Джон Бакстер
      Капитуляция отменяется
      Мне всегда нравилось отправляться в дорогу под вечер. Но в тот холодный зимний день, когда стало ясно, что все-таки мне придется поехать в Центр "Кроссуинд", я немного нервничал, хотя в глубине души, пожалуй, даже жаждал этой поездки. Достать билет на самолет не удалось - не принимали даже срочных заказов, - но когда я вывел машину из гаража и выехал на главную улицу города, то испытал некоторое облегчение.
      Я откинулся на сиденье - автошофер сам находил дорогу в потоке машин и впервые за весь день получил возможность оглядеться. Над городом разлился фиолетово-оранжевый закат, какой бывает в Австралии, когда воздух холоден и чист. Многим это зрелище доставляет удовольствие, и ребята из бюро контроля погоды часто включают такие закаты. Мне же они никогда особенно не нравились: цвета у них скорее мертвенно-бледные, чем живые. Я всегда подспудно ощущал в этих закатах некое предзнаменование грядущей беды, и сегодня инстинкт меня не подвел.
      Понадобилось немало времени, чтобы выбраться из города, так что на шоссе я попал уже ночью. За моей спиной на фоне темной гавани сиял россыпью огней Большой Сидней. В ущельях городских улиц, в предместьях, занимавших всю прибрежную равнину, люди включали свои телевизоры с объемным изображением: их ждал тихий вечер дома. А я - по делу, которое в какой-то мере касалось каждого из них, - стремительно несся в глубь страны.
      Прозрачный корпус машины полностью изолировал меня от внешнего мира, даже с дорогой не было настоящего соприкосновения: воздушная подушка поддерживала машину на высоте нескольких дюймов, а между намагниченной полоской шоссе, к которой я был прикован, и рулевым управлением установилась невидимая электросвязь.
      Поневоле предоставленный самому себе, я попытался разобраться в своих ощущениях. Комфорт, разумеется: машина сделана на заказ. Тепло: самый совершенный обогреватель. Ага, голод - эту проблему машине за меня не решить. Я взял телефонную трубку и нажал номер нашего учреждения. Секунду спустя на экране появилось улыбающееся лицо Илоны Фримен.
      - Гражданская авиация. Чем могу служить? О, Билл, это ты? Забыл что-нибудь?
      - Еду.
      - Посмотри в своем портфеле.
      Я открыл портфель. Там вместе с бумагами лежали три пакета.
      - Напомни, чтобы тебе повысили зарплату, - сказал я.
      - Непременно.
      - С тех пор, как я выехал, что-нибудь новое о Чарте поступило?
      - Его состояние продолжает улучшаться. Он еще не проснулся. Во всяком случае, в семь часов еще спал.
      - Ладно, до четверга.
      Я отключился и вскрыл упаковку одного из пакетов. Сразу же вкусно запахло. Цыпленок-каччиаторе с жареной картошкой и зеленым горошком. В одном из двух оставшихся пакетов наверняка лимонное желе - Илона знала мои вкусы. Но меня озадачил третий. Я заглянул внутрь - удивительный набор фруктов, по большей части совершенно мне незнакомых. Вот эти длинные фиолетовые стручки могли быть бананами, если бы не цвет. Ягоды - зеленые, синие, белые и красные. На пакете значилось: "Только на экспорт". От сознания того, что продукты, с которыми я расправлялся, останутся в моем желудке и не будут проданы какому-нибудь богатому гурману в Италии или Франции, я почувствовал неясное удовлетворение.
      Поглощая пищу, я невольно улыбнулся. Удивительное создалось положение Австралия продает пищевые продукты Европе! В пятидесятые годы сама мысль о том, что Австралия может экспортировать что-нибудь, кроме шерсти, пшеницы и стали, показалась бы просто нелепой.
      В Европе и Америке стало модным прилетать сюда и проводить несколько недель в охотничьей экспедиции - с кондиционером! - в пустыне. Но, как и все моды, эта тоже была пустой. За ширмой показного интереса скрывалась презрительная усмешка: Австралию считали чем-то вроде эдакого ученого-спортсмена, нацией, которой, кроме грубой физической силы и природной хитрости, нечего противопоставить богатству и лоску старших собратьев. Поэтому, когда Австралии нежданно-негаданно захотелось потягаться с другими странами в решении самых наболевших проблем, таких, как обеспечение продуктами, лечение от рака, продление человеческой жизни, освоение космоса, для некоторых это прозвучало как вызов. К тому же случилось так, что год назад один австралиец наткнулся на новое силовое поле и чуть ли не случайно подарил человечеству звезды.
