «Любимый, три последних дня были просто великолепными, — сказала себе Николь, поглядев на бесстрастное лицо мужа за окошком. — На большее нельзя было и рассчитывать».
      Они поплавали в озере Шекспир, даже покатались на водных лыжах, поднялись на гору Олимп и занимались любовью, едва только кто-нибудь из них обнаруживал желание. И потом всю ночь не могли расстаться друг с другом в большой постели своего нового дома. Раз в день они вдвоем проверяли состояние детей, но в основном обследовали полученные владения.
      Это было волнующее, насыщенное впечатлениями время. Перед тем как Николь включила систему, погрузившую его в сон, муж на прощание сказал ей:
      — Николь, ты — дивная женщина, и я тебя очень люблю.
      Теперь пришел ее черед. Тянуть более было незачем. Она погрузилась в свое ложе, как делала это на тренировках во время первой недели, проведенной в Новом Эдеме, и нажала на все кнопки, кроме одной. Вокруг образовалась немыслимо уютная пена. На ложе сверху опустилась крышка. Нажатием последней кнопки оставалось подать усыпляющий газ.
      Николь глубоко вздохнула. Ложась на спину, она вспомнила, как ей снилась Спящая Красавица… Это было в Узле, на одной из последних тренировок. Память ее обратилась к детским годам, к тем восхитительным воскресным дням, что проводили они с отцом на праздниках в честь Спящей Красавицы в Шато-д'Юссэ.
      «Как хорошо так засыпать, — решила она, ощутив сонливость; усыпляющий газ уже сочился вовнутрь. — И думать, что тебя разбудит Прекрасный Принц».

      — Миссис Уэйкфилд.
      Голос казался далеким… таким далеким. Он вторгся в ее сознание, но не сумел полностью рассеять сон.
      — Миссис Уэйкфилд.
      На этот раз голос был громче. Не открывая глаз, Николь попыталась понять, где находится. Она повернулась, и пена «поехала», чтобы создать максимальный комфорт. Ее память начала неторопливо рассылать сигналы в мозг. «Новый Эдем. Я внутри Рамы. Возвращаюсь в Солнечную систему, — вспомнила она. — Неужели все это — сон?»
      Наконец Николь открыла глаза. Первые несколько секунд картинка оставалась размытой, затем склонившаяся над ней фигура сделалась четкой. Это была ее мать, облаченная в платье медсестры!
      — Миссис Уэйкфилд, — проговорил голос. — Пора вставать и готовиться к встрече.
      Николь испытала короткое потрясение. Где она? И что делает здесь ее мать? Тут только она вспомнила. «Роботы, — подумала Николь. — Один из пяти типов гуманоидных роботов имеет внешность моей матери. Роботы в облике Анави Тиассо следят за здоровьем и тренированностью».
      Николь села, и робот поддержал ее пошатнувшееся тело. За долгое время сна интерьер комнаты не переменился.
      — Где мы? — спросила Николь, готовясь выбраться из ложа.
      — Главная программа торможения выполнена, мы уже вошли в вашу Солнечную систему, — ответила угольно-черная Анави Тиассо. — Орбиту Марса мы пересечем через шесть месяцев.
      Мышцы вовсе не отказывались повиноваться. Перед отлетом из Узла Орел предупредил Николь, что каждое ложе снабжено специальными электронными компонентами, которые не только должны регулярно создавать нагрузку на мышцы и прочие биологические системы, чтобы предотвратить атрофию, но и следить за состоянием жизненно важных органов. Николь ступила на лестницу. Достигнув пола, она потянулась.
      — Как вы себя чувствуете? — поинтересовался робот. Это была Анави Тиассо номер 017. Цифры, нанесенные на правое плечо ее формы, были хорошо видны.
      — Неплохо, — ответила Николь. — Неплохо, 017-я, — она внимательно поглядела на робота. Медсестра во всем походила на ее мать. Ей и Ричарду показали все прототипы перед отлетом с Узла, но, когда они ложились спать, уже две недели функционировала лишь Бенита Гарсиа. Остальных роботов Нового Эдема изготовляли и испытывали во время долгого полета. «А она действительно похожа на мать, — подумала Николь, восхищаясь мастерством неизвестных раманских кудесников. — Они внесли в прототипы все предлагавшиеся мной изменения».
      Вдали послышался звук шагов. Николь обернулась. К ним приближалась вторая Анави Тиассо в белом одеянии медсестры.
      — 009-я также назначена помогать вам в процедуре пробуждения ото сна, — сказала Тиассо, стоявшая возле Николь.
      — Кем назначена? — Николь пыталась вспомнить свои беседы с Орлом о методике пробуждения.
      — В соответствии с заданным заранее планом действий, — ответила 017-я.
      — Когда все люди станут живыми и активными, мы будем принимать поручения только от них.
      Ричард проснулся быстрее, однако по короткой лестнице спускался не так проворно. Обеим Тиассо пришлось поддерживать его, чтобы он не упал. Свою жену Ричард встретил с восторгом. Обняв и поцеловав Николь, он несколько секунд разглядывал ее.
      — А шкурка ничуть не истерлась, — пошутил он. — Седины прибавилось, но кое-где еще попадаются черные клочки.
      Николь улыбнулась. Как приятно слышать мужа.
      — Кстати, — спросил он секундой позже, — сколько времени мы провели в этих дурацких гробах?
      Николь пожала плечами.
      — Не знаю. Пока не спрашивала: я успела разбудить только тебя.
      Ричард повернулся к обеим Тиассо.
      — А вы, добрые женщины, не подскажете, давно ли мы оставили Узел?
      — Вы проспали девятнадцать лет по корабельному времени, — ответила Тиассо 009.
      — А это что еще за такое время? — спросила Николь.
      Ричард улыбнулся.
      — Просто так говорят, дорогая. Время само по себе ничего не значит, если нет точки отсчета. Внутри Рамы прошло девятнадцать лет, но эти годы лишь…
      — Не надо, — остановила его Николь. — Я проспала столько не затем, чтобы после пробуждения выслушивать лекции по теории относительности. Ты объяснишь мне это после обеда. К тому же у нас есть более важная тема: в каком порядке будить детей.
      — У меня другое предложение, — произнес Ричард после недолгого раздумья. — Я знаю, тебе хочется их видеть. Мне тоже. Но пусть поспят еще несколько часов, вреда от этого не будет. А нам столько нужно обсудить. Мы можем сразу начать готовиться к рандеву, прикинуть, что делать с их образованием, неплохо бы разок-другой возобновить знакомство…
      Николь не терпелосьпоговорить с детьми, но логика подсказывала, что в предложении Ричарда были свои достоинства. Они успели перед сном составить лишь грубую схему своих поступков после пробуждения, во многом потому, что Орел утверждал — неопределенных факторов чересчур много. И планированием будет легче заняться до пробуждения детей…
      — Хорошо, — наконец сказала Николь, — если ясно, что все в порядке… — она поглядела на первую Тиассо.
      — Данные свидетельствуют о том, что все ваши дети перенесли сон без каких-либо негативных последствий, — ответил биот.
      Николь повернулась и внимательно посмотрела на мужа. Он состарился, но в меньшей степени, чем можно было предположить.
      — А где твоя борода? — вдруг выпалила она, осознав, что муж, как ни странно, чисто выбрит.
      — Мы побрили мужчин вчера — во сне, — отозвалась Тиассо 009. — Всех подстригли и выкупали — в соответствии с плановой процедурой.
      «Мужчин? — удивилась Николь. — Конечно же, поправила она себя. И Бенджи, и Патрик теперь мужчины!»
      Она взяла Ричарда за руки, и оба они торопливо направились к ложу Патрика. За окном оказалось совсем незнакомое лицо: ее маленький Патрик больше не был ребенком. Лицо его чуть вытянулось, а детская округлость исчезла. Николь молча, минуту, наверное, глядела на сына.
      — Теперь ему лет шестнадцать-семнадцать, — ответила на вопросительный взгляд Тиассо 017. — Мистер Бенджамин О'Тул на полтора года старше. Конечно, это приблизительный возраст. Как объяснял Орел перед вашим отправлением из Узла, мы сумели в какой-то мере задержать действие ключевых ферментов, определяющих старение, но не с одинаковой скоростью. Когда мы говорим, что мистеру Патрику О'Тулу шестнадцать или семнадцать, то имеем в виду лишь внутренние биологические часы. Этот возраст есть некое среднее, определяемое процессами роста, созревания и старения.
      Ричард с Николь постояли возле каждого из детей, по нескольку минут разглядывая их через окна. Николь то и дело возбужденно трясла головой.
      — Куда же подевались мои детки? — наконец вздохнула она, заметив, что за время путешествия даже Элли стала подростком.
      — Мы же знали, что так и будет, — без особой печали прокомментировал Ричард, не собиравшийся сочувствовать материнской потере.
      —  Знать— это одно, — сказала Николь. — А вот увидеть все своими глазами, пережить — дело другое. Это же не обычная материнская беда, когда до мамаши с большим опозданием доходит, что ее дети выросли. Такого с людьми еще не бывало. Мы получим своих детей уже взрослыми. Их умственное и социальное развитие было прервано на десять-двенадцать лет. Как подготовить их за шесть месяцев к встрече с другими людьми?
      Николь была взбудоражена. Какой-то частью рассудка она все-таки сомневалась в словах Орла, описывавшего ей то, что произойдет с семейством: Ну что ж, еще одно невероятное событие в немыслимой судьбе. «Итак, — размышляла Николь, — как мать я обязана сделать многое, а времени почти нет. Жаль, что я не запланировала всего этого еще перед отлетом из Узла».
      Пока Николь старалась справиться с собственной эмоциональной реакцией на неожиданное взросление детей, Ричард болтал с обеими Тиассо. Они непринужденно отвечали на его вопросы. Ричард весьма удивлялся их возможностям, физическим и умственным.
      — Неужели весь этот объем информации вы храните в своей памяти? — спросил он у роботов в середине разговора.
      — Подробной информацией о вашем здоровье располагаем лишь мы, Тиассо, — отвечала 009-я. — Однако все гуманоидные биоты имеют доступ к широкому диапазону основных фактов. Впрочем, в момент первого контакта с людьми все типы биотов будут лишены части своей памяти. В ней не останется ни одного события, связанного с Орлом, Узлом, теми ситуациями, что имели место во время вашего сна. Из всего этого раннего периода мы будем располагать лишь информацией о вашем здоровье — все эти данные сохранятся в нас, Тиассо.
      Николь как раз подумала об Узле.
      — Вы до сих пор находитесь в контакте с Орлом? — вдруг спросила она.
      — Нет, — на этот раз ответила 017-я Тиассо. — Безусловно, Орел или кто-либо, представляющий интеллект Узла, периодически контролирует ход нашей экспедиции, однако, после того как Рама оставил Ангар, никаких контактов не осуществлялось. Вы, мы и Рама предоставлены самим себе до выполнения поставленной задачи.
      Кэти стояла перед высоким зеркалом и изучала свое нагое тело. Прошел месяц, но оно все еще оставалось для нее новым. Ей нравилось трогать себя. В особенности ей нравилось гладить свои груди и следить за поднимающимися сосками. Тогда она начинала оглаживать себя повсюду, пока наконец по телу не начинали волнами бегать мурашки, и хотелось плакать от удовольствия.
      Мать объяснила ей, что это такое, но, когда Кэти захотела поговорить обо всем еще пару раз, сказала ей тихонько перед обедом.
      — Мастурбация — это очень личная вещь, дорогая, и о ней говорят разве что с самыми близкими друзьями.
      Ждать помощи от Элли не приходилось. Кэти не видела, чтобы сестра разглядывала себя, хотя бы разок. «Наверное, она никогда так не делает, — подумала Кэти. — И, безусловно, не хочет говорить об этом».
      — Ты уже помылась? — услыхала Кэти голос сестры из соседней комнаты. У каждой из девочек была отдельная спальня, однако ванная комната была одна на двоих.
      — Да, — откликнулась Кэти.
      Скромная Элли явилась в ванную завернутая в полотенце и коротко глянула на сестру, нагой красовавшуюся перед зеркалом. Младшая хотела что-то сказать, но передумала, сбросила полотенце и, ежась, вступила под душ.
      Кэти следила за Элли через прозрачную дверь. Поглядев на тело сестры, она переводила взгляд на отражение собственного тела в зеркале и сравнивала каждую анатомическую деталь. Кэти решила, что лицо и цвет кожи у нее получше — после отца она была в семье, пожалуй, самой светлокожей, но у Элли была превосходная фигура.
      — Почему я так похожа на мальчишку? — спросила Кэти у Николь недели через две, закончив читать кубик, содержащий описание старинных мод.
      — Почему именно, я тебе не могу объяснить, — Николь отвлеклась от собственного чтения. — Генетика — чрезвычайно сложная вещь… Грегор Мендель даже не подозревал насколько.
      Усмехнувшись самой себе — ясно, что Кэти просто не могла понять ее, — Николь поправилась.
      — Кэти, — продолжала она уже не столь наставительным тоном. — Каждый ребенок несет в себе уникальную комбинацию особенностей обоих своих родителей. Эти определяющие характеристики записываются на молекулах, именуемых генами. И наследственность одной пары может проявиться в миллиардах различных комбинаций. Вот почему дети одних родителей отличаются друг от друга.
      Кэти нахмурилась — ее интересовало другое. Николь поняла и добавила утешительным тоном:
      — К тому же твою фигуру мальчишеской не назовешь, ну разве что атлетической.
      — В любом случае, — Кэти показала на сестру, углубившуюся в занятия в углу гостиной, — я на Элли мало похожа. Вот у нее тело действительно привлекательное, грудь даже больше и выше, чем у тебя.
      Николь расхохоталась.
      — Да, у Элли фигура впечатляющая. Но и у тебя не хуже — просто вы разные, — и Николь возвратилась к чтению, полагая, что разговор окончен.
      — А в этих журналах таких женщин, как я, немного, — после недолгого молчания возобновила беседу Кэти. Она показала на экран своего электронного блокнота, но Николь не обратила внимания. — А знаешь что, мама, — продолжила дочь, — по-моему, Орел что-то напутал в моем ложе. Наверное, я получила гормоны, предназначенные Патрику или Бенджи.
      — Кэти, дорогая, — ответила Николь, осознав, что дочь действительно расстроена своей фигурой, — могу тебя уверить, ты осталась такой же, как было запрограммировано в генах в момент зачатия. Ты очаровательная и умная юная женщина. И будешь куда счастливее, если перестанешь искать в себе недостатки, а обратишься к многочисленным достоинствам.
      После пробуждения их разговоры имели одну и ту же направленность. Кэти казалось, что мать не хочет понять ее и всегда готова отвечать наставлением или колкостью. «Жить — это не значит быть довольной собой», — вечно звучало в ушах Кэти. С другой стороны, Элли как будто бы удостаивалась одних похвал: «Элли так хорошо учится, хотя начала лишь недавно», «Элли всегда поможет, ее ни о чем не надо просить», «Почему у тебя всегда не хватает терпения на Бенджи, поучись у Элли».
      «Сперва у нее Симона, потом Элли, — говорила себе Кэти, голой улегшись под одеяло после ссоры с сестрой… Мать отругала только ее. — Она не понимает меня. Мы такие разные. Можно и не пытаться…»
      Пальцы сновали по телу, возбуждая желание. Кэти, предвкушая, вздохнула. «Во всяком случае, — решила она, — кое в чем можно обойтись и без матери».
      — Ричард, — сказала Николь. Они были в постели. До Марса оставалось еще шесть недель пути.
      — Ммммм, — отозвался он, засыпая.
      — Меня беспокоит Кэти, — проговорила Николь. — Меня радует прогресс прочих детей, особенно Бенджи, благослови его Господь. Но Кэти тревожит меня по-настоящему.
      — Чем именно? — поинтересовался Ричард, опираясь на один локоть.
      — Своими мнениями. Кэти невероятно эгоцентрична. Она раздражительна и нетерпелива с другими детьми, даже с Патриком, который обожает ее. Она все время противоречит мне, часто из-за пустяков. И, по-моему, слишком много времени проводит в своей комнате.
      — Ей скучно, — ответил Ричард. — Физически Кэти уже чуть за двадцать. Пойми — она молодая женщина, ей уже на свидания бегать пора, а тут еще независимый нрав. Здесь же ей не на кого поглядеть… Признай, и мы подчас относимся к ней, словно к двенадцатилетней девочке.
      Николь молчала. Ричард потянулся к ее руке.
      — Мы же всегда знали, что наша Кэти самая тонкая из детей. Увы, ей досталось от меня слишком много.
      — Но ты по крайней мере направляешь собственную энергию в дело, — возразила Николь. — А Кэти то строит, то разрушает… Ричард, поговори с ней. Иначе у нас возникнут проблемы, когда мы встретимся с другими людьми.
      — И что же мне сказать ей? — помолчав, осведомился Ричард. — Что жизнь
      — не цепь развлечений?… И зачем выгонять ее из комнаты, из придуманного ею мирка? Возможно, там интереснее. К несчастью, в Новом Эдеме в настоящее время нет ничего привлекательного для молодой женщины.
      — Я рассчитывала на большее понимание с твоей стороны, — ответила Николь с некоторым раздражением. — Ричард, мне нужна твоя помощь. К тому же Кэти лучше реагирует на тебя.
      Ричард снова умолк, опускаясь в постель.
      — Пойдем с ней завтра кататься на водных лыжах — она это любит, — и я попрошу ее хотя бы считаться с остальными членами семьи.
      — Очень хорошо. Великолепно, — проговорил Ричард, закончив читать тетрадь Патрика. Он выключил блокнот и поглядел на мальчика, с некоторым беспокойством глядевшего на него из кресла.
      — Ты быстро освоил алгебру, — продолжил Ричард. — У тебя явные способности к математике. Когда в Новом Эдеме появятся люди, ты будешь вполне подготовлен для поступления в университет — по крайней мере по математике и точным наукам.
      — Но мама говорит, что с английским у меня не все в порядке, — ответил Патрик. — Она утверждает, что такие сочинения пишут малые дети.
      Услыхав разговор, из кухни выглянула Николь.
      — Патрик, дорогой, Гарсиа 041 говорит, что к письму ты относишься легкомысленно. Я понимаю, что за один вечер всего не выучишь, но, если ты хочешь избежать недоразумений при встрече с остальными людьми, тебе следует подтянуться.
      Входная дверь вдруг распахнулась, внутрь влетела Кэти. За ней следовала Элли. Кэти сияла.
      — Извините за опоздание, — сказала она, — но у нас был такойдень, — она обернулась к Патрику. — Я самапереправилась на лодке через все озеро Шекспир. Гарсиа мы оставили на берегу.
      Элли восторга сестры не разделяла, она даже казалась обиженной.
      — С тобой все в порядке, детка? — спросила Николь у младшей дочери, пока Кэти потчевала семейство повествованием о приключении на озере.
      — Так здорово было, — делилась впечатлениями Кэти. — Мы мчались по волнам, быстро-быстро. Бам-бам-бам — с волны на волну. Мне даже казалось, что я лечу.
      — Лодки — это не игрушки, — отозвалась спустя недолгое время Николь. Она пригласила всех к столу. Бенджи, таскавший пальцами на кухне салат из миски, последним присоединился к обедающим.
      — А что бы ты стала делать, если бы лодка перевернулась? — поинтересовалась Николь, когда все уселись за стол.
      — Гарсиа спасли бы нас, — в голосе Кэти не было сомнений. Их там было трое на берегу, и все приглядывали за нами… В конце концов, зачем еще они нужны… Кстати, мы были в спасательных жилетах, и я умею плавать.
      — А твоя сестра — нет, — с осуждением в голосе возразила Николь, — и ты знаешь, что ей было бы страшно упасть в воду.
      Кэти начала возражать, но Ричард вмешался и переменил тему прежде, чем успел вспыхнуть конфликт. Все нервничали и без того. Рама уже месяц находился на орбите вокруг Марса, а с Земли никто не прилетел. Николь всегда предполагала, что встреча с людьми состоится сразу же, как только Рама выйдет на орбиту Марса.
      После обеда вместе с Ричардом все отправились в маленькую обсерваторию на заднем дворе, чтобы поглядеть на Марс. Обсерватория была подключена к датчикам внешнего обзора, но на самом Раме она ничего не позволяла видеть вне Нового Эдема (Орел твердо настаивал на этом во время обсуждения проекта), так что люди могли только наслаждаться великолепным видом красной планеты.
      Особенно любил эти наблюдения Бенджи. Он гордо показывал на вулканы в районе Тарсис, на огромный каньон, именуемый Долиной Маринера, и область Хрис, где более двухсот лет назад опустился на Марс первый «Викинг». К югу от станции Матч, ядра крупной марсианской колонии, заброшенной в скорбные годы, последовавшие за Великим хаосом, образовывалась пыльная буря. Ричард рассуждал вслух о том, что эта буря может распространиться на всю планету: наступало время подобных бурь.
      — А что будет, если земляне не прилетят? — спросила Кэти во время паузы в наблюдениях. — Мама, только отвечай прямо. Мы уже не дети.
      Николь не обратила внимания на выпад.
      — Если я ничего не забыла, мы должны оставаться на орбите Марса шесть месяцев. Если за это время встреча не состоится, Рама направится к Земле.
      — Она помедлила несколько секунд. — Но о том, что будет после того, мы с отцом не имеем ни малейшего представления. Орел сказал, что, если придется обращаться к дублирующим планам, нам сообщат ровно столько, сколько следует знать.
      На громадном настенном экране сменяли друг Друга изображения Марса.
      — А где же Земля? — спросил Бенджи.
      — Она обращается вокруг Солнца внутри орбиты Марса, третья от нашего светила планета, — ответил Ричард. — Помнишь, я показывал тебе все планеты на компьютере.
      — Я не об этом, — очень медленно проговорил Бенджи. — Я хочу видетьЗемлю.
      Простая просьба. Ричарду даже в голову не приходило, хотя он уже не раз приводил семью в обсерваторию, что детям интересен маленький голубой огонек в звездном небе.
      — Отсюда Землю не разглядеть, чересчур далеко, — Ричард запросил у базы данных процедуру выхода на нужный видеодатчик. — Она выглядит как яркая звезда, например Сириус.
      Ричард не понимал их. Стоило только ему отыскать Землю и установить в центре экрана крохотный огонек, как дети с неподдельным вниманием принимались изучать светлую точку.
      «Это наш дом, — думала Николь, удивленная внезапной сменой настроения в комнате, — хоть вы и не были там, мои дорогие». Она тоже смотрела на эту звездочку, и воспоминания о Земле сменяли друг друга. Николь почувствовала такую тоску по дому, такое стремление вернуться на благословенную, полную чудес океанскую планету. Слезы наполнили ее глаза, и она постаралась обнять сбившихся в кучу детей.
      — Куда бы ни занесло нас, к какому пределу этой дивной Вселенной, — тихо проговорила она, — всегда и везде эта голубая звездочка останется нашим домом.

      Наи Буатонг проснулась в предрассветной мгле. Скользнула в хлопковое безрукавное платье, коротко поклонилась Будде в семейном хонгпра возле гостиной и открыла переднюю дверь, не потревожив никого из членов семьи. Было тихое летнее утро. Легкий ветерок нес запах цветов, смешанный с тайскими пряностями — кто-то из соседей уже готовил завтрак.
      Ее сандалии бесшумно ступали по мягкой пыли. Наи не торопилась, вовсю крутила головой, впитывая взглядом знакомые тени, которые скоро сделаются воспоминаниями. «Последний день, — думала она. — Настал час расставания».
      Через несколько минут она свернула направо по мощеной улочке, уводившей к деловому району Лампанга. По пути попадались только редкие велосипедисты. Лавки в основном были еще закрыты.
      Возле храма Наи миновала двоих буддийских монахов, шедших по обе стороны дороги. Каждый из них был облачен в мантию привычного шафранового цвета и нес большой металлический горшок. Они искали себе завтрак, как это делалось по утрам во всем Таиланде, и полагались на щедрость жителей Лампанга. Из двери лавки по правую руку от Наи появилась женщина и бросила в горшок монаха какую-то еду. Все было сделано молча, и выражение на лице монаха даже не изменилось.
      «У них нет ничего своего, — размышляла Наи, — даже одежда не принадлежит им. И все же они счастливы». Она быстро припомнила основной тезис «Желание — причина страдания» и подумала о невообразимо огромном состоянии семьи ее нового мужа, проживающей в районе Хигасияма на окраине Киото. «Кэндзи говорит, что у его матери есть все, кроме спокойствия. Она просто не знает, где купить его».
      На миг вспомнился огромный дом семейства Ватанабэ, воспоминание отодвинуло простую тайскую дорогу, по которой она сейчас шла. Пышный дом производил впечатление. Однако там ее не ждали. Немедленно выяснилось, что для родителей Кэндзи она была чужой, иностранкой, против их желания выскочившей за их сына. С ней не были грубы — просто холодны. Наи замучили вопросами о семье и образовании ее членов, задавая их с лишенной эмоций логической точностью. Кэндзи позже утешал ее тем, что на Марсе его семья до них не доберется.
      Остановившись на улице Лампанга, она поглядела на храм королевы Чаматеви. Это было любимое место Наи во всем городе, быть может, во всем Таиланде. Возраст отдельных частей храма превышал полтора тысячелетия; безмолвные каменные часовые видели историю, настолько непохожую на настоящее, что ее можно было бы считать происходившей на другой планете.
      Наи пересекла улицу и вошла в храмовый двор. Как раз над самым верхним чеди старинного тайского храма на темном утреннем небе горел огонек. Наи поняла, что это Марс, что это ее судьба. Совпадение было идеальным. Все двадцать шесть лет своей жизни, за исключением четырех лет занятий в университете Чиангмая, провела она в этом городе. Через шесть недель она окажется на борту огромного космического корабля, который отнесет ее в места, что целых пять лет будут ей домом, — в космическую колонию на красную планету.
      Усевшись в позе лотоса в уголке двора, Наи остановила свой взор на этом огоньке. «Какое совпадение, — размышляла она. — Марс глядит на меня в это утро». И приступила к ритмичному дыханию, которым начинала утреннюю медитацию. Но готовясь к покою и миру, вбирая их на целый день, Наи поняла, что на самом деле ее раздирают сильные эмоции.
      «Надо подумать, — Наи решила чуть отложить медитацию. — В этот последний день, который мне предстоит провести дома, я должна в мире принять все события, полностью преобразившие мою жизнь».
      За одиннадцать месяцев до того Наи Буатонг сидела в том же месте, и кубики с уроками французского и английского языков стояли возле нее в аккуратном чехольчике. Наи собиралась перестроить материл для ожидавшей ее учебной практики и решила, что в качестве преподавателя иностранных языков должна выглядеть более интересной и энергичной.
      Прежде чем приступить к работе в тот судьбоносный день, она прочла утреннюю газету, печатавшуюся в Чиангмае. Вставив кубик в считывающее устройство, она быстро пробежала несколько страниц, ограничиваясь в основном заголовками. На задней странице нашлось объявление на английском, привлекшее ее внимание:

       ВРАЧ, МЕДСЕСТРА, УЧИТЕЛЬ, ФЕРМЕРЕсли ты предприимчив, здоров и знаешь несколько языков.
       Международное космическое агентство (МКА) организует крупную экспедицию на Марс (на пятилетний срок) для возобновления колонии. Производится набор незаурядных личностей, специалистов в перечисленных областях. Персональное собеседование состоится в Чиангмае в понедельник 23 августа 2244 года. Исключительно высокая оплата. С заявлением можно обращаться в тайскую почту: т. 462–62-4930.

      Отправив свое заявление в МКА, Наи не считала свои шансы высокими. Напротив, она была уверена, что не пройдет отбора и даже не получит приглашения на собеседование. И весьма удивилась, когда через шесть недель обнаружила таковое в своей электронной почте. Еще ей сообщили, что все свои вопросы до собеседования она может направить в МКА в письменном виде. Чиновники из комиссии особо подчеркивали, что намереваются беседовать лишь с кандидатами, согласными остаться в марсианской колонии.
      Наи обратилась с единственным вопросом: ее интересовало, сумеет ли она перечислять значительную часть своего заработка на Землю. Она добавила, что ответ на этот вопрос имеет для нее решающее значение.
      Десять дней спустя очередным электронным письмом явился ответ. Он был весьма краток. Да, гласило послание, часть ее заработка можно регулярно пересылать в банк на Земле. Однако следовало подумать над разделением доходов: после отлета с Земли величину выделенной доли уже нельзя будет изменить.
      Жизнь в Лампанге обходилась недорого, и заработок, предлагавшийся МКА преподавателю языков в марсианской колонии, почти вдвое превышал потребности семьи Наи. На плечах молодой женщины лежал тяжелый груз. Она единственная зарабатывала на пропитание семьи, состоящей из инвалида-отца, матери и двух младших сестер.
      Ее детство было трудным, и семья едва держалась над чертой бедности. А в тот год, когда Наи заканчивала учебу в университете, произошло несчастье. Сперва у отца случился удар, сделавший его инвалидом. Потом мать, ничего не понимавшая в бизнесе, попыталась распоряжаться семейной лавкой в соответствии со своим разумением, игнорируя советы родственников и друзей. Через год семья потеряла буквально все, и Наи пришлось не только истратить все свои сбережения на еду и одежду для семьи, но и оставить мечты о занятиях литературным переводом для одного из крупных издательств в Бангкоке.
      В течение недели Наи преподавала в школе, по выходным дням работала экскурсоводом. В субботу перед собеседованием в МКА Наи сопровождала группу в Чиангмай, расположенный в тридцати километрах от ее дома. В ее группе оказалось несколько японцев. Один из них, симпатичный молодой человек, едва переваливший за тридцать, разговаривал по-английски практически без акцента. Его звали Кэндзи Ватанабэ. Он с глубоким вниманием выслушивал все пояснения Наи, задавал умные вопросы и был крайне вежлив.
      Осмотрев святые места буддистов в Чиангмае, группа отправилась по канатной дороге на гору Дой-Сутхеп, чтобы посетить знаменитый буддийский храм на ее вершине. Все туристы были достаточно утомлены, за исключением Кэндзи Ватанабэ. Сперва он настоял, чтобы, как подобает паломникам, они пешком поднялись по длинной драконовой лестнице, хотя от вагончика к храму вел фуникулер. А потом задавал вопрос за вопросом, выслушивая удивительную историю сооружения храма. Наконец, они спустились вниз, и Наи в одиночестве отправилась пить чай в очаровательный ресторанчик у подножия горы. Остальные туристы разбрелись по лавочкам сувениров, но Кэндзи приблизился к ее столику.
      — Kaw tode krap? — спросил он на превосходном тайском, удивив этим мисс Буатонг. — У меня есть еще несколько вопросов.
      — Khun pode pasa thai dai mai ka? — поинтересовалась ошеломленная Наи.
      — Pohm kaojai pasa thai dai nitnoy, - ответил он. — А вы? Аната ва нихон го ханасимасу ка? Наи покачала головой.
      — Нихон го ханасимасен, - она улыбнулась. — Знаю только английский, французский и тайский. Впрочем, чуточку и японский… что-нибудь несложное и если будут говорить помедленнее.
      — Я был потрясен, — продолжил Кэндзи на английском, усевшись напротив Наи, — фресками, изображающими основание храма на Дой-Сутхеп. Изумительная легенда, в ней смешаны история и мистика, но как историка меня интересуют две вещи. Прежде всего, не мог ли этот достопочтенный монах со Шри-Ланки заранее знать по каким-то религиозным каналам о том, что в этой почти заброшенной пагоде хранятся реликвии Будды? Иначе, мне кажется, он не стал бы рисковать своей репутацией. Ну и потом, конечно, белый слон, несший реликвию, который поднялся на вершину и воспарил… слишком все нереально. Подтверждается ли все повествование какими-нибудь небуддийскими источниками XV века?
      Прежде чем ответить, Наи несколько секунд глядела на ретивого мистера Ватанабэ.
      — Сэр, — произнесла она с рассеянной улыбкой, — за те два года, что я вожу экскурсии по буддийским достопримечательностям этих краев, мне никто не задавал подобных вопросов. Я не могу ничего ответить, но, если вам интересно, могу назвать имя одного профессора в университете Чиангмая, великолепного знатока буддийской истории королевства Лан-на. Он специалист по истории всего периода, начинающегося с правления короля Менграя…
      Разговор их нарушило объявление — вагончик канатной дороги готов был отвезти своих пассажиров обратно в город. Извинившись, Наи поднялась с места. Кэндзи присоединился к группе. Приглядываясь к нему издали, Наи не могла отвести взгляд от этих проницательных глаз. «Невероятно, — размышляла она, — я еще не видела глаз, настолько чистых и полных любознательности».
      Вновь она увидела эти глаза в понедельник днем, когда явилась в гостиницу Дусит Тхани в Чиангмае для собеседования, и с удивлением обнаружила перед собой сидящего за столом Кэндзи с эмблемой МКА на рубашке. Наи поначалу смутилась.
      — До субботы я не смотрел ваших документов, заверяю вас, — извинился Кэндзи. — Если бы я знал, что вы подали заявление, то, конечно, направился бы по другому маршруту.
      Беседа прошла гладко. Кэндзи в основном хвалил ее учебные достижения — действительно отменные — и добровольную работу в детских приютах Лампанга и Чиангмая. Наи честно призналась, что не испытывает «всепоглощающей страсти» к космическим путешествиям, но считает себя по природе «склонной к приключениям» и вызвалась лететь на Марс, поскольку эта работа позволит ей обеспечить семью.
      Перед концом собеседования наступила пауза.
      — Можно идти? — спросила Наи, приподнимаясь в кресле.
      — Еще один вопрос, — произнес Кэндзи Ватанабэ с внезапной застенчивостью. — Быть может, вы поможете мне растолковать один сон?
      Наи улыбнулась.
      — Слушаю, — сказала она.
      Кэндзи глубоко вздохнул.
      — В ночь на субботу мне приснилось, что я попал в джунгли — куда-то к подножию Дой-Сутхеп. Я понял это потому, что где-то наверху видна была золотая чеди. Раздвигая ветви, я бросился искать дорогу, и тут путь мне преградил огромный питон, растянувшийся на толстой ветви примерно на уровне моих глаз. «Куда ты идешь?» — спросил меня питон. «Я ищу мою милую», — ответил я. «Она на вершине горы», — проговорил змей. Тут джунгли кончились, и от их края, освещенный солнечным светом, я поглядел на вершину Дой-Сутхеп. Там стояла симпатия моих юных лет Кейко Муросава и махала мне рукой. Я обернулся и поглядел на питона. «Гляди еще», — сказал он. И когда я второй раз обернулся к горе, лицо женщины преобразилось. Кейко исчезла, а с вершины Дой-Сутхеп махали мне вы.
      Кэндзи умолк на несколько секунд.
      — Я никогда еще не видел настолько необычного и яркого сна и подумал, что…
      Слушая слова Кэндзи, Наи ощущала, как по ее руке бегают мурашки, и окончание истории — то, что она, Наи Буатонг, будет махать с вершины горы,
      — поняла прежде, чем он договорил. Наи подалась вперед в своем кресле и, помедлив, сказала.
      — Мистер Ватанабэ, надеюсь, что ничем не обижу вас…
      Наи недолго молчала и, избегая его взгляда, проговорила:
      — У нас, тайцев, есть знаменитая поговорка: если с человеком во сне говорит змея, значит, он встретил мужчину или женщину, на которой должен жениться.
      «Ответ я получила через шесть недель, — вспоминала Наи, по-прежнему сидя во дворе храма Чаматеви в Лампанге. — Пакет с материалами МКА пришел через три дня. А с ним — цветы от Кэндзи».
      Сам он объявился в Лампанге к следующему уик-энду.
      — Прошу прощения за то, что не звонил и не писал, — извинился он, — но прежде чем завязывать отношения, надо было удостовериться, что вы тоже летите на Марс.
      В воскресенье вечером он сделал ей предложение, и Наи сразу же согласилась. Поженились они в Киото — через три месяца. Семья Ватанабэ любезно оплатила дорогу в Японию сестрам Наи и еще троим ее тайским подружкам. Мать ехать не могла; к сожалению, некому было присмотреть за отцом.
      Тщательно перебрав недавние события своей жизни, Наи, наконец, приступила к медитации. Через тридцать минут она пришла в состояние счастливого и ясного ожидания начала новой, неизведанной жизни. Солнце только что встало, и в храме появились люди. Она медленно пошла вдоль стен, впитывая последние мгновения, проведенные ею в родном селении.
      Внутри основного вихарна, положив приношение на алтарь и воскурив благовония, Наи принялась внимательно изучать росписи на стенах, которые видела уже столько раз. Панно рассказывали историю жизни королевы Чаматеви, единственной ее героини начиная с самого детства. В VII веке у каждого племени, обитавшего в районе Лампанга, была своя культура; они часто ссорились и воевали. Общего в ту пору у них было немного — одна только легенда, миф о юной королеве, что явится с юга «на огромных слонах» и объединит все племена в королевство Харипунджайя.
      Чаматеви было всего лишь двадцать три года, когда старый прорицатель назвал ее будущей королевой Харипунджайя и послал за ней с севера. Принцесса монов была молода и прекрасна, позже этот народ возведет кхмерский храм Ангкор-Ват. Чаматеви была еще и мудра — редкое качество для женщины, — и все в королевском дворце любили ее.
      И потому моны были ошеломлены, узнав, что, оставив жизнь, исполненную изобилия и удовольствий, она направляется на север, в опасный шестимесячный путь — за семь сотен километров гор, джунглей и болот. Когда Чаматеви со своей свитой «на огромных слонах» вступила в цветущую долину, где располагался Лампанг, будущие ее поданные немедленно отложили всякие раздоры и возвели прекрасную королеву на трон. Она правила ими мудро и справедливо целых пятьдесят лет, направив свое королевство от невежества и нищеты к социальному прогрессу и к расцвету искусства.
      Перевалив за семьдесят лет, Чаматеви отреклась от трона и разделила свое королевство на две части между сыновьями-близнецами. Потом объявила, что посвятит остаток дней своих Богу. Став буддийской монахиней, она раздала все личное состояние. До девяноста девяти лет она вела в монастыре простую и благочестивую жизнь. И со смертью ее окончился золотой век Харипунджая.
      На последней фреске храма иссохшую и мудрую старуху уносила в нирвану дивная колесница. Над колесницей во всем великолепии небесного света рядом со своим Буддой восседала юная королева Чаматеви. Встав на колени в храме Лампанга в сердце Таиланда, будущая марсианка Наи Буатонг-Ватанабэ вознесла безмолвную молитву духу героини далекого прошлого.
      «Дорогая Чаматеви, — сказала она. — Двадцать шесть лет ты приглядывала за мной. Теперь я отправляюсь невесть куда, как это сделала ты, собравшись в Харипунджая. Одели мудростью своей и прозрением меня, вступающую в новый и чудесный мир».

      На Юкико была черная шелковая рубашка, белые брюки и черно-белый берет. Пройдя через гостиную, она обратилась к брату:
      — Хорошо бы и ты поехал, Кэндзи. Это будет самая большая демонстрация за мир, планета еще не видела такой.
      Кэндзи улыбнулся младшей сестре.
      — Мне бы тоже хотелось, Юки, — ответил он. — Но до отлета осталось два дня, и я хочу побыть с матерью и отцом.
      С противоположного конца комнаты появилась их мать. Она, как всегда, казалась озабоченной и несла в руке большой чемодан.
      — Все уложено, — сказала она. — Но лучше бы ты передумала. В Хиросиме будет сумасшедший дом. «Асахи симбун» утверждает, что ожидается миллион гостей, почти половина из-за границы.
      — Спасибо, мама, — проговорила Юкико, принимая чемодан. — Как тебе известно, мы с Сатоко остановимся в хиросимском «Принс-отеле». Не волнуйся. Мы будем звонить каждое утро, пока не начнутся дела. Во всяком случае, в понедельник вечером я буду дома.
      Открыв чемоданчик, девушка извлекла из специального отделения бриллиантовый браслет и кольцо с сапфиром.
      — А тебе не кажется, что эти вещи лучше оставить дома? — возмутилась мать. — Не забудь, вокруг тебя будут одни иностранцы. Такие драгоценности могут оказаться для них чрезмерным искушением.
      Юкико расхохоталась открыто и непринужденно, Кэндзи всегда любил ее смех.
      — Мама, — сказала она. — Ты у нас всего боишься. Вечно ждешь только плохого… Мы отправляемся в Хиросиму на церемонии, посвященные трехсотлетию первой атомной бомбардировки. Там будет наш премьер-министр, три члена Центрального комитета Совета Объединенных Правительств (СОП). Знаменитые музыканты со всего света будут давать концерты по вечерам, словом, будет то, что папа называет обогащающимипереживаниями… а ты думаешь только о том, что у меня могут украсть драгоценности.
      — Когда я была молодая, никто не слыхал, чтобы две девушки, даже не окончившие университет, могли ездить по Японии без провожатого…
      — Мама, не надо повторяться, — перебила ее Юкико. — Мне почти двадцать два года. На следующий год, после диплома, я вообще собираюсь жить самостоятельно, может быть, даже в другой стране. Я больше не ребенок. И мы с Сатоко вполне можем приглядеть друг за другом.
      Юкико проверила часы.
      — Мне пора выходить. Сатоко, наверное, уже ожидает меня на станции подземки.
      Изящно приблизившись к матери, Юкико коротко чмокнула мать, потом крепко обняла брата.
      — Веди себя хорошо, ани-сан, - шепнула она ему на ухо. — Береги на Марсе себя и красавицу-жену. Мы гордимся тобой.
      Кэндзи никогда не был очень близок с Юкико. В конце концов, он был на двенадцать лет старше ее. Юки было только четыре, когда мистера Ватанабэ назначили президентом американского отделения «Интернэшнл роботикс». Семейство перебралось на другой берег Тихого океана, в пригород Сан-Франциско. В те годы Кэндзи не уделял особого внимания младшей сестре. Его увлекала новая жизнь в Калифорнии, в особенности после поступления в Университет Лос-Анджелеса.
      Старшие Ватанабэ вместе с Юкико возвратились в Японию в 2232 году, а Кэндзи остался продолжать обучение на втором курсе исторического факультета. С тех пор они с Юки почти не общались. Каждый год посещая семью в Киото, Кэндзи собирался провести какое-то время с Юки, но подобное случалось редко. Или у сестры находились свои дела, или родители придумывали для него чересчур много светских обязанностей, или же у Кэндзи попросту не хватало времени.
      Стоя возле двери, Кэндзи с неясной печалью глядел вслед удалявшейся Юкико. «Я оставляю родную планету, — думал он, — так и не уделив достаточно времени собственной сестре».
      За его спиной монотонно изливала душу миссис Ватанабэ — она считала себя неудачницей, потому что дети отдалились от нее и вообще перестали уважать. А теперь еще единственный сын, только что женившийся на какой-то таиландке — просто чтобы досадить семье, — отправляется на Марс, и она целых пять лет его не увидит. Конечно, средняя дочь подарила ей двух внучек от своего банкира, однако они скучные и глупые, как и сами их родители…
      — А как там Фумико? — перебил Кэндзи излияния матери. — Мне не удастся повидать ее и племянниц до отлета.
      — Завтра вечером они приедут из Кобе на обед, — ответила мать. — Впрочем, не представляю, чем мне их кормить. А ты знаешь, что Тацуо и Фумико даже не учат девочек пользоваться палочками? Ты можешь представить себе такое? Чтобы японский ребенок не умел пользоваться палочками? Неужели для них нет ничего святого? Мы отказались от собственного лица, чтобы разбогатеть, я всегда говорила об этом твоему отцу…
      Извинившись, Кэндзи оставил мать изливать раздражение в монологе и отправился искать спасения в рабочем кабинете отца. На стенках комнаты в рамках висели фотографии — хроника личной и профессиональной жизни удачливого человека. Два снимка были памятны и самому Кэндзи. На одном из них они с отцом держали внушительный приз, присуждаемый местным клубом победителю ежегодных соревнований по гольфу между парами «сын — отец». На другом сияющий мистер Ватанабэ награждал своего сына медалью, которой он был удостоен за успехи в усвоении академической программы старших классов.
      Лишь поглядев на фотографии, Кэндзи вспомнил, что в обоих случаях он соперничал с Тосио Накамура, сыном самого близкого друга отца и помощника в его делах. На снимках на лице молодого Накамуры, почти на голову возвышавшегося над Кэндзи, застыло напряженное и сердитое выражение.
      «Это было задолго до его дела», — подумал Кэндзи. Он вспомнил заголовок «В Осаке арестован чиновник», четыре года назад предшествовавший осуждению Тосио Накамуры. В статье объяснялось, что мистер Накамура, в то время являвшийся вице-президентом гостиничного комплекса Томодзавы, обвинен в весьма серьезных преступлениях, а именно: взяточничество, сводничество, работорговля и так далее. Через четыре месяца Накамура был осужден и приговорен к тюремному заключению сроком на несколько лет. Кэндзи был удивлен. «Что могло случиться с Накамурой?» — частенько спрашивал он себя в последующие четыре года.
      Вспоминая юношеское соперничество, Кэндзи жалел Кейко Муросава, жену Накамуры; он и сам испытывал к ней привязанность в шестнадцатилетнем возрасте. Тогда Кэндзи и Накамура около года пытались добиться симпатии Кейко. И когда девушка наконец решила отдать предпочтение Кэндзи, Тосио пришел в ярость. Однажды утром он даже подкараулил Кэндзи возле храма Реандзи и угрожал физической расправой.
      «Я, конечно, женился бы на Кейко, — подумал Кэндзи, — если бы тогда остался в Японии». Он поглядел в окно, на усаженный мхом садик. Снаружи шел дождь. И он вдруг вспомнил тот неприятный дождливый день из собственной юности.
      Кэндзи отправился в ее дом, как только узнал новость от отца. Звуки концерта Шопена донеслись до его ушей, когда юноша вступил на аллею, ведущую к дому. Встретила его миссис Муросава и строго сказала:
      — Кейко сейчас упражняется, она закончит через час.
      — Миссис Муросава, я прошу вас, — проговорил шестнадцатилетний молодой человек. — Это очень важно.
      Ее мать уже собиралась закрыть дверь, когда Кейко заметила Кэндзи через окно. Бросив игру, она выскочила, ослепив его радостной улыбкой.
      — Привет, Кэндзи. Что случилось?»
      — Кое-что оченьважное, — ответил он загадочным тоном. — Ты не могла бы погулять со мной?
      Миссис Муросава что-то ворчала относительно близящегося концерта, но Кейко убедила мать в том, что один раз может и пропустить занятия. Взяв зонтик, девушка вышла к Кэндзи, поджидавшему ее возле дома. И когда они отошли подальше, так чтобы их не могли видеть из дома, она взяла его под руку, как поступала всегда во время их совместных прогулок.
      — Итак, мой друг, — сказала Кейко, как только они направились в горы, за пределы Киото, своим обычным путем. — И что же случилось настольковажное?
      — Я не хочу тебе говорить здесь, в этом месте. Все скажу, когда окажемся там, где надо.
      Кейко и Кэндзи посмеялись и поговорили, направляясь к Тропе Философа — дивной дорожке, вьющейся у подножия восточных холмов. Этот маршрут прославился в XX веке благодаря заботам философа Нисиды Китаро, который, как говорили, каждое утро гулял здесь. Тропа шла мимо самых живописных мест Киото, в том числе Гинкаку-Дзи (Серебряного павильона) и любимого Кэндзи старого буддийского храма Хонэн-Ин.
      За Хонэн-Ин и по его бокам располагалось небольшое кладбище с семьюдесятью или восемьюдесятью надгробиями. Кэндзи и Кейко обнаружили кладбище в прошлом году, исследуя на свой страх и риск окрестности. Здесь покоились многие из выдающихся жителей Киото, умерших в XX веке, в том числе знаменитый романист Дзюнъитиро Танидзаки и врач-стихотворец Ивао Мацуо. Кладбище сделалось местом свиданий Кейко и Кэндзи. Однажды, после того как молодые люди прочитали «Сестер Макиока», шедевр Танидзаки, описывающий жизнь Осаки в 1930-х годах, они около часа просидели возле надгробия автора и пересмеивались, обсуждая, на которую из сестер Макиока больше похожа Кейко.
      В тот день, когда мистер Ватанабэ известил сына о том, что семья перебирается в Америку, дождь пошел еще до того, как Кэндзи и Кейко добрались до Хонэн-Ин. Там Кэндзи свернул направо, на узкую аллейку — в сторону старой калитки под соломенной крышей. Как и ожидала Кейко, в храм они не вошли, а поднялись вверх по ступеням, ведшим на кладбище. Но Кэндзи не остановился возле могилы Танидзаки, он поднялся повыше — к другой могиле.
      — Тут похоронен доктор Ивао Мацуо, — сказал Кэндзи, извлекая электронную записную книжку. — Я хочу прочесть несколько стихотворений.
      Кейко шла возле своего друга, они жались теснее, стараясь укрыться под одним зонтиком от легкого дождя. Кэндзи прочел три стихотворения.
      — А теперь последнее. Особое хайку, написанное другом доктора Мацуо:
      В тот июньский день, Съев по блюдцу мороженого, Мы попрощались.
      Они помолчали, потом Кэндзи вновь — по памяти — повторил хайку. Кейко встревожилась, даже чуть испугалась, увидев, что серьезное выражение не покидает лица Кэндзи.
      — Стихотворение говорит о расставании, — тихо произнесла она. — Ты хочешь сказать мне, что…
      — Я не хотел, Кейко, — перебил ее Кэндзи. — Просто отца направили работать в Америку, — добавил он, помедлив несколько секунд. — Мы переезжаем в следующем месяце.
      Кэндзи не ожидал увидеть такую печаль на прекрасном лице Кейко. Когда она поглядела на него этими жуткими в своей скорби глазами, он подумал, что его сердце вот-вот разорвется. И он обнял ее под этим послеполуденным дождем, и оба плакали и клялись, что будут вечно любить друг друга.

      Молодая официантка в легком голубом кимоно и старомодном оби отодвинула в сторону экран и вошла в комнату. В руках у нее был поднос с сакэ и пивом.
      — Осакэ онегаи симасу, - вежливо проговорил отец Кэндзи, подставляя чашечку.
      Кэндзи пригубил холодного пива. Вернулась официантка постарше с маленьким блюдом закуски. Посреди его был какой-то моллюск под легким соусом, но Кэндзи не мог определить ни ракушку, ни соус. В свои семнадцать лет, прежде чем оставить Киото, он едва ли съел больше горсточки этой кайсэки.
      — Кампай, - произнес Кэндзи, звякнув своим бокалом о чашечку отца. — Спасибо тебе, отец. Обедать здесь вместе с тобой — честь для меня.
      «Ките» был самым знаменитым рестораном в районе Кансай, а может быть, и во всей Японии. Кроме того, он был ужасно дорогим, потому что здесь сохранялись все традиции персонального обслуживания и отдельные кабинеты для еды; блюда по сезону изготавливались только из самых качественных продуктов. Каждая перемена блюд веселила глаз и радовала небо. Когда мистер Ватанабэ сообщил сыну о своем намерении отобедать с ним вдвоем, с глазу на глаз, Кэндзи и в голову не пришло, что речь идет о «Ките».
      Они говорили об экспедиции на Марс.
      — Сколько японцев среди космонавтов? — спросил мистер Ватанабэ.
      — Хватает, — ответил Кэндзи. — Около трех сотен, если я не ошибаюсь. Япония поставила многих главных специалистов. Большую по численности группу имеет только Америка.
      — А ты знаешь кого-нибудь из японцев?
      — Двоих или троих. Ясуко Хорикава недолго училась в моей школе в одном из старших классов. Возможно, ты помнишь ее: очень умная, с кроличьими зубами, в толстых очках. Она работает — точнее, работала— химиком в корпорации «Дай-Ниппон».
      Мистер Ватанабэ улыбнулся.
      — Да, кажется, помню, — сказал он. — Она как-то была у нас, когда Кейко играла на пианино.
      — По-моему, да, — непринужденно отозвался Кэндзи. Он рассмеялся. — Впрочем, сам я кроме Кейко в тот вечер никого не видел.
      Мистер Ватанабэ опорожнил свою чашечку. Молодая прислуга, ожидавшая стоя на коленях в уголке застеленной татами комнаты, подошла к столу, чтобы наполнить ее.
      — Кэндзи, меня волнуют эти преступники, — проговорил мистер Ватанабэ, когда молодая леди удалилась.
      — О чем ты, отец? — спросил Кэндзи.
      — Я читал в журнале большую статью о том, как МКА набирало в вашу колонию Лоуэлл несколько сотен заключенных. В ней подчеркивалось, что преступники после ареста ведут себя идеально и обладают выдающимися способностями. Но зачем потребовалось набирать их?
      Кэндзи отпил пива.
      — Дело в том, отец, — ответил он, — что в процессе набора мы столкнулись с определенными сложностями. Во-первых, мы переоценили число желающих и установили чересчур строгие критерии отбора. Во-вторых, неправильно был выбран сам срок. Для молодых — в особенности — он слишком долог. Что еще более важно, пресса оказала весьма отрицательное влияние на процесс комплектования. Когда мы ждали заявлений, повсюду в журналах появилось множество статей (даже были созданы «специальные» телепередачи) о гибели марсианских колоний в прошлом веке. Люди побоялись, что история вновь повторится и их оставят на Марсе.
      Кэндзи чуть помедлил, но мистер Ватанабэ молчал.
      — Кроме того, как ты прекрасно знаешь, проект страдает от перемежающейся финансовой лихорадки. Бюджетный нажим в прошлом году, собственно, и заставил нас обратиться к услугам образцовых и квалифицированных заключенных, чтобы решить проблемы комплектования и финансового дефицита. Они будут получать минимальные оклады, но заключенным предоставлены достаточные льготы, позволяющие привлечь их внимание. Отбор в экспедицию гарантирует каждому амнистию и свободу на Земле после пяти лет пребывания в экспедиции. Важен еще тот факт, что бывшие заключенные станут такими же полноправными гражданами колонии Лоуэлл, как и все остальные… им не нужно будет подвергаться неприятной обязанности подчинять всю свою деятельность…
      Кэндзи остановился. На стол подали два кусочка отварной рыбы, нежных и прекрасных, посреди пестрых листьев. Мистер Ватанабэ взял один из кусков рыбы палочками и откусил.
      — Ойсии десу, - прокомментировал он, не глядя на сына.
      Кэндзи потянулся к собственному куску (разговор о преступниках в колонии Лоуэлл явно закончился) и поглядел за спину отца; там располагались сады, которыми прославился ресторан. По полированным ступенькам бежал ручеек, его окружало с полдюжины роскошных карликовых деревьев. Обращенное к саду сиденье за трапезой всегда считалось у японцев почетным. Мистер Ватанабэ настоял, чтобы Кэндзи смотрел на сад во время своего последнего обеда.
      — А вы не сумели привлечь китайцев? — спросил отец, когда с рыбой было покончено.
      Кэндзи покачал головой.
      — Лишь несколько человек из Сингапура и Малайзии. Китайское и бразильское представительства запретили своим гражданам участвовать в экспедиции. От бразильцев этого можно было ожидать — их Южно-Американская империя практически находится в состоянии войны с СОП, — но мы надеялись, что китайцы смягчат свою позицию. Выходит, сотню лет полной изоляции не так легко изгладить из памяти.
      — Их нельзя винить в этом, — отозвался мистер Ватанабэ. — Этот народ ужасно пострадал в дни Великого хаоса. За пару недель испарился весь иностранный капитал, и экономика разом рухнула.
      — Нам удалось собрать немного чернокожих африканцев (быть может, около сотни) и горсточку арабов, но в основном наши колонисты — выходцы из стран, вносящих в МКА существенный вклад. Этого и следовало ожидать.
      Кэндзи вдруг ощутил смущение. Пока разговор шел только о нем и его деятельности, и во время следующих смен блюд Кэндзи расспрашивал отца относительно его работы в «Интернэшнл роботикс». Мистер Ватанабэ, являвшийся в настоящее время главным распорядителем в корпорации, просто расцвел от гордости, когда речь зашла о «его» компании. Она была крупнейшим в мире производителем роботов, обеспечивающим нужды различных контор и заводов. По ежегодному объему продукции ИР, как всегда называли компанию, находился в числе первых пятидесяти мировых производителей.
      — На следующий год мне исполнится шестьдесят два года, — сказал мистер Ватанабэ. Несколько чашек сакэ сделали его необычайно разговорчивым. — Я уже подумывал об отставке. Но Накамура считает это ошибкой. Он утверждает, что компания по-прежнему нуждается во мне…
      Когда пришел черед фруктов, Кэндзи с отцом снова беседовали об экспедиции. Кэндзи пояснил, что Наи и прочие азиатские колонисты, приписанные к «Пинте» и «Нинье», уже прибыли в тренировочный центр на южном Кюсю. Из Киото он сразу же намеревался отправиться к своей жене. А потом, после десяти дней тренировок, их в числе прочих пассажиров «Пинты» доставят на «Низкоорбитальную станцию», где в течение недели они будут привыкать к невесомости. В качестве завершающего этапа околоземных перемещений космический буксир должен был доставить их на «Геосинхронную орбитальную станцию-4»; там в настоящее время собирали и оснащали «Пинту», проводя одновременно проверки систем перед долгой дорогой на Марс.
      Молодая официантка принесла две рюмки с коньяком.
      — Твоя жена воистину великолепна, — проговорил мистер Ватанабэ, сделав маленький глоток. — Я всегда считал тайских женщин самыми красивыми в мире.
      — Она прекрасна не только телом, — торопливо добавил Кэндзи, вдруг ощутивший тоску по своей молодой жене. — Наи еще очень умна.
      — Английским владеет превосходно, — согласился мистер Ватанабэ. — Но твоя мать утверждает, что японский у нее не в почете.
      Кэндзи ощетинился.
      — Наи попыталась говорить по-японски (она ведь никогда не изучала его) лишь потому, что мать отказалась разговаривать с ней по-английски. И поступила так специально, чтобы Наи…
      Кэндзи осадил себя. Выступление в защиту Наи сейчас было, пожалуй, неуместно.
      — Гомен насаи.
      Мистер Ватанабэ сделал долгий глоток.
      — Ну что ж, Кэндзи, в следующий раз нам удастся посидеть вдвоем не раньше чем через пять лет. Мне было приятно пообедать и поговорить с тобой, — он умолк. — Впрочем, я бы хотел обсудить с тобой еще одну вещь.
      Кэндзи изменил позу (он уже успел отвыкнуть от сидения на полу со скрещенными ногами, и четырех часов было для него слишком много) и выпрямился, пытаясь прояснить голову. По тону отца было понятно, что «еще одна вещь» была вещью важной.
      — Я интересовался вербовкой осужденных в колонию Лоуэлл не из праздного любопытства, — начал мистер Ватанабэ. Прежде чем продолжить, он немного помедлил. — В конце прошлой недели во второй половине дня в мой кабинет зашел Накамура-сан и сказал, что его сыну отказали вторично. Он спросил меня, не смог бы ты помочь ему попасть в колонию Лоуэлл.
      Эти слова поразили Кэндзи, как гром. Он-то и не предполагал, что соперник его мальчишеских дней подавал заявление. И теперь отец…
      — Я не принимал участия в отборе колонистов из заключенных, — медленно ответил Кэндзи. — Этим ведает совершенно другое отделение.
      Мистер Ватанабэ помедлил несколько секунд.
      — Нам удалось выяснить, что единственные реальные возражения против его кандидатуры выдвинуты психиатром, доктором Риджмором из Новой Зеландии, который полагает, что, несмотря на отличное поведение под стражей, сын Накамуры так и не признал свою вину. Кажется, в колонию Лоуэлл Риджмора привлек именно ты.
      Кэндзи был озадачен. Отец спрашивал не из праздного любопытства, он тщательно изучил подноготную. «Но почему? — удивился Кэндзи. — Откуда такой интерес?»
      — Накамура-сан — прекрасный инженер, — продолжил мистер Ватанабэ. — Он вложил долю своего таланта во многие изделия, обеспечивавшие нам успех. Однако в последнее время его лаборатория не может похвастаться новыми достижениями. Иначе говоря, ее производительность начала падать сразу после ареста Тосио.
      Мистер Ватанабэ склонился в сторону Кэндзи, положил локти на стол.
      — Накамура-сан утратил уверенность в себе. Им с женой приходится посещать Тосио раз в месяц. Эти визиты постоянно напоминают Накамуре об унижении, выпавшем на долю его семьи. Но если его сын сможет отправиться на Марс, то…
      Кэндзи слишком хорошо понимал, чего хочет от него отец. Давно сдерживаемые чувства грозили вырваться наружу. Кэндзи был смущен и растерян. И уже хотел было сказать отцу, что считает подобное предложение «неподобающим», когда старый Ватанабэ вновь заговорил.
      — Кейко и маленькой ее дочке тоже досталось. Теперь Айко почти семь. Через выходной они регулярно ездят поездом в Асия…
      Невзирая на все усилия, Кэндзи не мог сдержать слез, прихлынувших к уголкам глаз. Кейко, униженная и оскорбленная, вынужденная вместе с дочерью раз в две недели посещать своего мужа — это было уж чересчур.
      — На той неделе я сам разговаривал с Кейко, — добавил отец, — по просьбе Накамуры-сан. Она отчаялась. Но словно ожила, когда я сказал, что намереваюсь просить тебя походатайствовать за ее мужа.
      Кэндзи глубоко вздохнул и поглядел на бесстрастное лицо отца. Теперь он знал, что хочет сделать: действительно «неподобающую» вещь — не плохую, а именно неподобающую. Но спорить из-за уже определенного решения не было смысла.
      Кэндзи допил коньяк.
      — Скажи Накамуре-сан, что я завтра же вызову доктора Риджмора.
      Что будет, если интуиция подведет меня? «Просто потеряю час, самое большее, девяносто минут», — думал Кэндзи, оставив семейную встречу, сестру Фумико и двоих племянниц. Он выбежал на улицу и сразу же направился в сторону гор. До заката оставался час. «Она будет там, — сказал он себе.
      — Другого случая проститься не представится».
      Первым делом Кэндзи направился к небольшому храму Анраку-Дзи. Он вошел в хондо, ожидая обнаружить Кейко на излюбленном месте, перед боковым деревянным алтарем, воздвигнутым в XII веке в память двух буддийских монахинь, некогда бывших наложницами во дворцовом гареме. Они пошли на самоубийство, когда император Го-Тоба приказал им отречься от учения святого Хонэна… Кейко там не было. Не было ее и снаружи, возле могилы обеих женщин, на самой опушке бамбуковых зарослей. Кэндзи уже решил, что ошибся. «Кейко не пришла, — подумал он. — Она боится, что все унижения заставили ее потерять лицо».
      Оставалось надеяться, что Кейко будет дожидаться его на кладбище возле Хонэн-Ин, там, где семнадцать лет назад он сказал ей, что покидает Японию. С замирающим сердцем торопился Кэндзи к храму. Справа вдали показалась женская фигура, облаченная в простое черное платье. Дама стояла возле надгробия Дзюнъитиро Танидзаки.
      Хотя ее лицо и было обращено в другую сторону, а сумерки мешали разглядеть стоящую, Кэндзи понял, что перед ним Кейко. Он взлетел по ступенькам, ведущим на кладбище, и наконец остановился метрах в пяти от женщины в черном.
      — Кейко, — проговорил он, стараясь восстановить дыхание. — Я так рад…
      — Ватанабэ-сан, — вежливо ответила женщина, потупив очи. Она низко поклонилась ему, как прислуга. — Домо арригато годзаимасу, - повторила она дважды. Затем она распрямилась, по-прежнему не глядя на Кэндзи.
      — Кейко, — негромко произнес он. — Это же я, Кэндзи. Я один. Погляди на меня.
      — Не могу, — ответила она едва слышным голосом. — Но спасибо тебе за то, что ты сделал для нас с Айко. — И она снова поклонилась, повторив: — Домо арригато годзаимасу.
      Кэндзи порывисто нагнулся к ней и, взяв за подбородок, обратил к себе лицо Кейко. Она была все еще прекрасна. Но печаль, врезавшаяся в эти тонкие черты, ранила его душу.
      — Кейко, — пробормотал он. Ее слезы острыми иглами впивались в его сердце.
      — Мне надо идти, — сказала она. — Желаю тебе счастья. — Кейко освободилась от его руки и вновь поклонилась. А потом встала и, так и не поглядев на него, медленно направилась по тропе, растворяясь в вечерних тенях.
      Кэндзи провожал ее взглядом, пока силуэт Кейко не исчез вдали. И только тогда заметил, что стоит опершись о надгробие Танидзаки. Несколько секунд он глядел на два кандзи — «ку» и «дзаку»… на серые знаки над ними. Один гласил: «Пустота», другой вторил ему: «Одиночество».

