Капитан Димитрий Чандлер (М2973.04.21/ 93.106//Марс//Космическая Академия 3005) – или просто «Дим», как его называли лучшие друзья, был не в духе – и по вполне понятным причинам. Сообщение с Земли шло до космического буксира «Голиаф» – сюда, в район орбиты Нептуна, всего шесть часов. Приди оно десятью минутами позже, он мог бы ответить: «Извините, сейчас не могу, мы только что приступили к запуску солнечного экрана».
      Причина была бы действительно обоснованной: сжатие ядра кометы в пленку, толщиной в несколько молекул, и шириной в несколько километров было не тем делом, которое можно было бы бросить, сделав только наполовину.
      Кроме того, Димитрий мог бы и вовсе отказаться от этого нелепого распоряжения: ведь он уже был не особенно популярен на Земле, несмотря на отсутствие ошибок. Добыча льда с колец Сатурна, и отправка его на Венеру и Меркурий, где он был по-настоящему нужен, начались в 2700 году – три века назад. Капитан Чандлер никогда не мог найти существенной разницы между образом «Солар Консерверс» «до» и «после». Они всегда активно поддерживали обвинения в астрономическом вандализме. К тому же, общественность, все еще ощущавшая экологические бедствия предыдущих веков, была непреклонна, и лозунг «Руки прочь от Сатурна!» поддержало подавляющее большинство. В результате, Чандлер превратился из Похитителя Колец в Охотника за кометами.
      Здесь он находился на значительном расстоянии от Альфы Центавра, собирая одинокие ледяные глыбы, выпавшие из Пояса Кипера. Здесь было достаточно льда, чтобы покрыть Меркурий и Венеру океанами, километрами глубиной, но для того, чтобы потушить их адский пожар и сделать их пригодными для жизни, могли уйти века. Разумеется, «Солар Консерверс» все еще протестовали против этого, но уже не с таким энтузиазмом. Падение Тихоокеанского метеорита в 2304 году, когда миллионы людей погибли в результате цунами (какая ирония: обычное землетрясение причинило бы куда меньше вреда), напомнило всем последующим поколениям, что человечество частенько рубит сук, на котором сидит. Ну что ж, сказал Чандлер сам себе, это особое поручение могло бы прийти и пятьдесят лет назад, так что недельная задержка вряд ли что изменит. Но все вычисления вращения, центра массы и векторной осевой нагрузки пришлось бы переделывать и отправлять обратно на Марс для проверки. Хорошо, если ты тщательно вычислил сумму, перед тем, как отправлять миллиарды тонн льда по орбите, которая могла бы совпасть с орбитой Земли. Как и много раз до этого, взгляд Чандлера скользнул на древнюю фотографию над его столом. На ней был трехмачтовый пароход, кажущийся карликом рядом с айсбергом, который виднелся за ним – точно таким же карликом был теперь «Голиаф». Немыслимо, часто задумывался он, всего один долгий жизненный путь лежит между тем примитивным «Дискавери» и кораблем, который носит то же имя, что и Юпитер! А что бы увидели те первые исследователи Антарктики тысячу лет назад с <i>его</i> мостика? Они наверняка были бы сбиты с толку стеной льда, рядом с «Голиафом» и их совместный дрейф то вверх, то вниз, насколько может видеть глаз. Но этот лед странный – совсем не такой белый с синим отливом, как льды полярных морей. По правде говоря, он выглядел грязным – в отличие от того, каким он был на самом деле. Он состоял из воды примерно на девяносто процентов, остальное – ведьмино зелье из углерода и серных вкраплений, большинство из которых устойчивы только при температурах не выше абсолютного нуля. Их таяние может сопровождаться неприятными сюрпризами: один астрохимик произнес как-то фразу, ставшую пословицей – «У комет несвежее дыхание».
      – Шкипер всему персоналу, – объявил Чандлер, – У нас небольшое изменение в программе. Нас попросили приостановить операцию и исследовать объект, который засек радар Космической гвардии.
      – Нельзя ли поподробнее? – спросил кто-то, когда затих хор недовольных вздохов в интеркоме корабля.
      – Немного, но сдается мне, это очередной проект Комитета Тысячелетия, который они забыли отменить.
      Еще больший гул недовольных голосов: каждый стал беспокоиться о событиях, связанных с запланированным празднованием конца 3000 года. Все вздохнули бы с облегчением, если бы первое января 3001 года прошло без особенных событий, и человечество могло продолжить свою обычную жизнь.
