УРОК МУЖЕСТВА

День зарплаты для всех служащих — святой день. А на телевидении, где значительная часть сотрудников, особенно творческих, в силу разных причин на службу ходит изредка, это вообще — день всех святых. Именно в день зарплаты в кафе и буфетах выстраиваются длинные змееподобные очереди, именно в день зарплаты, а значит, дважды в месяц, можно встретить старых друзей и заклятых врагов. День зарплаты — это еще и день общестудийной вечеринки. Все, от операторов до ведущих и от студийных техников до администраторов, стараются себя побаловать — кто водочкой, кто винцом, а кто пирожными. День февральской зарплаты не стал исключением.

Савва, Лизавета и Славик Гайский сидели в Лизаветином кабинете и пили чай с коньяком и тортом.

Торт принес Славик, он почему-то решил сделать Лизавете подарок. Какой и к какому празднику, непонятно. Из его путанных объяснений получалось, что это либо заблаговременное поздравление с Восьмым марта, либо страшно запоздалое приветствие к Дню печати, который с некоторых пор празднуется у нас в России 13 января, то ли просто торт в ясный зимний день. Лизавета не успела толком разобраться, как появился Савва. Он внимательно осмотрел и даже обнюхал торт, купленный не где-нибудь, а во французской кондитерской «Тритэ», признал его удовлетворительным и заявил, что пить голый чай с тортом в день зарплаты — извращение. И тут же пригласил Славика прогуляться до израильского магазина на Каменноостровском, куда, по его данным, завезли вполне пристойный армянский коньяк, и по разумной цене. Савва вообще уделял много внимания этой теме.

Когда они вернулись с бутылкой, приготовленный Лизаветой чай был разлит по чашкам из небьющегося стекла, а коньяк — по фаянсовым японским стопочкам, и Савва затеял долгий разговор на тему «Соотношение „цена — качество“ в России и в мире». Тут было что сказать всем и каждому. Лизавета посетовала, что в бутиках под видом эксклюзивной одежды продают обыкновенный корейский ширпотреб. Славик тут же вспомнил, сколько сюжетов он снял на подпольных винокуренных заводиках, где гонят бодягу. А раз ее гонят в таких количествах, значит, и продают не меньше. Не в Израиль же экспортируют! Савва же, как и подобает резонеру, делал выводы:

— Это все-таки коньяк, не опускаются израильтяне до торговли бодягой. — Он сделал маленький глоток и зажмурился от удовольствия. — Не то что наши. Пока российский бизнес не научится работать в условиях нормальных, а не бешеных прибылей, все так и будет. Это ведь французишки с англичанами и немчурой довольствуются жалкими тринадцатью процентами, а наш без ста-двухсотпроцентной накрутки и с дивана не слезет! К тому же еще классики писали, что русский купец чувствует себя человеком лишь тогда, когда продает подгнивший или залежалый товар. В противном случае ему кажется, что его обманули. — Савва темпераментно махнул рукой и чуть не уронил рюмку. — Они страдают, торгуя качественными продуктами. Особенно по разумной цене!

Лизавета подвинула его фаянсовую стопку ближе к центру журнального столика.

— У меня такое впечатление, что в свое время рекламный слоган для «Доси» придумал ты! Но это вовсе не означает, что надо стопки бить. Они качественные и дороги мне как подарок.

— И вообще, не бить, а пить надо, — схватился за бутылку Славик.

После второй рюмки они перешли к обсуждению местных новостей. Славик поведал о новом невиданном драконстве, учиненном главным режиссером «Новостей».

— Он теперь требует, чтобы мы постоянно сидели в операторской комнате. Причем все, кто стоит в расписании. Даже если сюжетов нет и не предвидится, а до окончания смены двадцать минут. Вовка ушел в столовую, ему влепили выговор.

— А что, в столовую тоже нельзя? — с интересом посмотрела на оператора Лизавета. Славик грустно покачал головой.