      Во всяком случае, так казалось сначала. В пустыне построили исследовательскую станцию и провели первые опыты. Двигатель как бы окутывался силовым полем, создававшим защиту гораздо лучшую и совершенную, нежели все естественные материалы. Эта оболочка, подвергнутая особому давлению, имела свойство исчезать. После нескольких опытов радиотелескопы космической станции США засекли странные предметы, удалявшиеся от Земли на немыслимых скоростях. Было послано еще несколько оболочек, за которыми велось наблюдение. Видимо, поле было абсолютным отражателем: никакие силы пространства не могли удержать его. Как зернышко апельсина, стиснутое между пальцами, оно накапливало приложенную к нему энергию, а потом вдруг выскальзывало между двумя противодействующими друг другу силами.
      После трехмесячных испытаний удалось создать переключатель скоростей, научиться направлять и возвращать эти оболочки, образованные силовым полем. Первая оболочка была пустой. В другой послали крысу. Потом шимпанзе. Наконец запустили человека. Седьмого июня этого года Питер Чарт, полковник австралийской авиации, отправился по траектории, проложенной другими оболочками. И вернулся. Во всяком случае, вернулось его тело. А вот разум, похоже, так и остался где-то в космической пустоте. Чарта вытащили из оболочки в состоянии полной кататонии, и в этом состоянии он пребывал уже три недели. А вчера вдруг тихонько встал с постели, убил охранника и убежал в пустыню. Каким образом и почему, никто не знал, и вот теперь мне, руководителю исследований, надлежало это выяснить.
      Едва слышное гудение мотора убаюкивало. По встречной полосе проносились машины, и я иногда просыпался, успевая заметить лишь таявшее вдали сияние.
      Когда я проснулся в очередной раз, солнце уже было довольно высоко, а место моего назначения близко. Кругом, сколько хватал глаз, простиралась пустыня. Песок, камень и чахлый кустарник. Именно из-за пустынности мы и выбрали это место. Мимо пронеслась гряда камней, и это напомнило мне, что пора перейти на ручное управление. Несколько минут спустя я сбавил скорость и свернул с шоссе на проселок возле знака "Опытная скотоводческая ферма Максуэлла Даунза". Грунтовка была мягкая, и, когда я переключил воздушную подушку на максимальный подъем, в воздух взметнулось облако красной пыли.
      Вскоре дорога привела к заброшенному артезианскому колодцу. У легкого горячего ветерка едва хватало сил, чтобы вращать крылья старой водяной помпы. Она со свистом выкачивала из подземных озер струйку воды, солоноватой и непригодной для питья.
      Я подождал. Немного погодя старая бетонная плита, на которой когда-то покоилась насосная станция, медленно наклонилась, и в земле появилась темная расселина. По образовавшемуся уклону я направил машину к Центру "Кроссуинд".
      На дне шахты я вылез из машины. Меня ждал Кол Талура. Кол - значит Колемара. Его предки в свое время отражали набеги переселенцев и не раз смазывали тело почечным жиром белых. А сам Кол был посвящен в мужчины племени аранда. Кол первым из аборигенов получил ученую степень доктора философии и стал в придачу бакалавром естественных наук. Возможно, этот контраст и был причиной тому, что я сделал Кола своим заместителем. Мудрость, сочетавшаяся в нем с верностью старым обычаям племени, делала Кола человеком, к которому стоило присмотреться получше. Но сейчас мне было не до психологии.
      Мы обменялись коротким рукопожатием.
      - Как он? - спросил я.
      - Черт меня подери, если я знаю. Физически очень плох, но вне опасности. Психически же... впрочем, доктору это лучше известно. Хотите сходить в госпиталь?
      Мы встали на движущуюся дорожку. Кол протянул мне папку.
      - Ознакомьтесь с этими бумагами, - сказал он. - Доклады поисковой партии.
      Я пролистал папку. Карты, на которых были отмечены маршруты поисков, и в одном месте - победный крестик. Здесь нашли Чарта. Я прикинул: миль двадцать от базы. Записи радиопередач, несколько фотографий. На первой какая-то равнина с разбросанными по ней выветренными скалами. "Непонятная страна" - так называют ее аборигены.