      – В любом случае, было бы лучше, чтобы это оказалось очередной ложной тревогой, как в прошлый раз. Мы вернемся к работе так быстро, как это будет возможно. Это все.
      Это уже третья погоня за дикими утками за мою карьеру, в которую я оказался втянут, мрачно подумал Чандлер. Несмотря на то, что Солнечную Систему изучают не один век, она все еще преподносит сюрпризы, и, судя по всему, у Космической Гвардии была веская причина для этой просьбы. Он только надеялся, чтобы какому-нибудь впечатлительному идиоту опять не привиделось, что перед ним мифический Золотой Астероид. Если бы он и существовал, чему Чандлер ни на минуту не верил, это был бы не более, чем минералогический курьез: он был бы гораздо меньше тех глыб льда, что они тянут по направлению к Солнцу, чтобы принести жизнь на бесплодные миры.
      Была, однако, одна вероятность, которую он принимал вполне серьезно. Человечество уже разбросало своих роботов-зондов повсюду на расстояние сотен световых лет вокруг – и «Тайхо Монолитс» было достаточным напоминанием того, что и более старые цивилизации принимали участие в подобных экспериментах. Кроме того, это мог быть и вовсе инопланетный артефакт из Солнечной Системы, или проходящий мимо. Капитан Чандлер сомневался, что Космической Гвардии пришло в голову что-либо подобное: иначе едва ли космическому тягачу Первого Класса доверили охотиться за неопознанным пятнышком на экране радара.
      Пять часов спустя «Голиаф» обнаружил эхо объекта на противоположной стороне; даже учитывая расстояние, он казался неутешительно маленьким. Однако, по мере того, как он становился яснее и четче, стало понятно, что это – металлический предмет, длинной около двух метров. Он двигался по орбите, которая располагалась в самом центре Солнечной Системы, поэтому Чандлер, почти не сомневаясь, решил, что это один из мириады кусочков космических отходов, которые Манкинд выбрасывал к звездам в течение всего прошлого тысячелетия – и который мог однажды стать доказательством того, что человечество когда-то существовало.
      Вскоре объект приблизился на достаточное расстояние для визуального изучения, и капитан Чандлер с благоговейным изумлением понял, что какой-то терпеливый историк все еще исследует ранние записи космической эры. Как жаль, что компьютеры дали ему ответ на несколько лет позже празднования нового тысячелетия!
      – «Голиаф» на связи, – доложил Чандлер на Землю, его голос слегка дрожал как от гордости, как и от серьезности, – мы подняли на борт астронавта, которому тысяча лет. И я догадываюсь, кто это.

      Фрэнк Пулл проснулся, но он ничего не помнил. Он даже не мог с уверенностью сказать как его зовут.
      Судя по всему, он находился в больничной палате: даже несмотря на то, что его глаза все еще были закрыты, самое примитивное и древнее из его чувств сказало ему это. Каждый вздох приносил слабость, и неприятный острый запах антисептиков, царивший в помещении, который напомнил ему времена, когда – конечно! Когда беспечным подростком он сломал ребро на аризонском чемпионате дельтапланеристов.
      Сейчас эти воспоминания начинали возвращаться. Я – помощник командира Фрэнк Пулл, офицер ККСШ «Дискавери», выполняю миссию под грифом «Совершенно секретно» в районе Юпитера.
      Словно ледяная рука схватила его сердце. Он вспомнил, как будто в замедленной съемке, приближение грузового отсека, протяжный скрежет металла…
      Затем – внезапная тишина – и едва слышное шипение воздуха, выходившего под большим напором из его скафандра. И, наконец, последнее воспоминание – беспомощное вращение в открытом Космосе, в тщетных попытках соединить порванный кислородный шланг.
      Ну что же – каким бы загадочным не было то происшествие с управлением грузовым отсеком, сейчас он спасен. Вероятно, Дэйв сумел очень быстро выйти к нему и спасти, прежде чем недостаток кислорода погубит мозг.
      Старина Дэйв! – сказал он сам себе. Надо бы поблагодарить его. Но, минутку… Я ведь не на «Дискавери» – да и не мог же я пробыть без сознания столько времени, чтобы меня успели доставить на Землю!
      Его беспорядочный поток мыслей прервали вошедшие женщина-врач и две медсестры, одетые в извечную форму своей профессии. Они казались слегка удивленными: Пуллу стало интересно, а не проснулся ли он раньше времени, и эта мысль принесла ему ощущение детского удовлетворения.