— Не-а, он говорит, мы все время должны быть под рукой. Потому что пора горячая — выборы.

— Он КЗОТ читал? — задал риторический вопрос Савва и сам же ответил: — Впрочем, КЗОТ давно уже не в моде. Но он все-таки зверь.

Очередное зверство, учиненное главным режиссером, казалось вдвойне противным потому, что было бессмысленным. Можно понять и если не принять, то объяснить любые мероприятия по укреплению дисциплины. В «Петербургских новостях», как и везде, достаточно халявщиков и любителей прокатиться на чужом горбу. Операторский батальон — не исключение. Бывали случаи, когда съемки срывались из-за того, что операторы разбегались, словно тараканы при зажженном свете, а потом долго лепили душераздирающие истории о том, что выпускающий не нашел их в кафе или в туалете. Но с некоторых пор всех операторов оснастили милыми и удобными устройствами под названием «пейджер», и теперь при желании найти любого — не проблема. Так что решение посадить их едва ли не на цепь в операторской было чистой воды садизмом и произволом.

— Он, правда, два компьютера поставил, чтоб нам не скучно было, но есть-то все равно хочется! — жалобно добавил Славик Гайский.

— А ты торт ешь, — заботливо посоветовала ему Лизавета. Славик кивнул и взял большой ненецкий нож, который Лизавете прислали почитатели из Тюмени. Осторожный стук в дверь прервал светскую беседу.

— Да, — солидно крикнул Савва и недоуменно посмотрел на Лизавету. Китайские церемонии в «информации» не в ходу. Даже когда здесь правила склонная к чинопочитанию номенклатура, все — от главного редактора до машинистки — были на «ты», а кабинеты стояли с распахнутыми дверями. — Да, открыто, — повторил приглашение Савва, а Лизавета встала, чтобы открыть дверь застенчивому посетителю.

На пороге стояла гримерша. Марина выглядела усталой и измученной — под глазами тени, в уголках рта глубокие морщины. Разительная перемена за какие-нибудь три дня, ведь Марина всегда была веселой и разговорчивой. Сейчас она явно пыталась найти нужные слова.

— Добрый день, Мариночка, — поприветствовала гостью Лизавета, — проходите, пожалуйста. Хотите чаю?

— И коньяку! — Савва, сидевший в самом удобном кресле, пересел на стул, уступая лучшее место даме.

— Даже не знаю… — выдохнула Марина и бочком пробралась к креслу мимо выдвинутого на середину комнаты столика.

— Ну пожалуйста. — Гостеприимный Савва чуть не насильно вложил ей в руки стопку. — А то мы будем чувствовать себя законченными алкоголиками.

Марина не заставила себя уговаривать и сделала глоток коньяка.

— Я что пришла… мы тут деньги собираем Леночке на похороны. И я подумала… — Она опустила глаза. Продолжения никто ждать не стал. Лизавета и Савва, которые были в курсе, сразу бросились к кошелькам. Их примеру последовал и Славик Гайский, который о Леночке Кац услышал впервые.

