Когда один французский делец посетил Висбаден и случайно наткнулся на магазин готового платья нашего предприимчивого господина Готфрида, он мгновенно сделал у того заказ на 200 нарядов, которые мгновенно были распроданы в Париже. Засилье испанского стиля в королевстве изысканной моды, привело к тому, что французские женщины стали жаловаться, что им просто не дают возможности показать свою красоту. Портной Люмбек превратился во владельца самой большой в Висбадене мануфактуры, производившей до 10 тысяч единиц готового платья в год. Готфрид придумал также разделить обязанности между портными так, чтобы один только кроил, другой сметывал, третий пришивал рукава, четвертый подшивал подол. Мануфактура работала день и ночь, сотни женщин и детей ежеминутно совершали сотню мельчайших стежков иголкой, ибо Люмбек требовал, чтобы швы были настолько мелкими, чтобы человеческий глаз с трудом мог их различить. Ежемесячно из восточных стран прибывал огромный торговый корабль, трюмы которого были набиты сказочным бархатом, атласом, парчой, шелками, бисером из драгоценных камней, пуговицами из серебра и слоновой кости. Люмбек стал титаном, но никто так и не узнал, откуда он появился.

— Добрый день, — граф Салтыков вошел в лавку, и уселся прямо напротив огромного стола, обитого сукном.

— Добрый день, господин… Простите, кажется вы вчера здесь были и сделали покупку. — Став очень зажиточным бюргером, Готфрид Люмбек продолжал сам встречать клиентов в своей лавке. Выглядел он дружелюбно, даже немного приторно. На его правой руке был огромный перстень с изумрудом.

— Да.

— Вы тот самый русский?

— Да.

— Прекрасно, а как поживает прекрасная фройляйн Риппельштайн?

— Вообще-то, не очень хорошо.

— Что же случилось? Простуда? Или головная боль?

— Вообще-то нет. Ей свернули шею.

— Ч-ч-…

Мэтр Люмбек потерял дар речи, судорожно схватившись рукой за горло, он несколько раз втянул воздух, смертельно побледнел, и как-то в одно мгновение превратился в дряхлого старика.

— Вчера, сразу после того как ваша дочь… Не отпирайтесь, я знаю, что Лизхен — ваша дочь, а не виконта де Грийе, но ему об этом знать было совсем не нужно, так ведь?

— Откуда вы знаете? Вы, должно быть, сам дьявол! — Люмбек вжался в кресло.

Салтыков улыбнулся.

— Честно говоря, я не знал. У меня просто была догадка, а вы ее так неожиданно подтвердили.

Готфрид почувствовал, как у него из-под ног уходит земля.

— Что вы хотите? И как обо всем узнали?

Я наводил некоторые справки. Ваши соседи рассказали мне, что вы здесь поселились восемнадцать лет назад. Кем вы были до этого — никому не известно. Лизхен же постоянно заводила со мной разговор о ваших платьях. Сначала я не обратил на это никакого внимания, подумал, что это обычный женский разговор, но затем меня насторожила частота, настойчивость и странность описания ею вашего дела. Вместо того чтобы болтать о том, насколько ваши платья соответствуют или не соответствуют модам, она постоянно расхваливала качество производства, оказалось, что она в курсе того, как искусно организован ваш процесс шитья, много внимания уделяла качеству тканей, и, наконец, постоянно упоминала о цене. Я расспросил некоторых ваших работников. В частности, почему они шьют так много одинаковых платьев, ведь их не будут покупать. На это он мне ответил, что большая часть того, что они шьют, предназначена для других стран. Тогда я подумал, что она хочет подтолкнуть меня заключить с ней договор о поставках ваших нарядов в Россию. Это показалось странным. Я решил было, что она получит некий процент, если вам удастся убедить меня купить эти платья. Я прямо сказал ей, что возможно, императорский театр и заинтересуется мэтром Люмбеком, но мне нужно встретиться с вами лично. Во время нашего визита, меня удивило несколько вещей. Во-первых, это то, как сердечно вы встретили фройляйн Риппельштайн. Она не могла быть вашей постоянной клиенткой, по ее словам — то платье, которое купил ей я, было первым нарядом вашего производства. Во-вторых, я обратил внимание на ваше удивительное внешнее сходство. Тогда у меня и закралось подозрение, что она помогает вам не только из корыстных целей. И, наконец, за небольшое вознаграждение, префект показал мне перепись населения Висбадена и его окрестностей. Угадайте, что я там нашел? Правильно. Ваше настоящее имя — Готфрид Риппельштайн. Все стало ясно — вы служили у виконта де Грийе, и были женаты на гувернантке Мари фон Штерн, следовательно, Лизхен ваша дочь.