      - Это здесь его нашли? - спросил я.
      - Ужасная местность, - кивнув, ответил Кол.
      Я просмотрел другие фотографии. Снимок брошенного автомобиля. Всего-навсего армейский "джип" с откинутой полусферической крышей. Я взглянул на следующую фотографию.
      - О боже!
      Кол даже не повернулся. Он знал, на что я смотрю.
      - Жуть, правда? Ожоги третьей степени, нагота, жажда - страшное дело.
      - Он что, голый?
      - Таким его нашли. Ничего особенного. Заблудившиеся в пустыне часто теряют рассудок и срывают с себя одежду. Несколько недель температура здесь не опускалась ниже ста по Фаренгейту.
      Дорожка кончилась у дверей госпиталя. Доктор ждал нас.
      - Как он? - спросил я.
      - Плохо. Но выжить должен. Он помещен в кожный кокон.
      Врач ввел нас в палату, где лежал Чарт. Здесь не было ничего, кроме кокона - длинного, похожего на саркофаг пластикового сооружения, соединенного с тихо гудевшими приборами. В коконе плавал человек, не похожий ни на Питера Чарта, каким я знал его полгода назад, ни на то обгоревшее существо с фотографии. Это было какое-то новое, полуоформившееся создание. Кожа по всему телу была розовая, как у младенца.
      Я повернулся к доктору. Не было никакой необходимости шептать, но мне почему-то казалось, что стоит заговорить во весь голос, как тонкое равновесие, в котором пребывал больной, непременно нарушится.
      - Показания мозга снимаете? - спросил я.
      Доктор повернул ручку энцефалографа, и из прибора выскочила полоска бумаги. Он протянул ее мне. Я всмотрелся в кривую на бумаге. В ней было нечто странное, но что именно, сказать было трудно. Потом до меня дошло: однообразие линии. У кататоников кривая работы мозга особенно сложная. Внешне они неподвижны, но подсознательно мозг их продолжает работу, силясь решить проблему, заставившую их замкнуться. А вот мозг Чарта оставался расслабленным, как и его тело. На диаграмме не было ничего, кроме обычной записи показаний мозга, выполняющего свои естественные функции. Лишь в одном месте линия неожиданно подскакивала и с четверть дюйма вела себя как сумасшедшая, потом снова возвращалась в прежнее положение. Вероятно, это был период пробуждения Чарта. Я сказал об этом доктору только тогда, когда мы снова очутились в коридоре, потом спросил:
      - Как же это случилось?
      - Моя вина, - нервно почесав за ухом, ответил врач. - Хотя при таких обстоятельствах кто угодно, наверное, сделал бы то же самое. Несколько дней Чарт был без сознания. Мы провели обычное исследование и решили оставить его под наблюдением медсестры, чтобы она следила за питанием и всем прочим, и был охранник - на всякий случай. В ночь побега девушка, как обычно, в два часа вышла заменить питающую емкость. Состояние Чарта за день ничуть не изменилось. Как видно из диаграммы, вплоть до того момента он был без сознания, а тут вдруг неожиданно очнулся, голыми руками задушил охранника, выскользнул из госпиталя и украл машину. С медицинской точки зрения это совершенно невероятно, а вот поди ж ты...
      - Неужели нельзя найти никакого объяснения? - спросил Кол. - Неважно, насколько оно будет притянуто за уши, лишь бы подходило к случаю.
      - Хотел бы я, чтобы все было так просто, - смущенно ответил врач. - В ту ночь мы перебрали любые мыслимые варианты, но все без толку. Человеческие существа не так сложны, как вы, вероятно, полагаете. Разумеется, порой и при относительно простых болезнях наблюдаются непонятные симптомы, но обычно причину нетрудно увязать со следствием. А тут...
      - Стало быть, Чарт страдает каким-то неизвестным помрачением ума, вызванным тем, что он пережил в полете? - спросил я.
      - Ну нет, - возразил доктор. - Здесь дело обстоит слишком уж необычно. Мы всесторонне обследовали Чарта. Изоляция, тишина, регенерируемый воздух - ни то, ни другое, ни третье, по-видимому, не могло повлиять на него. Его мозг, если хотите, приобрел иммунитет против невроза. Разумеется, кое на что он способен был отреагировать, но за весь полет в оболочке ничего необычного не произошло...