— Ой, спасибо, ребята. — Гримерша достала наполовину исписанный лист и внесла еще три фамилии, предварительно поинтересовавшись, как зовут молодых людей. Покончив с формальностями, Марина выпила еще рюмку, раскраснелась и затараторила: — А я тут хожу, хожу… Да у нас все замотались. Валерка, Ленин муж, совершенно вялый и беспомощный. Его понять можно, он Леночку очень любил, она ему и жена, и мать была. Заботилась о нем. У него же со здоровьем неладно. И ничего не знает, не умеет, совсем непрактичный. — Марина говорила захлебываясь, почти без пауз, будто боялась, что ее перебьют. Но никто гримершу не прерывал. — Сначала, когда разрешили хоронить, мы хотели крематорий, я вообще-то против, не по-христиански это, но Леночка не религиозная была, а крематорий все же дешевле. У них ведь совсем денег не оказалось. А вчера пришлось все переиграть, позвонили из этой… прокуратуры, что ли? Говорят, по закону нельзя сжигать, пока дело не закончено. — Марина не заметила, какими взглядами обменялись Савва и Лизавета — ведь именно вчера они ездили на Екатерининский к экспертам. — Валерка сразу паниковать, пришлось заново договариваться. А денег кот наплакал. Мы просили у начальства выделить пособие на погребение — как положено, из соцстраха. Они отвечают, что по месту работы родственников. Ужас какой цинизм — Валерка не работает, Леночка сама из Брянска, у нее там старенькая мама и брат, разве пособие? Ирина, наша старшая, пыталась объяснить ситуацию, а там ни в какую. В общем, выделили матпомощь в размере оклада, полторы тыщи, все равно что кот наплакал. А Леночка на студии двадцать лет проработала. Вот мы и собираем. Так что спасибо вам, ребята. — Марина совершенно неожиданно закончила говорить и встала. — Я пойду, попробую еще кого-нибудь поймать, расходов-то тьма.

— А торт с чаем? — попробовал удержать гримершу Савва, но та решительно отказалась и стала быстро пробираться к выходу из кабинета.

— Во сколько похороны? — успела спросить Лизавета.

— Автобус в десять, от морга Мечниковской больницы, ее тело почему-то туда перевезли… — Марина уже стояла в дверях. — Похороны в одиннадцать на Южном кладбище. Еще раз спасибо, ребята.

— Я всегда знал, что чиновники сволочи, но чтоб такие… — задумчиво произнес Славик, едва за Мариной захлопнулась дверь. — За двадцать лет работы — пятьдесят долларов, по два с полтиной в год. Вот так подохнешь под забором, и всем на тебя чихать. Кроме родственников и друзей. Ладно, помянем Леночку…

Лизавета не стала рассказывать Славику, что Леночка, возможно, умерла так же, как тот человек в парламентском центре, когда они с Гайским там снимали. А может быть, и из-за той же школы двойников.

…До Южного кладбища они добирались на Саввиной машине. Лизавета позвонила ему утром и предложила съездить на похороны, а то получается, что они просто откупились. Савва отменил ранее запланированный визит в комитет по культуре, и в одиннадцать они уже добрались до места. Автобус еще не приехал.

Вдвоем они стояли у входа, где ловкие старушки торговали цветами. Лизавета сжимала букет лиловых гвоздик. Савва держал ее под руку. Он заметил, что Зориной явно не по себе. Потом подъехал автобус, вышли немногочисленные провожающие. Марина помогла выбраться мужчине в черном костюме, с детским, растерянным лицом. Лизавета догадалась, что это Валерий, Леночкин муж. Еще было человек двенадцать — гримеры, парикмахеры, пожилая женщина, одетая в дутое китайское пальто, на голове большой черный платок. В ней сразу можно было узнать провинциалку — вероятно, Леночкина мать все-таки успела на похороны. Могильщик погрузили гроб на тележку, и печальная процессия потянулась на кладбищенскую окраину, где уже подготовили могилу.

Священника не приглашали, раввина тоже. Леночка Кац не была еврейкой: фамилия досталась ей от первого мужа. Когда началось нечто вроде панихиды, Лизавета закусила губу. К гробу подошла начальница гримерного цеха, милая, чуть полноватая брюнетка с круглым лицом. Она начала говорить чуть задыхаясь:

— Леночка пришла к нам совсем молоденькой, училась у старейших мастеров, потом сама стала мастером. Но мы знали ее не только как мастера, мы знали, что она была добрым и отзывчивым человеком, про которого никто не мог сказать плохого слова.