      Когда в 2241 году спутники слежения передали на Землю послание с Рамы, оно вызвало просто панику. Видеозапись выступления Николь немедленно отнесли к числу особо секретных материалов, тем временем Международное бюро расследований (МБР) — десница СОП, — отвечающее за безопасность, пыталось разобраться во всем этом деле. Дюжина самых лучших агентов собралась на закрытом заседании в Новосибирске, чтобы проанализировать передачу из дальнего космоса и разработать план ответных действий СОП.
      Когда все смогли убедиться, что ни китайцы, ни бразильцы не могли закодировать сигнал (технические возможности обеих стран по-прежнему уступали СОП), в направлении Рамы немедленно отправили подтверждение, чтобы исключить повторение передачи. Теперь суперагенты могли сосредоточиться на содержании самого послания.
      Пришлось начать с исторических исследований. Считалось, что Рама II погиб от барражирующих ядерных ракет в апреле 2200 года, хотя имелись свидетельства (впрочем, ненадежные) того, что инопланетный корабль мог избежать подобной участи. Николь де Жарден, предположительно записавшая послание, считалась погибшей еще до того, как научный корабль экспедиции «Ньютон» оставил Раму. Безусловно, и сама она и любые ее останки должны были погибнуть в ядерном взрыве. Итак, говорить из космоса она не могла.
      Но если некто или нечто, записавшее телевыступление, являлось роботом или подобием мадам де Жарден, уровень технологии его создателей немыслимо превосходил все известные на Земле. Посему предварительное заключение гласило, что землянам вновь приходится иметь дело с невероятно могущественной технологической цивилизацией, вполне отвечающей уровню, обнаруженному обоими кораблями, которые на Земле называли Рамой.
      В том, что послание заключало в себе угрозу, суперагенты были единодушны. Если новый Рама действительно приближался к Солнечной системе, хотя обе станции «Экскалибур» этого еще не обнаружили, Земля не могла игнорировать послание. Конечно, нельзя было исключить и возможность искусного надувательства, наглого розыгрыша, учиненного блестящими китайскими физиками (подозревать можно было лишь их), однако до получения подтверждения СОП должен был выработать определенный план.
      К счастью, уже существовал международный проект, предусматривавший создание на Марсе небольшой колонии к середине 2240-х годов. За два предыдущих десятилетия с полдюжины исследовательских экспедиций на Марс возобновили интерес к великой идее сделать красную планету обитаемой для людей. На Марсе уже работало несколько автоматических научных лабораторий, осуществлявших слишком опасные эксперименты, чтобы проводить их на Земле. Выполнить распоряжение Николь де Жарден и не испугать население можно было одним путем — следовало объявить о создании на Марсе более крупной колонии. Если бы вся история впоследствии оказалась надувательством, размер колонии можно было сократить до запланированного уровня.
      Один из агентов, индиец по имени Рави Шринивасан, тщательно изучил архивы МКА, относящиеся к 2200 году, и нашел подтверждение тому, что Рама II не былуничтожен ядерной фалангой.
      — Возможно, — сказал мистер Шринивасан, — мы видим обычную видеопередачу и перед нами действительно уважаемая мадам де Жарден.
      — Но сейчас ей должно быть семьдесят семь лет, — возразил один из агентов.
      — В передаче отсутствуют указания на время записи, — аргументировал мистер Шринивасан. — А если вы сопоставите сделанные во время полета фотоснимки мадам де Жарден с женщиной на экране, то сразу же заметите различия. В полученном нами видеоотрывке она старше, может быть, лет на десять. Для обмана или подделки чрезмерно тонкая работа.
      Впрочем, мистер Шринивасан согласился, что МБР разработало вполне разумный план, пригодный даже на случай, если передача и в самом деле окажется правдивой. Поэтому ему не стоит тратить силы, чтобы доказать свою правоту. Но в первую очередь — на этом сошлись все суперагенты — следует позаботиться о том, чтобы о содержании передачи знало как можно меньше людей.
      Сорок лет, прошедшие с начала XXII века, принесли на Землю заметные изменения. Из Великого хаоса Совет Объединенных Правительств вышел монолитной организацией, управляющей — или, во всяком случае, манипулирующей — политикой всей планеты. Перенеся жуткое потрясение во время хаоса, лишь Китай изолировался от внешнего мира и оставался вне сферы влияния СОП. Однако после 2200 года появились признаки того, что неоспоримое могущество СОП начинает слабеть.
      Первым знаком упадка явились выборы 2209 года в Корее, когда народ этой страны, устав от вечной карусели коррумпированных политических режимов и государственных чиновников, богатеющих за счет населения, проголосовал за объединение с Китаем на федеративных началах. Из всех основных держав лишь в Китае сохранился метод правления, несколько отличающийся от регулируемого капитализма, практиковавшегося богатыми странами и конфедерациями Северной Америки, Азии и Европы. Китайское правительство установило в стране нечто вроде социал-демократии, основанной на гуманистических принципах, сведенных в единое целое католическим святым Микелем Сиенским, жившим в XXII веке в Италии.
      Результаты выборов в Корее повергли в смятение СОП да и весь мир. К тому времени, когда МБР сумело затеять гражданскую войну (2211–2212), новое правительство Кореи и его китайские союзники сумели покорить сердца и умы своих народов. Восстание легко подавили, и Корея как составная часть вошла в Китайскую федерацию.
      Китай во всеуслышание заявил о том, что не имеет намерения экспортировать свой способ правления военным путем, но мир, естественно, не поверил ему на слово. Военный и разведывательный бюджеты СОП удвоились между 2210–2200 годами, и политическая напряженность вернулась на мировую арену.
      Тем временем в 2218 году триста пятьдесят миллионов бразильцев избрали наделенного харизмой генерала Жоао Перейру главой своей нации. Генерал Перейра полагал, что СОП не ценит Южную Америку и пренебрегает ею (и он не ошибался), а потому потребовал произвести преобразования внутри этой организации, способные исправить создавшееся положение. Получив отказ СОП, Перейра гальванизировал Южно-Американский регионализм, аннулировав для этого в одностороннем порядке хартию СОП. На деле получилось, что Бразилия вышла из СОП, и в последующем десятилетии остальные южно-американские нации, вдохновляемые военной мощью Бразилии, успешно противостояли миротворческим силам СОП. В итоге на мировой геополитической арене появился третий игрок — нечто вроде Бразильской империи, возглавлявшейся энергичным генералом Перейрой.
      Поначалу эмбарго, налагаемое СОП, грозило вернуть Бразилию вместе с Южной Америкой к нищете, царившей здесь во времена Великого хаоса. Но Перейра сопротивлялся. Поскольку передовые страны Северной Америки, Европы и Азии не желали покупать у Бразилии предметы легального экспорта, оставалось завалить их экспортом нелегальным. Основным товаром Бразильской империи стали наркотики. Эта политика имела огромный успех, и к 2240 году из Южной Америки во все прочие страны света хлынул широкий поток всякого зелья.
      Вот такая политическая ситуация возникла на нашей планете, когда из космоса пришло послание Николь. Хотя в хватке СОП обнаружилась некоторая слабина, все-таки во власти его находились 70 % населения и 90 % материальных ресурсов Земли. Поэтому было вполне естественно, что СОП и его орган, МКА, взяли на себя всю ответственность. Тщательно следуя критериям безопасности, определенным МБР в феврале 2242 года, они объявили о пятикратном увеличении числа поселенцев в колонии Лоуэлл. Отбытие колонистов с Земли было назначено на конец лета — начало осени 2245 года.
      Находившиеся в комнате четверо голубоглазых и светловолосых шведов, уроженцев города Мальме, один за другим вышли из помещения, оставив Кэндзи и Наи Ватанабэ вдвоем. Она все глядела на Землю, оставшуюся в тридцати пяти тысячах километров под ними. Кэндзи встал возле нее перед огромным обсервационным окном.
      — Я как-то не понимала, — проговорила Наи, — что такое — находиться на геосинхронной орбите. Земля там, внизу, неподвижна, она словно застыла в пространстве.
      Кэндзи расхохотался.
      — На деле движемся и мы, и она, причем очень быстро. Но, поскольку время нашего обращения по орбите совпадает с периодом вращения Земли, она для нас как будто стоит на месте.
      — На другой станции было иначе, — Наи отправилась от окна, шаркая шлепанцами. — Там Земля казалась величественнее, динамичнее… более впечатляющей.
      — Но тогда мы были только в трехстах километрах над ней. Конечно же…
      —  Дерьмо! — донеслось от противоположного края обсервационной лоджии. В воздухе в метре над полом повис рослый молодой человек в ковбойке и голубых джинсах, и все отчаянные телодвижения только отодвигали его в сторону. Кэндзи торопливо приблизился и помог вошедшему опуститься на ноги.
      — Спасибо. Вечно забываю про то, что здесь нельзя отрывать от пола сразу обе ноги. Эта клепаная невесомость не для нас, фермеров. — Мужчина говорил с заметным южным акцентом: — Ой, извините за выражения, мэм. Слишком много времени приходится проводить среди коров и свиней, — он протянул руку Кэндзи. — Меня зовут Макс Паккетт, я из Де-Куина, Арканзас.
      Кэндзи представил и себя, и жену. На открытом лице Макса Паккетта улыбка была частой гостьей.
      — Знаете, — сказал Макс, — когда я записывался на Марс, как-то не подумал, что почти всю дорогу придется жить в невесомости… Что же с курочками моими будет? Небось, и яйца теперь не снесут.
      Макс подошел к окну.
      — А на той забавной планетке в моем доме сейчас полдень. Братишка Клайд бутылочку пивца раскупорил, а Винона, жена его, сандвич ему готовит. — Помедлив, он обернулся к обоим Ватанабэ. — А что вы будете делать на Марсе?
      — Я буду историком колонии, — ответил Кэндзи. — Во всяком случае, одним из них. А моя жена Наи — преподаватель английского и французского языков.
      — Дерьмо, — произнес Макс Паккетт. — Я-то думал, что вы тоже крестьяне из Вьетнама или Лаоса, хотел узнать кое-что о рисе.
      — Кажется, я слышала что-то о курах? — спросила Наи после недолгого молчания. — У нас на «Пинте» будут цыплята?
      — Мэм, пятнадцать тысяч моих отборных курочек тихо сидят по клеткам в грузовом буксире по ту сторону этой станции. МКА столько заплатило за этих цыплят, что Клайд с Виноной смогут бездельничать целый год… Если мы не берем с собой моих птичек, просто не знаю, зачем еще они им понадобились.
      — Пассажиры занимают всего лишь двадцать процентов объема «Ниньи» и «Санта-Марии», - напомнил Кэндзи, обратившись к Наи. — Остальная часть приходится на припасы и разное снаряжение. На «Пинте» отправляется всего триста пассажиров, в основном чиновники из МКА и прочий ключевой персонал, необходимый для инициализации колонии…
      — Что это еще за ини-мини-лизация? — вмешался Макс. — Ты, друг, говоришь, как тот робот. — Он ухмыльнулся Наи. — Однажды я целых два года возился с говорящим культиватором, а потом выбросил этого сукина сына и взял простой — молчащий.
      Кэндзи ответил непринужденным смешком.
      — Похоже, заразился жаргоном, принятым в МКА, когда вербовал колонистов на востоке. Я был одним из первых чиновников, назначенных на Нью-Лоуэлл.
      Макс взял сигарету и оглянулся.
      — Знака «не курить» не заметно. Надеюсь, если чуть подымлю, беды не будет. — Он заложил сигарету за ухо. — Винона терпеть не может, когда мы с Клайдом беремся смолить. Говорит, что теперь курят только шлюхи и фермеры.
      Макс рассмеялся, Кэндзи с Наи расхохотались. Забавный тип.
      — Кстати, о шлюхах. А где эти преступницы, которых показывали по телевизору? Уууя! До чего ж там были симпатичные. Не то, что мои цыплята и свиньи.
      — Все колонисты, бывшие в заключении на Земле, путешествуют на борту «Санта-Марии», — ответил Кэндзи. — Мы прибудем на место за два месяца до них.
      — Ты много знаешь обо всем, что здесь творится, — сказал Макс. — А по-английски говоришь правильно, не то что ваши, которых я встречал в Литл-Роке или Тексаркане. Ты что — какой-то особенный?
      — Нет, — произнес Кэндзи, не в силах сдержать смеха. — Я уже говорил, что буду ведущим историком нашей колонии.
      Кэндзи уже собирался объяснить Максу, что провел в Штатах шесть лет и потому так хорошо знает английский, когда дверь в лоджию отворилась и внутрь вошел достойный пожилой джентльмен в сером костюме с темным галстуком.
      — Простите, неужели я по ошибке попал в курительную комнату? — спросил он у Макса, снова взявшего в рот незажженную сигарету.
      — Нет, папаша, — ответил Макс, — перед вами обсерватория, помещение слишком прекрасное, чтобы служить курительной. Скорее всего для этого занятия отведена небольшая комнатка без окон, где-нибудь возле ванных комнат. Чиновник из МКА, проводивший интервью, сказал мне…
      Пожилой джентльмен глядел на Макса, словно биолог на редкое, но отвратительное существо.
      — Меня, молодой человек, — заметил он, не дожидаясь пока Макс закончит свой монолог, — зовут не папашей, а Петром, точнее, Петром Мышкиным.
      — Рад познакомиться, Питер, — Макс протянул руку. — А я Макс. Это вот парочка Вабаниабе. Они из Японии.
      — Кэндзи Ватанабэ, — поправил его Кэндзи. — Это моя жена Наи, она из Таиланда.
      — Мистер Макс, — официальным тоном продолжил Петр Мышкин, — мое имя Петр, а не Питер. Как скверно, что придется целых пять лет разговаривать на английском. И я считаю, что вполне могу требовать, чтобы хотя бы мое имя произносилось по-русски.
      — О'кей, Пьйоотр, — Макс вновь ухмыльнулся. — А что вы делаете? Нет, позвольте сперва угадать… Вы — хозяин колонии.
      На какую-то долю секунды Кэндзи показалось, что мистер Мышкин вот-вот взорвется в гневе, но вместо этого на лицо русского бочком проползла улыбка.
      — Мистер Макс, вы безусловно наделены даром комика. Не сомневаюсь: в долгом и скучном космическом путешествии это, конечно, достоинство. — Он сделал небольшую паузу. — Чтобы вы знали — я не хозяин. Я всю жизнь посвятил юриспруденции и был членом Советского Верховного суда, за исключением последних двух лет, когда отставка позволила мне заняться поиском «новых приключений».
      — Ну и ну! — воскликнул Макс Паккетт. — Вспомнил. Я читал о вас в журнале «Тайм». Судья Мышкин, прошу прощения. Я не узнал вас…
      — Не в чем извиняться, — перебил его Мышкин, на лице его проступила удивленная улыбка. — Надо же, немного побыл частным лицом и все равно приняли за начальника. Наверное, у опытного судьи на физиономии застывает похоронное выражение. Кстати, мистер…
      — Паккетт, сэр.
      — Мистер Паккетт, — продолжил судья Мышкин, — а не выпить ли нам? В баре есть водка, по-моему, в самый раз.
      — И текила тоже сойдет, — ответил Макс, вместе с Мышкиным направившийся к двери. Кстати, я вот предполагаю, что вы представления не имеете о том, что бывает со свиньями, если поить их текилой… Конечно, откуда вам знать… А вот мы с братаном Клайдом…
      Они исчезли в дверях, оставив Кэндзи и Наи Ватанабэ в одиночестве. Они переглянулись и расхохотались.
      — Как тебе кажется, — проговорил Кэндзи, — по-моему, они подружатся?
      — Непременно, — Наи улыбнулась. — Экая парочка.
      — Мышкина считают одним из самых искусных юристов нашего столетия. С текстами его выступлений на судебных процессах знакомят студентов юридических факультетов советских вузов. Паккетт был президентом фермерского кооператива юго-западного Арканзаса. Он разбирается во всех тонкостях сельского хозяйства, хорошо знает и домашних животных.
      — Выходит, тебе известно прошлое всех обитателей Нью-Лоуэлла?
      — Нет, — ответил Кэндзи. — Но биографии всех, кто летит на «Пинте», я изучил.
      Наи обняла мужа.
      — А что там написано о Наи Буатонг-Ватанабэ? — спросила она.
      — Преподавательница из Таиланда, свободно владеет английским и французским, КИ равен 2,48, КС — 91…
      Наи прервала Кэндзи поцелуем.
      — Ты забыл самое важное, — сказала она.
      — Что же?
      Она вновь поцеловала его.
      — Любящая жена Кэндзи Ватанабэ, историка колонии.

      Едва ли не весь мир следил по телевидению за официальным освящением «Пинты», состоявшимся за несколько часов до ее отправления на Марс со всеми пассажирами и грузом. Второй вице-президент СОП, представитель Швейцарии Хейнрих Енцер, прибыл на «Геосинхронную орбитальную станцию-4» для участия в церемонии. Он коротко охарактеризовал завершение строительства трех больших кораблей и открытие «новой эры в колонизации Марса». Окончив речь, мистер Енцер представил шотландца Иэна Макмиллана — командира «Пинты». Макмиллан, скверный оратор, принадлежавший в МКА к числу основных бюрократов, зачитал шестиминутный спич, напомнивший всему миру о фундаментальных целях проекта.
      — Эти три корабля, — сказал он в начале речи, — унесут почти две тысячи людей за сотню миллионов километров отсюда — на планету Марс, где на этотраз будет создано уже постоянное поселение. Большая часть будущих жителей Марса отправится на втором корабле: «Нинья» стартует с «Геосинхронной орбитальной станции-4» через три недели. Наш корабль «Пинта», как и последний в серии, «Санта-Мария», унесет три сотни пассажиров вместе с тысячами килограммов припасов и оборудования, необходимого для жизнеобеспечения колонии.
      Старательно избегая всяческих упоминаний о судьбе, постигшей первые марсианские аванпосты в предыдущем столетии, капитан Макмиллан попытался обратиться к поэзии, сравнив предстоящее путешествие с экспедицией Христофора Колумба, предпринятой 750 лет назад. Речь была написана превосходно, однако в тусклой, монотонной манере Макмиллана слова, способные сделаться вдохновенными в устах истинного оратора, превращались в нудную лекцию по истории.
      Закончил он общей характеристикой колонистов, приводя статистические данные относительно возраста, занятий и места происхождения.
      — Итак, эти мужчины и женщины, — подвел Макмиллан итог, — являют собой репрезентативный срез человеческого общества почти во всех отношениях. Я сказал почти, потому что наша группа обладает по меньшей мере двумя атрибутами, отличающими ее от случайного отбора людей. Во-первых, будущие жители колонии Лоуэлл весьма интеллигентны: средний КИ чуть превышает 1,86. Во-вторых, и об этом можно не говорить, все они отважные люди, иначе никто из них не претендовал бы на долгую и трудную работу в новых неизведанных условиях и не согласился бы на нее.
      После выступления капитану Макмиллану подали небольшую бутылочку шампанского, которую он разбил об уменьшенную в сто раз модель «Пинты», стоявшую на возвышении позади него и официальных лиц. Колонисты немедленно повалили из зала — готовиться к посадке на «Пинту»; тем временем Макмиллан и Енцер начали запланированную пресс-конференцию.
      — Ну и зануда.
      — Просто ничего не смыслящий бюрократ.
      — Зануда клепаный.
      Макс Паккетт и судья Мышкин обменивались собственными впечатлениями.
      — Никакого, черт возьми, чувства юмора не имеет.
      — Просто не в состоянии понять ничего экстраординарного.
      Макс негодовал. Сегодня утром на совещании командного персонала «Пинты» ему досталось. Его друг судья Мышкин защищал интересы Макса и помешал происходящему выйти из-под контроля.
      — Эти ослиные задницы не имеют права судить о моем поведении.
      — Друг мой, вы абсолютно правы, но в общем смысле, — произнес судья Мышкин. — У нас же на корабле сложился ряд определенных условностей. Онисейчас представляют здесь власть, по крайней мере пока мы не поселимся в колонии Лоуэлл и не выберем собственное правительство… Во всяком случае, никакого реального ущерба вам не причинили. Ваши действия объявлены «неприемлемыми» — и только. Могло быть и хуже.
      Два дня назад «Пинта» пересекла среднюю точку своей траектории от Земли к Марсу. Была вечеринка, и Макс вовсю флиртовал с очаровательной Анжелой Рендино, одной из помощниц Макмиллана. Шотландец вежливо отозвал Макса в сторонку и предложил ему оставить Анжелу в покое.
      — Пусть она сама мне это скажет, — рассудительно ответил Макс.
      — Она еще такая неопытная и юная женщина, — проговорил Макмиллан. — К тому же слишком возвышенна для ваших животных шуток.
      Макс к этому времени успел уже достаточно повеселиться.
      — А вам-то что, командир, — спросил он, пропустив очередной стаканчик.
      — Она вам дает или как?
      Иэн Макмиллан побагровел.
      — Мистер Паккетт, — ответил офицер космического флота через несколько секунд, — если вы не извинитесь, я буду вынужден запереть вас в каюте.
      Конфликт с Макмилланом испортил Максу весь вечер. Его возмутило подобное использование власти в личных целях. Макс возвратился в свою каюту, которую делил с другим американцем, меланхоличным орегонцем по имени Дейв Денисон, и быстро прикончил бутылочку текилы. Ну а под хмельком Макс впадал в уныние и тосковал по дому. Тут он решил сходить в узел связи и позвонить оттуда в Арканзас брату Клайду.
      Было уже поздно. Чтобы добраться до переговорного пункта, Макс должен был пересечь весь корабль: сперва общий зал, где недавно закончилась вечеринка, а затем офицерские каюты. И в центральной его части Макс успел заметить, как Макмиллан под руку с Анжелой Рендино исчез за дверью своей каюты.
      — Ну и сукин сын, — произнес Макс.
      И в состоянии сильного опьянения принялся расхаживать перед дверью каюты Макмиллана, распаляясь гневом. Через пять минут его осенила вполне приемлемая идея. Вспомнив свои достижения университетских дней на пародийном конкурсе свиного хрюканья, Макс словно в родном Арканзасе распорол тишину громоподобным кличем:
      — Уиии, хрю-хрю-хрю, — вопил он.
      Повторив клич, он мгновенно исчез буквально за секунду до того, как все двери в офицерском крыле распахнулись, предоставляя обитателям кают возможность узнать о причинах шума. Капитан Макмиллан был крайне смущен и совершенно недоволен тем, что едва ли не весь экипаж увидел его раздетым рядом с выглянувшей мисс Рендино.
      Полет на Марс стал вторым медовым месяцем для Кэндзи и Наи. Путешествие проходило без особых событий, во всяком случае, с точки зрения историка, а обязанности Наи вообще свелись к минимуму: ее студенты в основном летели на втором и третьем кораблях.
      Ватанабэ проводили много времени в обществе судьи Мышкина и Макса Паккетта. Часто играли в карты (в покере Макс был силен, но в бридже ужасен), говорили о своих планах на будущее в колонии Лоуэлл и рассказывали о своей прежней жизни на Земле.
      Когда «Пинте» оставалось три недели пути до Марса, всем объявили о прекращении связи на два дня и желающим рекомендовали переговорить с домом до перерыва. Близился конец года — идеальное время для поздравлений.
      Временная задержка и долгие монологи раздражали Макса. Выслушав из Арканзаса невпопад изложенные планы на Рождество, он объявил Клайду и Виноне о том, что больше не собирается звонить — о чем говорить, «если, чтобы узнать, улыбнулся ли кто его шутке, необходимо пятнадцать минут».
      В Киото снег выпал рано. Отец и мать Кэндзи приготовили для него подарок сняли на видеоленту Гинкаку-Дзи и Хонэн-Ин под мягким покрывалом снега. Если бы не Наи, Кэндзи испытал бы непереносимую тоску по дому. Наи коротко переговорила с Таиландом, поздравила одну из сестер, заслужившую право учиться в университете.
      Петр Мышкин не звонил никому. Жены его, тоже русской, уже не было на свете, детей они так и не завели.
      — У меня столько воспоминаний, — сказал он Максу, — но ничего личного меня теперь с Землей не связывает.
      В первый же день запланированного отключения связи по всем рабочим каналам объявили: в два часа дня будет передано важное сообщение, требующее внимания каждого. Кэндзи и Наи пригласили Макса и судью Мышкина в свою маленькую каюту, чтобы выслушать сообщение вместе с друзьями.
      — Интересно, какую еще дурацкую лекцию они для нас придумали, — проговорил Макс, как всегда, возражавший против того, чтобы время его тратили понапрасну.
      Передача началась с изображения президента СОП и директора МКА, сидевших за одним столом. Президент СОП объявил, что чрезвычайно важное сообщение они услышат из уст Вернера Коха, директора МКА.
      — Пассажиры «Пинты», — начал доктор Кох, — четыре года назад наши спутниковые системы слежения приняли когерентный сигнал, отправленный из далекого космоса от звезды Эпсилон Эридана. После обработки мы получили видеокадры, которые вы увидите через пять минут. Из них вы узнаете, что в нашу Солнечную систему вновь возвращается Рама.
      — В 2130 и 2200 годах гигантские цилиндры в пятьдесят километров длиной и двадцать диаметром, созданные инопланетным разумом в непостижимых для людей целях, посетили семейство планет, обращающихся вокруг нашего Солнца. Второй из гостей, именуемый обычно Рамой II, находясь внутри орбиты Венеры, произвел коррекцию скорости, которая вывела его на траекторию соударения с Землей. Чтобы предотвратить столкновение, навстречу ему была выслана армада ядерных ракет. Они должны были уничтожить Раму, прежде чем произойдет несчастье.
      — В последующей видеозаписи говорится, что теперь к нашей системе приближается новый гигантский космический корабль, имеющий своей целью получение репрезентативной группы землян для «наблюдений» за ними. Невзирая на странные претензии, следует отметить, что наши радары действительно подтвердили — менее месяца назад аппарат класса Рамы вышел на орбиту вокруг Марса.
      — К сожалению, мы вынуждены со всей серьезностью отнестись к этому посланию из далекого космоса. Поэтому вы, колонисты, следующие на «Пинте», должны встретить новый объект на марсианской орбите. Мы понимаем, что подобная новость явится для каждого жестоким ударом, однако выбирать не из чего. Если, как мы надеемся, какой-нибудь сумасшедший гений затеял сложный розыгрыш, то после короткого исследования небесного гостя вы приступите к колонизации Марса, как это планировалось первоначально. Если же видеопередача, напротив, содержит правдивую информацию, то совместно с пассажирами «Ниньи» и «Санта-Марии» вы составите тот самый контингент, за которым намеревается наблюдать интеллект Рамы.
      — Конечно, вы представляете, что эта задача обладает высшим приоритетом среди всех действий СОП. Вы понимаете также необходимость соблюдения секретности. С этого момента, до тех пор пока загадка Рамы не будет решена тем или иным путем, все переговоры между вашим аппаратом и Землей будут подвергаться строгому контролю. МБР будет контролировать все каналы голосовой связи. Вашим друзьям и семьям сообщат, что вы живы и приземлились на Марсе, а также что системы связи «Пинты» полностью отказали.
      — Теперь вы увидите принятую видеопередачу, получив три недели на дальнейшую подготовку. Основной план и процедура стыковки со всеми подробностями были разработаны МБР в контакте с МКА и переданы для исполнения капитану Макмиллану по скоростному каналу связи. Каждый из вас получит особое поручение, а также пакет, содержащий всю информацию, необходимую для выполнения ваших обязанностей.
      — Мы желаем вам удачи. Скорее всего история с Рамой окажется выдумкой, которая лишь отодвинет срок создания колонии Лоуэлл. Если же нет, вам придется быстро и тщательно разработать план встречи «Ниньи» и «Санта-Марии», поскольку пассажиров этих кораблей мы не будем извещать о Раме и об изменении места прибытия.
      В каюте Ватанабэ воцарилось молчание, экран умолк, на нем появилась надпись:

       «ПЕРЕДАЧА БУДЕТ ПРОДОЛЖЕНА ЧЕРЕЗ ДВЕ МИНУТЫ».

      — Что за чертовщина, — прокомментировал Макс Паккетт.

      Появившаяся на экране Николь сидела в обычном коричневом кресле на фоне невыразительной стены. На ней был один из летных комбинезонов МКА, что находились в употреблении во времена полета «Ньютона». Николь читала текст послания по электронному блокноту, который держала в руках.
      — Мои друзья земляне, — начала она. — С вами говорит космонавт «Ньютона» Николь де Жарден. Я обращаюсь к вам издалека, нас разделяют многие миллиарды километров. Я нахожусь на борту гигантского космического корабля, аналогичного двум колоссальным цилиндрическим аппаратам, посетившим Солнечную систему в последние два столетия. Этот третий Рама тоже направляется в наш крошечный уголок Галактики. Примерно через четыре года после того, как вы примете данную передачу, Рама III выйдет на орбиту вокруг планеты Марс.
      — С тех пор, как я покинула Землю, мне удалось узнать: аппараты класса Рама построены внеземным разумом и представляют собой элементы огромной системы сбора информации, производящей каталогизацию характеристик обитаемых планет во всей Вселенной. Чтобы выполнить очередную часть своего задания, третий Рама возвращается к нашей родной планете.
      — Внутри этого аппарата создано поселение, вмещающее две тысячи человек, в том числе значительное количество животных и растений земного происхождения. Точная биомасса, а также общие требования к животным и растениям изложены в первом приложении к видеопередаче; однако следует подчеркнуть, что ключевой особенностью поселения для землян является использование растений, в особенности таких, которые эффективно преобразуют углекислый газ в кислород. Без растений обеспечение нормальных для землян условий существования на борту Рамы окажется затруднительным делом.
      — Ожидается, что в результате этой передачи Земля вышлет репрезентативную группу своих обитателей, снабженную всеми необходимыми припасами, перечисленными во втором приложении, чтобы встретить Раму III на орбите Марса. Путешественников возьмут на борт Рамы и там за ними будут наблюдать в условиях, воспроизводящих существующие на Земле.
      — В связи с враждебными действиями Земли по отношению к Раме II, хотя и не приведшими к заметным повреждениям инопланетного аппарата, базовый вариант действий Рамы II не предполагает приближения к Земле от орбиты Марса. Конечно, этот базовый вариант основывается на предположении, что власти Земли удовлетворят все требования, выдвинутые в данной передаче. Я не знаю, как отреагирует аппарат, если люди не встретят Раму III на орбите Марса. Впрочем, исходя из собственного опыта, могу сказать, что внеземной разум вполне способен добиться своих целей менее благородными методами.
      — Что же касается людей, отправляемых к Марсу, то можно не говорить, что их выбор должен обеспечить широкий срез всего человечества, включая людей обоих полов, всех возрастов и всех, насколько это возможно, культур. Огромная библиотека сведений о Земле (требования к ней изложены в третьем приложении) позволит получить значительный объем информации, которая будет увязана с результатами наблюдений внутри Рамы.
      — Не знаю, сколько времени люди проведут внутри Рамы и куда именно унесет их космический корабль; не знаю и того, зачем подобные Раме аппараты собирают информацию о Вселенной. Могу сказать, что все чудеса, которые мне удалось лицезреть за пределами нашей Солнечной системы, заставляют меня по-новому оценить место человечества во Вселенной.
      Общее время передачи, более половины которого было отведено под разного рода приложения, составило чуть более десяти минут. Общий фон за все время ни разу не изменился. Николь говорила ровно и уверенно, перемежая предложения короткими паузами, когда глаза ее опускались к блокноту. Хотя тон выступления чуть менялся, лицо Николь по-прежнему сохраняло серьезное и открытое выражение. И только когда она говорила о том, что рамане могут прибегнуть к «менее благородным методам», в глазах ее что-то промелькнуло.
      Кэндзи Ватанабэ наблюдал за первой половиной видеопередачи с предельным вниманием. Во время приложений он уже начал отвлекаться, задавая себе вопросы. «Кто они, эти чужаки? — гадал он. — Откуда явились? И почему они хотят наблюдать за нами? И еще — почему для этой роли выбрали Николь де Жарден?»
      Кэндзи усмехнулся себе под нос, понимая, что поток вопросов остановить невозможно. Он решил сосредоточиться на более понятных вещах.
      «Если Николь еще жива, — подумал Кэндзи, — сейчас ей должен быть восемьдесят один год». В волосах женщины на экране серебрилась седина, морщин тоже было больше, чем у космонавта де Жарден, когда «Ньютон» унес ее от Земли, но ни о каких восьмидесяти годах не могло быть и речи. «Пятьдесят два, самое большее, пятьдесят три», — сказал себе Кэндзи.
      «Значит, эта запись сделана тридцать лет назад? — удивился он. — Или же процесс ее старения каким-то образом затормозили?» Ему даже не пришло в голову усомниться в том, что говорила действительно Николь. Кэндзи достаточно много времени занимался архивами «Ньютона», чтобы понять — перед ним настоящая де Жарден со всеми ее гримасами и манерами. «Значит, видеозапись сделана около четырех лет назад, — думал Кэндзи, — но если так…» Он так и не смог прийти к определенному выводу, когда передача с Николь окончилась и на экране вновь появился директор МКА.
      Директор Кох быстро пояснил, что видеопередачу дважды повторят полностью по всем каналам, а потом каждый пассажир или член экипажа при желании может пользоваться записью.
      — Что же это, черт побери, тут делается на самом деле? — потребовал ответа Макс Паккетт, как только лицо Николь вновь появилось на экране. Вопрос был предназначен Кэндзи.
      — Если я правильно понял, — отозвался Кэндзи, несколько секунд поглядев на экран, — МКА преднамеренно обмануло нас относительно целей нашего полета. Очевидно, это сообщение было принято четыре года назад, когда на колонию Лоуэлл значительных средств не выделялось… решение приняли тогда же, как тольковсе попытки доказать подложность передачи не принесли успеха. Выходит, встреча с Рамой III с самого начала была целью нашего полета.
      — Дерьмаки, — Макс Паккетт, негодуя, затряс головой. — Какого черта они скрыли от нас правду?
      — Мой разум не в силах представить себе, что сверхсущества могут посылать эту невероятную технику лишь затем, чтобы собрать о нас информацию, — помолчав, прокомментировал ситуацию судья Мышкин. — С другой стороны, теперь я, во всяком случае, понимаю некоторые странности в подборе персонала. Я был просто озадачен, когда около восьми месяцев назад в состав колонии ввели группу бездомных, совсем молодых американцев. Сейчас совершенно ясно, что критерием для селекции служил «широкий срез», затребованный мадам де Жарден, а не представление о том, какой набор характеристик создаст социологически гибкий коллектив… если они и думали об этом, то в последнюю очередь.
      — Ненавижу ложь и лжецов, — сказал Макс. Встав из кресла, он зашагал по комнате. — Все эти политиканы и правительственные чиновники одинаковы… эти сукины дети всегда лгут без зазрения совести.
      — Но что им оставалось делать. Макс? — ответил судья Мышкин. — Несомненно, они не могли отнестись к передаче со всей серьезностью. Во всяком случае, до тех пор, пока возле Марса не объявился этот новый корабль. Ну а если бы они не скрыли истину, в мире немедленно поднялась бы паника.
      — Вот что, судья, — возмущенным тоном проговорил Макс. — Я-то считал, что нанялся в клепаные фермеры на планету Марс. А о внеземлянах ничего не знаю и, если честно, знать не хочу. С меня довольно цыплят, свиней и этих людишек…
      — В особенности этих людишек, — вставил судья Мышкин, улыбнувшись приятелю. Макс против желания рассмеялся.
      Через несколько минут судья Мышкин и Макс распрощались, оставив Кэндзи с Наи в одиночестве. Вскоре после отбытия гостей в каюте Кэндзи и Наи зазвонил видеотелефон.
      — Ватанабэ? — услыхали они голос Иэна Макмиллана.
      — Да, сэр, — ответил Кэндзи.
      — Жаль тревожить вас, Ватанабэ, — проговорил командир, — но вы назначены моим непосредственным помощником. Приказываю вам вкратце информировать весь экипаж «Пинты» об экспедиции «Ньютон», Рамах и космонавте де Жарден. Сегодня вечером ровно в девятнадцать ноль-ноль. Я полагаю, вы можете начать подготовку.
      — …В 2200 году все средства массовой информации заявили о том, что Рама II полностью уничтожен дюжиной атомных бомб, взорвавшихся в непосредственной близости от него. Пропавших космонавтов де Жарден, О'Тула, Такагиси и Уэйкфилда, конечно, сочли погибшими. Действительно, в соответствии с официальными документами экспедиции «Ньютон» и весьма удачными книгами и телесериалом, распространявшимися Хагенестом и Шмидтом, Николь де Жарден погибла где-то в Нью-Йорке, островном городе посреди Цилиндрического моря, более чем за пару недельдо отправления научного корабля экспедиции «Ньютон» с Рамы на Землю.
      Сделав паузу, Кэндзи поглядел на собравшихся. Многие записывали, хотя капитан Макмиллан известил пассажиров и экипаж о том, что видеозапись выступления Кэндзи можно будет получить немедленно после его окончания. Кэндзи грелся в лучах славы. Глянув на Наи, он улыбнулся ей и продолжил:
      — Космонавт Франческа Сабатини, самая известная из оставшихся в живых участников экспедиции «Ньютон», заявила в своих мемуарах, что доктор де Жарден могла встретиться с враждебно настроенным биотом или пропасть в одном из экранированных от радиосвязи участков Нью-Йорка. Поскольку обе женщины вместе провели большую часть дня, разыскивая японского ученого Сигеру Такагиси, загадочным образом исчезнувшего из лагеря «Бета» предыдущей ночью, синьора Сабатини прекрасно знала, сколько питья и еды оставалось у космонавта де Жарден. «Даже при ее глубоких познаниях во всем, что касалось человеческого тела, — писала Сабатини, — Николь не могла продержаться более недели. А если в бреду она попыталась вытопить воду из ядовитого льда Цилиндрического моря, смерть пришла к ней еще раньше».
      — Из шести космонавтов «Ньютона», не возвратившихся на Землю после встречи с Рамой II, наибольшее внимание всегда привлекала Николь де Жарден. Еще до того как блестящий статистик Роберто Лопес семь лет назад, основываясь на материалах Европейского банка геномной информации в Гааге, сделал точный вывод о том, что отцом ее дочери Женевьевы был покойный король Англии Генрих XI, личность доктора де Жарден стала легендарной. В последнее время посещаемость мемориала героини, расположенного возле виллы ее семьи в Бовуа, заметно выросла; среди посетителей особенно много молодых женщин. Люди устремляются туда не только, чтобы почтить память космонавта де Жарден и ознакомиться с многочисленными фотографиями и видеоматериалами, описывающими различные эпизоды ее замечательной жизни, но и для того, чтобы посмотреть на два великолепных бронзовых изваяния работы греческого скульптора Тео Паппаса. Одно из них изображает юную Николь в майке и шортах с золотой олимпийской медалью на груди, другое — Николь повзрослевшую, в летном комбинезоне МКА, подобном тому, который вы видели на видеоленте.
      Кэндзи указал на заднюю часть комнаты, и в маленькой аудитории на «Пинте» погасли огни. Через короткое мгновение на двух экранах позади него начали сменяться проектируемые со слайдов изображения.
      — Перед вами немногие фотографии Николь де Жарден, которыми располагает архив «Пинты». Ссылки на базу данных свидетельствуют, что в резервной библиотеке, хранящейся в грузовом отсеке, находится еще больше снимков и отдельных видеоотрывков, однако во время полета ими пользоваться невозможно. Впрочем, дополнительных материалов не потребуется, поскольку уже эти снимки позволяют заключить, что в принятой из космоса видеопередаче с нами разговаривала или Николь де Жарден, или идеальная копия этой личности.
      На левом экране застыло лицо де Жарден, взятое крупным планом из загадочной передачи; правый фотоснимок, сделанный в Риме на вилле Адриана, изображал Николь в рождественский сочельник. Сомнений не оставалось: на обоих снимках была одна и та же женщина. Кэндзи сделал паузу и по аудитории пробежал одобрительный ропот.
      — Николь де Жарден, — продолжил Кэндзи уже несколько менее уверенным тоном, — родилась 6 января 2164 года. Поэтому, если принятая на Земле видеопередача снята четыре года назад, сейчас ей должно быть семьдесят семь лет. Все мы знаем, что доктор де Жарден находилась в прекрасной физической форме и старательно поддерживала ее, но если женщине, которую мы видели сегодня днем, семьдесят семь лет, значит, построившие Раму инопланетяне открыли заодно и источник вечной молодости.
      Хотя было уже поздно, но Кэндзи не мог уснуть. События дня все возвращались в голову и будоражили его. Находясь рядом с ним в их узкой двуспальной кровати, Наи Буатонг-Ватанабэ хорошо понимала, что муж не спит.
      — Значит, ты абсолютно уверен, что мы видели саму Николь де Жарден, мой дорогой? — негромко спросила Наи, когда Кэндзи в очередной раз повернулся на другой бок.
      — Да, — ответил Кэндзи. — Но Макмиллан сомневается. Он настоял, чтобы я сказал о том, что мы могли видеть идеальную копию. Он считает, что вся передача — это подлог.
      — После твоего выступления, — продолжила Наи, — я вспомнила всю эту шумиху, которую подняли по поводу Николь и короля Генриха в журналах и газетах. Но я кое-что забыла… а как смогли установить, что король действительно был отцом Женевьевы? Ведь он уже умер, а королевское семейство Англии держит свою геномную информацию в тайне.
      — Лопес воспользовался геномами родителей и отпрысков людей, входивших в качестве супругов в королевское семейство. А потом, используя методику корреляции данных, которую сам и придумал, показал, что Генрих — во время Олимпиады-2184 в Лос-Анджелесе еще принц Уэльский — имеет в три раза больше шансов оказаться отцом Женевьевы, чем все прочие участники и зрители Олимпийских игр. А после того как Даррен Хиггинс на смертном одре засвидетельствовал, что во время Игр Генрих провел с Николь одну ночь, королевское семейство допустило специалиста к своей генетической информации. Эксперт заключил, что Генрих, вне всяких сомнений, был отцом Женевьевы.
      — Удивительная женщина, — проговорила Наи.
      — Действительно, она была необычайной, — ответил Кэндзи. — Но почему ты решила сказать это именно сейчас?
      — Как женщина, — отозвалась Наи, — я восхищаюсь тем, как хранила она свою тайну и воспитывала свою принцессу, больше, чем любым из прочих ее достижений.

      Эпонина обнаружила Кимберли в уголке курительной и села возле нее, потом взяла сигаретку, предложенную подругой, и глубоко затянулась.
      — Ах, какое удовольствие, — тихо сказала Эпонина, выдувая колечки дыма и провожая их взглядом до вентиляционных отверстий.
      — Я знаю, ты любишь табак и никотин, — шепнула ей Кимберли, — но кокомо понравится тебе еще больше. — Американская девица затянулась дымком сигареты с наркотиком. — Ты не поверишь мне на слово, но заверяю тебя — кокомо лучше, чем секс.
      — Не учи меня, mon amie, - дружеским тоном ответила Эпонина. — У меня и без того пороков достаточно. Но ничего действительно лучшего, чем секс, мне так и не пришлось испытать.
      Кимберли Гендерсон от всей души расхохоталась, длинные светлые кудряшки запрыгали по плечам. Ей было двадцать четыре, на год меньше, чем француженке. Девушки сидели в курительной рядом с женской душевой. Крохотная квадратная комнатка со стороной в четыре метра вмещала в настоящее время с дюжину женщин, сидя и стоя предававшихся любимому пороку.
      — Прямо как в задней комнате «У Вилли» в Эвергрине, на окраине Денвера,
      — проговорила Кимберли. — Пока сотня ковбоев и всякой деревенщины пляшут и пьют в главном зале у бара, мы ввосьмером или вдесятером шасть прямо в святое место, в «кабинет» — так Вилли называл его, — и надеремся кокомо.
      Эпонина сквозь дымку поглядела на Кимберли.
      — По крайней мере здесь мужики не пристают. Они просто невозможны, куда хуже тех ребят из тюремного поселка в Бурже. У этих только секс на уме в любое время суток.
      — Это понятно, — усмехнулась в ответ Кимберли. — Впервые за столько лет оказались не под стражей. Когда люди Тосио разобрались со всеми глазками и слухами, все получили свободу. — Она поглядела на Эпонину. — Но в этом есть и неприятная сторона. Сегодня случилось еще два изнасилования, одно прямо в общей рекреационной.
      Прикончив сигаретку, Кимберли немедленно зажгла следующую.
      — Тебе нужна чья-то защита. Я знаю, что Уолтеру это дело понравится. Ко мне из-за Тосио никто не пристает. Только вот охрана из МКА липнет; им кажется, что они такие крутые ребята. Но волнует меня лишь этот громадный итальяшка… Марчелло какой-то там. Вчера он мне обещал, что я буду «стонать от блаженства», если только загляну к нему в комнату. Я уж и хотела, но заметила, что один из соглядатаев Тосио прислушивается к нашему разговору.
      Эпонина также закурила сигарету. Она знала, что не стоит курить их одну за другой, но пассажирам «Санта-Марии» разрешили каждый день лишь три получасовых перекура — в набитых жилых каютах курение запрещалось. Кимберли немедленно отвлеклась вопросом, заданным коренастой женщиной, которой едва перевалило за сорок, а Эпонина принялась раздумывать о первых днях после отбытия с Земли. «На третий день, — вспоминала она, — Накамура прислал ко мне „шестерку“. Первый его выбор пал на меня».
      Огромный японец, бывший борцом сумо, прежде чем сделаться рэкетиром, отвесил ей в общей гостиной короткий официальный поклон и вступил в разговор.
      — Мисс Эпонина, — с сильным акцентом сказал он по-английски. — Мой друг Накамура-сан попросил меня передать вам, что находит вас прекрасной. Он предлагает вам свою протекцию в обмен на дружбу с вашей стороны и разделенное удовольствие.
      «Предложение было достаточно привлекательным и ничуть не отличалось от тех, которые получали все мало-мальски хорошенькие женщины, путешествующие на „Санта-Марии“. Тогда я уже знала, что Накамура — человек весьма влиятельный. Но мне не нравилась его холодность. И я ошиблась, решив, что сумею остаться свободной».
      — Готова? — спросила Кимберли. Эпонина оставила размышления. Притушив сигарету, она следом за подругой направилась в раздевалку. Пока они снимали одежду и отправлялись под душ, прелести их пожирали не меньше дюжины глаз.
      — А тебя не раздражают эти фараоны? — в свою очередь спросила Эпонина, став под душ бок о бок с Кимберли. — Отвернулись бы хоть на минутку.
      — Нет, — ответила та. — Мне нравится, даже лестно. Таких баб, как мы с тобой, здесь немного. Их голодные взгляды возбуждают меня.
      Эпонина смыла пену с полных упругих грудей и прислонилась к Кимберли.
      — Значит, ты занималась сексом и с женщинами?
      — Конечно, — хохотнула Кимберли. — А ты?
      И не дожидаясь ответа, американка приступила к одной из своих историй.
      — Моя первая хозяйка в Денвере была лесбиянкой, а я — в ту пору восемнадцатилетняя девица — само совершенство от пяток до головы. Когда Лоретта впервые увидела меня голой, она взвилась до небес. Я только что поступила в медучилище и не могла позволить себе травку. Поэтому договорилась с Лореттой: пусть она меня трахает, но снабжает за это кокаином. Наша связь продлилась почти шесть месяцев. Потом я встала на ноги и к тому же полюбила Мага.
      — Бедняжка Лоретта, — продолжила Кимберли, пока они с Эпониной вытирали друг другу спины в комнатке, примыкавшей к душевой. — Сердце ее было разбито. Она предлагала мне все, что угодно, вплоть до своих клиентов. Наконец она мне надоела, и я попросила Мага выставить ее из Денвера.
      На лице Эпонины промелькнуло легкое недовольство.
      — Боже, — сказала Кимберли. — Ты опять собираешься читать мне мораль. Таких мягкосердечных убийц я еще не видела. Ты мне иногда напоминаешь Добряка Пару Туфель, был такой парень у нас в старших классах.
      Когда девушки уже собирались оставить душевую, к ним подошла невысокая негритянка с волосами, заплетенными в косы.
      — Ты — Кимберли Гендерсон? — спросила она.
      — Да, — кивнула та, поворачиваясь к подошедшей, — но что…
      — Это ты живешь с королем Накамурой? — перебила ее темнокожая девушка. Поскольку Кимберли не ответила, она продолжала: — Если так, то я нуждаюсь в твоей помощи.
      — Чего тебе нужно? — резко спросила Кимберли.
      Негритянка вдруг разрыдалась.
      — Мой Рубен ничего плохого не хотел. Он просто напился той дряни, которой торгует охрана, и не знал, что разговаривает с королем.
      Кимберли подождала, пока девушка успокоится.
      — А что у тебя есть? — спросила она шепотом.
      — Три ножа и две упаковки динамита-кокомо, — столь же негромко ответила темнокожая.
      — Принеси, — улыбнулась ей Кимберли. — А я назначу время, когда твой Рубен сможет извиниться перед мистером Накамурой.
      — Кимберли тебе не нравится, так ведь? — спросила Эпонина у Уолтера Брекина. Огромный негр с мягким взглядом умел извлекать из клавиатуры колдовские звуки. Он наигрывал веселый джазовый мотивчик и глядел на свою прекрасную даму, пока трое его соседей находились по взаимному соглашению в общественных местах.
      — Да, это так, — неторопливо согласился Уолтер. — Она не такая, как мы. Забавная девица, но в сердце своем по-настоящему скверная.
      — Что ты хочешь сказать?
      Перейдя на балладу с более легкой мелодией, Уолтер играл должно быть с минуту, прежде чем ответил.
      — Перед законом все мы равны, все мы убийцы. Но не для меня. Я придушил человека, растлившего мальчика… моего брата. Ты убила сукина сына, безумца, который разрушил всю твою жизнь. А твоя подружка Кимбрели со своим дружком отправила на тот свет троих незнакомых ей людей просто ради наркотиков и денег.
      — На это ее принудила пойти наркотическая зависимость.
      — Не важно. Каждый из нас отвечает за все свои поступки. Если ты пьешь всякое дерьмо, твоя беда, но за поступки ты отвечаешь.
      — В заключении она получила отличную характеристику. Все врачи, с которыми она работала, утверждают, что Кимберли великолепная медсестра.
      Уолтер оставил свою клавиатуру и поглядел на Эпонину.
      — Что нам с тобой Кимберли, — проговорил он. — Времени у нас немного… Ты обдумала мое предложение?
      Эпонина вздохнула.
      — Да, Уолтер. Ты мне нравишься, мне приятно заниматься любовью с тобой, но предлагаемый тобой союз слишком похож на брачный… Увы, дело в тебе. Кстати, мне кажется, что ты предпочитаешь общество Малкольма…
      — Причем тут Малкольм, — перебил ее Уолтер. — Он столько лет был моим близким другом, с самых первых дней, проведенных мной в колонии для заключенных в Джорджии. Мы вместе играем. Если занимаемся сексом, то только тогда, когда нам одиноко. Мы с ним родственные души.
      — Знаю, знаю… собственно, дело не столько в Малкольме, меня смущает сам принцип… Уолтер, ты нравишься мне, ты знаешь это. Но… — Эпонина умолкла, пытаясь одолеть сложные чувства.
      — Мы уже в трех неделях пути от Земли, — проговорил Уолтер, — до Марса нам еще лететь шесть недель. Сильнее меня на «Санта-Марии» нет никого. Если я скажу, что ты моя девушка, тебя никто пальцем не тронет все это время.
      Эпонина припомнила неприятную сцену, которую видела утром: двое заключенных из Германии рассуждали о том, легко ли изнасиловать женщину в тюремной камере. Они знали, что она слышит их, но даже не подумали понизить голос.
      Наконец она позволила огромным ручищам Уолтера обхватить ее.
      — Пусть будет по-твоему, — тихо сказала она. — Но не жди от меня слишком многого… я — трудная женщина.
      — А у Уолтера, по-моему, что-то с сердцем, — прошептала Эпонина. Дело было посреди ночи, и две их соседки по комнате уже спали. Кимберли на своей койке под Эпониной все еще была во власти кокомо, выкуренного два часа назад. Она не уснет еще несколько часов.
      — Не правила на корабле, а глупость клепаная. Господи! Даже у нас в Пуэбло, в исправительном лагере, правил и то было меньше. Какого черта нельзя оставаться вне кают после полуночи? Что плохого мы можем сделать?
      — У него случаются боли в груди, а если мы увлечемся любовью, он всегда потом отдышаться не может… Не посмотришь ли его?
      — А что делать с Марчелло? А? Что за глупый осел? Он приглашает меня на всю ночь остаться в его каюте, а я сижу с Тосио. Он думает, что делает? Даже охрана, по-моему, опасается докучать королю-японцу… Что ты сказала, Эпонина?
      Приподнявшись на локте, француженка перегнулась через край постели.
      — Ким, я об Уолтере Брекине, — сказала она, — об Уолтере. Ты можешь сделать паузу и выслушать меня?
      — Хорошо, хорошо. Что там с твоим Уолтером? Чего ему нужно? Всем чего-нибудь да надо от короля. Так что я теперь в известной мере сделалась королевой.
      — Я думаю, что у Уолтера больное сердце, — громко проговорила возбужденная Эпонина. — Мне бы хотелось, чтобы ты взглянула на него.
      — Ш-ш-ш! — произнесла Кимберли. — А то нас вздуют, как ту дуру-шведку… Эп, заткнись, я не доктор. Я могу сказать, когда сердце бьется неровно, но и только… Тебе нужно отвести Уолтера к тому кардиологу — как его там звать, — тому спокойному, что всегда сам с собой, когда никого не обследует…
      — Доктору Роберту Тернеру, — перебила ее Эпонина.
      — Ага, к нему… Он такой профессиональный, внимательный, отстраненный… никогда не скажет ничего, кроме как на докторском. Трудно даже поверить, что прострелил головы двоим, но это здесь ни при чем…
      — А ты откуда этознаешь? — спросила Эпонина.
      — Марчелло сказал мне. Мне было интересно, мы хохотали, он дразнил меня и говорил: «Ну как, твой японец заставляет тебя стонать?», «Тот тихий доктор сможет заставить?»
      — Боже, Ким, — встревожилась Эпонина, — ты успела переспать и с Марчелло?
      Ее подружка расхохоталась.
      — Только два раза. Он лучше говорит, чем трахает. И эгоист к тому же… король-японец все же внимательнее.
      — А Накамура знает?
      — Ты думаешь, я сошла с ума? — ответила Кимберли. — Я умирать не хочу. Впрочем, он может что-нибудь заподозрить… больше не буду, разве что этот доктор Тернер окажется и на самом деле таким хорошим, как мне твердят…
      Кимберли продолжала болтать. Эпонина подумала о докторе Тернере. Он обследовал Эпонину сразу же после отлета, когда на ее теле выступила странная сыпь. «Он даже и не заметил моего тела, — вспомнила она. — Отнесся только как профессионал».
      Эпонина постаралась забыть про Кимберли и обратилась к образу симпатичного доктора. Она с удивлением обнаружила, что испытывает известный романтический интерес. В докторе безусловно было нечто таинственное, и в его манерах, и в облике ничто не намекало на то, что этот человек совершил двойное убийство. «Наверное, за этим кроется какая-то интересная история».
      Эпонина дремала. Ей снился тот же кошмар, что посещал ее сотни раз после убийства. Профессор Моро лежал, закрыв глаза, на полу кабинета, из раны в груди струилась кровь. Эпонина подошла к раковине, сполоснула длинный разделочный нож, положила его назад на стол. Она переступила через тело, и ненавистные глаза открылись. В них еще блестело безумие, он потянулся к ней…
      — Сестра Гендерсон, сестра Гендерсон. — В дверь застучали погромче. Эпонина, очнувшись, потерла глаза. Кимберли и одна из соседок достигли двери почти одновременно.
      У двери стоял друг Уолтера, Малкольм Пибоди, миниатюрный и хилый белый мужчина, едва переваливший за сорок. Он был в отчаянии.
      — Доктор Тернер послал меня за сестрой. Быстрее. У Уолтера сердечный приступ.
      Кимбрели начала одеваться, и Эпонина соскользнула вниз со своей койки.
      — Как он, Малкольм? — спросила она, натягивая платье. — Он умер?
      Малкольм мгновенно смутился.
      — О, привет, Эпонина, — сказал он кротко. — Я успел забыть, что ты и мисс Гендерсон… Он еще дышал, когда я побежал за ней.
      Стараясь не отрывать одной ноги от пола, Эпонина заторопилась по коридору в общественные помещения, к спальням мужчин. Путь ее сопровождали тревожные сигналы мониторов. Добравшись до коридора, в котором располагалась каюта Уолтера, Эпонина остановилась, чтобы перевести дыхание.
      В коридоре около двери комнаты Уолтера собралась целая толпа. Дверь была распахнута настежь, ноги лежавшего на спине тела выступали в коридор. Эпонина пробилась через толпу и вступила внутрь комнаты.
      Доктор Роберт Тернер стоял на коленях возле пациента, прижимая к оголенной груди Уолтера электроды. Огромное тело содрогалось с каждым ударом и слегка приподнималось, доктору приходилось опускать его на пол.
      Доктор Тернер поднял глаза на Эпонину.
      — Это вы — сестра? — коротко спросил он.
      На какой-то момент Эпонина лишилась дара речи. Она смутилась. Друг ее умирал или уже умер, но на уме у нее были только васильковые глаза доктора Тернера.
      — Нет, — вымолвила наконец Эпонина в расстройстве. — Я его подруга, а сестра Гендерсон моя соседка по комнате. Она будет сию минуту.
      Тут появилась Кимберли в сопровождении двух охранников из МКА.
      — Его сердце остановилось сорок пять секунд назад, — сказал Кимберли доктор Тернер. — В больницу везти поздно. Я собираюсь вскрыть грудную клетку и воспользоваться стимулятором Комори. Вы прихватили перчатки?
      Пока Кимберли натягивала их на руки, доктор Тернер велел собравшимся разойтись. Эпонина пошевельнулась. Когда охранники схватили ее за руки, доктор что-то буркнул и стражи выпустили ее.
      Доктор Тернер передал Кимберли свой набор медицинских инструментов. Затем он с невероятной ловкостью и быстротой рассек грудь Уолтера и, раздвинув ткани, обнажил сердце.
      — Вам уже случалось присутствовать при такой процедуре, сестра Гендерсон? — спросил он.
      — Нет, — ответила Кимберли.
      — Стимулятор Комори — это электрохимическое устройство, оно прикрепляется к сердцу и заставляет его биться, наполняя организм кровью. Если патология носит временный характер — тромб или спазма клапана — иногда проблему удается устранить, и сердце пациента начинает вновь биться.
      Доктор Тернер поместил стимулятор Комори на правый желудочек сердца и подал питание с переносного пульта, поставив его на пол. Сердце Уолтера медленно забилось через три-четыре секунды.
      — Теперь у нас есть восемь минут на устранение причины заболевания.
      Анализ состояния органа доктор закончил менее чем за минуту.
      — Тромбов нет, — бормотал он. — Сосуды и клапаны в порядке… Почему же оно остановилось?
      Осторожно приподняв бьющееся сердце, доктор посмотрел на состояние мышц снизу. Мышечные волокна вокруг правого желудочка обесцветились и сделались мягкими. Он слегка прикоснулся к мышце острием одного из инструментов, клочок ткани сразу отделился.
      — Боже мой, — проговорил доктор, — это еще что такое? — И вдруг прямо в руке доктора Тернера сердце сократилось вновь, и одно из длинных волокон в середине обесцвеченного пятна лопнуло. — Что… — Тернер дважды моргнул и прикоснулся к щеке.
      — Посмотрите-ка, сестра Гендерсон, — сказал он ровным голосом. — Удивительно… полнейшая атрофия мышц… Я не видел ничего подобного… Этому человеку мы ничем не можем помочь.
      Глаза Эпонины наполнились слезами, когда доктор Тернер снял стимулятор Комори и сердце Уолтера вновь остановилось. Кимберли потянулась к удерживающим кожу зажимам, но доктор опередил ее.
      — Подождите. Мы доставим его в больницу, где я произведу полную аутопсию. Я должен узнать все, что возможно.
      Охранники и двое соседей Уолтера по комнате переложили рослого негра на носилки и тело его унесли из жилого крыла. Малкольм Пибоди тихо всхлипывал на койке Уолтера. Эпонина подошла к нему и молча обняла. Они просидели рядом, держась за руки, почти весь остаток ночи.

      — Во время моего отсутствия на корабле распоряжаетесь вы, — обратился капитан Макмиллан к своему заместителю, симпатичному русскому инженеру Дмитрию Уланову. — В любых обстоятельствах следует прежде всего обеспечить безопасность пассажиров и экипажа. Если вы услышите или увидите нечто угрожающее, даже просто подозрительное, включайте пиросистемы и уводите «Пинту» от Рамы.
      Это было утро первой разведывательной вылазки внутрь Рамы, которую собирался предпринять экипаж «Пинты». Вчера земной корабль опустился на один из торцов огромного цилиндрического космического корабля. «Пинта» приземлилась как раз около внешнего люка, в том самом месте, где совершали посадку экспедиции 2130 и 2200 годов.
      В качестве подготовки к вылазке Кэндзи Ватанабэ вечером вкратце описал географию двух первых Рам. Когда японец закончил с комментариями, к нему подошел его друг Макс Паккетт.
      — Ты полагаешь, что этот Рама будет похож на те снимки, которые сейчас показали? — спросил Макс.
      — Не совсем, — ответил Кэндзи. — Я ожидаю увидеть некоторые перемены. Вспомни, в видеопередаче говорилось, что внутри Рамы сооружено поселение для землян. Тем не менее, поскольку внешне этот аппарат кажется идентичным двум предыдущим, едва ли внутри него все полностью перестроили.
      Макс недоумевал.
      — Ну все это выходит за пределы моего разумения, — сказал он, покачав головой, и через несколько секунд добавил: — Кстати, а ты уверен, что я очутился в разведывательном отряде не по твоей милости?
      — Как я уже говорил тебе днем, на борту «Пинты» никто ничего не выбирает. Все шестнадцать участников вылазки назначены МКА и МБР еще на Земле.
      — Но почему мне всучили этот поганый арсенал: современный лазерный автомат, самонаводящиеся гранаты, даже комплект чувствительных к массе мин? Я оснащен огневой мощью, превосходящей снаряжение пехотинца миротворческих сил во время оккупации Белиза… был там, знаю.
      Кэндзи улыбнулся.
      — Капитан Макмиллан, так же как и члены генерального штаба СОП, до сих пор предполагает наличие некой ловушки. Ты приписан к разведывательному отряду в качестве «солдата». Но я считаю, что оружие нам не понадобится.
      Макс продолжал ворчать и на следующее утро, когда, оставив Уланова командовать «Пинтой», Макмиллан лично возглавил уходящий на Раму отряд. Невзирая на невесомость, военное снаряжение, которым был обвешан Макс, стесняло его движения и вообще мешало.
      — Смех один, — бормотал он. — Я все же фермер, а не ваш хренов коммандо.
      Повод для удивления нашелся уже через несколько минут после того, как разведчики с «Пинты» вошли внутрь люка. После короткой прогулки по широкому коридору группа попала в округлую комнату, из которой внутрь инопланетного корабля вели три тоннеля. Вход в два из них был перекрыт многостворчатыми дверьми. Капитан Макмиллан вызвал Кэндзи на консультацию.
      — Совершенно иная конструкция, — ответил Кэндзи на вопрос командира. — Можно выбрасывать карты.
      — Значит, мы должны продолжать путь по открытому тоннелю? — спросил Макмиллан.
      — Не знаю, — проговорил Кэндзи, — но иного варианта не остается, разве что всем вернуться на «Пинту».
      Шестнадцать человек в тяжелых скафандрах медленно двигались по тоннелю. Каждые несколько минут они посвечивали во тьму перед собой, чтобы видеть, куда ведет их путь. Когда они углубились в Раму на пять сотен метров, в другом конце тоннеля вдруг появились две небольшие фигурки. Все четыре солдата и капитан, Макмиллан немедленно извлекли бинокли.
      — Они приближаются к нам, — взволнованно проговорил один из солдат.
      — Не знаю, что и сказать, — Макс Паккетт ощущал бегущие по спине мурашки. — Но черт меня побери, если это не Авраам Линкольн!
      — С ним женщина, — добавил кто-то, — в какой-то форме.
      — Готовьтесь стрелять, — приказал Иэн Макмиллан.
      Четверо солдат заторопились в голову отряда и стали на одно колено, направив стволы вдоль тоннеля.
      — Стойте! — закричал Макмиллан обеим странным фигурам, когда они оказались примерно в двухстах метрах от разведывательного отряда.
      Авраам Линкольн и Бенита Гарсиа остановились.
      — Зачем вы пришли? — громко выкрикнул командир.
      — Мы пришли, чтобы приветствовать вас, — глубоким громким голосом сказал Авраам Линкольн.
      — И проводить вас в Новый Эдем, — добавила Бенита Гарсиа.
      Капитан Макмиллан находился в полной растерянности. Он не знал, что делать дальше. Пока он раздумывал, остальные переговаривались.
      — Это Авраам Линкольн… призрак! — проговорил американец Терри Снайдер.
      — А вторая — Бенита Гарсиа! — Однажды я видел ее статую в Мехико-Сити.
      — Убираться отсюда надо, вот что. У меня мурашки по коже бегают.
      — Что призракам делать на орбите Марса?
      — Простите меня, капитан, — сказал наконец Кэндзи обескураженному Макмиллану. — И что вы намереваетесь делать дальше?
      Шотландец обернулся к японскому специалисту по Раме.
      — Трудно заранее наметить точную последовательность действий. Конечно, эти двое выглядят вполне безобидно… вспомните-ка Троянского коня. А?… Ватанабэ, что вы посоветуете?
      — А почему бы мне не пойти вперед, может быть, в одиночку или даже с одним из солдат, и не переговорить с ними. Тогда мы узнаем…
      — Смелое предложение, Ватанабэ, но ненужное. Пожалуй, все мы пойдем вперед, но осторожно. Пару человек оставим в тылу, чтобы успели передать, если нас срежут из лучевого оружия или чего-то похожего.
      Командир включил радио.
      — Уланов, говорит Макмиллан. Мы обнаружили двоих… они люди или нечто вроде человека. Один похож на Авраама Линкольна, другая — на знаменитую мексиканскую космонавтку… Что-что, Дмитрий?… Да, вы правильно поняли. Линкольн и Гарсиа. Мы встретились с ними в тоннеле, уходящем внутрь Рамы. Можете сообщить это всем остальным… А теперь мы, кроме Снайдера и Финци, которые останутся здесь, направимся к незнакомцам.
      Две фигуры, не шевелясь, ожидали приближения четырнадцати исследователей с «Пинты». Солдаты шли спереди, готовые стрелять при малейшем признаке опасности.
      — Добро пожаловать на Раму! — проговорил Авраам Линкольн, как только первый разведчик оказался в двадцати метрах от него. — Мы пришли, чтобы проводить вас к вашим новым домам.
      Капитан Макмиллан отреагировал не сразу. Тишину нарушил неисправимый Макс Паккетт.
      — Ты призрак? — выкрикнул он. — Я хочу спросить — ты и в самом делеАвраам Линкольн?
      — Конечно, нет, — деловито ответил тот. — Бенита Гарсиа и я — человекоподобные биоты. В Новом Эдеме вы встретитесь с пятью разновидностями гуманоидных биотов, предназначенных для выполнения нудных и повторяющихся работ, чтобы избавить от них людей. Я, например, клерк и юрист, веду хозяйство, составляю финансовые и деловые отчеты, выполняю любую организационную работу.
      Макс был ошеломлен. Невзирая на приказ капитана «оставаться на месте», он подошел вплотную к Линкольну.
      — И это клепаный робот, — пробормотал он. Забыв про всякую опасность. Макс потянулся рукой к лицу Линкольна, прикоснулся к коже у носа, ощупал усы и длинную черную бороду. — Невероятно, — проговорил он уже громче. — Совершенно невероятно.
      — Нас изготовили весьма тщательно, учитывая все тонкости, — сказал Линкольн. — Химически наша кожа идентична вашей, наши глаза используют те же основные оптические принципы, но мы не такие динамичные, постоянно обновляющиеся создания, как вы. Наши подсистемы подлежат обслуживанию, иногда их даже заменяют.
      Смелое движение Макса сняло все напряжение, и весь отряд, включая капитана Макмиллана, принялся ощупывать и трогать биотов. Во время подобного обследования Линкольн и Гарсиа отвечали на вопросы относительно собственной конструкции и выполняемых функций. В этот самый момент Кэндзи понял, что Макс Паккетт отделился от остальных и уселся, прислонившись к стенке тоннеля.
      Кэндзи подошел к другу.
      — В чем дело, Макс?
      Тот покачал головой.
      — Какой же гений мог создать нечто вроде этой вот парочки? Жуть да и только, — он помолчал несколько секунд. — Может, я покажусь тебе странным, но эта парочка би-о-тов пугает меня куда больше, чем весь огромный цилиндр.
      Линкольн и Гарсиа проводили разведчиков, как показалось землянам, до конца тоннеля. В стене через какую-то секунду открылась дверь, и биоты пригласили людей внутрь. На вопрос Макмиллана искусственные существа отвечали, что люди должны войти в транспортное устройство, которое доставит их на окраины земного поселения.
      Их слова Макмиллан передал на «Пинту» Дмитрию Уланову и велел своему русскому заместителю немедленно стартовать, если они не подадут о себе вестей в течение сорока восьми часов.
      Поездка в трубе оказалась удивительной. Максу Паккетту она напомнила огромные «американские горы» на национальной ярмарке штата Техас в Далласе. Обтекаемый аппарат пулей скользил внутри замкнутой спирали, опускаясь от Северной чаши Рамы к Центральной равнине. Снаружи труба была облицована плотным прозрачным пластиком. Кэндзи и все прочие видели за ней сетку трапов и лестниц, опускавшихся в том же направлении. Но никаких просторов, о которых сообщали прежние исследователи, перед ними не открывалось — на юге все виды отсекала серо-металлическая стена.
      На поездку ушло менее пяти минут. Они вышли в замкнутый кольцевой ход, полностью охватывавший по периметру поселок землян. Когда разведчики «Пинты» оставили коридор, они поняли, что вновь находятся при нормальной гравитации, а невесомость, в которой жили, оставив Землю, исчезла.
      — Атмосфера в этом коридоре, как и в Новом Эдеме, соответствует условиям вашей планеты, — сказал биот-Линкольн. — Но за стеной, что справа от вас, вне вашего поселения, это не так.
      Окружавший Новый Эдем проход был едва освещен, так что космонавты оказались не готовы к солнечному свету, хлынувшему на них, когда огромная дверь распахнулась и они вступили в свой новый мир. Направляясь по короткой дорожке к железнодорожной станции, они несли шлемы в руках. По обе стороны дорожки находились пустые здания… поменьше — дома и лавки, а побольше напротив самой станции — «начальная школа», как пояснила Гарсиа.
      Когда они пришли, поезд уже ожидал их. В обтекаемом вагончике метро оказались удобные и мягкие сиденья и электронное табло, высвечивающее всю информацию по ходу движения. Вагон быстро приближался к центру Нового Эдема, где, по словам биота-Линкольна, их ожидал предварительный инструктаж. Сперва поезд ехал вдоль берега изумительно прозрачного озера («озеро Шекспир», — сказала Бенита Гарсиа), а потом повернул налево — от светло-серой стены, огораживающей колонию. На последнем участке пути по правую руку от поезда над ландшафтом доминировала лишенная растительности гора.
      Во время поездки группа с «Пинты» вела себя очень спокойно… Все были попросту ошеломлены. Даже богатый воображением Кэндзи Ватанабэ не мог представить себе ничего похожего. Все оказалось куда крупнее и величественнее, чем это им представлялось.
      Вид центрального городка, где проектировщики Нового Эдема разместили все основные сооружения, привел гостей буквально в шоковое состояние. Молча разведчики разглядывали высокие дома, образовывающие сердце колонии. Они были пустыми — и это лишь добавляло таинственности происходящему. В здание, где должен был состояться инструктаж, последними вступили Кэндзи Ватанабэ и Макс Паккетт.
      — О чем ты думаешь? — спросил Кэндзи у Макса, когда оба они, стоя наверху лестницы, ведущей в административное здание, обозревали раскинувшийся вокруг удивительный комплекс.
      — Я не могу думать, — ответил Макс с вполне очевидным благоговейным трепетом в голосе. — Здесь не до мыслей. Перед нами небеса. Страна чудес Алисы и все сказки моего детства, сложенные воедино. Я все время щиплю себя, чтобы убедиться в том, что не сплю.
      — На экране перед вами, — сказал биот-Линкольн, — полная карта Нового Эдема. Каждый из вас получит пакет соответствующих схем, на которых показаны все дороги и сооружения в колонии. Сейчас мы находимсяв Сентрал-Сити, административном центре Нового Эдема. Для вас построены дома, магазины, конторы и школы, они располагаются в четырех углах прямоугольника, окруженного внешней стеной. Право дать названия поселкам предоставлено самим жителям, а пока мы будем именовать их по месту положения — северо-восточным, северо-западным, юго-восточным и юго-западным. В этом мы следуем принятым на Земле условностям: первые исследователи Рамы предложили называть северным тот его торец, к которому пристыкован ваш корабль…
      — Каждая из четырех сторон Нового Эдема выполняет определенную географическую функцию. У южного края колонии находится пресноводное озеро, названное в честь Шекспира. Там могут жить почти все рыбы и растения, которые вы привезли сюда; впрочем, некоторых целесообразнее выпустить в две реки, стекающие в озеро Шекспир с горы Олимп здесь на восточной стороне колонии и через Шервудский лес — на западной…
      — В настоящее время склоны горы Олимп и все районы Шервудского леса, так же как парки и зеленые пояса в колонии, покрыты тонкой сеткой газообменных устройств (ГОУ). Эти крошечные механизмы служат одной цели — они преобразуют углекислый газ в кислород. В прямом смысле слова — это механические растения. Их необходимо заменить настоящими, теми, которые вы доставили сюда с Земли…
      — Северная часть пространства между поселками отведена под земледелие. Фермы сооружены здесь вдоль дороги, соединяющей северные поселки. Тут вы будете выращивать большую часть провианта. С учетом привезенных вами припасов синтетической пищи, заложенной в высокие башни, расположенные в трехстах метрах к северу от этого строения, хватит, чтобы прокормить две тысячи человек в течение по крайней мере одного года, может быть, восемнадцати месяцев, если расходовать пищу экономно. После этого срока вы предоставлены самим себе. Не стоит даже подчеркивать, что сельское хозяйство, в том числе аквакультура, место для которой отведено на восточных берегах озера Шекспир, станет важной частью вашей жизни в Новом Эдеме…
      Кэндзи по ходу инструктажа казалось, что его пытаются напоить из пожарного брандспойта. Биот-Линкольн обрушивал на них поток информации девяносто минут, на все вопросы либо отвечая словами «это выходит за пределы моей памяти», либо отсылая к странице и параграфу путеводителя по Новому Эдему, который и раздавал. Наконец, в инструктаже наступил перерыв и все отправились в соседнюю комнату; поданный там напиток во всем напоминал кока-колу.
      — Ну, — сказал Терри Снайдер, вытирая лоб, — кому, кроме меня, уже хватило?
      — Снайдер, стыдись, — слукавил Макс Паккетт. — Ты что — хуже чертова робота? А он, клянусь, ни чуточки не устал. Держу пари — этот способен читать свою лекцию целый день.
      — А может быть, и неделю, — предположил Кэндзи Ватанабэ. — Интересно, как часто приходится обслуживать этих биотов. В технической компании, где работает отец, тоже делают роботов, иногда очень сложных, но не настолько же. Этот Линкольн может располагать астрономическим объемом информации…
      — Инструктаж возобновится через шесть минут, — объявил Линкольн. — Пожалуйста, поторопитесь.
      Во время второй половины лекции колонистам представляли различные виды биотов и давали необходимые пояснения. Основываясь на материалах прежних экспедиций на Раму, космонавты были готовы к биотам-мусорщикам и биотам-бульдозерам. Пять типов человекоподобных биотов вызвали куда более яркую эмоциональную реакцию.
      — Наши проектировщики решили придать биотам характерную внешность, чтобы никто не спутал нас с вами, людьми. Я уже перечислил основные выполняемые мной функции, и все остальные Линкольны — кстати, к нам сейчас присоединятся еще трое — запрограммированы аналогичным образом. Во всяком случае, на исходном уровне. Дело в том, что мы обладаем определенными, хотя и небольшими, способностями к самообучению, поэтому наши базы данных могут и различаться, учитывая собственный опыт.
      — А как отличить одного Линкольна от другого? — спросил один из разведчиков, возбужденно изучавших трех новых Линкольнов, появившихся в комнате.
      — Каждый из нас имеет идентификационный номер, выгравированный вот здесь — на плече — и еще на левой ягодице. Точно так же маркированы и прочие категории гуманоидных биотов. Я, например, Линкольн 004, а вошли сюда 009, 024 и 071.
      Когда биоты-Линкольны оставили помещение, их сменили пятеро Бенит Гарсиа. Одна из них охарактеризовала возможности собственной категории — полиция и пожарная охрана, сельское хозяйство, канализация, транспорт и почта. А потом, прежде чем исчезнуть, они ответили еще на несколько вопросов.
      Следующими были биоты-Эйнштейны. Разведчики взорвались хохотом, когда в комнате разом появились четверо Эйнштейнов… лохматых, неухоженных седоволосых копий гениального ученого XX века. Эйнштейны объявили, что являются инженерами и учеными. Основная их функция, распадающаяся на множество мелких обязанностей, заключалась в «обеспечении нормального функционирования инфрастуктуры колонии», включая, конечно, и армию биотов.
      Несколько высоких угольно-черных женщин назвались Тиассо, специалистами по здравоохранению. Они исполняли обязанности врачей, медсестер, чиновников от медицины, нянь, заботящихся о детях в отсутствие родителей. Когда с Тиассо было покончено, вошел биот азиатского облика, с внимательными глазами. В руках его были лира и мольберт. Он представился Ясунари Кавабатой и сыграл короткую прекрасную пьеску на лире.
      — Мы, Кавабаты, художники, — просто сказал он. — Мы музыканты, актеры, живописцы, скульпторы, писатели… можем быть фотографами, кинематографистами. Нас немного, но в жизни Нового Эдема мы играем важную роль.
      Когда официальная часть закончилась, разведчикам подали великолепный обед в большом зале. К людям присоединилось десятка два биотов, хотя они, конечно, ничего не ели. Фальшивая жареная утка весьма походила на настоящую, даже вина выдержали бы критику лучших дегустаторов Земли.
      Поближе к вечеру люди освоились и принялись засыпать биотов вопросами. И тут в дверях появилась одинокая женская фигура. Сперва ее и не заметили, но едва Кэндзи Ватанабэ сорвался с места, все сразу примолкли. Японец протянул руку вошедшей.
      — Полагаю, вы — доктор де Жарден, — улыбнулся он.