Мэтр Люмбек развязал галстук на своей шее. Он был весь покрыт крупными каплями пота. Салтыков продолжил:

— Далее в замке фон Штернов вчера произошли крайне драматические события. Лизхен потребовала ее признания дочерью старого виконта; я был удивлен. Ведь, из всего мною увиденного ясно следовало, что она — именно ваша дочь. Вы с ней похожи! Ваша жена была уже беременна на тот момент, когда виконт решил с ней позабавиться, если что-то подобное, конечно, вообще имело место.

— Он заслужил всех несчастий, что обрушились на его голову! Он не щадил ни чьей чести, мы не были для него людьми!

— Я охотно верю, что де Грийе был далеко не самым образцовым христианином, но…

— Кипеть ему в аду!

— Но вы согласились молчать, а де Грийе воспитывал вашего ребенка, думая, что это его дочь?

— Да.

— Но вы так и не смогли простить вашей жене измену?

— Да.

Люмбек выглядел раздавленным.

— И каким-то образом, вам удалось заставить старого виконта дать вам денег на открытие своего дела и отпустить? Люмбек молчал.

— Отвечайте! — Салтыков вскочил и грохнул обоими кулаками по столу, так что все помещение лавки содрогнулось.

— Я ничего не знаю! — завопил вдруг несчастный. — Это Гертруда! Она что-то знала про виконта! Это она! Она боялась, что со временем станет очевидно, что Лизхен моя дочь! Вы же заметили, могли заметить и другие! Это она настояла, чтобы я убрался из замка! Она вынудила виконта дать мне денег! Она хотела для Лизхен счастья! Бедная… Бедная моя девочка! Они убили ее!..

Старый Люмбек разразился горькими рыданиями, от которых у любого сжалось бы сердце.

— Вы так сильно любили дочь?

— Вы еще спрашиваете… Я работал только ради того, чтобы однажды передать все ей… Чтобы она могла больше не быть прислугой у фон Штернов.

— Откуда Лизхен узнала, что вы ее настоящий отец?

— Лизхен считала ведь вас своим отцом до недавнего времени?

— Да, Гертруда рассказала ей, но мы почти не виделись. Малышка росла в имении виконта, а я был здесь. Только в последний год мы стали видеться чаще. Они приходила ко мне, и мы подолгу разговаривали. Ей очень нравились мои платья, она мечтала, что однажды тоже сможет придумывать наряды и продавать их… Но тут пришло это проклятое письмо!

— То самое, в котором Лизхен сообщили, что она тоже дочь виконта де Грийе?

— Да! Моя бедная девочка как помешалась. Без конца стала твердить, что тоже имеет право быть знатной дамой, что заставит Мари и ее родителей заплатить за все унижения, которые она пережила, будучи служанкой. Лизхен совсем сошла с ума. Она с чего-то решила, что сможет занять место Мари, и стать баронессой!

— У нее действительно такая возможность была, — заметил, как будто про себя, Салтыков.

— О чем вы говорите?

— Да так… Рихард фон Штерн мне кое-что рассказал, но это не важно. Так вы думаете, что это ваша жена, Гертруда, прислала письмо Лизхен?

— Вне всяких сомнений!

— Да… Все ниточки ведут к ней… Кстати, а где сейчас ваше жена?

— Я не знаю. В последний раз, Лизхен говорила мне, что получила от нее весточку из Англии.