Это была правда, точнее, половина правды. О Леночке порой говорили не очень хорошо, хотя реальных оснований для этого не было — просто многим не нравилось, что на халтуры чаще приглашают именно ее, что у нее лучше получается, что она умеет найти подход и к капризным эстрадным дивам, и к замотанным хозяйством народным артисткам, что она умеет то, чего не умеют другие, и что один раз ее даже пригласил поработать голливудский режиссер, из эстравагантности снимавший на натуре эпизод своего фильма про русскую шпионку.

— Она была очень хорошим человечком. — Место начальницы заняла Вера Семеновна. — Хорошим, добрым, светлым и талантливым, сильным…

Неожиданно громко начал рыдать Валерий. В его рыданиях слышалось бабье повизгивание, и от этого стало особенно жутко.

Вера Семеновна продолжала:

— …И она очень рано ушла. Мы ведь даже не знали, что она так больна… — Тихо заплакали женщины-коллеги, и только Леночкина мама смотрела куда-то вдаль, и глаза ее были сухими.

Погода неожиданно испортилась. За пять минут небо заволокло тучами, и могила сразу стала выглядеть, как бездна. Цветов было до слез мало. Правда, стояли, воткнутые в снег, два пышных венка от тех, кого Леночка делала для сцены красивыми, — от одной петербургской и одной московской эстрадной звездочки. А ведь таких звездочек, преображавшихся под руками Леночки Кац, было довольно много. «Наверное, не всем сообщили», — утешила себя Лизавета.

Она с трудом сдерживала слезы. Ей хотелось плакать и от безысходной жалости к Леночке, и от того, что студия решила поскорее о ней забыть, и от того, что веселую, недавно полную жизни женщину пришло проводить всего полтора десятка человек, и еще от того, что утрачен торжественный и многозначительный ритуал проводов. Лизавете не хватало проникнутых будущностью слов: «Мы провожаем ту, что умерла с верой в Христа в душе и с надеждой на Спасение». Хотя это глупо. Леночка, да, впрочем, и сама Лизавета не были верующими. Откуда тогда эта тоска по утешению? Почему щемит сердце?

Когда Лизавету спрашивали, верит ли она в Бога, она отвечала цитатой из Канта: «Я верю в звездное небо над нами и в нравственный закон внутри нас!» Ей казалось, что именно закон, возможно, душевный инстинкт заставил человека придумать десять заповедей, выработать жизненные правила, чуть более сложные, чем «выживает сильнейший». И придумывали их повсюду — и там, где верили в Христа, и там, где признавали пророка Мухаммеда, и там, где возносили молитвы Будде. Так нужно ли выбирать определенное вероучение? Если в сухом остатке — все то же звездное небо и все тот же нравственный закон.

Только почему-то именно сейчас Лизавете не хватало веры и надежды, которые даруют молитвы! И хотелось плакать горько и не останавливаясь. Не потому ли, что она знала, была почти уверена — Леночка ушла из жизни не из-за внезапной болезни, а потому, что где-то перестал работать нравственный закон, кто-то растоптал законы человеческие, а значит, и Божеские? Ведь нет законов Бога без человека. А потому и звездное небо может рухнуть.

Лизавета вздрогнула от внезапного деревянного стука — это о гроб стукнулся первый комок мерзлой земли. Лизавета с трудом подавила всхлип. Она не будет плакать — слезы бессмысленны.

Над могилой установили деревянную дощечку с лаконичной надписью:

Елена Михайловна Кац

6 июня 1962 — 18 февраля 2000

Последней, кто положил букет на неправдоподобно маленький могильный холмик, была Лизавета. Шесть лиловых гвоздик. Она, присев, замешкалась, и Савва тут же испуганно спросил:

— Что с тобой?

— Ничего, все в порядке. Просто думаю об этих гадах, которые ее убили, и еще о милиции — я здесь никого от них не заметила! А в фильмах любят показывать, как те даже на похоронах ловят убийц.

— В кино не бывает столько глухих убийств, — тихо заметил Савва.

Лизавета кивнула.