      Хотя Николь уверяла, что все в Новом Эдеме полностью соответствует принятой землянами видеопередаче, капитан Макмиллан запретил пассажирам и экипажу «Пинты» входить в Раму и тем более селиться в новых домах, пока он сам не убедится, что никакой опасности нет. После пространных переговоров с представителями МКА на Земле он отправил небольшую группу во главе с Дмитрием Улановым внутрь Рамы, чтобы получить недостающую информацию. Самым важным членом группы считался хмурый датчанин по имени Дарл ван Роос, старший медик «Пинты». Русского инженера сопровождали Кэндзи Ватанабэ и два солдата из первого отряда разведчиков.
      Инструкции, полученные доктором, были достаточно прямолинейны. Во-первых, ему надлежало обследовать всех Уэйкфилдов, удостовериться в том, что они люди. Во-вторых, он должен был исследовать биотов и выяснить небиологические особенности их строения. Все удалось выполнить без особых сложностей, хотя Кэти Уэйкфилд не желала сотрудничать и язвила во время обследования. По предложению Ричарда, один из Эйнштейнов разобрал подвернувшегося Линкольна и продемонстрировал на функциональном уровне, как работают самые сложные подсистемы. Заместитель командира Уланов оказался под впечатлением от всего увиденного.
      Через два дня пассажиры «Пинты» принялись переносить свои пожитки внутрь Рамы. Разгружать космический корабль и переносить припасы в Новый Эдем помогал целый отряд биотов. На все ушло почти три дня. Но где кому селиться? И почти все из трехсот путешественников «Пинты» приняли важное решение, которое, без сомнения, скажется на судьбе всей колонии: они поселились в юго-восточном поселке, там, где жили Уэйкфилды. Лишь Макс Паккетт и группа фермеров отправились сразу же на север Нового Эдема, в сельскохозяйственные угодья.
      Ватанабэ вселились в небольшой дом в переулке возле дома Ричарда и Николь. У Кэндзи с Николь сразу установилось взаимопонимание, и зародившаяся дружба крепла от встречи к встрече. В первый же вечер, проведенный Кэндзи и Наи в собственном доме, они получили предложение отобедать в семейной обстановке вместе с Уэйкфилдами.
      — Почему бы нам не перейти в гостиную? Там удобнее, — проговорила Николь, когда с едой было покончено. — Линкольн уберет стол и помоет посуду.
      Ватанабэ встали со стульев и следом за Ричардом направились к двери в конце столовой. Младшие Уэйкфилды вежливо подождали, пока Кэндзи и Наи выйдут, а потом присоединились к гостям и родителям в удобной гостиной спереди дома.
      Прошло пять дней после того, как разведывательный отряд с «Пинты» впервые вступил на Раму. «Пять удивительных дней», — размышлял Кэндзи, расположившийся в гостиной. В уме промелькнул настоящий калейдоскоп впечатлений, еще не упорядоченных мозгом. «И этот обед во многом можно считать самым удивительным из всего пережитого. Нельзя даже представить себе, через какие испытания пришлось пройти этим людям».
      — Все ваши рассказы, — сказала Наи Ричарду и Николь, когда все уселись, — просто потрясают. У меня столько вопросов… даже не знаю, с чего начать… В особенности меня интересует создание, которое вы называете Орлом. Не был ли он одним из внеземлян, построивших Узел и Раму?
      — Нет, — ответила Николь. — Орел тоже был биотом. Во всяком случае, так утверждал он сам, и у нас нет оснований сомневаться в его словах. Его создал управляющий интеллект Узла, чтобы удовлетворить нашим понятиям о способе общения.
      — Но кто же тогда построилУзел?
      — Ответ на этот вопрос, безусловно, относится к третьему уровню, — улыбнулся Ричард.
      Кэндзи с Наи рассмеялись. Во время долгой беседы за столом Николь и Ричард уже объяснили им использовавшуюся Орлом информационную иерархию вопросов.
      — Интересно, способны ли мы, — спросил Кэндзи, — представить себе существа настолько разумные, что даже их машины способны создавать машины, более смышленые, чем люди?
      — А меня интересует возможность, — перебила его Кэти, — перейти к более тривиальным вопросам. Например, где находятся мои ровесники? Пока я, кажется, видела только двоих в возрасте от двадцати до двадцати пяти лет.
      — Молодежь в основном летит на «Нинье», — ответил Кэндзи. — Корабль прибудет через три недели, он доставит основную массу населения колонии. Пассажиров «Пинты» подбирали специально, чтобы проверить достоверность той видеопередачи.
      — А что такое достоверность? — спросила Кэти.
      — Точное соответствие правде, — ответила Николь, — или что-нибудь в этом роде. Дед твой любил это словечко… Кстати, он всегда полагал, что молодежи надлежит слушатьразговор старших, а не прерывать их… Нам с Ватанабэ необходимо о многом переговорить. И вы четверо можете быть свободны.
      — Я хочу выйти и посмотреть на огоньки, — сказал Бенджи. — Элли, ты пойдешь со мной?
      Элли Уэйкфилд поднялась и взяла Бенджи за руку. Они вежливо распрощались, следом за ними к двери направились Кэти и Патрик.
      — Посмотрим, не найдется ли какое интересное дело, — произнесла Кэти, прощаясь. — До свидания, мистер и миссис Ватанабэ. Мама, мы вернемся через пару часов.
      Николь покачала головой, провожая взглядом детей.
      — После прибытия «Пинты» Кэти словно лихорадит, — пожаловалась она, — и ночью едва спит. Решила встретиться и переговорить буквально с каждым.
      Биот-Линкольн, закончивший работу на кухне, скромно стал в углу за креслом Бенджи.
      — Не хотите ли чего-нибудь выпить? — спросила Николь у Кэндзи с Наи, кивнув в сторону биота. — У нас, конечно, нет ничего, подобного свежим фруктовым сокам, которые вы привезли с Земли, однако Линк может приготовить вполне приятные синтетические смеси.
      — Спасибо, не нужно, — Кэндзи покачал головой. — Но я только что осознал — мы весь вечер проговорили о вашей невероятной одиссее. У вас наверняка найдутся вопросы и к нам. В конце концов, на Земле прошло сорок пять лет после запуска «Ньютона».
      «Сорок пять лет, — подумала Николь. — Неужели? Значит, Женевьеве уже почти шестьдесят?»
      Николь ясно помнила, когда последний раз видела на Земле отца и дочь. Пьер и Женевьева провожали ее в аэропорт возле Парижа. Дочь отчаянно прижималась к матери до самого последнего объявления о посадке, а потом глядела на нее — с такой гордостью и любовью. В глазах девочки стояли слезы, и она не в состоянии была сказать что-нибудь. «И отец мой умер за эти сорок пять лет. Женевьева уже немолода, наверное, стала бабушкой, пока я скиталась во времени и пространстве… В стране чудес».
      Слишком сильные воспоминания. Николь глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Вокруг все молчали, когда она вернулась к окружающему.
      — С вами все в порядке? — поинтересовался чувствительный Кэндзи. Николь кивнула и поглядела в мягкие открытые глаза своего нового друга. На короткий момент ей представился космонавт «Ньютона» Сигеру Такагиси. «Этот человек столь же исполнен любознательности, как Сигеру. Ему можно верить. Во всяком случае, несколько лет назад он разговаривал с Женевьевой».
      — Кусками и отрывками нам уже в основном рассказали, что происходило на Земле… мы много разговаривали об этом с пассажирами «Пинты», — сказала Николь после продолжительного молчания. — Но о своих семьях мы не знаем ничего, кроме того, что вы рассказали нам в первую ночь. Нам с Ричардом хотелось бы знать, не вспомните ли вы каких-либо подробностей, не упомянутых в том разговоре.
      — Я и в самом деле, — проговорил Кэндзи, — проглядел сегодня мои записи и перечитал заметки, сделанные, когда я собирался писать книгу о «Ньютоне». Самое важное из того, о чем я умолчал, — это сходство вашей дочери с отцом, во всяком случае, в нижней части лица. Вы, конечно, помните, что король Генрих имел удивительные черты. Когда Женевьева выросла, лицо ее удлинилось и обнаружило вполне заметное сходство… Вот посмотрите, я даже нашел в своем архиве пару фотографий, снятых в те три дня, что провел в Бовуа.
      Фотографии дочери растрогали Николь. К глазам прихлынули слезы, потекли по щекам. Дрожащими руками она держала два фотоснимка Женевьевы и ее мужа Луи Гастона. «О Женевьева, — молча рыдала она. — Как мне не хватало тебя. Как хотелось бы мне обнять тебя хотя бы разок».
      Ричард перегнулся через плечо Николь, чтобы разглядеть фотографию, успокаивая ее прикосновением рук.
      — Действительно, похожа на принца, — заметил он, — но больше все-таки на мать.
      — Женевьева была со мной крайне любезна, — добавил Кэндзи, — чему можно только удивляться, учитывая всю шумиху, поднятую вокруг нее прессой в 2238 году. Она с большим терпением отвечала на мои вопросы. Я намеревался сделать ее одним из главных персонажей моей книги, но издатель отговорил меня от всей идеи.
      — А многие ли из экипажа «Ньютона» еще живы? — поинтересовался Ричард, поддерживая беседу, пока Николь не отводила глаз от снимков.
      — Только Сабатини, Табори и Яманака, — ответил Кэндзи. — У доктора Брауна случился сильный удар, через шесть месяцев он умер при каких-то сомнительных обстоятельствах. По-моему, это было в 2208 году. Адмирал Хейльман умер от рака примерно в 2214 году. Ирина Тургенева претерпела полный душевный надлом — синдром «возвращения на Землю», обнаруженный космонавтами еще в XXI веке, и покончила жизнь самоубийством в 2211 году.
      Николь все еще старалась справиться с чувствами.
      — Только три дня назад, — обратилась она к обоим Ватанабэ, — я сказала Ричарду и детям о том, что Генри является отцом Женевьевы. На Земле об этом знал только мой отец. Быть может, Генри подозревал это, но не был уверен. И когда вы заговорили о Женевьеве, я как-то поняла, что сама должна была обо всем рассказать своей семье. Я…
      Голос Николь умолк, в глазах вновь появились слезы, она вытерла глаза переданным ей Наи платком.
      — Простите. Я никогда не бываю такой. Просто эти снимки потрясли меня, напомнили о столь многом…
      — Когда мы втроем жили на Раме, а потом в Узле, — проговорил Ричард, — Николь можно было считать примером уравновешенности. Она была, как скала, что бы с нами ни происходило, насколько бы невероятными ни являлись события. Дети, Майкл О'Тул и я — все полагались на нее. И я не видел ее…
      — Довольно, — воскликнула Николь, откладывая фотографии. — Давайте перейдем к другим вопросам. Мне бы хотелось поговорить о космонавтах «Ньютона», в особенности о Франческе Сабатини. Ну как, получила она то, чего добивалась? Несравненное богатство и славу?
      — В изрядном количестве, — ответил Кэндзи. — Во время пика ее популярности, в первом десятилетии века, меня еще не было на свете, но она и до сих пор пользуется чрезвычайной известностью. В частности, выступала по телевидению о значении возобновления колоний на Марсе.
      Николь подалась вперед.
      — Я не стала говорить за обедом о том, в чем абсолютно уверена: Франческа и Браун отравили Борзова, спровоцировав симптомы аппендицита. И, без сомнении, она вполне преднамеренно оставила меня на дне ямы в Нью-Йорке. У этой женщины, безусловно, не было никакого понятия о морали.
      Кэндзи помолчал несколько секунд.
      — Тогда в 2208 году уже перед смертью к доктору Брауну лишь изредка возвращалось сознание, и в один из этих светлых моментов он дал совершенно фантастическое интервью репортеру какого-то журнала, в котором признался, что отчасти несет ответственность за гибель Борзова, и обвинил Франческу в вашем исчезновении. Синьора Сабатини объявила рассказ Брауна баснями, порожденными умственным расстройством. Подала в суд на журнал, потребовав с него сто миллионов марок, но все уладили без судебного разбирательства. Журнал принес извинения и уволил репортера.
      — Франческа побеждает всегда, — заметила Николь.
      — Три года назад я едва не вдохнул новую жизнь во всю эту историю, — продолжил Кэндзи. — Когда подготавливал книгу. Прошло уже более двадцати пяти лет, все сведения об экспедиции «Ньютон» оказались открытыми, и желающий мог получить к ним доступ. Я обнаружил содержимое вашего персонального компьютера, в том числе и кубик с данными, который вы получили от Генри, — все это было разбросано среди телеметрии. И уверился, что заявление доктора Брауна хотя бы отчасти было истинным.
      — И что же случилось потом?
      — Я отправился в Сорренто, чтобы проинтервьюировать Франческу в ее собственном дворце. Ну а вскоре я вообще забросил книгу…
      Кэндзи помедлил. «Говорить или не надо? — подумал он, поглядев на любящую жену. — Нет, сказал он себе. Сейчас не время да и не место».
      — Прости меня, Ричард.
      Он уже засыпал, когда расслышал негромкий голос жены.
      — Хм, — проговорил он. — Ты что-то говорила, дорогая?
      — Прости меня, — повторила Николь. Она подвинулась к нему и нащупала под одеялом протянутую ладонь. — Мне следовало бы давным-давно рассказать тебе о Генри. Ты все еще сердишься?
      — И не думал. Я удивлен, в известной степени потрясен. Но не сержусь. У тебя были причины хранить все в тайне. К тому же это было еще на Земле, считай — в другой жизни. И это имело бы значение, если бы ты сказала мне обо всем, когда мы только познакомились. Я бы ревновал, наверняка считал бы себя униженным. Но не сейчас.
      Николь приникла к нему и поцеловала.
      — Ричард Уэйкфилд, я люблю тебя, — проговорила она.
      — И я тебя, — ответил он.
      Впервые после отбытия «Пинты» Кэндзи и Наи занялись любовью, потом она сразу же уснула. Но Кэндзи ощущал удивительную бодрость. Он лежал, вспоминая вечер, проведенный с Уэйкфилдами. Почему-то вспомнилась Франческа Сабатини. «Другой такой красивой семидесятилетней женщины мне не приходилось видеть, — подумал он. — И это после столь фантастической жизни».
      Кэндзи отчетливо помнил летнее утро, когда поезд привез его на станцию Сорренто. Водитель электрокэба сразу же узнал адрес.
      — Каписко, — сказал он, взмахнув рукой и поворачивая в сторону il palazzo Sabatini.
      Франческа жила в перестроенном отеле, выходящем на Неаполитанский залив. Двадцатикомнатное здание в XVII веке принадлежало какому-то князю. Из кабинета, в котором Кэндзи дожидался выхода синьоры Сабатини, виден был фуникулер, вдоль крутого склона спускавший купальщиков к густо-голубой бухте.
      La signora запоздала на полчаса и быстро начала выказывать томление, ожидая окончания интервью. Она дважды напомнила Кэндзи о том, что согласилась встретиться с ним лишь благодаря настояниям издателя, уверившего ее, что Кэндзи — «выдающийся молодой писатель».
      — Скажу вам откровенно, — проговорила она на превосходном английском, — сейчас все эти рассуждения о «Ньютоне» кажутся довольно скучными.
      Впрочем, когда Кэндзи рассказал ей о «новых данных», о файлах из персонального компьютера Николь, переданных на Землю «среди прочей информации» в самом конце экспедиции, интерес к разговору, наконец, заметно возрос. Франческа притихла, сделалась меланхоличной, услыхав, что Кэндзи связывает заметки Николь с «признанием», сделанным Дэвидом Брауном журнальному репортеру в 2208 году.
      — Я недооценила вас, — улыбнувшись, произнесла Франческа, когда Кэндзи заметил, что заметки Николь и излияния Брауна «совпадают по многим пунктам». Она так и не ответила прямо на его вопрос. Вместо этого поднялась с места, сказала, что просит задержаться его до вечера, чтобы переговорить попозже.
      Перед сумерками в выделенную Кэндзи комнату принесли записку, извещавшую, что обед состоится в восемь тридцать и на нем должен быть пиджак и галстук. В назначенное время явился робот, проводивший его в великолепную столовую, на стенах которой фрески чередовались с гобеленами, с высокого потолка свисали сверкающие люстры, повсюду виднелись лепные украшения тонкой работы.
      — Кон бан ва, Ватанабэ-сан, — обратилась к нему по-японски Франческа, предлагая бокал шампанского. — Я сейчас обновляю основные приемные, поэтому, увы, нам придется посидеть здесь за коктейлем, тут gauche, как говорят французы, но ничего не поделаешь.
      Франческа выглядела прекрасно. Светлые волосы были высоко уложены, их придерживал большой резной гребень. Короткая нитка алмазов тесно охватывала шею, а под ней с бриллиантового ожерелья свисал огромный сапфир. Открытое сверху платье белого цвета складками подчеркивало изгибы все еще полного молодости тела. Кэндзи не мог поверить, что перед ним семидесятилетняя женщина.
      Она взяла его за руку и объяснив, что решила дать обед «в его честь», отвела к гобеленам на дальней стене.
      — Вы знакомы с обюссонскими коврами? — спросила она. И когда Кэндзи в знак отрицания покачал головой, углубилась в историю европейского гобелена.
      Через полчаса Франческа заняла свое место во главе стола. Были званы профессор музыки из Неаполя вместе с женой, предположительно актрисой, два симпатичных и смуглых футболиста-профессионала, куратор руин Помпеи, мужчина лет пятидесяти, поэтесса-итальянка средних лет и две молодые двадцатилетние, невероятно привлекательные женщины; получив указания от Франчески, одна из девушек села напротив Кэндзи, другая рядом.
      Сперва кресло напротив Франчески, на дальнем конце стола, осталось пустым, но она пошепталась со своим главным официантом, и через пять минут в комнату ввели полуслепого и оступающегося старца. Кэндзи немедленно узнал вошедшего — это был Янош Табори.
      Блюда были изумительными, разговор оживленным. Подавали официанты, а не роботы, как это принято во всех ресторанах, за исключением самых роскошных. Каждому новому блюду полагалось и новое итальянское вино. Удивительная компания! Все, не исключая футболистов, вполне пристойно разговаривали по-английски. Всех интересовала история космических исследований и все знали ее. Сидевшая напротив Кэндзи молодая женщина, как оказалось, даже читала его самую популярную книжку о начальном этапе исследований Марса. Обаяние вечера начинало сказываться, и Кэндзи, бывший тогда холостяком тридцати лет, почувствовал себя посвободнее. Его возбуждало все — женщины, вино, дискуссии на музыкальные, поэтические и исторические темы.
      Утреннее интервью лишь однажды всплыло за все два часа, проведенные за столом. Когда беседа притихла, после десерта перед коньяком, Франческа принялась буквально докрикиваться до Яноша.
      — Этот молодой японец… очень талантливый человек. Ты слыхал о нем… он считает, что материалы персонального компьютера Николь подтверждают те жуткие бредни, которыми перед смертью разразился Дэвид.
      Янош не ответил, даже выражение лица не изменилось. Но после обеда он подал Кэндзи записку и удалился. «Ты знаешь одну только истину, но не ведаешь жалости, — было написано в ней. — А потому судишь неправо». — Аглая Епанчина князю Мышкину. «Идиот» Федора Достоевского».
      Кэндзи успел пробыть в своей комнате лишь пять или десять минут, когда в дверь постучали. Открыв ее, он увидел перед собой итальянку, сидевшую за столом напротив него. Крошечное бикини по сути дела ничего не скрывало. В руках она держала мужские купальные принадлежности.
      — Мистер Ватанабэ, — сказала она с завлекательной улыбкой. — Не хотите ли вы поплавать с нами? Эти вещи должны подойти вам.
      Кэндзи ощутил приступ желания, который отступил не сразу. Слегка смущенный, он вынужден был подождать пару минут, прежде чем присоединился к ожидавшей его женщине.
      С тех пор прошло три года, но даже теперь, лежа в постели рядом с любимой женщиной, Кэндзи не мог позабыть сексуального вожделения, испытанного им в тот вечер во дворце Франчески. Вшестером они спустились фуникулером к воде и поплавали под луной. Выпили в кабине возле края воды, потом танцевали и хохотали. Это была ночь мечты.
      «Через час, — вспоминал Кэндзи, — все благополучно разделись. Все было ясно: двух футболистов Франческа приготовила для себя, а для меня предназначались обе синьоры».
      Кэндзи повернулся в постели, вспоминая испытанное удовольствие и вольный хохоток, с которым Франческа обнаружила его на рассвете все еще сплетавшегося с обеими женщинами в одном из огромных шезлонгов возле бухты.
      «Когда через четыре дня я вернулся в Нью-Йорк, издатель рекомендовал мне прекратить работу над книгой о „Ньютоне“. Я не стал возражать… возможно, я и сам предложил бы это».

      Фарфоровые статуэтки просто заворожили Элли. Она взяла одну из них — крохотную девочку в легком голубом балетном платьице и повертела в руках.
      — Погляди-ка, Бенджи, — сказала она брату. — Кто-то смог сделать такое.
      — На самом деле перед вами копия, — пояснил испанец, хозяин лавки. — Художник сделал оригинал, с которого снята компьютерная копия. — Процесс воспроизведения настолько точен, что даже эксперты с трудом могут отличить подлинник от копии.
      — И все это вы собрали еще на Земле? — Элли показала рукой в сторону сотен или более фигурок, расставленных на столе и в маленьких стеклянных коробочках.
      — Да, — с гордостью ответил мистер Мурильо. — Хотя я и был в Севилье чиновником — выдавал разрешения и прочие подобные штуки, — у нас с женой была еще крохотная лавчонка. Фарфор мы полюбили около десяти лет назад и с тех пор являемся усердными коллекционерами.
      Миссис Мурильо, также давно перевалившая за сорок, вышла из задней комнаты, где разбирала товар.
      — Мы решили, — сказала она — еще задолго до того как МКА приняло нас в колонисты, что возьмем нашу коллекцию с собой, какие бы жесткие ограничения на вес багажа ни наложили на «Нинье».
      Бенджи держал крошечную танцовщицу в каком-то сантиметре от носа.
      — Пре-крас-но, — выговорил он с широкой улыбкой.
      — Благодарю вас, — проговорил мистер Мурильо. — Мы надеялись учредить в колонии Лоуэлл общество коллекционеров, — добавил он. — Трое или четверо наших спутников также прихватили подобные вещи.
      — А можно нам поглядеть? — спросила Элли. — Мы будем осторожны.
      — Не возражаю, — ответила мисс Мурильо. — Когда все устроятся, мы будем продавать и менять кое-что, конечно же, дубликаты. А пока мы выставили их, чтобы все любовались.
      Пока Элли и Бенджи изучали фарфоровые создания, в магазинчик то и дело заходили люди. Мурильо открыли лавку несколько дней назад. Они продавали свечи, изящные салфетки, домашние украшения.
      — Да, Карлос, ты времени даром не терял, — обратился к мистеру Мурильо через несколько минут крепкий американец. По приветствию можно было понять, что оба являлись пассажирами «Ниньи».
      — Нам-то проще, Тревис, — проговорил мистер Мурильо. — У нас нет семьи и, чтобы жить, нам хватит небольшого уголка.
      — Но мы еще даже не поселились, — пожаловался ему Тревис. — Мы уже решили жить в этом поселке, но Челси и ребята никак не могут выбрать такой дом, чтобы нравилось всем… Челси во всем сомневается, утверждает, что МКА даже сейчас не говорит нам всей правды.
      — Согласен, трудно поверить тому, что эта космическая станция создана лишь для того, чтобы понаблюдать за нами… вообще, в историю, которой потчует нас МКА, легче было бы поверить, предъяви они нам какие-нибудь фотографии этого Узла. Но зачем им обманывать нас?
      — Уже обманывали. За день до стыковки никто не знал об этом месте… Челси полагает, что нас заставили участвовать в эксперименте МКА с космической колонией. Она считает, что сперва мы поживем здесь, а потом нас высадят на поверхность Марса, чтобы можно было сравнить оба типа колоний.
      Мистер Мурильо расхохотался.
      — Вижу, Челси действительно не переменилась с тех пор, как мы оставили «Нинью». — Он посерьезнел.
      — Вы знаете, что мы с Хуанитой тоже во многом сомневаемся. Особенно когда провели здесь неделю и не обнаружили ни одного инопланетянина. Два дня мы бродили вокруг, разговаривали с другими людьми — по сути дела, провели собственное расследование. И в итоге убедились, что МКА на этот раз не врет. Во-первых, для обмана все чересчур грандиозно. Во-вторых, жена Уэйкфилда все объяснила достаточно убедительно. На открытой встрече она два часа отвечала на все вопросы и ни разу не допустила даже единой неточности.
      — Трудно представить, чтобы можно было провести во сне двенадцать лет,
      — покачал головой Тревис.
      — Конечно. И нам тоже. Но мы побывали в том сомнариуме, где Уэйкфилды спали, как они утверждают. Там все было точно так, как рассказывала Николь. Вообще, здание громадное, в нем хватит места на всех жителей колонии — на всякий случай, должно быть. Зачем МКА сооружать такое огромное здание… уж не затем, чтобы только замаскировать обман.
      — Возможно, ты прав.
      — В любом случае мы решили воспользоваться положением. По крайней мере на время. На жилье жаловаться не приходится. Все дома — первого класса. У нас с Хуанитой даже есть собственный робот-Линкольн, помогающий нам по дому и в лавке.
      Элли прислушивалась к разговору весьма внимательно. Она вспомнила, что говорила ей мать, когда они с Бенджи попросились погулять по улице.
      — Я не против, дорогая, — ответила Николь — но если кто-нибудь узнает в вас Уэйкфилдов и начнет расспросы, не говорите с ними. Отвечайте вежливо, но сразу же поворачивайте домой. Мистер Макмиллан пока не хочет, чтобы мы рассказывали о пережитом нами кому-нибудь еще, кроме чиновников МКА.
      Пока Элли любовалась фарфоровыми фигурками и слушала разговор между мистером Мурильо и человеком по имени Тревис, Бенджи направился по собственным делам. И когда Элли обнаружила, что брата нет рядом, она испугалась.
      — На что это ты уставился, приятель? — донеслось с другой стороны магазина.
      — Ее во-лосы очень кра-сивые, — Бенджи занимал проход, мешая пришедшему с женой мужчине пройти. Улыбаясь, он протянул руку к великолепным длинным белокурым волосам и спросил: — Можно я потрогаю?
      — Ты что, сошел с ума?… Конечно, нет… а теперь убирайся…
      — Джейсон, по-моему, он слабоумный, — женщина остановила руку мужчины, прежде чем он успел оттолкнуть Бенджи.
      В этот самый миг рядом с братом появилась Элли. Она видела, что человек рассержен, но не знала, что делать. Она подтолкнула Бенджи в плечо.
      — Элли, ты только погляди, — он в восторге сливал слова, — погляди на эти ди-вные же-лтые волосы.
      — Этот недоумок твой друг? — спросил у Элли высокий мужчина.
      — Бенджи мой брат, — через силу ответила Элли.
      — Тогда убери его отсюда… он пристает к моей жене.
      — Сэр, — Элли собралась с духом, — мой брат не хочет вам ничего плохого. Просто ему еще не приходилось видеть длинных светлых волос.
      Лицо мужчины исказила рассерженная и недоумевающая гримаса.
      — Что такое? — сказал он, обращаясь к жене. — Что это за парочка?… Тупой и…
      — А это не дети Уэйкфилдов? — послышался за спиной Элли приятный женский голос.
      Расстроенная Элли обернулась. Миссис Мурильо стала между молодыми людьми и парой. Они с мужем вышли из-за прилавка немедленно, как только услышали громкие голоса.
      — Да, мэм, — тихо произнесла Элли. — Это мы.
      — Значит, вы и есть те самые дети, что прилетели из космоса? — спросил человек по имени Джейсон.
      Элли поспешно вытолкала Бенджи наружу.
      — Извините, — проговорила она, прежде чем уйти следом за Бенджи. — Мы не хотели ничего плохого.
      — Уроды! — донеслось до слуха Элли, закрывавшей дверь.
      Снова был утомительный день. Николь очень устала. Она стояла перед зеркалом и умывалась.
      — Элли с Бенджи нарвались на какую-то неприятность в поселке и не хотят рассказывать мне, — донесся из спальни голос Ричарда.
      Сегодня Николь провела тринадцать часов, помогая принимать пассажиров «Ниньи». Сколько бы ни приходилось трудиться ей, Кэндзи Ватанабэ и прочим, похоже, никто не был доволен и дел предстоящих всегда было больше, чем выполненных. Многие колонисты начинали возмущаться, едва Николь приступала к требованиям, которые МКА установило в отношении пропитания, жилищ и рабочих мест.
      Она уже много дней недосыпала. Николь поглядела на мешки под глазами. «Но с этой группой следует закончить до прихода „Санта-Марии“, — сказала она себе. — С теми будет много сложнее».
      Вытерев лицо полотенцем, Николь направилась в спальню. Одетый в пижаму Ричард сидел на кровати.
      — Ну как прошел день? — спросила она.
      — Неплохо… даже достаточно интересно. Люди-инженеры медленно, но верно приучаются обращаться с Эйнштейнами… Кстати, ты слыхала, что я сказал об Элли и Бенджи?
      Николь вздохнула. По тону Ричарда она поняла, что это важно, и, невзирая на усталость, вышла из спальни и отправилась по коридору.
      Элли уже спала, но Бенджи еще бодрствовал в комнате, отведенной им с Патриком. Николь села рядом с Бенджи и взяла его за руку.
      — При-вет, мама.
      — Дядя Ричард сказал мне, что вы с Элли ходили сегодня в поселок, — обратилась Николь к старшему сыну.
      Лицо юноши на мгновение исказилось от боли.
      — Да, ма-ма, — ответил он.
      — Элли сказала, что их узнали, а один из новых колонистов их обозвал, — донесся голос Патрика с другой стороны комнаты.
      — Это правда, дорогой? — спросила Николь, все еще поглаживая руку Бенджи.
      Юноша ответил едва заметным движением головы и молча поглядел на мать.
      — А что такое «недоумок», ма-ма? — вдруг спросил он с полными слез глазами.
      Николь обняла Бенджи.
      — Значит, тебя сегодня обозвали недоумком?
      Бенджи кивнул.
      — У этого слова нет конкретного значения, — объяснила Николь. — Случается, что недоумком называют всякого, кто не нравится. — Она вновь погладила Бенджи. — Люди часто бездумно пользуются подобными словами. Тот, кто тебя так обозвал, был расстроен, сердился… может быть, на что-то свое, а досталось тебе… возможно, он не понял тебя. Ты ему чем-нибудь досадил?
      — Нет, ма-ма. Я просто похвалил желтые волосы жен-щины.
      За несколько минут Николь сумела узнать суть того, что произошло в магазинчике. И когда решила, что привела Бенджи в порядок, направилась через комнату пожелать Патрику доброй ночи.
      — Ну а как твои дела? — спросила она. — Ничем не отличился?
      — В основном ничем, — ответил Патрик. — Только один раз не повезло — в парке, — он попробовал улыбнуться. — Несколько мальчиков играли в баскетбол и пригласили меня… совсем ничего не получилось. Они так смеялись.
      Николь долго и ласково обнимала сына. «Патрик силен, — сказала себе Николь уже в коридоре, направляясь обратно в спальню. — Но даже ему необходима поддержка. — Она глубоко вздохнула. Тем ли я занимаюсь? — спросила она у себя самой в очередной раз, с того времени, как увлеклась делами колонии. — Я ощущаю ответственность за всех и каждого. Я хочу, чтобы Новый Эдем начался достойным образом… Но я нужна моим детям… Когда же я научусь правильно делить время между ними?»
      Ричард еще не спал, когда Николь опустилась в постель возле него. Она передала своему мужу историю, приключившуюся с Бенджи.
      — Увы, я не мог помочь ему. Бывают вещи, которые только мать…
      Николь настолько устала, что начала засыпать, так и не дослушав Ричарда. Он твердо потрогал ее за руку.
      — Николь, у нас есть еще одно дело, о котором следует поговорить. К несчастью, подождать оно не может… Утром у нас не будет времени на разговоры вдвоем.
      Она повернулась на бок и вопросительно поглядела на Ричарда.
      — Речь идет о Кэти. Мне в самом деле необходима твоя помощь… Завтра вечером одна из этих молодежных танцулек — «давайте познакомимся». Помнишь, мы решили на той неделе, что Кэти может пойти, но лишь в сопровождении Патрика и не задерживаясь допоздна… Ну а вчера вечером я видел, как она вертелась перед зеркалом в новом платье: коротком и весьма откровенном. Я сказал, что такое платье не для танцев. Она пришла в ярость. Утверждала, что я «шпионю за ней», а в вопросах моды проявляю абсолютное невежество.
      — И что ты ответил?
      — Я отругал ее. Она холодно поглядела на меня и ничего не сказала. А потом через несколько минут, не произнеся ни слова, вылетела из дома. Мы с детьми пообедали без нее… Кэти вернулась домой лишь за полчаса до тебя. От нее пахло табаком и пивом. Когда я попытался поговорить с ней, она огрызнулась — «не приставай ко мне», — отправилась к себе в комнату и захлопнула дверь.
      «Этого-то я и боялась, — подумала Николь, молча лежа рядом с Ричардом.
      — Все предвещало это с самого детства. Кэти такая блестящая, но и эгоистичная и норовистая…»
      — Я решил было сказать Кэти, что завтра она не пойдет на танцы, но потом понял, что она уже взрослая — по всем стандартам. В конце концов, на ее регистрационной карточке проставлено двадцать четыре. Мы не можем обращаться с ней, как с ребенком.
      «Но эмоционально ей скорее всего лет четырнадцать, — подумала Николь, когда Ричард начал перечислять все неприятности, которые случились с Кэти, с тех пор как на Раме появились другие люди. — Ей бы только приключения да веселье».
      Николь вспомнила, как провела с Кэти целый день в госпитале. Это было за неделю до того, как причалила «Нинья». Сложные медицинские инструменты просто заворожили Кэти, она расспрашивала о том, как все устроено. Однако, когда Николь предложила ей поработать в госпитале до тех пор, пока откроется университет, молодая женщина расхохоталась.
      — Ты смеешься? — спросила ее дочь. — Не могу представить ничего более скучного. В особенности, когда вокруг столько людей, столько встреч.
      «Нет, нам с Ричардом здесь ничего не поделать, — вздохнув, сказала себе Николь. — Мы с ним можем волноваться за Кэти и предлагать ей свою любовь, но она уже решила, что наши знания и опыт ей ни к чему».
      В спальне воцарилось молчание. Николь потянулась и поцеловала Ричарда.
      — Завтра я переговорю с Кэти об этом платье, — сказала она, — но едва ли беседа принесет пользу.
      Патрик сидел в складном кресле возле стены школьного гимнастического зала. Он отпил содовой и поглядел на часы. Неторопливая музыка как раз смолкла и пары остановились. Кэти и Олаф Ларсен, высокий швед, чей отец входил в штаб капитана Макмиллана, обменявшись коротким поцелуем, под руку направились к месту, где сидел Патрик.
      — Мы с Олафом хотим выкурить по сигаретке и глотнуть виски, — сказала Кэти, когда пара поравнялась с Патриком. — Ты не хочешь пойти с нами?
      — Уже поздно, Кэти, — ответил Патрик. — Мы обещали быть дома в половине первого.
      Швед ободряюще потрепал Патрика по плечу.
      — Не нуди, парень. Расслабься. Нам с твоей сестрой весело.
      Олаф был уже пьян. Его тонкое лицо побагровело и дергалось. Он указал через комнату.
      — Видишь там девушку с рыжими волосами, в белом платье и с большой грудью? Ее зовут Бет, она горячая. Весь вечер ждет, чтобы ты пригласил ее сплясать. Хочешь представлю?
      Патрик покачал головой.
      — Вот что, Кэти, — сказал он. — Мне пора идти, я и так здесь насиделся…
      — Ну еще полчасика, малыш, — перебила его Кэти. — Мы прогуляемся, а затем пару раз станцуем. И потом уходим. О'кей?
      Поцеловав Патрика в щеку, она направилась с Олафом к двери. В репродукторах заиграла быстрая музыка. Патрик завороженно следил за юными парами, передвигавшимися в такт тяжелому ритму.
      — Ты не танцуешь? — спросил его юноша, по периметру обходивший площадку.
      — Нет, — ответил Патрик, — я даже не пытался.
      Молодой человек бросил на Патрика странный взгляд, потом остановился и улыбнулся.
      — Конечно, — сказал он. — Значит, ты один из Уэйкфилдов… Привет. Меня зовут Брайан Уолш. Я из Висконсина, из самой середины Соединенных Штатов. Мои родители должны тут организовать университет.
      Патрик едва обменялся парой слов с кем-либо, кроме Кэти, с тех пор как появился на танцплощадке несколько часов назад. Он с радостью пожал руку Брайану Уолшу, и несколько минут они оживленно переговаривались. Брайан наполовину закончил курс компьютерной техники, когда его семью приняли в колонию Лоуэлл. Ему оказалось двадцать, в семье других детей не было. Все, что испытал Патрик, его очень заинтересовало.
      — А скажи мне, — спросил он, когда молодые люди попривыкли друг к другу, — неужели этот так называемый Узел действительно существует? Или он придуман МКА?
      — Нет, — ответил Патрик, забыв о том, что обсуждать подобные вещи ему не разрешалось. — Узел существует. Отец утверждает, что это внеземная станция обработки информации.
      Брайан легко рассмеялся.
      — Значит, возле Сириуса болтается гигантский треугольник, построенный какими-то сверхсуществами, только для того, чтобы с его помощью изучать путешествующие в космосе разумные существа? Фью! Более фантастической истории мне не приходилось слышать. Если честно: трудно поверить всему, что говорила твоя мать на том открытом собрании. Впрочем, признаюсь, само существование этой космической станции и уровень сложности роботов делают ее историю более правдоподобной.
      — Моя мать рассказывала лишь то, что было на самом деле, — проговорил Патрик. — Ну а самое невероятное ей пришлось опустить. Например, ей пришлось встречаться с плащеносным угрем, разговаривавшим пузырями. А еще… — Патрик умолк, вспомнив предупреждения Николь.
      Брайан казался заинтригованным.
      — Плащеносным угрем? — спросил он. — А как ей удалось понимать его?
      Патрик поглядел на часы.
      — Прости меня, Брайан, — оборвал он разговор, — но я здесь с сестрой, и мне нужно ее найти…
      — Это та самая, в коротеньком-коротеньком красном платье?
      Патрик кивнул. Брайан положил руку на плечо своего нового друга.
      — Позволь мне дать тебе один совет, — сказал он. — Переговори со своей сестрой. Она ведет себя, как доступная девица.
      — Такая она у нас, — ответил, защищая сестру, Патрик. — Она же кроме семьи никого не видала.
      — Извини, — Брайан пожал плечами, — конечно, это не мое дело… Слушай, забегай ко мне. С тобой интересно поговорить.
      Патрик простился с Брайаном и направился к двери. Где же Кэти? Почему она не вернулась в зал?
      Громкий смех сестры он услыхал, едва оказавшись снаружи. Кэти стояла на спортивной площадке с тремя мужчинами, среди которых был и Олаф Ларсен. Все курили, хохотали и пили из горлышка, передавая друг другу бутылку.
      — А какую же позу предпочитаешь ты? — спросил ее темнокожий молодой человек с усиками.
      — О, я люблю быть наверху, — хохоча, ответила Кэти и, глотнув из бутылки, добавила: — Тогда командую я.
      — Неплохо звучит, — отозвался мужчина, которого звали Эндрю. Усмехнувшись, он многозначительно положил руку на ее зад. Кэти, смеясь, оттолкнула ее. Через несколько секунд она заметила приближающегося Патрика.
      — Пойди-ка сюда, братец, пойди-ка, малыш! — крикнула Кэти. — Мы тут такую хреноту лижем: чистый динамит.
      Трое мужчин, окружавших Кэти, чуть отодвинулись от нее, когда Патрик шагнул к ним. Худощавый и еще не совсем развитый, за счет одного только роста в сумерках он производил внушительное впечатление.
      — Я ухожу домой, Кэти, — проговорил, подойдя к сестре, Патрик, отказываясь от предложенной выпивки, — и, по-моему, тебе лучше пойти со мной.
      Эндрю расхохотался.
      — Экую девицу ты отхватил, Ларсен, — произнес он саркастически, — с младшим братцем в няньках.
      В глазах Кэти вспыхнул гнев. Приложившись к бутылке, она передала ее Олафу. А потом обняла Эндрю и припала к его губам, прижимаясь всем телом.
      Патрик был смущен. Олаф вместе с третьим мужчиной подбадривал и поощрял целующихся. Кэти оторвалась не раньше чем через минуту.
      — Пошли, Патрик, — сказала она, улыбнувшись. Глаза Кэти пожирали мужчину, которого она только что целовала. — По-моему, для одной ночи достаточно.

      Эпонина глядела из окна второго этажа на ровный покатый склон. Его покрывали ГОУ, их тонкая сетка почти закрывала бурую почву.
      — Ну, Эп, что скажешь? — спросила Кимберли. — Приятное место, а когда вырастет лес, прямо под окнами будут деревья, трава, может быть, и белка пробежит. Это определенно имеет свои плюсы.
      — Уж и не знаю, — рассеянно ответила Эпонина. — Этот дом поменьше того, что понравился мне вчера в Позитано. Кроме того, здесь в Хаконе мне как-то не по себе. Не приходилось еще жить среди такого множества азиатов.
      — Смотри, подруга, долго выбирать не придется. Я сказала тебе вчера, что следует предусмотреть запасные варианты. На ту квартиру в Позитано претендовали семьпар — неудивительно, свободных мест там оставалось не более четырех — и нам просто не повезло. Теперь больше ничего не осталось, кроме тех крохотных квартирок над магазинами на главной улице Бовуа, а там я жить не хочу, там никакого уединения не будет — значит, или здесь, или в Сан-Мигеле. Все черные и коричневые поехали в Сан-Мигель.
      Эпонина села в одно из кресел. Они находились в гостиной небольшой квартиры с двумя спальнями. Скромная, но вполне уместная мебель — два кресла, большой диван и прямоугольный кофейный столик были одинакового коричневого цвета. Вся квартира, где кроме двух спален и гостиной была большая ванная комната и маленькая кухня, занимала чуть более одной сотни квадратных метров.
      Кимберли Гендерсон нетерпеливо расхаживала по комнате.
      — Ким, — медленно проговорила Эпонина, — извини, но я никак не могу сконцентрироваться на выборе квартиры, когда вокруг столько происходит. Где мы? Почему? Что представляет собой это место? — она вспомнила тот безумный инструктаж, когда три дня назад капитан Макмиллан информировал их о том, что прибывшие находятся внутри космического корабля, построенного и снаряженного инопланетянами, «чтобы понаблюдать за жителями Земли».
      Кимберли Гендерсон раскурила сигарету и с силой выдохнула дым, пожала плечами.
      — Наплевать, Эпонина, — сказала она. — Я не знаю ответа на эти вопросы, однако могу сказать, что, если мы не выберем эту квартиру, нам останется то, чего не взяли другие.
      Эпонина несколько секунд поглядела на нее и вздохнула.
      — По-моему, это нечестно, — пожаловалась она. — У пассажиров «Пинты» и «Ниньи» был выбор, а нам приходится копаться в том, от чего отказались они.
      — А ты ожидала другого? — быстро спросила Кимберли. — На нашем корабле летели осужденные… конечно же, нам достались остатки. Но мы, наконец, на свободе.
      — Значит, ты хочешь остановиться здесь?
      — Да, — ответила Кимберли. — Кроме того, я хочу дать заявку на те две квартиры, которые мы видели сегодня утром возле рынка Хаконе, на случай, если нас здесь прокатят. Если к вечеру у нас еще не будет дома, боюсь, что нам действительно придется туго.
      «Я сделала ошибку, — думала Эпонина, наблюдая за расхаживающей по комнате Кимберли. — И зачем я согласилась жить с ней. Но что мне оставалось? Условия, предоставляемые здесь одиночкам, совсем неприемлемы».
      Эпонина не привыкла к быстрым изменениям в жизни. В отличие от Кимберли Гендерсон, чего только не пережившей и не испытавшей к девятнадцати годам, когда она совершила убийство, Эпонина провела свое детство и юность в относительном уюте. Она выросла в сиротском доме возле Лиможа во Франции и до тех пор, пока в семнадцать лет профессор Моро не взял ее в Париж показать знаменитые музеи, никогда не покидала своей родной провинции. Ей было трудно даже решиться подать заявление в колонию Лоуэлл, но в Бурже, кроме тюрьмы, ее ничто не ожидало, а Марс давал шанс на свободу. После долгих колебаний, пересилив себя, она решила подать заявление в МКА.
      В колонисты ее взяли из-за выдающихся успехов в учебе, в особенности по части любых искусств; кроме того, она свободно владела английским и зарекомендовала себя идеальной заключенной. В досье МКА роль ее в колонии Лоуэлл определялась как «преподаватель театрального и прочих видов искусства в средней школе». Невзирая на известные трудности, перенесенные во время полета, Эпонина ощутила заметный прилив адреналина, когда в окошке «Санта-Марии» появился Марс. Теперь ее ждет новая жизнь в новом мире.
      Однако за два дня до посадки охранники из МКА объявили, что посадочные аппараты остаются на месте. Они объяснили своим пассажирам-заключенным, что «Санта-Мария» собирается задержаться на орбите Марса, совершив для этого стыковку с космической станцией, обращающейся вокруг Марса. Это заявление вызвало в Эпонине смятение и озабоченность. В отличие от большинства своих подруг она внимательно прочитала все материалы МКА, предоставленные колонистам, а там не было никакого упоминания об орбитальной станции. И пока «Санта-Мария» не выгрузила всех своих пассажиров со всеми припасами внутрь Нового Эдема, никто не подумал сообщить Эпонине и прочим колонистам о происходящем. Даже после инструктажа Макмиллана очень немногие колонисты полагали, что услышали правду.
      — Выходит, — сказал Уиллис Микер, — он нас за дураков держит? Чтобы какие-то там внеземляне построили все это вместе со своими дурацкими роботами? Все это вздор, на нас опробуют новый вид тюремного заключения.
      — Но Уиллис, — спросил Малкольм Пибоди, — а как быть тогда с остальными, теми, кто прилетел на «Пинте» и «Нинье»? Я говорил с ними. Нормальные люди… то есть не заключенные. Если ты прав, они-точто здесь делают?
      — А мне откуда знать, блин? Я не гений. Просто понятно, что Макмиллан накормил нас дерьмом.
      Впрочем, сомнения в правдивости капитана не помешали Эпонине отправиться вместе с Кимберли в Сентрал-Сити, чтобы подать заявки на три квартиры в Хаконе. На этот раз их ожидала удача, и жилье им было предоставлено в соответствии с первым же выбором. Обе женщины потратили день на переезд в квартирку на краю Шервудского леса, а потом отправились в административное управление устраиваться на работу.
      Оба других корабля намного опередили «Санта-Марию», и заключенные вливались в жизнь Нового Эдема по вполне отработанным методикам. Учитывая превосходную анкету, Кимберли мгновенно определили медсестрой в Центральный госпиталь.
      Прежде чем дать согласие на работу в колледже Сентрал-Сити, Эпонина переговорила с его директором и четырьмя преподавателями. Новая работа предполагала короткую поездку на поезде, тогда как в среднюю школу в Хаконе она могла бы добираться пешком. Но Эпонина решила, что игра стоит свеч. Ей понравился и директор, и преподаватели.
      Поначалу семь врачей госпиталя косились на двух своих коллег-заключенных, в особенности на доктора Роберта Тернера, в досье которого упоминались жестокие убийства без всяких смягчающих обстоятельств. Но уже через неделю или около того его выдающееся мастерство, знания и профессионализм стали заметны каждому, и посему бывшего осужденного единогласно избрали директором госпиталя. Доктор Тернер был ошеломлен подобным фактом и в короткой вступительной речи обещал отдать все свои силы на благо колонии.
      Первым же своим официальным актом на этом посту он предложил Временному правительству провести полное физическое обследование всех граждан Нового Эдема, чтобы привести в соответствие с новыми данными все персональные медицинские файлы. Когда предложение было принято, доктор Тернер повсюду разослал биотов-Тиассо; они выполнили все рутинные исследования и собрали врачам материал для анализа. Одновременно, памятуя о великолепной информационной сети, объединявшей все больницы в метрополисе Далласа, неутомимый доктор Тернер совместно с несколькими Эйнштейнами приступил к созданию полностью компьютеризованной системы слежения за здоровьем колонистов.
      Как всегда вечером, когда после прибытия «Санта-Марии» на Раму миновала третья неделя, Эпонина сидела дома одна (распорядок дня Кимберли Гендерсон успел установиться: дома она бывала лишь ночами, дни проводила или на работе, или с Тосио Накамурой и его дружками). Зазвонил видеотелефон. На экране появилось лицо Малкольма Пибоди.
      — Эпонина, — застенчиво спросил он, — могу ли я тебя кое о чем попросить?
      — О чем, Малкольм?
      — Пять минут назад доктор Тернер позвонил мне из госпиталя. Он утверждает, что обследование, проведенное роботами на прошлой неделе, позволило ему обнаружить у меня кое-какие «аномалии». Он хочет провести более тщательное исследование.
      Эпонина терпеливо ждала несколько секунд.
      — Не понимаю, — сказала она наконец. — О чем же ты меня просишь?
      Малкольм глубоко вздохнул.
      — Наверное, дело серьезное, Эпонина. Он хочет видеть меня прямо сейчас… Ты съездишь со мной?
      —  Прямо сейчас? — удивилась Эпонина, поглядев на часы. — Сейчас уже почти одиннадцать ночи. — Она вдруг припомнила, что Кимберли называла доктора Тернера «трудоголиком» («он же робот, как эти темнокожие роботы-сестрицы»). Эпонине также вспомнились его удивительные синие глаза.
      — Хорошо, — ответила она Малкольму, — встречаемся через десять минут на станции.
      По ночам Эпонина выходила нечасто. Будучи преподавательницей, она занималась в основном учебными планами. В субботу вечером она ходила с Кимберли, Тосио Накамурой и еще с несколькими людьми в недавно открывшийся японский ресторан. Но блюда были ей незнакомы, вокруг оказались одни азиаты, к тому же, перепив, они стали приставать к ней. Кимберли ругала ее за «привередливость и индивидуализм», однако дальнейшие предложения в области общения Эпонина отклонила.
      До станции она добралась прежде Малкольма и, ожидая его, все удивлялась тому, насколько, должно быть, преобразило поселок появление в нем людей. «Посмотрим, — думала она. — „Пинта“ появилась здесь три месяца назад, „Нинья“ — через пять недель после этого. А уже повсюду магазины — и на станции, и в поселке. Все признаки человеческого существования. Если мы пробудем здесь год или два, колонию нельзя будет отличить от земного поселка».
      Во время короткой поездки Малкольм нервничал и много разговаривал.
      — Я знаю, дело в сердце, Эпонина, — сказал он. — После смерти Уолтера у меня там все время болит. А я сперва подумал, что дело в голове.
      — Не волнуйся, — ответила ему Эпонина. — Уверена: ничего серьезного.
      Эпонина с трудом удерживала глаза открытыми. Уже перевалило за три часа. Малкольм спал, сидя на скамейке возле нее. «Что там делает этот доктор? — гадала она. — Обещал ведь, что не задержит нас».
      Едва только они прибыли, доктор Тернер обследовал Малкольма с помощью компьютеризованного стетоскопа и, заявив, что он нуждается в более серьезных исследованиях, отвел его внутрь госпиталя. В приемную Малкольм возвратился через час. Эпонина видела врача лишь мельком, когда тот приглашал Малкольма в своей кабинет.
      — Вы подруга мистера Пибоди? — прозвучал голос. Эпонина, должно быть, задремала. Когда к ней вернулась способность видеть, она обнаружила прямо перед собой прекрасные васильковые глаза. Доктор казался расстроенным и усталым.
      — Да, — ответила Эпонина негромко, чтобы не разбудить уснувшего на ее плече мужчину.
      — Он скоро умрет, — сказал доктор Тернер. — Возможно, недели через две.
      Эпонина ощутила всем телом, как откуда-то прихлынула кровь. «Я не ослышалась? — думала она. — Он сказал, что Малкольм скоро умрет?» Эпонина была ошеломлена.
      — Ему потребуется поддержка, — говорил врач.
      Он помедлил, поглядел на Эпонину. Может быть, пытаясь вспомнить, где видел ее.
      — Вы сумеете помочь ему? — спросил доктор Тернер.
      — Я… я надеюсь, — ответила Эпонина.
      Малкольм зашевелился.
      — Придется его разбудить, — сказал доктор.
      В глазах доктора Тернера не было заметно эмоций. Он поставил диагноз, а дальше не его дело, ему все равно. «Ким права, — подумала Эпонина. — Это автомат вроде роботов Тиассо».
      По просьбе доктора Эпонина проводила Малкольма по коридору в комнату, полную медицинских приборов.
      — Оборудование, привезенное нами с Земли, подбирали ученые люди, — произнес доктор Тернер, обращаясь к Малкольму. — Хотя штат у нас невелик, но диагностическая аппаратура — первый класс.
      Все трое отправились к прозрачному кубу размером около одного метра. Доктор Тернер пояснил:
      — Это удивительное устройство называется органопроектором. Он может воссоздавать во всех подробностях почти все основные органы человеческого тела. То, что мы видим внутри него, мистер Пибоди, представляет собой полученное компьютером изображение вашего сердца, каким оно было девяносто минут назад, когда я ввел индикаторное вещество в ваши кровеносные сосуды.
      Доктор Тернер показал на соседнюю комнату, где Малкольм, наверное, подвергался всевозможным экспериментам.
      — Пока вы сидели на этом столе, — продолжил врач, — устройство с большой линзой сканировало ваш организм миллион раз в секунду. По расположению индикаторного вещества и миллиардам мгновенных снимков было построено весьма точное трехмерное изображение вашего сердца. Его вы и видите внутри куба.
      Доктор Тернер помедлил, коротко глянул в сторону и вновь перевел глаза на Малкольма.
      — Я не собираюсь вас пугать, мистер Пибоди, просто мне хотелось бы объяснить, как я узнал о причинах вашего заболевания. Чтобы вы поняли — ошибиться я не мог.
      Глаза Малкольма округлились от испуга. Доктор взял его за руку и подвел к кубу.
      — Поглядите сюда, на тыльную сторону сердца… наверх. Видите странные полосы и сетки на волокнах? Это сердечные мышцы, они подверглись необратимой эрозии.
      Малкольм, казалось, целую вечность разглядывал куб и опустил голову.
      — Значит, я умру, доктор? — кротко спросил он.
      Роберт Тернер взял пациента за руку.
      — Да, Малкольм. На Земле мы могли бы, возможно, сделать вам пересадку сердца. Но здесь это исключается: у нас нет ни оборудования, ни донора… Если хотите, я могу вскрыть вашу грудную клетку и проверить диагноз. Но едва ли прогноз может измениться.
      Малкольм покачал головой. По его щекам потекли слезы. Эпонина обняла за плечи невысокого мужчину и тоже заплакала.
      — Извините, что так долго заставил вас ждать с диагнозом, — сказал доктор Тернер, — но в столь серьезном случае следовало удостовериться в правильности принятого решения.
      Через несколько мгновений Малкольм с Эпониной направились к двери. Малкольм вдруг обернулся.
      — Что же мне теперь делать? — спросил он у доктора.
      — Все, что доставляет вам радость, — ответил тот.
      Когда они ушли, доктор Тернер вернулся в свой кабинет, где на столе осталась распечатка и прочие медицинские документы Малкольма Пибоди. Врач был глубоко встревожен. Он испытывал полную уверенность в том, что сердце Пибоди поражено недутом, сразившим Уолтера Брекина еще на «Санта-Марии». Оба они были друзьями. Дружба их началась несколько лет назад в заключении в Джорджии. Едва ли оба могли чисто случайнострадать от одного и того же сердечного заболевания. Но если это не совпадение, выходит, патогенный агент может передаваться.
      Роберт Тернер покачал головой. Пугает любая болезнь, если она поражает сердце. Но эта передается от человека к человеку. Перед ним открылись ужасающие перспективы.
      Он ощущал огромную усталость, но, прежде чем опустить голову на стол, доктор выписал перечень книг о сердечных вирусных заболеваниях, которые намеревался запросить в библиотеке, а потом быстро уснул.
      Через пятнадцать минут его поднял звонок. Говорила Тиассо из комнаты скорой помощи.
      — Две Гарсиа обнаружили в Шервудском лесу человеческое тело. Сейчас они доставляют его сюда. Судя по переданным ими изображениям, потребуется ваше участие.
      Доктор Тернер вымыл руки, надел халат и попал в помещение скорой еще до того, как обе Гарсиа принесли тело. При всем своем опыте врач отвернулся, увидев изувеченный труп. Голова была почти отделена от тела и держалась на тонкой полоске кожи и мышц. Обезображенное побоями лицо невозможно было узнать. Помимо того в области гениталий зияла большая окровавленная дыра.
      Пара Тиассо немедленно приступила к работе. Они смыли кровь и подготовили тело к вскрытию. Присев неподалеку, доктор Тернер начал заполнять заключение о первой смерти, приключившейся в Новом Эдеме.
      — Как его звали? — спросил он у биотов.
      Одна из Тиассо покопалась в одежде убитого и достала его идентификационную карточку.
      — Данни, — ответил биот. — Марчелло Данни.