      – Привет, – сказал он после нескольких неудачных попыток; его голосовые связки словно заржавели, – Как я?
      Врач улыбнулась ему и поднесла палец к губам, давая знак: «Не пытайтесь говорить».
      Медсестры засуетились вокруг него, с привычным мастерством измеряя пульс, температуру, рефлексы. Когда одна из них подняла его правую руку, а затем отпустила ее, Пулл заметил кое-что необычное. Она упала медленно, и, казалось, весила не как обычная рука. Так же повело себя и его тело, когда он попытался пошевелиться.
      Должно быть, я на планете, подумал он. Или на космической станции с искусственной гравитацией. Точно не на Земле – на Земле я весил бы больше.
      Он уже собирался задать очевидный вопрос, когда врач прислонила что-то к задней части его шеи, он ощутил легкое покалывание и опять погрузился в сон без сновидений. Но перед тем, как потерять сознание, он успел задуматься еще над одной загадкой.
      Как странно – за все время, что они провели со мной, они не обмолвились ни словом.

      Проснувшись, и увидев, что врач и медсестры стоят вокруг его постели, Пулл почувствовал себя достаточно сильным, чтобы отстаивать свои интересы.
      – Где я? Уж это вы можете мне сказать!
      Три женщины переглянулись, очевидно, не зная, что делать дальше. Затем врач ответила, проговаривая свои слова очень медленно и тщательно:
      – Все в порядке, мистер Пулл. С минуту на минуту здесь будет профессор Андерсон… Он все вам объяснит.
      «Объяснит что?» – подумал Пулл с некоторым раздражением. Но, по крайней мере, она говорит по-английски, хотя я и не могу определить ее акцент…
      Андерсон уже был здесь, поскольку спустя мгновение дверь открылась, и Пулл успел заметить небольшую толпу любопытных зевак, разглядывающих его. Он начал чувствовать себя как новый диковинный зверь в зоопарке.
      Профессор Андерсон был маленьким, подвижным человеком, чьи черты лица, казалось, являли собой смесь нескольких рас: китайскую, полинезийскую, нордическую – и в совершенно сбивающем с толку стиле. Он поприветствовал Пулла, схватив его правую ладонь, затем, очевидно, подумав, потряс руки с такой чудной нерешительностью, что можно было подумать, что он репетировал это рукопожатие, словно это было совершенно незнакомое телодвижение.
      – Приятно видеть вас в столь хорошей форме, мистер Пулл…
      Снова странный акцент и медленное произношение – но подобная манера общения присуща всем докторам во всех местах и во все времена.
      – Я рад слышать это. Возможно, теперь вы сможете ответить на несколько вопросов…
      – Конечно, конечно. Но подождите еще одну минутку.
      Андерсон заговорил с врачом так быстро и тихо, что Пулл смог уловить только несколько слов, некоторые из которых были ему совершенно незнакомы. Затем врач кивнула одной из медсестер, которая открыла стенной шкаф и достала тонкую металлическую ленту, которую стала оборачивать вокруг головы Пулла.
      – А это зачем? – спросил он, поскольку был из тех трудных пациентов, которые так раздражают докторов, всегда интересуясь, что с ними происходит, – ЭЭГ считывание?
      Профессор, врач и медсестры выглядели сбитыми с толку. Потом на лице Андерсона появилась слабая улыбка.
      – Ах, электро… энце… фалограмма, – произнес он медленно, словно выуживая слова из глубины своей памяти. – Вы совершенно правы. Мы всего лишь хотим вывести на монитор функции вашего мозга.
      Мой мозг мог бы работать по-настоящему хорошо, если бы вы давали мне им пользоваться, проворчал Пулл про себя. Но, по крайней мере, мы сдвинулись с мертвой точки. Наконец-то.
      – Мистер Пулл, – сказал доктор Андерсон, все еще говоря в той же неестественной манере, словно общался на иностранном языке, – Вы, конечно, поняли, что пострадали – в серьезной аварии, во время вашей работы снаружи судна «Дискавери».
      Пулл кивнул.
      – Я начинаю подозревать, – сказал он сухо, – что выражение «пострадали» слегка занижено.
      Андерсон явно успокоился, и на его лице появилась улыбка.
      – Вы полностью правы. Скажите, а как вы думаете, что с вами произошло?
      – Ну, в лучшем случае, сценарий развивался примерно так: после того, как я потерял сознание, Дэйв Боумэн спас меня и доставил назад на корабль. Кстати, как Дэйв? Никто ничего мне не сказал!
      – Это в лучшем случае… А в худшем?