— Ты не падай духом, — сказал Савва, когда они шли к его «жигуленку». — Вот вернется Сашка, и мы обязательно разберемся в этом деле.

Лизавета опять кивнула.

— Да. Когда вернется… Он что-то пропал. Его отпустили на три дня, а прошла уже неделя.

ПЕРЕВОД НА ШЕСТИДНЕВКУ

…Лизавета повернулась к монитору и приготовилась смотреть сюжет, который стоил ей, Савве и Саше Маневичу пяти лет жизни, что не очень много, но, может, будет стоить и очень дорого, и расплачиваться придется работой, любимой работой.

Саша в Москве задержался. И привез потрясающий материал. Он умудрился познакомиться с тем самым следователем прокуратуры, который работал по делу бывшего мэра Петербурга, не так давно вернувшегося в Россию после нескольких лет пребывания «в бегах». Об этом взяточном деле в Петербурге говорили долго, потом разговоры угасли, дело вроде бы закрыли, почему бывший мэр и решился пересечь границу в обратном направлении, но внезапно выяснилось, что старое не забыто. И вот чиновник прокуратуры предложил Саше сделать репортаж о ходе возобновленного следствия. Неслыханная удача. Неслыханная и невиданная в обычные дни, но вполне возможная в период предвыборной войны. И Саша привез дивный материал о том, как, кто, где и за что получал квартиры в городе на Неве, не имея прописки, не мучая семью и себя долгими очередями и не откладывая из зарплаты по зернышку, чтобы накопить требуемые для покупки квартиры двадцать, тридцать или сто тысяч долларов.

Следователь Генпрокуратуры показал Саше лишь кусочек дела, разрешил снять некоторые документы и дополнил все это вполне современными расшифровками телефонных переговоров. Санкционированных.

Хитрый Маневич, знавший, какие директивы даны высшему телевизионному руководству, никому, даже Лизавете, о припасенной бомбе ничего не сказал. И еще неделю полуподпольно доснимал необходимый видеоматериал: квартиры, вывески разных контор, портреты чиновников.

Сразу после Дня защитника Отечества он решил, что к бою готов, и показал материалы сначала другу-сопернику Савве, а потом Лизавете.

— Мы решили, что ты захочешь пропихнуть это в эфир, — сказал Саша, когда Лизавета закончила отсмотр сенсации.

Лизавета усмехнулась:

— Это супер. До выборов — месяц. Очень своевременный фугас. Только не пропустят!

— А надо сделать так, чтобы пропустили. — Маневич выщелкнул кассету из плейера и запихнул ее в карман куртки. — Пока об этом знаем мы трое. И, конечно, тот человек, который подпустил меня к «секретным материалам»…

— Пустил козла в огород, — поправила его Лизавета.

— Но согласись, что видео убойное! — с нескрываемой завистью сказал Савва. Они с Маневичем уже давно, словно два гладиатора, бились за звание самого талантливого журналиста-расследователя. С переменным успехом.

— И текст тоже, — охотно поддержала его Лизавета. — Только нужен очень хитроумный план для того, чтобы достоинства этого сюжета могли оценить не только мы с вами.

— Во-первых, нужен выходной день… — начал перечислять Савва. Все в редакции «Петербургских новостей» знали, что в голодные выходные дни, когда события приходится высасывать из пальца, вставить в верстку нужный репортаж значительно проще.

— Во-вторых, я в эфире, — снова поддержала Савву Лизавета.

— А кто выпускающий редактор? Кто верстку сделает? Верейская?

— Лана может раскричаться, и тогда пиши пропало, — задумчиво произнес Саша.

— Другие и кричать не будут, сразу побегут консультироваться.

У Лизаветы опыт работы в «Новостях» был больше, чем у Маневича и Савельева, и она знала выпускающих несколько лучше.

— Можно время потянуть. Рассказать в общих чертах, о чем сыр-бор, а готовый сюжет поднести прямо во время эфира.