— Англии?

— Да. Гертруда почему-то постоянно меняет место жительства.

— А почему она уехала отсюда?

— Сказала, что ей просто все надоело. И к тому же она получила наследство.

— Наследство? Но от кого? — Салтыков удивленно приподнял брови. История оказалась еще более запутанной, чем можно было ожидать.

— От нотариуса Батистена.

Салтыков вскочил со своего места и взволнованно забегал из угла в угол. Нотариус Батистен, это тот, от кого они получили пространное письмо, где шла речь о существовании архива виконта де Грийе, обладание которым могло бы быть бесценным. У графа в голове творилось что-то невообразимое. Вопросы продолжали сыпаться, а между тем ни одного ответа на них найдено пока не было.

— И давно он умер?

— Месяц назад.

— Месяц?

— Может, чуть меньше.

— Почему он оставил наследство вашей жене?

— Я понятия не имею, — пожал плечами Люмбек. — Известие об этом мне принес молодой капуцин, он поселился у нотариуса незадолго до его смерти и стал душеприказчиком покойного.

— Опишите мне этого капуцина, — Салтыков насторожился.

— Он довольно странный… Ему двадцать три, может быть, двадцать пять лет. Меня удивило выражение его лица. Слишком уж живое и умное для монаха.

— Я вижу, вы невысокого мнения о церкви, — заметил Салтыков. — Может быть, вы запомнили какие-нибудь детали его внешности? Цвет глаз, волосы, сложение?

— Я портной, ваше сиятельство, — грустно заметил Люмбек, — и на такие вещи обращаю внимание сразу. Рост — метр семьдесят восемь сантиметров, телосложение худощавое, волосы длинные, светлые, глаза серые, брови и ресницы черные, нос тонкий, прямой. Скорее всего, по происхождению, француз.

«Сен-Мартен!» — мгновенно догадался Салтыков. Это означало, что в российской тайной канцелярии есть масоны. Иначе кто известил орден об архиве де Грийе?

— Что он хотел от вас? — граф чувствовал, как по его спине ручейками сбегает пот.

— Ничего… Он пришел и сказал, что моя бывшая жена Гертруда Риппельштайн шлет мне привет, что нотариус Батистен умер и перед смертью завещал известить меня о том, что все свое имущество он завещал ей. Если она появится, то должна разыскать его…

Салтыков еле удержался от улыбки. Значит Сен-Мартен ничего не нашел у Батистена! Поэтому магистр и появился в замке фон Штернов. Однако это значит, что Мари грозит опасность.

— Где жил этот самый Батистен? — граф надел перчатки.

— Улица Францисканцев. Смотрите на вывески и не ошибетесь. Но вы можете хотя бы объяснить, что все это означает?

— Нет. И вот еще что, — Салтыков отвязал от пояса кожаный кошель, и раскрыл его перед Люмбеком. Внутри поблескивало золото. Граф перевернул мешочек и высыпал перед портным груду золотых рублей, бросив кошелек рядом.

— Боже! — у Люмбека перехватило дыхание.

— Это самые надежные деньги в мире. Я плачу их вам за то, чтобы ни одна живая душа не узнала о нашем разговоре, о Лизхен, о Гертруде. И знайте — если вы проболтаетесь, я вас убью. Понимаю, что вы задаетесь вопросом, почему же я не сделал этого сейчас. Ответ прост: императорские театры будут в восторге от ваших нарядов. Прощайте, мэтр Люмбек, не трудитесь меня провожать.

Как только граф вышел, Готфрид Люмбек мгновенно накрыл золото ладонями и сгреб его обратно в кошель. Быстро встал и направился в покои, что находились за лавкой. Там он тщательно запер тяжелый мешочек в нише, что была за гобеленом.

— Ох…

В груди было невыносимо тесно. Слезы брызнули из глаз Люмбека, в груди стало тесно.

— Лизхен… Моя девочка…

Он налил себе в стакан горького яблочного шнапса и выпил его залпом.