      Фрэнку Пуллу показалось, что холодок пробежал по его спине. Подозрение, которое зародилось в его голове, становилось все сильнее.
      – Что я умер и попал сюда – не знаю уж, куда «сюда», и вы смогли воскресить меня. Спасибо.
      – Совершенно верно. И вы на Земле. Ну, очень недалеко от нее.
      Что он имел в виду, говоря «очень недалеко от нее»? Вне всяких сомнений, здесь есть гравитационное поле – наверное, он находится на медленно вращающемся колесе космической станции. Но это не главное: здесь есть нечто более важное, о чем стоит поразмыслить.
      Пулл произвел несколько быстрых умственных вычислений. Если Дэйв поместил его в морозильник, ожидать воскрешения и завершил миссию на Юпитере – он мог быть «мертвым» никак не меньше пяти лет!
      – Какая сейчас дата? – спросил он так спокойно, как мог.
      Профессор и врач переглянулись. Пулл снова почувствовал, как по его спине пробежал холодок.
      – Я должен сказать вам, мистер Пулл, что Боумэн не спасал вас. Он был уверен – и мы не можем винить его за это – что вы абсолютно мертвы. К тому же, он остался один на один перед лицом серьезных проблем, угрожавших его собственному выживанию…
      – В общем, вы дрейфовали в открытом космосе, пересекли систему Юпитера и поплыли к звездам. К счастью, температура вашего тела была настолько ниже точки замерзания, что это не вызвало метаболизма – но настоящее чудо – это то, что вас, наконец, нашли. Вы – один из самых великих везунчиков из ныне живущих. Нет – из тех, кто когда-либо жил!
      Я? Уныло спросил Пулл сам себя. Пять лет, да нет уж! Это могло продолжаться сто лет – или даже больше.
      – Позвольте мне узнать, – попросил он.
      Профессор и врач, казалось, были озадачены данными на невидимом мониторе: когда посмотрели друг на друга и кивнули, соглашаясь с чем-то, Пулл понял, что они смотрели на информационную панель, которая была присоединена к обручу, надетому на его голову.
      – Фрэнк, – сказал профессор Андерсон, незаметно меняя роль врача на роль физика не в одном колене, – Для вас это будет большим потрясением, но вы готовы принять это – и чем быстрее вы узнаете, тем лучше.
      – Мы скоро отметим четвертое тысячелетие. Поверьте мне – вы покинули Землю почти тысячу лет назад.
      – Я верю вам, – спокойно ответил Пулл. Потом, к его великому раздражению, комната начала расплываться перед его глазами, и он не узнал больше ничего.
 
      Когда сознание вновь вернулось к нему, он обнаружил, что находится не в унылой больничной палате, а в роскошном номере с красивыми – и постоянно меняющимися картинами на стенах. Некоторые из них представляли собой известные и узнаваемые живописные полотна, на других были пейзажи с изображениями моря и равнин, которые могли быть написаны в его эпоху. В комнате не было ничего необычного или незнакомого: он решил, что остальное ему покажут позже.
      Все, что его сейчас окружало, судя по всему, было тщательно подобрано: ему было интересно, был ли здесь какой-либо аналог телевизора (сколько каналов должно быть в четвертом тысячелетии?) но не обнаружил никаких признаков дистанционного управления рядом с кроватью. В этом новом мире было так много всего, чему ему предстояло научиться: он был дикарем, внезапно столкнувшимся с цивилизацией.
      Но, прежде всего он должен восстановить силы – и научиться языку. Даже появление звукозаписи за век до его рождения, привнесло большие изменения в грамматике и произношении. А здесь были тысячи новых слов, по большей части из области науки и технологии, которые вызывали в нем страстное желание понять их значение.
      Еще большую трудность, однако, представляли мириады известных и неизвестных личных имен, которые накопились более чем за тысячелетие, и которые ничего не значили для него. В течение недель, пока он составлял банк базы данных, большую часть его бесед приходилось прерывать на сжатый рассказ о биографии того или иного персонажа.
      Пока силы возвращались к Пуллу, он общался с множеством посетителей, однако, все встречи проходили под бдительным взором профессора Андерсона. Среди посетителей были медики, ученые нескольких дисциплин, и, что было самым интересным для него – командиры космических кораблей. Вряд ли что-либо из того, что он мог рассказать докторам и историкам, не было записано где-нибудь в гигантской базе данных Человечества, но он мог навести их на размышления и открыть им новое понимание событий его эпохи. Несмотря на то, что все они относились к нему с крайним уважением и внимательно слушали, когда он старался отвечать на их вопросы, сами они отвечали на его вопросы, казалось, с неохотой. Пулл почувствовал, что оправился от культурного шока, и начинал уже задумываться, как бы ему сбежать из этого номера. Случайно оказавшись в одиночестве, он не сильно удивился, обнаружив, что дверь заперта.