— Тут и общих черт хватит для грандиозного скандала.

— А что ты все критикуешь? — не выдержал Савва, предложивший потянуть время. — Лучше сама что-нибудь дельное придумай!

В результате сошлись на том, что пойдут в ход все известные им уловки: и выходной, и время потянуть, и поспорить, и показать редактору смягченный вариант текста, с не полностью расшифрованным синхроном, и все прочее.

Все равно сюжет проталкивался со скрипом и чуть не застрял из-за полученного Ланой строжайшего указания все предвыборные сюжеты показывать на самом верху.

Лана Верейская — в выбранный заговорщиками день выпускающим была именно она — сначала попыталась апеллировать к разуму приставших к ней журналистов.

— Зачем оно вам надо, а? — устало спросила Верейская, когда стало ясно, что молодежь, притащившая сомнительный репортаж, просто так не отстанет. — Это ж сведение счетов там, наверху… Зачем вам лезть в эту сомнительную историю?

— В каком смысле — сомнительную, Светлана Владимировна? У Саши на видео все документы, как говорится: адреса, пароли, явки. Или вы считаете, что это подделки? — Лизавета выключила кофеварку.

Спорили они в комнате выпускающего, когда-то, лет пять назад, оборудованной по последнему на ту пору слову западноевропейской науки об организации труда. Тогда выпускающим торжественно выдали кофеварки и чашки, приобретенные за казенный счет. С тех пор кофеварки фирмы «Мулинекс» ни единого дня не использовались по прямому назначению — кофе, сваренный с их помощью, российские журналисты считали недопустимо хилым пойлом. Поэтому «мулинексы» использовали как обычные кипятильники, а кофе пили растворимый. По возможности, хороший. Вот и в этот раз Савва со словами «если дарить, то самое лучшее» принес банку «Голд». Лизавета насыпала кофе в чашки. Они пили кофе вместе так часто, что спрашивать, кому какой, нужды не было. Лане — послабее и с сахаром, Маневичу подавай очень крепкий — три ложки и одну сахара, а Савва любит средний и сладкий, хотя и говорит, что предпочитает крепкий и без сахара.

— Ваш кофе. — Лизавета протянула чашку Лане.

— Спасибо. — Верейская зазвенела ложечкой. — Так вот, я знаю, что это не подделка, я верю, что все эти квартиры, миллионы, фиктивные заказы, взятки и прочее — чистая правда. Но, может, это — простая человеческая ошибка. Ошибся человек, и все. Бывает? А вы теперь на костях пляшете. — Лана с торжествующей улыбкой оглядела присутствующих и дотронулась губами до кофейной чашки.

— Политик — как сапер: не имеет права на ошибку, — мрачно улыбнулась Лизавета. — Политическая смерть ничуть не привлекательнее настоящей.

— А если одна ошибка, и все? — упорствовала Лана.

— Да тут же не одна! Посмотрите… Он ведь настаивает на своих правах… — возмущенно выкрикнул Маневич и собрался зачитать вслух особо эффектный фрагмент. Савва не дал ему закончить:

— И вообще неизвестно, когда он ошибся. Может, когда в ЗАГС пошел…

Лана, да и Лизавета оценили его загадочную улыбку.

— Хорошо, политики ничуть не лучше саперов. А вы не задавались таким вопросом — почему именно сейчас Саше выдали эту информацию?

— Потому что выборы, — невозмутимо ответила придумавшая саперов Лизавета.

— То есть вы согласны, что этот ваш следователь вышел на Сашу не случайно?

— Конечно, не случайно. Они без разрешения никого к делу не подпустят. — Саша не первый год работал со следователями МВД и прокуратуры и знал их обычаи.

— Вот! Значит, вами манипулируют, вас используют! — Теперь ложечка, которой Лана размешивала сахар, звенела громко и торжественно, как литавры.