      Из Позитано пришел набитый битком поезд. Он остановился на небольшой станции на полпути до Бовуа и выгрузил на берегу озера Шекспир своих пассажиров: людей и биотов. Многие несли корзины с едой, одеяла и складные стулья. Некоторые из малых детей прямо от станции бросились к густой свежескошенной траве, окружавшей озеро. С хохотом они кувыркались вниз по мягкому склону, спускавшемуся на 150 метров от станции к краю воды. Чтобы не сидеть на траве, соорудили деревянные скамейки — как раз напротив узкого пирса, на 50 метров уходившего в воду и оканчивавшегося прямоугольной платформой. На ней размещались несколько кресел и трибуна с микрофоном. Отсюда губернатор Ватанабэ обратится с речью в честь Дня Поселения сразу же, как только отгремит фейерверк. Слева от скамеек в пятидесяти метрах Уэйкфилды и Ватанабэ установили длинный стол, покрытый бело-голубой тканью. На нем были со вкусом расставлены закуски, холодильники были полны напитков. Собравшиеся семьи со своими друзьями закусывали, играли в разные игры или же просто оживленно беседовали. Два биота-Линкольна, переходя от группы к группе, предлагали напитки и бутерброды тем, кто находился далеко от стола и холодильников.
      Был сильный полуденный зной… Третий день подряд стояла исключительно жаркая погода, но искусственное солнце уже очертило почти всю свою мини-дугу под куполом поселения, свет его уже медленно тускнел, и собравшаяся на берегу озера Шекспир толпа радовалась грядущей прохладе.
      Последний поезд появился за несколько минут до того, как свет погас окончательно. Он прибыл с севера из Сентрал-Сити и привез колонистов, обитавших в Хаконе и Сан-Мигеле. Опоздавших было немного.
      Большая часть людей приехала заранее, чтобы устроить себе пикник на траве. Эпонина прибыла с последним поездом. Она вообще-то не собиралась присутствовать на празднике и передумала лишь в последний момент.
      Ступив на траву со станционной платформы, Эпонина почувствовала смятение. Вокруг было так много людей! «Наверное, здесь весь Новый Эдем»,
      — подумала она. И тут же пожалела о том, что пришла. Все вокруг были с друзьями или семьями, и только она была одна.
      Элли Уэйкфилд играла в подковки с Бенджи, когда Эпонина сошла с поезда. Девушка сразу узнала учительницу издали, по красной повязке на руке.
      — Мама, это Эпонина, — сказала Элли, подбежав к Николь. — Можно пригласить ее присоединиться к нам?
      — Конечно, — ответила Николь.
      Остановив игру небольшого оркестра, громкоговорители известили всех о том, что фейерверк начнется минут через десять. Послышались разрозненные аплодисменты.
      — Эпонина, сюда, — крикнула Элли и замахала обеими руками.
      Было уже довольно темно, и Эпонина, услыхав свое имя, повернула в сторону Элли не сразу. По пути она невольно наткнулась на малыша, разгуливавшего по траве.
      — Кевин, — вскрикнула его мать. — Держись от нее подальше!
      Через какое-то мгновение коренастый блондин ухватил мальчишку и отвел его в сторону от Эпонины.
      — А ты-то зачем приперлась, — бросил мужчина, — тебе не место среди приличных людей.
      В легком смятении Эпонина направилась в сторону Элли, уже шедшей ей навстречу.
      — Вали-ка отсюда, сорок первая! — выкрикнула женщина, наблюдавшая за происходящим. Жирный десятилетний мальчик с носом картошечкой ткнул пальцем в сторону Эпонины и прошептал что-то, обращаясь к младшей сестре.
      — Я так рада видеть вас, — сказала Элли, встречая свою учительницу. — Не хотите перекусить?
      Эпонина кивнула.
      — Приношу извинения за этих людей, — проговорила Элли голосом, достаточно громким, чтобы ее слышали. — Их невежество постыдно.
      Элли отвела Эпонину назад к большому столу и представила:
      — Эй, слушайте все. Для тех, кто не знает, объясняю: перед вами моя учительница и подруга Эпонина. Фамилии у нее нет, поэтому можете не спрашивать об этом.
      Эпонина и Николь уже встречались несколько раз. Пока они обменивались любезностями, Линкольн предложил Эпонине какие-то растительные палочки и содовую. Для встречи с вновь прибывшей Наи Ватанабэ демонстративно привела своих сыновей-близнецов Кеплера и Галилея, которым две недели назад исполнилось два года. Собравшаяся вокруг группа колонистов из Позитано могла видеть, как Эпонина взяла Кеплера на руки.
      — Хорошенькая, — сказал маленький мальчик, показывая на лицо Эпонины.
      — Должно быть, это очень трудно, — произнесла Николь по-французски, кивнув головой в сторону зевак.
      — Oui, - ответила Эпонина, а про себя подумала: «Трудно? Не то слово. Больше подошло бы — абсолютно невозможно. Не то плохо, что я подхватила эту ужасную болезнь, от которой нет спасения. Плохо носить на руке эту повязку и видеть, как люди сторонятся меня».
      Макс Паккетт поднял взгляд от шахматной доски и заметил Эпонину.
      — Привет, привет. Должно быть, вы и есть та училка, о которой я столько слышал.
      — Это Макс, — проговорила Элли, поворачивая Эпонину в его сторону. — Он у нас игривый, но вполне безобидный. А тот мужчина постарше, который не обращает на нас внимания, — судья Петр Мышкин… Я правильно произнесла, судья?
      — Да, конечно, молодая леди, — ответил судья Мышкин, не отводя глаз от шахматной доски. — Черт побери, Паккетт, что вы пытаетесь изобразить своим слоном? Ваша игра вечно или невозможно глупа, или блестяща… уже и не знаю, какое слово применить.
      Судья наконец поглядел вверх, заметил на руке Эпонины красную повязку и поднялся на ноги.
      — Простите меня, мисс, виноват. Вам и так невесело, незачем выслушивать дерзости от этого старого эгоиста.
      Через минуту-другую, прежде чем начался фейерверк, в западной стороне озера появилась большая яхта, приближавшаяся к месту, где проводился пикник. Длинную палубу украшали яркие цветные огни и красивые девицы. На борту было выписано имя: «Накамура».Эпонина узнала Кимберли Гендерсон, стоявшую возле Тосио Накамуры на корме.
      Прибывшие на яхте замахали людям на берегу. Патрик Уэйкфилд возбужденно подбежал к столу.
      — Посмотри мама, — сказал он, — там на борту Кэти.
      Николь одела очки, чтобы лучше видеть. Там действительно оказалась ее дочь в купальном бикини, она махала с палубы яхты.
      — Ее-то нам как раз и не хватает, — пробормотала Николь, как только первая ракета взорвалась над ними, наполнив темное небо цветом и светом.
      — Сегодня минуло три года, — начал свою речь Кэндзи Ватанабэ, — с того дня, когда разведывательный отряд с «Пинты» ступил ногой на почву этого нового мира. Никто из нас не знал, чего ожидать. Все мы гадали, в особенности в течение тех двух долгих месяцев, когда нам приходилось проводить по восемь часов каждый день в сомнариуме, можно ли вести хотя бы относительно нормальную жизнь здесь в Новом Эдеме.
      — Наши страхи не оправдались. Здешние хозяева-инопланетяне, какими бы они ни были, ни разу еще не вмешались в нашу жизнь. Возможно, как предполагают Николь Уэйкфилд и остальные, они действительно постоянно наблюдают за нами; но мы совершенно не ощущаем их присутствия. Объемлющий нашу колонию космический корабль Рама с невероятной скоростью мчится к звезде, которую мы именуем Тау Кита. Но необычные условия нашего существования не оказывают почти никакого воздействия на нашу повседневную деятельность.
      — До проведенных в сомнариуме дней, когда мы еще путешествовали внутри планетной системы, обращающейся вокруг нашего родного Солнца, многие из нас считали, что «период наблюдения» за нами продлится недолго. Мы надеялись, что через несколько месяцев нас вернут или на Землю, или к месту нашего первоначального назначения — на планету Марс, а третий Рама исчезнет в далеких просторах космоса, подобно двум его предшественникам. Но сегодня я могу сказать вам только то, что, по мнению наших навигаторов, как и последние два с половиной года, мы удаляемся от Солнца со скоростью, достигшей уже половины световой. Если судьба когда-нибудь вновь приведет нас в Солнечную систему, этот день будет отделен от сегодняшнего по крайней мере несколькими годами.
      — Все эти факторы определяют основную тему моего нынешнего выступления. Она проста. Собратья-колонисты, мыдолжны принять на себя полную ответственность за свою судьбу. Можно надеяться, что потрясающие силы, сотворившие наш мирок, спасут нас от последствий наших ошибок. И все же мы должны научиться жить в Новом Эдеме так, словно нам и нашим детям суждено провести здесь целую жизнь. И мы должны создать условия, которые окажутся приемлемыми и для нас, и для будущих поколений.
      — Но в настоящее время колонии брошено несколько вызовов. Отметим — вызовов, у нас нет проблем. Сообща мы успешно справимся с ними. Но принять правильные решения мы можем, лишь тщательно взвесив долгосрочные последствия своих действий. И если мы не сумеем понять, что заботиться о нас некому, и не научимся поступать ради всеобщего блага, Новый Эдем ждет мрачное будущее.
      — Позвольте мне проиллюстрировать свою точку зрения на конкретном примере. Ричард Уэйкфилд неоднократно пояснял — по телевидению и публично,
      — что в методике управления погодой внутри нашего поселения использованы известные допущения, касающиеся состояния атмосферы. В частности, алгоритм управления погодой предполагает, что содержание углекислого газа и концентрация дымовых частиц не превосходят заданных величин. Не зная точно, как работают эти математические зависимости, мы вынуждены считаться с тем, что результаты наших расчетов внешнего притока в поселение окажутся неточными.
      — Не хочу сегодня читать вам научную лекцию на очень сложную тему. Но придется поговорить о политике. Поскольку большая часть наших ученых предполагает, что эта необычная погода за последние четыре месяца явилась причиной избыточного загрязнения атмосферы углекислым газом и дымовыми частицами, мое правительство выступило с конкретными предложениями, позволяющими разрешить эти вопросы. Но все наши рекомендации были отвергнуты сенатом.
      — И почему? Мы предложили постепенно запретить жечь костры — совершенно излишние в Новом Эдеме на этой стадии развития биосферы. Наше мнение сочли «ограничением прав личности». Подробно разработанные рекомендации относительно воссоздания части сети ГОУ, чтобы скомпенсировать потери за счет утраты части Шервудского леса и Северных лугов, также были забаллотированы. И по какой причине? Оппозиция заявила, что колония не способна справиться с этой работой; кроме того, оказалось, что мощность, необходимая для работы новых сегментов ГОУ, потребует болезненного сокращения потребления электроэнергии.
      — Леди и джентльмены, смешно прятать головы в песок: сами собой эти проблемы не разрешатся. Очередной раз откладывая решительные действия, мы создаем себе больше трудностей в будущем. Не могу поверить, что многие из вас поддерживают стремление оппозиции, намеревающейся каким-то образом разобраться в работе органов управления погодой в нашем поселении и настроить их так, чтобы они функционировали в новых условиях — при более высоких уровнях содержания углекислого газа и дымовых частиц. Какое чудовищное заблуждение!
      Николь и Наи следили за реакцией на речь Кэндзи с большим вниманием. Кое-кто из сторонников губернатора настаивал, чтобы тот выступил с легкой оптимистичной речью, не касаясь никаких политических вопросов. Губернатор, тем не менее, проявил твердость и решил не тратить времени попусту.
      — Кэндзи проиграл, — Наи, перегнувшись, шепнула Николь. — Он проявил излишний педантизм.
      На скамейках, где размещалась половина всей аудитории, началось волнение. Яхта «Накамура», простоявшая у берега во время всего фейерверка, снялась с места, как только губернатор Ватанабэ начал говорить.
      Кэндзи изменил тему и перешел от погоды к ретровирусу RV-41. Этот вопрос весьма беспокоил колонию, и аудитория немедленно притихла. Губернатор заверил всех, что медицинский персонал Нового Эдема под руководством доктора Роберта Тернера самоотверженно изучает причину болезни, однако необходимы дальнейшие, еще более тщательные исследования, чтобы понять, как же лечить это заболевание. Губернатор осудил всеобщую истерию, вследствие которой был принят билль, обязывающий всех колонистов, пораженных RV-41, носить красные повязки на руке.
      — Фу! — общим криком выразила неодобрение большая группа колонистов восточного происхождения, собравшихся с другой стороны от Николь и Наи.
      — …эти бедные, несчастные люди и так достаточно настрадались… — говорил Кэндзи.
      —  Все они шлюхи и голубые, — выкрикнул мужчина откуда-то из-за спины Уэйкфилдов и Ватанабэ. Люди вокруг расхохотались и зааплодировали.
      — …доктор Тернер неоднократно заверял, что эта болезнь, подобно большинству заболеваний, распространяемых ретровирусами, передается лишь через кровь и семя…
      Толпа выходила из-под контроля. Николь надеялась, что Кэндзи заметит это и немедленно прекратив свои комментарии. Губернатор намеревался еще высказать свое мнение о нецелесообразности исследований Рамы за пределами Нового Эдема, но вполне понимал, что собравшиеся уже не слушали его.
      Помедлив секунду, губернатор Ватанабэ вдруг оглушительно свистнул прямо в микрофон. Толпа притихла.
      — Я хотел бы сказать еще кое-что, — проговорил он, — и не желаю кого-нибудь обидеть…
      — Как вы знаете, у нас с женой двое сыновей-близнецов. И в них мы видим свое благословение. И в этот День Поселения я прошу всех вас подумать о собственныхдетях и представить себе такой же день, через сотню, а может даже через тысячу лет. Представьте себе, что вам придется оказаться лицом к лицу с теми, кого вы породили, перед детьми ваших детей; представьте себе, как вы обращаетесь к ним, берете на руки… Сможете ли вы сказать, что сделали все, чтобы оставить своим потомкам этот мир таким, в котором они смогут обрести счастье?
      Патрик был возбужден. Пикник оканчивался, и Макс пригласил его заночевать на ферме и провести там завтрашний день.
      — Занятия в университете начнутся лишь в среду, — сказал молодой человек матери. — Ты меня отпустишь? Можно?
      Николь все еще была взволнована реакцией толпы на речь Кэндзи и сперва не поняла, о чем говорит ее сын. Попросив его повторить свою просьбу, она поглядела на Макса.
      — Ты будешь хорошо приглядывать за моим сыном?
      Макс Паккетт ухмыльнулся и кивнул. Они с Патриком подождали, пока биоты убрали мусор после пикника, и вместе отправились на станцию. Через полчаса они уже оказались на вокзале Сентрал-Сити, дожидаясь одного из редких поездов, направлявшихся непосредственно в сельскохозяйственный район. На противоположной стороне платформы группа университетских приятелей Патрика садилась в поезд, идущий до Хаконе.
      — Поехали с нами, — крикнул один из молодых людей Патрику. — Сегодня там все пьют бесплатно… целую ночь.
      Макс заметил, что Патрик поглядывает на друзей, и спросил:
      — А ты когда-нибудь бывал в Вегасе?
      — Нет, сэр, — ответил тот. — Моя мама и дядя…
      — А тебе хотелось бы съездить?
      Максу хватило и нерешительности Патрика. Через несколько секунд они погрузились на поезд до Хаконе вместе со всеми желающими повеселиться.
      — Не то чтобы мне самому очень нравилось это место, — прокомментировал Макс, когда поезд тронулся с места. — Архитектура там фальшивая, чересчур вычурная… но, безусловно, стоит посмотреть. Все-таки можно неплохо развлечься, когда тебе надоедает одиночество.
      Чуть более двух с половиной лет назад, сразу после того как закончились ежедневные ускорения, Тосио Накамура вполне справедливо считал, что колонистам придется провести в Новом Эдеме и на Раме долгое время. Еще до первого заседания конституционного комитета и избрания Николь де Жарден-Уэйкфилд временным губернатором Накамура решил, что он станет самым богатым и влиятельным человеком во всей колонии. Еще во время путешествия от Земли к Марсу на «Санта-Марии» он расширял свои личные контакты среди заключенных, и как только в колонии учредили банк и отпечатали деньги, начал возводить свою империю.
      Накамура полагал, что в Новом Эдеме наибольшую выгоду сулит торговля удовольствиями и развлечениями. И первое же его предприятие — небольшое казино — пользовалось огромным успехом. Тогда он приобрел сельские земли на восточной окраине Хаконе и построил там отель, соорудив при нем казино побольше. Потом пристроил небольшой интимный клуб на японский манер с гейшами и еще более сомнительное заведение просто с девицами. Все, что он предпринимал, приносило ему успех. С умом вкладывавший свои средства, Накамура вскоре после избрания Кэндзи Ватанабэ губернатором сумел выкупить у правительства пятую часть Шервудского леса. Его предложение позволило сенату снизить налог, который пришлось вводить, чтобы оплатить исследования по борьбе с вирусом RV-41.
      Часть еще молодого леса была вырублена, на его месте вырос дворец Накамуры, новый сверкающий отель-казино, увеселительная арена, комплекс ресторанов и несколько клубов. Консолидируя свою монополию, Накамура предпринял интенсивные и успешные закулисные действия, позволившие ему ограничить игровой бизнес окрестностями Хаконе. Его подручные простыми средствами убедили всех потенциальных антрепренеров не пытаться конкурировать с королем-японцем в игорном бизнесе.
      Когда его могущество сделалось недосягаемым, Накамура позволил своим подручным заняться проституцией и наркотиками, что не запрещалось в Новом Эдеме. К концу правления Ватанабэ политика правительства и личные интересы Накамуры вступили в конфликт. Тогда он решил взять под контроль и правительство. Но сам Накамура не намеревался заниматься этой нудной работой. Ему было необходимо подставное лицо. Поэтому он заручился поддержкой Иэна Макмиллана, злополучного экс-капитана «Пинты», проигравшего Кэндзи Ватанабэ первые губернаторские выборы. Накамура прочил Макмиллана в губернаторы, рассчитывая на лояльность шотландца.
      Во всей колонии не было ничего даже отдаленно напоминающего Вегас. Архитектура Нового Эдема, какой ее представляли Уэйкфилды и Орел, была простой и функциональной, без прихотей и выкрутасов. Крикливый и показной Вегас не гармонировал с ней… но этот винегрет из архитектурных стилей был по-своему интересен, и молодой Патрик О'Тул пришел в восторг, когда они с Максом Паккеттом вошли в ворота заведения.
      — Ух ты, — проговорил он, глядя на огромную мигающую вывеску над порталом.
      — Не хотелось бы охладить твоего восторга, мой мальчик, — сказал Макс, зажигая сигарету, — но мощности, которую жрет эта реклама, хватило бы почти на один квадратный километр ГОУ.
      — Ты говоришь почти как мои мама и дядя, — ответил Патрик.
      Прежде чем войти в казино или в любой из клубов, каждый должен был записаться в главный регистр. Накамура не пропускал ничего и хранил полную информацию о том, чем занимался посетитель Вегаса. Таким образом, Накамура определял, какую часть его предприятия следует расширить и, что более важно, узнавал излюбленный порок или пороки каждого из своих клиентов.
      Макс и Патрик отправились в казино. Здесь возле двух игорных столов Макс попытался объяснить молодому человеку принципы игры. Однако Патрик не мог отвести глаз от официанток в едва прикрывающих наготу платьях, разносящих коктейли.
      — Тебя еще не раскладывали, мальчик? — проговорил Макс.
      — Простите меня, сэр?
      — Тебе уже случалось заниматься сексом, ну знаешь, вступать в сношение с женщиной?
      — Нет, сэр, — ответил Патрик.
      Внутренний голос говорил Максу, что не его дело вводить молодого человека в мир удовольствий. Тот же голос напоминал ему, что это Новый Эдем, а не Арканзас, где он запросто мог бы сводить Патрика в «Ксанаду» и предоставить ему возможность впервые заняться сексом.
      В казино было более сотни людей — огромная толпа, учитывая размеры колонии, и все как будто бы развлекались. Официантки действительно во всю раздавали напитки и едва успевали справляться с делом… Макс ухватил «Маргариту» и вручил один бокал Патрику.
      — Я не вижу здесь биотов, — прокомментировал Патрик.
      — Их нет в казино. Они не работают даже за столами, где были бы куда эффективнее людей. Король-японец полагает, что их присутствие мешает людям играть, но в ресторанах у него заняты одни только биоты.
      — Макс Паккетт, если я не ошибаюсь.
      Макс и Патрик обернулись. К ним приближалась молодая красавица в мягком розовом платье.
      — Сколько же месяцев я тебя не видела? — спросила она.
      — Привет, Саманта, — проговорил Макс после недолгого молчания, абсолютно ему несвойственного.
      — А кто этот пригожий молодой человек? — поинтересовалась Саманта, взмахнув длинными ресницами в сторону Патрика.
      — Это Патрик О'Тул, — сказал Макс. — Он…
      — О Боже! — воскликнула Саманта. — Мне еще не приходилось встречаться с первымиколонистами. — Она несколько секунд поглядела на Патрика, прежде чем продолжить: — Скажите мне, мистер О'Тул, вам действительно пришлось проспать много лет?
      Патрик застенчиво кивнул.
      — А моя подружка Голди утверждает, что вся эта история сфабрикована, а ваша семья работает на МБР. Она даже не верит, что мы вылетели за пределы орбиты Марса… Голди считает, что вся эта дремота в баках тоже часть обмана.
      — Заверяю, вас, мэм, — вежливо отозвался Патрик, — что мы действительно проспали много лет. Мне было только шесть, когда родители уложили меня в ложе. Но проснулся я уже почти таким, как сейчас.
      — Отлично, хоть это меня и не очень интересует… Итак, Макс, а ты что здесь делаешь? Кстати, быть может, ты представишь меняофициально?
      — Извини… Патрик, это Саманта Портер из великого штата Миссисипи. Она работает в «Ксанаду»…
      — Я — проститутка, мистер О'Тул. Одна из самых дорогих… А вам уже приходилось встречаться с такими женщинами?
      Патрик покраснел.
      — Нет, мэм, — ответил он.
      Саманта пальцем подняла его подбородок.
      — Какой милашка. Приведи его. Макс. Если он девственник, я обслужу его бесплатно. — Она коротко поцеловала Патрика в губы, а затем повернулась и отправилась прочь.
      После ее ухода Макс не знал, что сказать. Он хотел было извиниться, но решил, что это излишне. Обняв Патрика за плечи, он повел молодого человека в заднюю часть казино, где были отгорожены столы для более крупной игры.
      — Вот хорошо — «йо»! — воскликнула молодая женщина, сидевшая к ним спиной. — Пять и шесть будет «сйо»!
      Патрик с удивлением посмотрел на Макса.
      — Это Кэти, — сказал он и поспешил к ней.
      Кэти была полностью поглощена игрой. Она коротко затянулась сигаретой, приложилась к напитку, предложенному ей коренастым мужчиной справа, и высоко подняла кости над головой.
      — Ставлю на числа, — произнесла она, передавая фишки крупье. — Здесь 26 плюс 5 марок на твердую восьмерку… ну, ну же, ко мне сорок четыре, — проговорила она, резким движением руки бросая кости к противоположному краю стола.
      —  Сорок четыре! — в унисон вскрикнула группа людей, окружавшая стол.
      Кэти подскочила на месте, обняла своего спутника, еще раз приложилась к бокалу и хорошенько затянулась сигаретой.
      — Кэти, — проговорил Патрик, когда она собралась вновь бросить кости.
      Та остановилась и, не закончив движения, обернулась к нему с вопросительным выражением на лице.
      — Будь я проклята, если это не мой младший братец.
      Кэти, неловко стоя на ногах, пыталась поприветствовать Патрика, тем временем крупье и прочие игроки потребовали, чтобы она продолжала игру.
      — Ты пьяна, Кэти, — спокойно произнес Патрик, поддерживая ее рукой.
      — Нет, Патрик, — ответила Кэти, порываясь обратно к столу. — Я лечук звездам своим собственным путем.
      Она вновь вернулась к игорному столу и высоко подняла свою правую руку.
      — Ну хорошо, а теперь «йо». Ты здесь, «йо»? — закричала она.

      Снова сны пришли в ранние утренние часы. Николь проснулась и попыталась вспомнить их, но в голове оставались лишь какие-то обрывки. В одном из снов она видела лицо Омэ, но только лицо. Ее прапрапрадед негр-сенуфо о чем-то предупреждал ее, но Николь не могла разобрать, что он говорит. В другом сне Николь видела, как Ричард бредет по спокойной океанской воде прямо к громадной волне, набегающей на берег.
      Николь протерла глаза и поглядела на часы. Еще не было четырех часов. «Целую неделю, почти каждое утро в одно и то же время, — подумала она. — Что значат эти сны?» Николь встала и отправилась в ванную. А потом, потратив какие-то мгновения на одевание, вышла в кухню в тренировочном костюме, выпила стакан воды. Отдыхавший возле стенки в кухне биот-Линкольн активировался и приблизился к Николь.
      — Не хотите ли кофе, миссис Уэйкфилд? — проговорил он, принимая из ее рук пустой стакан.
      — Нет, Линк. Хочу пройтись. Если кто-нибудь проснется, скажи, что я вернусь еще до шести.
      Николь направилась по коридору к двери. Прежде чем выйти из дома, она миновала кабинет на правой стороне коридора. Стол Ричарда был покрыт бумагами, завалившими и новый компьютер, который он сам спроектировал и изготовил. Ричард очень гордился этой машиной, созданием которой занялся по совету Николь, хотя она едва ли могла полностью заменить его любимую электронную игрушку, стандартный карманный компьютер МКА — теперь Ричард хранил его подобно религиозной реликвии.
      Николь узнала почерк Ричарда на некоторых листах, но не могла разобрать компьютерных символов. «Последнее время он провел здесь столько часов, — подумала Николь с чувством вины. — Хотя сам считает, что занят не тем».
      Поначалу Ричард отказался участвовать в попытках дешифровать алгоритм, управлявший погодой в Новом Эдеме. Николь отчетливо помнила их прежние разговоры.
      — Мы согласились принять участие в этой демократии, — возражала она. — И если теперь мы с тобой решим игнорировать законы, то породим опасный прецедент в глазах остальных…
      — Но это незакон, — перебил ее Ричард, — а всего лишь намерения. И мы оба знаем: эта идея невероятно тупа. Вы с Кэндзи возражали… Кстати, разве не ты говорила, что мы обязаныпротивиться глупости большинства?
      — Пожалуйста, Ричард, — ответила Николь. — Конечно, ты имеешь право объяснить всем и каждому, почему такое намерение ошибочно. Но на определении этого алгоритма сошлись теперь все противоречивые мнения. Колонисты знают, что мы близки к Ватанабэ, и, если ты будешь настаивать на своем, все решат, что это Кэндзи нарочно пытается…
      Пока Николь вспоминала свои прежние разговоры с мужем, глаза ее праздно блуждали по комнате. Когда ее ум вновь сфокусировался на настоящем, она с легким удивлением обнаружила на полке над столом Ричарда три небольшие фигурки. «Принц Хэл, Фальстаф, МБ, — подумала она. — Как давно Ричард развлекал нас с вашей помощью…»
      Память Николь вернулась к тем монотонным неделям, так долго тянувшимся после пробуждения от многолетнего сна. Они ожидали прибытия колонистов, и только роботы Ричарда были для них источником развлечения. Николь еще помнила, как радостно смеялись дети, как улыбался муж. «Какие же это были простые и легкие времена», — сказала она самой себе. Закрыв дверь, Николь направилась далее по коридору. «Теперь жизнь сделалась слишком сложной для нехитрых игр, и вы, маленькие друзья, остаетесь безмолвными на своей полке».
      Оказавшись под уличными фонарями, Николь на мгновение остановилась возле стойки с велосипедами… помедлила, поглядела на свой, повернулась к заднему двору. Минуту спустя она уже пересекала травянистую поляну позади дома по тропке, что подымалась к горе Олимп. Николь шагала, глубоко погрузившись в думы, и долгое время не обращала внимание на окрестности. Мысли ее перепрыгивали от темы к теме; от проблем Нового Эдема к странным снам, от них к своим тревогам за детей и в особенности за Кэти.
      Она оказалась на развилке дорог. Маленький забавный знак пояснял, что тропинка налево ведет к станции канатной дороги, расположенной в восьмидесяти метрах от развилки, откуда можно было подняться на вершину горы Олимп. Электроника издалека обнаружила Николь, и из кабинки канатной дороги к ней направилась биот-Гарсиа.
      — Не стоит беспокоиться! — прокричала Николь. — Я хочу пройтись.
      Пока тропа вилась вокруг горы над колонией, вид становился все более захватывающим. Николь остановилась возле одной из обзорных площадок, на пять сотен метров возвышавшейся над городком и находившейся в трех километрах от дома Уэйкфилдов, и поглядела на Новый Эдем… Ясная ночь, в воздухе почти не было влаги.
      «Сегодня опять не будет дождя», — подумала Николь. В дождливые дни уже по утрам воздух пропитан водяными парами. Как раз под ней располагался поселок Бовуа… Огни над новой мебельной фабрикой позволяли ей различить все знакомые дома в поселке даже с этого расстояния. На севере за склоном горы прятался Сан-Мигель. На противоположном краю колонии за темным Сентрал-Сити мерцали огни над Вегасом Накамуры. Настроение мгновенно испортилось. «Проклятое заведение работает всю ночь, — пробормотала она, — расходует энергоресурсы на непристойные увеселения». Поглядев в сторону Вегаса, Николь не могла не подумать о Кэти. «Такая природная одаренность», — сказала она себе, с тупой болью в сердце вспоминая лицо дочери. Ей хотелось бы знать, спит ли Кэти или бодрствует в этих прихотливых сооружениях на другой стороне колонии. «О как жаль, как жаль», — со скорбью качнула головой Николь.
      Они с Ричардом частенько разговаривали и расходились лишь в двух вопросах — относительно Кэти и политики в Новом Эдеме. Впрочем, нельзя сказать, что их взгляды на политику расходились. Ричард полагал, что все здешние политиканы, за исключением разве что самой Николь и, возможно, Кэндзи Ватанабэ, лишены всяких принципов. Его участие в дискуссии выглядело примерно так: Ричард объявлял скукотищей дела, творящиеся в сенате и даже в собственной приемной Николь, и отказывался продолжать разговор на эту тему.
      По поводу Кэти разговоры происходили иначе. Ричард всегда утверждал, что Николь была слишком придирчива к Кэти. «И он тоже считает меня виноватой, — думала Николь, вглядываясь в далекие огни, — в том, что я не уделяла ей достаточно времени. Он осуждает меня за увлечение политической жизнью колонии, за то, что я пренебрегла детьми в самый критический момент их жизни».
      Кэти теперь почти не бывала дома. Уэйкфилды не занимали ее комнату, однако ночевала она в основном в тех модных апартаментах, которые Накамура выстроил в Вегасе.
      — А чем же ты расплачиваешься за них? — спросила Николь свою дочь однажды вечером, как раз перед привычным обменом колкостями.
      — А как ты думаешь, мама? — воинственно отозвалась Кэти. — Я же работаю, у меня хватает времени. В университете я слушаю лишь три курса.
      — И какого же рода работой ты занимаешься?
      — Я выполняю роль хозяйки, развлекаю гостей… ну знаешь, все что бывает нужно, — неопределенно ответила Кэти.
      Николь отвернулась от огней Вегаса. «Конечно, — сказала она себе, — нетрудно понять, что Кэти смущена. У нее не было юности. Но тем не менее она не думает исправляться…» Николь вновь отправилась на гору, стараясь разогнать мрак на сердце.
      Высоты от пятисот до тысячи метров поросли густым лесом, поднявшимся уже почти на пять метров. Здесь тропа к вершине тянулась между склоном горы и внешней стеной колонии, крайне темный участок занимал почти километр. Эта тьма лишь однажды прерывалась — возле конца, там к северу была обращена обзорная площадка.
      Николь достигла высочайшей точки подъема. Она остановилась на обзорной площадке и поглядела на Сан-Мигель. «Вот тебе доказательство, — подумала она, покачав головой. — В Новом Эдеме нас подкараулила неудача. Невзирая на все блага, в этом раю есть место бедности и отчаянию».
      Эту проблему она предвидела, точнее, даже предсказала уже к концу своего первого года пребывания на посту временного губернатора. По иронии судьбы процесс, породивший Сан-Мигель — уровень жизни там составлял лишь половину того, что существовал в трех остальных поселках Нового Эдема, — начался сразу по прибытии «Пинты». Первая группа колонистов в основном поселилась в юго-восточном поселке, (позже он стал называться Бовуа), тем самым установив прецедент, который лишь усилился после прибытия «Ниньи». Всякий имел право селиться там, где хотел, и почти все азиаты решили жить вместе в Хаконе; европейцы, белые американцы и люди с Ближнего Востока избрали местом жительства либо Позитано, либо свободные еще дома в Бовуа. Мексиканцы и прочие люди с испанской кровью, темнокожие американцы и африканцы сами собой собрались в Сан-Мигеле.
      Еще пребывая губернатором, Николь пыталась разрешить проблему фактической сегрегации в колонии, предложив утопический план переселения, в соответствии с которым в каждом из поселков следовало создать то же соотношение рас, что и во всей колонии в целом. В самом начале истории колонии, в особенности сразу после дней, проведенных в сомнариуме, ее предложение может быть и приняли бы. Тогда большая часть поселенцев видела в Николь полубогиню. Но через год стало слишком поздно. Свободная инициатива уже разделила людей по личному благосостоянию, внесла различия и в стоимость земли. Даже самые лояльные последователи Николь считали подобные планы переселения нереальными.
      После завершения срока пребывания Николь на посту губернатора сенат единогласно одобрил предложение Кэндзи назначить ее одним из пяти постоянных судей Нового Эдема. Тем не менее общественное мнение о ней значительно ухудшилось, когда стали известны аргументы, которые она выдвигала в пользу несостоявшегося переселения. Николь полагала, что колонистам необходимо пожить вместе по соседству, чтобы действительно оценить величину расовых и культурных различий. Критики считали подобную точку зрения безнадежно наивной.
      Отдыхая после энергичного подъема в гору, Николь еще несколько минут глядела на мерцающие огни Сан-Мигеля. И перед тем как наконец повернуть к дому, вдруг вспомнила другие мерцающие огни… вспомнила Давос, швейцарский городок на далекой планете Земля. Во время последнего отпуска, проведенного на лыжах с дочерью Женевьевой, они обедали на горе высоко над Давосом, а после еды стояли на балконе ресторана, взявшись за руки и обнявшись на холоде. Далеко внизу крохотными самоцветами мерцали огни городка. Слезы прихлынули к глазам Николь, когда ей представилась тонкая и остроумная старшая дочь, которую она не видела столько лет. «Вот спасибо тебе, Кэндзи, — пробормотала она, снова пускаясь в путь и вспоминая фотографии, которые новый друг доставил ей с Земли. — Спасибо за то, что посетил Женевьеву».
      Вокруг было темно, когда Николь направилась вниз по склону горы. Теперь внешняя стена колонии находилась слева от нее. Николь продолжала думать о жизни в Новом Эдеме. «Нам нужна отвага, — сказала она себе. — Отвага, ценности и предвидение». Но в сердце своем Николь опасалась, что худшее у колонистов еще впереди. «К несчастью, — подумала она, — не только мы с Ричардом, но далее наши дети остались чужими для них, невзирая на все наши старания. Едва ли мы сумеем что-нибудь изменить».
      Удостоверившись в том, что все три биота-Эйнштейна без ошибок скопировали методики и данные с нескольких мониторов, находившихся в его кабинете, Ричард велел им идти. Они вчетвером покидали дом, и Николь поцеловала его.
      — Ты удивительный человек, Ричард Уэйкфилд, — проговорила она.
      — Пожалуй, лишь для тебя одной, — ответил он с деланной улыбкой.
      — Точнее, кроме меня этого никто здесь не знает, — сказала Николь и, помедлив, продолжила: — Серьезно, дорогой. Я ценю твои усилия. Я знаю…
      — Я ненадолго, — перебил он ее. — И у меня, и у троих Алов остались лишь две неопробованные идеи… Придется сдаваться, если сегодня нам не улыбнется удача.
      Ричард и трое Эйнштейнов спустились к станции Бовуа и сели на поезд до Позитано. Поезд сделал короткую остановку в большом парке на берегу озера Шекспир, где два месяца назад состоялся пикник в честь Дня Поселения. Через несколько минут Ричард со своими биотами высадился в Позитано и направился через поселок к юго-западной оконечности колонии. Там их документы проверили один человек и две Гарсиа перед тем, как пропустить в кольцевой проход, окружавший всю территорию Нового Эдема. После еще одного короткого электронного обследования они миновали единственную дверь, прорезанную в толстой внешней стене поселения. Она отворилась и Ричард вывел биотов на просторы Рамы.
      Когда восемнадцать месяцев назад сенат проголосовал за проведение исследований Рамы за пределами поселения, Ричард протестовал. Тем не менее ему пришлось войти в состав комитета, осуществляющего проектирование проникающего зонда; он боялся, что внешние условия могут оказаться чрезвычайно неподходящими и конструкция зонда не позволит обеспечить целостность поселения. Инженерам пришлось потратить много времени и денег, чтобы надежно изолировать границы Нового Эдема во время работы зонда, по дюйму прогрызавшего свой путь через стену.
      Но когда выяснилось, что условия на Раме не слишком-то отличаются от тех, что были в колонии, доверие к Ричарду пошатнулось. Снаружи царила постоянная темнота, происходили небольшие периодические изменения состава атмосферы и давления, но среда внутри Рамы оказалась во всем аналогичной той, что была в Новом Эдеме, поэтому исследователям не потребовались скафандры. И через две недели после того, как первый зонд засвидетельствовал, что снаружи можно дышать, колонисты завершили картографирование всей доступной области Центральной равнины.
      Новый Эдем и второе, расположенное к югу, почти идентичное ему сооружение, — Ричард и Николь считали его местом жительства другой разумной формы жизни — находились в прямоугольной области, огороженной чрезвычайно высокой серо-металлической стеной. С севера и юга она продолжала стены поселений. К востоку и западу стена отстояла от обоих поселений примерно на два километра. В четырех углах этого внешнего прямоугольника размещались массивные цилиндрические сооружения. Ричард, как и прочие инженеры, не сомневался в том, что в непроницаемых цилиндрах находились жидкости и насосные механизмы, создающие погоду внутри поселения.
      Здесь, снаружи, не было потолка, над головой высилась противоположная сторона Рамы — большая часть Северного полуцилиндра космического корабля. Между обоими поселениями на Центральной равнине располагалась только огромная металлическая хижина, напоминавшая эскимосское иглу. Она была центром управления Новым Эдемом и находилась приблизительно в двух километрах к югу от стены колонии.
      И когда их выпустили из Нового Эдема, Ричард и три Эйнштейна направились как раз к центру управления, где они уже проработали почти две недели, пытаясь разобраться в логике управления погодой внутри Нового Эдема. Невзирая на возражение Кэндзи Ватанабэ, сенат выделил крупные средства на «детальные» исследования, и лучшие инженеры колонии занялись изучением инопланетного погодного алгоритма. Это решение было принято после того, как группа японских ученых выдвинула предложение о том, что стабильных погодных условий внутри Нового Эдема можнодостичь при более высоких уровнях содержания углекислого газа и дыма в атмосфере.
      Подобная перспектива привлекала политиков. Можно не запрещать сжигать древесину, не нужно восстанавливать сеть ГОУ… Стало быть, достаточно подрегулироватьнесколько параметров в алгоритме, разработанном для других первоначальных условий, теперь изменившихся…
      Ричард ненавидел такого рода мышление. Он считал подобные умозаключения лишь уклонением от решения. Тем не менее, уступая просьбам Николь и учитывая, что другие инженеры не сумели абсолютно ничего понять в процессе управления погодой, Ричард согласился взяться за это дело. Впрочем, он настоял, что будет работать один, пользуясь только услугами Эйнштейнов. И в тот день, когда Ричард запланировал сделать последнюю попытку дешифровки управляющего погодой алгоритма, его биоты остановились в километре от выхода из колонии. Там, под большими фонарями, Ричард заметил группу архитекторов и инженеров, расположившихся за очень длинным столом.
      — Канаву вырыть несложно — почва очень мягкая.
      — А что будем делать со сточными водами? Рыть отстойники или направлять отбросы обратно в Новый Эдем на переработку?
      — Новое поселение потребует ощутимых затрат электроэнергии. Не только для освещения в связи с окружающей темнотой, но и для всех нужд. Кроме того, мы будем находиться на достаточном удалении от Нового Эдема и придется учитывать потери в линиях… для подобного применения у нас не хватит лучших сверхпроводящих материалов.
      Этот разговор Ричард слушал со смесью гнева и негодования. Архитекторы и инженеры обдумывали конструкцию еще одного поселения за пределами Нового Эдема, чтобы разместить в нем носителей RV-41. Этот проект именовался «Авалон»; он появился на свет в результате деликатного политического компромисса между губернатором Ватанабэ и оппозицией. Кэндзи согласился финансировать исследования, чтобы продемонстрировать свой «открытый подход» к проблеме RV-41.
      Ричард и трое его Эйнштейнов отправились дальше по тропе на юг. К северу от центра управления они столкнулись с направляющейся ко второму поселению группой людей и биотов, оснащенных весьма впечатляющим оборудованием.
      — Привет, Ричард, — проговорила Мерилин Блэкстоун, землячка-британка, возглавившая исследовательскую группу по рекомендации Ричарда. Мерилин была родом из Тонтона в Сомерсете. Свой диплом инженера она получила в Кембридже в 2232 году и была исключительно компетентным специалистом.
      — Ну как идет работа? — спросил Ричард.
      — Если у тебя есть свободная минутка, пойдем поглядим, — предложила землячка.
      Ричард оставил троих Эйнштейнов в центре управления и отправился с Мерилин и ее бригадой через Центральную равнину ко второму поселению. По пути он обдумывал свой разговор с Кэндзи Ватанабэ и Дмитрием Улановым, состоявшийся в офисе губернатора перед тем, как проект зондирования получил официальное одобрение.
      — Я хочу, чтобы вы меня поняли, — проговорил Ричард. — Я категорически возражаю против любых попыток проникнуть внутрь другого поселения. Мы с Николь абсолютно уверены в том, что внутри обитают иные существа. Любые аргументы в пользу проникновения туда не достаточны.
      — Ну а что, если внутри ничего нет, — ответил Дмитрий. — Предположим, что поселение это строили для нас, чтобы мы проявили смекалку и сумели проникнуть внутрь.
      — Дмитрий, — почти выкрикнул Ричард, — неужели вы не поняли ни слова из того, что мы с Николь твердили все эти месяцы? Как можно все еще держаться за абсурдные гомоцентрические представления относительно места рода людского во Вселенной. Вы считаете, что мы — высшие существа, поскольку доминируем на Земле. Куда нам, существуют сотни…
      — Ричард, — перебил его Кэндзи негромким голосом, — мы знаем ваше мнение по этому поводу. Но колонисты Нового Эдема не согласны с вами. Они никогда не видели вашего Орла, октопауков, всех этих удивительных созданий, о которых вы говорили. Они хотят убедиться в том, что наше поселение можно расширить…
      «Кэндзи тогда уже боялся, — думал Ричард, приближаясь вместе с исследовательской бригадой ко второму поселению. — Его ужасает перспектива того, что Макмиллан одолеет Уланова на выборах и отдаст колонию в руки Накамуры».
      Два биота-Эйнштейна как раз приступили к работе, когда бригада появилась возле места расположения зонда. Они разместили компактную лазерную бурильную установку возле дыры, уже проделанной в стене. И через пять минут бур неторопливо принялся расширять отверстие.
      — Как далеко вы проникли? — спросил Ричард.
      — Пока всего только на тридцать пять сантиметров, — ответила Мерилин. — Мы не торопимся. Если стена здесь имеет ту же толщину, что и у нас, потребуются три или четыре недели, чтобы пройти ее насквозь… спектральный анализ свидетельствует, что обе стены изготовлены из одинакового металла.
      — Ну а что будет потом, когда вы проникнете внутрь?
      Мерилин расхохоталась.
      — Не беспокойся, Ричард. В соответствии с методиками, которые вы нам рекомендовали, мы посвятим пассивным наблюдениям как минимум две недели, прежде чем приступим к следующей фазе. Они получат шанс отреагировать, если там действительно кто-тоесть.
      Скепсис в ее голосе был очевиден.
      — И ты тоже, Мерилин, — проговорил Ричард. — Что приключилось с вами? Неужели вы думаете, что мы с Николь и детьми могли просто выдумать всю эту историю?
      — Необычайное утверждение требует необычайных доказательств, — ответила она.
      Ричард покачал головой. Он хотел было возразить Мерилин, но решил, что у него есть более важные дела и, потратив несколько минут на вежливый профессиональный разговор, направился назад к центру управления, где его ожидали Эйнштейны.
      Работа с Эйнштейнами предоставляла Ричарду прекрасные возможности. Он мог одновременно опробовать много идей, а когда у него в голове возникал новый метод, можно было изложить его основы биоту и не сомневаться, что все будет выполнено должным образом. Эйнштейны никогда самостоятельно не предлагали новых идей, но они являлись идеальными запоминающими устройствами и частенько поправляли Ричарда, когда какая-нибудь из его новых идей походила на прежнюю, оказавшуюся неудачной.
      Все инженеры-колонисты, пытавшиеся разобраться в погодном алгоритме, пробовали понять внутреннюю логику суперкомпьютера инопланетян, помещавшегося в середине центра управления. Это было их фундаментальной ошибкой. Ричард знал, что внутренняя логика суперкомпьютера покажется людям неотличимой от магии, и сконцентрировал свои усилия на выделении сигналов огромного процессора и изучении их. В конце концов, полагал он, суть методики должна быть достаточно проста: в произвольный момент времени внутри Нового Эдема осуществляется определенный комплекс измерений, а придуманные чужаками алгоритмы используют полученные данные, чтобы рассчитать по ним управляющие сигналы, неким образом передающиеся тем огромным цилиндрическим сооружениям, где происходят реальные физические действия, изменяющие состояние атмосферы внутри поселения.
      Ричард достаточно быстро набросал функциональную блок-схему процесса. Поскольку непосредственные электрические контакты между центром управления и цилиндрами отсутствовали, было ясно, что эти объекты соединены чем-то вроде электромагнитной связи. Но какой природы? Чтобы определить, на каких волнах производится связь, Ричард исследовал спектр и обнаружил множество потенциальных сигналов.
      Пытаться проанализировать и интерпретировать всю информацию можно было с тем же успехом, что отыскать иголку в стоге сена. С помощью биотов-Эйнштейнов Ричард наконец определил, что чаще всего обмен сигналами происходил в микроволновом диапазоне. И целую неделю вместе с Эйнштейнами он каталогизировал микроволновые передачи, сопоставляя их с погодными условиями в Новом Эдеме до и после сигнала, пытаясь выявить конкретный набор параметров, определяющих реакцию цилиндров. В течение этой недели Ричард также опробовал переносный микроволновый передатчик, изготовленный им совместно с биотами. Он хотел смоделировать сигнал, посылаемый центром управления.
      Первая же серьезная попытка завершилась полной неудачей. Ричард предположил, что все дело — в точности, и, подбирая момент передачи, он с Эйнштейнами разработал последовательность команд, которая позволила им укладывать сигнал в фемтосекунды, чтобы цилиндры принимали команду за чрезвычайно короткое время. Но буквально через мгновение, после того как Ричард послал сигнал, представлявший собой, по его мнению, набор контрольных параметров для цилиндров, в центре управления раздался громкий сигнал тревоги. Через какие-то доли секунды в воздухе над Ричардом и биотами появилось призрачное изображение Орла.
      — Человеческие создания, — проговорил голографический Орел, — будьте весьма осторожны. Тонкий баланс внутри вашего поселения установлен с великой мудростью и со знанием дела. Нельзя менять критические алгоритмы без особой необходимости.
      Невзирая на потрясение, Ричард отреагировал немедленно и приказал Эйнштейнам зарегистрировать виденное. Орел повторил свое предупреждение во второй раз и исчез, но вся сценка была запечатлена видеосистемами биотов.

      — Итак, ты намереваешься пребывать в вечном унынии? — проговорила Николь за завтраком, поглядев через стол на мужа. — Пока ничего ужасного не случилось. Погода просто прекрасная.
      — По-моему, она стала лучше, чем прежде, дядя Ричард, — согласился Патрик. — В университете тебя считают героем, хотя некоторые из ребят говорят, что ты отчасти инопланетянин.
      Ричард выдавил улыбку.
      — Правительство не последовало моим рекомендациям, — тихо произнес он,
      — оно не приняло во внимание предупреждение Орла. В инженерных службах нашлись даже люди, которые заявили, что я сам создал голограмму Орла. Можете ли вы представить себе такое?
      — Кэндзи верит твоим словам, дорогой.
      — Тогда зачем он позволяет этим метеорологам постепенно наращивать мощность управляющего сигнала? Они не в состоянии предсказать долгосрочных эффектов.
      — Что же тебя беспокоит, отец? — спросила Элли немного погодя.
      — Контролировать такой большой объем газа очень сложно, Элли. Я с огромным уважением отношусь к внеземлянам, спроектировавшим в первую очередь инфраструктуру Нового Эдема. И как раз они-тои настаивали, чтобы содержание углекислого газа и дымовых частиц оставалось ниже определенных уровней. Им что-тоизвестно.
      Патрик и Элли покончили с завтраком и распрощались. Через несколько минут после того, как дети покинули дом, Николь обошла стол и положила руки на плечи Ричарда.
      — А ты помнишь ту ночь, когда мы говорили об Альберте Эйнштейне с Патриком и Элли?
      Ричард, нахмурясь, поглядел на Николь.
      — Потом, когда мы легли, я сказала, что открытое Эйнштейном соотношение между материей и энергией было «ужасным», поскольку привело к возникновению ядерного оружия… Помнишь, как ты мне ответил?
      Ричард кивнул головой.
      — Ты сказал мне, что Эйнштейн был ученым, и целью всей его жизни являлось познание истины. «Само по себе знание не ужасно, — говорил ты, — страшно то, как люди могут его использовать».
      Ричард улыбнулся.
      — Ты хочешь сказать, что я не виноват в их фокусах с погодой?
      — Возможно, — ответила Николь. Пригнувшись, она поцеловала его в губы.
      — Ричард, хоть ты — один из самых умных и самых созидательных людей, родившихся когда-либо на Земле, но мне не нравится, что ты принимаешь на свои плечи ответственность за всю колонию.
      Ричард с энтузиазмом возвратил ей поцелуй.
      — А как ты думаешь, может успеем, пока не проснулся Бенджи? — шепнул он. — Сегодня ему в школу не надо, а вчера он лег очень поздно.
      — Возможно, — Николь кокетливо улыбнулась. — Во всяком случае, можно попробовать. Первое слушание у меня назначено на десять часов.
      Курс Эпонины в колледже Сентрал-Сити назывался просто «Искусство и литература». Он охватывал многие аспекты культуры, которую колонисты, по крайней мере временно, оставили позади. В своих лекциях Эпонина использовала обширный и эклектичный набор источников, поощряя стремление студентов самостоятельно обращаться к тем конкретным областям, которые казались им интересными. Она всегда пользовалась учебными планами и конспектом, но при этом принадлежала к числу тех преподавателей, что корректируют изложение в каждой аудитории в соответствии с интересами студентов.
      Сама Эпонина считала «Отверженных» Виктора Гюго величайшим романом в истории, а художника-импрессиониста XIX века Огюста Ренуара, уроженца ее родного города Лиможа, ценила выше всех живописцев Земли. Она включила творчество обоих своих соотечественников в лекционный курс, но тщательно скорректировала весь остальной материал, чтобы достаточно объективно охарактеризовать прочие нации и культуры.
      Поскольку биоты-Кавабаты помогали ей каждый год, вполне естественно было обратиться к произведениям настоящего Кавабаты. Его повести «Тысячекрылый журавль» и «Снежная страна» послужили примерами японской литературы. Три недели, отведенные поэзии, охватили диапазон от Фроста до Рильке и далее до Омара Хайяма. Однако в основном поэтический фокус был обращен к Бените Гарсиа, не только потому, что биоты-Гарсиа повсюду присутствовали в Новом Эдеме, но и по той причине, что жизнь и поэзия Бениты завораживали молодых людей.
      В тот год, когда Эпонине пришлось надеть на рукав красную повязку, раз уж в ее крови обнаружились антитела вируса RV-41, в ее классе осталось только одиннадцать учащихся. Результаты теста поставили администрацию колледжа перед трудной проблемой. Хотя директор с отвагой отражал усилия энергичной группы родителей, по большей части живших в Хаконе и требовавших «убрать» Эпонину из колледжа, тем не менее и он, и его сотрудники в известной мере подчинились поднявшейся в колонии истерии, сделав курс Эпонины факультативным. В результате число слушателей намного уменьшилось по сравнению с предыдущими двумя годами.
      Элли Уэйкфилд была любимой студенткой Эпонины. Невзирая на огромные пробелы в знаниях молодой девушки (сказывались проведенные во сне годы во время путешествия от Узла к Солнечной системе), ее природный ум и жажда познаний часто радовали Эпонину. Она нередко просила Элли выполнить какое-нибудь специальное задание. И в то утро, когда класс обратился к творчеству Бениты Гарсиа, — в то самое, когда Ричард Уэйкфилд обсуждал с дочерью свое беспокойство о последствиях вмешательства в погоду, — Эпонина попросила Элли прочитать наизусть любое стихотворение из первого сборника Бениты Гарсиа «Сны мексиканской девушки», выпущенного до того, как ей исполнилось двадцать. Но прежде чем Элли начала читать, Эпонина попыталась воспламенить воображение молодых людей короткой лекцией о жизни Бениты.
      —  ИстиннаяБенита Гарсиа была одной из самых удивительных женщин, когда-либо живших на свете, — проговорила Эпонина, кивнув в сторону безразличного биота-Гарсиа, помогавшего ей в ходе обучения. — Поэтесса, космонавт, политик, мистик… вся история того времени отразилась в ее жизни, и эта судьба может вдохновить любого.
      — Отец Бениты владел крупным поместьем в мексиканском штате Юкатан, расположенным далеко от художественного и политического центра страны. И единственная дочь Бенита (ее мать, индеанка-майя, была много моложе мужа) большую часть своего детства провела на семейной плантации возле таинственных руин Ушмаля. Маленькой девочкой Бенита часто играла среди пирамид и сооружений тысячелетнего церемониального центра.
      — Она всегда была талантливой ученицей, но своим воображением и пылом воистину выделялась среди прочих. Первое свое стихотворение Бенита написала лет в девять или десять, а к пятнадцати годам, когда девушка поступила в католическую школу в Мериде, столице штата Юкатан, два ее стихотворения уже были опубликованы в престижной «Диарио де Мехико».
      — Окончив среднюю школу, Бенита удивила своих учителей и семейство, объявив, что хочет стать космонавтом. И в 2129 году она стала первой мексиканкой, поступившей в Космическую академию в Колорадо. Но, когда через четыре года она закончила учебное заведение, в космосе начиналось великое отступление. После краха 2134 года мир погрузился в депрессию, известную под названием Великого хаоса, и практически все космические исследования были прекращены. В 2137 году МКА уволило Бениту в отставку, и она уже решила, что ее космическая карьера закончена.
      — Но в 2144 году один из последних межпланетных транспортных кораблей «Джеймс Мартин» кое-как добрался от Марса до Земли, имея на борту женщин и детей, эвакуированных из марсианских колоний. Космический корабль едва удалось вывести на околоземную орбиту и похоже было, что пассажиры погибнут. Тогда Бенита Гарсиа и трое ее друзей из корпуса космонавтов сумели соорудить спасательный аппарат и спасли двадцать четыре пассажира после самой впечатляющей вылазки в космос, которую знала история…
      Элли отвлеклась от повествования Эпонины и попыталась представить себе, как было здорово в этом спасательном полете. Бенита вручную вела свой космический корабль, не связываясь с центрами управления на Земле, рисковала своей жизнью ради спасения остальных. Можно ли предложить большую жертву своим собратьям по вере?
      И пока она думала о самопожертвовании Гарсиа, перед умственным взором Элли возникла ее мать: различные облики Николь быстро следовали один за другим. Сперва Элли увидела мать в мантии судьи — перед сенатом. Вот Николь на ночь растирает шею ее отцу; вот терпеливо учит Бенджи читать; вот едет с Патриком на велосипеде, чтобы сыграть в теннис в парке; вот говорит Линку, что приготовить на обед. В последней сценке Элли увидела Николь сидящей возле себя на кровати и отвечающей на ее вопросы о жизни и любви. «Моя героиня — это моя мать, — вдруг поняла Элли. — И она проявляла такое же самопожертвование, как и Бенита Гарсиа».
      — …представьте теперь, если сумеете, молодую мексиканскую девушку шестнадцати лет, вернувшуюся домой на каникулы из школы… вот она медленно поднимается по крутым ступеням пирамиды Волшебника в Ушмале. Теплым весенним утром игуаны играют среди камней и в руинах…
      Эпонина кивнула Элли. Время было читать стихотворение. Девушка встала с места и продекламировала:
 
Старуха-ящерка, прошли перед тобой
Все слезы наши, радости,
Мечтания, что наполняли сердце,
И страшные желанья.
Зачем, зачем все неизменно?
И разве не сидела индеанка, мать матери моей,
На этих же ступенях
В века иные, и в другом убранстве,
И признавалась пред тобой в страстях,
Которых не должна, не может разделять?
По ночам я гляжу на звезды,
Среди них себя замечаю.
Сердце парит к высотам,
Взмывает над пирамидой,
Мчит ко всему, что будет.
Да, Бенита, отвечает мне игуана,
Говорила я твоей бабке:
Сны, что снились, мечты, что мечтались,
Все в одной тебе воплотились.
 
      Когда Элли закончила чтение, щеки ее поблескивали от безмолвных слез. Должно быть, и преподавательница ее, и другие студенты решили, что так глубоко растрогали девушку стихотворение и жизнь Бениты Гарсиа. Откуда им было знать, что Элли только что пережила эмоциональное прозрение, обнаружив истинную глубину своей любви и уважения к матери.
      До школьной постановки оставалась последняя неделя репетиций. Эпонина выбрала старую пьесу «В ожидании Годо», написанную нобелевским лауреатом Сэмюэлом Беккетом в XX веке, потому что ее тема весьма подходила к жизни Нового Эдема. Двух основных героев, одетых в сплошные лохмотья, играли Элли Уэйкфилд и Педро Мартинес, симпатичный девятнадцатилетний парень, в последние месяцы перед запуском включенный в контингент колонии из числа «обеспокоенной» молодежи.
      Без помощи Кавабатов Эпонина не смогла бы поставить пьесы. Биоты спроектировали и соорудили декорации и костюмы, они контролировали освещение, даже проводили репетиции, когда она сама не могла присутствовать. Школа располагала четырьмя Кавабатами, и в течение шести недель, непосредственно предшествовавших постановке, трое из них находились в распоряжении Эпонины.
      — Хорошая работа, — проговорила Эпонина, приближаясь по сцене к студентам. — Пожалуй, на сегодня хватит.
      — Мисс Уэйкфилд, — произнес Кавабата номер 052, - в трех местах ваши слова не точно соответствовали тексту. Начиная со слов…
      — Скажешь ей завтра, — перебила Эпонина, вежливо отсылая биота. — Тогда Элли лучше воспримет советы. — И она обратилась к своей небольшой труппе:
      — Вопросы есть?
      — Я знаю, что это уже не впервые, мисс Эпонина, — раздался неуверенный голос Педро Мартинеса, — но мне бы хотелось вновь поговорить об этом… Вы сказали нам, что Годо — не личность, что он (или оно) на самом деле концепция или фантазия… что мы просто чего-то ждем… Я прошу прощения, но мне трудно понять, чего же…
      — Вся пьеса целиком представляет собой комментарий на тему абсурдности жизни, — ответила Эпонина, помедлив несколько секунд. — Мы смеемся, узнавая себя в этих героях, мы слышим от них собственные слова и речи. Беккет сумел уловить тоску человеческого духа. Годо все исправит… кем бы он ни был. Он преобразует наши жизни и сделает нас счастливыми.
      — Выходит, Годо — все-таки Бог? — спросил Педро.
      — Возможно, — продолжила Эпонина. — Бог… или даже наши старшие братья по разуму, построившие Раму и Узел, где побывала Элли со своей семьей. Любая сила, власть или существо, способные избавить мир от всех бед, может стать Годо. Вот поэтому пьеса и является универсальной.
      — Педро, — потребовал голос из глубины небольшого зала, — ты уже закончил?
      — Еще минутку, Марико, — ответил молодой человек. — У нас интересный разговор. Ты не хочешь присоединиться к нам?
      Девушка-японка осталась в дверях.
      — Не собираюсь, — резко сказала она. — Пошли.
      Эпонина отпустила свою труппу, и Педро соскочил со сцены. Элли подошла к учительнице, когда молодой человек поспешил к двери.
      — Почему он позволяет ей такие поступки? — громко удивилась Элли.
      — Не спрашивай меня, — проговорила Эпонина, пожав плечами. — В вопросах личных взаимоотношений я не эксперт.
      «Беда с этой Кобаяси, — подумала Эпонина, вспоминая, как Марико смотрела на них с Элли… словно на насекомых. — Мужчины иногда настолько глупы».
      — Эпонина, — спросила Элли, — ты не будешь возражать, если мои родители придут на генеральную репетицию? Мой отец всегда любил пьесы Беккета и…
      — Я рада видеть твоих родителей в любое время, к тому же мне нужно поблагодарить их…
      —  Мисс Эпонина, — обратился к ней мужской голос из глубин комнаты. Это был Дерек Брюер, один из студентов Эпонины, в школьном возрасте влюбившийся в нее. Он сделал несколько шагов к ней и затем выкрикнул снова: — Вы слыхали новость?
      Эпонина качнула головой. Дерек был явно взволнован.
      — Судья Мышкин объявил ношение нарукавных повязок антиконституционным!
      Эпонина несколько секунд впитывала информацию. К этому времени Дерек уже оказался рядом с ней, радуясь, что принес добрую весть.
      — А ты… не напутал? — спросила она.
      — Мы только что услышали об этом по радио.
      Эпонина потянулась к ненавистной красной повязке. Глянув на Дерека и Элли, быстрым движением сорвала полоску с руки и отбросила в сторону. Эпонина проводила тряпку взглядом, и глаза ее наполнились слезами.
      — Спасибо тебе, Дерек, — сказала она.
      Четыре молодые руки обняли Эпонину.
      — Поздравляю вас, — тихо проговорила Элли.

      Гамбургерную в Сентрал-Сити обслуживали исключительно биоты. Два Линкольна вели дела процветающего ресторанчика, четыре Гарсиа обслуживали желающих перекусить. Пищу готовили двое Эйнштейнов, а безупречную чистоту наводила одна-единственная Тиассо. Гамбургерная приносила большой доход ее владельцу; затрат не потребовалось никаких, только на продукты и переоборудование помещения.
      Элли всегда ужинала здесь по средам, когда добровольно работала в госпитале. В тот день, когда было обнародовано заявление Мышкина, к Элли в гамбургерной присоединилась ее учительница Эпонина, избавившаяся теперь от повязки.
      — Интересно, как это я никогда не встречала тебя в госпитале, а? — проговорила Эпонина, приступая к жаренной по-французски картошке. — Чем ты там занимаешься?
      — В основном разговариваю с больными детьми, — ответила Элли. — У четверых или пятерых весьма серьезные заболевания, а у одного малыша даже RV-41, и все они любят, когда их посещают люди. Биоты-Тиассо отлично справляются с делами и процедурами, но не способны морально поддержать больных.
      — Пожалуйста, скажи мне, зачем тебе это нужно? — проговорила Эпонина, прожевав кусок гамбургера. — Ты молода, красива, здорова и можешь заниматься тысячью других вещей.
      — Это не совсем так, — ответила Элли. — Вы сами знаете, что моя мать очень хорошо умеет понимать людей, и я ощущаю, что мои разговоры с детьми приносят пользу. — Она помедлила недолго. — Конечно, в обществе я держусь неловко… физически мне девятнадцать или двадцать лет, что вполне подходит для колледжа, однако у меня почти нет социального опыта. — Элли покраснела. — Одна из моих школьных подружек сказала, что юноши считают меня инопланетянкой.
      Эпонина улыбнулась своей любимице. «Эх, быть бы любой инопланетянкой, но избавиться от RV-41, - подумала она. — Поверь мне, молодые люди действительно много теряют, если не обращают на тебя внимания».
      Женщины закончили обед и оставили небольшой ресторанчик. Она вышли на площадь Сентрал-Сити. Посреди площади высился цилиндрический монумент, изображающий Раму. Памятник открыли в первый День Поселения. Общая высота монумента составляла два с половиной метра. На уровне глаз в цилиндре размещалась прозрачная сфера диаметром 50 сантиметров. Маленький огонек в ее центре представлял Солнце. Сечение, в котором перемещались Земля и другие планеты Солнечной системы, было плоскостью эклиптики; огоньки, тут и там рассеянные по сфере, обозначали относительное положение всех звезд в радиусе двадцати световых лет от Солнца.
      Световая линия связывала Солнце и Сириус, отмечая путь, который Уэйкфилды совершили, путешествуя к Узлу и обратно. Другая тоненькая световая линия тянулась от Солнечной системы, обозначая траекторию Рамы III после того, как космический корабль принял на борт людей-колонистов на орбите Марса; заканчивалась она большим мерцающим красным огоньком, находившимся сейчас примерно на одной трети пути между Солнцем и звездой Тау Кита.
      — Насколько я понимаю, идея возведения этого монумента принадлежит твоему отцу, — проговорила Эпонина, когда обе женщины остановились около небесной сферы.
      — Да, — сказала Элли. — Созидательная фантазия отца всегда пробуждается, если речь заходит о физике и электронике.
      Эпонина глядела на мерцающий красный огонек.
      — А его не тревожит, что мы направляемся в другую сторону — не к Сириусу и не к Узлу?
      Элли пожала плечами.
      — Не знаю, — призналась она. — Мы нечасто разговариваем об этом… Однажды он сказал, что никто из нас не сможет понять намерения и дела внеземлян.
      Эпонина оглядела площадь.
      — Погляди на этих людей — все куда-то торопятся, и никто даже не пытается остановиться на этом месте. А я проверяю наше положение не реже, чем раз в неделю. — Неожиданно она сделалась очень серьезной. — С тех пор как оказалось, что я заражена RV-41, мне почему-то вдруг захотелось точно знать, где именно я нахожусь во Вселенной… Интересно, не выражает ли все это отчасти мой страх перед смертью?
      После долгого молчания Эпонина обняла Элли за плечи.
      — А вы не спрашивали Орла о смерти? — проговорила она.
      — Нет, — тихо ответила Элли. — Мне было всего лишь четыре года, когда мы оставили Узел, и я, безусловно, не имела никакого представления о смерти.
      — Была ребенком и думала как все дети… — сказала себе самой Эпонина и усмехнулась. — А о чем вы разговаривали с Орлом?
      — Я не помню. Патрик рассказывал мне, что Орлу особенно нравилось смотреть, как мы играем со своими игрушками.
      — Действительно? — произнесла Эпонина. — Удивительно. Судя по описанию твоей матери, я полагала, что Орел — существо чересчур серьезное, чтобы интересоваться детскими играми.
      — Я отчетливо вижу его до сих пор своим умственным взором, — сказала Элли, — хотя была тогда такой маленькой. Только не могу вспомнить голос.
      — А он тебе никогда не снился? — спросила Эпонина через несколько секунд.
      — О да, много раз. Однажды он стоял на вершине огромного дерева и глядел на меня сверху — с облаков.
      Эпонина вновь рассмеялась. И торопливо глянула на часы.
      — О Боже, — проговорила она. — Я опоздала на прием. Когда ты должна быть в госпитале?
      — В семь часов.
      — Тогда поспешим.
      Когда Эпонина явилась в кабинет доктора Тернера на обязательную проверку, проводившуюся раз в две недели, дежурная Тиассо отвела ее в лабораторию, взяла пробы мочи и крови, а потом попросила сесть. Биот объяснил Эпонине, что доктор опаздывает.
      В приемной сидел темнокожий человек с проницательными глазами и дружелюбной улыбкой.
      — Привет, — сказал он, когда их взгляды встретились. — Меня зовут Амаду Диаба. Я фармаколог.
      Эпонина представилась и подумала, что уже видела этого человека.
      — Великий день, правда? — спросил мужчина после недолгого молчания. — Как здорово, что можно снять эту проклятую повязку.
      Эпонина теперь вспомнила Амаду. Она видела его раз или два на встречах носителей RV-41. Эпонина слыхала, что Амаду заработал свой ретровирус при переливании крови в первые дни существования колонии. «Сколько же нас всего? — подумала Эпонина. — Девяносто три. Или девяносто четыре? Пятеро заболели через переливание крови…»
      — Похоже, добрые новости всегда ходят парами, — проговорил Амаду. — Заявление Мышкина обнародовали за несколько часов перед появлением ногастиков.
      Эпонина вопросительно поглядела на него.
      — О чем это ты?
      — Ты еще не слыхала о ногастиках? — спросил Амаду с легкой усмешкой. — Где же тебя носило?
      Помедлив несколько секунд, Амаду пустился в объяснения.
      — Исследовательская бригада возле стены второго поселения как раз расширяла проделанное ими отверстие. И сегодня из него выбрались шестеро странных существ. Эти ногастики, как их окрестил телерепортер, очевидно, и есть жители другого поселения. Они похожи на волосатый мяч для гольфа, снабженный шестью длинными членистыми ногами. Они такие быстрые… целый час сновали вокруг людей, биотов и оборудования. А потом исчезли в той же дыре.
      Эпонина собиралась задать какие-то вопросы о ногастиках, когда из кабинета появился мистер Тернер.
      — Мистер Диаба и мисс Эпонина, — произнес он. — У меня для каждого из вас есть подробное сообщение. Кто хочет быть первым?
      Дивные синие глаза доктора ничуть не переменились.
      — Мистер Диаба пришел раньше меня, — ответила Эпонина. — Поэтому…
      — Леди всегда проходят первыми, — перебил ее Амаду. — В Новом Эдеме тоже.
      Эпонина вошла в кабинет доктора Тернера.
      — Пока все в порядке, — проговорил доктор, когда они остались одни. — Вирус не исчез из вашего организма, однако сердечные мышцы не обнаруживают ни малейшего следа поражения. Я не представляю, почему так происходит, но в ряде случаев болезнь прогрессирует медленнее, чем в других…
      «Как же так получается, мой милый доктор, — думала Эпонина, — что ты столь пристально следишь за моим здоровьем, но ни разу не обратил внимания на то, какими глазами я смотрю на тебя?»
      — Но мы будем продолжать регулярное лечение иммунной системы. Медикаменты не вызывают серьезных побочных эффектов, и, возможно, они отчасти сдерживают разрушительную активность вируса… Ну а как вы себя чувствуете?
      В приемную они вышли вместе. Доктор Тернер описал Эпонине симптомы, которые проявятся, если вирус перейдет к следующей стадии развития. И пока очи разговаривали, дверь открылась, в комнату вошла Элли Уэйкфилд. Доктор Тернер не заметил ее, но буквально через мгновение исправил ошибку.
      — Чем я могу помочь вам, молодая леди? — обратился он к Элли.
      — У меня вопрос к Эпонине, — почтительно ответила Элли, — но если я не-вовремя, могу подождать снаружи.
      Доктор Тернер покачал головой, а потом, путаясь, закончил беседу с Эпониной. Она сперва не поняла, что случилось, но, выходя вместе с Элли, заметила взгляд, брошенный доктором на ее студентку. «Три года, — подумала Эпонина, — я мечтала увидеть эти глаза такими. И уже не думала, что он способен на это. А Элли, благословенная, ничего и не заметила».
      День вышел долгим, и Эпонина, направляясь от станции к своей квартире в Хаконе, ощущала крайнюю усталость. Эмоциональное облегчение, которое она получила, избавившись от повязки, уже миновало. Его сменило легкое уныние. Эпонина все пыталась изгнать из сердца ревность к Элли Уэйкфилд.
      Она остановилась перед дверью своей квартиры. Широкая красная полоса на двери свидетельствовала — здесь живет носитель RV-41. Мысленно произнося благодарность судье Мышкину, Эпонина аккуратно отодрала полосу. На двери остался контур. «Завтра закрашу», — подумала она. Оказавшись дома, Эпонина плюхнулась в мягкое кресло и потянулась за табаком. Взяв сигарету в рот, она предвкушала удовольствие. «Я никогда не курю перед студентами, чтобы не подавать им плохого примера. Я курю только здесь — дома. Когда мне одиноко».
      Эпонина редко выходила вечерами в поселок. Обитатели Хаконе недвусмысленно дали ей понять, что не желают видеть в своей среде таких, как она; целых две делегации просили ее оставить деревню, и на двери квартиры несколько раз появлялись довольно непристойные и угрожающие записки. Но Эпонина упрямо отказалась съезжать. Кимберли Гендерсон редко бывала здесь, поэтому в распоряжении Эпонины оказалась куда большая жилплощадь, чем полагалось по норме. К тому же носителю RV-41 нигде в колонии радоваться не будут.
      Эпонина уснула в своем кресле, ей снились поля, заросшие желтыми цветами. И она совершенно не слышала стука, хотя он был очень громким. Эпонина поглядела на часы — уже одиннадцать. Она отворила дверь и увидела перед собой Кимберли Гендерсон.
      — Ой, Эп, я так рада, что ты дома. Мне просто до отчаяния надо с кем-то переговорить… с человеком, которому я могу доверять.
      Трясущейся рукой Кимберли зажгла сигарету и немедленно разразилась монологом.
      — Да-да, знаю, — сказала она, заметив осуждение в глазах Эпонины. — Ты права, я нанюхалась… Мне было необходимо… Добрый старый кокомо… лучше уж химия наделит тебя уверенностью, чем видеть в себе кусок дерьма.
      — Кимберли неистово затянулась и короткими вздохами выдохнула дым. — Этот паршивый козел на этот раз пошел до конца… Эп, он выгнал меня… Проклятый сукин сын — решил, что вправе делать все, что захочет… А я-то мирилась со всеми его увлечениями, даже позволяла ему брать в постель молодых девиц, чтобы вдвоем мы могли лучше развлечь его… но все-таки я была «ичибан», номером первым, во всяком случае, так считала…
      Кимберли затушила сигарету и лихорадочно стиснула кулаки. Она готова была заплакать.
      — Итак, сегодня он велел мне убираться… «Что, — спрашиваю, — что ты имеешь в виду?… А он говорит: „Ты уезжаешь отсюда“… Ни улыбки, ни вопросов… „Забирай свои вещи, будешь жить на квартире в «Ксанаду“.
      — Я отвечаю: «Там же шлюхи живут»… Он улыбается и молчит… «Значит так, — говорю, — ты меня бросил»… Тут я рассвирепела… «Ты этого не сделаешь»… Я замахнулась, хотела ударить его, он как схватит меня за руку да как отвесит плюху… «Ты сделаешь так, — говорит, — как я приказываю»… «И не подумаю, — говорю, — мать твою так и этак»… Беру вазу и бросаю ее. Она ударилась о стул и разбилась. Тут пара мужиков заломила мне руки за спину… А он говорит: «Уберите ее отсюда».
      — Словом, отвели они меня в новую квартиру. Все хорошо и уютно. В гостиной большая коробка кокомо. Я накурилась и вспорхнула… «Все, — говорю себе, — не так уж и плохо. Во всяком случае, не придется теперь потакать сексуальным прихотям Тосио»… Иду я в казино повеселиться, а они красуются вдвоем. Тут я взбесилась, закричала, принялась браниться, визжать, бросилась на нее… кто-то ударил меня по голове… очнулась я на полу казино, а Тосио склоняется надо мной… шипит: «Если ты, мол, посмеешь еще раз выкинуть подобную штуку, тебя похоронят возле Марчелло Данни».
      Кимберли укрыла лицо в ладонях и зарыдала.
      — Ох, Эп, — проговорила она через несколько секунд. — Я такая беспомощная… Куда обратиться, что делать?
      И прежде чем Эпонина могла что-либо ответить, Кимберли вновь заговорила:
      — Знаю я, знаю… Можно вернуться на работу в госпиталь. Им до сих пор нужны сестры, настоящие. Кстати, где твой Линкольн?
      Эпонина улыбнулась и показала на чулан.
      — Неплохо придумала, — Кимберли расхохоталась. — Пусть сидит в темноте. Выпустишь, чтобы вытер в ванной, вымыл посуду и приготовил обед. А потом пусть топает обратно в свой чулан… — Она захихикала. — У них эта штука не работает, ты не пробовала? То есть они снабжены ею, на взгляд точно то же самое, но не твердеет. Раз ночью я набралась и потребовала, чтобы он залез на меня. Но когда я сказала ему «ну давай», он не знал, что делать… Впрочем, такое случается и с мужчинами.
      Кимберли вскочила и зашагала по комнате.
      — Даже не знаю, зачем я пришла, — проговорила она, раскуривая еще одну сигарету. — Наверное, решила, что, может быть, ты и я… мы же были когда-то подругами… — голос ее умолк. — Я совершенно опустилась, такая тоска. Ужасная, жуткая. Я не могу больше выносить все это. Не знаю, на что я рассчитывала… у тебя, конечно, своя собственная жизнь… Мне лучше идти.
      Кимберли пересекла комнату и обняла Эпонину.
      — Ну будь умницей. До свидания. Не беспокойся обо мне, все будет в порядке.
      И только после того как за Кимберли закрылась дверь, Эпонина осознала, что не произнесла ни единого слова, пока ее бывшая приятельница находилась в комнате. Эпонина не сомневалась, что никогда более не увидит Кимберли.