      - Но если это не психическое явление, тогда, может быть, биологическое? Какой-нибудь новый вирус...
      - Тоже исключено. Поле непроницаемо, он был совершенно изолирован. Во всяком случае, мы бы зафиксировали следы бактериологического воздействия.
      Итак, мы зашли в тупик. Оставалось одно - проводить исследования, чем мы и занялись на другой день.
      Вызвать силовое поле нетрудно. Довести напряжение до нескольких тысяч вольт и повыше поднять прожектор, чтобы в поле не попала часть пола. Ну а уж когда поле образовано, его ничем не прошибешь - ни кулаком, ни пучком гамма-лучей. Даже всепроникающему нейтрино в него не пробиться. Потому мы и стремимся применять поле при полетах в космос: исчезает угроза радиации. Для опытов мы соорудили обычный комплекс прожектора - поместили на колонну раму, с виду похожую на шасси старого автомобиля. В центре, прямо над колонной, - прожектор, перед ним - место пилота и консоль, а сзади регенератор воздуха. Единственной новинкой была двусторонняя телесвязь, кабель которой сбегал вниз. Колонна обычно убиралась перед взлетом, чтобы поле могло полностью замкнуться, но сейчас требовался хоть какой-то механизм наблюдения. Запечатывание было полное. Если не считать телесвязи, новый пилот-испытатель очутился в точно таком же положении, как когда-то Чарт.
      После включения поля и проверки связи оставалось только ждать. Первые дни я проводил большую часть времени у контрольного телеэкрана, наблюдая за пилотом-испытателем Тевисом, но вскоре стало сказываться напряжение, и я позволил себе отдохнуть. Кол чувствовал себя не лучше, и мы провели несколько дней на поверхности, охотясь на мелкую дичь и просто шатаясь по пустыне. Во время одной из таких экспедиций далеко на юг я заметил, как бурая равнина Налларбор безо всякого перехода уступает место черному как смерть пространству, простиравшемуся до горизонта. Это была огромная неподвижная тень, покрывавшая бурую землю, большое чернильное пятно на лике природы. Кол заметил мое удивление.
      - Вумеровский центр, - пояснил он, показывая на юг. - Раньше там был городок.
      Я посмотрел в бинокль и увидел блеск металла.
      - А что означает эта чернота?
      - В целях безопасности они расчистили местность на пятьдесят миль вокруг и побрызгали ее каким-то металлическим раствором, - возмущенно сказал он. - Это обеспечило им своего рода радарное зеркало, отражающее все, что на нем появляется. И нет никакого укрытия. Они раздробили все камни и уничтожили растительность.
      - Что ж, это их земля... - проговорил я.
      - С какой стати? - неожиданно возразил Кол. - Мы же были здесь первыми, разве не так?
      Я не понял, кого он имеет в виду - австралийцев вообще или только аборигенов. Скорее всего последнее.
      - Договор... - начал было я, но Кол в нескольких сочных фразах на языке аранда проклял и договор, и всех тех, кто его заключил, а я быстро сменил тему разговора...
      Несколько дней спустя Вумеровский центр Европейской компании космических полетов вновь напомнил о своем существовании. Рано утром Кол ворвался в мой кабинет и положил на стол какой-то предмет размером с горошину. Я искоса взглянул на него - крошечная жемчужина из проводков, намотанных на кристалл.
      - Где это было установлено? - спросил я.
      - Установлено, к счастью, не было. Только мы кончили оклейку стен в комнате отдыха, как кто-то ударил случайно не по той кнопке и отколол кусок. Это было в сыром пластике.
      - Кому понадобилось снова оклеивать главную комнату?
      - Забыл вам сказать, - спохватился Кол. - Старая стена обесцветилась от паров кофеварки, в которой была напутана проводка. Ее чинил некто Бронски...
      - Несколько недель назад он ходил в самоволку. Эти парни - мастера своего дела...
      Я снова взглянул на "жучка". На нем не было никаких пометок, если не считать букв "ЕККП" по всей поверхности. Досадней всего было то, что за нами шпионят союзники.
      - Вумера? - спросил Кол, вслух выразив то, о чем думал я.
      Не успел я ответить: "А кто же еще?", как зажглось табло.