— Можно сказать и так, — опять согласился Маневич.

— Ну и что? — спросил Савва.

Молодежный цинизм несколько сбил с толку опытного редактора.

— Вам что — все равно? Боже! Дожили!

— При чем тут «дожили»? — Лизавета раздала всем чашки и включилась в общий разговор. — Просто у каждого в этом деле свой интерес. Спору нет, Саше материал сдали, чтобы навредить на выборах главному претенденту — ведь когда-то он и бывший мэр работали вместе. Но… — Лизавета заметила, что Светлана Владимировна собирается что-то сказать, и слегка повысила голос: — Но наша задача, как пишут в учебниках, — информировать, просвещать, разоблачать. На мой взгляд, граждане имеют право знать, в какие дела замешан тот или иной политик. Или будущий президент.

— Но не накануне же выборов, это ведь лить воду на мельницу…

— Нет, Светлана Владимировна, — взорвался Саша, — узнать об этом они должны как раз накануне выборов. Чтобы сделать соответствующие выводы…

— Тогда, выходит, мы поддерживаем грязную игру конкурентов!

— Игра была бы грязной, если бы эта информация была лживой! — пошел в бой Савва.

— И мы готовы рассказать нечто подобное о конкурентах, если они в этом замешаны! — теперь ударил Саша.

— Вы мне тут Уотергейт не устраивайте! — Лана решительно поставила пустую чашку на заваленный бумагами стол.

— А почему Уотергейт — это ругательство? — Лизавета, стоявшая в стороне, возле кофеварки, подошла к редакторскому столу. — Каждый американский журналист мечтает раскрутить что-нибудь вроде Уотергейта. Не зря у них то Ирангейт грохнет, то Уайтуотергейт — насчет спекуляций супругов Клинтонов земельными участками. Я уж не говорю про Моникагейт!

— Почему именно в моей программе должно что-то грохнуть?

Лизавета покопалась в бумагах и вытянула короткий список с сюжетами.

— А что у вас на сегодня есть лучше? Ну и ассортимент! Праздник Адмиралтейского района, это значит ряженые и ярмарка. Выставка в Чайном домике Летнего сада. Совещание не то сайентологов, не то сантехников в Таврическом дворце…

— Что поделаешь! Суббота мертвый день!

Савва улыбнулся:

— Вот мы и предлагаем его оживить!

— А что вы на меня насели всем скопом? Я что? Я — пожалуйста! — воскликнула Светлана Владимировна. Потом сделала паузу и с надеждой спросила: — Вы от меня не отстанете?

Напористая троица синхронно мотнула головами:

— Нет!!!

А Савва счел необходимым пояснить:

— Вы что же, нас вовсе за журналистов не считаете?

Лана устало вздохнула:

— Считаю. Поэтому и покажу вашу бомбу Борюсику…

Лизавета представила, как Борюсик, опустив глаза долу и подправляя пилочкой ногти (он всегда таскал с собой маленький маникюрный прибор), делает вид, что смотрит сюжет, а на самом деле судорожно придумывает, как бы половчее отобрать у них кассету. Картинка получилась невеселая.

— Нет, Светлана Владимировна, кто угодно, только не он!

— А кто? Я обязана проконсультироваться с руководством, иначе меня уволят. Вы этого добиваетесь?

— Нет, мы хотим, чтобы «Новости» работали как новости, а не как бюро апологетических услуг! — честно ответил на вопрос Саша.

— Без консультации не могу, считайте меня трусихой! — так же честно повела себя Светлана Владимировна. — Если вам не угоден Борюсик, могу поговорить с Ярославом! Сегодня он дневальный от высшего руководства!

