— Мы и так живем в эпоху перемен, в самой нестабильной стране на планете, а ты еще от себя добавляешь. Так жить нельзя». — «Ты не оригинален, о невозможности такой жизни первым заявил известный кинорежиссер», — ответила ему тогда Лизавета. Получилось банально, но только потому, что она не смогла подыскать нужные слова. Обвинения Саши казались ей несправедливыми. Она вовсе не искательница приключений, готовая на все, лишь бы попасть в историю. Она вполне рассудительный человек и вовсе не ищет бурь. Не ее вина, что из вполне благоразумных решений и благовидных поступков выходит черт знает что, да еще с похищениями и стрельбой. Саша должен это понимать, но он оказался непонятливым.

Зато когда Лизавета вернулась из Лондона, Саша Байков понял все и сразу, понял, что за месяц многое переменилось. И отошел в сторону.

Лизавета поежилась. Идиотские мысли лезут в голову. Она попала в опасную игру, причем сама толком не знает, кто еще участвует в этой игре и каковы ставки. Сейчас придут допрашивать насчет взорвавшейся машины. А она, вместо того чтобы проанализировать ситуацию и принять решение, вспоминает, кто, что и когда ей говорил, копается в подробностях своей личной жизни. Неужели правы оголтелые сексисты, утверждающие, что даже у самых умных женщин всего полторы извилины, да и те забиты всякими рюшечками, воланчиками и поцелуйчиками?

Лизавета вдруг вспомнила, как она сдавала курсовую работу в университете. Это был довольно смелый курсовик, в котором студентка Зорина вполне аргументированно доказывала, что те или иные глобальные идеи, будь то война за гроб Господень, борьба за чистоту веры или расы, трансформируются от эпохи к эпохе иногда до неузнаваемости и прекрасно обслуживают конкретные интересы вполне конкретных людей. Исследование было не слишком глубоким, но Лизавета покопалась в книжках и нашла довольно красноречивые примеры.

С крестовыми походами ходили в разные страны в зависимости от того, какой лакомый кусочек — Палестина или Лифляндия — попадал в поле зрения «борца за веру». И никому не приходило в голову вспомнить, что цель крестового похода — освобождение от власти неверных земли, где родился Иисус. Типичный двойной стандарт.

Умные арабы-завоеватели, покорив зороастрийский Иран, быстро причислили зороастрийцев к «людям писания», которых вовсе не обязательно обращать в истинную веру — пусть поклоняются прежним богам, только при этом следует платить определенную мзду. Очень мудрый ход: и казне пополнение, и не надо уничтожать население целой страны. А население потихоньку в большинстве своем все равно перешло в ислам, только чуть позже.

Двойной стандарт. Новые одежки для прежних идей и идеалов. Так было в двенадцатом веке, так было в девятнадцатом, так есть в веке двадцатом, и так будет всегда. «Рассматривая трансформацию базовых идей и идеологий, можно точнее представить себе политическую и экономическую историю того или иного народа», — писала Лизавета. Оппонент, высокоученый профессор с окладистой бородой, сначала расхвалил работу, а потом унизил Лизавету одной фразой: «Автор предлагает довольно любопытную концепцию, позволяющую взглянуть на историю не снизу вверх — от политики к идеологии, а наоборот; этот метод в некоторых случаях может принести определенные плоды, но сразу видно, что статью писала женщина, придающая слишком много значения мелочам».

Пятерку Лизавета, конечно, заработала, а потом ей приснился нелепый сон. Она пишет статью, радуется, что хорошо получилось, перепечатывает ее на машинке, после чего берет розовые кружева и старательно пришивает кружевную рюшечку к каждой странице. «Я же говорил — все очень хорошо, но женщина…» — заявляет бородатый профессор и брезгливо трогает руками розовые кружавчики.

Сон повторялся с завидной регулярностью. И когда ей не разрешили поехать в командировку в Абхазию на том основании, что она женщина. И когда она слышала разговорчики, что, мол, на этот корпункт баб не берут, такой у них жизненный принцип. И еще много-много раз. Лизавета вовсе не была ярой феминисткой, но ей казалось обидным, что кого-то считают умнее или способнее только на том основании, что этот «кто-то» носит штаны, а не юбку.

Неужели это действительно так? Ведь окажись на ее месте мужчина, он наверняка готовился бы к допросу, а не плавал по волнам лирической памяти…

Снова заверещал телефон, на этот раз местный. Взяв трубку, Лизавета услышала голос Саши Маневича:

— Ой, а я боялся, что ты ушла. Никто не отвечает, и дверь заперта. Борюсик сказал, что репортаж о взрыве надо делать обязательно и чтобы мы с тобой переговорили. Ты готова?