      - К вам какой-то полковник Томпсон из Вумеровского центра.
      Мы с Колом переглянулись.
      - Попросите подождать, - сказал я. - И дайте мне последний список их сотрудников.
      Табло прояснилось, и по нему двинулась цепочка имен. Томпсон появился где-то посреди второго десятка: "Полковник Санчес Томпсон, заместитель начальника по безопасности".
      - Весьма важная персона из второстепенных, - заметил Кол. - Узнать бы, чего он хочет.
      Я велел секретарю впустить полковника.
      Внешность обманчива - эту поговорку можно повторять бесконечно. Особенно же она верна применительно к разведчику. Санчес Томпсон так явно не походил на шпиона, что просто не мог быть никем иным. Он заикался. Кусал ногти. Великолепно скроенный мундир британского офицера сидел на нем как на пугале. Однако глаза его зорко подмечали все, а заикание проходило, как только полковнику надо было сказать нечто важное.
      Я не стал тратить время на любезности. Не успел он сесть, как я подтолкнул к нему "жучка".
      - Кажется, ваше?
      - Замечательная штука, - без улыбки проговорил он.
      - И весьма полезная, не так ли?
      - Она помогает нам получать информацию там, куда мы не можем проникнуть иными... путями.
      - Вы имеете в виду шпионов? - резко спросил Кол, и я подивился его тону. Похоже, его чувства скрыты не так уж и глубоко, как мне казалось.
      - Да, - согласился Томпсон. - И шпионов.
      Кол стукнул ладонью по крышке стола.
      - Любопытный вы человечишка, черт вас дери! Какое вам дело до нашей работы? Почему бы вам не перестать совать нос, куда не следует, и не убраться восвояси? Вы здесь нужны, как...
      Томпсон сник. Он не был дипломатом. Словесная перепалка была не по его части.
      - У нас есть соглашение... - неуверенно проговорил он.
      - Тридцатипятилетней давности! Соглашение, которое вы только и делали, что нарушали. Совсем как американцы на Севере, ни дать ни взять. Хотите знать, кто вы такой? Вы...
      - Кол... - начал было я.
      - Жалкий пигмей, которому...
      - Кол!
      Он угрюмо замолчал.
      - Вас, полковник, наверное, интересуют испытания, которые мы проводим, - сказал я. - Хотите взглянуть на установку?
      Кол, казалось, ушам своим не поверил. Похоже, он решил, что я предаю и его, и все наше предприятие. Но разгадать мой замысел было нетрудно: просто хотелось выяснить, с каким поручением прибыл Томпсон. А про Центр они и так знали почти все.
      - У вас, кажется, есть что сказать мне, - начал я, когда мы, оставив Кола в кабинете, направились к полигону.
      Он полез в карман и протянул лист бумаги. Это было юридическое заключение, подписанное виднейшим специалистом по международному праву; даже я знал это имя, хотя юриспруденция для меня - тайна за семью печатями. В заключении говорилось, что в случае назревания кризисной ситуации целесообразней было бы передать "Кроссуинд" ЕККП в соответствии с подписанным правительством Австралии соглашением. По этому документу все опыты, связанные с космическими полетами в нашей стране, должны проводиться под эгидой ЕККП.
      - Опыты - да, - сказал я. - Но что, если эта штука у нас заработает? Тогда вас не допустят, не так ли?
      - Так, мистер Фрейзер. Но только если она заработает.
      Стало быть, скоро мне придется исполнять приказы из Парижа. И Вашингтона, разумеется. Если в самое ближайшее время нам крупно не повезет, "Кроссуинд" наверняка передадут Европейской компании космических полетов. Разница в жадности между европейцами и американцами невелика. И те и другие одинаково подходили к подобной ситуации в середине века. У ЕККП, европейского ракетного консорциума, было так: "Вы нам - свои пустыни, мы вам - престиж". У США: "Вы нам - территорию под военную базу, мы вам - защиту". В те годы Австралия жаждала и престижа и защиты, но больше всего ей хотелось ощутить свою "принадлежность к державам". Политиканы выделили тысячи квадратных миль у Северо-Западного мыса американцам и отдали европейцам почти полный контроль над Вумеровским центром. Несколько десятилетий спустя они поняли свою ошибку, но идти на попятную было слишком поздно...