Готфрид Люмбек ясно представил себе, как старый маркиз убивает Лизхен. Де Грийе был глубоко ненавистен своему бывшему дворецкому. Старый маркиз никогда не расставался с записной книжкой, ему доставляло огромное удовольствие подсматривать и подслушивать. Де Грийе рылся в прошлом других людей, стараясь выискать самые неприятные, преступные, отвратительные моменты. Однако, как это часто бывает с циничными и беспринципными людьми, маркиз пламенно любил свою дочь. Он был готов ради нее на все. Люмбек был уверен, что его дочь убил де Грийе! Ведь Салтыков не сказал ни слова о том, что несчастная погибла от руки барона фон Штерна.

Но больше всех Готфрид Люмбек винил в произошедшем свою жену. Зачем она заронила в сердце Лизхен эти нелепые, губительные надежды? Зачем прислала это дурацкое письмо? Зачем, через много лет, снова вытащила эту ложь на поверхность? Когда-то де Грийе поверил, что гувернантка Мари беременна от него, и поддался на шантаж Гертруды, которая выкрала часть записных книжек хозяина и угрожала придать огласке их содержимое, но теперь… Враги маркиза, вероятно, состарились и больше не могли причинить ему вреда. Так думал Готфрид Люмбек.

— Ты мне за все ответишь, Гертруда! — яростно заорал он, и, разбив стакан о стену, позвал секретаря. — Закладывай карету! Я еду в Лондон! Да вызови сюда с мануфактуры Отто, будет за меня, пока я не вернусь.

— Слушаюсь, — пробормотал секретарь, который еще никогда не видел хозяина в подобном гневе.

Тильда вошла на кухню и зло стукнула по полу ведром с водой. Фрида хмуро взглянула на нее, но ничего не сказала. Кухарке хотелось скорее справиться с приготовлением обеда, чтобы уйти из замка в деревню. Абсолютно все обитатели родового поместья фон Штернов почувствовали на себе влияние тяжелого, гнетущего настроения, воцарившегося в замке. Дворовые собаки почти не лаяли, не затевали возни на соломе, во дворе не было слышно смеха прислуги и непристойных шуток. Баронесса не выходила из своей спальни и никого не хотела видеть, кроме своего отца и Клода Сен-Мартена. Даже горничную прогнала. Граф Салтыков упорно пытался поговорить с Мари, но каждый раз натыкался на ожесточенный отказ. В последний раз баронесса бросила в дверь вазу, когда Александр постучал и крикнула, что это он, Салтыков, привез в их дом несчастье.

Рихард не предпринимал каких-либо попыток объясниться с женой, не поднимался к ней и даже не поинтересовался у горничной как Мари себя чувствует. Утром барон уезжал на. винодельню, проводил целый день в разговорах с рабочими, объезжал виноградники, одним словом, занимался хозяйственными делами. Когда мэтр Боннер, потомственный винодел, тот самый, что привез рецепт изготовления коньяка из французской провинции Шарант, поинтересовался как здоровье баронессы фон Штерн, Рихард ответил загадочной фразой:

— Пожалуй, слишком хорошо.

Затянувшееся пребывание в доме Сен-Мартена и Салтыкова начало барона раздражать. Оба этих господина, вполне очевидно, явились неспроста, но совершенно не считали нужным поставить в известность хозяина замка о целях своего приезда. Это не просто раздражало Рихарда — это приводило его в бешенство. Самоуверенный интриган Салтыков, решивший попутно приволокнуться за Мари, ведь что бы там ни было — она жена хозяина замка, где русский граф гость; масонский магистр Сен-Мартен, оказавшийся, по случайному совпадению, другом юности баронессы; старый виконт со своими пыльными любовными интрижками с гувернанткой! Барон чувствовал дрожь в руках, при одной мысли о том, что, если бы не смерть Лизхен, то всех этих заезжих «путешественников» можно было бы вышвырнуть к чертовой матери.