      Шло открытое заседание сената, которое вправе был посетить любой колонист. Все три сотни мест на галерее были заняты. Еще сотня людей стояла возле стен или сидела в проходах. Находящиеся в зале 24 члена законодательного органа Нового Эдема слушали выступление председательствовавшего губернатора Кэндзи Ватанабэ.
      — Сегодня мы продолжим слушания по вопросам бюджета, — проговорил Кэндзи, несколько раз стукнув молотком, чтобы утихомирить собравшихся. — Сейчас выступит директор госпиталя Нового Эдема, доктор Роберт Тернер. Он представит отчет о расходовании средств, выделенных на здравоохранение в прошлом году, и сообщит о своих потребностях на будущий год.
      Подойдя к трибуне, доктор Тернер подозвал двух Тиассо, сидевших возле нее. Биоты торопливо установили проектор и подвесили кубический экран для наглядного материала, которым доктор намеревался подкрепить свои аргументы.
      — За последний год мы достигли немалых успехов, — начал Тернер, — как в области медицинского обеспечения, так и в постижении природы нашей кары — ретровируса RV-41, продолжающего поражать население колонии. За последние двенадцать месяцев мы полностью изучили жизненный цикл этого сложного организма, разработали методики, позволяющие в точности определять наличие вируса в организме…
      — Семь месяцев назад каждый обитатель Нового Эдема в течение трех недель прошел соответствующее обследование. Тогда ретровирусом были заражены 96 человек. После завершения всеобщего обследования обнаружился лишь один новый носитель. Однако за истекшее время вирус RV-41 погубил трех человек, так что в настоящее время им заражено 94 человека…
      — RV-41 — это смертельно опасный ретровирус, который поражает сердечную мышцу, приводя к необратимой атрофии; все носители его в конечном счете погибают. Лекарства от болезни пока не существуют. Сейчас мы экспериментируем с самыми разнообразными средствами, позволяющими замедлить развитие болезни, и добились некоторых, впрочем относительных, успехов. Но если нас не посетит внезапное озарение, приходится с прискорбием констатировать, что все пораженные ретровирусом в конце концов падут его жертвой.
      — На схеме, которую вы видите в проекционном кубе, показаны различные стадии развития болезни. Ретровирус передается от человека к человеку при контакте с жидкостями организма, а именно с семенной и кровью. Прочих возможностей передачи болезни не существует. Повторяю, — доктор Тернер теперь уже кричал, чтобы его слышали за гомоном толпы на галерее. — Мы доказали, что вирус передается лишь там, где возможен непосредственный контакт с кровью и семенной жидкостью. Конечно, мы не можем решительно отрицать, что прочие выделения организма, такие, как пот, слизь, слезы, слюна и моча, не могут передавать заболевание, однако полученные нами данные пока позволяют утверждать, что с ними RV-41 не передается.
      На галерке вовсю переговаривались. Губернатор Ватанабэ несколько раз стукнул молотком, чтобы в зале притихли. Роберт Тернер прочистил горло и продолжил:
      — Наш ретровирус является очень умным, если возможно использовать это слово, он превосходно приспособлен к своему хозяину, что следует из диаграммы, представленной в кубе; на первых двух стадиях развития вирус ничем себя не проявляет и практически без всякого ущерба для организма пребывает внутри крови и половых клеток. Не исключено, что именно в это время он уже начинает воздействовать на иммунную систему. Однако мы не можем утверждать этого, поскольку все диагностические показатели свидетельствуют о том, что на данной стадии иммунная система остается здоровой.
      — Мы не знаем, что именно приводит к поражению иммунной системы. В сложном человеческом организме происходят какие-то необъяснимые процессы — выявлением их мы и займемся в самое ближайшее время, — которые вдруг сигнализируют ретровирусу RV-41, что иммунная система уязвима, и он переходит к решительной атаке. Содержание вируса в крови и семенной жидкости внезапно возрастает на несколько порядков. Как раз в этот момент болезнь делается наиболее заразной, и именно тогда поражается наша иммунная система.
      Доктор Тернер помедлил и, пошелестев бумагами, продолжил:
      — Интересно, что иммунная система всегдане выдерживает этой атаки. Каким-то образом RV-41 узнает момент, когда он может победить, и никогда не множится до тех пор, пока не возникает состояние, характеризующееся высокой уязвимостью. А после разрушения иммунной системы начинается атрофия сердечной мышцы, за которой следует легко предсказуемая смерть.
      — На поздних стадиях заболевания ретровирус RV-41 полностью пропадает из семенной жидкости и крови. Нетрудно понять, что исчезновение его весьма затрудняет процесс диагностики. Куда он девается? Скрывается ли каким-то образом или же имеет место другое, еще не известное нам явление? Как именно вирус разрушает сердечную мышцу или же атрофия является просто побочным эффектом в начальной стадии атаки на иммунную систему? Мы не можем сейчас ответить на все эти вопросы.
      Доктор сделал паузу, чтобы глотнуть воды.
      — Половину средств в прошлом году мы потратили на исследование происхождения этой болезни. Ходили слухи, что RV-41 каким-то образом порожден Новым Эдемом, что этот вирус играет определенную роль в дьявольском эксперименте инопланетян. Подобные разговоры абсолютно нелепы. Несомненно то, что мы принесли этот вирус с Земли. Два пассажира «Санта-Марии» умерли от RV-41 с интервалом в три месяца: первый скончался еще во время перелета от Земли к Марсу. Совершенно уверен — хотя это едва ли может подбодрить нас, — что в настоящее время нашим друзьям и коллегам на Земле также приходится сражаться с этим дьяволом.
      — О причинах возникновения вируса RV-41 можно только гадать; если бы база медицинских данных, захваченная нами с Земли, была на порядок больше, возможно, я сумел бы точно установить его происхождение… тем не менее хочу отметить, что геном ретровируса RV-41 поразительно схож с патогеном, полученным в начале XXII века методами генной инженерии людьми в ходе программы вакцинации.
      — Разрешите объяснить подробнее. После успешной разработки предохранительных вакцин от ретровируса СПИДа, свирепствовавшего на Земле в последние два десятилетия XX века, медицинская технология занялась биологическим конструированием, чтобы расширить диапазон действия вакцин. Для этого биологи и врачи преднамеренно сконструировалиновые, более смертоносные ретровирусы и бактерии, чтобы доказать, что созданные ими вакцины обладают более широким диапазоном успешного применения. Эта работа проводилась, конечно, под тщательнейшим контролем, без всякого риска для населения.
      — Но после Великого хаоса финансирование исследований резко сократилось, многие из медицинских лабораторий были тогда закрыты. Опасные патогенные вирусы находились в институтах, разбросанных по всему свету; считалось, что все такие культуры были уничтожены. Если этого не случилось… мы можем получить объяснения. Ретровирус, поражающий нас в Новом Эдеме, удивительно похож на вирус AQT-19, созданный в 2107 году в Медицинской лаборатории Лаффона в Сенегале. Конечно, может существовать и природный агент, обладающий геномом, аналогичным AQT-19; тогда все мои соображения окажутся неправильными. И тем не менее я полагаю, что были уничтожены не все образцы AQT-19, хранившиеся в заброшенной лаборатории в Сенегале. Я убежден, что этот ретровирус каким-то образом уцелел и, слегка изменившись за последующие столетия, — быть может, через организм обезьяны, — нашел путь обратно к человеку. Стало быть, человек самсоздал ту губительную болезнь, что теперь убивает нас.
      Галерея словно взорвалась. Губернатор Ватанабэ постучал вновь, чтобы аудитория успокоилась, жалея, что доктор Тернер не умолчал про свои выводы. Директор госпиталя перешел к описанию проектов, финансирование которых он считал необходимым в наступающем году. Доктор Тернер запрашивал примерно вдвоебольше, чем год назад. Сенаторы тихо стонали.
      Выступающие следом за Робертом Тернером ничего существенного сказать не могли. Все знали, что теперь надо ждать речи Иэна Макмиллана, кандидата в губернаторы от оппозиции на предстоящих через три месяца выборах. Понятно было, что правящий губернатор Кэндзи Ватанабэ и кандидат от его политической партии Дмитрий Уланов являлись сторонниками значительного увеличения ассигнований на медицину, даже если для этого потребуется ввести новые налоги. Макмиллан, по слухам, возражал против увеличения средств, выделяемых доктору Тернеру.
      Иэн Макмиллан потерпел жестокое поражение от Кэндзи Ватанабэ на первых проведенных в колонии всеобщих выборах. После этого мистер Макмиллан переехал из Бовуа в Хаконе и был избран в сенат от района Вегаса; он также занимал выгодное положение в крепнущей деловой империи Тосио Накамуры. Это был брак по расчету. Накамуре требовался кандидат, приемлемый для большинства колонистов и согласный управлять колонией от его имени, а Макмиллан, человек амбициозный, аморальный и беспринципный, стремился занять пост губернатора.
      — После выступления доктора Тернера, — начал свою речь Макмиллан, — очень просто открыть наши сердца и кошельки, выделив ему деньги на все запросы. Именно это и является недостатком слушаний по бюджету. Глава каждого департамента может уверенно обосновать необходимость своих предложений. Но, разбирая каждый пункт по отдельности, мы упускаем из виду всю картину. Дело не в том, что программа доктора Тернера не стоит затрат. Однако, прежде чем решать, следует установить истинные приоритеты.
      Стиль речи Макмиллана значительно улучшился с тех пор, как он переехал в Хаконе. Речи ему, конечно, писали. Впрочем, он не был природным оратором и временами заученные жесты казались просто комичными. В основном Макмиллан хотел подчеркнуть, что носители RV-41 составляют менее 5 % населения Нового Эдема и помощь им осуществляется чрезмерно дорогой ценой.
      — Почему же остальные колонисты должны терпеть лишения ради такой небольшой группы? — заявил он и добавил: — К тому же существуют и более неотложные дела, требующие дополнительных ассигнований; они затрагивают интересы каждого колониста и имеют непосредственное отношение к выживанию самой колонии.
      Макмиллан изложил собственную версию появления ногастиков из соседнего с земным поселения, посеявших панику в рядах исследовательской бригады. По его оценке, подобная вылазка заслуживала едва ли не объявления войны. Макмиллан заявил, что за ногастиками несомненно последуют «существа еще более жуткие», которые доберутся до всех колонистов, а тем более до детей и женщин.
      — Деньги, затраченные на оборону, — проговорил он, — израсходованы в интересах каждого.
      Кандидат Макмиллан также предположил, что работы по регулированию погоды «намного важнее для обеспечения благосостояния колонии», чем медицинская программа доктора Тернера. Он воздал хвалу инженерам-метеорологам и объявил, что настанет время, когда колонисты сами будут точно предсказывать погоду.
      Речь его неоднократно прерывалась аплодисментами с галереи. Обратившись, наконец, к страданиям людей, пораженных RV-41, мистер Макмиллан заявил, что располагает «более эффективным» планом разрешения их «жуткой трагедии».
      — Мы построим для них новое поселение, — провозгласил он, — за пределами Нового Эдема, чтобы больные смогли в мире провести свои последние дни.
      — Полагаю, — сказал он, — что роль медицины в отношении RV-41 следует ограничить лишь выявлением тех механизмов, с помощью которых эта зараза передается от человека к человеку. И пока эти исследования не завершены, интересам каждого колониста, в том числе и несчастных, являющихся разносчиками этой болезни, наилучшим образом отвечает карантин, чтобы никто из носителей не мог случайно стать причиной заражения.
      Николь вместе с семьей находилась на галерее. Они уговорили прийти с ними даже Ричарда, не любившего политических сборищ. Речь Макмиллана возмутила его. Николь же попросту испугалась. Слова бывшего капитана даже по-своему привлекали. «Интересно, кто пишет ему речи», — подумала она, дослушав выступление до конца. И принялась корить себя за то, что недооценила Накамуру.
      К концу выступления Макмиллана Элли Уэйкфилд незаметно покинула свое место на галерее. И ее родители, к собственному удивлению, через несколько минут обнаружили свою дочь внизу среди сенаторов; она приближалась к трибуне. Удивлены были и другие сидевшие на галерее, полагавшие, что выступление Макмиллана завершает сегодняшнюю программу. Все уже собирались расходиться. Но многие уселись, когда Кэндзи Ватанабэ представил Элли.
      — Изучая право в колледже, — начала Элли, в ее голосе слышалось явное волнение, — мы обращаемся к конституции нашей колонии и процедурам сената. Мало кому известно, что любой гражданин Нового Эдема имеет право выступить на открытом заседании сената…
      Прежде чем продолжить, Элли глубоко вздохнула. На галерее Николь с Эпониной наклонились вперед — к поручню ограды.
      — Я решила выступить сегодня, — проговорила Элли, — так как считаю свое мнение о вирусе RV-41 уникальным, потому что я, во-первых, молода, а во-вторых, за исключением трех последних лет моей жизни, не имела возможности общаться с другими людьми, кроме членов своей семьи. По обеим этим причинам человеческая жизнь представляет для меня сокровище. Я намеренно выбрала это слово: сокровище — это огромная ценность. Выступавший перед вами самоотверженный врач работает не только днем, но иногда и ночами, чтобы сохранить нас здоровыми, а значит, такой же мерой оценивает человеческую жизнь.
      — Доктор Тернер только что объяснил нам, почему необходимо финансировать его программу. Он сказал о том, чтопредставляет собой эта болезнь и каким образомон пытается бороться с ней. Доктор предполагает, что все мы понимаем причины. Выслушав мистера Макмиллана, — Элли глянула в сторону предыдущего оратора, — я усомнилась в этом.
      — Мы должны продолжать бороться с этой ужасной болезнью до тех пор, пока наконец не сумеем одолеть ее, потому что любая человеческая жизнь — настоящее сокровище. Каждая личность — это чудо, удивительная комбинация сложных химических веществ, порождающая свои особенные таланты, мечты и накопившая собственный опыт. Ничего не может быть более важным для колонии, чем деятельность, направленная на сохранение человеческой жизни.
      — Из сегодняшнего обсуждения я поняла, что программа доктора Тернера требует огромных затрат. Для того чтобы оплатить ее, потребуются специальные налоги, возможно, каждому из нас придется отказаться от чего-то желанного. Но это небольшая плата за удовольствие разделять общество друг друга. Члены моей семьи и друзья часто говорят мне, что я безнадежно наивна. Быть может, это и так. Однако моя наивность позволяет мне видеть кое-что более ясно, чем прочим. Но в любом случае я полагаю, что имею право задать один лишь вопрос, на который должен дать ответ каждый из вас. Если вас самих или кого-нибудь из вашей семьи поразит вирус RV-41, окажете ли выподдержку программе доктора Тернера?… Благодарю вас за внимание.
      Зал безмолвствовал, когда Элли сошла с трибуны. А потом послышались громогласные аплодисменты. На глазах Николь и Эпонины выступили слезы. Застывший среди сенаторов доктор Тернер протянул к Элли обе руки.

      Когда Николь открыла глаза, Ричард сидел возле нее на постели, держа в руках чашечку кофе.
      — Ты просила разбудить тебя в семь, — проговорил он.
      Она села и взяла у него кофе.
      — Спасибо тебе, дорогой. Но почему это делаешь ты, а не Линк?…
      — Захотелось самому принести тебе кофе… Есть важные новости — с Центральной равнины. Надо срочно переговорить, хотя я, конечно не забыл, как тебе не нравятся утренние разговоры.
      Николь сделала другой неторопливый глоток из чашечки. Она улыбнулась мужу.
      — И каковы же новости?
      — Случилось еще два столкновения с ногастиками вчера вечером. Теперь за неделю их уже почти дюжина. Сообщают, что наши оборонительные силы уничтожили троих ногастиков, «мешавших» инженерным работам.
      — А сами ногастики проявляли враждебность?
      — Нет. При первых же звуках стрельбы они бросились к отверстию в стене поселения… и в основном спаслись бегством, как в предыдущий день.
      — Ты все еще видишь в них дистанционные наблюдательные устройства, подобные паукообразным биотам в Рамах I и II?
      Ричард кивнул.
      — Можешь себе представить, какими нас видят Другие… Мы стреляем по безоружным… не дожидаясь проявления какой-либо враждебности с их стороны… силой отвергаем безусловные попытки контакта…
      — Мне тоже это не нравится, — негромко проговорила Николь. — Но что мы можем сделать? Сенат косвенным образом разрешил исследовательским бригадам обороняться.
      Ричард уже собирался ответить, когда заметил Бенджи, появившегося в дверях. Молодой человек широко улыбался.
      — Можно зайти, мама? — спросил он.
      — Конечно, дорогой. — Николь широко развела руки. — Иди и покрепче обними меня, именинник.
      — С днем рождения, Бенджи, — проговорил Ричард. Тем временем юноша, уже переросший многих мужчин, опустился на кровать и обнял мать.
      — Спасибо, дядя Ричард.
      — А как насчет вылазки в Шервудский лес, она не отменяется? — медленно спросил Бенджи.
      — Конечно нет, — ответила Николь. — А потом вечером состоится званый ужин.
      — Ура! — воскликнул Бенджи.
      Была суббота. Патрик и Элли еще спали — утром занятий не было. Линк подал завтрак Ричарду, Николь и Бенджи, тем временем взрослые следили за новостями по телевизору. Показывали короткий очерк о самой последней стычке с ногастиками возле второго поселения. Потом с комментариями выступили оба кандидата в губернаторы.
      — Я уже не первую неделю заявляю, — говорил Иэн Макмиллан телерепортеру, — что нам необходимо немедленно ускорить оборонительные приготовления. Не следует ограничиваться лишь усовершенствованием оружия, которым располагают наши вооруженные силы, мы должны принять более решительные меры.
      Утренние новости завершило интервью с директором метеослужбы. Она объяснила, что неожиданно сухая и ветряная погода в последнее время вызвана «ошибками компьютерного моделирования».
      — Все эти недели, — сказала она, — мы безуспешно старались вызвать дождь. Но на конец недели мы, разумеется, запрограммировали солнечный день… так что дождь теперь ждите уже на следующей неделе.
      — Они не имеют ни малейшего представления о том, что делают, — пробурчал Ричард, выключая телевизор. — Слишком сильные управляющие сигналы создают хаос…
      — А что такое ха-ос, дядя Ричард? — спросил Бенджи.
      Ричард помедлил какое-то мгновение.
      — По-моему, простейшее объяснение — это отсутствие порядка. Но в математике это слово обладает более точным смыслом. Им описывается неограниченная реакция на малые возмущения. — Ричард рассмеялся. — Извини, Бенджи, иногда заносит на научный жаргон.
      Бенджи улыбнулся.
      — Мне нравится, когда ты говоришь со мной, словно я нор-маль-ный, — аккуратно выговорил он. — А иногда даже по-ни-маю не-много.
      Николь казалась занятой, пока Линк убирал завтрак со стола. Но, когда Бенджи оставил комнату, чтобы почистить зубы, она склонилась к мужу.
      — Ты уже говорил с Кэти? Ни вчера, ни позавчера она не отвечала на телефонные звонки.
      Ричард покачал головой.
      — Бенджи так расстроится, если она не придет на его день рождения… Как только Патрик проснется, пошлю его на ее поиски.
      Ричард встал со стула и обошел стол. Нагнувшись, он взял Николь за руку.
      — А как насчет вас, миссис Уэйкфилд? Можно ли надеяться, что вы запланировали перерыв в делах? В конце концов, это же уик-энд.
      — Утром я направляюсь в госпиталь, чтобы помочь в обучении двух новых парамедиков. В десять мы с Элли отправляемся в лес, чтобы развлечь Бенджи. На обратном пути я забегу в суд… надо хотя бы проглядеть краткие изложения дел, разбираемых в понедельник. На 14:30 у меня назначен короткий разговор с Кэндзи, лекция по патологии намечена на 15:00… словом, буду дома в 16:30.
      — Что ж, у тебя еще хватит времени, чтобы организовать вечеринку для Бенджи. Вот что, дорогая, пора и утихомириться. Все-таки ты не биот.
      Николь поцеловала мужа.
      — И это говоришь мне ты? Тот самый человек, что работает по 20–30 часов без перерыва, когда у него есть интересное дело? — Она умолкла и на миг сделалась серьезной. — Все это очень важно, дорогой… Я чувствую, что в жизни колонии грядут крупные перемены, и моя работа имеет существенное значение.
      — Не сомневаюсь, Николь. Безусловно, твои усилия необходимы. Но у тебя не остается времени для себя самой.
      — Ну это роскошь, — проговорила Николь, открывая дверь в комнату Патрика. — Придется наслаждаться досугом в более зрелые годы.
      Когда они вышли из чащи на просторный луг, из под ног врассыпную бросились кролики и белки. На противоположной стороне лужайки посреди высоких пурпурных цветов пасся молодой олень. Он повернул свою голову, украшенную новыми рожками, в сторону приближавшихся к нему Николь, Элли и Бенджи и метнулся в лес.
      Николь поглядела на карту.
      — Где-то здесь должны быть столы для пикника, как раз возле луга.
      Бенджи стоял на коленях возле зарослей желтых цветов, над которыми гудели пчелы.
      — Мед, — произнес он с улыбкой. — Пчелы делают мед в ульях.
      Через несколько минут они отыскали столы и расстелили на одном из них скатерть. Линк завернул им с собой сандвичи — Бенджи любил арахисовое масло и желе, — а также свежие апельсины и грейпфруты, снятые в садах возле Сан-Мигеля. Пока спи завтракали, на противоположной стороне лужайки показалось другое семейство. Бенджи помахал им.
      — Эти лю-ди не знают, что сегодня мой день рож-де-ния.
      — Но мы знаем это, — проговорила Элли, поднимая чашку с лимонадом в качестве тоста. — Поздравляю тебя, брат.
      Они уже заканчивали еду, когда над головой проплыло небольшое облачко и яркие краски на лугу на миг потускнели.
      — Какое темное, — Николь обращалась к Элли. Облако через мгновение исчезло, а травы и цветы вновь залились солнечным светом.
      — Хочешь еще пудинга? — спросила Николь у Бенджи. — Или сделаешь перерыв?
      — Давай сперва поиграем, — ответил Бенджи. Он вынул из сумки для пикников бейсбольные принадлежности и вручил перчатку Элли. — Пошли, — сказал он, выбегая на луг.
      Пока ее дети перебрасывались мячом, Николь убрала остатки ленча. Она уже собиралась присоединиться к Элли и Бенджи, когда услыхала тревожный сигнал наручного радиоприемника. Николь нажала приемную кнопку, и на экранчике, сменив циферблат, появилась телевизионная картинка. Николь включила звук погромче, чтобы расслышать голос Кэндзи Ватанабэ:
      — Мне жаль беспокоить вас, Николь, но у нас есть срочное дело. Подана жалоба на изнасилование, и семья требует, чтобы преступник был немедленно осужден. Дело тонкое… и в вашей юрисдикции. Полагаю, с ним следует разобраться сейчас же. Подробностей не привожу, чтобы никто не подслушал.
      — Буду через полчаса, — отозвалась Николь.
      Сперва Бенджи приуныл, узнав, что пикник придется закончить. Однако Элли сказала матери, что останется с Бенджи в лесу еще на пару часов. Прежде чем уйти с лужайки, Николь передала Элли карту Шервудского леса. В этот момент обширное облако затмило искусственное солнце Нового Эдема.
      Признаков жизни в квартире Кэти не обнаружилось. Патрик был поставлен в тупик. Где искать сестру? В Вегасе у него не было университетских приятелей, поэтому молодой человек даже не знал с чего начать.
      Он позвонил Максу Паккетту по общественному телефону. Макс назвал имена, адреса и телефонные номера трех своих знакомых, проживавших в Вегасе.
      — Конечно, они не из тех, кого можно пригласить в гости на семейный обед с родителями, если ты понимаешь, что я имею в виду, — усмехнулся фермер. — Но ручаюсь, у них доброе сердце, они постараются помочь тебе найти сестру.
      Патрик знал лишь имя Саманты Портер. Ее квартира располагалась в нескольких сотнях метров от телефонной будки. Несмотря на раннее утро, Саманта подошла к двери в платье.
      — Я сразу поняла, что это ты, когда поглядела на экран, — проговорила она с соблазнительной улыбкой. — Ты ведь Патрик О'Тул, не так ли?
      Патрик кивнул и в смущенном молчании переступил на месте.
      — Мисс Портер, — произнес он наконец, — у меня есть проблема…
      — Ты еще слишком молод, чтобы иметь проблемы, — ответила Саманта, рассмеявшись от всего сердца. — Ну что ж, заходи и переговорим.
      Патрик покраснел.
      — Нет, мэм, это проблема иного рода… Дело в том, что я не могу отыскать мою сестру Кэти и, быть может, вы поможете мне…
      Саманта, уже вставшая боком, чтобы пропустить Патрика внутрь, поглядела на молодого человека.
      —  Так вотзачем ты пришел ко мне! — протянула она, покачала головой и снова расхохоталась. — Вот разочарование! А я-то решила, что ты пришел подурачиться. Тогда бы я смогла наконец выяснить, инопланетянин ты или нет, и рассказать знакомым.
      Патрик продолжал мяться в дверях. Саманта пожала плечами.
      — По-моему, Кэти проводит большую часть своего времени во дворце. Отправляйся в казино и спроси Шерри. Она знает, где отыскать твою сестру.
      — Да-да, мистер Кобаяси, я все понимаю. Вакаримасу, - говорила Николь японскому джентльмену в своем кабинете. — Я прекрасно понимаю ваши чувства, и вы можете рассчитывать на справедливость.
      Она проводила мужчину в приемную, где его ожидала жена. Глаза миссис Кобаяси опухли от слез. Их 16-летняя дочь Марико находилась на обследовании в госпитале Нового Эдема. Ее жестоко избили, однако состояние не было критическим.
      Закончив разговор с Кобаяси, Николь позвонила доктору Тернеру.
      — Во влагалище девушки обнаружена свежая сперма, — проговорил доктор, — она вся в синяках… буквально все тело. Она находится в эмоциональном шоке… в факте изнасилования нельзя сомневаться.
      Николь вздохнула. Марико Кобаяси обвиняла Педро Мартинеса, молодого человека, вместе с Элли участвовавшего в школьной постановке. Неужели он действительно изнасиловал эту девушку? Николь подкатила свое кресло к компьютеру и запросила базу данных.
       МАРТИНЕС, ПЕДРО ЭСКОБАР… родился 26 мая 2228 года в Манагуа, Никарагуа… мать-одиночка Мария Эскобар, служанка, домохозяйка, часто без работы… отец, вероятно, Рамон Мартинес, черный докер из Гаити… шесть сводных братьев и сестер, все моложе… осужден за продажу кокомо в 2241 и 2242 годах… за изнасилование в 2243 году получил… 8 месяцев с отбыванием срока наказания в исправительном доме Манагуа… образцовый заключенный… в 2244 году переведен на исправительные работы в Мехико-Сити… КИ-1,86, КС-52.
      Прежде чем пригласить Педро в свой кабинет, Николь дважды прочла короткую информацию на экране компьютера. Когда Николь предложила, он сел и уставился в пол. Во время всего допроса в уголке стоял биот-Линкольн, тщательно фиксировавший разговор.
      — Педро, — негромко произнесла Николь. Ответа не было, юноша даже не взглянул на нее. — Педро Мартинес, — повторила она громче. — Понимаете ли вы, что вас обвиняют в изнасиловании Марико Кобаяси прошлой ночью? Едва ли мне нужно объяснять вам, какое это серьезное обвинение… Но вам предоставляется право на защиту.
      Педро по-прежнему молчал.
      — В Новом Эдеме, — продолжила наконец Николь, — мы создали юридическую систему, отличающуюся от той, с которой вам пришлось иметь дело в Никарагуа. У нас судебный процесс может и не закончиться обвинительным приговором, если судья, исследовав факты, не обнаружит достаточных оснований для осуждения. Вот поэтому я и разговариваю с вами.
      После долгого молчания молодой человек, не подымая глаз, что-то неразборчиво буркнул.
      — Что? — переспросила Николь.
      — Она лжет, — проговорил Педро погромче. — Я не знаю почему, но Марико лжет.
      — Быть может, вы хотели бы изложить собственную версию случившегося?
      — Какая разница? Все равно мне никто не поверит.
      — Педро, послушайте меня… Если расследование покажет, что причин для обвинения нет, ваше дело будет закрыто… Конечно, обвинение серьезное, оно потребует весьма тщательного разбирательства, то есть вам придется выложить все, как было, и дать ответ на некоторые весьма неприятные вопросы.
      Педро Мартинес поднял голову и глянул на Николь.
      — Судья Уэйкфилд, — сказал он ровным голосом. — Мы с Марико действительнопереспали вчера ночью… ей так хотелось… она решила, что в лесу это будет забавнее… — молодой человек умолк и вновь уставился в пол.
      — Случалось ли вам и прежде вступать в сношения с Марико? — спросила Николь через несколько секунд.
      — Только однажды… дней десять назад, — ответил Педро.
      — Педро, а ваша любовь прошлой ночью… не слишком ли она оказалась физической?
      Глаза Педро наполнились слезами, покатившимися по щекам.
      — Я не бил ее, — проговорил он с пылом. — Я бы никогда не причинил ей боли…
      Тут в отдалении послышался треск, подобный удару могучего кнута, закончившийся раскатом.
      — Что это? — громко удивилась Николь.
      — Похоже на гром, — заметил Педро.
      Гром слышали и в Хаконе, где Патрик, сидя в роскошной комнате дворца Накамуры, разговаривал со своей сестрой Кэти. На той было дорогое платье из синего шелка.
      Патрик не обратил внимания на необычный шум. Он был рассержен.
      — Выходит, ты не собираешься идти к Бенджи? Что же я скажу маме?
      — Говори ей, что угодно, — ответила Кэти и достала сигарету. — Скажи, что ты не нашел меня. — Она зажгла сигарету золотой зажигалкой и выпустила струйку дыма в сторону брата. Тот попытался развеять дым рукой.
      — Ну-ну, малыш, — проговорила Кэти со смешком. — От него не умирают.
      — Умирают, но только не сразу, — возразил он.
      — Патрик, пойми, — Кэти встала и начала расхаживать по комнате. — Бенджи — идиот, слабоумный, и вообще мы никогда не были с ним близки. Он даже не заметит, что меня там нет, если только ему не напомнят.
      — Ты ошибаешься, Кэти. Он куда умнее, чем ты полагаешь, и все время спрашивает о тебе.
      — Ерунда все это, братец. Ты говоришь так лишь для того, чтобы я почувствовала себя виноватой… Вот что — не ждите меня. Добро бы еще, если бы там были только ты, Бенджи и Элли… хотя и не хочется встречаться с этой занудой после того «чудесного» выступления. А ты знаешь, каково мне встречаться с матерью? Она все время ко мне придирается.
      — Она волнуется за тебя, Кэти.
      Нервно расхохотавшись, Кэти прикончила сигарету одной затяжкой.
      — Конечно, Патрик… но по-настоящему волнует ее одно — чтобы я не скомпрометировала семью.
      Патрик встал, собираясь уйти.
      — Зачем ты вскочил? — проговорила Кэти. — Почему бы тебе не задержаться? Я переоденусь, сходим в казино… Помнишь, как мы раньше веселились вместе?
      Кэти направилась к спальне.
      — А ты принимаешь наркотики? — вдруг спросил Патрик.
      Она остановилась и поглядела на брата.
      — А кому это интересно? — воинственно сказала Кэти. — Тебе или мадам-космонавт… нашему доктору, губернатору и судье Николь де Жарден-Уэйкфилд?
      — Я тебя спрашиваю, — спокойно ответил Патрик.
      Кэти пересекла комнату и ладонями прикоснулась к лицу Патрика.
      — Ты — мой брат, и я люблю тебя. А все прочее не существенно.
      Над невысокими округлыми холмами Шервудского леса грудились темные облака. Ветер трепал деревья, раздувал волосы Элли. Сверкнула молния, почти одновременно ударил гром. Бенджи дернулся и Элли прижала его к себе.
      — В соответствии с картой, — проговорила она, — мы находимся лишь в одном километре от края леса.
      — А сколько это? — спросил Бенджи.
      — Если мы пойдем быстро, — крикнула Элли, перекрывая шум ветра, — мы можем выйти через десять минут. — Она схватила Бенджи за руку и потащила его за собой по тропе.
      Мгновение спустя молния ударила в одно из деревьев возле них, и толстая ветвь упала на дорожку, ударив Бенджи по спине и сбив его с ног. Юноша упал на дорожку — головой в зеленую траву и заросли плюща возле корней деревьев. Раскат грома почти оглушил его.
      Несколько секунд он просто лежал на земле, пытаясь понять, что с ним произошло. Наконец Бенджи поднялся на ноги.
      — Элли, — произнес он, глядя на распростертое по другую сторону тропы тело сестры, глаза той были закрыты.
      —  Элли! — завопил Бенджи и на четвереньках подобрался к сестре. Он взял ее за плечи и встряхнул. Глаза Элли не открылись. Переходящая на висок опухоль на ее лбу над правым глазом по размеру уже напоминала апельсин.
      — И что же мне делать? — громко проговорил Бенджи. Пахнуло дымом, он быстро поглядел на деревья. Раздуваемые ветром языки пламени перепрыгивали с ветки на ветку. Вновь блеснула молния, ударил гром. Впереди, у тропы, в той стороне, куда они с Элли шагали, взвились языки пламени, быстро распространявшиеся по обеим сторонам тропы. Бенджи запаниковал.
      Подняв голову сестры, юноша легонько шлепнул ее по лицу.
      — Элли, пожалуйста, прошу тебя, проснись. — Девушка не шевельнулась. Огонь уже окружал их, эта часть леса вот-вот превратится в пекло.
      Бенджи находился в смятении. Он попытался поднять Элли, но споткнулся и упал.
      — Нет, нет, нет! — выкрикнул он, вставая, и снова нагнулся, чтобы поднять Элли на плечи. Пахло дымом. Взяв Элли на плечи, Бенджи медленно пошел по тропе, удаляясь от пожара.
      Он выдохся, когда наконец добрался до луга. Опустив Элли на один из столов, Бенджи сел рядом с ней на скамейку. Пожар свирепствовал на северной стороне луга. «Что же делать дальше?» — подумал он. Взгляд Бенджи коснулся карты, торчавшей из кармана куртки Элли. «Она мне поможет». Юноша взял карту и посмотрел на нее. Поначалу он ничего не понял и снова начал паниковать.
      «Спокойно, Бенджи, — услыхал он умиротворяющий голос матери. — Это трудно, но ты вполне можешь справиться. Карта — это очень важная вещь. Она подсказывает нам, куда идти… Самое главное — правильно расположить карту, чтобы ты мог прочитать подписи. Видишь. Вот так верно. Чаще всего вверху находится место, которое мы называем севером. Хорошо. Перед тобой карта Шервудского леса…»
      Бенджи повернул карту в руках, так чтобы буквы правильно расположились. Вновь сверкнула молния и ударил гром. Порыв ветра понес дым в его сторону. Бенджи закашлялся и попытался прочитать слова на карте.
      И снова он услыхал голос матери. «Если ты сразу же не поймешь слово, прочти его медленно-медленно, называя каждую букву. И тогда все звуки сложатся в слова, которые ты сумеешь понять».
      Бенджи поглядел на Элли, распростертую на столе.
      — Проснись, Элли, проснись, пожалуйста. Мне нужна твоя помощь. — Сестра не пошевельнулась.
      Он склонился над картой, попытался собраться. Болезненно напрягаясь, Бенджи произнес все буквы, повторил еще раз и еще… осознал, что зеленое пятно на карте представляет собой тот самый луг, где он сейчас находился. «Белые линии — это тропинки, — размышлял он. — К зеленому пятну подходят три белые линии».
      Бенджи поднял глаза от карты, насчитал три дорожки, уходящие от луга, и ощутил уверенность в себе. Но через какое-то мгновение порыв ветра бросил через луг угольки, воспламенившие деревья на южной его стороне. Бенджи торопливо поднялся. «Надо идти», — сказал он себе, вновь подымая Элли на плечи.
      Он не мог знать, что главный очаг пожара свирепствует на севере — около поселка Хаконе. Бенджи вновь поглядел на бумажку в своих руках. «Нужно идти по белым линиям к нижней части карты», — подумал он.
      Молодой человек брел по тропе, когда высоко над его головой пламя окутало дерево. Сестра лежала у него на плече, спасительную карту он сжимал в правой руке. Через каждые десять шагов Бенджи останавливался, чтобы взглянуть на карту, всякий раз убеждаясь в том, что не отклонился от правильного направления. Оказавшись на перекрестке, Бенджи осторожно положил Элли на траву и провел пальцем по каждой из белых линий. Через минуту он широко улыбнулся, вновь поднял сестру и направился по тропе к поселку Позитано. Вновь сверкнула молния, ударил гром и ливень хлынул на Шервудский лес.

      Через семь часов Бенджи уже мирно спал в родном доме — в своей постели. Тем временем на другом конце колонии в госпитале Нового Эдема началось истинное столпотворение. Суетились и биоты, и люди, в коридорах стояли носилки с телами, пациенты стонали от боли. Николь разговаривала по телефону с Кэндзи Ватанабэ:
      — Пусть всех Тиассо немедленно пришлют в госпиталь. Тех, кто ухаживает за стариками и младенцами, могут подменить Гарсиа или даже Эйнштейны. А люди пусть подежурят в поселковых клиниках. Положение весьма серьезное.
      За шумом в госпитале она едва слышала Кэндзи.
      — Плохо, очень плохо, — повторила она, отвечая на его вопрос. — Пострадали двадцать семь человек, погибло четверо. Сгорела вся область Нара, весь район построенных в японском стиле деревянных домов. Этот окруженный лесом поселок целиком оказался в зоне бедствия, пожар налетел слишком быстро, и люди ударились в панику.
      — Доктор Уэйкфилд, доктор Уэйкфилд, придите, пожалуйста, немедленно в номер 204. — Николь повесила трубку и побежала по коридору. По ступенькам она поднялась на второй этаж. В номере 204 умирал старый друг, кореец Ким Ли, обеспечивавший контакты с Хаконе, когда Николь исполняла обязанности временного губернатора.
      Мистер Ким одним из первых построил себе новый дом в Наре. И теперь бросился в свое горящее жилище, чтобы спасти семилетнего сына. Ребенок останется жить, мистер Ким успел вовремя, но получил сильнейшие ожоги третьей степени, покрывавшие почти все его тело.
      В коридоре Николь столкнулась с доктором Тернером.
      — Едва ли мы сумеем помочь вашему другу из 204-й, — проговорил он, — но мне хотелось бы услышать ваше мнение… Позвоните мне в операционную: принесли еще одного с тяжелыми ожогами, тоже не сумел вовремя выбраться из дома.
      Глубоко вздохнув, Николь медленно открыла дверь в комнату. Жена мистера Кима, симпатичная кореянка — ей уже было за тридцать, — тихонько сидела в углу. Николь подошла к ней и обняла за плечи. Пока Николь утешала миссис Ким, ходившая за мистером Кимом Тиассо принесла набор графиков. Состояние потерпевшего было действительно безнадежным. Когда Николь закончила чтение, она с удивлением заметила возле кровати мистера Кима свою собственную дочь Элли в широкой повязке на правой стороне головы. Элли держала умирающего за руку.
      — Николь, — шепнул мистер Ким, преодолевая боль. Вся кожа на его лице почернела. Даже одно произнесенное слово причиняло ему нестерпимую муку. — Я хочу умереть, — сказал он, повернув голову в сторону сидевшей в углу жены.
      Миссис Ким встала и подошла к Николь.
      — Мой муж хочет, чтобы я подписала бумаги на эвтаназию. Но я сделаю это, только если вы скажете, что никакой надежды уже нет. — Она всхлипнула и умолкла.
      Николь не стала медлить.
      — Ничего не могу гарантировать вам, миссис Ким, — скорбным голосом проговорила Николь, переводя взгляд то на обгоревшего человека, то на его жену. — Скорее всего ваш муж умрет в ближайшие 24 часа и будет непрестанно страдать до самой смерти. Но если случится медицинское чудо и он все-таки выживет, останется калекой до конца дней своих.
      — Я хочу умереть поскорее, — с трудом выговорил мистер Ким.
      Николь отослала Тиассо за документами на эвтаназию. Их следовало подписать врачу, супруге и самому больному, если, по мнению доктора, он еще мог принимать решение. Когда Тиассо ушла, Николь жестом пригласила Элли за собой в коридор.
      — Зачем ты пришла сюда? — негромко спросила Николь, когда они вышли наружу. — Я же велела тебе оставаться дома и отдыхать. У тебя тяжелое сотрясение мозга.
      — Я себя прекрасно чувствую, мама, — ответила Элли. — Потом я услыхала, что мистер Ким сильно обгорел, и захотела помочь ему чем-нибудь. В прежние дни он был для нас таким хорошим Другом.
      — Он в ужасном состоянии, — сказала Николь, покачивая головой. — Не могу даже поверить тому, что он еще жив.
      Элли прикоснулась к руке матери.
      — Он хочет, чтобы его смерть послужила людям. Миссис Ким сказала мне об этом… и уже послала за Амаду, но я хочу, чтобы ты сама переговорила с доктором Тернером.
      Николь посмотрела на дочь.
      — О чем ты?
      — Помнишь Амаду Диаба?… приятеля Эпонины, фармаколога из Нигерии, у которого бабушка была сенуфо. Он тоже подхватил RV-41 при переливании крови… во всяком случае, Эпонина сказала мне, что его сердце быстро разрушается.
      Николь замолчала, она не могла поверить своим ушам.
      — Итак, ты хочешь, чтобы я, — проговорила она наконец, — попросила доктора Тернера выполнить пересадку сердца без помощи робота-хирурга, притом во время всей этой трагедии?
      — Если он согласится, можно пересадку произвести и потом, разве не так? Сердце мистера Кима можно сохранить на какое-то время.
      — Видишь ли, Элли мы даже не знаем…
      — Я уже все проверила, — перебила ее Элли. — Одна из Тиассо подтвердила, что мистер Ким вполне подходит в качестве донора.
      Николь вновь покачала головой.
      — Ну хорошо, хорошо, — сказала она. — Я подумаю об этом. А сейчас я хочу, чтобы ты легла и отдохнула. Сотрясение мозга — не пустяк.
      — Вы понимаете, чего добиваетесь от меня? Неужели вы действительно хотите, чтобы я этосделал? — доктор Тернер с недоверием поглядел на Николь.
      — Видите ли, доктор Тернер, — проговорил Амаду с заметным британским акцентом, — прошу вас я, а не доктор Уэйкфилд. И хочу, чтобы вы сделали эту операцию. Только не стоит преувеличивать риск. Вы сами говорили мне, что я не проживу более трех месяцев. Конечно, я могу умереть и на операционном столе. Но если выживу, то в соответствии с вашей статистикой, быть может, проживу еще восемь лет… с вероятностью 50 %. Можно даже жениться и завести ребенка.
      Доктор Тернер повернулся и поглядел на стенные часы в кабинете.
      — Мистер Диаба, попробуем забыть, что сейчас уже заполночь и что я проработал девять часов, оперируя получивших ожоги. Подумайте сами: целых пятьлет мне не приходилось пересаживать сердце. А на Земле я никогдане делал подобных пересадок без самого лучшего кардиологического оборудования. Например, операции всегда проводятся роботами.
      — Я понимаю все это, доктор Тернер. Только это неважно. Без операции меня ждет верная смерть. Кроме того, в ближайшее время нового донора наверняка не будет. К тому же Элли сказала мне, что вы недавно освежили в памяти все методики пересадки, подготавливая бюджетный запрос на новое оборудование.
      Доктор Тернер бросил на Элли вопросительный взгляд.
      — Моя мать говорила мне, как тщательно вы подготовились, доктор Тернер. Надеюсь, вы не станете винить меня в том, что я кое о чем сказала Амаду.
      — Я рада помочь вам всеми средствами, — добавила Николь. — Мне не приходилось заниматься хирургией сердца, однако я проходила практику в кардиологическом институте.
      Доктор Тернер оглядел комнату, перевел взгляд на Элли, потом на Амаду и Николь.
      — Ну хорошо, хватит разговоров. Похоже, что вы не оставляете мне никакого выбора.
      — Значит, вы сделаете это? — в голосе Элли слышался девичий восторг.
      — Попробую, — ответил доктор. Он подошел к Амаду Диаба и протянул вперед обе руки. — А вы знаете, что у вас не слишком много шансов проснуться?
      — Да, сэр… да, доктор Тернер. Но между полным отсутствием шансов и почти полным есть кое-какая разница. Я благодарю вас.
      Доктор Тернер повернулся к Николь.
      — Приходите через пятнадцать минут в мой кабинет, обсудим методику операции… Кстати, доктор Уэйкфилд, не попросите ли вы Тиассо заварить нам кофе покрепче?
      Подготовка к пересадке сердца пробудила воспоминания, которые доктор Тернер похоронил на задворках своего ума. На мгновение ему даже померещилось, что он снова находится в Медицинском центре Далласа. Он вспомнил, каким счастливым был в те далекие дни… в другом мире. Он любил свою работу, свою семью. Ему просто нечего было желать.
      Прежде чем начать операцию, доктора Тернер и Уэйкфилд тщательно записали точную последовательность предстоящих действий. И во время всей операции, завершая основные этапы, они останавливались, чтобы свериться друг с другом. По ходу дела никаких неприятных неожиданностей не случилось. Удалив старое сердце Амаду, доктор Тернер перевернул его так, чтобы Николь и Элли (она настояла на своем присутствии на всякий случай — вдруг потребуется какая-нибудь помощь) могли видеть атрофированную мышцу. Сердце находилось в скверном состоянии. Амаду, вероятно, умер бы, не протянув и месяца. Пока новое сердце подсоединяли к основным артериям и венам, кровообращение в организме пациента поддерживал автоматический насос. Наступила трудная и опасная стадия операции: насколько помнил доктор Тернер, она никогда не проводилась человеческими руками.
      Однако множество ручных операций, которые доктору Тернеру пришлось провести за три года пребывания в Новом Эдеме, лишь отточили его хирургическое искусство. Он удивил даже себя самого той легкостью, с которой подсоединил новое сердце к основным кровеносным сосудам тела Амаду. К концу операции, когда все опасные стадии были завершены, Николь попросила разрешения закончить все оставшиеся мелочи. Но доктор Тернер покачал головой. И хотя в колонии уже наступало утро, он намеревался самостоятельно завершить операцию.
      Должно быть, крайняя усталость все-таки сыграла с глазами доктора Тернера неприятную шутку в последние минуты операции… или, быть может, в ней следовало винить прилив адреналина, сопровождавший радостное возбуждение, предвкушение успешного конца операции, но, как бы то ни было, в эти последние мгновения Роберт Тернер время от времени замечал удивительные изменения в лице Амаду Диаба. Несколько раз оно словно расплывалось перед глазами врача, преображаясь в черты Карла Тайсона… молодого чернокожего, которого доктор Тернер убил в Далласе. Закончив очередной стежок, доктор Тернер глянул на лицо Амаду — тот ухмылялся совершенно как Тайсон. Доктор заморгал и поглядел снова… на операционном столе был Амаду Диаба. Когда это повторилось несколько раз, доктор Тернер спросил Николь, не замечает ли она чего-нибудь необычного в лице Амаду.
      — Ничего, кроме улыбки, — ответила та. — Никогда не видела, чтобы человек улыбался под анестезией.
      Когда операция завершилась и Тиассо смогли заключить, что пациент находится в великолепном состоянии, невзирая на крайнюю усталость, доктор Тернер, Николь и Элли испытали прилив восторга. Доктор пригласил обеих женщин в свой кабинет отпраздновать удачу за еще одной чашечкой кофе. В этот момент он даже не мог предположить, что собирается сделать предложение Элли.
      Элли была ошеломлена. Она только глядела на доктора. Тот бросил взгляд на Николь, потом опять поглядел на Элли.
      — Я понимаю, что это вышло так неожиданно, но я не сомневаюсь в своих чувствах. Я успел убедиться в этом. Я люблю вас и хочу, чтобы вы вышли за меня замуж. И чем скорее, тем лучше.
      Почти на минуту в комнате воцарилась абсолютная тишина. Не нарушая безмолвия, доктор подошел к двери кабинета и запер ее. Отсоединил телефон. Элли попыталась что-то сказать.
      — Нет, — с горечью в голосе произнес он, — не надо ничего говорить. Я должен это сделать.
      Он опустился в кресло и глубоко вздохнул.
      — Мне следовало сделать это давно, — проговорил он ровным голосом. — К тому же теперь вы обе должны знать обо мне всю правду.
      Слезы выступили на глазах доктора Тернера, и он приступил к повествованию. На первых словах голос его дрогнул, но он взял себя в руки.
      — Мне было тридцать три года и, не осознавая того, я был слепо и немыслимо счастлив. Один из ведущих кардиохирургов Америки… прекрасная любящая жена, две дочери — трех и двух лет. Мы жили в Техасе — в особняке с бассейном — в коммуне в сорока километрах к северу от Далласа.
      — Однажды я поздно вернулся домой из госпиталя — пришлось следить за необычайно тонкой операцией по вскрытию сердца. И у ворот нашей коммуны меня остановили охранники. Они были в смятении, словно бы не знали, что делать, но потом позвонили куда-то и, странными глазами поглядев на меня, разрешили пройти.
      — Перед нашим домом оказались две полицейские машины и скорая помощь. В тупике за ним примостились три передвижных телефургона. Я повернул к дверям и полицейский остановил меня. Вспыхнули лампы, какие-то телевизионщики ослепили меня своими огнями. Потом полицейский отвел меня к дому.
      — На лежанке в передней прямо у лестницы на второй этаж под простыней лежала моя жена. Горло ее было перерезано. Я услышал, что наверху переговариваются люди, и бросился, чтобы отыскать дочерей. Девочки лежали там, где встретили смерть… Кристин — на полу в ванной, Аманда — в постели. Эта сволочь перерезала горло и им.
      Доктора Тернера сотрясали отчаянные рыдания.
      — Не могу забыть этого зрелища… Аманда, наверное, спала — у нее была только одна рана на горле… Каким же чудовищем нужно быть, чтобы поднять руку на такие невинные создания!
      Слезы текли по щекам доктора Тернера. Грудь его вздымалась. Несколько секунд он не мог произнести ни слова. Элли тихо подошла к его креслу и уселась на пол, взяв его за руку.
      — На пять месяцев я просто оцепенел: не мог работать, не мог есть. Мне пытались помочь — друзья, врачи, прочие мои коллеги, но я сломался. И не мог, не мог смириться с тем, что моей жены и детей нет в живых, что их убили.
      — Полиция обнаружила подозреваемого менее чем за неделю. Его звали Карл Тайсон. Это был молодой чернокожий 23 лет от роду, рассыльный, доставлявший покупки из ближайшего супермаркета. Моя жена всегда пользовалась телевизором для закупок. Этот Карл Тайсон уже бывал в нашем доме несколько раз (я даже вспомнил его) и, безусловно, знал расположение комнат.
      — Несмотря на оцепенение, охватившее меня тогда, я прекрасно помню все подробности расследования убийства Линды. Сперва все казалось так просто: свежие отпечатки пальцев Карла Тайсона обнаружились едва ли не во всех комнатах. В тот самый день его видели в коммуне. Многие драгоценности Линды исчезли, и грабеж был очевидным мотивом убийства. Я полагал, что подозреваемый будет осужден и казнен.
      — Но вдруг все затуманилось. Драгоценностей не нашли. Охрана отметила время прибытия и отбытия Карла Тайсона в журнале — увы, он провел внутри «Зеленого Братства» лишь двадцать две минуты: этого времени едва хватало на то, чтобы развезти покупки, не говоря уже об ограблении и трех убийствах. Кроме того, Тайсон утверждал, что Линда в этот день попросила его передвинуть мебель. Подобное объяснение превосходно объясняло присутствие отпечатков пальцев во всем доме…
      Доктор Тернер остановился, боль исказила его лицо. Элли мягко пожала его руку, и он продолжил:
      — Перед судом обвинение заключило, что Тайсон днем доставил покупки в дом и узнал из разговора с Линдой, что я задержусь на работе до вечера. Моя жена была женщиной дружелюбной и доверчивой. Она могла в разговоре с рассыльным сказать, что меня долго не будет дома… В любом случае, по мнению прокурора, Тайсон, оставив комнату, не стал возвращаться в супермаркет. Он перелез через каменную стену, окружавшую наш поселок, пересек площадку для гольфа и потом вошел в дом, намереваясь украсть драгоценности Линды, полагая, что все уже будут спать. Должно быть, жена увидела его, Тайсон испугался и убил сперва Линду, а потом детей, чтобы не оставить свидетелей.
      — Хотя никто не видел, как Тайсон второй раз был у моего дома, я посчитал заключение прокурора достаточно убедительным и решил, что преступника обязательно осудят. В конце концов, у него отсутствовало алиби на то время, когда было совершено преступление. Грязь на ботинках Тайсона в точности соответствовала илу в ручье, через который ему нужно было перебраться, чтобы сзади залезть в мой дом. После убийства его два дня не видели на работе, а когда Тайсона арестовали, при нем оказалась уйма денег
      — он сказал, что «выиграл их в покер».
      — Но, слушая речь защиты, я усомнился в принципах американской юридической системы. Его адвокат придал делу расовый оттенок, представив Карла Тайсона этаким несчастным бедняком, чернокожим неудачником, которого привлекли к ответственности лишь по косвенным уликам. Он утверждал, что в тот трагический день Тайсон только доставил покупки в мой дом. Это не мой подзащитный, говорил адвокат, это какой-то неизвестный маньяк перелез через ограду «Зеленого Братства» и украл драгоценности, а затем убил Линду и детей.
      — И в последние два дня суда я понял — скорее по манере присяжных, чем по чему-либо еще, — что Тайсон будет оправдан. Я обезумел от праведного гнева. Разве можно было усомниться в том, что именно этот молодой человек совершил преступление? Я не мог даже представить себе, что его оправдают.
      — Каждый день во время судебного процесса — он затянулся на шесть недель — я появлялся в здании суда со своим небольшим медицинским чемоданчиком. Сперва охранники проверяли при входе его содержимое, но некоторое время спустя, проникшись симпатией к моему горю, они перестали обыскивать меня. Перед завершением суда я слетал на уик-энд в Калифорнию, якобы намереваясь посетить медицинский семинар, а на самом деле за тем, чтобы купить на черном рынке ружье, которое могло поместиться в мой чемодан; как я и рассчитывал, в тот день, когда должны были объявить приговор, охранники не стали заглядывать в него.
      — Приговор оказался оправдательным, присутствовавшие в зале заседания подняли шум, чернокожие на галерее кричали ура. Карл Тайсон и его защитник, еврей по имени Ирвинг Бернштейн, обнимались. Но я был готов к этому. Открыв свой чемодан, быстро выхватил ружье, перепрыгнул через барьер и убил обоих, выстрелив по очереди из каждого ствола.
      Доктор Тернер глубоко вздохнул и продолжил:
      — Я никогда прежде не признавался себе в том, что был не прав. И только оперируя вашего друга, мистера Диаба, отчетливо понял, насколько этот эмоциональный взрыв отравил мою душу… на все эти долгие годы. Ведь месть не возвратила к жизни ни жену, ни детей. Она не принесла мне и крохи счастья, разве что позволила испытать низменное животное удовлетворение, когда я понял, что Тайсон и его адвокат умирают. — В глазах доктора Тернера стояли слезы. Он поглядел на Элли. — Возможно, вы не сочтете меня достойным вашей руки, но я люблю вас, Элли Уэйкфилд, и очень хочу, чтобы вы стали моей женой. И прошу вас простить меня за то, что я натворил много лет назад.
      Элли поглядела на доктора Тернера и вновь пожала его руку.
      — Я очень мало знаю о любви, — медленно проговорила она, — поскольку не имела возможности испытать ее. Но я знаю свои чувства к вам. Я восхищаюсь вами, уважаю вас, возможно, даже люблю. Конечно, сначала мне хотелось бы посоветоваться с родителями, и… доктор Роберт Тернер, если они не будут возражал», я с радостью выйду за вас замуж.

      Николь перегнулась через раковину и взглянула на свое отражение в зеркале. Провела пальцами по морщинкам под глазами, разгладила седеющие волосы. А ты уже почти старуха, сказала она себе и улыбнулась. «Я старею, стареют руки, придется закатывать брюки», — громко провозгласила она.
      Николь расхохоталась и, повернувшись спиной к зеркалу, обернулась, чтобы видеть себя со спины. Зеленое платье с желтоватым отливом, которое она намеревалась надеть на свадьбу Элли, плотно обтягивало спину, стройную и худощавую — в ее-то годы. «Не так уж и плохо, — одобрила свой вид Николь. — Во всяком случае, Элли нечего стыдиться».
      На столе возле ее кровати стояли две фотографии — Женевьевы и ее мужа-француза, которые передал ей Кэндзи Ватанабэ. Возвратившись в спальню, Николь взяла фотографии и поглядела на них. «Я не могла присутствовать на твоем венчании, Женевьева, — невольно взгрустнула она. — И даже никогда не видела твоего мужа».
      Стараясь справиться с чувствами, Николь поспешно перешла на другую сторону спальни. Там она почти минуту глядела на фотографию Симоны и Майкла О'Тула в день их венчания и свадьбы в Узле. «И тебя я оставила… всего лишь через неделю после свадьбы… Ты была такой молодой, Симона, но во многом куда более зрелой, чем Элли…»
      Она не позволила себе закончить эту мысль. Слишком тяжело было вспоминать обеих дочерей. Гораздо спокойнее обратиться к настоящему. Николь протянула руки и сняла фотографию Элли, висевшую на стене вместе с фотографиями своих братьев и сестер. «Итак, я выдаю замуж третью дочь, — подумала она. — Невозможно представить. Иногда жизнь идет чересчур быстро».
      Перед глазами Николь промелькнула Элли в различном возрасте: тихая кроха, лежащая возле нее в Белой комнате в недрах Рамы; потрясенное детское личико, когда они приближались к Узлу на кораблике-челноке; повзрослевшая девушка в момент пробуждения после долгого сна и, наконец, зрелая решимость и отвага, с которыми она обратилась к гражданам Нового Эдема, защищая доктора Тернера и его планы. Мысленное путешествие в прошлое принесло много воспоминаний.
      Николь повесила фотографию Элли на стенку и начала раздеваться. Она только что убрала платье в шкаф, когда услышала странный звук: словно кто-то плакал, тихо-тихо, так что едва было слышно. «Что это?» — удивилась она. Николь посидела спокойно несколько минут. Но шум не повторился, потом она встала и вдруг ощутила странное чувство; ей показалось, что в комнате присутствуют Женевьева и Симона. Николь торопливо огляделась — вокруг никого.
      «Что со мной? — спросила она себя. — Может быть, переработала? Или же дело Мартинеса и внезапное замужество дочери заставили меня перенервничать? Или начинается очередной из моих психических эпизодов?»
      Николь попробовала успокоиться, для чего принялась медленно и глубоко дышать. И все же не сумела избавиться от ощущения, что Женевьева и Симона присутствуют в комнате. Это ощущение было настолько сильным, что Николь едва удерживалась, чтобы не заговорить с ними.
      Она отчетливо вспомнила свои разговоры с Симоной перед ее свадьбой с Майклом О'Тулом. «Быть может, поэтому-то они и пришли ко мне, — подумала Николь. — Чтобы напомнить мне о том, что я позабыла поговорить с Элли перед замужеством». Николь громко рассмеялась — пожалуй, чуточку нервно, — но мурашки не исчезали с кожи на ее руках.
      «Простите меня, мои дорогие, — сказала Николь, обращаясь к фотографии Элли, а также к Женевьеве и Симоне, незримо витавшим в комнате. — Обещаю, что завтра…»
      На этот раз крик ни с чем нельзя было перепутать. Николь на мгновение застыла в спальне, адреналин прихлынул в кровь. И бросилась бежать через весь дом в кабинет, где работал Ричард.
      — Ричард, — произнесла она, прежде чем войти в кабинет, — ты слышал?…
      Николь остановилась на полуслове. В кабинете был кавардак. Ричард сидел на полу, лицом к двум мониторам, окруженным грудой разного электронного хлама. В одной руке он держал крошечного робота, принца Хэла, в другой находился драгоценный карманный компьютер, сохранившийся с времен «Ньютона». Над ним склонились три биота — две Гарсиа и один частично разобранный Эйнштейн.
      — Привет, дорогая, — невозмутимо проговорил Ричард. — Что ты делаешь здесь? Я думал, ты уже спишь.
      — Ричард, по-моему, я услыхала крик птицы. Только что, буквально минуту назад… и совсем близко. — Николь помедлила, соображая, следует ли говорить мужу о посещении Женевьевы и Симоны.
      Чело Ричарда нахмурилось.
      — Я ничего не слышал, — ответил он. — А вы? — спросил он у биотов. Все они покачали головами, в том числе и Эйнштейн, из открытой грудной клетки которого тянулись четыре кабеля, подсоединенные к стоявшим на полу мониторам.
      — Я действительночто-то слыхала, — повторила Николь и задумалась. «Неужели это признак перенапряжения?» — спросила она себя. Николь обратила свое внимание на хаос перед собой. — Кстати, дорогой, чем ты занят?
      — Я? Ничем особенным. Просто затеял новый проект.
      — Ричард Уэйкфилд, — быстро проговорила она, — ты не хочешь сказать мне правду. Ты хочешь, чтобы я поверила, что весь этот беспорядок на полу «ничего особенного» не означает, но я прекрасно знаю тебя. Так что же скрывать…
      Ричард изменил картинку на включенных мониторах и энергично затряс головой.
      — Не нравится мне все это, — пробормотал он. — Совсем не нравится. — Он поглядел на Николь. — Тебе случайно не приходилось запрашивать мои последние файлы, которые хранятся в центральном суперкомпьютере? Просто так… непреднамеренно?
      — Нет, конечно нет. Я даже не знаю твой код… Но я имела в виду другое…
      — Кто-то воспользовался ими… — Ричард поспешно вызвал диагностическую подпрограмму и обратился к одному из мониторов. — Не менее пяти раз за последние три недели… А ты действительно уверена, что ни при чем здесь?
      — Да, Ричард, — заверила его Николь. — Но ты все еще пытаешься уклониться от темы… Я хочу, чтобы ты объяснил мне, что все этозначит.
      Ричард поставил принца Хэла перед собой, поглядел на Николь.
      — Я еще не вполне готов, дорогая, — сказал он, недолго помедлив. — Пожалуйста, дай мне пару дней.
      Николь была озадачена. Наконец ее лицо просветлело.
      — Ну хорошо, милый, если ты затеял свадебный подарок для Элли, тогда я с радостью подожду…
      Ричард вернулся к работе. Николь плюхнулась в единственное кресло в комнате, еще остававшееся свободным. Наблюдая за мужем, она поняла, насколько устала, и убедила себя в том, что крик, должно быть, просто померещился ей — от переутомления.
      — Дорогой, — произнесла негромко Николь через минуту-другую.
      — Да, — ответил он, поднимая взгляд от пола.
      — А тебя действительноне смущает ход дел в Новом Эдеме? Как по-твоему, почему создатели Рамы предоставили нас самим себе? Большинство колонистов живут, забыв о том, что путешествуют в межзвездном космическом корабле, построенном внеземными существами. Как такое могло оказаться возможным? Почему не может здесь появиться Орел или же иное, не менее чудесное проявление их превосходящей технологии? Быть может, тогда все наши пустяковые проблемы…
      Смех Ричарда остановил Николь.
      — О чем ты? — проговорила она.
      — Вспомнил один разговор с Майклом О'Тулом. Он выражал мне свое недовольство, поскольку я усомнился в свидетельствах апостолов. Майкл заявил, что Бог, должно быть, не понял, что наша порода сплошь Фомы неверующие… Ему нужно было почаще присылать к нам воскресшего Христа.
      — Тогда ситуация была совершенно иной, — возразила Николь.
      — Ты так полагаешь? — ответил Ричард. — Сообщения первых христиан об Иисусе Христе не правдоподобнее, чем наше описание Узла и долгого путешествия на релятивистских скоростях… Колонистам легче поверить, что этот космический корабль создан МКА в качестве эксперимента. Лишь немногие из них настолько разбираются в науке, чтобы понять — мы не способны создать Раму.
      Николь помолчала.
      — В таком случае нам нечемпереубедить их…
      Ее перебил тройной сигнал, свидетельствующий, что ее вызывают по телефону по неотложному делу. Николь поднялась и направилась через комнату к аппарату. На экране монитора появилось озабоченное лицо Макса Паккетта.
      — Возле исправительного дома создалась опасная ситуация. Собралась рассерженная толпа, быть может, семьдесят или восемьдесят человек, в основном это жители Хаконе. Все хотят, чтобы им выдали Мартинеса. Они напали на биотов-Гарсиа и уже уничтожили двух из пяти. Судья Мышкин пытается успокоить их, но люди и не думают расходиться. Как выяснилось, Марико Кобаяси… совершила самоубийство около двух часов назад. Вся ее семья уже здесь, в том числе и отец…
      Николь оделась в спортивный костюм менее чем за минуту. Ричард тщетно пытался переубедить ее.
      — Я решала, — проговорила она, усаживаясь на велосипед. — И мне расхлебывать последствия.
      Она спустилась с улицы на главную велосипедную дорожку и начала крутить педали. Как следует поднажав, она могла оказаться в административном центре через 4–5 минут, потратив на дорогу в два раза меньше времени, чем на поезде, не частом в такое позднее время. «Кэндзи ошибся, — думала Николь. — Пресс-конференцию нам нужно было провести сегодня же утром. Тогда я бы сумела объяснить мотивы своего решения».
      Почти сотня колонистов собралась на главной площади Сентрал-Сити. Они расхаживали возле исправительного дома Нового Эдема, где после обвинения в изнасиловании Марико Кобаяси содержался Педро Мартинес. Судья Мышкин стоял перед входом на верхней ступеньке лестницы. Он обращался к разгневанной толпе через мегафон. Двадцать биотов, в основном Гарсиа, совместно с парой Линкольнов и Тиассо, взявшись за руки, стояли перед Мышкиным, не позволяя толпе подняться по лестнице к старому судье.
      — Эй, люди, — говорил седовласый русский, — если Педро Мартинес виновен, он будет осужден. Но наша конституция гарантирует ему право на справедливый суд…
      — Заткнись, старик, — выкрикнул кто-то из толпы. — Выдайте нам Мартинеса, — раздался другой голос.
      Слева перед театром шестеро молодых азиатов заканчивали сооружение шаткой виселицы. Под одобрительные вопли толпы один из них перекинул толстую веревку с петлей через поперечину. Крепкий японец двадцати лет с небольшим пробился вперед.
      — С дороги, старик. И забери с собой этих механических кукол. С тобой мы не ссоримся. Мы пришли, чтобы семья Кобаяси добилась справедливости.
      — Ах, Марико, — вскрикнула молодая женщина. С противным хрустом рыжеволосый парень ударил одну из Гарсиа по лицу алюминиевой бейсбольной битой. Глаза Гарсиа разбились и лицо трудно было узнать, но, не реагируя на удар, она оставалась на месте.
      — Биоты не ответят силой, — говорил в мегафон судья Мышкин. — По природе своей они пацифисты. Но зачем их уничтожать? Это глупо и безрассудно.
      С улицы, уходившей в сторону Хаконе, на площади появились два бегуна, и сгрудившиеся там колонисты на миг отвлеклись. Уже через минуту взбунтовавшаяся толпа разразилась восторженными воплями, приветствуя два огромных бревна, внесенных двумя дюжинами молодых людей.
      — Вот теперь мы избавимся от биотов, защищающих убийцу Мартинеса, — выкрикнул молодой японец. — Старик, убирайся, пока тебя не побили, другого шанса не будет.
      Многие из собравшихся подбежали к бревнам, чтобы воспользоваться ими, словно тараном. И тут на площади появилась Николь Уэйкфилд на велосипеде.
      Она быстро соскочила с велосипеда, протиснулась через кордон и взбежала по лестнице, чтобы стать возле судьи Мышкина.
      — Хиро Кобаяси, — крикнула она в мегафон, прежде чем в толпе успели узнать ее. — Я пришла объяснить вам, почему Педро Мартинеса не будут судить. Станьте впереди, чтобы я могла видеть вас!
      Старый Кобаяси, остававшийся в стороне на краю площади, медленно подошел к нижней ступеньке и остановился напротив Николь.
      — Кобаяси-сан, — проговорила Николь по-японски, — с глубоким прискорбием я узнала о смерти вашей дочери…
      — Ханжа, — выкрикнул кто-то по-английски, и толпа загудела.
      — Я — мать, — продолжала Николь, — и прекрасно представляю себе, как это ужасно — пережить смерть своего ребенка…
      — А теперь, — она перешла на английский, обращаясь к толпе, — позвольте объяснить всем вам мотивы, заставившие меня принять такое решение. В конституции Нового Эдема записано: каждый гражданин имеет право на справедливый суд. И с момента основания колонии все преступления подлежали судебному разбирательству. Но в деле мистера Мартинеса обнаружились сложности, а при всей шумихе, поднятой вокруг него… не сомневаюсь, что мы не сумели бы сейчас собрать судей, способных рассмотреть дело непредвзято.
      Свист и крики заставили Николь умолкнуть ненадолго.
      — И в конституции не предусмотрены меры, — продолжала она, — которыми следует обеспечить объективность суда присяжных. Но судьи должны исполнять закон, они обязаны решать дела на основании собранных улик. Вот почему я определила, что дело Мартинеса нужно передать в специальный суд Нового Эдема. Там будут обнародованы все свидетельства (о некоторых публике еще неизвестно), и они будут тщательно взвешены.
      — Но все мы знаем, что этот Мартинес виновен, — выкрикнул донельзя расстроенный мистер Кобаяси. — Он сам признался, что спал с моей дочерью. Все знают, что он изнасиловал девушку в Никарагуа, еще на Земле… Почему вы защищаете его? А где же справедливость для моей семьи?
      — Потому что закон… — начала Николь, но голос ее потонул в шуме толпы.
      — Мы хотим Мартинеса. Мы хотим Мартинеса, — слышалось все громче и громче, и огромные бревна, которые положили на мостовую после появления Николь, вновь оказались в руках собравшихся. Пока толпа поднимала таран, одно бревно ударилось о монумент, отмечающий положение Рамы в пространстве. Сфера разбилась, и электронные части, указывающие расположение ближайших звезд, посыпались на мостовую. Мерцающий огонек, обозначавший Раму, рассыпался на сотни кусков.
      — Граждане Нового Эдема, — крикнула Николь в мегафон, — выслушайте меня. В этом деле есть факты, о которых вы не имеете представления. Если вы только выслушаете…
      —  Бей черномазую суку! — завопил рыжеволосый парень, ударивший Гарсиа бейсбольной битой.
      Николь огненным взглядом поглядела на молодого человека.
      — Что ты сказал?! — закричала она.
      Голоса умолкли, парень вдруг оказался в изоляции. Он нервно оглянулся вокруг и ухмыльнулся.
      — Бей черномазую суку, — повторил он. Николь в одно мгновение сбежала вниз по ступенькам. Толпа расступилась, когда она направилась прямо к рыжеволосому парню.
      — А ну повтори это еще раз, — сказала Николь, раздувая ноздри, как только оказалась менее чем в метре от своего противника.
      — Бей… — начал он.
      Открытой ладонью она ударила его по щеке. Звук пощечины прозвучал над всей площадью. Николь резко повернулась и направилась к ступенькам. Ее со всех сторон охватили руки. Возмущенный парень заносил кулак…
      И тут над площадью прокатились два громких хлопка. Пока все пытались понять, что случилось, еще два выстрела прогремели над головами присутствующих.
      — Видите это ружье?! — проговорил Макс Паккетт в мегафон. — А теперь выпустите госпожу судью… так-то лучше… живо все по домам, хуже от этого никому не будет.
      Николь вырвалась из рук, удерживавших ее, но толпа не рассеялась. Макс поднял ружье и выстрелил снова, целя в толстый узел на удавке, свисавшей с самодельной виселицы. Веревка разлетелась на кусочки, посыпавшиеся в толпу.
      — Так вот, ребята, со мной иметь дело это не то что с женщиной и стариком. Правда, придется, наверное, посидеть известное время в исправительном доме за нарушение правил обращения с оружием… и не нарывайтесь, чтобы я не подстрелил кого-нибудь из вас…
      Макс навел свое ружье на толпу. Все невольно попятились. Он выпалил холостыми над головами и с удовлетворением расхохотался, когда толпа бросилась врассыпную.
      Николь не могла уснуть. Вновь и вновь мысленно переживала одну и ту же сцену: как спускалась в толпу и давала пощечину рыжеволосому парню. «Итак, я ничем не лучше его», — думала она.
      — Ты еще не спишь, не так ли? — спросил Ричард.
      — Хм!
      — С тобой все в порядке?
      Последовало недолгое молчание. Николь ответила:
      — Нет, Ричард… Я очень расстроилась, потому что ударила этого парня.
      — Вот уж не надо. Ты-то в чем виновата… Он сам нарвался на это… худшего оскорбления не придумаешь… Подобные ему люди не понимают ничего, кроме грубой силы. — Нагнувшись, Ричард начал растирать спину Николь. — Боже мой! — проговорил он. — Я еще не видел тебя такой напряженной… вся спина словно в узлах… сверху донизу.
      — Я очень встревожена, — сказала Николь. — У меня жуткое предчувствие, что скоро вся ткань нашей жизни здесь в Новом Эдеме будет разорвана… И я занята абсолютно бесполезным делом.
      — Ты сделала все возможное, моя дорогая… я должен признаться, что изрядно удивлен таким усердием. — Ричард продолжал нежно растирать спину Николь. — Но вспомни — ты имеешь дело с людьми… их можно перевезти в новый мир… поселить в раю, но и туда они прихватят с собой свои страхи, тревоги и культурные предрассудки. Новый мир получится действительноновым, если заселить его людьми с чистым разумом, подобно новым компьютерам без программ и операционных систем, а только с чистой памятью и способностями.
      Николь умудрилась выдавить улыбку.
      — Не слышу оптимизма в твоих словах, дорогой.
      — Почему? Все увиденное мной в Новом Эдеме или на Земле подтверждает — человечество не способно жить в мире с себе подобными, что же тогда говорить о прочих живых существах. Правда, попадается иногда личность или даже целая группа людей, способная встать над основными генетическими или общественными недостатками вида… но любой из них — это чудо и никак уж не норма.
      — Я не разделяю твоей точки зрения, — тихо ответила Николь. — Ты видишь все в мрачном свете. По-моему, люди в основном отчаянно стремятся добиться согласия. Мы просто не умеем достичь его. Вот почему нам так необходимы образование и хороший пример.
      — Даже этому рыжему? Неужели ты полагаешь, что образование сделает его более терпимым?
      — Я вынуждена так думать, дорогой. В противном случае, увы, мне придется сдаться.
      Ричард не то кашлянул, не то рассмеялся.
      — Ты что? — спросила Николь.
      — Просто подумал, — проговорил Ричард, — не случалось ли Сизифу уговаривать себя… дескать, уж в этот раз камень с горы не покатится.
      Николь улыбнулась.
      — Наверное, надеялся, что сумеет оставить свой камень на вершине, иначе незачем было так усердствовать… во всяком случае, с моей точки зрения.