      Я провел Томпсона через контрольно-пропускной пункт, и мы зашагали к громадному зеркальному шару, занимавшему весь зал.
      - Удивительная штука, - сказал Томпсон. - Поскорее бы начать работать на ней!
      Я решил не отвечать и прошел туда, где группа сотрудников сгрудилась у контрольного телевизора. Пилот-испытатель Тевис называл одному из наблюдателей ряд цифр. Он казался усталым, но не было ни признаков какого-либо вредного воздействия, ни тех симптомов, которые проявились у Чарта. Я взглянул на часы. Тевис находился в поле на семь часов дольше Чарта.
      - Как он? - спросил я доктора.
      - Кажется, совершенно здоров. Энцефалограмма в норме.
      - Ну что ж, - сказал я, подумав. - Отключайте установку.
      Поле замерцало и постепенно стало невидимым. С высоты колонны на нас смотрел Тевис, он моргал в ярком свете зала. На месте испытания делать было больше нечего, и мы ступили на дорожку, ползущую к управлению. По дороге я задал Томпсону неизбежный вопрос:
      - Сколько времени в нашем распоряжении?
      - Это не мне решать, мистер Фрейзер. Если бы я мог теперь же добиться вашего согласия...
      - Никак невозможно: придется обсудить этот вопрос с начальством в Сиднее.
      - Об этом мы уже позаботились, - сказал Томпсон. - Через несколько часов получите подтверждение.
      Первым моим желанием было ударить его, стереть этот самодовольный взгляд с наглой рожи, но все прошло. Насилием тут ничего не поправишь.
      - Да, похоже, вы все предусмотрели, - признался я. - Жду указаний... сэр.
      Второй раз за день он посмотрел на меня в замешательстве.
      - Зря вы так, мистер Фрейзер. Тут нет ничего личного. Мы оба уже давно в этой игре. Это бизнес, и ничего больше. Можно ли позволить себе иметь чувства?
      У меня не было настроения обсуждать вопросы этики.
      - Может быть, завтра? - спросил я.
      - Как вам угодно, - ответил Томпсон. - И, надеюсь, к тому времени вы будете проще смотреть на вещи.
      Часа в три ночи я проснулся от раздражающего скрежета сигнального устройства, которое надевал всегда, если меня могли вызвать. Я потянулся к переключателю связи. Звонил Кол.
      - Чарт снова сбежал, - сообщил он. - В пустыню.
      - Сбежал? Я считал, что он все еще в коконе...
      - Он и был там, но потом вырвался и наспех соорудил мину-сюрприз из жидкости и кое-каких проводков. Когда охранники вошли, с ними случился шок, и они потеряли сознание. Это было около двух часов назад.
      Все еще полусонный, я с трудом оделся и заковылял по коридорам к гаражу. Все двери большого ангара были открыты, и от влажного холодка пустыни воздух казался морозным.
      Кол уже организовывал поисковые партии: машины с экипажами из двух человек, набирая обороты, взлетали по скату и исчезали в беззвездной ночи. Я видел, как их прожекторы обшаривают пустыню вокруг.
      - Хотите поехать? - спросил Кол, заметив меня. - В одном экипаже не хватает человека.
      - Отправляйтесь лучше вы, - ответил я. - От меня в пустыне мало толку.
      Минуту спустя я остался в ангаре один. На полу лежала расстеленная кем-то карта. Я подошел и всмотрелся в нее. Интересно, где же быть Чарту? Куда вообще может пойти человек, попавший в пустыню? Что он надеется найти среди скал и песков? Ни городов, ни оазисов, ни колодцев там нет. Большую часть карты занимала безводная местность. Здесь карта имела однообразный бурый цвет, и черные паутинки покрывали ее так густо, будто тут основательно поработал какой-то трудяга-паук. Из любопытства я взглянул на условные обозначения и увидел, что это магнитные силовые линии, нанесенные во время последнего геофизического года группой дотошных бельгийцев. Линии изящными кривыми бродили по пустыне, чаще поодиночке, иногда параллельно, а кое-где даже собирались в громадные узлы, отмечавшие районы наивысшего магнетизма. Два таких узла находились неподалеку от нас. На одном из них кто-то поставил синий крестик. Вдруг я понял, что уже видел эту карту. Крестиком было отмечено место, где Чарта нашли в первый раз - самый центр узла силовых линий. Неужели?..