Благодаря стараниям Рихарда, вложившего в приданое жены все средства, что остались от огромного наследства банкира фон Штерна, виноградники приобрели ухоженный вид. Этот год обещал быть на редкость урожайным. Мэтр Боннер работал над выведением нового сорта винограда и если у великого винодела все получится, то Рихард больше не будет зависеть от капризов погоды. Барон фон Штерн остановил свою повозку на холме и встал. Он прикрыл глаза ладонью, чтобы солнце не слепило ему глаза. Глубоко вдохнув, Рихард почувствовал, как в ушах у него зашумело. Высокие изгороди, сооруженные из тонких, сухих жердей, пропитанных специальным составом против жуков-точильщиков, тянулись вдоль Рейна, насколько хватало глаз. Тяжелые виноградные грозди налились соком и уже почти готовы к сбору. Сотни батраков, нанятые управляющим со всей округи, через месяц заполнят выстроенные специально для них деревянные сараи.

Тысячи литров виноградного сока потекут в бочки, где через полгода созреет светлый, легкий, терпкий напиток. Рихард с замирающим сердцем и сознанием важности совершаемого дела, смотрел на простирающиеся вдоль Рейна угодья. Через много лет на этом месте будет самый плодородный в Германии виноградник. На каменной винодельне, под фундамент и подвалы которой рабочие уже вырыли огромный котлован, будут разливать десятки тысяч бутылок превосходного вина, что станет известно всему свету. Барон сжал кулаки. Он не может всего этого лишиться. Он не позволит своей жене разрушить мечту, ради которой Рихард женился на нелюбимой женщине, совершил убийство, и был готов убивать еще.

Объезжая виноградники, дабы лично убедиться, что все в порядке, Рихард напряженно обдумывал сложившуюся ситуацию. Барон понимал, что его совместная жизнь с Мари станет невыносимой. Фон Штерн ненавидел «женский характер». Рихард терпеть не мог слез, романтики, мечтательности, «предчувствий», «интуиции», нежностей, стихов, гуляний под луной, французского просвещения, одним словом, всего того, что любила его жена. От одной мысли, что придется всю оставшуюся жизнь наблюдать иссохшуюся от печали баронессу, которая всем своим видом будет выражать немой укор вероломному мужу, фон Штерна начинало тошнить. Барон был уверен, что иначе быть не может. О разводе с Мари не шло и речи, ведь в этом случае Рихард лишится виноградников, которые стали его страстью, смыслом жизни и, что более существенно, источником безбедного существования. Самой простой и логичной мыслью, барону фон Штерну показалось отправить жену куда-нибудь за границу. Скажем, во Францию; назначить Мари достаточное содержание и забыть о жене раз и навсегда. Однако, несмотря на всю соблазнительность такого решения проблемы, Рихард понимал, что баронесса молодая и красивая женщина, которая может влюбиться. Поскольку она будет вдалеке от мужа, то ей ничто не мешает отдаться своему чувству. Сам по себе этот факт барона нисколько не волновал, если бы не вероятность рождения ребенка. Барон неукоснительно помнил о тех случаях, когда бесплодные жены, обзаведясь любовниками, вдруг рожали своим отчаявшимся мужьям совершенно здоровых детей. Рихард был слишком искушен в интимных вопросах, чтобы не верить в бытующее мнение о том, что бесплодие бывает только женским. Просвещенный XVIII век изобиловал письменными свидетельствами того, что и здоровые мужчины иногда не в состоянии произвести потомства, хоть их «орудия производства» не дают к тому никаких подозрений. Впрочем, и вероятность того, что Мари родит от кого-нибудь ребенка, нисколько не взволновала бы барона, если бы не еще одно досадное, законодательное обстоятельство. Этот ребенок будет наследником фон Штерна, а вот этого барон меньше всего хотел. Значит о том, чтобы выпустить Мари из поля зрения, не могло быть и речи.