      Кэндзи Ватанабэ вышел из поезда в Хаконе, невольно вспоминая свою давнишнюю встречу с Тосио Накамурой на планете, находившейся теперь в миллиарде километров отсюда. «В тот раз он тоже позвонил мне, — подумал Кэндзи, — и потребовал, чтобы мы переговорили о Кейко».
      Кэндзи остановился перед окном магазина и поправил галстук. Разглядывая свое искаженное отражение, он легко мог представить себя в Киото — школьника-идеалиста, собиравшегося на встречу с соперником. «Но это было давно, — сказал самому себе Кэндзи, — и тогда дело было лишь в нашем самолюбии. А сейчас судьба всего нашего крошечного мира…»
      Наи, не желая встречи своего мужа с Накамурой, настояла, чтобы тот позвонил Николь и посоветовался. Николь также не рекомендовала губернатору встречаться с Тосио Накамурой.
      — Он бесчестный, свихнувшийся на властолюбии мегаломан, — проговорила Николь. — Ваша встреча ни к чему хорошему не приведет. Тосио просто пытается нащупать твои слабые места.
      — Но он сказал, что может ослабить напряженность в колонии.
      — Какой ценой, Кэндзи? Внимательнее отнесись к условиям. Этот человек никогда не предложит что-либо за так.
      «Зачем же ты пошел?» — спрашивал его внутренний голос, когда Кэндзи увидел огромный дворец, в котором ныне обитал приятель его детства. «Не знаю, — отозвался другой голос внутри. — Быть может, ради собственной чести, самоуважения, чего-то глубоко укоренившегося в твоей сути».
      Дворец Накамуры и окружающие его дома были выстроены в классическом стиле Киото; голубые черепичные крыши, аккуратно ухоженные сады, тенистые деревья, невероятно чистые дорожки… даже запах цветов — все напоминало Кэндзи о родном городе, оставшемся на далекой планете.
      У дверей его встретила очаровательная молодая девушка в сандалиях и кимоно, она поклонилась и в самой вежливой японской манере сказала: «Охаири кудасаи». Кэндзи оставил свои туфли на стеллаже и надел сандалии. Обратив глаза к полу, девушка проводила его через несколько комнат, обставленных в западном стиле, в царство татами; поговаривали, что там Накамура проводит большую часть своего свободного времени, забавляясь с наложницами.
      Девушка вскоре остановилась и отодвинула бумажный экран, украшенный летящими журавлями. «Додзо», - произнесла она, пригласив его внутрь. Кэндзи вошел в комнату с шестью татами и, скрестив ноги, уселся на двух подушках перед блестящим столом, покрытым черным лаком. «Тосио опоздает, — подумал он. — Так задумано заранее».
      Другая молодая девица, столь же хорошенькая, в восхитительном нежных тонов кимоно, старавшаяся держаться незаметно, бесшумно вошла в комнату, неся воду и японский чай. Кэндзи медленно потягивал чай, окидывая взглядом комнату. В одном углу находилась деревянная ширма с четырьмя панелями. Кэндзи за несколько метров видел чудесную резьбу. Он встал с подушки, чтобы поглядеть получше.
      Обращенная к нему сторона изображала красоты Японии во все четыре времени года. Зиму символизировал лыжный курорт в японских Альпах, покрытых метровым слоем снега. Весну изображала сакура в цвету над рекой Кама в Киото. Потом шел летний ослепительный день, увенчанная снегом вершина Фудзиямы возвышалась над сочной зеленью. Осень бушевала красками в деревьях вокруг фамильной усыпальницы Токугава и мавзолея в Никко.
      «Удивительная красота, — подумал Кэндзи, вдруг ощутив тоску по дому. — Тосио попытался воспроизвести мир, который мы оставили позади. Но зачем? Почему он тратит свои мерзкие деньги на такое великолепное искусство? Странный, непонятный человек».
      Четыре панели на обратной стороне ширмы живописали другую Японию. Яркими красками была изображена битва при замке Осака, происшедшая в начале XVII века; после нее Иэясу Токугава сделался сегуном Японии. Ширму покрывали человеческие фигурки: сражающиеся самураи, придворные — мужчины и женщины, — наблюдавшие за ходом сражения; был изображен даже сам господин Токугава — будучи выше всех прочих, он с явным чувством удовлетворения радовался победе. Не без интереса Кэндзи отметил, что резной фигуре сегуна были приданы черты Накамуры.
      Кэндзи уже собирался усесться на подушки, когда ширма раздвинулась и появился его соперник.
      — Оматидо сама дэсита, - проговорил Накамура, слегка кланяясь в его сторону.
      Кэндзи ответил неловким поклоном, потому что не хотел встречаться взглядом со своим соотечественником. Тосио Накамура был одет в форму самурая со всеми атрибутами, включая меч и кинжал! «Все это часть психологической обработки, — сказал себе Кэндзи. — Он хочет испугать меня или смутить».
      — Ано, хадземемасека, - сказал Накамура, усаживаясь на подушку перед Кэндзи. — Котя га, оисии дэсу, нэ?
      — Тотэмо оисии дэсу, - ответил Кэндзи, сделав новый глоток. Чай оказался действительно великолепным. «Но ты не сегун, — думал Кэндзи, — и я должен изменить общий настрой, прежде чем начнется серьезный разговор».
      — Накамура-сан, мы с вами занятые люди, — произнес по-английски губернатор Ватанабэ. — Давайте побыстрее покончим с формальностями и приступим прямо к делу. Сегодня утром ваш представитель сообщил мне по телефону, что вы «озабочены» событиями, происшедшими за последние двадцать четыре часа, и имеете конкретные «позитивные предложения» для уменьшения напряженности, существующей в Новом Эдеме. Поэтому я и пришел переговорить с вами.
      На лице Накамуры ничего не отразилось. С легким шипением, выражающим недовольство прямотой Кэндзи, он заговорил:
      — Ватанабэ-сан, вы забыли хорошие японские манеры. Невежливо приступать к деловому разговору, не сделав комплимент хозяину дома и не поинтересовавшись его здоровьем. Подобные неловкости всегда ведут к неприятным разногласиям, а их следует избегать…
      — Прошу прощения, — перебил его Кэндзи с некоторым нетерпением в голосе. — По-моему, вы в последнюю очередь можете учить меня хорошим манерам. Кстати, мы не в Японии и даже не на Земле, так что старинные обычаи нашей страны здесь неуместны, как и эта одежда на вас…
      Кэндзи не собирался оскорблять Накамуру, однако хотел, чтобы его противник обнаружил свои истинные намерения. Заправила-тайкун вскочил на ноги. На какой-то миг губернатору показалось, что Накамура собирается обнажить самурайский меч.
      — Хорошо, — сказал Накамура, не скрывая враждебности во взгляде, — пусть будет по-вашему… Ватанабэ, вы утратили власть над колонией, граждан больше не устраивает ваше руководство, и, по моим сведениям, в поселении многие поговаривают об импичменте, люди возмущены. Вы провалили исследования погоды и RV-41, а теперь ваша любимая темнокожая судья после бесчисленных проволочек заявила, что насильник-ниггер не будет предан суду. Кое-кто из думающих колонистов, зная, что мы соотечественники, попросил меня убедить вас отказаться от власти, чтобы избежать кровопролития и хаоса.
      «Невероятно, — думал Кэндзи, слушая Накамуру. — Этот человек совершенно лишился рассудка». Губернатор решил ограничиться минимальными комментариями в разговоре.
      — Итак, вы рекомендуете мне уйти в отставку? — помолчав, переспросил Кэндзи.
      — Да, — ответил Накамура уже повелительным тоном. — Но не сию секунду, во всяком случае, не раньше завтрашнего дня. Сегодня вы должны воспользоваться своей исполнительной властью и забрать дело Мартинеса у Николь де Жарден-Уэйкфилд; она явно предвзято относится к этому черномазому. Передайте его судье Ианнелле или Родригесу… любому из них. Видите, — проговорил он с деланной улыбкой, — я даже не предлагаю вам судью Нисимуру.
      — Что у вас еще? — спросил Кэндзи.
      — Только один вопрос: скажите Уланову, чтобы он снял свою кандидатуру. У него нет никаких шансов одержать победу, а избирательная кампания помешает нам объединиться после победы Макмиллана. Мы нуждаемся в единстве. Я предвижу серьезные опасности: скоро колонии будут угрожать враги, обитающие в другом поселении… те самые ногастики, которых вы считаете «безвредными наблюдателями», тогда как они, без сомнения, являются разведчиками…
      Кэндзи был удивлен тем, что он слышит. Почему Накамура так возбужден? Или он всегда такой?
      — …Я хочу подчеркнуть, что время сейчас имеет чрезвычайно важное значение, — продолжал Накамура, — особенно следует поторопиться с делом Мартинеса и с вашей отставкой. Я попросил Кобаяси-сан и прочих членов азиатского сообщества не действовать чересчур поспешно, но после событий прошедшей ночи я уже не уверен, что сумею сдержать их. Его дочь была такой красивой, такой одаренной молодой женщиной. Самоубийство показало всем, что она не хочет жить после позора и бесконечных отсрочек суда над насильником. Все возмущены…
      Губернатор Ватанабэ на мгновение забыл о сдержанности.
      — А вы разве не знаете, — проговорил он, также вставая, — что в теле Марико Кобаяси обнаружена сперма двух разных людей после той самой ночи, когда она предположительно была изнасилована? А ведь Марико и Педро Мартинес неоднократно утверждали, что провели весь вечер вдвоем… Даже когда на прошлой неделе Николь намекнула Марико на имеющиеся свидетельства, молодая женщина продолжала придерживаться своей версии.
      Накамура на миг лишился самообладания. Он поглядел на Кэндзи Ватанабэ.
      — Мы не сумели определить, кто был тот другой, — продолжил Кэндзи. — Образцы спермы таинственным образом исчезли из лаборатории госпиталя до того, как был завершен полный анализ ДНК. Пока мы располагаем только результатами предварительного исследования.
      — Они могут оказаться ошибочными, — заметил Накамура, вновь ощутивший уверенность в себе.
      — Очень маловероятно. Во всяком случае, теперь вы можете понять причины нерешительности судьи Уэйкфилд. Все в колонии уже решили, что Педро виновен, а она опасается осудить невиновного.
      Последовало продолжительное молчание. Губернатор встал, собираясь уйти.
      — Удивляюсь я вам, Ватанабэ, — произнес наконец Накамура. — Вы совершенно не поняли, зачем я назначил вам встречу. Что нам до того, изнасиловал ли этот подонок Марико Кобаяси или нет. Дело не в этом… Я обещал ее отцу, что никарагуанского парня накажут… и он должен получить по заслугам.
      Кэндзи Ватанабэ с презрением посмотрел на бывшего одноклассника.
      — Я хочу уйти побыстрее, прежде чем успею по-настоящему рассердиться.
      — Другого шанса у вас не будет, — проговорил Накамура, вновь окинув его враждебным взглядом. — Я сделал вам первое и последнее предложение.
      Кэндзи покачал головой, сам отодвинул бумажную ширму и вышел в коридор.
      Николь шагала по залитому солнечным светом пляжу. Впереди в пятидесяти метрах от нее Элли в подвенечном платье стояла возле доктора Тернера; на женихе был купальный костюм. Облаченный в длинное зеленое одеяние племени прапрапрадед Николь Омэ проводил церемонию.
      Омэ вложил ладони Элли в руки доктора Тернера и завел напев на сенуфо, подняв глаза к небу. Над головой промелькнула одинокая птица, вскрикивавшая в такт брачному заклинанию. И пока Николь разглядывала птицу, небо потемнело. На безмятежную синеву набежали грозовые тучи.
      Поднялись волны, задул ветер. Волосы Николь, теперь уже совершенно седые, вились позади нее. Свадьба расстроилась. Все бежали в сторону суши, чтобы избежать грядущего шторма. Николь не могла шевельнуться. Она не могла отвести глаз от большого предмета, раскачивавшегося на волнах.
      Это был огромный зеленый пластиковый мешок, использовавшийся для уборки мусора еще в XXI веке. Мешок был полон, он приближался к берегу. Николь хотела бы ухватить его, но побоялась волн. Она указала на мешок и криком попросила о помощи. И в левом верхнем углу ее сонного видения появилось длинное каноэ. Оно приближалось. Николь осознала, что восемь сидевших в каноэ существ были родом не с Земли: создания с оранжевой кожей ростом ниже людей. Казалось, их слепили из хлебного мякиша. У них были глаза и лица, но ни единого волоса на голых телах. Инопланетяне следовали к большому зеленому мешку и затем подобрали его.
      Оранжевые инопланетяне оставили свой трофей на берегу. Николь рискнула приблизиться к нему, только когда все они погрузились в каноэ и возвратились в океан. Она жестами распрощалась с неожиданными помощниками и направилась к мешку. Он был закрыт на молнию, она осторожно потянула ее. В образовавшейся щели появилось неживое лицо Кэндзи Ватанабэ.
      Николь вздрогнула и, вскрикнув, вскочила в постели. Она потянулась к Ричарду, но кровать оказалась пустой. На часах, стоявших возле стола, горели цифры 2:48. Было темно. Николь попыталась успокоиться, замедлить дыхание и прогнать из памяти ужасный сон.
      Отчетливое и недвижное лицо мертвого Кэндзи Ватанабэ не исчезало из памяти. Подходя к ванной, Николь вспомнила вещие сны, предсказавшие смерть матери, когда ей было всего десять лет. «Неужели Кэндзи в самом деле умрет? — подумала она, ощутив первую волну паники, и заставила себя отвлечься. — Где же Ричард в такое позднее время?» — удивилась Николь и, набросив халат, оставила спальню.
      Она направилась мимо комнат детей в переднюю часть дома. Бенджи храпел, как всегда… В кабинете горел свет, но Ричарда там не оказалось. Два новых биота и принц Хэл тоже исчезли. На экране одного из мониторов, расположенных на рабочем столе, по-прежнему что-то светилось.
      Николь улыбнулась и вспомнила об их уговоре. Она набрала на клавиатуре НИКОЛЬ, и картинка переменилась. «Дорогая моя Николь, — появился текст, — если ты проснешься до моего возвращения, не беспокойся; я намереваюсь вернуться к рассвету, не позднее 8 часов утра. Я работал с биотами трехсотой серии — ты помнишь, это те, которые не имеют жесткой программы, а потому могут быть использованы для специальных работ — и подтвердил свои подозрения: за моей работой следят. Поэтому я постарался ускорить темпы и отправился за пределы Нового Эдема, чтобы окончательно проверить свои выводы. Я люблю тебя. Ричард».
      На Центральной равнине было темно и холодно. Ричард старался быть терпеливым. Он отослал своего усовершенствованного Эйнштейна (Ричард именовал его Супер-Алом) и Гарсиа номер 325 ко второму поселению. Они объяснили ночному караулу — стандартной Гарсиа, что в программу экспериментов внесены изменения и что сейчас будут проводиться работы по специальной теме. Пока Ричарда еще не было видно, Супер-Ал извлек все оборудование из отверстия в стене второго поселения и опустил его на грунт. На весь процесс ушел час драгоценного времени. Когда Супер-Ал наконец закончил дело, он жестом пригласил Ричарда к себе. Гарсиа 325 сумела увести караульщицу подальше, так чтобы она не могла увидеть Ричарда.
      Не теряя времени, Ричард извлек принца Хэла из кармана и поставил его внутрь отверстия. «Ступай быстрей», — проговорил Ричард, посылая свое маленькое сенсорное устройство в глубь прохода. Отверстие в стене поселения расширяли в течение недели и теперь оно стало квадратным — со стороной в 80 см. Для крошечного робота места было более чем достаточно.
      Принц Хэл заторопился к другой стороне. До пола оказалось около метра. Умелый робот изобретательно прикрепил веревку к крюку, который наклеил на пол, и спустился по ней. Ричард следил за каждым движением Хэла и передавал инструкции по радио.
      Ричард ожидал, что второе поселение также будет окружено кольцевым проходом: Он оказался прав. «Итак, в конструкции обоих поселений заложены общие закономерности», — подумал он. Ричард предполагал, что во внутренней стене найдется отверстие… какая-нибудь дверь или ворота, через которые приходят и уходят ногастики, и что размеры позволят принцу Хэлу войти внутрь поселения тем же путем.
      Хэл достаточно быстро обнаружил вход, уводящий внутрь поселения. Однако эта дверь располагалась более чем в двадцати метрах над полом кольцевого прохода. Ричард видел видеозапись (в ней ногастики бегали по вертикальным поверхностям биотов-бульдозеров, отправленных в исследовательский район Авалона) и предусмотрел подобную возможность.
      — Поднимайся, — приказал он принцу Хэлу, нервно поглядев на часы. До шести оставалось немного. Скоро в Новый Эдем придет рассвет. А потом ученые и инженеры вернутся к месту своей работы.
      Чтобы войти вовнутрь, принцу Хэлу нужно было подняться в сотню раз выше собственного роста, все равно что человеку залезть на крышу 60-этажного здания. Дома Ричард учил маленького робота подниматься на стены, но при этом всегда находился возле него. Найдет ли Хэл опору для рук и ног? На своем экране Ричард ничего не мог разглядеть. Сумел ли он избежать ошибок в точных программах, управляющих механическими движениями принца Хэла? «Скоро я все это узнаю», — подумал Ричард, когда его лучший ученик начал подъем.
      Принц Хэл один раз оступился и повис на руках, но все-таки осилил подъем. Тем не менее на него ушло тридцать минут. Ричард понимал, что времени не хватает, и, когда Хэл пролез в округлое окно, увидел, что дальнейшему продвижению робота внутрь поселения мешает сетка. Однако в тусклом свете можно было увидеть часть поселения. Ричард тщательно направил крошечную камеру Хэла так, чтобы сетка не мешала.
      — Караульщица говорит, что должна вернуться в основное положение, — передала по радио Гарсиа 325. — Она утверждает, что обязана сделать отчет о дежурстве в 6:30.
      «Дело дрянь, — подумал Ричард, — у него осталось только шесть минут». Он медленно провел Хэла вдоль края отверстия, чтобы попытаться разглядеть какие-либо объекты внутри поселения, но ничего не увидел.
      — Кричи! — приказал Ричард, переключив голос робота на максимальную громкость. — Кричи, пока я не велю тебе замолчать.
      Ричард еще ни разу не опробовал новый усилитель, который установил внутри принца Хэла, и включил его на максимальную мощность. А потому был удивлен силой птичьего крика, издаваемого крохотным Хэлом. Звук отразился от стенок прохода, и Ричард даже отпрянул. «Неплохо, — подумал Ричард, овладев собой, — во всяком случае, если меня не подвела память».
      Караульщица Гарсиа скоро обнаружила Ричарда и, следуя запрограммированной инструкции, потребовала у него документы, а также объяснения относительно того, чем был он здесь занят. Супер-Ал и Гарсиа 325 попытались сбить караульщицу с толку, но, не добившись ответа от Ричарда, робот заявил, что должен поднять тревогу. И как раз в это время не отводивший глаз от экрана Ричард увидел, как сетка отворилась и к принцу Хэлу бросилось шестеро ногастиков. Робот продолжал кричать.
      Караульщица Гарсиа передала тревожный сигнал. Ричард понимал — еще несколько минут и пора уходить.
      —  Идите же, черт побери, идит е, — говорил он, наблюдая за монитором и с опаской поглядывая в сторону Центральной равнины. Но никаких огней вдали на ней еще не было видно.
      Сперва Ричард решил, что все это ему только привиделось. Но звук повторился, послышались взмахи огромных крыльев. Один из ногастиков частично закрывал объектив, но через какое-то время Ричард вполне отчетливо увидел знакомые очертания когтя, протягивавшегося к принцу Хэлу. Облик был подтвержден птичьим криком. Изображение на экране монитора исчезло.
      — При первой возможности, — крикнул Ричард в приемник, — возвращайся сюда же. Я вернусь за тобой потом.
      Он обернулся, торопливо убирая монитор в сумку.
      — А теперь быстрее, — проговорил Ричард, обращаясь к своим биотам-помощникам. И они побежали в сторону Нового Эдема.
      Ричард спешил домой с чувством триумфа. «Я не ошибся, — взволнованно твердил он себе самому. — Это меняет все… а теперь можно и дочь выдать замуж».

      Свадьба должна была состояться в семь часов вечера на театральной сцене колледжа Сентрал-Сити. Многочисленных гостей планировалось принять в гимнастическом зале, удаленном от здания колледжа метров на двадцать. Весь день Николь улаживала неотложные дела, исправляя всевозможные неурядицы.
      Времени, чтобы осознать значение нового открытия Ричарда, у нее не было. Он явился домой взволнованным, хотел обсудить с ней появление птиц и свои подозрения, касающиеся тех, кто шпионил за его исследованиями, но Николь просто не могла сконцентрировать свое внимание ни на чем ином, кроме свадьбы. Они согласились умолчать о птицах, пока не обсудят все сами.
      Николь отправилась с Элли в парк на утреннюю прогулку. Более часа они разговаривали о замужестве и половой жизни, но Элли была настолько возбуждена предстоящим бракосочетанием, что тоже не могла полностью сосредоточиться на словах матери. Заканчивая прогулку, Николь остановилась под деревом, чтобы обобщить свои мысли.
      — Запомни по крайней мере одно, — проговорила Николь, взяв дочь за обе руки. — Секс — необходимый компонент брака, но далеко не самый важный. Учитывая недостаток опыта, едва ли он с первых дней будет приносить тебе блаженство. Но если ваши взаимоотношения с Робертом построены на любви и доверии и вы искренне намереваетесь доставлять друг другу наслаждение, то обнаружите, что ваша физическая совместимость будет укрепляться год от года.
      За два часа до церемонии Николь, Наи и Элли вместе прибыли в колледж. Эпонина уже ожидала их.
      — Нервничаешь? — улыбнулась учительница. Элли кивнула. — Я сама боюсь до смерти, — добавила Эпонина, — а ведь я только подружка невесты.
      Элли попросила свою мать быть замужней подругой невесты. Наи Ватанабэ, Эпонина и ее сестра Кэти были подружками невесты. Доктор Эдвард Стаффорд, разделявший увлечение Роберта Тернера историей медицины, был другом жениха. Поскольку у него не было других близких приятелей, за исключением биотов, обслуживавших госпиталь, остальных Роберт выбрал из семьи и друзей Уэйкфилдов. Его дружками были Кэндзи Ватанабэ, Патрик и Бенджи.
      — Мама, меня тошнит, — сказала Элли после того, как они собрались в ее комнате. — Будет так неудобно, если меня вырвет на подвенечное платье. Может быть, съесть чего-нибудь? — Николь предвидела эту ситуацию. Она вручила Элли банан и немного йогурта, заверив дочь, что в подобной ситуации ощущать дурноту дело естественное.
      Время шло, и тревога Николь только увеличивалась; час сменялся другим, а Кэти все не появлялась. Николь навела порядок в комнате невесты и решила переговорить с Патриком. Мужчины как раз закончили одеваться, прежде чем Николь постучала в дверь.
      — Ну и как себя чувствует мать невесты? — спросил судья Мышкин, когда она вошла. Величественный старый судья должен был провести брачную церемонию.
      — Совсем запыхалась, — проговорила Николь с ничего не выражающей улыбкой. Она обнаружила Патрика в задней части комнаты, он поправлял одежду на Бенджи.
      — Ну и как я выгляжу? — обратился Бенджи к матери, когда она приблизилась.
      — Ты очень, очень симпатичный, — ответила Николь сияющему сыну. — А ты, Патрик, говорил сегодня с Кэти?
      — Нет. Но я сообщил Кэти время, когда последний раз разговаривал с ней… это было вчера… Неужели она еще не пришла?
      Николь покачала головой. Было уже 18:15, до начала бракосочетания оставалось лишь сорок пять минут. Она вышла в холл к телефону, но сигаретный дымок известил ее о том, что Кэти наконец явилась.
      — Ну ты только подумай, сестренка, — громко вещала Кэти, пока Николь возвращалась в комнату невесты. — Сегодня ты будешь впервые спать с мужчиной. Уууя! Клянусь, что одна эта мысль заставляет трепетать твое прекрасное тело.
      — Кэти, — проговорила Эпонина, — я думаю, что сейчас не место…
      Николь вошла в комнату, и Эпонина умолкла.
      — Ой, мама, — воскликнула Кэти, — как ты великолепно выглядишь! Я уже забыла, что под судейской мантией скрывается женщина.
      Кэти выдохнула дым прямо в воздух и отпила шампанского из горлышка бутылки, что стояла возле нее.
      — Ну вот и я явилась, — демонстративно произнесла она, — чтобы присутствовать на свадьбе моей крошки-сестренки…
      — Прекрати, Кэти, ты уже достаточно выпила, — ответила Николь холодным и твердым голосом. Она забрала бутылку и пачку сигарет. — Оденься как подобает и прекрати паясничать… все это получишь после церемонии.
      — О'кей, судья… как скажете, — проговорила Кэти, глубоко затягиваясь и пуская дым кольцами. Она ухмыльнулась остальным дамам. Но, потянувшись к мусорнице, чтобы стряхнуть пепел, Кэти потеряла равновесие; она больно ударилась о столик, опрокинув несколько открытых склянок с косметикой, и приземлилась прямо в натекшую лужу. Эпонина и Элли бросились помогать ей.
      — С тобой все в порядке? — спросила Элли.
      — Побереги платье, Элли, — Николь неодобрительно рассматривала распростертую на полу Кэти. Подхватив несколько бумажных полотенец, Николь принялась вытирать пролитое.
      — Ага, Элли, — ответила язвительным тоном Кэти, поднявшаяся через несколько секунд. — Именно — побереги платье. Ты должна выглядеть абсолютно безупречно, раз уж приспичило выйти замуж за этого двойного убийцу.
      В комнате все притихли. Николь вспыхнула. Она бросилась к Кэти и остановилась прямо перед ней.
      — Извинись перед сестрой, — приказала она.
      — И неподумаю, — сказала Кэти… буквально через мгновение ладонь Николь опустилась на ее щеку. Глаза Кэти наполнились слезами. — Конечно, чего там, — пробормотала она, потирая лицо. — Самый знаменитый скандалист Нового Эдема. Всего два дня назад учинила драку на площади Сентрал-Сити, а теперь решила побить свою дочь, чтобы сквитаться с ней…
      — Мама, не надо… пожалуйста, — вмешалась Элли, опасаясь, что Николь снова ударит Кэти.
      Николь оглянулась и посмотрела на расстроенную невесту.
      — Извини.
      — Вот именно, — проговорила разгневанная Кэти. — Ейты говоришь «извини», а ударила ты меня, судья… или уже забыла про старшую незамужнюю дочь? Ту самую, которую обозвала «распутницей» три недели назад. Ты тогда сказала мне, что мои друзья «развратны и аморальны»… так ты, кажется, выразилась? А теперь сама выдаешь свою драгоценную Элли, воплощение всех добродетелей, за убийцу двух человек… взяв в подружки невесты еще одну убийцу.
      И тут все женщины разом осознали, что Кэти не просто пьяна: она ужасно встревожена. Дикими глазами оглядываясь по сторонам, Кэти продолжила свою резкую диатрибу.
      «Она тонет, — сказала Николь себе самой, — и отчаянно молит о помощи. А я не только не замечаю ее отчаяния, но и подталкиваю все глубже и глубже».
      — Кэти, — спокойно проговорила Николь, — извини. Я поступила глупо и необдуманно. — И направилась к дочери, протянув к ней руки.
      — Нет, — ответила Кэти, отталкивая руки матери. — Нет, нет и нет… мне не нужно твоей жалости. — Она шагнула к двери. — Дело в том, что я не хочу присутствовать на этой проклятой свадьбе… Я больше не принадлежу к этому дому… Удачи тебе, сестренка. Расскажешь мне когда-нибудь, каков твой симпатичный доктор в постели.
      Кэти обернулась и вывалилась в дверь. И Элли, и Николь заливались безмолвными слезами, глядя ей в спину.
      Николь постаралась сосредоточиться на свадьбе, но после скверной сцены с Кэти на сердце у нее было тяжело. Она помогла Элли с макияжем и вновь отругала себя за несдержанность в отношении Кэти.
      Перед началом церемонии Николь возвратилась в мужскую комнату и известила всех, что Кэти отказалась присутствовать на свадьбе. Потом она выглянула, чтобы посмотреть, кто пришел, и отметила, что среди людей оказалось около дюжины биотов. «Боже, — подумала Николь, — мы сделали очень расплывчатые приглашения». Колонисты нередко прихватывали в гости своих Линкольнов или Тиассо, в особенности те, у кого были дети. И, возвращаясь в комнату невесты, Николь встревожилась — хватит ли для всех мест.
      Но буквально через какие-то мгновения — или это ей просто показалось, — сопровождающие Элли лица собрались на сцене вокруг судьи Мышкина, и музыка оповестила присутствующих о выходе невесты. Подобно всем, Николь поглядела в зал. Ее младшая дочь, ослепляя красотой в своем белом платье с красной оторочкой, спускалась по проходу, опираясь на руку Ричарда. Николь постаралась сдержать слезы, но, заметив крупные капли на щеках невесты, не могла себя больше контролировать. «Я люблю тебя, моя Элли, — в мыслях обратилась Николь к дочери, — надеюсь, ты будешь счастлива».
      В соответствии с запросами пары судья Мышкин подготовил эклектичную церемонию. Воздав должное любви мужчины и женщины, он поговорил о том, как важна она для создания прочной семьи, посоветовал молодым относиться друг к другу терпеливо и забыть про эгоизм. После этого судья вознес к небесам нейтральную молитву, попросив Господа позаботиться о женихе и невесте, чтобы «сочувствие и понимание, облагораживающие человеческую жизнь, посетили их».
      Церемония оказалась короткой, но элегантной. Доктор Тернер и Элли обменялись кольцами и громко произнесли свои обеты. Потом обернулись к судье Мышкину, соединившему руки новобрачных. «Властью, дарованной мне колонией Нового Эдема, объявляю Роберта Тернера и Элеонору Уэйкфилд мужем и женой».
      И едва Роберт Тернер нежно приподнял вуаль над лицом Элли для традиционного поцелуя, прогремел выстрел, через мгновение за ним последовал второй. Судья Мышкин повалился на супружескую пару, из лба его хлынула кровь. Рядом с ним упал Кэндзи Ватанабэ. Когда прогремели третий и четвертый выстрелы, Эпонина нырнула вперед, закрывая своим телом новобрачных. Все вокруг кричали… в зале воцарился хаос.
      Один за другим прогрохотали еще два выстрела. Лишь третьим Макс Паккетт сумел наконец обезоружить стрелявшего Линкольна. Услышав первый выстрел. Макс отреагировал почти мгновенно и, не теряя ни секунды, перепрыгнул через кресло. И все же биот-Линкольн, вскочивший со своего места при слове «женой», успел выстрелить из автоматического пистолета целых шесть раз, прежде чем Макс управился с ним.
      Кровь заливала сцену. Николь подползла к губернатору Ватанабэ. Тот был мертв. Доктор Тернер придерживал голову судьи Мышкина, когда глаза благородного старца закрылись навсегда. Третья пуля явно предназначалась доктору Тернеру, но досталась Эпонине, заслонившей собой невесту и жениха.
      Николь взяла микрофон, поваленный судьей Мышкиным.
      — Дамы и господа. Произошла жуткая трагедия. Пожалуйста, не паникуйте. Полагаю, что больше опасаться нечего. Прошу всех оставаться на местах, пока мы обследуем пострадавших.
      Последние четыре пули не причинили большого вреда. Хотя рана Эпонины кровоточила, но состояние ее не внушало опасений. Макс успел отвести руку Линкольна, прежде чем тот выстрелил в четвертый раз, и этим, безусловно, спас жизнь Николь, поскольку пуля миновала ее буквально в сантиметре. Двое из гостей были легко ранены последними выстрелами уже падающего Линкольна. Ричард присоединился к Максу и Патрику, сдерживавшим биота-убийцу.
      — Не ответил ни на один вопрос, — бросил Макс. Ричард поглядел на плечо Линкольна: на нем значился номер 333.
      — Отнесите его назад, — сказал Ричард, — я хочу поговорить с ним потом.
      На сцене, опустившись на колени, Наи Ватанабэ придерживала голову своего обожаемого Кэндзи. Тело ее сотрясалось от отчаянных рыданий. Ее сыновья-близнецы, Галилей и Кеплер, плакали от испуга возле матери. Элли в подвенечном платье, забрызганном кровью, пыталась утешить маленьких мальчиков.
      Доктор Тернер обрабатывал рану Эпонины.
      — Скорая помощь прибудет через несколько минут. — Закончив перевязку, он поцеловал Эпонину в лоб. — Нам с Элли просто нечем отблагодарить тебя за такой поступок.
      Николь спустилась к гостям, чтобы убедиться, что никто из них серьезно не пострадал. Она уже собиралась возвратиться к микрофону и сказать всем, что можно расходиться, когда в зал ворвался крайне возбужденный колонист.
      — Взбесился Эйнштейн, — закричал он, не видя того, что творилось перед ним. — Убиты Уланов и судья Ианнелла.
      — Нам с тобой пора уходить. Немедленно, — проговорил Ричард. — Но я уйду, даже если ты не захочешь, Николь. Слишком уж много я знаю о биотах трехсотой серии и о том, что люди Накамуры сделали с ними. Они придут за мной завтра, может быть, прямо утром.
      — Ну хорошо, дорогой, — ответила Николь. — Я понимаю тебя, но кто-то должен остаться с семьей. Чтобы противостоять Накамуре, даже если это безнадежно. Мы не должны покориться его тирании.
      После трагически окончившегося венчания Элли прошло три часа. Колонию охватила паника. По телевидению сообщили, что одновременно сошли с ума пять или шесть биотов, убивших одиннадцать человек из числа видных граждан Нового Эдема. К счастью, Кавабата, дававший концерт в Вегасе, промедлил с выстрелами, и кандидат в губернаторы Иэн Макмиллан вместе с известным предпринимателем Тосио Накамурой остались живы. часть общего замысла.
      Он был уверен, что все преступление спланировано и осуществлено Накамурой с его присными. Более того, Ричард не сомневался в том, что и они с Николь должны были погибнуть. Он был убежден, что сегодняшний день полностью изменит судьбу Нового Эдема, над которым теперь будет властвовать Накамура… а править он будет руками Макмиллана.
      — По крайней мере простись с Патриком и Бенджи, — проговорила Николь.
      — Лучше не надо. Не потому, что я не люблю их, просто боюсь, что могу и передумать.
      — Ты намереваешься воспользоваться запасным выходом?
      Ричард кивнул.
      — Меня не выпустят обычным путем.
      Когда он проверял акваланг, в кабинет вошла Николь.
      — В новостях только что сообщили, что по всей колонии люди разбивают биотов. Один из колонистов заявил, что массовое убийство было запланировано инопланетянами.
      — Дивно, — мрачно бросил Ричард. — Вот и началась пропаганда.
      Он прихватил с собой столько воды и пищи, сколько мог унести. И завершив приготовления, крепко прижал к себе жену. Расставались они со слезами на глазах.
      — Ты хоть имеешь представление, куда направляешься? — тихо просила Николь.
      — Более или менее. — Ричард остановился в дверях черного хода. — Но тебе ничего не скажу, чтобы не впутывать…
      — Понимаю, — проговорила она. Перед домом послышался какой-то звук, и Ричард исчез на заднем дворе.
      Поезда до озера Шекспир не ходили. Бениту Гарсиа, управлявшую последним поездом, следовавшим в эту сторону, уничтожили несколько разъяренных колонистов. Пробка парализовала всю систему. Ричард направился к восточному берегу озера Шекспир. Отягощенный своим подводным снаряжением и рюкзаком, он ощущал, что за ним следят. Дважды ему казалось, что уголком глаза он видит кого-то, но, остановившись и оглядевшись, Ричард всякий раз никого не замечал. Наконец он добрался до озера. Полночь уже миновала. Бросив последний взгляд на огни колонии, он взялся за акваланг. Из ближайших кустов появилась Гарсиа. Ричард похолодел. Он уже ожидал смерти. После невыносимо долгих секунд ожидания Гарсиа заговорила:
      — Ты — Ричард Уэйкфилд?
      Ричард не шевельнулся и не ответил.
      — Если так, я принесла весть от твоей жены. Она просила сказать, что любит тебя и благословляет.
      Ричард глубоко вздохнул.
      — Передай ей, что я ее тоже люблю.

      От самой глубокой части озера Шекспир тянулся длинный подводный тоннель, проходивший под Бовуа и стеной поселения. Проектируя Новый Эдем, Ричард, имевший значительный опыт инженерных работ, настоял на том, чтобы колонию снабдили запасным выходом.
      — Но для чего он может потребоваться? — спросил Орел.
      — Не знаю, — ответил Ричард. — Однако непредвиденные ситуации в жизни нередки, а умелый инженер всегда подумает о безопасности.
      Ричард осторожно плыл по тоннелю, останавливаясь через каждые несколько минут, чтобы проверить запас воздуха. Когда канал окончился, Ричард, проскочив ряд шлюзов, вышел из воды. Лишь пройдя по подземному ходу около сотни метров, он снял акваланг и оставил его, прислонив к стенке тоннеля. Приблизившись к выходу на поверхность в восточной части замкнутой области, окружавшей оба поселения в Северном полуцилиндре Рамы, Ричард натянул термокуртку, вынутую из водонепроницаемого мешка. Даже если никто и не знал, что он находился здесь, Ричард тем не менее весьма осторожно открывал круглую дверь в потолке прохода… Наконец он выбрался на Центральную равнину. «Ну все в порядке, — пробормотал Ричард, облегченно вздохнув. — Теперь приступаем к плану Б».
      Четыре дня Ричард оставался на восточном краю равнины. С помощью своего точного, пусть и небольшого бинокля он прекрасно видел огоньки, сновавшие вокруг куполов в Авалоне и возле стены второго поселения. Как и предвидел Ричард, поисковые партии дня два прочесывали местность между двумя поселениями, но лишь одна группа повернула в его сторону… ему нетрудно было избежать встречи с ней. Постепенно глаза его адаптировались к тьме, царившей над Центральной равниной; темнота оказалась не столь полной, кое-какие отблески света сюда доходили, отражаясь от поверхности Рамы. Ричард заключил, что источник света должен быть расположен в Южном полуцилиндре — за дальней стеной второго поселения.
      Ричарду хотелось взмыть над стенами, свободно воспарить во внутренних просторах цилиндрического мира. Неяркий отраженный свет пробудил его интерес к остальной части Рамы. Существует ли там, за этой стеной, Цилиндрическое море и высятся ли посреди него башни Нью-Йорка? А уж о том, что творится в Южном полуцилиндре, области много большей, чем окрестности обоих северных поселений, можно было только гадать.
      На пятый день после своего бегства, очнувшись после особенно тревожного сна (ему приснился отец), Ричард направился к объекту, который сам про себя называл «поселением птиц». За это время он изменил расписание своего сна и бодрствования на полностью противоположное установленному в Новом Эдеме. Внутри колонии было семь часов вечера, и все исследователи, работавшие в этом районе, уже закончили текущие дела.
      Оказавшись в полукилометре от отверстия в стене поселения птиц, Ричард остановился, чтобы с помощью бинокля выяснить, не осталось ли возле него людей. Чтобы отвлечь биота, охранявшего место работ, он отправил Фальстафа.
      Ричард не знал, ровный ли проход пробит во второе поселение. Он нарисовал на земле 80-сантиметровый квадрат и убедился, что сможет проползти в такую дыру. Но что делать, если размер прохода изменяется? «Действия придется корректировать на месте и немедленно», — сказал себе Ричард, приближаясь к месту работ.
      Внутрь прохода тянулась только одна связка кабелей и зондов, так что Ричард без труда извлек их. Фальстаф тоже действовал успешно; биота-сторожа Ричард не видел и не слышал. Он забросил свой маленький рюкзак в отверстие и попытался следом пролезть сам, но это оказалось невозможным. Ричард снял куртку, потом рубашку и брюки, ботинки, но сумел протиснуться в дыру, лишь оставшись в исподнем и носках. Он связал свою одежду в сверток, привязал его к рюкзаку и вдавился в отверстие; полз очень медленно, буквально по дюйму. Ричард передвигался на животе, ладонями рук проталкивая перед собой сверток. Углубившись метров на пятнадцать, он остановился: мускулы уже начинали уставать, а ползти оставалось еще сорок метров. Отдохнув, Ричард понял, что не только локти и колени, но даже макушка его лысеющей головы покрыты порезами и кровоточат. Не могло быть и речи о том, чтобы извлечь пластырь из рюкзака: в такой узкой дыре сложно было даже повернуть голову, чтобы оглянуться назад.
      Ричард понял, что очень замерз. Пока он полз, тело согревала энергия, выделявшаяся при движении. Но едва он остановился, как сразу продрог. Холодные металлические стены не грели. Зубы его начали выбивать дробь.
      Ричард медленно вдавливался вперед еще пятнадцать минут. Наконец правое бедро его дернулось и невольным движением он ударил головой вверх. Помимо легкого головокружения он с тревогой ощутил кровь.
      Впереди не было света… никаких неярких сумерек, позволивших ему следить за продвижением принца Хэла. Ричард попробовал перекатиться на бок, повернуться и поглядеть назад. Но и там тоже было темно, и ему снова сделалось холодно. Ричард ощупал голову, чтобы определить, насколько серьезен порез, и, когда почувствовал под пальцами свежую кровь, ударился в панику. До этого мгновения он не ощущал клаустрофобии. Но теперь в темном проходе, сдавливавшем Ричарда со всех сторон, он едва мог дышать. Казалось, стены вот-вот раздавят его. Не в силах сдержаться, он закричал.
      И менее чем через полминуты увидел позади свет, услыхал забавный английский акцент Гарсиа, но не мог разобрать слов. «Конечно же, — подумал он, — сейчас биот поднимет тревогу. Следует поспешить».
      И он пополз снова, забыв про усталость, кровоточащую голову, стертые колени и локти. Должно быть, ползти ему оставалось всего метров десять, в худшем случае пятнадцать, когда проход вдруг начал сужаться. Пути не было. В отчаянии Ричард напрягал каждую мышцу, но понапрасну. Он застрял. И пока он пытался изменить позу на геометрически более перспективную, вдруг уловил частое легкое постукивание, доносившееся со стороны поселения птиц.
      Буквально через мгновение они оказались повсюду. Секунд пять Ричард пребывал в абсолютном ужасе, прежде чем осознал, что эти легкие прикосновения ко всему его телу производят ногастики. Он вспомнил, как видел их на телеэкране: маленькие сферические тельца около двух сантиметров в диаметре, из которых симметрично торчат шесть 10-сантиметровых ног с множеством суставов.
      Один из ногастиков застыл прямо на его лице, переступая ножками по рту и носу. Ричард попытался стряхнуть его, но вновь стукнулся головой. Стараясь избавиться от назойливых существ, Ричард стронулся с места и как-то сумел продвинуться дальше. Последние метры он прополз окруженный ногастиками и, когда голова его выставилась в птичье подземелье, услыхал за собой человеческий голос: «Эй, есть там кто-нибудь? Кто бы ты ни был, пожалуйста, назовись. Мы пришли помочь тебе!». Мощный луч прожектора осветил проход.
      Теперь перед Ричардом встала новая проблема. Проход оканчивался в метре от уровня пола. «Надо было ползти ногами вперед, — подумал он, — а рюкзак и одежду тянуть за собой. Так было бы лучше». Однако предпринимать что-либо было поздно… Рюкзак и вещи уже упали вниз, а настойчивый голос за спиной все еще допытывался, но Ричард двинулся дальше и наконец тело его буквально выдавилось из прохода. Ощутив, что падает, Ричард выставил вперед руки перед головой, прижал подбородок к груди и попытался свернуться клубком. Ударившись об пол, он очутился в обиталище птиц. Во время недолгого падения ногастики успели соскочить и исчезнуть во тьме.
      В проход сзади светили созданные людьми фонари, свет отражался от внутренней стены кольцевой галереи. Убедившись в отсутствии серьезных повреждений и кровотечений, Ричард подобрал свои пожитки и постарался удалиться от хода — метров на двести. Он остановился под ведущим вовнутрь отверстием, в котором птица схватила принца Хэла.
      Невзирая на усталость, Ричард не стал тратить время на обследование стены. Одевшись и перевязав раны, он немедленно приступил к подъему. Ричард не сомневался, что в проход вот-вот пустят самодвижущуюся камеру, способную заметить его.
      К счастью, под отверстием оказался небольшой карниз, на котором Ричард сумел разместиться. Он уселся и принялся прорезать металлическую сетку. Ричард рассчитывал, что ногастики могут появиться в любой момент, но этого не случилось. Внутри поселения было темно и тихо. Дважды он попытался вызвать принца Хэла по радио, но тот не ответил.
      Ричард вглядывался в непроглядную тьму, царившую в поселении птиц. «Что же там ждет меня?» — гадал он. Воздух внутри должен быть таким, как и в кольцевой галерее, поскольку ничто не препятствовало его передвижению. Ричард как раз решил извлечь фонарик и посветить внутрь, когда услыхал внизу под собой шорох. И через долю секунды увидел световой луч, протянувшийся в его направлении вдоль стены кольцевой галереи. Ричард прижался к перегородке, чтобы остаться незамеченным, и внимательно прислушался. «Переносная камера, — понял он. — Но возможности ее ограничены: она может продвинуться насколько позволит кабель».
      Ричард сидел очень тихо. «Что делать? — промелькнуло у него в голове, когда стало ясно, что установленный на камере прожектор высвечивает стену прямо под ним. — Должно быть, они что-то увидели. Если я посвечу фонариком, камера уловит отражение луча и они обнаружат меня».
      От отыскал в кармане какую-то мелочь и бросил внутрь поселения, чтобы убедиться, что и там пол находится на том же уровне. Но ничего не услышал. Нашел вещицу побольше, бросил — и опять без ответа.
      Сердце его отчаянно заколотилось. Выходит, пол этого поселения лежит много ниже поверхности кольцевой галереи. Он вспомнил конструкцию Рамы, прикинул толщину внешней оболочки и решил, что пол поселения птиц может располагаться даже на несколько сотен метров ниже того места, где он сидел. Ричард перегнулся и заглянул в пустоту.
      Камера вдруг прекратила двигаться и застыла на месте, освещая нечто на полу кольцевой галереи. Ричард понял, что, торопясь к отверстию, должно быть, выронил какую-то вещицу из своего рюкзака. Итак, скоро они отправят сюда новые прожекторы и камеры. Ричарду представилось, как его задерживают и переправляют назад, в Новый Эдем. Не ведая, какой именно закон колонии он нарушил, Ричард тем не менее не сомневался, что успел совершить множество преступлений. Месяцы ли, годы ли заключения не сулили ничего хорошего. «Ни при каких обстоятельствах, — сказал он самому себе, — я не допущу этого».
      Ричард потянулся к внутренней стене поселения, чтобы найти там опору для рук и ног. Спуск оказался возможным, и, удовлетворенный этим, он покопался в рюкзаке, чтобы отыскать веревку; одним ее концом обвязал петли сетчатой дверцы. «На тот случай, если поскользнусь». Внизу из прохода уже светил новый прожектор. Тщательно обвязав себя веревкой, Ричард стал спускаться в поселение по стене. Во тьме он пользовался страховкой, чтобы найти опору для рук и ног. Технически спуск не был трудным: руки и ноги Ричарда сами находили неровности.
      Он спускался вниз. Передвинувшись метров на шестьдесят-семьдесят, Ричард остановился и вынул фонарик из рюкзака. Посветил вниз, но ничем себя не порадовал: дна не было видно. Насколько можно было судить, метрах в пятидесяти под ним висело какое-то облако или стоял туман. Здорово, с сарказмом подумал он, вот повезло. Он спустился еще на тридцать метров, и тут веревка закончилась. Кожа Ричарда уже ощущала влагу. Он устал. И поскольку не хотел расставаться со своим страховочным канатом, то поднялся на несколько метров, обернул веревку несколько раз вокруг тела и уснул, прижавшись к стене.

      Ему снились очень странные сны. Он все падал и падал, вниз головой… вниз и вниз до самого дна. Уже просыпаясь, Ричард увидел, как Тосио Накамура и два крепыша с востока допрашивают его в маленькой комнате с белыми стенами. Но открыв глаза, Ричард несколько секунд не мог даже понять, где находится. И в первую очередь решил оторвать правую щеку от металлической поверхности стены. А через пару мгновений осознал, что уснул, стоя на стене внутри поселения птиц. Тогда Ричард включил фонарик и поглядел вниз. Сердце его екнуло, когда обнаружилось, что туман рассеялся. Стена уходила далеко вниз и у ее подножия блестела вода. Ричард запрокинул голову назад, поглядел вверх. Он знал, что находится примерно в сотне метров под отверстием (канат был длиной в сотню метров). До воды оставалось около двухсот пятидесяти метров. Колени его ослабли; когда мозг полностью осознал это, Ричард принялся выпутываться из петель, которыми обернул тело, прежде чем уснуть, и заметил, как трясутся его руки и ноги.
      Он хотел уже бежать, подняться вверх, оставить этот чуждый мир. «Нет, — сказал себе Ричард, одолевая инстинкт, — еще рано. Возвращаться можно, только если ты не сумеешь найти иного способа».
      Он решил, что в первую очередь следует поесть, и весьма осторожно ослабил веревку, извлек из рюкзака еду и воду, а потом направил фонарь внутрь поселения. Ричард почти не сомневался, что различает вдали неясные силуэты и контуры, но все же… «Быть может, все это мне только мерещится», — подумал он.
      Закончив с едой, Ричард проверил припасы и прикинул, что делать. «Все очень просто, — он нервно засмеялся. — Можно возвратиться в Новый Эдем и попасть в преступники. В противном случае мне следует отвязаться и спуститься вниз по стене. — Помедлив, он поглядел вверх, а потом вниз. — Иначе придется висеть на стене, надеясь на чудо».
      Вспомнив, что в первый раз птица явилась на крики принца Хэла, Ричард последовал примеру робота. Покричав две или три минуты, он стал петь, чем и занимался почти целый час. Начал с мотивов, памятных ему еще со студенческих лет в Кембриджском университете, а затем перешел на песни, популярные во времена его одинокой молодости. Ричард был удивлен тем, как хорошо запомнил стихи. «Память — удивительнейшее устройство, — подумал он.
      — Знать бы причины ее избирательного действия. Почему я помню все эти дурацкие стишки и начисто позабыл все подробности своей одиссеи на Раме?»
      Ричард как раз потянулся к рюкзаку за питьем, когда в поселении вдруг вспыхнул свет. Он был настолько изумлен, что ноги соскользнули со стены, и несколько секунд его вес удерживала только веревка. Свет не слепил, как случилось на Раме II, — тогда он ехал в кресельном лифте и внезапно рассвело. Но тем не менее стало светло. И как только Ричард сумел вновь опереться о стену, он приступил к исследованию открывшегося ему мира.
      Источником света являлся прикрытый пологом большой шар, свисавший с потолка поселения. На взгляд Ричарда, шар находился в четырех километрах от него… примерно в одном километре непосредственно над самым крупным сооружением внутри поселения — большим бурым цилиндром, расположенным в его геометрическом центре. Прозрачный колпак сверху на три четверти закрывал светящийся шар, поэтому большая часть света направлялась прямо внутрь.
      Основным принципом устройства поселения была радиальная симметрия: бурый цилиндр располагался в центре и состоял как будто из почвы, а его высота достигала около пятнадцати сотен метров. Конечно, Ричард видел лишь одну сторону сооружения, но, судя по очертаниям, нетрудно было заключить, что диаметр цилиндра составляет от двух до трех километров.
      В стене цилиндра не было ни дверей, ни окон и свету неоткуда было вырваться наружу. Привлекали к себе внимание только широко разнесенные изогнутые линии, каждая из которых начиналась от верхнего края и полностью огибала цилиндр, прежде чем достигнуть основания в точке, прямо противоположной исходной. Основание цилиндра находилось примерно на той же высоте, что и отверстие, через которое Ричард проник в птичье поселение.
      Цилиндр окружали небольшие белые сооружения, располагавшиеся внутри двух колец, разделенных тремя сотнями метров. Оба северных квадранта (Ричард вошел в поселение через северное отверстие) казались идентичными; в каждом квадранте находились пятьдесят-шестьдесят сооружений, похожих по внешнему виду. Судя по симметрии, Ричард решил, что в двух остальных квадрантах он увидит то же самое.
      Тонкий окружной канал — семидесяти или восьмидесяти метров шириной — охватывал сооружение. Канал и кольца белых зданий располагались на плато, с которого поднимался бурый цилиндр. За пределами канала начиналась большая область, как будто бы заросшая зеленью; она-то и занимала большую часть поселения. Зеленый край по пологому склону равномерно протянулся от канала к берегам четырехсотметрового рва, расположенного у основания стены поселения. Все четыре идентичных квадранта в зеленом регионе были подразделены на четыре сектора каждый — по земным аналогиям Ричард назвал их джунглями, лесом, степью и пустыней.
      Примерно десять минут Ричард молча оглядывал открывшиеся просторы. Освещенность уменьшалась пропорционально расстоянию от цилиндра, и ближние к нему области он видел не отчетливей дальних… тем не менее зрелище впечатляло. И чем больше глядел он, тем больше находил нового; в зеленом регионе попадались небольшие озера и речки, внутри рва из воды вырастали крошечные островки… было там и нечто вроде дорог между белыми сооружениями. «Конечно, — подумал он, — что же еще я хотел увидеть? Люди в Новом Эдеме воспроизвели уголок Земли. И сейчас я вижу часть планеты, породившей птиц».
      Эта мысль напомнила ему, что они с Николь всегда полагали, что птицы — ни теперь, ни когда-нибудь прежде — не владели высотами техники, позволяющими путешествовать в космосе. Ричард извлек бинокль и стал разглядывать далекий бурый цилиндр. «Какие же секреты ты укрываешь?» — проговорил он, на миг увлекшись перспективой новых приключений и открытий.
      Потом Ричард принялся искать в небе птиц. Он был разочарован, хотя дважды как будто бы замечал крылатые создания над бурым цилиндром. Но эти точки настолько быстро пересекали поле зрения бинокля, что он не мог быть уверен. И нигде — ни в зеленой области, ни вблизи белых строений, даже во рву — не было никакого движения. Ничто не свидетельствовало о том, что внутри птичьего поселения обитают живые существа.
      Свет погас через четыре часа, и Ричард вновь остался в темноте на вертикальной стене. Он проверил термометр, накапливающий результаты измерений. После того как он попал в поселение, температура ни разу не отклонилась от 26ьС больше чем на полградуса. «Великолепный контроль за температурой, — подумал Ричард. — Но почему такой строгий? Зачем тратить столько мощности на поддержание постоянной температуры?»
      Шли часы, было темно, и Ричард начал терять терпение. Он почувствовал усталость, несмотря на то что регулярно давал отдохнуть каждой группе мышц, меняя опору. Пора было решаться на что-нибудь. Поразмыслив, он решил, что не стоит отвязывать веревку и спускаться вниз в водяное кольцо. «Что же делать потом, если я и сумею спуститься вниз? Хорошо, переплыву, но что потом? Все равно придется поворачивать назад, если не удастся раздобыть еду».
      И он неторопливо полез вверх. И когда, наполовину одолев подъем, остановился передохнуть, как будто бы услышал едва различимый звук, донесшийся справа. Ричард осторожно потянулся к рюкзаку за радиоприемником. Ограничиваясь минимумом движений, включил его на самом высоком уровне и надел наушники. Сперва Ричард не услыхал ничего. Но через несколько минут обнаружил, что звуки доносятся снизу, от воды. Правда, невозможно было понять, что именно он слышит — словно бы вода плещется о борт; впрочем, внизу что-то происходило, в этом нельзя было сомневаться.
      В воздухе слабо захлопали крылья… снова где-то по правую сторону от него. И без всяких преамбул Ричард внезапно завопил во всю глотку и резко умолк. Взмахи крыльев быстро затихли, но какую-то секунду он их слышал совершенно отчетливо. Ричард был возбужден.
      — Я знал, что вы здесь, — радостно закричал он. — Значит, вы следите за мной.
      Ричард выработал план, требовавший от него длительных усилий… все-таки лучше иметь схему действий. Он проверил наличие еды и воды, убедился, что ему хватит, и глубоко вздохнул. «Сейчас или никогда», — подумал он и принялся спускаться, не рассчитывая более на страховку, предоставляемую веревкой. Двигаться стало труднее, но ошибок он не допустил. Добравшись до конца веревки, Ричард отвязал ее и посветил фонариком вдоль стены. Насколько он мог видеть до слоя тумана, выступов для опоры хватало. Ричард продолжал спуск весьма осторожно, отдавая себе отчет в том, как он напуган. Ему даже казалось, что из наушников до него доносятся звуки собственных сердцебиений.
      «Итак, если я не ошибся, — размышлял Ричард, погружаясь в туман, — внизу меня ждет компания». Влага на стене сделала спуск вдвойне сложным. Однажды он поскользнулся и едва не упал, но все же удержался. Оказавшись в месте, где выступы служили надежной опорой для рук и ног, Ричард остановился передохнуть. Он полагал, что находится метрах в пятидесяти над водой. «Подожду здесь и послушаю, — решил он. — Возможно, в тумане они не побоятся приблизиться».
      Вскоре он снова услышал взмахи крыльев. Казалось, к нему приближается пара птиц. Ричард простоял здесь более часа, наконец туман начал редеть. Взмахи приближавшихся и вновь удалявшихся крыльев он слышал еще несколько раз.
      Ричард намеревался дождаться света и потом спуститься к воде. Но туман рассеялся, а света в поселении все еще не было… темнота стала тревожить Ричарда. Он поглядел вниз… Над рвом метрах в десяти реяли наблюдавшие за ним птицы. Через две минуты внутренность поселения вновь осветилась.
      Ричард не терял времени. План его был прост. Памятуя, что во тьме под ним кто-то плавал, Ричард решил — внизу во рву происходит нечто важное для птиц или обитателей бурого цилиндра. Если это не так, зачем им понадобилось плавать там, понимая, что он может услышать? Если бы они отложили дела на несколько часов, он, безусловно, оставил бы поселение.
      Ричард решил спуститься в ров. «Если птицы решат, что я представляю опасность, они предпримут какие-то действия. Если же нет, поднимусь наверх и вернусь в Новый Эдем». Уже перед самой водой Ричард снял ботинки и не без труда уложил их в водонепроницаемый мешок. Во всяком случае, обувь останется сухой на случай, если все-таки придется лезть наверх. Но как только его ноги коснулись воды, из зелени на другом берегу взлетела пара птиц и приблизилась к нему. Они были в отчаянии. Птицы кричали, трещали, налетали так, словно намеревались разорвать Ричарда когтями на части. Но он настолько был рад удаче, не покинувшей его при спуске, что практически не обращал внимания на их выходки. Птицы метались над ним… пытались загнать его обратно на стену. Он чуть погрузил ноги в воду и внимательно поглядел на птиц. Эта пара несколько отличалась от знакомых ему и Николь по Раме II. Их тела тоже были бархатными, но имели пурпурную окраску. У каждой виднелись черные кольца на шее. Птицы оказались меньше (по мнению Ричарда, моложе) прежних знакомцев и держались куда более агрессивно. Одна даже задела когтем щеку Ричарда, когда тот неосторожно отодвинулся от стены. Наконец Ричард целиком выбрался на стену из воды, однако это как будто бы не умилостивило птиц. Они принялись взмывать вверх вдоль стены, словно бы указывая Ричарду, чего от него хотят. Но он не двигался, и они приходили во все большее и большее возбуждение.
      — Хочу идти туда… вместе с вами, — проговорил Ричард, указав на высившийся вдали бурый цилиндр. Каждый раз, когда он повторял этот жест, огромные крылатые создания разражались криками, бормотаньем и взлетали вверх — к проходу. Наконец птицы устали, и Ричард начал уже опасаться, что они набросятся на него. И тут ему в голову пришла блестящая идея. «Но вспомню ли я код? — встревожился он. — Прошло столько лет». Когда он потянулся к рюкзаку, птицы тотчас же отлетели.
      — Итак, — громко произнес Ричард, включая свой обожаемый переносный компьютер, — эти ногастики — ваши электронные наблюдатели. Иначе откуда вам знать, что люди держат оружие в подобных рюкзаках?
      Он набрал пять букв на клавиатуре и широко улыбнулся, обнаружив на экране нужную картинку.
      — Сюда, — махнул Ричард, призывая к себе двух гигантских птиц, отлетевших к другому краю рва. — Сюда, — повторил он, — я хочу вам кое-что показать.
      Выставив монитор перед собой, он показал им сложную компьютерную картинку, которой воспользовался много лет назад на Раме II, чтобы убедить птиц перенести их с Николь через Цилиндрическое море. На экране точными линиями были изображены две тройки птиц, несущих над водой в упряжи две человеческие фигуры. Оба существа неуверенно приблизились. «Ну вот, — взволнованно сказал себе Ричард. — Теперь разглядите как следует».