Лукавый Ярослав Крапивин был ответственным за вещание всего канала и, соответственно, непосредственным начальником шеф-редактора «Новостей». По образованию инженер-путеец, он, как птенец иезуитов, умел не смотреть собеседнику в глаза, постиг науку политической интриги и научился сохранять хорошую мину, какой бы плохой ни была игра. Трусом, как Борюсик, Ярослав, безусловно, не был, а если чего и опасался, так это не попасть в струю, не угадать, откуда дует ветер удачи.

— Хорошо, пусть лучше Ярослав, — задумчиво произнесла Лизавета.

А Савва — тот просто обрадовался:

— Да, да, только вы не очень-то вмешивайтесь, когда я буду его уговаривать.

— Ничего не обещаю, — буркнула Лана, явно довольная собой. Такой выход ее устраивал. Ей тоже не нравились гимны и оды в «Новостях», но взбунтоваться открыто она не могла и не хотела.

Ярослав явился по первому зову. Плотный, приземистый, взгляд сквозь очки мрачный, загадочный, руки засунуты в карманы брюк. Сами брюки то ли от Армани, то ли от Версаче, очень элегантные. Пуловер из ангоры явно тоже был создан по проекту мастера высокой моды, так же как и кипенно-белая рубашечка.

— Как живете-можете? — ласково пробасил Ярослав. Голос у него был низкий и нежный, будто взбитые сливки. — Какие проблемы?

Ярослав обожал разрешать проблемы. Иногда складывалось впечатление, что его можно не кормить хлебом и не платить зарплату, но если в наличии будет достаточное количество пригодных для разрешения проблем, он станет работать невзирая ни на что. Впечатление сие, как и многие другие впечатления, было обманчивым. Ярослав бессребреником не был и интерес свой не забывал.

— Так какие проблемы? — повторил вопрос Ярослав.

— Вот, репортаж у нас. — Лана протянула ему текст.

Начальник поправил квадратные очки и погрузился в чтение. Читал он медленно. Об этом знали все. Поэтому Савва дал ему пять минут. Наконец они дождались первой реакции. Ярослав поморщился и брюзгливо сказал:

— Зачем нам это надо?

Лишь тогда коварный корреспондент как бы невзначай бросил:

— С этим сюжетом мы можем на день опередить Москву. У них будет готов только завтра…

Отстать от столицы Ярослав боялся почти так же сильно, как упустить птицу политического счастья.

— Погоди, — отмахнулся он сначала от репортера, но тут же встрепенулся: — Откуда такая информация?

Савва многозначительно и тонко улыбнулся. «Вы знаете, что я знаю, где можно раздобыть такого рода полуконфиденциальные сведения, и знаете, что моя информация, как правило, проверенная» — вот что примерно должна была означать эта улыбка. Улыбки и намеки действовали на Ярослава, как и на всякого другого интригана, куда сильнее, чем прямые аргументы. Он кивнул, показывая, что ухватил основную мысль репортажа.

— Это все доказано?

— Да, на видео есть необходимые документы, — солидно объяснил Маневич.

— Твой, что ли, сюжет? — Имя и фамилия корреспондента, как и положено, были написаны в правом верхнем углу листочка с текстом, только ответственный за весь эфир Петербургского телевидения не считал для себя обязательным вникать в подобные мелочи. — Где накопал информацию?

— В столице. — Саша сообразил, какую тактику выбрал Савва, и решил поддержать его.

— Скользкий материальчик-то, опасный!

— Кто не рискует… — Савва снова многозначительно усмехнулся и достал сигареты. Он, как и положено человеку, играющему в Печорина, и обидчивому, как Грушницкий, курил не стандартные «Мальборо» или «Кэмел», не «Лаки страйк» или «Союз-Аполлон», а черный «Житан». В полном соответствии с этикетом Савельев протянул пачку руководителю: — Будете, Ярослав Константинович?

— Нет, — искренне ужаснулся Ярослав, — спасибо. — И тут же вернулся к гораздо более важным для него баранам: — Я, пожалуй, сначала проконсультируюсь. — Он посмотрел на Сашу. — Кассета с тобой?