      Потом все изменилось после появления доктора Индры Уоллос. Несмотря на свое имя, она относилась к японской расе, и по началу, в своем воображении, Пулл сравнивал ее со зрелой гейшей. Это едва ли соответствовало образу выдающегося историка, занимавшего Виртуальный Трон в университете, который мог похвастаться наличием настоящего плюща.
      Она была первым посетителем, свободно говорящем на его языке, и Пуллу было очень приятно познакомиться с ней.
      – Мистер Пулл, – начала она очень деловым тоном, – Я назначена вашим официальным гидом и – так сказать – наставником. Что касается моей квалификации – я специализируюсь на вашем периоде, я защитила диссертацию на тему «Падение федерации 2000-50 гг». Уверена, мы во многом сможем помочь друг другу.
      – Уверен, что сможем. Прежде всего, я хотел бы выйти отсюда, чтобы иметь возможность немного посмотреть на ваш мир.
      – Это мы и планируем сделать. Но сначала мы должны присвоить вам личный идентификационный номер. А до тех пор вы – как бы это сказать – не существуете. Без этого вы не можете никуда пойти и не можете ничего сделать. Ни одно устройство ввода не сможет вас распознать.
      – То, чего я и ожидал, – ответил Пулл с кривой усмешкой. – Попытки такой идентификации начались еще в мою эпоху – и многим не нравилась эта затея.
      – Некоторым до сих пор не нравится. Они уходят и живут в пустыне – теперь на Земле она занимает больше места, чем в ваш век. Но эти люди всегда берут с собой передатчики, поэтому могут вызвать помощь, если попадут в беду. Она приходит в среднем через пять дней.
      – Жаль слышать это. Человеческая раса стала хуже.
      Он внимательно испытывал ее, пытаясь найти пределы ее терпения и составить план ее личности. Было очевидно, что им предстояло провести немало времени вместе, и в сотне случаев он был зависим от нее. Кроме того, он все еще не был до конца уверен, нравится ли она ему: возможно, она заботилась о нем, как о драгоценном музейном экспонате.
      К удивлению Пулла она согласилась с его критикой.
      – Возможно это правда – отчасти. Физически мы, наверное, слабее, но мы более здоровые и лучше приспособлены, чем большинство людей, живших раньше. Благородный Дикарь всегда был мифом.
      Она подошла к маленькой прямоугольной пластинке, установленной на уровне глаз на двери. Размерами она походила на один из бесчисленных журналов, которые наводнили далекую эпоху печати, и Пулл обратил внимание, что, по крайней мере, одна пластинка находилась в каждой комнате. Обычно они были пустые, но иногда на них появлялся бегущий текст, абсолютно непонятный для Пулла, даже после того, как большинство слов были ему знакомы. Один раз пластинка в его номере пронзительно запищала, но он проигнорировал его, предоставив иметь дело с этой проблемой кому-нибудь другому, что бы там ни было. К счастью, писк прекратился так же внезапно, как и начался.
      Доктор Уоллос приложила свою ладонь к пластинке, и, через несколько секунд, убрала. Она взглянула на Пулла, и, улыбнувшись, сказала:
      – Подойдите и посмотрите на это.
      Внезапно появившаяся надпись произвела на него большое впечатление, когда он медленно прочел ее:

      УОЛЛОС, ИНДРА (Ж2970.03.11:31.885//ИСТ.ОКСФ)

      – Полагаю, это значит: женщина, дата рождения 11 марта 2970 г. – и что вы работаете в историческом департаменте Оксфордского Университета. А 31.885 – это ваш личный идентификационный номер. Верно?
      – Абсолютно, мистер Пулл. Я видела некоторые адреса электронной почты и номера кредитных карт вашего времени – ужасные строки тарабарщины, состоящей из энного количества цифр, которые никто не в состоянии запомнить!
      Но все мы помним нашу дату рождения, и она может совпасть с датами рождения не более, чем 99,999 других людей. Поэтому, все, что нужно – это пятизначный цифровой код… И даже если вы забудете его, это не так уж страшно. Как видите, он является частью нас самих.
      – Имплантант?