— Не знаю, Саш. — Лизавета растерялась. Вторично посылать коллегу к черту не хотелось. Но лепетать что-то перед камерой хотелось еще меньше. — Меня тут милиция собирается опрашивать… Я даже не знаю, как вы успеете.

— Успеем. Это три минуты, ты сама знаешь. Снимем прямо у тебя в кабинете. Или нет, лучше в студии. Ты у нас ведущая. Лицо компании. Пусть тебя увидят в знакомом интерьере. Спускайся, я с оператором буду там через пять минут.

Лизавета порылась в ящике своего письменного стола и извлекла рабочую косметичку. Потом подошла к зеркалу, осмотрела лицо и прическу критическим, предэфирным взглядом. «Выглядеть» в кадре надо несмотря ни на что. Прекрасный повод взять себя в руки.

Выглядит она неважно: тени под глазами, лохматая, как ведьма после шабаша. Но под луной нет ничего непоправимого, особенно когда речь идет о женском личике. Итак, карандаш, высветляющий тени и скрывающий следы невзгод, чуть-чуть тона, немного пудры, капельку румян, потом глаза — тушь и подводка — и кисточкой — цветной блеск для губ.

Лизавета перед эфирами то красилась сама, то ходила к гримерам. Конечно, гримеры — это более профессионально, но не хватало иногда времени, а иногда настроения. Поэтому Лизавета всегда держала в кабинете необходимый минимум средств. Она была сторонницей легкого грима. Ей казалось, что сильно накрашенное лицо выглядит вульгарным, особенно у ведущих новостей, там совершенно неуместна вызывающая боевая раскраска. Во всех заграничных командировках Лизавета покупала косметику из естественной или натуральной коллекции, специальный грим, помогающий создать эффект чисто умытого лица.

Когда она спустилась в студию, Саша Маневич и оператор уже ждали ее в полной готовности. Камера на штативе, место съемки определено, свет поставлен. Оставалось только приколоть микрофон-петличку. Саша сразу приступил к делу:

— Лизавета, с чем может быть связан этот взрыв?

— Не знаю, мне трудно говорить. Ранен наш оператор, Володя Баранович. Говорят, что ранение не опасное, но все равно… — Лизавета на секунду замолчала. Задавать вопросы гораздо проще, чем отвечать на них. Ей больше нравилось быть ведущей новостей, а не героем программы. — Я не понимаю, кому и зачем понадобилось подкладывать взрывное устройство в мой автомобиль.

— И никаких угроз, никаких предупреждений?

— Нет.

— Ты недавно делала репортаж о террористическом акте в мини-пекарне «Тутти-Фрутти»…

— Не думаю, что это как-то связано. Нас там было много.

— А другие репортажи, расследования?

— Ничего конкретного в голову не приходит. Может быть, кто-то что-нибудь перепутал?

— Все, снято. Спасибо. Бегу писать.

Бежать далеко никакой нужды не было. Саша устроился за одним из компьютеров в ньюсруме.

— Лизавета, Борюсик просил тебя позвонить, — отвлекся от экрана своей персоналки выпускающий редактор.

— Хорошо. — Лизавета подошла к редакторскому столу, где стоял прямой телефон к главному. Но в кабинете их шефа никто не отзывался. Она положила трубку.

— Ты в самом деле не знаешь, что произошло? — воспользовался случаем редактор. Все присутствующие насторожились. Лизавета почувствовала напряженную тишину. Чрезвычайные происшествия с родственниками и сослуживцами всегда вызывают жгучее любопытство, а здесь естественное человеческое любопытство было помножено на профессиональное репортерское. В огромной студии висели незаданные вопросы.

— Нет. Честно не знаю. И я честно не думаю, что это имеет отношение непосредственно ко мне.

— А к кому же? Машина-то твоя! — не выдержал кто-то из молодых.

— Могли заминировать любую студийную машину. А Лизаветина попалась случайно. Я эту версию не исключаю, — оторвался на секунду от текста Саша Маневич.

— Лизавета, там тебя милиция ищет, сразу трое, — просунула голову в двери студии Женя Хвостова, коллега Ирочки Рыбкиной по отделу информации. Лизавета кивнула и пошла к выходу.

— Ой, кошмар какой, — затараторила Женя, едва она с ней поравнялась, — взрыв ужасный, и Володю жалко. Наши ездили в больницу — поснимать и навестить. Говорят, ничего страшного, хоть завтра может выписываться, но все равно жуть. А тут еще эти кретины приволоклись. Вчера Ирочку целый день дурацкими вопросами изводили. Теперь за тебя взялись. Ходят, требуют, мандатами своими трясут, хорошо за оружие не хватаются. Я их в твой кабинет отправила.