      Ричард не знал, сколько времени пребывает внутри темной комнаты. Представление о времени он потерял вскоре после того, как у него отобрали рюкзак. Здесь ничто не менялось, день не отличался от дня. Спал он в углу комнаты, а когда пробуждался от дремоты или долгого сна, из коридора в его комнату входили две птицы и вручали ему манно-дыню — единственную здесь пищу. Он знал, что они проходят через тщательно запиравшуюся дверь на другом конце коридора, но, когда он оставался спать возле двери, ему просто не давали еды. Понять было несложно.
      Через день-другой в его тюрьму пропускали другую пару птиц, вычищавших выделения организма. Одежда его была влажной. Ричард знал, что невероятно грязен, но не умел объяснить своим тюремщикам, что хотел бы помыться.
      А тогда — он так обрадовался. Когда обе молодые птицы наконец приблизились достаточно близко, чтобы видеть картинку, и забрали у него компьютер, Ричард решил оставить изображение на экране.
      И менее чем через час к нему подлетела огромная птица… такой ему еще не приводилось видеть. Она была серо-бархатной, с тремя блестящими вишневыми кольцами вокруг шеи. Вместе с двумя молодыми она взяла Ричарда в когти. Птицы перенесли его через ров, ненадолго опустили в пустынной области, а там, прощебетав что-то друг другу, решили, как нести его, и вновь подняли высоко в воздух.
      У Ричарда замирало сердце. Просторы поселения далеко внизу напоминали ему давнишний полет в монгольфьере на юге Франции. Птицы уносили его в когтях к верхушке бурого цилиндра, располагавшегося прямо под большим, прикрытым сверху шаром. Там их ожидали с полдюжины птиц, в когтях одной из них был компьютер Ричарда, все еще показывающий ту самую картинку. И по широкому вертикальному коридору его опустили внутрь цилиндра.
      В первые почти пятнадцать часов Ричарда просто передавали от одной группы птиц к другой. Он подумал, что хозяева представляют его всем жителям птичьей страны. Поскольку в переговоры вступало не слишком много птиц, разражавшихся бормотаньем и криком, Ричард полагал, что в поселении их не более семи сотен.
      Ричарда провели по всем конференц-залам птичьего царства и доставили в небольшую комнату, где птица с тремя кольцами и два ее спутника — столь же громадные создания с тремя красными кольцами на шее — день за днем следили за ним в течение целой недели. Все это время Ричарду позволяли пользоваться компьютером и всем, что было в рюкзаке. А потом, закончив наблюдения, у него отобрали пожитки и перевели в тюрьму.
      «Должно быть, это случилось три месяца назад, плюс-минус неделя», — сказал себе Ричард однажды, приступая к прогулке, которую регулярно совершал два раза в день в качестве упражнения. От двери начинался коридор длиной примерно две сотни метров. Обычно он восемь раз полностью проходил коридор от двери до скалистой стены, где располагалась его камера.
      «И за все это время предводители ни разу не посетили его. Итак, период наблюдения завершился приговором… или тем, что у птиц эквивалентно ему… Неужели, с их точки зрения, я в чем-то виновен? И поэтому меня заточили в эту грязную камеру?»
      Ботинки Ричарда снашивались, одежда его обтрепалась. Температура особенно не менялась, и он решил, что в обиталище птиц она составляет около 26ьС… не замерзнешь. Но по многим причинам Ричард не хотел расставаться с одеждой, пока она не обветшает окончательно. Он улыбнулся, вспоминая смущение, испытанное в период наблюдения за ним. «Нелегко отправлять естественные потребности, когда три огромные птицы следят за каждым твоим движением».
      Вечная манно-дыня ему надоела, но, во всяком случае, она давала ощущение сытости. Ее сок освежал, влажная мякоть обладала приятным вкусом. Но Ричарду хотелось какого-то разнообразия. «Хотя бы тех синтетических яств из Белой комнаты». Несколько раз он уже мечтал о них. Труднее всего Ричарду было сохранить в своей одиночке рассудок. Он начал с решения математических задач. А потом подумал, что память значительно ухудшилась с возрастом, и принялся проводить время за воспроизведением событий и даже хронологии основных этапов собственной жизни. Особенный интерес для него представляли огромные пробелы в памяти, оставшиеся со времени пребывания на Раме II, когда он совершал вояж от Земли к Узлу. Ричард весьма смутно помнил конкретные события своей одиссеи, но манно-дыни всегда напоминали ему о долгом пребывании у птиц во время того путешествия. Однажды после еды он вдруг вспомнил странную церемонию, в которой участвовали собравшиеся птицы. Он припомнил огонь, вспыхнувший в увенчанном куполом сооружении, стенания птиц, когда огонь стал гаснуть. Но вопрос оставался: Ричард не мог вспомнить ничего, что хоть как-то объясняло смысл этого события.
      «Где все происходило и когда? До того как меня захватили октопауки?» — гадал он. Но, как бывало всегда, когда Ричард пытался вспомнить что-нибудь связанное с октопауками, все заканчивалось жуткой головной болью. Оказавшись под одиноким огоньком в коридоре, Ричард вновь пытался вспомнить свою прежнюю одиссею. Он поглядел перед собой, заметил, что дверь в тюремную камеру отворена. «Вот так, — сказал он себе самому, — свихнулся, сплю наяву».
      Но дверь осталась открытой и когда он подошел к ней. Ричард прошел через нее, остановился, чтобы прикоснуться к открытой двери и убедиться в том, что не потерял рассудок. Потом он миновал два фонаря и оказался возле небольшой открытой кладовой по правую руку: на полках были аккуратно разложены восемь или девять манно-дынь. «Ага, — подумал Ричард. — Понял — они расширили мою камеру. Теперь я могу сам брать еду, следить За собственным пропитанием. Вот было бы здорово, если бы здесь кроме кладовой нашлась и ванна».
      Чуть подальше, в небольшой комнате по левую сторону коридора, действительно оказалась проточная вода. Ричард напился, умылся и уже хотел искупаться, но любопытство пересилило: хотелось узнать пределы своих новых владений.
      Коридор, под прямым углом отходивший от камеры, заканчивался, вливаясь в поперечный. Ричард мог направиться в обе стороны. Подумав, что, быть может, очутился в каком-то подобии лабиринта, устроенного для проверки его умственных способностей, он бросил свою куртку на пересечении и повернул направо — свет в той стороне определенно был ярче. Ричард прошел около двадцати метров и заметил приближающуюся к нему пару птиц. Сперва он услышал их разговор: птицы оживленно общались. Они поглядели на него, поздоровались короткими переливчатыми возгласами, а потом направились дальше по коридору.
      Встреча с еще тремя птицами произошла точно так же, как с двумя предыдущими. «Что же здесь творится? — размышлял Ричард, продолжая идти вперед. — Выходит, я больше не в тюрьме?»
      В первой же попавшейся сбоку большой комнате кружком сидели четверо птиц. Они передавали друг другу полированные палочки и непрерывно щебетали. Позже, перед тем как коридор расширился в большую гостиную, Ричард остановился в дверях другой комнаты и с интересом понаблюдал за тем, как пара ногастиков выписывала кренделя на крышке квадратного стола. С полдюжины птиц невозмутимо и внимательно разглядывали ногастиков.
      В комнате, предназначенной для проведения собраний, оказалось двадцать птицеподобных созданий. Все они скопились около стола, на нем был разложен документ, с виду чем-то напоминающий бумагу. У одной из птиц в ноге находилась указка, с помощью которой она показывала что-то на документе. Бумага была покрыта странными завитушками, совершенно непонятными Ричарду, но он был уверен, что птицы разглядывают карту.
      Ричард попробовал стать поближе к столу, чтобы лучше видеть, — и птицы изящно раздвинулись перед ним. Начался разговор, и однажды Ричард даже подумал, что один из вопросов, выраженных движениями тела, был обращен непосредственно к нему. «Я действительно теряю рассудок», — сказал он себе, тряхнув головой.
      «Не понимаю, почему они предоставили мне свободу», — размышлял Ричард, усаживаясь в своей камере и приступая к манно-дыне. Шесть недель миновало с того дня, когда отворилась дверь его тюремной камеры. Теперь многое в ней изменилось. К стенам прикрепили два предмета, похожие на фонари, и Ричард спал на куче материала, напоминавшего ему сено. Поодаль в уголке его комнаты поместили кувшин, постоянно наполненный водой.
      Когда его выпустили на свободу, Ричард был уверен, что через какие-нибудь часы — самое большее день или два — случится нечто значительное. В известном смысле он не ошибся, поскольку на следующее утро сон его нарушили две молодые птицы, приступившие к преподаванию птичьего языка. Начали они с простых предметов: манно-дынь, воды, самого Ричарда… птицы указывали, а затем медленно повторяли сложный звук, точнее, слово, определявшее этот предмет в их невнятном говоре. Не без труда Ричард сумел усвоить известное количество слов, впрочем, едва улавливая различия во вскрикиваниях и бормотании. Но, когда пришлось издавать звуки самому, он оказался абсолютно безнадежен. У человека просто отсутствуют физические органы, позволяющие разговаривать на птичьем языке.
      Однако Ричард надеялся, что его общие познания каким-то образом углубятся, но этого не случилось. Птицы пытались обучить его, ему предоставили свободу, он мог расхаживать где угодно, а иногда даже разделял с ними трапезу… но для чего? Все, и в особенности предводители, многозначительно разглядывали его. Птицы явно ждали от Ричарда какой-то реакции. «Но какой же?» — сотни раз спрашивал он у себя, приканчивая очередную манно-дыню.
      Насколько мог судить Ричард, птицы письменностью не обладали. Он не видел никаких книг, и никто из этих созданий не писал в его присутствии. Время от времени они внимательно изучали странные, похожие на карты документы. Так, во всяком случае, Ричард понимал их действия, но сами не создавали ничего подобного… и не делали в них пометок… Загадка.
      Ну а что такое ногастики? Два-три раза в неделю эти создания обязательно попадались Ричарду. Однажды парочка провела в его комнате несколько часов, однако они никогда не оставались на месте, так чтобы их можно было как следует разглядеть. Один раз Ричард попытался ухватить ногастика рукой и получил сильный удар… электрическим током. Ногастика пришлось немедленно выпустить. И пока Ричард пытался хоть как-то упорядочить свою жизнь в птичьей стране, разум его метался от представления к представлению, заставляя испытывать предельное разочарование. И все же он ни на минуту не мог допустить, что его пребывание в заключении и последующее освобождение несвязаны с неким осмысленным планом. Ричард продолжал искать ответ, внимательно приглядываясь ко всему, что творилось в этом поселении.
      Ричард еще не посетил лишь один крупный район обиталища птиц. Возможно, он просто не в состоянии был это сделать, поскольку не умел летать. Иногда он видел, как одна или две птицы спускались по большому вертикальному коридору ниже уровня, на котором он обитал. Однажды Ричард увидел птенцов, величиной с ладонь; их подымали наверх из темных подземелий. Когда Ричард указал вниз, в темноту, сопровождавшая его птица покачала головой. Эти создания уже выучили простейшие жесты, выражавшие «да» или «нет» на языке Ричарда.
      «Но где найти недостающую информацию? — размышлял Ричард. — Должно быть, я чего-то не понимаю». И он решил предпринять подробное исследование всего поселения птиц — не только плотно заселенный поселок на противоположной стороне вертикального коридора, где он обычно ощущал себя лишним, но и большие хранилища манно-дынь на первом этаже. «Придется сделать подробную карту, чтобы убедиться, что я не пропустил ничего существенного».
      Когда Ричард занес контуры поселения птиц в свой компьютер в трехмерном представлении, он сразу понял, что именно пропустил. Разрозненные ходы в цилиндре, горизонтальные и вертикальные коридоры для ходьбы и полета так и не сходились в одну строгую картину. «Конечно, — сказал он себе, меняя проекции своей сложной карты на мониторе компьютера. — Как мог я оказаться таким дураком? Более семидесяти процентов объема цилиндра не используется».
      Ричард решил ознакомить одного из предводителей птиц с результатами компьютерного исследования и каким-то образом получить разрешение на знакомство с оставшейся областью цилиндра. Это удалось ему не без труда. В то утро в поселении что-то стряслось, во всех коридорах звучали крики и бормотанье, птицы просто носились по ним. Заглянув в огромный вертикальный коридор, Ричард увидел тридцать или сорок огромных крылатых созданий, организованным строем то влетавших в цилиндр, то оставлявших его. Наконец Ричарду удалось привлечь к себе внимание одного из гигантов с тремя кольцами. Тот был просто заворожен высветившейся на экране монитора геометрической схемой своего дома. Но Ричард не сумел объяснить ему, что он хотел бы увидеть и остальную часть цилиндра.
      Предводитель подозвал своих коллег, чтобы и те увидели изображение, и на Ричарда обрушился осмысленный птичий говорок. Но, когда с важными новостями о текущих событиях подлетела новая птица и вмешалась в их беседу, его отпустили.
      Чувствуя себя ненужным, Ричард вернулся в свою камеру. Он улегся на кучу сена и вспомнил о семье, оставленной им в Новом Эдеме. «Теперь пора и домой», — подумал он и принялся гадать, предусматривают ли обычаи птичьей страны обязательное разрешение на отбытие. И пока Ричард лежал, углубившись в размышления, в его комнату вступил гость.
      С этой птицей ему еще не приводилось встречаться. Ее шею охватывали четыре кобальтово-синих кольца, а бархат на теле отливал чернотой, изредка нарушавшейся белыми пятнами. Ясные глаза птицы, к удивлению Ричарда, были полны глубокой скорби. Птица подождала, пока он поднимется, и потом начала очень медленно говорить. Ричард кое-что понял, но самой важной показалась ему часто повторяющаяся комбинация, означавшая «отправляйся за мной».
      Снаружи у его камеры почтительно ожидали три другие птицы. Они последовали за Ричардом и его гостем. Вся группа отошла от камеры, пересекла единственный мост, перекинутый через огромный вертикальный коридор, и вошла в ту область цилиндра, где хранились манно-дыни.
      В задней части одной из кладовых, заполненных манно-дынями, в стене виднелись углубления. Предпринимая свое исследование, Ричард не обратил на них внимания. Но теперь, когда он вместе с птицами приблизился к вмятинам на несколько метров, стена скользнула в сторону… за ней оказался огромный лифт. Верховный предводитель птиц жестом велел ему войти.
      Он вошел внутрь. Четверо птиц пробормотали «прощай» и сошлись в кружок, чтобы вежливо повернуться и поклониться ему. Ричард старательно попытался изобразить прощальную трескотню, поклонился и отступил в лифт. Стенка за ним сомкнулась буквально через несколько секунд.

      Лифт спускался ужасно медленно. Площадь огромной кабины составляла около 20 квадратных метров, а потолок поднимался над головой Ричарда метров на 8 или 10. Пол кабины повсюду был ровным, лишь по две пары бороздок с каждой стороны от Ричарда тянулись от двери к задней стенке кабины. «В этом лифте можно перевозить просто чудовищные тяжести», — подумал Ричард, поглядывая на высокий потолок.
      Он попытался прикинуть, как быстро спускается лифт. Но определить было немыслимо — не с чем сравнить. В соответствии с представлением Ричарда о цилиндре хранилище манно-дынь располагалось примерно в одиннадцати сотнях метров над основанием. «Итак, если мы собираемся спускаться вниз со скоростью обычного земного лифта, путешествие продлится несколько минут».
      Эти три минуты оказались самыми долгими в его жизни. Ричард и понятия не имел, что окажется перед ним, когда дверь лифта откроется. «Может быть, я просто выйду из цилиндра, — вдруг подумал он. — А может, окажусь в области белых сооружений… Или меня отсылают домой?»
      Он начал уже размышлять о том, как, наверное, переменилась теперь вся жизнь в Новом Эдеме, когда лифт остановился. Огромные двери открылись, и несколько секунд у Ричарда было ощущение, что сердце его вот-вот выскочит из груди. Прямо перед ним предстали двое существ, внимательно разглядывавших его… столь странные создания не могли бы даже пригрезиться.
      Ричард замер на месте, он не мог пошевелиться. Их облик был настолько невероятным… и пока его ум старался осмыслить хаотические сигналы, создаваемые органами чувств, Ричард словно застыл парализованный. У каждого из этих существ на лице оказалось по четыре глаза. Кроме двух больших молочно-белых овалов по каждую сторону от невидимой линии симметрии, разделявшей голову на две части, существа имели по два дополнительных глаза, расположенные на стебельках, подымавшихся на десять-двенадцать сантиметров над лбом. Ниже большой головы их тела разделялись еще на два сегмента, каждый из них был снабжен парой конечностей — вместе получалось шесть ног. Инопланетяне стояли на двух задних ногах, плотно прижимая четыре верхние конечности к гладким подгрудкам молочного цвета.
      Они двинулись навстречу, и Ричард в испуге отступил к стенке лифта. Оба создания повернулись друг к другу и обменялись писком, исходившим из маленького округлого отверстия под овальными глазами. Ричард заморгал, голова вдруг поплыла, и он припал на одно колено, чтобы не упасть совсем. Сердце его отчаянно колотилось.
      Инопланетяне тоже изменили положение, опустив средние ноги на пол. В этой позе они напоминали гигантских муравьев, оторвавших от земли две передние ноги и передний сегмент с высоко поднятой головой. Все это время черные сферы на концах глазных стебельков продолжали вращаться, обозревая окрестности на все 360ь, а молочного цвета материал в темно-бурых овалах двигался из стороны в сторону.
      Несколько минут они провели в относительном покое и словно бы поощряли Ричарда, предлагая ему начать исследование. Пытаясь одолеть свой страх, он попробовал видеть в них предмет объективного научного анализа. Эти создания были не крупнее средней собаки, но, безусловно, весили много меньше: такими тонкими и хрупкими казались их тела. Передние и задние сегменты по размеру превосходили средний, все три части тела покрывал блестящий панцирь из какого-то твердого материала.
      Ричард отнес бы их к насекомым, пусть и очень крупным, если бы не необычайные конечности: толстые, мускулистые, покрытые короткой густой черной шерстью в белую полоску; казалось, что эти создания одеты в полосатые штанишки, а их ладони — если так можно выразиться — были свободны от волос и оканчивались четырьмя пальцами: один из них противостоял передней паре.
      Ричард едва-едва набрался храбрости, чтобы вновь разглядеть столь невероятные существа, когда из-за спины стоявших перед ним созданий послышалось тонкое завывание на манер автомобильной сирены. Поднявшись, Ричард увидел третье создание, приближающееся быстрой рысью. Движения его были необыкновенно красивыми. Это существо напоминало шестиногого кота, стелющегося по земле и отталкивающегося противоположными ногами в каждой паре.
      Все трое приступили к торопливому разговору. Пришелец приподнял голову и передние ноги и недвусмысленным жестом велел Ричарду оставить лифт. Тот отправился следом за тремя существами и очутился в очень большой комнате, в которой тоже хранились манно-дыни, но лишь этим кладовая напоминала принадлежащую птицам часть цилиндра — здесь повсюду было видно совершенное оборудование, в том числе и автоматическое. В десяти метрах над ними под потолком по рельсам «плыл» механический кран. Он ухватывал по одной дыне и грузил их на тележки, выстроившиеся вдоль бороздок в другой части комнаты. Пока Ричард и его хозяева наблюдали, грузовая тележка двинулась по колее и остановилась в лифте.
      Создания заторопились по одному из проходов внутри комнаты, и Ричард последовал за ними. Они подождали его у двери, а потом повернули налево, проверив, видит ли он их. Потом они бежали еще две минуты и наконец добрались до просторного атриума высотой во много метров, посреди которого располагалось транспортное устройство.
      Это устройство отдаленно напоминало эскалатор. По сути дела, их было два: один опускал вниз, другой поднимал вверх; обе дорожки спиралью окружали толстые столбы в центре атриума. Весьма крутые эскалаторы передвигались очень быстро. Через каждые пять метров они выходили на следующий уровень, или этаж, там следовало перейти на очередной спиральный марш эскалатора. Вместо ограждений с одного бока эскалатора был устроен барьерчик — не выше тридцати сантиметров. Инопланетяне ехали лежа, опустив все шесть ног на движущуюся ленту. Ричард сперва стоял, но, чтобы не упасть, тоже повалился на четвереньки.
      Навстречу по нисходящей ленте эскалатора катило с дюжину инопланетян. Они оглядывали Ричарда, обратив к нему свои удивительные лица. «А как же они питаются?» — задался вопросом Ричард, отметив, что кольцевое отверстие, которое они использовали для общения, явно не могло пропустить в себя крупные куски пищи. Других отверстий в головах не было, хотя на них выступали шишки и морщины неизвестного назначения.
      Как оказалось, Ричарда везли на восьмой или девятый уровень. Там вся троица дожидалась его, когда он наконец добрался до нужного места. Они повели Ричарда в шестигранное сооружение с ярко-красными отметинами спереди. «Забавно, — подумал Ричард, пристально рассматривая странные зигзаги. — Я уже видел эти письмена… конечно же, на той карте или документе, который разглядывали птицы».
      Ричарда разместили в хорошо освещенной комнате, со вкусом украшенной черно-белыми геометрическими узорами. Вокруг него находились объекты разнообразной формы и размеров, но Ричард не имел ни малейшего представления об их назначении. Инопланетяне жестами объяснили Ричарду, что тут ему и надлежит остаться. А потом ушли. Усталый мистер Уэйкфилд осмотрел мебель, пытаясь определить, какую форму может иметь здесь кровать, и наконец распростерся на полу, чтобы уснуть.
      «Мирмикоты. Так я буду звать их». — Ричард проснулся всего через четыре часа и все не мог отделаться от мысли о неизвестных созданиях. Следовало дать им подобающее название. Отказавшись от котомуравья и котонасекомого, он вспомнил, что ученого, изучающего муравьев, зовут мирмекологом. И выбрал мирмикота, заменив в уме «е» на «и».
      Комната Ричарда была прекрасно освещена. Действительно, любой уголок обиталища мирмикотов был хорошо освещен, что контрастировало с темными, похожими на катакомбы коридорами верхних частей бурого цилиндра. «А ведь после лифта я еще не видел птиц, — подумал Ричард. — Выходит, оба вида живут раздельно, стараясь не смешиваться. Но и те, и другие нуждаются в манно-дынях… Что же их связывает?»
      Забежала пара мирмикотов. Поставив перед ним аккуратно разрезанную дыню и чашку воды, они сразу исчезли. Ричард ощущал и жажду, и голод. Пара существ вернулась через несколько секунд, после того как он покончил с завтраком. С помощью ладоней на своих передних конечностях мирмикоты велели ему встать. Ричард поглядел на них. «Неужели это те же создания, что встречали меня вчера у лифта? Та самая пара, что принесла мне дыню и воду?» Он попытался вспомнить тех мирмикотов, которых уже видел… в том числе и тех, что спускались вместе с ним на эскалаторе. Он не мог припомнить характерных особенностей каждой отдельной личности. «Как они похожи друг на друга, — подумал он. — Каким же образом они сами себя различают?»
      Мирмикоты вывели его в коридор и метнулись направо. «Великолепно», — буркнул Ричард, направившись рысцой следом за ними. Он потерял несколько секунд, любуясь красотой их движений. «Наверное, они считают людей легкоатлетами». Один из мирмикотов остановился — в сорока метрах от Ричарда. Мирмикот не поворачивался, но Ричард видел, что за ним следят, поскольку глаза на стебельках были обращены в его сторону. «Иду-иду, — выкрикнул Ричард. — Но я не могу бежать так быстро».
      Ричард довольно скоро понял, что эта пара инопланетян ведет его по поселению мирмикотов, проводит нечто вроде экскурсии. Путь их был логически спланирован. Первая остановка, очень короткая, состоялась в хранилище манно-дынь. Ричард увидел, как две наполненные манно-дынями тележки по бороздкам скользнули в лифт, идентичный тому, что вчера опустил его вниз. После еще одной пятиминутной пробежки Ричард оказался в совершенно другой части обиталища мирмикотов. Стены уже виденных им помещений отливали серо-белым металлом, кроме той комнаты, в которой он переночевал; здесь же они были щедро разрисованы красками или геометрическими узорами, либо и тем и другим. Одна из просторных комнат не уступала по размерам театральному залу, в ней размещались три бассейна, заполненные жидкостью. В помещении находилось около сотни мирмикотов, примерно половина из них — в бассейнах (лишь стебельки глаз и верхняя часть панциря выступали над водой). Остальные мирмикоты либо сидели на перемычках, разделяющих три бассейна, либо бродили возле странных сооружений на дальней стороне зала.
      Но действительно ли они плавали? Приглядевшись, Ричард заметил, что существа не перемещались, они просто погружались в жидкость и по нескольку минут оставались в ней. Два бассейна были наполнены густой жидкостью, похожей на сдобренный сметаной суп, в третьем оказалась прозрачная жидкость, скорее всего вода. Следуя за мирмикотом-одиночкой, Ричард подошел к краю одного из этих бассейнов, перешел к другому, также наполненному густой жидкостью. «Что они здесь делают? — думал Ричард. — Почему меня привели сюда?»
      Едва ли не в тот же миг по его спине постучал один из мирмикотов. Он указал на Ричарда, потом на бассейн, потом на рот Ричарда. Тот не мог сообразить, что хочет поведать ему это существо. Мирмикот-проводник далее направился к бассейнам и сам погрузился в тот из них, где жидкость была погуще. Он вернулся на задних ногах и указал на бороздки между мягкими брюшными сегментами кремового цвета.
      Мирмикот явно желал убедиться в том, что Ричард понял, для чего предназначены эти бассейны. Остановившись рядом, он увидел, как мирмикоты, используя весьма сложные машины, измельчают пористое вещество, размешивают его с водой, добавляя другие жидкости, словом, создают тонкую взвесь, подобную жидкости, наполнявшей бассейны. Наконец один из инопланетян обмакнул палец в жижу и прикоснулся им к губам Ричарда. «Значит, они хотят объяснить мне, что пользуются бассейнами для еды, — подумал Ричард. — Выходит, они не питаются манно-дынями? Или же их диета более разнообразна? Как интересно!»
      Вскоре они отправились дальше, новая пробежка привела их в удаленный участок логова. Здесь тридцать или сорок мирмикотов поменьше, явно молодых, занимались под надзором взрослых. Внешне маленькие эти существа во всем походили на старших, за одним исключением — у них не было панциря. Ричард решил, что твердая оболочка возникает по мере достижения зрелого возраста; эти малыши могли находиться в школе или в детском саду, но как удостовериться в этом? Впрочем, в одном месте ему как будто послышалось, что младшие в унисон повторяют последовательность звуков, издаваемых взрослыми мирмикотами.
      Далее проводники направились к эскалатору. Пара мирмикотов высадила Ричарда примерно на двенадцатом уровне. Сойдя с эскалатора, проводники помчались по коридору, окончившемуся в огромной фабрике, где трудилась уйма мирмикотов, использовавших самые разнообразные машины. Проводники всегда торопились и Ричард не успевал в чем-нибудь разобраться. Фабрика в общем напоминала земные. Здесь было шумно, пахло химикатами и металлами, в зале стоял ровный гул, создаваемый писклявыми голосами мирмикотов. Ричард заметил пару мирмикотов, чинящих подъемное устройство, подобное тому, которое вчера он видел в действии в хранилище манно-дынь.
      В одном уголке фабрики оказалось особое место, отгороженное от остального цеха. Проводники не намеревались вести его в эту сторону, но Ричард ощутил любопытство. Когда он пересек границу этого участка, никто не подумал его останавливать. Расположившийся в просторной кабине мирмикот-оператор следил за автоматизированной сборкой.
      Длинные и тонкие листы легкого металла или же пластика вплывали в цех на конвейере. С противоположной стороны ехали небольшие сферы около двух сантиметров в диаметре. Под пересечением обеих лент с высокого потолка свисала большая прямоугольная машина, она опускалась на детали с особым чмоканьем. Секунд через тридцать мирмикот-оператор подымал сборочный узел и с ленты сбегала, складывая длинные ножки, пара ногастиков, самостоятельно помещавшихся в ящик, напоминавший огромную картонную упаковку для яиц.
      Ричард несколько раз проследил за ходом процесса. Он был потрясен и заворожен. «Итак, ногастиков делают мирмикоты. Карты тоже. Наверное, и космические корабли, на которых летают вместе с птицами. И что это значит? Невероятно высокую степень симбиоза?»
      Качая головой, он наблюдал за процессом сборки ногастиков. Мгновение спустя Ричард услышал за спиной голос мирмикота и обернулся. Один из его проводников протягивал ему ломоть манно-дыни.
      Ричард начинал утомляться. Он даже не представлял, сколько времени длится его путешествие… ему казалось, что он исследует обиталище мирмикотов много часов.
      Но все, что он видел, образовывало цельную картину. Поднявшись на небольшом лифте к верхним пределам обиталища, Ричард посетил птичий госпиталь, где работали и лечили мирмикоты, и даже пронаблюдал за тем, как птицы появляются на свет из бурых кожистых яиц и под внимательным присмотром мирмикотов-врачей. Ричард теперь был уверен, что перед ним пример комплексного симбиоза между двумя видами. «Но почему? — удивлялся он, отдыхая возле эскалатора, когда его проводники разрешили ему присесть.
      — Какие выгоды приносят птицам мирмикоты — очевидно. Но что же эти огромные муравьи получают взамен?»
      Проводники повели его по широкому коридору к большой двери, находившейся в нескольких сотнях метров, и впервые не бежали. Когда они приблизились к этой двери, в коридор из боковых проходов вышли трое мирмикотов; все начали переговариваться — обычным писком. Когда все пятеро сделали короткую паузу, Ричарду подумалось — что-то спор разбушевался вовсю. Он внимательно следил за разговаривающими мирмикотами, особенно за их лицами. Все было одинаковым: даже морщинки и складки вокруг издающего шум отверстия и овальные глаза ничем не отличались. Различить мирмикотов было абсолютно невозможно.
      Наконец вся группа отправилась к двери. Издалека Ричард недооценил ее размеров. Подойдя ближе, он увидел, что высота двери составляет 15 или 20 метров, а ширина более трех. Поверхность ее была покрыта великолепной сложной резьбой, а изображение фокусировалось вокруг квадратного украшения с четырьмя панелями: в левой верхней части располагалась летящая птица, справа с ней соседствовала манно-дыня, в левой нижней части бежал мирмикот, справа от него было изображено некое подобие сахарной ваты с неровными утолщениями.
      Ричард остановился, чтобы восхититься мастерством. Ему сразу показалось, что где-то уже видел такую дверь, по крайней мере нечто похожее. Однако он решил, что подобное едва ли возможно. Впрочем, память его вдруг пробудилась, когда Ричард провел пальцем по фигурке мирмикота. «Да, — взволнованно проговорил он, — конечно, это было в недрах птичьего подземелья на Раме II. Там, где был огонь».
      Вскоре дверь распахнулась, и Ричарда ввели в помещение, напоминающее большой подземный собор. Палата, в которой он очутился, была около пятидесяти метров в высоту. Пол в общем имел форму круга — тридцати метров в диаметре. По окружности располагалось шесть нефов. Стены потрясали: практически каждый квадратный дюйм был покрыт рельефами или фресками, выписанными до мельчайших подробностей. Все было невероятно прекрасно. В центре собора находилась возвышенная платформа, на которой стоял что-то вещавший мирмикот. У его ног собралась дюжина остальных, все сидели на четырех задних конечностях и с неослабным вниманием наблюдали за проповедником.
      Обойдя вокруг палаты, Ричард понял, что изображения на стене, в метровой полосе, протянувшейся в 80 сантиметрах над полом, складываются в упорядоченное повествование. Ричард невозмутимо изучал картинку за картинкой, пока не добрался, по его мнению, до начала повествования. На первой панели была изображена манно-дыня. Три следующие демонстрировали, как нечто вырастает внутри ее (смутные очертания едва угадывались), но на четвертом рельефе этот объект занимал почти всю внутренность манно-дыни.
      На пятой панели была изображена крохотная головка с двумя молочными овальными глазами, стебельками над лбом и маленьким округлым отверстием между глаз, выглядывавшим из дыни. На шестом рельефе оказался молодой мирмикот, точь-в-точь как те, которых Ричард видел в тот день. Это свидетельствовало, что он правильно понял смысл всего повествования. «Господи… черт, — произнес Ричард, обращаясь к себе самому, — выходит, манно-дыня — яйцо мирмикота! — Мысли его смешались. — Но это же чушь. Птицы питаются дынями… мирмикоты даже кормят ими меня… Как такое возможно?»
      Ричард был настолько озадачен своим открытием, что, устав от всей беготни этого дня, уселся перед изваянием, изображавшим молодых мирмикотов. Он попытался представить себе, какие отношения могут связывать мирмикотов и птиц. На Земле не существовало ничего похожего, впрочем, и там виды частенько помогали друг другу выжить. Но как может один вид живых существ дружить с другим, если единственной пищей первого вида являются яйца второго? Отсюда следовало, что фундаментальные, с точки зрения землян, биологические законы не применимы к птицам и мирмикотам.
      Пока Ричард размышлял о странных новых открытиях, вокруг него собралась стайка мирмикотов. Ему велели встать. И уже через минуту он спускался следом за ними по извилистому пологому спуску в другой стороне комнаты в специальную крипту под полом собора мирмикотов. Впервые с тех пор, как Ричард вошел в обиталище этих существ, свет сделался тусклым, а окружавшие его мирмикоты с заметным трепетом опускались по широкому проходу к арке над входом. В другом конце прохода располагались две створки, открывавшиеся в большое помещение, наполненное белым мягким материалом. Издали похожий на вату, материал был достаточно упорядочен, его длинные волокна, по большей части очень тонкие, только кое-где сливались в клубни или ганглии, хаотически распределявшиеся в огромном белом объеме.
      Ричард с мирмикотами остановился у входа, в метре от материала. Хлопковая сетка простиралась во все стороны… насколько мог видеть Ричард. Пока он разглядывал сложные переплетения, элементы материала начали очень медленно двигаться, образовывая проход, позволявший пройти внутрь этой сетки. «Итак, вещество это — живое», — думал Ричард. Сердце его отчаянно колотилось, пока он с изумлением наблюдал за немыслимым.
      Через пять минут проход растянулся настолько, что Ричард мог уже зайти метров на десять в глубь загадочного материала. Окружавшие его мирмикоты показывали на хлопковую сетку. Ричард покачал головой. «Простите, ребята,
      — хотелось ему сказать, — но в облике этой штуковины мне кое-что не нравится. Словом, давайте обойдемся без этой части приключения, если вы не возражаете».
      Но мирмикоты все указывали вперед. Выхода у Ричарда не оставалось, и он понимал это. «Что теперь будет со мной? — спрашивал он себя, ступая вперед. — Вещество съест меня? Неужели именно для этого все и затеяли? Не может быть».
      Он оглянулся. Мирмикоты не шевельнулись. Глубоко вздохнув, Ричард прошел все десять метров и остановился так, что мог даже дотянуться до одного из странных ганглиев в живой сетке. И пока он внимательно рассматривал его, материал вокруг него вновь зашевелился. Ричард обернулся и увидел, что проход позади него сомкнулся. В отчаянии он попытался броситься в ту сторону, назад к проходу, но усилие оказалось напрасным. Сеть уже поймала его, и он заставил себя смириться с тем, что должно было вот-вот свершиться. Ричард спокойно позволил сети опутать его. Крошечные нити, примерно в миллиметр толщиной, медленно и упорно покрывали все его тело. «Итак, — подумал Ричард, — все понятно. Ты намереваешься удушить меня». Но как ни странно, дышать не становилось труднее, хотя его лицо и голову уже обволакивали сотни нитей. Прежде чем руки лишились подвижности, Ричард попытался оторвать одну из крошечных нитей с руки. Это было почти невозможно — обволакивая, нити проникали в его кожу. Сильным движением он наконец сумел вытянуть одну из белых нитей, но там, где была она, выступила кровь. Ричард оглядел свое тело: теперь оно, наверное, было проколото живой сеткой, быть может, в миллионе точек. Ричард поежился.
      Он все удивлялся тому, что еще мог дышать. И когда попытался понять, как воздух проникает сквозь паутину, услыхал внутри своей головы голос. «Оставь напрасные потуги, — проговорил он. — В любом случае ты не сумеешь понять. Один раз в жизни отдайся невероятному приключению, не отягощая себя сомнениями».

      И снова Ричард не имел ни малейшего представления о времени. Несколько раз за дни (или то были недели?), проведенные им внутри чужеземной паутины, тело изменяло свое положение. Однажды, когда он уснул, паутина сняла с него одежду. Теперь Ричард лежал на спине, и тело его подпирала уплотнившаяся часть тонкой сетки.
      Его более не интересовало, каким именно образом он ухитряется выжить. Как-то выходило, что, когда он ощущал голод или жажду, потребности организма сразу удовлетворялись. Выделения исчезали через считанные минуты, дышалось легко, хотя Ричард был полностью окружен живой паутиной.
      Проведенные в сознании часы Ричард нередко посвящал изучению создания, в плоти которого он находился. И когда присматривался, то видел, что крошечные нити постоянно шевелятся. Очертания сетки вокруг его тела менялись очень медленно, но все-таки заметно. Ричард старался запоминать передвижение тех ганглиев, которые мог видеть перед собой. Один раз над его головой сошлись целых три штуки, образовав треугольник.
      Сетка общалась с Ричардом по регулярному циклу. Она погружала в его тело тысячи своих волокон на пятнадцать, а то и двадцать часов. Ричард не видел снов, если не был подсоединен к сетке. В этом случае, пробуждаясь, он нервничал и беспокоился. А когда волокна начинали обволакивать его, ощущал новый прилив энергии. Но если он спал присоединенным к инопланетной сетке, то его посещали активные и яркие сны. Прежде Ричарду редко что-либо снилось, он часто подсмеивался над Николь, уделявшей своим снам столько внимания. Однажды ночью Ричард увидел себя во сне подростком в родном городе Стратфорд-он-Эйвоне, он смотрел спектакль «Как вам это понравится». Очаровательная блондинка, игравшая Розалинду, сошла со сцены и шепнула ему на ухо.
      — Ты Ричард Уэйкфилд? — спросила она его во сне.
      — Да, — ответил он.
      Тут актриса принялась целовать Ричарда, поначалу обстоятельно и неторопливо, а потом вспыхнула страстью, живой и острый язычок ее порхал внутри его рта. Ричарда обдало волной всепоглощающего желания — и он внезапно проснулся, ощутив странное смущение от собственной наготы и эрекции. «К чему бы все это?» — усмехнулся Ричард, припомнив фразу, которую бывало слыхал в подобных случаях от Николь.
      В заточении воспоминания о Николь сделались острее и куда более подробными. К собственному удивлению, Ричард обнаружил, что в отсутствие прочих стимулов способен полностью воспроизводить свои разговоры с Николь вплоть до самых мелких деталей… как, например, выражение на лице, которым она сопровождала свою речь. В долгом заключении внутри паутины Ричард часто испытывал одиночество, и яркие воспоминания лишь заставляли его еще сильнее тосковать по любимой жене.
      Не менее отчетливыми были воспоминания о детях, ему не хватало их всех, а в особенности Кэти. Он вспомнил последний разговор со своей отбившейся от рук дочерью, состоявшийся за несколько дней до свадьбы Симоны, когда Кэти явилась домой отобрать кое-что из одежды. Она приуныла, нуждалась в поддержке, но Ричард не сумел ободрить ее. «Контакт так и не установился», — подумал Ричард. Лицо Кэти, юной привлекательной женщины, сменилось физиономией отчаянной десятилетней девчонки, скакавшей по площадям Нью-Йорка. Оба лица, соприкоснувшись, заставили по-новому ощутить потерю. «После пробуждения мне никогда не было спокойно в обществе Кэти, — вздохнув, осознал он. — Я хотел видеть не ее, а мою прежнюю маленькую девочку».
      Небывалая точность воспоминаний о Николь и Кэти убедили Ричарда в том, что с его памятью происходит нечто экстраординарное. Он вдруг обнаружил, что вспомнил точный счет всех четвертьфинальных, полуфинальных и финальных матчей на Кубок мира по футболу, начиная с 2174 по 2190 год. В молодости Ричард помнил всю эту бесполезную информацию: тогда он очень интересовался футболом. Однако в годы перед запуском «Ньютона» мозг его усвоил столько нового, что он нередко, даже беседуя с приятелями о футболе, стал забывать участников какого-нибудь ключевого матча Кубка.
      По мере того как зрительные образы продолжали становиться все более четкими, Ричард обнаружил, что может припомнить эмоции, связанные с ними. Он словно бы заново целиком переживал ситуацию. Ричард припомнил не только всепоглощающую любовь, смешанную с восхищением, испытанную им, когда он впервые увидел Сару Тайдингс на сцене, но также восторг и волнения, которыми сопровождались его ухаживания, даже безграничную страсть первой ночи… тогда после нее он буквально пал бездыханным; и теперь, много лет спустя, находясь внутри загадочного инопланетного существа, похожего на сеть, Ричард реагировал столь же сильно.
      Вскоре выяснилось, что Ричард уже не владеет воспоминаниями, которые возникали в его мозгу. В самом начале ему казалось, что это он сам старается думать о Николь и детях или о своей любви к молодой Саре Тайдингс, просто чтобы ощутить себя счастливым. «А теперь, — подумал он, мысленно обратившись к сети, — обновив мою память — один Господь знает с какой целью, — ты принялась читать мои воспоминания».
      Многие часы Ричард наслаждался, вынужденно вспоминая прошлое, особенно годы, проведенные в Кембридже и Космической академии; тогда постоянная радость познания скрашивала его жизнь. Квантовая механика, кембрийский взрыв, теория вероятности и статистическая физика, даже давно позабытый немецкий лексикон, напомнили ему о том, как много счастья приносило ему познание. Радовали его и торопливо сменявшие друг друга воспоминания о всех постановках шекспировских пьес, которые ему довелось видеть между десятью и семнадцатью годами. «Каждому нужен герой, — думал Ричард, заново вспоминая спектакли, — для того чтобы извлечь все лучшее из себя самого. Моим героем был, безусловно, Уильям Шекспир».
      Некоторые воспоминания были болезненными, особенно из детской поры. Ричарду вновь вспомнился тот обед… он сидел за маленьким столиком в столовой. Пьяный отец сердился на весь мир, и весь обед он раздраженно поглядывал на семью… все молчали. Ричард случайно пролил суп, и буквально через какую-то секунду ладонь отца тыльной стороной больно ударила его по щеке; удар отбросил его со скамьи в угол комнаты. Лежа на полу, Ричард дрожал от страха и потрясения. А потом он забыл об этом случае — на долгие годы. И теперь Ричард не сумел сдержать слез, вспомнив, каким перепуганным и беспомощным был перед разошедшимся в гневе отцом.
      Дошло дело и до воспоминаний о долгой одиссее на Раме II… сильная головная боль едва не ослепила его. Он увидел, как лежит на полу в странной комнате, в окружении трех или четырех октопауков. В тело его были введены дюжины разных зондов, шел какой-то эксперимент.
      — Остановись! Остановись! — закричал Ричард, стараясь выбросить эти воспоминания из головы. — Моя голова убивает меня!
      Но головная боль чудесным образом начала проходить, и Ричард вспомнил время, проведенное среди октопауков. Он вспомнил долгие дни, когда его подвергали исследованиям, вспомнил крошечных живых существ, которых помещали в его тело. Ричард вспомнил также несколько странных сексуальных экспериментов, в которых его подвергали всевозможным видам внешнего полового воздействия и вознаграждали после эякуляции.
      Забытые воспоминания взволновали Ричарда, он так и не сумел вспомнить этого, после того как вышел из комы, в которой семья обнаружила его в Нью-Йорке. «Теперь я в состоянии вспомнить об октопауках и другое, — думал он взволнованно. — Они разговаривали друг с другом цветовыми полосами, перемещавшимися по головам. Ко мне они враждебности не проявляли, однако намеревались исследовать меня самым тщательным образом. Они…»
      Мысленная картина исчезла, и головная боль немедленно возвратилась. Нити сети только что отсоединились. Уставший Ричард быстро уснул.
      День за днем воспоминания сменяли друг друга и наконец прекратились. Вызывающая их извне сила оставила разум Ричарда. И нити сети теперь подолгу оставались неприсоединенными.
      Так — без событий — миновала неделя. А когда пошла вторая, в двадцати сантиметрах от головы Ричарда начал формироваться необычный сферический ганглий, более крупный и плотный, чем обычные комки живой паутины. Ганглий рос и наконец сделался размером с баскетбольный мяч. Вскоре после этого огромный ком испустил из себя сотни волокон, погрузившихся в кожу головы Ричарда. «Что-то новое, — думал Ричард, забывая про боль, вызванную вторжением нитей в его мозг. — Один Бог знает, зачем им это понадобилось».
      Ричард сразу же начал видеть какие-то картинки, но они были настолько туманны, что он не мог понять их. И как только в уме его сформировалось первое изображение, Ричард немедленно заключил, что сеть, столько дней считывавшая его воспоминания, теперь пытается сообщитьему нечто. Однако паутина определенно никак не могла улучшить качество видимых им изображений. Он вспомнил о поездке к окулисту в детстве, закончившейся выпиской очков. С помощью пальцев Ричард дал понять, какие осуществленные сетью перемены делают изображение лучше, а какие хуже. И вскоре Ричард сумел разглядеть предлагавшиеся ему инопланетянами виды.
      На первой картинке оказалась планета, снимок был сделан с космического корабля. Укутанный облаками мир, обладавший двумя небольшими спутниками, кружил возле далекой одинокой желтой звезды, посылавшей ему свет и тепло. Этот мир, безусловно, был домом-планетой волокнистой паутины. На последовавших далее кадрах оказались ландшафты этой планеты.
      Планета паутин была миром туманов, под которыми чаще всего пряталась бурая, голая и бесплодная поверхность. Только на литоралях, где суша соприкасалась с волнами зеленых озер и океанов, обнаруживались какие-то признаки жизни. В одном из этих оазисов Ричард увидел я нескольких птиц, и удивительное сообщество разных живых существ. Ричард мог бы провести целый день, разглядывая любую из этих картинок; однако не он определял последовательность изображений. Сеть пыталась что-то сообщить ему — он был уверен в этом, — и первые картинки представляли собой всего лишь введение.
      На всех последующих кадрах появлялись либо птицы, либо манно-дыни, либо мирмикоты, либо волокнистые паутины или любая комбинация из членов этого квартета. По мнению Ричарда, эти кадры иллюстрировали «нормальную жизнь» на их родной планете и объясняли симбиоз между видами. На нескольких картинках птицы защищали подземные колонии мирмикотов и паутин от вторжения маленьких животных и растений. На других мирмикоты помогали вылупляться птенцам или перевозили манно-дыни, чтобы накормить птиц.
      Ричард был изумлен, когда обнаружил кадры, где крошечные манно-дыни оказались помещенными внутрь волокнистых паутин. «Зачем мирмикотам откладывать сюда яйца? — подумал он. — Ради защиты? Или эти странные паутины представляют собой нечто вроде разумной плаценты?»
      Вся последовательность изображений заставила Ричарда сделать вывод, что паутина в иерархическом плане доминирует над двумя остальными видами. В самом деле, картинки как бы намекали, что мирмикоты и птицы поклоняются существам-сеткам. «Неужели эти странные существа обдумывают все важные дела за птиц и мирмикотов, оставляя им самим несущественные вопросы? — спросил себя Ричард. — Невероятный симбиоз… Каким образом эволюция могла породить его?» Всего ему показали несколько тысяч кадров. После того как передачи повторились два раза, волокна отсоединились от Ричарда и втянулись в огромный ганглий. В последующие дни Ричарда оставили в покое, и его связь с организмом-хозяином ограничивалась лишь тем, что было необходимо для поддержания жизни.
      Когда в паутине вновь образовалась дорожка и Ричард увидел за ней дверь, в которую вошел много недель назад, он подумал, что его скоро выпустят. Однако невольное возбуждение быстро утихло. При первой же его попытке шевельнуться, сетка еще крепче ухватила все части его тела.
      «Итак, зачем же потребовалась эта дорожка?» Пока Ричард смотрел, в коридоре появилось трое мирмикотов. Ноги среднего существа были переломаны, а задний сегмент раздавлен, словно бы на него наехал тяжелый грузовик. Два его спутника внесли увечного мирмикота в паутину и затем отправились восвояси. Через несколько секунд волокнистая сеть начала обволакивать вновь прибывшего.
      Ричард находился в двух метрах от травмированного мирмикота. Между ним и раненым не было ни волокон, ни комьев. Ричард еще не видел в ватной сети подобных пустот. «Итак, меня продолжают учить, — подумал он. — Чему же на этот раз? Выходит, паутина лечит мирмикотов, а они — птиц!» Паутина не мешала ему наблюдать за поврежденными частями тела мирмикота. Во время затянувшегося бодрствования Ричард следил за тем, как сеть плотным коконом обволакивала раненое существо. Одновременно большой ганглий, бывший ранее перед Ричардом, перебрался ближе к кокону. После недолгого сна Ричард отметил, что ганглий возвратился на свое место. Кокон на той стороне полости почти рассосался. Когда кокон полностью исчез и под ним даже не осталось следа мирмикота, сердце Ричарда заколотилось.
      Но Ричард не имел времени подумать об участи мирмикота: волокна большого ганглия опять присоединились к его черепу, и в голове его разыгралась очередная пьеса. На первой же картинке оказалось пятеро людей-солдат, остановившихся на берегу рва, окружавшего поселение птиц. Они ели. Перед ними было разложено всякое оружие (впечатляющее разнообразие), в том числе и два пулемета.
      Дальнейшие картинки иллюстрировали нападение людей на второе поселение. Две сценки оказались достаточно мерзкими. На первой молодая птица высоко в воздухе лишилась головы и падала на землю. В нижней части этого же кадра виднелись удовлетворенные мужские физиономии. Вторая сценка изображала большую квадратную яму, вырытую на луговом участке зеленого пояса. На снимке были видны останки нескольких мертвых птиц. Слева к братской могиле приближался человек с тачкой, в которой находилась еще пара птичьих трупов.
      Ричард был ошеломлен. «Откуда взялись эти снимки? — гадал он. — И почему их мне показывают?» Припомнил все, что недавно приключилось внутри паутины, и, не веря себе самому, заключил: раненый мирмикот, должно быть, действительно видел все злодеяния, которые показали Ричарду… а значит, это сетевая структура каким-то образом перенесла изображение из разума мирмикота в мозг Ричарда. Осознав это, Ричард стал рассматривать картинки уже с большим вниманием. Сцены вторжения и убийств пробудили в нем гнев. На одном из последних снимков трое вооруженных людей нападали на птиц уже внутри бурого цилиндра. Живых не осталось.
      «Итак, эти бедные существа обречены, — сказал себе Ричард, — и, вероятно, понимают это…»
      Слезы вдруг наполнили глаза Ричарда, и с глубокой скорбью, еще не испытанной прежде, он понял, что личности, принадлежавшие к его собственному виду, систематически уничтожают птиц. «Нет, нет! — тихо вскрикнул он. — Остановитесь, пожалуйста, остановитесь. Неужели вы не видите, что делаете? Эти птицы — тоже воплощение чуда… химические вещества обрели сознание и в их телах. Они во всем подобны нам… Они наши братья».
      За несколько секунд многочисленные встречи с птицеподобными существами заполнили память Ричарда и вытеснили наведенное изображение. «Они спасли мою жизнь, — вспомнил он о полете через Цилиндрическое море. — Притом без какой-либо выгоды для себя самих. Какой человек, — с горечью признался он себе, — сделал бы нечто подобное для птиц?»
      Ричард редко плакал, но скорбь о птицах переполняла его. И он зарыдал, воспоминания обо всем, что было с ним в птичьем поселении, заполняли его разум: в особенности внезапная перемена в их обращении… и перевод в поселение мирмикотов. «А потом была эта экскурсия, и я оказался здесь… Значит, со мной пытались вступить в переговоры… но почему?» — Тут Ричард испытал еще одно потрясение, слезы вновь прихлынули к его глазам. «Потому что они в отчаянии, — ответил он себе. — И просят меня помочь».

      Снова внутри паутины образовалась большая пустота. Ричард внимательно следил за тем, как тридцать с небольшим ганглиев сходились в сферу диаметром около 50 сантиметров по другую сторону зазора. Каждый из ганглиев с центром сферы связывало необычно толстое волокно. Поначалу Ричард ничего не смог обнаружить внутри сферы, но, после того как ганглии передвинулись в другое положение, на ее месте остался крошечный зеленый объект, присоединенный к сетке сотнями мельчайших волокон. Он рос очень медленно. Ганглии уже трижды меняли положение, каждый раз образуя ту же сферическую конфигурацию, когда Ричард наконец осознал, что в паутине растет манно-дыня. Он был ошеломлен: неужели без следа исчезнувший мирмикот оставил какие-то семена, так долго прораставшие? «Тогда они состоят самое большее из нескольких клеток. И ватное существо неким образом пестует эти крохотные эмбрионы…»
      Тут ход его мыслей нарушился. Ричард осознал, что зародыши манно-дынь зреют метрах в двадцати от того места, где растаял в коконе мирмикот. «Тогда получается, что живая паутина перенесла яйца из одного места в другое и хранила их там в целости и сохранности несколько недель».
      Логический ум Ричарда отбросил эту гипотезу: едва ли раненый мирмикот мог оставить какое-то семя. И медленно, но верно в голове Ричарда стало складываться альтернативное объяснение, предполагавшее наличие биологии куда более сложной, чем известная на Земле. «Что, если, — подумал он, — манно-дыни, мирмикоты и ватная паутина представляют различные формы существования одного и того же вида… с нашей точки зрения?»
      Потрясенный подобной идеей, Ричард потратил два долгих периода бодрствования на воспоминания о том, что видел внутри поселения птиц. Не отводя глаз от четырех манно-дынь, подраставших напротив него, Ричард представил себе цикл метаморфоз, в котором манно-дыни порождали мирмикотов: умирая, последние отдавали плоть ватной сетке, в ней в свою очередь созревали зародыши манно-дынь, снова начинавшие процесс. Все известные ему факты не противоречили этому объяснению. Впрочем, ум Ричарда разрывался от сотни вопросов. Трудно было понять, какосуществляется этот сложный цикл метаморфоз и почемуэтот вид эволюционировал столь причудливо.
      В студенческие годы интересы Ричарда были обращены к области точных наук. Физика и математика составляли основу его образования. И, пытаясь разобраться в жизненном цикле создания, в теле которого он обитал уже много недель, Ричард устыдился собственного невежества. Он сожалел, что в свое время не отнесся с должным вниманием к биологии. «Чем я могу помочь им, — спрашивал он себя, — если даже не знаю, с чего начать?»
      Теперь Ричард гадал, не научилось ли сетчатое создание читать все его мысли, а не только воспоминания. Гости прибыли через несколько дней. В сетке вновь образовалась дорожка, ведущая ко входу. Четверо совершенно одинаковых мирмикотов прошли внутрь и жестом пригласили Ричарда к себе. В руках они держали его одежду. Ричард пошевелился… приютившая его сеть более не пыталась мешать ему передвигаться. Ноги Ричарда подгибались, но, одевшись, он все же сумел последовать за мирмикотами по коридору в глубь бурого цилиндра.
      В большом зале были видны следы недавних работ. Огромная фреска на стене еще не была завершена. Действительно, пока мирмикот-преподаватель указывал Ричарду на конкретные предметы, изображенные на фреске, мирмикоты-художники все еще дорисовывали ее. Ричард изучал картину, а дюжина этих существ срисовывала по наброскам отдельные ее части. Ричард сразу же понял, зачем создана эта фреска. Этот зал устроили, чтобы объяснить ему, как он может помочь инопланетянам выжить. Бесспорно, внеземляне не сомневались в том, что люди собираются уничтожить их. И мирмикоты нарисовали все эти картины, чтобы предоставить Ричарду знания, необходимые для их спасения. Только способен ли он усвоить урок… понять смысл изображений?
      Мирмикоты-живописцы были искуснейшими мастерами. Ричарду то и дело приходилось осаживать левое полушарие мозга, торопившееся проанализировать содержание картин, чтобы дать возможность правому полушарию насладиться талантом художников. Работали они стоя на двух задних ногах, а четырьмя передними рисовали. Мирмикоты негромко переговаривались, задавали друг другу вопросы, не создавая при этом заметного шума, способного отвлечь Ричарда, разглядывавшего их произведение на противоположной оконечности зала.
      Первая половина фрески представляла собой учебник по биологии инопланетян. Представления Ричарда о странных существах оправдались. Главная последовательность повествования была образована примерно сотней отдельных картин. Две их дюжины иллюстрировали различные стадии развития зародыша мирмикота, тем самым значительно расширяя познания, которые Ричард приобрел, разглядывая рельефы внутри храма мирмикотов. Первые панели поясняли развитие эмбриона, они тянулись по прямой линии вдоль стен зала. Над и под этой главной последовательностью размещались дополнительные кадры, смысл которых Ричарду было трудно понять.
      Четыре из них, например, располагались вокруг изображения манно-дыни, только что извлеченной из ватной паутины, однако зародыш мирмикота еще не возник внутри нее. Ричард решил, что эти четыре дополнительные картины должны предоставить ему конкретную информацию об условиях, в которых происходит процесс созревания. Но мирмикоты-художники воспользовались для этого ландшафтами родной планеты, а необходимые условия описывали с помощью туманов, озер, флоры и фауны. Ричард лишь качал головой, когда мирмикот-преподаватель показывал на эти картины.
      Диаграмма над главной последовательностью посредством звезд и спутников определяла временные масштабы. По их расположению и количеству Ричард понял, что время жизни этих созданий на стадии мирмикота невелико по сравнению с длительностью существования сеток. Однако он так и не смог сообразить, что ему хотели сообщить с помощью этой диаграммы.
      Весьма смущали Ричарда и численные соотношения между различными проявлениями вида. Было понятно, что каждая манно-дыня порождает одного мирмикота (близнецов нигде не изображали), и одно ватное существо, безусловно, могло произвести на свет множество манно-дынь. Но сколько мирмикотов приходится на одну сетку? На одном рельефе была изображена большая сеть с дюжиной мирмикотов внутри нее. Что должен был сообщить ему этот рельеф?
      Ричард спал в небольшой комнате недалеко от зала с фреской. Уроки длились от трех до четырех часов, потом его кормили и позволяли спать. Иногда, входя в зал, Ричард разглядывал остававшиеся незавершенными картины на второй половине фрески. В подобных случаях свет в зале немедленно гас. Мирмикоты хотели, чтобы Ричард в первую очередь изучал их биологию.
      Примерно через десять дней вторую половину фрески завершили. Получив, наконец, разрешение, Ричард рассматривал ее с истинным восторгом. Изображения множества людей и птиц были выполнены с исключительной точностью. С полдюжины раз на картине фигурировал сам Ричард… длинноволосый, бородатый, полуседой. Он узнал себя не сразу. «На этих картинах я похож на Христа», — усмехнулся Ричард. Часть фрески была отведена истории вторжения людей в поселение инопланетян. В ней содержалось больше подробностей, чем в спроектированном в мозг Ричарда изображении, когда он находился внутри ватной сетки. Впрочем, ничего нового на ней не было. Ричард лишь еще больше возмутился, увидев жуткие подробности продолжающегося кровопролития.
      Эти картины пробудили в его мозгу интересный вопрос. Почему сетка напрямуюне передала ему содержание этой картины, тем самым избавляя мирмикотов-художников от стольких хлопот? «Что, если, — гадал Ричард, — ватное существо умеет только воспроизводить и не способно придумывать. Или же оно способно изобразить лишь то, что видел один из мирмикотов».
      Последние картины подробно объяснили Ричарду, чего именно хотят от него мирмикоты и сетка. На всех портретах Ричарда за его плечами был изображен большой синий рюкзак с двумя карманами спереди и двумя сзади; в каждом находилось по манно-дыне. Было там еще два дополнительных кармана на боках, уже поменьше: в одном находился серебристый цилиндр диаметром в пятнадцать сантиметров, а в другом — два небольших кожистых птичьих яйца.
      Действия Ричарда на картине были изображены последовательно: из бурого цилиндра ему надлежало спуститься на подземный уровень и выйти на поверхность зеленого пояса за кольцом белых сооружений и узким каналом; далее, следуя за парой птиц, он должен был спуститься ко рву, где его ждала небольшая подводная лодка; она в свой черед должна была поднырнуть под стену поселения и выйти в огромное водное пространство, а затем Ричарду следовало высадиться на поверхность острова, застроенного небоскребами.
      Ричард, улыбаясь, разглядывал фреску. «Итак, Цилиндрическое море и Нью-Йорк все еще существуют, — подумал он и вспомнил Орла, который утверждал, что без необходимости в конструкцию Рам изменений не вносят. — А значит, и Белая комната осталась на своем месте».
      Последовательность действий Ричарда во время бегства сопровождалась множеством дополнений: некоторые из них относились к инопланетным растениям и животным, населяющим зеленый пояс, другие же содержали четкие инструкции о том, как управлять маленькой субмариной. Когда Ричард попытался скопировать наиболее важную часть информации на компьютер, прихваченный с «Ньютона», мирмикот-преподаватель проявил явные признаки нетерпения. Ричард решил, что дела наверняка ухудшились.
      На следующий день, хорошо выспавшись, Ричард взял рюкзак и в сопровождении хозяев вошел в зал, где располагалась оставленная им сеть. Четыре манно-дыни, созревавшие в течение двух недель, были извлечены наружу мирмикотами и помещены в рюкзак. Груз оказался тяжелым. И Ричард прикинул, что вместе они тянут килограммов на двадцать. Потом другой мирмикот с помощью инструмента, напоминавшего большие ножницы, отстриг от сетки цилиндрический объем, содержащий четыре ганглии с волокнами. Образец материала сетки был помещен в серебристую трубку, которую уложили в один из малых боковых карманов на рюкзаке. Последними Ричард разместил в карманах птичьи яйца.
      Ричард глубоко вздохнул. «Значит, распрощались», — подумал он, когда мирмикоты указали ему вдоль коридора. Почему-то вспоминалась настойчивость, с которой Паи Ватанабэ добивалась, чтобы тайское приветствие «вай» — неглубокий поклон, выполняемый с руками, сложенными перед грудью, — сделалось в колонии общепринятым. Улыбаясь себе самому, Ричард сделал «вай» полдюжине окружавших его мирмикотов. К его изумлению, все они в ответ сложили передние четыре ноги перед грудью и дружно поклонились ему.
      Нижняя часть бурого цилиндра оказалась необитаемой. Оставив зал, где находилась живая сеть, Ричард с проводником сперва миновал группу мирмикотов, собравшихся возле атриума. Но, спустившись по пандусу к основанию цилиндра, они не встретили ни одного мирмикота.
      Проводник Ричарда выпустил перед собой ногастика. По узкому концу тоннеля и через запасной выход тот выбрался наружу в зеленый пояс. Вернувшись, ногастик несколько секунд постоял на затылке мирмикота и потом свалился на землю. Проводник жестом указал Ричарду в сторону выхода.
      Оказавшись на поверхности зеленого пояса, Ричард заметил двух больших птиц, немедленно поднявшихся в воздух; у одной из них на крыле оказался уродливый шрам, словно это место прострелили автоматной очередью. Ричард очутился в не слишком густом лесу, растения вокруг него поднимались над землей не более чем на три-четыре метра. Хотя свет не был ярок, Ричард, следуя за птицами, без труда обнаружил тропу. Временами вдали раздавалась беспорядочная пальба.
      Первые пятнадцать минут прошли без каких-либо приключений. Лес сделался реже. Ричард как раз решил, что через десять минут они должны выйти на берег к субмарине, когда в сотне метров от него без всякого предупреждения застрочил автомат. Один из его крылатых проводников упал на землю, другой исчез. Ричард укрылся в чаще, услышав приближавшиеся голоса солдат.
      — Можешь не сомневаться — два кольца, — объявил один из них, — если не три… В итоге у меня за эту неделю будет двадцать колец.
      — Мужик, это дерьмо, а не соревнование. Нечего их считать. Проклятая птица даже не знала, что ты здесь сидел.
      — Это ее трудности, а не мои. Я все равно буду считать кольца. Черт… У нее их всего только два.
      Люди находились уже метрах в пятнадцати от Ричарда. Более пяти минут он простоял на месте, не смея шевельнуться. Тем временем солдаты, стоя у тела убитой птицы, курили и беседовали о войне.
      Ричард ощутил боль в правой ноге… переступил, решив, что таким образом удастся уменьшить боль в перенапряженной мышце, но она лишь становилась сильнее. Наконец, опустив взгляд вниз, он с ужасом заметил похожее на грызуна существо, — из тех, что он видел на фреске, — которое, проделав дыру в ботинке, приступило к его ноге. Ричард попытался бесшумно, но резко стряхнуть его с ноги. Однако успех оказался неполным: хотя грызун отпустил ногу, солдаты услыхали шум и повернули к нему. Ричард не мог бежать… если бы и было куда, лишний вес все равно сделал бы его легкой добычей для солдат. Через минуту один из мужчин прокричал:
      — Эй, Брюс, там кто-то засел в чаще.
      Человек повел автоматом в сторону Ричарда.
      — Не стреляйте, — сказал Ричард. — Я человек.
      Второй солдат только что присоединился к товарищу.
      — Какого дьявола ты здесь делаешь в одиночку?
      — Гуляю, — ответил Ричард.
      — Ты свихнулся? — проговорил первый солдат. — Выбирайся, дай погляжу на тебя.
      Ричард медленно вышел из подлеска. Даже в тусклом свете он представлял собой тот еще видок: длинные волосы и борода, разбухшая синяя куртка.
      — Боже… Кто ты, черт возьми?… Где расположена твоя часть?
      — Это тебе не хренов солдат, — произнес второй мужчина, не отводя взгляда. — Какой-нибудь из этих одичалых дурачков… Небось, сбежал из Авалона и забрел сюда по ошибке… Эй ты, задница, разве ты не знаешь, что здесь опасно? Тебя могут убить…
      — Нет, ты погляди… глянь-ка на его карманы, — перебил первый солдат,
      — у него там целых четыре клепаных дыни…
      И тут небо взорвалось крыльями. Должно быть, нападавших птиц было около дюжины, они яростно кричали. Обоих солдат повалили на землю. Ричард бросился бежать. Припав к лицу первого солдата, одна из птиц рвала его когтями. Началась стрельба. Оказавшиеся вблизи солдаты, заслышав шум, бросились на помощь патрулю.
      Ричард не знал, где искать подводную лодку, и устремился вниз по склону… насколько это было возможно с таким грузом. Стрельба усиливалась. Вдали раздавались вопли, издаваемые людьми, и предсмертные крики птиц.
      Наконец он добрался до рва, по никакой субмарины не было видно. Ричард слышал человеческие голоса, приближавшиеся к нему сзади по склону. И когда он уже собирался запаниковать, из большого куста по правую руку раздался короткий крик. Предводитель птиц с четырьмя кольцами кобальтового цвета на шее пролетел мимо его головы, низко над землей, и опустился на берег рва по левую руку от Ричарда.
      Маленькую субмарину они обнаружили буквально в три минуты. Кораблик погрузился в воду, прежде чем преследователи успели выскочить из леса. Оказавшись внутри небольшой рубки, Ричард снял свой мешок и положил рядом с собой. Взглянув на своего спутника, он попробовал произнести пару несложных трескучих фраз. Предводитель птиц отвечал очень медленно и отчетливо; его трескотня означала: «Все мы благодарны тебе».
      Путешествие длилось более часа. Человек и птица неспособны были много сказать друг другу. В начале путешествия Ричард внимательно наблюдал за тем, как предводитель птиц ведет подводную лодку. Он делал отметки в компьютере, а потом даже попросил разрешения управлять лодкой. Когда ум Ричарда не был слишком занят, он продолжал задавать вопросы обо всем, что пережил во втором поселении. Но больше всего ему хотелось бы понять, почему в подводной лодке с дынями, с образцом ткани ватного существа и птичьими яйцами находится он, а не один из мирмикотов. «Должно быть, я чего-то не понимаю», — удивлялся Ричард.
      Вскоре субмарина вынырнула на поверхность, и он увидел знакомые места. Впереди высились небоскребы Нью-Йорка.
      — Аллилуйя! — громко проговорил Ричард, с полным рюкзаком высаживаясь на берег.
      Предводитель птиц поставил субмарину на якорь у берега и быстро приготовился к отбытию. Перед расставанием он торопливо обернулся кругом, слегка поклонился Ричарду, а потом направился на север. И пока Ричард следил за исчезавшим в воздухе птицеподобным созданием, он вдруг понял, что стоит именно там, где много-много лет назад на Раме II они с Николь ожидали трех птиц, которые должны были перенести их через Цилиндрическое море.