      – Да, наночип, внедряемый при рождении на всякий случай в обе ладони. Вы даже не будете ощущать его. Но есть одна маленькая проблема…
      – Какая?
      – Люди, которые в будущем будут читать ваши показатели, в большинстве своем обыватели, и не поверят в вашу настоящую дату рождения. Поэтому, с вашего позволения, мы скинем вам тысячу лет.
      – Разрешение даю. А остальная информация идентификатора?
      – Это необязательно. Вы можете оставить место пустым, вписать туда ваши интересы или место жительства – или использовать его для личных сообщений общих или частных.
      Кое-что, был уверен Пулл, не изменилось за прошедшие века. Естественно, большой процент этих «частных» сообщений должен был содержать очень личную информацию.
      Ему было интересно, есть ли в эту эпоху цензоры, и намного ли их усилия к повышению морального уровня общества успешнее, чем в его время.
      Он решил спросить об этом у доктора Уоллос, когда узнает ее получше.

      – Фрэнк – профессор Андерсон считает, что вы уже достаточно окрепли для того, чтобы совершить небольшую прогулку.
      – Очень рад слышать это. Вам знакомо выражение «чертовски рад»?
      – Нет, но я могу понять, что это значит.
      Пулл так привык к низкой гравитации, что широкие шаги, которые он делал, казались ему вполне обычными. Половина шага лошади – как он оценивал длину своего шага – говорили лишь о его хорошей форме. Им встретилось всего несколько человек, все они были незнакомыми, но каждый из них улыбнулся, будто знал его. Сейчас, сказал Пулл сам себе с некоторой долей тщеславия, я, должно быть, одна из самых узнаваемых знаменитостей в этом мире. Это может очень помочь мне, когда я решу, как провести остаток жизни. По крайней мере, еще лет сто, если верить Андерсену…
      Коридор, по которому они шли, был совершенно лишен каких-либо достопримечательностей, за исключением дверей, пронумерованных случайным образом, каждая из которых имела собственную идентификационную панель. Пулл проследовал за Индрой примерно метров двести, когда внезапно остановился, в изумлении, поскольку увидел нечто, что совершенно сбило его с толку.
      – Эта космическая станция, должно быть, колоссальных размеров! – воскликнул он.
      Индра улыбнулась, повернувшись к нему.
      – Разве не вы говорили «Я уже все видел»?
      – Ничего, – рассеянно пробормотал он. Он все еще пытался оценить размеры этой структуры, но его уже ждал другой сюрприз. Кто бы мог представить космическую станцию, которая могла похвастаться собственным метро – да еще и миниатюрным, с одним маленьким вагоном, способным перевозить только дюжину пассажиров.
      – Комната для наблюдений номер три, – произнесла Индра, и они быстро и бесшумно понеслись прочь от терминала.
      Пулл проверил время по эластичному обручу на своем запястье, функции которого еще не были ему полностью известны. Еще одним небольшим сюрпризом было то, что весь мир теперь перешел на универсальное время: сбивающая с толку мешанина временных зон была отвергнута с приходом глобальных коммуникаций. На эту тему было много разговоров еще в двадцать первом веке, и даже было предложено заменить солнечное время на звездное. Потом, в течение года, Солнце буквально повернулось вокруг часов: время установили на полгода раньше.
      Однако, из этого плана «солнечного выравнивания времени» – другими словами из многочисленных попыток реформирования календаря, ничего не вышло. Это ответственная работа, несмотря на обилие самых циничных предложений, должна была дождаться своего часа – когда произойдет какой-нибудь крупный технологический прорыв. Однажды, без сомнений, одна из помарок Господа будет исправлена, и земная орбита будет изменена таким образом, чтобы Земля могла иметь ровно по тридцать дней в каждом месяце…
      Насколько мог судить Пулл, и, судя по тому, сколько времени прошло, они должны были проехать, по крайней мере, три километра перед тем, как вагон бесшумно остановился, двери открылись, и мягкий механический голос произнес:
      – Приятного наблюдения. Сегодня облачность составляет тридцать пять процентов.
      По крайней мере, подумал Пулл, мы приблизились к внешней стене. Но здесь не было ничего удивительного – несмотря на расстояние, которое он прошел, ни сила, ни направление гравитации не изменились. Он не представлял, что вращающаяся космическая станция так велика, что вектор навигации не изменялся из-за такого сильного смещения… а может, он все-таки находится на какой-нибудь планете? Но он чувствовал себя легче – намного легче, чем на любом из обитаемых миров в Солнечной Системы.