Странное дело, медлительная в работе Женя могла тарахтеть со скоростью сто сорок слов в минуту. Остановить ее было практически невозможно. Особенно быстро и долго она говорила по телефону. Не с теми, кто хотел оповестить «Петербургские новости» о программе пребывания в городе Тони Блэра или об улетевшем из зоопарка попугае, а с подругами и поклонниками. Женя висела на телефоне так долго и так упорно не замечала окружающих, пристающих со своими дурацкими вопросами о работе, что как-то один из редакционных остряков заявил: «Когда Женя говорит по телефону, ее можно даже трахнуть, она ничего не заметит».

Шутка народу понравилась, и Хвостову за глаза стали называть «секс-по-телефону». Прозвище никоим образом не соответствовало действительности. Женя отличалась строгим нравом.

Поднявшись на свой этаж, Лизавета увидела трех мужчин в штатском, которые в живописных позах стояли и сидели возле дверей ее кабинета. Один, похожий на мускулистую обезьяну, — его она уже видела на «паперти», — стоял, устало опустив голову и свесив руки. Второй, среднего сложения и ничем не примечательный, разве что губы очень толстые, подпирал стену, сидя на корточках. Третий, маленький блондин с веселыми глазами, устроился удобнее всех — он просто сидел на полу. Блондин и заметил Лизавету первым.

— О, вот и она, точь-в-точь как на экране. Даже лучше!

— Елизавета Алексеевна, мы хотели бы с вами поговорить. Насчет сегодняшнего происшествия и насчет «Тутти-Фрутти».

— Проходите, — Лизавета распахнула дверь, — присаживайтесь.

Она оглядела имеющиеся в комнате сидячие места, собрала раскиданную на диване косметику. Высокий уселся в кресле, двое других выбрали освобожденный Лизаветой диван. Она же села за рабочий стол.

— Я готова.

— Вы хорошо себя чувствуете? — заботливо спросил гориллообразный.

— Вполне.

— Меня зовут Игорь Горный. Со мной мой коллега Дмитрий Сунков. — Он указал глазами на веселого блондина. — Мы из РУБОПа, занимаемся делом о попытке отравления в «Тутти-Фрутти». А Алексей Николаев — из Петроградского РУВД. Он старший оперуполномоченный уголовного розыска, будет заниматься взрывом. Учитывая ситуацию, мы решили объединиться, чтобы не отнимать у вас слишком много времени.

— Не думаю, что понадобится много времени. Я ведь ничего не знаю. — Лизавета пристально рассматривала своих гостей.

Примечательная троица. Три милицейских богатыря. Илья Муромец — как и положено, большой и слегка похожий на медведя, в наши дни таких могучих мужчин чаще сравнивают с заморскими гориллами. Маленький, русоволосый, веселый — типичный Алеша Попович. Такие лица бабам нравятся, как писал классик. Средний — менее заметный, но даже сквозь кожу куртки проступают ощутимые мускулы. Былинный Добрыня Никитич, скорее всего, выглядел посолиднее, но для современного Васнецова и так сойдет.

Все вместе они вполне могли бы попозировать плакатисту, вдруг решившему поднять престиж российских правоохранительных органов в стиле традиционного лубка.

Пока Лизавета рассматривала милиционеров, они изучали ее и все, что их окружало в комнате. Лизавета следила за тем, чтобы комната была свободной от политики, поэтому здесь не нашлось места для предвыборных плакатов. Зато были репродукция Магрита — облачко влетает в запертую комнату, картина Дейнеки — на афише из Русского музея, календарь «Красавицы глазами художников» и географическая карта мира. Ярким пятном у окна горел экран телевизора. И большое зеркало, на котором помадой был начертан вечный вопрос, гораздо более животрепещущий, чем «Кто виноват?» и «Что делать?»: «Ты доволен?»

Гости почему-то не спешили начать разговор.

— Вы хорошо себя чувствуете? — еще раз спросил Горный.

— Да, нормально. Насколько это возможно, — усмехнулась Лизавета.

— Я уже сказал, мы специально пришли вместе, чтобы не мучить вас повторными расспросами. Понимаете?

Лизавета кивнула.

— Только я действительно не вижу, чем могу быть полезна. Я ничего толком не знаю. И не понимаю, кто и зачем поставил это взрывное устройство.

— Довольно интересное устройство, — подал голос опер из Петроградского РУВД. — Пластит. И вы никого не подозреваете?

Лизавета отрицательно покачала головой.

— Но ведь так не бывает!

— Почему?

— Потому что не бывает. Обычно люди знают или хотя бы могут предположить, кто ненавидит их до такой степени, что готов пойти на убийство.

— Значит, ситуация не обычная.