      В течение той первой секунды, которую Ричард провел на поверхности Нью-Йорка, крохотные датчики Рамы, разбросанные по гигантскому кораблю, собрали сотни миллиардов битов информации. Эти данные в реальном масштабе времени передавались в местные центры обработки, тоже микроскопические по размеру; там они хранились определенное время, а потом передавались в центральный связной процессор, укрытый в Северном полуцилиндре.
      Каждую секунду каждого часа каждого дня датчики раман собирали квинтиллионы бит информации. В процессоре эти данные классифицировались, просеивались, анализировались, сжимались и поступали на хранение в записывающие устройства. Запоминавшиеся данные поступали на дюжину разбросанных по кораблю процессоров, каждый из которых выполнял какую-нибудь функцию… совокупность процессоров и управляла космическим аппаратом. Тысячи алгоритмов, заложенных в процессоры, обрабатывали данные, выявляли тенденции, синтезировали выводы, подготавливая информацию к регулярным импульсам, в которых сообщали о состоянии дел интеллекту Узла.
      В импульсах информации была заложена смесь исходных, сжатых и обработанных данных, определявшаяся форматами, выбранными отдельными процессорами. Самая важная часть каждого импульса — это повествовательное сообщение, в котором единый, но распределенный интеллект Рамы излагал собственные представления о ходе дел экспедиции. В части импульса была заложена вспомогательная информация (изображения, результаты измерений, кривые, снятые датчиками), либо дополнявшая сообщение, либо непосредственно подтверждавшая выводы, содержащиеся в повествовании.
      Использованный в сообщениях язык был математическим по структуре, точным в определениях и в высшей степени закодированным. Они изобиловали примечаниями, каждый эквивалент фразы содержал в своей структуре ссылки на конкретные данные, подтверждавшие конкретное утверждение. Истинный смысл сообщения не мог быть переведен на примитивный язык, подобный тем, которыми пользуется человек. Ниже следует приблизительное изложение смысла обобщенного сообщения Рамы, принятого интеллектом Узла вскоре после прибытия Ричарда в Нью-Йорк.

       ОТЧЕТ N 298

       Время передачи:156 307 872 491,5116 Время после начала первой стадии:29,2873 Ссылки:Узел 23-419 Космический корабль:947 Космопроходцы:47249 (А и Б), 32806, 2666
       В последнем интервале люди (космопроходцы N 32806) продолжали успешную войну против симбиотической пары птицы — сети (N 47249 — А и Б). Теперь люди овладели почти всем поселением, отведенным птицам и сетям, в том числе и верхней частью бурого цилиндра, где прежде обитали птицы. Они бились отважно, однако не в силах были противостоять вторжению. Люди убивали крылатых, забыв о жалости, и птиц осталось не более сотни.
       Люди еще не проникли к месту обитания сетей. Впрочем, они уже обнаружили шахты с лифтами, опускающимися в глубины бурого цилиндра. Теперь люди заняты разработкой планов нападения на обиталище сетей.
       Сети физически беззащитны. Их тела не снабжены никаким оружием. Даже в мобильной форме, имеющей возможность применить оружие, они не прибегают к насилию. Чтобы защитить себя от неизбежного вторжения людей, сети отправили подвижных мирмикотов на сооружение крепостей вокруг четырех самых старых и умудренных представителей своего вида. Одновременно прекратилось зачатие манно-дынь, а мирмикоты, не занятые возведением крепостей, преждевременно переходят в стадию кокона. Если люди отложат нападение еще на несколько интервалов, что вполне вероятно, во время вторжения они могут и не встретиться с мирмикотами.
       В поселении людей по-прежнему распоряжаются личности, психические характеристики которых несомненно отличаются от контингента, обследованного внутри Рамы II и в Узле. Эти лидеры без колебаний стремятся к обретению личной власти, хотя бы и ценой благосостояния колонии. Невзирая на видеопослание и присутствие вестников в своей группе, они не верят тому, что за ними следят, и поведение этих людей ни в коей мере не отражает системы ценностей или этических норм, существующих в их собственном обществе.
       Люди продолжают войну против птиц и сетей, в основном потому, что она отвлекает внимание от проблем, сложившихся в их колонии. Среди них главными являются вызванное самими же людьми разрушение окружающей среды и последовавший за ним спад уровня жизни. Предводители людей и большая часть колонистов не обнаруживают никаких угрызений совести относительно уничтожения птиц, даже если оно окажется полным.
       Человеческая семья, которая провела более года в Узле, перестала оказывать заметное влияние на дела колонии. Женщина, являвшаяся нашим вестником, по-прежнему находится в заключении, главным образом потому, что сопротивлялась действиям нынешних лидеров; ее жизни грозит опасность. Муж ее сейчас живет вместе с птицами и сетями, играя ключевую роль в их попытках противостоять нападению людей. Дети же еще не созрели настолько, чтобы повлиять на дела колонии.
       Совсем недавно муж оставил место обитания сетей и переселился на остров в самом центре космического корабля. Он унес с собой зародыши птиц и сетей. В настоящее время он устроился в знакомых ему условиях и сумеет выжить и вынянчить малышей обоих видов. Успех его бегства, по крайней мере отчасти, объясняется пассивным смягчающим воздействием, начавшимся с первой стадии. Эти передачи бесспорно сыграли роль в том, что сети приняли решение доверить свои эмбрионы человеческому существу.
       Нет свидетельств того, что умиротворяющие сигналы повлияли на поведение людей. Поскольку основным занятием сетей является обработка информации, их восприимчивость к предложениям о мире неудивительна. Люди же, а особенно их предводители, настолько активны, что у них остается очень мало времени на размышление, если они вообще обращаются к рассудку.
       Умиротворяющее воздействие на людей затруднено существенным фактором. Внутри своего вида люди обнаруживают значительную изменчивость от личности к личности; в рамках столь широкого диапазона сложно рассчитать передачу. Набор сигналов, умиротворяющий конкретного человека, почти всегда не влияет на любого другого. Сейчас проводятся эксперименты с различными типами процесса замирения, однако не исключено, что люди принадлежат к небольшой группе космоплавателей, не восприимчивых к умиротворяющей обработке.
       В южной части корабля октопауки (N 2666), как и прежде, обитают в колонии, почти не отличимой от прочих изолированных космических поселений этой расы. Полный диапазон их возможного биологического выражения остается скрытым, в основном из-за ограниченных территориальных ресурсов и отсутствия истинного соревнования. Однако им присуще стремление к экспансии, характеризующее успешные перелеты этой расы от одной звездной системы к другой.
       До тех пор пока люди не вышли за пределы собственного обиталища, нарушив уединение рас, октопауки уделяли мало внимания остальным двум видам, населяющим корабль. Но, когда люди приступили к исследованиям поселения птиц и сетей, октопауки со все возрастающим интересом принялись наблюдать за событиями на севере. Люди еще не догадываются об их существовании, но октопауки уже начали планировать возможные меры воздействия на агрессивных соседей.
       Возможность потери всего сообщества птиц и сетей в огромной степени уменьшает ценность полета. Не исключено, что ко времени окончания полета сети и птицы выживут лишь в зоопарке октопауков. Быть может, к ним добавятся те, которых вырастит человек на острове. Но даже безвозвратное исчезновение вида не позволяет переходить к стадии два; тем не менее продолжающееся непредсказуемое и разрушительное поведение нынешних предводителей людей дает основания для опасений относительно продолжения полета; следует предвидеть новые серьезные потери. Умиротворяющая активность в ближайшее время будет сконцентрирована на тех людях, которые противостоят этим лидерам и подавили в себе агрессивность и стремление к захвату чужой территории.

      — Моя страна звалась Таиландом. Некогда там правил король, которого звали Рамой, подобно нашему кораблю. Ваши бабка и дед — мои мать и отец — вероятно, все еще живут там в городке по имени Лампанг… вот он.
      Наи указала точку на выцветшей карте. Мальчики явно глядели в сторону. «Они еще так малы, — подумала она. — От них еще рано чего-то ждать, невзирая на природные данные».
      — Ладно, — сказала Наи, сворачивая карту, — можете выйти на улицу и поиграть.
      Галилей и Кеплер надели плотные куртки, прихватили мяч и выскочили на улицу. Уже через какие-то секунды на улице начался футбольный матч — один на один. «О Кэндзи, — думала Наи, приглядывая за мальчиками от дверей. — Как им не хватает тебя. Нельзя быть сразу и матерью, и отцом».
      Она начала урок географии, как и всегда напомнив детям, что все колонисты в Новом Эдеме прилетели с планеты по имени Земля. Наи показала мальчикам карту своей планеты, объяснила сначала, что представляют собой континенты и океаны, а затем показала Японию, родную страну их отца. Урок заставил Наи остро ощутить собственное одиночество и тоску по дому.
      «Что же, эти уроки, быть может, предназначены не только для вас, — думала она, наблюдая за футболом на тускло освещенных улицах Авалона. Галилей обвел Кеплера и забил гол. — Отчасти они нужны мне самой».
      По улице шла Эпонина. Подобрав мяч, она бросила его обратно мальчикам. Наи улыбнулась подруге.
      — Я так рада видеть тебя, дорогая, — проговорила она. — Мне сегодня что-то взгрустнулось.
      — В чем дело, Наи? — спросила Эпонина. — В Авалоне плохо живется? Но сегодня все-таки воскресенье. И тебе не надо идти на оружейную фабрику, а мальчикам — в учебный центр.
      Женщины зашли внутрь дома.
      — Подумай, ты же великолепно устроилась. — Эпонина махнула рукой в сторону комнаты, где они ютились втроем. В конце концов, у тебя просторнаякомната, не говоря уже про полтуалета и ванную, которую ты разделяешь с пятью другими семействами. Чего же ты еще хочешь?
      Наи расхохоталась и обняла Эпонину.
      — Ты всегда умеешь утешить.
      — Мамочка, мамочка, — в дверях появился Кеплер. — Пойдем скорее. Он вернулся… он говорит с Галилеем.
      Наи и Эпонина возвратились к двери. Над Галилеем склонился человек с жутко изувеченным лицом. Мальчик был явно испуган. В руке человек держал лист бумаги. На нем было аккуратно вырисовано лицо с длинными волосами и бородой.
      — Ты знаешь это лицо, не так ли? — настаивал человек. — Это мистер Ричард Уэйкфилд, правда?
      Наи и Эпонина осторожно приблизились к нему.
      — Мы же сказали, — твердо проговорила Наи, — чтобы ты больше не пугал детей. Уходи, или мы вызовем полицию.
      Человек озирался обезумевшими глазами.
      — Я опять видел его вчера ночью. Он был словно Иисус, но тем не менее оставался Ричардом Уэйкфилдом. Я стал стрелять в него, они набросились на меня. Их было пятеро. Это они разорвали мое лицо. — Человек разразился рыданиями.
      По улице бежал санитар.
      — Он. Я видел его, — кричал безумец, пока его уводили. — Я знаю это. Пожалуйста, поверьте мне.
      Галилей плакал. Наи нагнулась, чтобы утешить сына.
      — Мама, как по-твоему, этот человек действительно видел мистера Уэйкфилда?
      — Не знаю, — ответила она. Наи поглядела на Эпонину. — Но некоторым из нас очень хотелось бы в это поверить.
      Мальчики наконец уснули на своих постелях в углу. Наи и Эпонина устроились рядом в кресле.
      — По слухам она очень больна, — негромко произнесла Эпонина. — Ее почти не кормят и притесняют всеми мыслимыми способами.
      — Николь никогда не сдастся, — с гордостью проговорила Наи. — Мне бы хотелось обладать такой отвагой и силой.
      — Последние шесть месяцев ни Элли, ни Роберту не позволяли видеться с ней… Николь даже не знает, что у нее родилась внучка.
      — На прошлой неделе Элли сообщила мне, что обратилась с новой петицией к Накамуре, требуя разрешения на свидание с матерью, — сказала Наи. — Я беспокоюсь за Элли, она продолжает настаивать на своем.
      — Элли у нас удивительная, — Эпонина улыбнулась, — даже невзирая на свою невероятную наивность. Она полагает, что, если будет исполнять все законы колонии, Накамура оставит ее в покое.
      — Это и понятно… поскольку Элли все еще убеждена, что ее отец жив, — проговорила Наи. — Она разговаривала с каждым, кто заявлял, что встречался с Ричардом после его исчезновения.
      — Все эти россказни о Ричарде дали ей надежду, — сказала Эпонина. — Впрочем, капелька надежды не помешает никому…
      Разговор на мгновение прервался.
      — А тебе самой, Эпонина? — спросила Наи. — Неужели ты позволяешь себе?…
      — Нет, — перебила ее Эпонина. — Я всегда честна с собой… Скоро я умру, только не знаю, когда… поэтому зачем мне бороться за жизнь? Жизнь в Авалоне куда хуже, чем даже в исправительном заведении в Бурже. И если бы не те немногие дети, что ходят в школу…
      Снаружи послышался шум. Наи и Эпонина замерли. Если их подслушал один из биотов-шпиков Накамуры, тогда…
      Дверь внезапно распахнулась. Женщины едва ли не подпрыгнули на месте. Внутрь ввалился Макс Паккетт, он ухмыльнулся.
      — А вот я вас арестую сейчас за подстрекательские разговоры.
      В руках Макса был большой деревянный ящик. Женщины помогли ему опустить груз в углу. Макс снял свою плотную куртку.
      — Извините за поздний визит, леди, но раньше освободиться не удалось.
      — Вновь с провиантом для войск? — негромко спросила Наи, показывая на спящих близнецов.
      Макс кивнул.
      — Король-японец, — сказал он уже потише, — всегда любит напоминать мне, что армию двигает вперед сытый желудок.
      — Первым это утверждал еще Наполеон. — Эпонина поглядела на Макса с саркастической улыбкой. — Едва ли у вас в Арканзасе слыхали о нем.
      — Так точно, — ответил Макс. — Очаровательная учительница сегодня изволит быть в игривом настроении. — Достав запечатанную пачку сигарет из кармана куртки, он задумчиво проговорил: — Возможно, тогда придется оставить предназначавшийся ей подарок для себя самого.
      Эпонина расхохоталась и потянулась за сигаретами. Немного посопротивлявшись для вида, Макс отдал ей пачку.
      — Спасибо тебе, Макс, — от всей души сказала Эпонина. — Нам дозволено не так уж много удовольствий…
      — А теперь посмотрите туда, — Макс ухмыльнулся. — Я зашел к вам не для того, чтобы послушать, как вы жалеете себя. Хотел лишний раз восхититься вашими прекрасными личиками, но, если вы предпочитаете пребывать в унынии, я попросту забираю назад свою кукурузу и помидоры…
      — Кукуруза и помидоры! — дружно воскликнули Наи и Эпонина. Женщины подбежали к ящику. — Ребята столько месяцев не видели свежих продуктов, — взволнованно произнесла Наи, когда Макс открыл ящик ломиком.
      — А вот об этом потише, — серьезно сказал Макс. — Вы знаете, что я нарушаю все правила: свежей еды едва хватает для армии и руководства. Но, по-моему, вы заслуживаете не только остатков с господского стола.
      Эпонина обняла Макса и поблагодарила его.
      — Мы с мальчиками так признательны тебе, Макс, — проговорила Наи. — Не знаю, чем смогу отплатить.
      — Ну я-то найду способ взыскать свое.
      Обе женщины возвратились в кресло, а Макс сел на пол между ними.
      — Кстати, во втором поселении я виделся с Патриком О'Тулом… он передавал вам обеим привет.
      — Ну и как он там? — спросила Эпонина.
      — Обеспокоен, я должен сказать. Он пошел в армию из-за Кэти. Это она уговорила его… он, безусловно, не сделал бы этого, если бы имел возможность хоть однажды переговорить с Николь и Ричардом. Я не сомневаюсь, что теперь он осознает, какую оплошность допустил. Мне-то он ничего не говорил, но я почувствовал его недовольство. Накамура держит его на передовой из-за Николь.
      — Война уже кончается? — спросила Эпонина.
      — Похоже, что так. Но еще не ясно, чего хочет король… По словам солдат, теперь им почти не оказывают сопротивления, они очищают внутренние помещения бурого цилиндра.
      Наи склонилась вперед.
      — Кстати… поговаривают, что внутри цилиндра обитает другой вид разумных существ… совершенно не похожий на птиц.
      Макс расхохотался.
      — Кто знает, чему верить? Телевидение и газеты сообщают лишь то, что им приказывает Накамура, и все это знают. А слухов всегда прорва… Внутри того поселения я сам видел таких животных и растения, что меня больше ничто не удивит.
      Наи подавила зевок.
      — Мне пора идти, — проговорил Макс, вставая. — Пусть наша хозяйка ложится спать. — Он поглядел на Эпонину. — Ты не будешь возражать, если тебя проводят до дома?
      — В зависимости от того, кто вызовется провожать, — усмехнулась Эпонина.
      Через несколько минут Макс с Эпониной добрались до ее крошечной хижины на одной из боковых улиц Авалона. Макс бросил сигарету, которую они выкурили на двоих, и затоптал ее в грязь.
      — А ты не против… — начал он.
      — Да, Макс, конечно не против, — вздохнув, ответила Эпонина. — Тем более, что это будешь ты. — Она поглядела ему прямо в глаза. — Но если ты разделишь мою постель хоть однажды, тогда я захочу тебя снова, и если по какой-то ужасной случайности, невзирая на все предосторожности, ты заработаешь RV-41, я никогда не прощу себе.
      Эпонина прижалась к нему, чтобы скрыть свои слезы.
      — Спасибо тебе за все, — проговорила она. — Ты хороший человек, Макс Паккетт, быть может, единственный во всей этой безумной Вселенной.
      Эпонина шла по парижскому музею, на стенах его были развешаны сотни шедевров. По залу торопилась большая группа туристов… на пять шедевров кисти Ренуара и Моне они потратили всего сорок пять секунд. «Остановитесь,
      — закричала Эпонина во сне. — За такое время их нельзя даже увидеть».
      Громкий стук в дверь прогнал сон.
      — Это мы, Эпонина, — она услышала голос Элли. — Если сейчас слишком рано, мы зайдем попозже, перед тем как ты уйдешь в школу. Роберт опасается, что мы надолго застрянем в психиатричке.
      Эпонина потянулась за халатом, свисавшим с единственного стула.
      — Минутку. Иду.
      Она открыла дверь друзьям. Элли была в форме медсестры, маленькая Николь в самодельном рюкзаке припала к спине матери. Спящий младенец был укутан в хлопковое одеяло, чтобы было теплее.
      — Можно войти?
      — Конечно, — ответила Эпонина. — Извините, должно быть, я чего-то не расслышала…
      — Разумеется, сейчас не самое удобное время, чтобы ходить в гости, — проговорила Элли, — но учитывая нашу занятость в госпитале, если мы не придем пораньше, то так и не сумеем выбраться к тебе.
      — Ну а как ты себя чувствуешь? — спросил доктор Тернер через несколько секунд. Он поднес сканер к телу Эпонины, и данные уже начали появляться на экране переносного компьютерного монитора.
      — Слегка устала, — произнесла Эпонина. — Но, возможно, просто психологически. После того как два месяца назад ты сказал мне, что обнаружил признаки ухудшения, начало сердечного приступа мерещится мне по крайней мере раз в день.
      Во время обследования Элли оперировала с клавиатурой, присоединенной к монитору. Она убедилась, что наиболее важная информация с монитора записана компьютером. Эпонина перегнулась, чтобы видеть экран.
      — А как работает новая система, Роберт?
      — Зонды несколько раз отказывали, — ответил он. — Эд Стаффорд утверждает, что они недостаточно хорошо отработаны… К тому же у нас нет еще надежной схемы обработки данных, но в целом мы довольны.
      — Отлично получилось, Эпонина, — отозвалась Элли, не поднимая глаз от клавиатуры. — При наших ограниченных средствах, когда столько раненых на войне, мы не смогли бы следить за больными RV-41 без помощи таких автоматов.
      — Жаль, что мне не удалось воспользоваться советами Николь при проектировании, — проговорил Роберт Тернер. — Она великолепно знает системы внутреннего контроля. — Доктор заметил на графике нечто неожиданное. — Скопируй его, дорогая. Нужно будет показать Эду.
      — Ты не слыхала чего-нибудь нового о своей матери? — спросила Эпонина, когда обследование приближалось к концу.
      — Два дня назад мы встречались с Кэти, — не сразу ответила Элли. — Это был трудный вечер, она явилась с каким-то «поручением» от Накамуры и Макмиллана, чтобы обсудить его с нами… — Голос Элли едва был слышен. — Во всяком случае, Кэти утверждает, что суд состоится до Дня Поселения.
      — А она видела Николь?
      — Нет. Насколько нам известно, ее никто не посещает. Пищу ей доставляют Гарсиа, а ежемесячные медосмотры проводят Тиассо.
      Кроха Николь закопошилась и пискнула за спиной матери. Эпонина потянулась, прикоснулась к щечке ребенка, открытой для воздуха.
      — Трудно поверить… такие мягкие, — сказала она. В этот момент малышка открыла глаза и заплакала.
      — У меня есть время покормить ее, Роберт? — спросила Элли.
      Доктор Тернер поглядел на часы.
      — Хорошо. Здесь мы почти закончили… Вильма Марголин и Билл Такер живут в следующем квартале. Я схожу к ним, а потом вернусь.
      — А ты справишься без меня?
      — Едва-едва, — мрачно ответил он. — В особенности с беднягой Такером.
      — Билл Такер медленно умирает, — пояснила Элли, обращаясь к Эпонине. — Он живет один, у него сильные боли. Но правительство теперь запретило эвтаназию, и мы ничего не можем поделать.
      — Ну что ж, сегодняшнее обследование не показало никакого ухудшения, — сказал доктор Тернер Эпонине несколько мгновений спустя. — Спасибо и за это.
      Эпонина не слышала его. Умственным взором она видела свою медленную и мучительную смерть. «А я не хочу, чтобы так было со мной, не хочу. И как только не смогу ухаживать за собой… Макс принесет мне ружье».
      — Извини, Роберт. Должно быть, мне хочется спать куда сильнее, чем кажется. Что ты сказал?
      — Что тебе хуже не стало. — Роберт поцеловал Эпонину в щеку и направился к двери. — Вернусь через двадцать минут, — обратился он к Элли.
      — Роберт выглядит очень усталым, — проговорила Эпонина после его ухода.
      — Да, — ответила Элли. — Он по-прежнему так много работает… в свободное время все равно одни волнения. — Элли сидела на земляном полу, прислонившись спиной к стене хижины. Николь на ее руках припала к груди и время от времени ворковала.
      — Смешная какая, — произнесла Эпонина.
      — Что ты, просто неописуемое удовольствие.
      «Это не для меня, — проговорил внутренний голос Эпонины, — ни теперь, ни когда-либо». В памяти Эпонины промелькнула страстная ночь, когда она едва сумела сказать «нет» Максу Паккетту. Столько горечи накопилось на душе. Она попыталась справиться с собой.
      — Я прекрасно погуляла вчера с Бенджи. — Эпонина решила изменить тему.
      — Не сомневаюсь, он сегодня утром все мне расскажет, — проговорила Элли. — Он обожает воскресные прогулки с тобой, других радостей не осталось, кроме моих редких визитов… я так благодарна тебе.
      — Забудь об этом. Бенджи нравится мне. К тому же приятно ощущать себя полезной, если ты понимаешь, что я имею в виду… Он приспособился на удивление хорошо. Во всяком случае, у него меньше причин для жалоб, чем у сорок первых и тех, кого послали работать на оружейную фабрику.
      — Он скрывает свою боль, — сказала Элли. — Бенджи умнее, чем все думают… В психиатричке ему не нравится, но он понимает, что не может позаботиться о себе. И он не хочет быть для кого-нибудь обузой.
      На глазах Элли вдруг выступили слезы, и тело ее дрогнуло. Малышка Николь оторвалась от груди и уставилась на мать.
      — С тобой все в порядке? — спросила Эпонина.
      Элли утвердительно кивнула, вытерла глаза маленьким хлопковым платочком, который держала возле груди, чтобы не промокнуть. Николь принялась сосать дальше.
      — На страдания вообще трудно смотреть, — проговорила Элли. — А напрасные страдания просто разрывают сердце.
      Охранник внимательно проверил удостоверения и передал их другому, облаченному в форму человеку, сидевшему за пультом компьютера. Тот запросил какую-то информацию и вернул документы охране.
      — Почему, — спросила Элли, когда они отошли подальше и никто не мог ее слышать, — почему этот человек каждый день проверяет наши фотографии, если за последний месяц он пропускал нас через этот пункт не меньше дюжины раз?
      Они шли вдоль улицы, направляясь к выходу из поселения, расположенного близ Позитано.
      — Это его обязанность, — ответил Роберт, — и ему приятно ощущать собственную значимость. Если он перестанет устраивать из этого церемонию, мы забудем, что он обладает властью над нами.
      — Когда биоты контролировали вход, все происходило куда проще.
      — Но те из них, кто еще функционирует, нужны на войне… к тому же Накамура опасается, что вдруг явится призрак Ричарда Уэйкфилда и каким-то образом подчинит себе биотов.
      Они молча шли несколько секунд.
      — Так ты считаешь, что моего отца нет в живых, дорогой?
      — Увы, милая, — Роберт ответил не сразу, он был удивлен прямотой вопроса. — Я сомневаюсьв том, что он жив, но надеюсьна это.
      Роберт и Элли наконец очутились на окраине Позитано. Вдоль улицы, плавно спускавшейся к центру поселка, выстроились несколько новых домов в европейском стиле.
      — Кстати, Элли, — проговорил Роберт, — когда ты завела речь об отце, я вспомнил об одной вещи, которую хотел обсудить с тобой… Помнишь, я рассказывал тебе о проекте, том самом, которым занимается Эд Стаффорд?
      Элли покачала головой.
      — Он пытается классифицировать информацию обо всех колонистах с помощью укрупненных генетических групп. По его мнению, подобная классификация, пусть даже она является полностью произвольной, поможет предсказать, кто из нас и какими болезнями может заболеть. Я не совсем согласен с таким подходом — он кажется мне слишком формальным и математическим, а не медицинским. Однако аналогичные исследования проводились на Земле; выяснилось, что люди со сходной наследственностью склонны к одним и тем же заболеваниям.
      Элли остановилась и вопросительно поглядела на мужа.
      — Почему ты решил поговорить со мной об этом?
      Роберт усмехнулся.
      — Вот-вот, — проговорил он. — Я как раз к этому и подхожу… Во всяком случае, Эд разработал разностную схему, численный метод определения генетических различий между двумя индивидами по четырем основным аминокислотам, составляющим цепь в геноме. И с ее помощью в экспериментальном порядке разделил все население Нового Эдема на группы. Конечно, разностная схема ничего не значит…
      — Роберт Тернер, — со смешком перебила его Элли. — А ты не собираешься закончить свою мысль? Что ты хочешь мне сказать?
      — Ну хорошо, есть одна странность. Совершенно непонятная. В первом варианте классификации двое колонистов оказались за пределами всех групп. Изменив определения, Эд в конце концов сумел подобрать количественный разброс параметров одного из них и втиснул его куда-то. Но структура аминокислотных цепей оставшегося индивида настолько отлична от всех прочих обитателей Нового Эдема, что его не удалось отнести ни к одной из групп.
      Элли глядела на Роберта так, словно бы муж ее сошел с ума.
      — Эти два человека — твой брат Бенджи и ты, — неловко завершил Роберт.
      — Вы двое выходите за пределы всех групп.
      — Следует ли мне беспокоиться об этом? — спросила Элли после того, как они в молчании прошли метров тридцать.
      — Не думаю, — спокойно ответил Роберт. — Возможно, всему виной схема, которую использовал Эд. Быть может, он где-то ошибся… Впрочем, космические излучения могли в самом деле изменить генетическую структуру твоего организма на стадии эмбриона.
      К этому времени они оказались на главной площади Позитано. Элли наклонилась к мужу и поцеловала его.
      — Все это очень интересно, дорогой, — проговорила она, чуть поддразнивая его, — но я все еще не могу понять, зачем ты затеял этот разговор?
      Большую часть площади занимала стоянка велосипедов. Выстроенные в две дюжины рядов и несколько колонн парковочные места размещались перед бывшей станцией. Теперь все колонисты передвигались на велосипедах, за исключением главы и членов правительства, пользовавшихся электрокарами.
      Поезда в Новом Эдеме были отменены вскоре после начала войны. Внеземляне изготовили вагоны из очень легких и исключительно прочных материалов, которые фабрики, построенные в колонии, так и не сумели воспроизвести. Армия нуждалась в этих сплавах для самых разнообразных целей, и к середине войны оборонительное ведомство реквизировало все вагоны.
      Элли и Роберт бок о бок ехали на велосипедах вдоль берега озера Шекспир. Маленькая Николь проснулась и невозмутимо оглядывала окружавший ее ландшафт. Они миновали парк, где в День Поселения всегда происходили пикники, и повернули на север.
      — Роберт, — весьма серьезным тоном произнесла Элли, — ты уже обдумал наш долгий разговор, состоявшийся прошлой ночью?
      — О Накамуре и политике?
      — Да, — ответила она. — Я все-таки полагаю, что мы оба должны выступить против его указа, отменяющего выборы до конца войны… Тебя в колонии уважают. И многие из тех, кто работает в здравоохранении, последуют за тобой… Наи полагает, что могут забастовать даже работники фабрики в Авалоне.
      — Я не могу этого сделать, — после долгого молчания проговорил Роберт.
      — Почему же, дорогой?
      — Потому что я не верю в удачный исход… Элли, ты — идеалистка. В твоем мире люди действуют в соответствии с моральными принципами или общественной необходимостью. На самом деле так никогда не бывает. Если мы выступим против Накамуры, нас скорее всего просто засадят в тюрьму. А что тогда будет с дочерью? К тому же нам наверняка откажут в средствах на борьбу с RV-41, и этим беднягам станет еще хуже. Сократят расходы и на госпиталь… Многие люди пострадают из-за нашего идеализма. Как врач я нахожу возможные последствия неприемлемыми.
      Элли съехала с велосипедной дорожки в небольшой парк в пяти сотнях метров от первых зданий Сентрал-Сити.
      — Почему ты остановилась? — поинтересовался Роберт. — Нас ждут в госпитале.
      — Хочется минут пять просто поглядеть на деревья, понюхать цветы и обнять Николь.
      Когда Элли слезла с велосипеда, Роберт помог ей снять с плеч рюкзак с младенцем. Элли уселась на траву, положила Николь к себе на колени. Взрослые молча следили за Николь, внимательно разглядывавшей три травинки, которые она уже сорвала своей короткой ручкой. Наконец Элли расстелила одеяло и нежно положила на него дочь. Потом подошла к мужу и обняла его за шею.
      — Я люблю тебя, Роберт, очень-очень люблю. Но приходится признаваться, что иногда я совсем не согласна с тобой.

      Свет, падавший в единственное окно в камере, вырисовывал картинку на глинобитной стене напротив кровати Николь. Решетка, прикрывавшая окно, образовывала квадрат, разделенный двумя вертикалями и двумя горизонталями, — почти идеальную матрицу «три на три». Проникшие в камеру лучи дали знать Николь, что пора вставать. Поднявшись с деревянного топчана, она пересекла комнату и помыла лицо в умывальнике. Потом глубоко вздохнула, пытаясь скопить в себе силы еще на один день.
      Николь не сомневалась, что ее последнее жилище, в котором она находилась уже около пяти месяцев, располагалось где-нибудь в новом сельскохозяйственном районе Нового Эдема, в узкой полоске, протянувшейся от Хаконе до Сан-Мигеля. Везли ее с завязанными глазами, но Николь быстро поняла, что она находится в сельской местности. Иногда через небольшое окошко — 40-сантиметровый квадрат под потолком — в ее камеру сочился густой запах навоза. Кроме того, по ночам за окном Николь было абсолютно темно — никаких отблесков.
      «Последние месяцы оказались самыми худшими, — подумала Николь, вставая на цыпочки, чтобы пропихнуть через решетку несколько зернышек риса. — Ни разговоров, ни чтения, ни упражнений. Два раза в день рис и вода». На окне появилась маленькая рыжая белочка, посещавшая ее по утрам. Услышав ее, Николь отступила назад, чтобы видеть, как белка ест рис.
      — Увы, только ты разделяешь мое общество, симпатяга, — громко произнесла Николь. Белка прекратила есть и прислушалась, готовая бежать при первом признаке опасности. — И не понимаешь ни слова из того, что я тебе говорю. — Белка не стала задерживаться. Доев свою порцию риса, она отправилась восвояси, оставив Николь в одиночестве. Несколько минут женщина глядела в окно, где только что находилась белка, размышляя о судьбе собственной семьи.
      Шесть месяцев назад, когда суд по обвинению в подстрекательстве к бунту был в последнюю минуту «отложен на неопределенное время», Николь разрешили каждую неделю принимать только одного посетителя; свидание длилось один час. Пусть встречи происходили в присутствии охранника и всякие разговоры о политике и текущих событиях были строго запрещены, но она с нетерпением ждала еженедельных свиданий с Элли или Патриком. Чаще приходила Элли. По некоторым намекам, весьма осторожно сделанным ее детьми, Николь заключила, что Патрик участвует в какого-то рода правительственной деятельности и не может часто отпрашиваться.
      Когда Николь узнала, что Бенджи забрали в больницу и не позволяют посещать его, она разгневалась, затем впала в депрессию. Учитывая обстоятельства, Элли пыталась уверить свою мать, что с Бенджи все в порядке. О Кэти не говорили. Патрик и Элли не знали, как объяснить Николь, что старшая сестра вообще не желает видеться со своей матерью.
      Во время тех прежних визитов безопасной темой для разговоров всегда являлась беременность Элли. Николь с радостью поглаживала дочь по животу и обсуждала вопросы, связанные с самочувствием будущей матери. Когда Элли заводила речь о развитии эмбриона, Николь могла сравнивать ощущения дочери и собственные воспоминания. «Когда я была беременна Патриком, — однажды вспомнила она, — то ни разу не испытывала усталости. Ты же, напротив, вела себя просто кошмарно, всегда начинала брыкаться ночью, как только я засыпала». Когда Элли чувствовала себя неважно, Николь предписывала ей диету или физические упражнения, которые могли бы избавить ее от недомогания.
      Последний визит Элли состоялся за два месяца до предполагаемого времени рождения ребенка. Но на следующей неделе после него Николь перевели в новую камеру, и с тех пор она не видела людей. Обслуживая Николь, биоты молчали и как будто даже не слышали вопросов. Однажды с досады она даже прикрикнула на Тиассо, следившую за ее еженедельным купанием.
      — Неужели ты не можешь понять? Моя дочь должна была родить ребенка, моего внука, еще на той неделе. Я хочу знать, все ли в порядке.
      В прежних камерах Николь всегда позволяли читать. Новые книжные диски в соответствии с заказом доставлял ей библиотекарь, так что дни между визитами проходили довольно быстро. Она перечитала почти все исторические романы отца, кое-что из поэзии, из истории, несколько наиболее интересных медицинских книг. Мысли Николь особенно занимала параллель между ее жизнью и судьбой обеих героинь ее детства: Жанны д'Арк и Алиеноры Аквитанской. Ни одна из этих двух женщин не пошла на компромисс после долгого и трудного пребывания в тюрьме, и это укрепляло дух Николь.
      Когда ее перевели на новое место и обслуживавшая ее Гарсиа не возвратила ей электронное читающее устройство со всеми личными заметками, Николь сперва подумала, что просто произошла ошибка. Несколько раз она просила вернуть читающее устройство и, не получив его, поняла, что впредь будет лишена права на чтение.
      В новой камере дни тянулись так медленно. Целыми днями Николь ходила взад и вперед, стараясь сохранить бодрость тела и духа. Она пыталась как-то распределять время, отведенное ходьбе, при этом заставляя себя не вспоминать о семье — подобные мысли теперь всегда вызывали в ней чувство потери и уныния, — и обращалась к более философичным концепциям или идеям. Часто, заканчивая прогулку, она концентрировала свое внимание на каком-нибудь давнишнем событии, пытаясь переосмыслить и глубже понять его смысл и исход.
      Однажды — уже после долгой ходьбы — Николь отчетливо вспомнила ряд событий, имевших место, когда ей было 15 лет. К тому времени они с отцом уже поселились в своем комфортабельном доме в Бовуа. Николь блестяще училась в школе. Она решила принять участие в национальном конкурсе, где должны были избрать трех исполнительниц роли Жанны д'Арк для серии представлений, посвященных 750-й годовщине ее мученической кончины в Руане. Николь со страстью отдалась состязанию, ее целеустремленность одновременно и восхищала, и озадачивала отца. Когда Николь выиграла региональные соревнования в Туре, Пьер на шесть недель прервал работу над очередным романом, чтобы помочь своей обожаемой дочери лучше подготовиться к национальному финалу в Руане.
      Николь была первой в атлетической и интеллектуальной компонентах состязания. Она уже получила высокие оценки в ходе конкурса. Они с отцом не сомневались, что ее изберут. Но, когда объявили победительницу, Николь оказалась среди дублерш.
      «Многие годы, — размышляла Николь, расхаживая по камере в Новом Эдеме,
      — я полагала, что проиграла. Пусть отец говорил, что Франция еще не готова к меднокожей Жанне д'Арк. В собственных глазах я потерпела неудачу и была сокрушена ею. Моя самооценка восстановилась лишь во время Олимпийских игр, и всего через несколько дней после моей победы Генри самым жестоким образом вновь поверг меня в прах».
      «Как дорого я заплатила, — продолжала Николь. — Сколько лет я была полностью поглощена собой, потому что не уважала себя, и почувствовала удовлетворение только тогда, когда научилась отдавать себя и свое другим.
      — Ход ее мыслей ненадолго прервался. — Почему столь многие люди обязательно познают себя одним и тем же путем? Почему юность эгоистична и зачем в начале ее следует найти себя, а потом уже понять, как много в жизни такого, ради чего стоит жить?»
      Когда ведавшая питанием Гарсиа принесла к обеду свежий хлеб и немного тертой моркови, Николь заподозрила, что скоро в ее положении произойдут перемены. И через два дня в ее камеру явилась Тиассо с расческой, косметикой, зеркалом и даже духами. Николь вволю понежилась в ванной, впервые освежившись по-настоящему за несколько месяцев. Забрав деревянный чан, Гарсиа, отправляясь к выходу, подала ей записку. «Завтра тебя посетит гость», говорилось в ней.
      Николь не могла уснуть. Утром как девчонка она поболтала со своей приятельницей-белкой, обсудив свои надежды и тревоги, касающиеся грядущего рандеву. Несколько раз бралась за лицо и волосы, а потом решила, что и то и другое безнадежно. Время текло очень медленно.
      Наконец, уже перед ленчем, она услышала в коридоре человеческие шаги, приближавшиеся к ее камере. Николь рванулась вперед в ожидании.
      — Кэти, — воскликнула она, заметив свою дочь, показавшуюся из-за угла.
      — Привет, мама, — сказала Кэти… отперев дверь ключом, она вошла в камеру. Женщины крепко и недолго обнялись. Николь даже не пыталась удержать слезы, невольно хлынувшие из глаз.
      Они сели на койку Николь — другой мебели в камере не было — и несколько минут вполне дружелюбно говорили о семье. Кэти сообщила Николь, что у нее появилась внучка («Николь де Жарден-Тернер, ты можешь гордиться»), а затем извлекла около двадцати фотографий. На снимках была малышка со своими родителями, Элли и Бенджи в парке, Патрик в военной форме, нашлась даже пара снимков Кэти в вечернем платье. Николь по одному проглядела их все, глаза ее то и дело наполнялись слезами. «Ах, Кэти», — несколько раз воскликнула она.
      Просмотрев все фотографии, Николь искренне поблагодарила дочь.
      — Можешь оставить себе, мама, — проговорила Кэти, вставая и подходя к окну. Открыв сумочку, она извлекла сигареты и зажигалку.
      — Дорогая, — неуверенно попросила Николь, — а ты могла бы не курить? Вентиляция тут ужасная. Запах табака останется на несколько недель.
      Кэти несколько секунд глядела на мать, а затем положила сигареты и зажигалку обратно в сумочку. В этот момент возле камеры появилась пара Гарсиа со столиком и двумя стульями.
      — Что это? — поинтересовалась Николь.
      Кэти улыбнулась.
      — А сейчас мы с тобой поедим, — сказала она. — Я кое-что приготовила для такого случая — цыпленка с грибами под винным соусом.
      Вскоре третья Гарсиа внесла в комнату еду, от которой исходил божественный аромат, и поставила на застеленный скатертью стол среди тонкого фарфора и серебра. Появилась даже бутылка вина, а рядом с ней два хрустальных бокала.
      Николь с трудом вспоминала правила хорошего тона. Цыпленок оказался восхитительным, грибы были такими нежными, и она молча наслаждалась едой. Время от времени прикладываясь к бокалу вина, Николь бормотала: «У… просто чудо», но не говорила почти ничего до тех пор, пока тарелка полностью не опустела.
      Кэти, напротив, едва прикоснулась к еде и все наблюдала за матерью. Когда Николь закончила с едой, Кэти позвала Гарсиа. Та унесла блюдо и принесла кофе, которого Николь не видела почти два года.
      — Итак, Кэти, — сказала Николь, поблагодарив дочь улыбкой, — а как у тебя дела, чем ты занята?
      Кэти непристойно расхохоталась.
      — Тем же самым дерьмом, — заявила она. — Теперь я «директорствую» над всем курортом Вегас… проверяю акты из клубов. Впрочем, великое дело… — тут Кэти осадила себя, учитывая, что ее мать не знала ничего о войне во втором поселении.
      — А ты подыскала мужчину, способного по достоинству оценить все твои качества? — тактично спросила Николь.
      — Такого, что остался бы рядом со мной, — нет, — ответила Кэти и вдруг вспыхнула. — Вот что, мама, — проговорила она, перегибаясь через стол. — Я явилась сюда не для того, чтобы обсуждать мои любовные похождения… У меня к тебе есть предложение, или же скорее его делает тебе вся семья.
      Николь посмотрела на дочь, озадаченно хмурясь. Она впервые заметила, что Кэти очень постарела за эти два года, с тех пор как она видела дочь в последний раз.
      — Не понимаю. Что за предложение?
      — Ну, как ты знаешь, правительство собирается возобновить твое дело. Теперь они готовы провести судебный процесс. Тебя обвиняют в подстрекательстве к бунту, что может повлечь за собой смертный приговор. Прокурор сообщил нам, что показаний против тебя больше, чем нужно, и тебя безусловно осудят. Однако, учитывая все твои прошлые заслуги перед колонией, если ты признаешь себя виновной, будешь осуждена по менее серьезной статье: твои действия сочтут «непреднамеренными».
      — Но я ни в чем не виновата, — твердо проговорила Николь.
      — Я знаю это, мама, — ответила Кэти с легким нетерпением. — Но мы — Элли, Патрик и я — не сомневаемся в том, что тебя скорее всего осудят. Прокурор обещал нам, что как только ты признаешь себя виновной, тебя немедленно переместят в более удобное помещение и разрешат свидания с семьей, в том числе и с новорожденной внучкой… Он даже намекнул, что может походатайствовать перед властями, чтобы Бенджи разрешили жить у Роберта и Элли…
      Николь возмутилась.
      — Неужели вы все считаете, что я пойду на сделку и признаю свою вину, несмотря на то что упорно настаивала на своей невиновности с момента ареста?
      Кэти кивнула.
      — Мы не хотим, чтобы ты умерла. Тем более без особых причин.
      — Как это без причин, — глаза Николь внезапно вспыхнули. — По-твоему, мне незачем умирать? — Она отодвинулась от стола, встала и заходила по камере. — Я умираю за справедливость, — проговорила Николь, обращаясь скорее к себе самой, чем к Кэти, — хотя бы в собственном представлении, если никто во Вселенной не сумеет понять этого.
      — Но, мама, — вновь вмешалась Кэти, — ради чего? Твои дети и внучка навсегда будут лишены твоего общества, а Бенджи навеки останется в этом Гнусном заведении…
      — Так вот что — мне предлагают сделку, — перебила ее Николь, возвысив голос. — Дешевый вариант сделки Фауста с дьяволом… Николь, забудь про свои принципы, скажи, что ты виновата, пусть даже ты ничего не нарушала. Не надо даже продавать свою душу за более земные награды. Ну нет, подобное предложение несложно и отвергнуть… Тебя попросили взяться за дело, потому что так будет лучше твоей семье… Кому еще мать окажет больше внимания?
      Глаза Николь зажглись. Кэти полезла в сумочку, извлекла сигарету и зажгла ее дрожащей рукой.
      — И кто же ко мне приходит с таким предложением? — продолжала Николь. Она уже кричала. — Кто доставляет мне изысканную пищу и вино, приносит фотоснимки членов моей семьи, чтобы я смягчилась… чтобы встретила нож, который, без сомнения, убьет меня с куда большей болью, чем электрический стул? Конечно, моя собственная дочь, возлюбленное дитя, порождение моего чрева.
      Николь вдруг шагнула перед и ухватила Кэти за плечи.
      — Кэти, не будь Иудой, — проговорила Николь, встряхнув испуганную дочь.
      — Ты достойна лучшей роли. Когда-нибудь, после того как они осудят меня по этим ложным обвинениям и казнят, ты поймешь, зачем я это делаю.
      Кэти освободилась из рук матери и отшатнулась назад. Затянулась сигареткой.
      — Все это дерьмо, мама, — сказала она через некоторое время. — Полное дерьмо. Ты, как всегда, во всем абсолютно права… но я, видишь ли, пришла, чтобы помочь тебе… предложить шанс остаться в живых. Почему ты не можешь послушать кого-нибудь хотя бы один раз в своей проклятой жизни?
      Николь несколько мгновений разглядывала Кэти, и, когда она заговорила снова, голос ее сделался мягче.
      — Но я выслушала тебя, Кэти, и твое предложение мне не понравилось. Я внимательно наблюдала за тобой, и даже на секунду не могу предположить, что ты пришла сюда, чтобы помочь мне. Это никак не согласовывалось бы с тем, что я видела в тебе за последние годы. Ты, безусловно, делаешь это ради себя самой… Я не верю и тому, что ты каким-то образом представляешь Элли и Патрика. В таком случае они пришли бы вместе с тобой. Должна признаться — еще недавно я испытывала смятение, мне казалось, что, быть может, я приношу слишком много боли всем моим детям… но в эти последние минуты я отчетливо вижу все, что происходит… Кэти, моя дорогая Кэти…
      — Не прикасайся ко мне, — закричала Кэти, когда Николь приблизилась к ней. Глаза Кэти были полны слез. — И избавь меня от своей праведной жалости…
      В камере воцарилась тишина. Кэти докурила сигарету, попыталась собраться.
      — Видишь ли, — сказала она наконец, — меня абсолютно не трогают твои чувства, неважно, что ты обо мне думаешь. Но почему, мама, почему ты не можешь подумать о Патрике, Элли и маленькой Николь? Если тебе хочется стать святой, почему они должны страдать из-за этого?
      — В свое время они поймут.
      — В свое время, — гневно проговорила Кэти, — ты будешь мертва. Причем очень скоро… Неужели ты не понимаешь, что в тот самый момент, когда я уйду отсюда и сообщу Накамуре о несостоявшейся сделке, будет назначен суд, который не даст тебе никаких шансов… абсолютно никаких клепаных шансов?
      — Кэти, тебе меня не испугать.
      — Я не могу тебя испугать, я не могу прикоснуться к тебе, я не могу даже обратиться к твоему разуму. Как и все праведники, ты прислушиваешься лишь к своему собственному внутреннему голосу.
      Кэти глубоко вздохнула.
      — Полагаю, что так оно и есть… До свидания, мама. — На глазах Кэти выступили слезы.
      Николь плакала не скрывая слез.
      — До свидания, Кэти. Я люблю тебя.

      — Последнее слово предоставляется защите.
      Николь поднялась из кресла и обошла стол. Собственная усталость удивила ее. Два года, проведенных в тюрьме, безусловно подточили даже ее легендарные силы.
      Она медленно приблизилась к суду присяжных, состоявшему из четырех мужчин и двух женщин. Женщина, сидевшая в первом ряду, Карен Штольц, была родом из Швейцарии. Николь знала ее достаточно неплохо: миссис Штольц и ее муж владели булочной неподалеку от дома Уэйкфилдов в Бовуа.
      — Здравствуй, Карен, — спокойно проговорила Николь, останавливаясь прямо перед судьями. Они располагались в два ряда по трое. — Как поживают Джон и Мэри? Теперь им уже двадцать?
      Миссис Штольц шевельнулась на своем месте.
      — С ними все в порядке, — ответила она очень негромко.
      Николь улыбнулась.
      — А по воскресеньям вы по-прежнему выпекаете эти восхитительные рулеты с корицей?
      В зале суда раздался стук молотка.
      — Миссис Уэйкфилд, — сказал судья Накамура, — едва ли сейчас время для праздной болтовни. Вам предоставлено пять минут на последнее слово, и часы уже пущены.
      Николь игнорировала судью. Она перегнулась через барьер, отделявший ее от суда, разглядывая великолепное ожерелье Карен Штольц.
      — Камни прекрасны, — шепнула она. — Но они могли заплатить и побольше, ты продешевила.
      Снова стукнул молоток. Двое охранников быстро подошли к Николь, но она уже отошла от миссис Штольц.
      — Дамы и господа, члены суда, — проговорила Николь, — всю неделю вы слушали обвинение… как неоднократно утверждал прокурор, я оказывала противодействие законному правительству Нового Эдема. По его словам, меня обвиняют в подстрекательстве к мятежу. На основании представленных суду свидетельств вы должны решить, виновна ли я. Пожалуйста, помните об этом, поскольку обвинение мне предъявлено весьма серьезное; признав меня виновной, вы осудите меня на смертную казнь.
      — В своем последнем слове я бы хотела тщательно проанализировать обвинения. В частности, все, что говорилось против меня в первый день, не имело никакого отношения к обвинению; подобное нарушение, как я полагаю, было осознанно допущено судьей Накамурой вопреки статьям кодекса колонии, определяющим проведение разбирательства по серьезным делам…
      — Миссис Уэйкфилд, — раздраженным голосом перебил ее Накамура. — Я уже говорил вам на этой неделе, что не стану терпеть неуважения к себе. Еще одно подобное замечание, и я лишу вас слова.
      — В тот день обвинение пыталось осудить мое сексуальное поведение, очевидно, делающее меня лицом, заинтересованным в политических заговорах. Дамы и господа, я охотно обсужу со всеми вами в частном порядке обстоятельства, связанные с зачатием каждого из моих шестерых детей. Однако моя половая жизнь, бывшая, настоящая или даже будущая, не имеет никакого отношения к суду. Первый день разбирательства был потрачен впустую, если только эти сплетни не развлекли вас.
      На заполненной до отказа галерее захихикали, но охрана торопливо успокоила толпу.
      — Следующая группа свидетелей обвинения, — продолжала Николь, — потратила много дней, обвиняя моего мужа в бунтарской деятельности. Я с готовностью признаю, что являюсь женой Ричарда Уэйкфилда, но суд сейчас не решает, виновен он или нет, — вы должны решить, виновна ли я сама.
      — Обвинение предположило, что мои подрывные действия начались с участия в той самой видеозаписи, которая, собственно, и способствовала основанию колонии. Признаюсь, я действительно помогала готовить видеопередачу с Рамы на Землю, но категорически отрицаю, что «вступила в сговор с инопланетянами» или помогала им создавать этот космический корабль, каким-то образом нарушив при этом интересы моих собратьев-землян.
      — Да, я принимала участие в создании видеопередачи. Так я заявила вчера, когда согласилась на перекрестный допрос — у меня не оставалось иного выбора. Моя семья и я находились тогда во власти разума, куда более мощного, чем человеческий. У нас были основания полагать, что отказ в содействии повлечет за собой наказание.
      Николь возвратилась к столу защиты и отпила воды. А потом вновь повернулась к суду.
      — Итак, остается два возможных источника обвинения меня в подстрекательских действиях — показания моей дочери Кэти и та странная аудиозапись, склеенная из обрывков моих фраз… разговоров с членами моей семьи, которую вы прослушали вчера утром.
      — Все вы прекрасно знаете, насколько легко можно сфальсифицировать подобные записи и воспользоваться ими в своих целях. Оба этих аудиотехника, занимающие к тому же ключевые посты, признали вчера, что сотни часов выслушивали разговоры между мной и моими детьми, прежде чем сумели состряпать тридцатиминутную запись, послужившую в качестве «основного свидетельства обвинения»… но даже восемнадцать секундв ней не были взяты из одного разговора. Сказать, что подобная запись не выдерживает никакой критики, пожалуй, слишком мало.
      — При всем уважении к показаниям моей дочери Кэти Уэйкфилд и к великому своему огорчению должна заявить, что она неоднократно допускала откровенную ложь. Я не только не знала о предположительно нелегальной деятельности своего мужа Ричарда, но и никогда не помогала ему ни в чем предосудительном.
      — Вы помните, что при перекрестном допросе Кэти была вынуждена уступить фактам, неоднократно отказывалась от прежних показаний и наконец упала в обморок на месте свидетеля. Судья тогда сообщил вам, что моя дочь находится в душевном смятении и вы должны игнорировать заявления, сделанные ею в эмоциональном состоянии во время беседы со мной. Я прошу вас вспомнить каждое слово, произнесенное Кэти… не только когда она отвечала на вопросы прокурора, но и когда я пыталась выяснить у нее конкретные даты и места подстрекательских действий, приписываемых мне.
      Николь приблизилась к судьям в последний раз, поочередно поглядев на каждого из них.
      — Итак, вы должны решить, на чьей стороне истина. Я стою перед вами с нелегким сердцем, ведь вся последовательность предъявленных обвинений не может послужить причиной для осуждения. Я служила колонии и человечеству — и невиновна ни в чем. И та Сила или Разум, что правит в этой удивительной Вселенной, знает этот факт, невзирая на приговор вашего суда.
      За окном быстро темнело. Николь в задумчивости прислонилась к стене, гадая, не эта ли ночь окажется последней в ее жизни. Она невольно поежилась. После объявления приговора каждую ночь Николь ложилась спать, ожидая смерти на следующее утро.
      Гарсиа принесла обед, как только стемнело. Пища оказалась много лучше, чем в последние несколько дней. Медленно пережевывая жареную рыбу, Николь вспоминала события пяти лет, прошедших с тех пор, как она и ее семья встречали первый разведывательный отряд с «Пинты». «Что же у нас случилось не так? — спросила себя Николь. — Какие фундаментальные ошибки мы допустили?»
      Она могла слышать умом голос Ричарда. Вечно недоверчивый циник Ричард еще в конце первого года предположил, что Новый Эдем слишком хорош для людей. «Мы постепенно разрушаем его, как и все на Земле, — говорил он. — Это наш генетический багаж. Ты знаешь его: жадность, агрессивность и интеллект ящерицы; подобную тяжесть не одолеть ни просвещением, ни образованием. Погляди на героев О'Тула: Иисуса Христа и того молодого итальянского святого, Микеля Сиенского. Их убили, поскольку они считали, что люди должны попытаться стать чем-то большим… а не жить как разумные шимпанзе».
      «Но здесь, в Новом Эдеме, — подумала Николь, — мы могли устроить себе лучший мир. Здесь были созданы все условия для жизни. Ведь вокруг нас неопровержимое свидетельство того, что во Вселенной существует интеллект, далеко превосходящий наш собственный. Уже это должно было создать среду, в которой…»
      Она доела рыбу и придвинула к себе небольшой шоколадный пудинг. Николь улыбнулась, вспоминая, как любил Ричард шоколад. «Мне так не хватает его. В особенности его умных речей».
      Николь вздрогнула, услышав шаги, приближавшиеся по коридору к ее камере. Холодок страха пробежал по ее телу. Вошли двое молодых людей с фонарями. На обоих была форма специальной полиции Накамуры.
      Мужчины вошли в камеру очень деловито. Они не стали представляться. Старший, которому было за тридцать, быстро извлек документы и приступил к чтению.
      — Николь де Жарден-Уэйкфилд, вы были обвинены в подстрекательских действиях и будете казнены завтра утром в 8:00. Завтрак вам подадут в 6:30, через 10 минут после рассвета. В 7:30 мы придем за вами, чтобы отвести к месту, где будет произведена казнь. Вас привяжут к электрическому стулу в 7:58, ток будет подан точно через 2 минуты… У вас есть какие-нибудь вопросы?
      Сердце Николь колотилось так быстро, что она едва могла дышать. Она попыталась успокоиться.
      — У вас есть какие-нибудь вопросы? — повторил полицейский.
      — Как вас зовут, молодой человек? — спросила Николь дрогнувшим голосом.
      — Франц, — ответил мужчина несколько нерешительно.
      — Какой Франц?
      — Франц Бауэр.
      — Ну хорошо, Франц Бауэр, — проговорила Николь, стараясь выдавить улыбку, — а можете ли вы мне сказать, сколько времени уйдет непосредственно на смерть, после того как вы подадите ток?
      — Я действительно не знаю, — ответил он с легким волнением, — но сознание вы потеряете почти мгновенно… через пару секунд. Правда, я не знаю, как долго…
      — Благодарю вас, — проговорила Николь, ощутив головокружение. — Пожалуйста, уйдите, я хочу побыть в одиночестве. — Мужчины открыли дверь камеры. — Ах, да, — добавила Николь, — не могли бы вы оставить фонарь? И, быть может, ручку и бумагу или электронный блокнот?
      Франц Бауэр покачал головой.
      — Я прошу прощения. Но мы не можем…
      Николь махнула, чтобы он уходил, и перешла на противоположную сторону камеры. «Два письма, — сказала она себе, медленно дыша, чтобы восстановить силы. — Я только хотела написать два письма. Кэти и Ричарду. Чтобы примириться, как я уже примирилась со всеми остальными».
      Когда полицейские ушли, Николь принялась вспоминать долгие часы, проведенные в яме на Раме II… это было много лет назад, тогда она ожидала голодной смерти. Она снова припомнила те дни, заново переживая счастливые моменты своей жизни. Теперь мне это не нужно. «В моем прошлом уже нет событий, которые я не успела обдумать… Спасибо двум годам, проведенным в тюрьме».
      Николь с удивлением обнаружила, что раздражена из-за отсутствия возможности написать два последних письма. «Утром я снова подниму этот вопрос. Они позволят мне написать письма, если я начну шуметь». Невзирая на все, Николь улыбнулась. «Не следует уходить благородно…» — процитировала она громко Шекспира.
      И вдруг Николь ощутила, как пульс ее вновь убыстрился. Умственным взором она увидела электрический стул в темной комнате и себя на нем: ее голова была скрыта под странным шлемом… он засветился, и Николь увидела, как осело ее тело.
      «Боже милостивый, — подумала она, — где бы Ты ни находился, каков бы Ты ни был, прошу, пошли мне отвагу. Я так боюсь».
      Николь в темноте села на свою постель. Через несколько минут она почувствовала себя лучше, почти успокоилась. И поняла, что гадает, каким окажется миг смерти. «Может быть, ты словно засыпаешь, а потом ничего нет? Или в последний момент действительно происходит нечто особенное, чего никому не дано знать при жизни?»
      Голос звал ее издалека. Николь пошевельнулась, но еще не проснулась.
      — Миссис Уэйкфилд, — вновь позвал ее голос.
      Николь быстро села в постели, полагая, что настало утро. Она ощутила жуткий страх — память подсказала ей, что жить-то ей осталось всего два часа.
      — Миссис Уэйкфилд, — произнес голос, — это Амаду Диаба. Я здесь, возле вашей камеры.
      Николь потерла глаза и постаралась различить во тьме фигуру у двери.
      — Кто? — спросила она, медленно пересекая комнату.
      — Амаду Диаба. Два года назад вы помогли доктору Тернеру пересадить мне сердце.
      — Что вы делаете здесь, Амаду? Как вы проникли внутрь?
      — Я пришел, чтобы доставить вам кое-что. Я подкупил всех, кого следовало. Я должен был вас увидеть.
      И хотя мужчина находился в пяти метрах от нее, Николь лишь смутно видела очертания его фигуры. Усталые глаза подводили ее, но, когда она особенно усердно попыталась сфокусировать зрение, ей вдруг показалось, что перед ней ее прапрапрадед Омэ. Резкий холодок пробежал по телу.
      — Хорошо, Амаду, — проговорила наконец Николь. — Что же ты принес мне?
      — Сперва я должен объяснить. Быть может, вы поймете не все… Я и сам полностью не понимаю. Я просто знаю, что сегодня должен вам отдать эту вещь.
      Он недолго помедлил. Николь промолчала, и Амаду торопливо рассказал ей свою историю.
      — В тот день, когда меня приняли в колонию Лоуэлл, я гостил в Лагосе и получил от своей бабушки-сенуфо странное послание… оно гласило, что я должен срочно посетить ее. Я отправился к ней при первой же возможности — через две недели, получив новую весть от бабушки, настаивавшей, что мой приезд — это вопрос «жизни и смерти».
      — Я прибыл в ее деревню около полуночи. Моя бабушка проснулась и немедленно оделась. Мы долго шли по саванне в компании местных колдунов. И когда мы добрались до цели, я уже едва не обессилел. Это оказалась небольшая деревенька, именуемая Нидугу.
      — Нидугу? — перебила его Николь.
      — Совершенно верно, — ответил Амаду. — Там жил странный старик, нечто вроде верховного колдуна. Моя бабушка вместе с колдунами осталась в Нидугу, а мы с ним вдвоем отправились на близкую, лишенную растительности гору — к озерку. Мы дошли туда как раз перед рассветом.
      «Погляди, — проговорил старик, когда первые лучи солнца упали на озеро.
      — Загляни в Озеро Мудрости. Что ты видишь?»
      — Я сказал ему, что вижу тридцать или сорок похожих на дыню предметов, покоящихся на одной стороне озера.
      «Хорошо, — он улыбнулся. — Ты действительно тот».
      «Что значит тот?» — спросил я.
      — Он так и не ответил. Мы обошли озеро и приблизились к тому месту, где на дне лежали дыни. Когда солнце поднялось выше, они исчезли из виду, и верховный колдун извлек небольшой фиал. Он погрузил его в воду, завинтил колпачок и передал мне. Он также дал мне камешек, напоминавший подобные дыням предметы, что остались на дне озера.
      «Это самые важные дары, которые ты когда-либо примешь», — проговорил он.
      «Почему?» — спросил я.
      — Но через несколько секунд глаза старика полностью побелели, и он впал в транс, распевая ритмические напевы сенуфо. Он плясал несколько минут и вдруг внезапно нырнул в холодное озеро, чтобы поплавать.
      «Подожди минутку, — закричал я, — что мне делать с этими дарами?»
      «Повсюду носи их с собой, — ответил он. — Ты сам поймешь, когда настанет время воспользоваться ими».
      Николь подумала: сердце ее бьется так громко, что даже Амаду слышит его. Она протянула руки через прутья решетки и прикоснулась к его плечу.
      — А прошлой ночью, — проговорила она, — голос во сне — или, быть может, это был не сон — сказал тебе принести мне-фиал и камень.
      — Именно так и было. Как вы узнали?
      Николь не ответила. Она не могла говорить. Все ее тело сотрясалось. Мгновение спустя, когда Николь ощутила рукой оба предмета, колени ее так ослабели, что она уже решила — вот-вот упадет. Дважды поблагодарив Амаду, Николь просила его поторопиться, чтобы его не обнаружили. Она медленно дошла до своей кровати. «Как такое могло случиться? Неужели все было известно с самого начала? Как манно-дыни могли попасть на Землю? — Нервная система Николь была перегружена. — Я потеряла власть над собой, а ведь еще даже не отпила из фиала».
      Одно прикосновение к камню и фиалу живо напомнило Николь о видении, которое посетило ее на дне ямы, когда она находилась на Раме II. Николь открыла фиал и, дважды глубоко вдохнув, торопливо проглотила его содержимое. Сперва она подумала, что ничего не происходит. Тьма вокруг нее оставалась непроглядной. И вдруг прямо посреди камеры образовался оранжевый шар. Он внезапно взорвался, разбрасывая краски в темноту. За ним появился красный шар, затем пурпурный. Отшатнувшись от яркой пурпурной вспышки, Николь услыхала громкий смех за окном. Она поглядела в ту сторону. Камера исчезла. Николь была снаружи, в поле. Было темно, но она могла видеть контуры зданий. Вдали Николь услыхала смешок. «Амаду», — мысленно позвала она. А потом бросилась бежать по полю подобно молнии. Догнала идущего человека. Когда она оказалась совсем рядом, его лицо изменилось: это был не Амаду, это был Омэ.
      Он усмехнулся снова, и Николь остановилась. «Роната», — позвал он. Лицо его увеличивалось. Оно становилось все больше и больше: сперва как машина, потом как дом. Хохот его оглушал. Лицо Омэ сделалось огромным шаром, поднимающимся вверх все выше и выше в темную ночь. Он вновь расхохотался, и нарисованное на шаре лицо разорвалось, окатив Николь водой. Она вся вымокла. Она была под водой и плыла в ней. Вынырнув на поверхность, Николь оказалась в пруду в оазисе — там, где семилетней девочкой предстала перед львицей во время поро. Все та же львица ожидала ее на берегу пруда. Николь вновь стала маленькой девочкой. Она была очень испугана.
      «Я хочу к маме, — подумала Николь. — Ляг и усни, пусть будет покоен твой сон, запела она, выходя из воды». Львица не мешала ей. Николь поглядела на животное, и морда львицы преобразилась в лицо матери. Николь бросилась, чтобы обнять ее. Но вместо этого сама сделалась львицей, разгуливавшей по оазису среди африканской саванны.
      Теперь в пруду плавали шестеро — все ее дети. Львица-Николь пела колыбельную Брамса, а дети один за другим выходили из воды. Женевьева… Симона… Кэти… Бенджи… Патрик… Элли. Каждый из них проходил мимо нее, направляясь в саванну. Николь устремилась за ними.
      Она бежала по битком набитому стадиону. Николь снова приняла человеческий облик — стала молодой, атлетически развитой женщиной. Объявили последний прыжок. Направляясь к дорожке разбега в секторе тройного прыжка, она столкнулась с японским судьей. Это был Тосио Накамура. «Ты сделаешь заступ», — бросил он, хмурясь.
      Подбегая к яме, Николь подумала, что летит. Она оттолкнулась от доски, взмыла в воздух, тщательно переступила и вновь подпрыгнула… приземлилась. Она поняла — прыжок удался. И направилась туда, где оставила свой костюм. Ее отец вместе с Генри бросились обнимать ее. «Отлично, — проговорили они. — Очень хорошо».
      Жанна д'Арк принесла золотую медаль к пьедесталу почета и повесила ее на шею Николь. Алиенора Аквитанская вручила ей дюжину роз. Кэндзи Ватанабэ и судья Мышкин стояли возле нее и поздравляли. По радио сообщили, что она установила новый мировой рекорд. Толпа стоя аплодировала ей. Николь глядела на море лиц и заметила, что в толпе не только люди. Там оказался Орел, он сидел в особой ложе возле секции, отведенной октопаукам. Все приветствовали ее… и птицы, и сферические создания с щупальцами; дюжина плащеносных угрей прижималась к окнам гигантской замкнутой чаши. Николь махала им всем.
      Потом руки ее превратились в крылья — и она полетела. Николь сделалась соколом, взмывшим высоко над фермерскими участками в Новом Эдеме. Она поглядела на строение, в котором была заточена. Потом обратилась на запад и обнаружила ферму Макса Паккетта. Даже заполночь Макс был занят делом, он работал в пристройке к одному из амбаров.
      Николь летела на запад, держа путь на яркие огни Вегаса. Она спустилась возле развлекательного комплекса и облетела по очереди все большие ночные клубы. Углубившись в себя, Кэти сидела на задних ступеньках, она прятала лицо в ладони, и тело ее содрогалось. Николь попыталась утешить дочь, но сумела лишь издать соколиный крик. Озадаченная Кэти посмотрела в ночное небо.
      Потом она полетела в Позитано, приблизилась к выходу из поселения и подождала, пока открылась внешняя дверь. Испугав охрану, сокол-Николь рванулась из Нового Эдема, менее чем через минуту достигнув Авалона. Роберт, Элли, маленькая Николь и даже санитар — все были в палате Бенджи. Николь не знала, почему все они бодрствуют в такой поздний час. Она окликнула их. Бенджи подошел к окну и заглянул в темноту.
      Николь услыхала, что ее зовет голос. Он был слаб и доносился откуда-то с юга. Она спешно полетела ко второму поселению, пролезла в дыру, проделанную людьми в его внешней стене. Торопливо проскочив вход, она обнаружила ворота и влетела в зеленый пояс, лежащий посреди поселения. Голос умолк. И Николь увидела своего сына Патрика, расположившегося вместе с солдатами в лагере возле основания бурого цилиндра.
      Птица с четырьмя кобальтовыми кольцами столкнулась с ней в воздухе. «Его здесь больше нет, — сказала она. — Ищи в Нью-Йорке». Николь быстро оставила второе поселение и вернулась на Центральную равнину. Там она снова услышала голос: «Вверх, вверх». Она поднималась все выше и выше. Сокол-Николь теперь едва могла дышать.
      Николь перелетела через южную часть стены, обнимающей Северный полуцилиндр. Под ней оказалось Цилиндрическое море. Голос теперь сделался более четким. Ее звал Ричард. Сердце сокола отчаянно колотилось. Ричард стоял на берегу у подножия небоскребов и махал ей. «Ко мне, Николь», — звал его голос. Она видела его глаза даже во тьме. Николь приземлилась и опустилась на плечо мужа.
      Тьма окружала ее. Николь вернулась в свою камеру. Неужели она слыхала крик птицы за окном? Сердце ее колотилось. Николь обошла небольшую комнату. «Спасибо тебе, Амаду. Спасибо тебе, Омэ. — Она улыбнулась. — Спасибо и Тебе, Бог».
      Николь распростерлась на кровати и через несколько секунд уснула.