      Снаружи еще было темно, но ложная заря зажгла восток бледным сиянием. Я вскочил в одну из свободных машин и направился на запад.
      Менее чем через полчаса я был на том месте, которое отметил себе на карте - в центре второго узла магнитных линий, точно такого же, как и тот, в котором нашли Чарта. Солнце было уже довольно высоко, когда я затормозил на верхушке небольшого холма, выключил мотор и вышел из машины. Ничто не двигалось, не слышалось ни звука, и я уж было усомнился в своей догадке. Но опасение оказалось напрасным, пройдя на вершину холма, я посмотрел вниз и увидел одинокую брошенную машину. Я перевел взгляд еще дальше, на равнину. Там, в косых лучах утреннего солнца, в четверти мили от меня медленно двигалась какая-то фигура. Я видел ее струившуюся по скалам тень, такую же тонкую и длинную, как моя.
      Понадобилось всего несколько минут, чтобы догнать Чарта. Он уходил не от меня и не от моей машины. Он, казалось, вообще не знает, куда идет. Скорее всего его путь пролегал по тем самым силовым линиям, которые я видел на карте. Некоторое время он неспешно шагал по прямой, потом вдруг остановился, вернулся чуть назад и оглянулся. Я приблизился вплотную, но он, не замечая меня, продолжал двигаться навстречу восходящему солнцу. Он был совершенно наг - неестественно розовая кожа блестела, ни складочки на теле, ни морщинки. Новорожденное существо, с которым я не имел ничего общего. Я заглянул в его глаза и увидел, что они совершенно безжизненны. Всякая жизнь в Питере Чарте ушла куда-то внутрь, в смутные глубины его существа, повиновавшегося теперь одному лишь голоду.
      Голод! Нам это и в голову не пришло. Все перебрали: и вирусы, и неведомые возбудители, а вот о голоде не подумали. Силовое поле было непроницаемым для земного магнетизма. В этом, собственно, одно из его главных преимуществ. Оно отражало все виды излучения, будь то свет, тепло, гамма-лучи и даже нечто неизвестное пока науке. Внутри силового поля человек был отрезан от всего. Впервые в своей жизни, впервые в жизни всего рода человеческого он был ПОЛНОСТЬЮ изолирован.
      Каждую секунду сквозь наше тело проносится поток космических лучей. И вдруг для кого-то он прерывается. Откуда нам было знать, к каким последствиям это может привести? А между тем Чарт погиб, погиб как личность, превратившись из разумного существа в тупого наркомана и даже не осознав этого. Он вернулся на Землю с единственной мыслью - найти то, чего лишило его космическое путешествие. Он бежал сюда потому, что именно здесь поток частиц, заключенный в гравитационном поле Земли, снова вырывался в пространство, обеспечивая наивысшую напряженность силового поля. Чарта гнала вперед физическая потребность в космических лучах, и никакие препоны, вставшие на пути, не могли его удержать.
      - Не понимаю, почему же тогда не удались испытания, - сказал Кол. Тевис был совершенно здоров, когда мы его вытащили.
      Я тоже терялся в догадках, пока не вспомнил о телесвязи.
      - Вероятно, телевизор дал ему достаточную дозу прямого излучения, необходимого для жизни. Но лучше на всякий случай держать его под наблюдением.
      Кол и я через стол смотрели друг на друга и думали об одном и том же.
      - Ну как, справимся? - спросил наконец Кол.
      Я поколебался и протянул руку к телефону.
      - Дайте мне Вумеровский центр. Полковника Томпсона.
      Несколько секунд спустя лицо Томпсона появилось на экране. Он и не пытался скрыть самодовольства.
      - Мистер Фрейзер! А я как раз собирался...
      - Это ни к чему, - оборвал я. - Мы отказываемся выполнять указания, которые вы дали мне вчера. Охране приказано стрелять без предупреждения в любого, кто появится на нашей территории. Всего хорошего.
      Я отключился почти сразу, но все же успел заметить на физиономии полковника немало позабавившее меня выражение полной растерянности.
      - А осилим? - спросил Кол.
      - Попробуем. То, что я в своем уме и не шучу, они поймут не раньше чем через несколько часов, а тогда будет уже поздно принимать крайние меры. Им останется лишь одно - действовать по дипломатическим каналам. Ну а на это, будьте уверены, уйдет уйма времени...