Рихард напряженно вспоминал все случаи, при которых он может развестись с женой, не возвращая ей приданого. Кроме замены бесплодной жены ее сестрой, Оттон I предложил своим потомкам небогатый выбор, развод без возврата приданого допускался лишь: с государственной изменницей, которую надлежит заточить в крепость или же казнить; в случае обнаружения мужем супружеской измены жены, но для этого требовалось, как минимум, три свидетеля; когда Бог наказывал жену безумием, а у нее уже к тому моменту были здоровые дети, приданое оставалось у мужа для их обеспечения. Внезапно барону пришла в голову мысль. Нужно установить за Мари слежку! В замке находятся Сен-Мартен, с которым баронессу связывают воспоминания о юности, вполне возможно, что между ними может что-то произойти. Если у фон Штерна будет достаточно свидетелей, то, возможно, удастся развестись на очень выгодных условиях. Ведь, учитывая обстоятельства, при которых обнаружилась связь Лизхен и Рихарда, Мари вполне может потребовать от короля Фридриха II признать брак недействительным, ибо Рихард солгал, принося брачный обет. Возможно, король и не согласится, однако нельзя исключать возможности давления со стороны герцогини Брауншвейгской, которая так и не смогла забыть потери одного из самых лучших женихов для своих дочерей. Если брак барона фон Штерн аннулируют, ему ничего не останется как жениться на одной из герцогских старых дев. Хотя бы уж, чтобы были средства на содержание фамильного замка. Рихард оказался в крайне сложном положении, но сдаваться не собирался. Жизнь приучила барона никогда не забывать про судьбу, которая в самых, казалось бы, безнадежных ситуациях не раз приходила фон Штерну на помощь. Посему, барон взял себя в руки, и решил ждать удобного случая избавиться от жены. Подумалось и о том, что Мари вполне может покончить с собой, если ее существование станет достаточно невыносимым… Но это долгий и мучительные путь. Рихард был противником ненужной жестокости. Конечно можно привозить домой шлюх, поселить в замке любовницу, напиваться и бить жену… Но все это не эстетично, затратно и вредно для здоровья, а кроме того нет совершенно никакой гарантии, что в результате такого обращения Мари совершит самоубийство. Барон был рационален до мозга костей, предпочитая наиболее верные и легкие варианты решения проблем.

— Мари! — баронесса фон Штерн проснулась потому, что ее кто-то настойчиво тряс за плечо.

— Папа? — открыв глаза, она увидела отца, который сидел рядом с ней в дорожном костюме. — Куда ты собрался?

— Ш-ш! — виконт поднес палец к губам. — Я уезжаю, пришел попрощаться.

Папа! Как же я?! Я не могу больше оставаться в этом ужасном доме! — Мари хотела встать, но отец удержал ее. Странно, дочь злилась на отца из-за всего, что узнала. Она хотела сказать, как ненавидит его за то, что умерла мама, но сейчас, когда он сказал, что уезжает, Мари охватила страшная тревога.

— Мари, я виноват перед тобой. Вряд ли ты меня когда-нибудь простишь. Я совершил огромную ошибку… Нет, я говорю не о матери Лизхен — это уже было следствием.

— Папа, мне все равно, что ты совершил. Я ненавидела тебя несколько часов назад! Но не могла знать, что ты хочешь покинуть меня в такой час. Кроме тебя у меня никого нет! Неужели и ты предашь меня? — на глазах Мари появились слезы. — Возьми меня с собой! — она схватила отца за руку.

— Нельзя. Как это ни странно звучит, с Рихардом тебе сейчас лучше всего. Тихо! Не спорь со мной. Поверь, теперь, когда Лизхен больше нет, твоему браку ничто не угрожает…

— Но я не хочу жить с лжецом! Рихард меня предал! Я не хочу быть его женой, я пойду к королю…

— Нет, Мари! Ради всего святого, послушай меня! Сейчас тебе безопаснее всего ничего не знать и оставаться с Рихардом.

— Но папа… Я не понимаю…

Тебе лучше ничего не знать. Много лет назад я совершил ужасную ошибку, за которую расплачивался всю жизнь. Кроме тебя, Мари, у меня никого больше не осталось. Я не переживу, если и с тобой что-то случится по моей вине.

— Но в чем ты замешан?

— Я не могу тебе сказать. Не доверяй этому русскому графу, я знаю, что он тебе нравится.

— Вовсе нет! — возмутилась Мари.

— Он не может не нравиться, моя девочка, — печально заметил виконт. — Это его работа. Если он еще и не успел покорить твое сердце, то через некоторое время это обязательно произойдет. Я не против. Ты уже выросла и возможно общение с ним доставит тебе много приятных минут… Не смотри на меня так, дитя. Я, конечно, твой отец, но прежде — я француз.

— Я не собираюсь даже разговаривать с ним! В первую же ночь он был у Лизхен!

— Да? — де Грийе нахмурился. — Да, я еще в большей опасности, чем предполагал…

— Папа, может я могу…

— Мари, — отец взял ее за плечи, — что бы ни случилось, запомни одно. Сейчас Рихард — твой единственный защитник. Доверься ему.

— Но он не любит меня!

— Но он любит деньги, которые приносят ему твои виноградники, а это много лучше чем любая страсть! Он сделает все, чтобы ты осталась с ним. Не доверяй никому. Будь осторожна. Прощай, Мари.

Виконт порывисто обнял дочь, прижав ее к себе что было силы. По щекам Мари текли слезы, и почему-то она была уверена, что больше они с отцом никогда не увидятся. Де Грийе встал и быстро направился к выходу.

— И еще… Клод Сен-Мартен… Я его не видел, но слышал, что он в замке. Его ты должна опасаться еще больше, чем графа Салтыкова. Ни в коем случае, что бы он тебе ни сказал, не соглашайся ехать с ним в наш особняк.

— Но почему? — Мари ничего не понимала. Отец так любил Клода! Что произошло?

— Мари! Чем меньше ты будешь знать — тем лучше. Пожалуйста, просто никому не доверяй. Через некоторое время тебе нужно будет незаметно уехать из страны, я напишу тебе.

Старый маркиз поспешно вышел, и Мари услышала его быстрые удаляющиеся шаги в коридоре.

— Скажи мне, хоть куда ты едешь? — воскликнула она ему вдогонку, но ответа, конечно же, не последовало.

Баронесса фон Штерн встала с постели и посмотрела на часы. Два часа ночи. Сон полностью слетел. Она села в кресло возле окна и задумалась. Все произошедшее навалилось на нее многотонной тяжестью. Всего неделю назад жизнь казалась ей невыносимо скучной из-за своей размеренности и предсказуемости. Теперь же она отдала бы половину жизни за то, чтобы вернуть эти самые размеренность и предсказуемость! Мари подумала о своей матери, сердце которой не выдержало страданий.

— Нечастная моя мать, — прошептала Мари и вознесла горячую молитву Господу за упокой души несчастной. Слезы баронессы фон Штерн текли прозрачными ручейками, ибо горе ее оказалось бездонным.

Мари никогда не была особо близка с матерью и сейчас жалела об этом больше всего на свете. Невыносимый, жгучий стыд терзал ее изнутри, оттого, что больше всего на свете, до замужества она мечтала уехать от своей семьи. Мари, как и всем подросткам, казалось, что ее мать хочет ограничить ее свободу, что она завидует ее молодости и поэтому не позволяет дочери ярких привлекательных нарядов, что мать несправедлива и слишком строга. Теперь, когда ее не стало, а Мари повзрослела, те проявления заботы, что казались дочери глупыми ограничениями, вспомнились с особенной нежностью. Баронесса фон Штерн теперь жалела о каждом своем упреке, что несомненно больно ранил материнское сердце… О! Если бы можно было вернуть те дни! Мари закрыла лицо руками. Уже больше никогда не будет у нее шанса поговорить с мамой по душам, спросить совета или поделиться своими переживаниями. Мари словно осиротела. Она сейчас, может быть, простила бы даже и Лизхен, если бы та вдруг оказалась рядом. Лизхен… Баронесса фон Штерн до сих пор не могла поверить в то, что Лизхен, с которой они вместе выросли, которая была ей ближе всех на свете, была подругой и… сестрой…

Она долго сидела в мягком кресле, поджав под себя ноги, и бережно перебирая в памяти счастливые моменты детства, которое теперь, увы, безвозвратно отступило в небытие, словно превратившись в одну из детских сказок, которые все помнят, но никто уже в них не верит.

За окном начало светать. Мари чувствовала себя совершенно разбитой. Ей захотелось пройтись, немного подышать свежим воздухом, и размяться. Она оделась в простое, черное платье, в знак траура по своей матери, Лизхен и погибшим иллюзиям. Мир обрушился на молодую баронессу фон Штерн всей своей жестокостью в одночасье. Она уже никогда не станет прежней беззаботной и наивной девочкой, которая свято верила в добро, справедливость, счастье…

Спустившись в парк, Мари набросила на плечи теплую испанскую шаль.

— Не можете заснуть? — внезапно вывел ее из раздумий голос графа Салтыкова из окна его спальни на втором этаже, оно выходило прямо в сад.

— Вы меня испугали, — сердито ответила ему Мари.

— Подождите немного, я хотел бы составить вам компанию. Если вы, конечно, не против.

— А если я против? — Мари злилась на него, и сама не могла понять почему.

— У вас нет выбора! — крикнул ей Александр и… выпрыгнул из окна.

— Ой! — Мари вскрикнула и закрыла лицо руками.

Когда она вновь открыла глаза, граф стоял уже перед ней и улыбался.

— Но как…

— Мое мужество и любовь к вам принесли меня на крыльях Амура… — начал было Салтыков, но Мари заметила в его волосах соломинку. Быстро сняв ее, она молча поднесла «улику» к лицу графа.

— О! Да вы — просто полицейский агент! — рассмеялся он. — Ну что ж, придется открыться. В России подобным образом, я покорил огромное количество женщин, имевших неосторожность прогуливаться напротив моего дома. Кусты и куча соломы — вот, в сущности, и все, что нужно герою-любовнику.

— Вы несносны! — Мари гневно сверкнула глазами, отвернулась от графа и быстро пошла по аллее.

Тот догнал ее.

— И куда, интересно, вы меня заманиваете, о, прекрасная сирена? Не в самую ли глубь чащи, чтобы там вырвать мое трепещущее сердце?

— Оставьте меня в покое! — на глаза Мари навернулись слезы.

— Что случилось, может быть, я вас как-то обидел? — лицо Александра стало серьезным и даже немного печальным.

— Вы самый черствый, самый грубый и неотесанный мужлан из всех кого я знаю!

— Но, ваша светлость… Я могу узнать, чем заслужил такую лестную характеристику? «Грубый», «неотесанный», да еще и настоящий мужлан! Мечта любой знатной дамы…

Баронесса не позволила ему договорить.

— Вы гнусный интриган! Я все про вас знаю! — Мари впала в какое-то исступление. Внутри нее все бурлило и клокотало.

— Но…

— Из-за вас погибла моя мать, и бежал мой отец? Так ведь, правда?

— Виконт бежал? — Салтыков насторожился. — Вы ничего не путаете?

— Вы лишили меня семьи! Я вас ненавижу!

— Давно ли ваш отец покинул замок? — у графа между бровями резко обозначилась вертикальная складка.

— Вчера вечером, и вы его уже не сможете догнать! — крикнула Мари. Ей хотелось побольнее задеть этого надутого негодяя.

— Послушайте, дорогая, вам бы следовало обращаться со мною любезнее, — Салтыков сделал шаг вперед, Мари инстинктивно отступила и прижалась спиной к дереву. Александр приблизил свое лицо к ней. — Я ваш единственный друг теперь… Доверяйте мне. — Он нежно и легко коснулся ее губ, а затем быстро отошел.

Мари вся дрожала. Любовь и ненависть боролись в ней как два огненных дракона. Умом она понимала невозможность союза с этим наглым, ужасным… и таким прекрасным русским, но сердце ее отчаянно жаждало этого союза, стремилось и рвалось навстречу гибели.