— Ой, вы точно так же на экране брови поднимаете, когда что-нибудь ехидное говорите, — вклинился в разговор веселый Алеша Попович. — Вы вообще мой любимый диктор. Только на экране вы совсем другая, строже и старше выглядите.

— Это свет такой, мы смотримся, как переболевшие гепатитом. Только я не диктор, а журналист. Я пишу и снимаю, а не только чужие слова проговариваю. — Лизавета привыкла поправлять не посвященных в телевизионные тонкости граждан, полагающих, что каждое лицо на экране — это лицо диктора. Когда-то, на заре телевизионной эры, так оно и было, но позже стало ясно: хорошей дикции и смазливого личика мало. Пока держались дикторы первого набора, прошедшие театральную или кинематографическую школу, все было в порядке, а потом стал ощущаться дефицит личностей. И функции дикторов резко ограничили.

— Я, как только вас увидел, сразу понял — что-то тут не так. Не похожи вы на диктора. — Веселый Дмитрий Сунков, казалось, был готов довольно долго распространяться на эту тему, но его остановил Горный.

— И, как журналист, вы поехали снимать репортаж в «Тутти-Фрутти»?

— Да, хотя очень не хотела. Это был мой выходной день, у меня имелись другие планы.

— Но вы поехали и даже заявили, что располагаете важной информацией?

— Можно сказать, да.

— И что же это была за информация?

— Я уже рассказала вашему полковнику Бойко. Звонили не только в «Интерпост», но и нам, в «Петербургские новости». Это достаточно важно, если речь идет о терроризме.

— И больше ничего?

— Ничего. Ребята, мне честно больше ничего не известно! — воскликнула Лизавета.

В этот момент в кабинет заглянул Савельев.

— Я вернулся, все в порядке. Завтра можем ехать на интервью. — Тут Савва заметил гориллообразного Горного. — О-о-о, дорогой милиционер! Ты занята?

— Наверное, да. — Лизавета вопросительно посмотрела на присутствующих. Они промолчали.

— Тогда я у себя. Кстати, выпуск через двадцать минут. И еще… Вы уж извините, что отвлекаю. Меня Борюсик перехватил. Он распорядился текст Сашкиного сюжета разослать по газетам и агентствам, а то все звонят, хотят с тобой поговорить, а ты к телефону не подходишь или все время занято. Коллеги нервничают.

— Ладно, буду подходить. — Лизавета положила на место снятую с рычагов трубку. Она только сейчас заметила — кто-то позаботился о том, чтобы им не мешали звонки.

— Я думал, так будет быстрее, — сказал Горный, когда Савва исчез.

— Да Бога ради! Я совершенно не хочу говорить по телефону — ни с кем и ни о чем.

— Мы закончим как можно быстрее, — пообещал Горный. — Вот вы сказали, что вы журналист. Мог кто-нибудь отомстить вам за не слишком лицеприятный репортаж?

— Мне — вряд ли. Не было у меня таких материалов.

— Но бывают же случаи! — эмоционально вскрикнул Дмитрий Сунков.

— Очень редко. Из всех мне известных только одно убийство журналиста напрямую связано с его профессиональной деятельностью. Убийство Димы Холодова. Остальные — скорее коммерческие. Я не говорю про «горячие точки» вроде Чечни. Там другое. А здесь проще все решить, не прибегая к убийству.

— В каком смысле — проще? Угрожать? Или как? — Этот вопрос задал оперативник из Петроградского РУВД.

— Проще с моим начальником в баньку сходить или просто звякнуть по-дружески. По-своему, по-начальственному договориться. Или же письмецо прислать на бланке с грозными реквизитами.

— И что, банька помогает? — Сунков явно заинтересовался.

— Насчет баньки не знаю, не присутствовала. А письма, как правило, действуют. Вон, их у меня штук пять только за последний месяц накопилось. Все подписаны высокопоставленными чиновниками. И в каждом подробно объясняется, что журналист Зорина, в отличие от авторов писем, в восстановлении Ленинграда после войны не участвовала, ударными комсомольскими стройками не руководила и даже не имеет опыта административно-хозяйственной деятельности, а следовательно, не имеет морального права делать сюжеты о проекте замены фонарей на Невском, о плохом покрытии улиц и о строительстве вечной дамбы.

— Можно посмотреть? — живо откликнулся Алеша Попович.

— Смотрите, если не лень. Там и мои ответы подколоты. Только я не уверена, что Борюсик отправляет их адресатам.

Сунков зашуршал бумажками. Паузой воспользовался Николаев из Петроградского РУВД. Вопросы он задавал простые и резонные. Лизавета отвечала быстро.

— Во сколько вы сегодня взяли машину?

— Когда ехала на студию. У меня в одиннадцать был выезд на съемку.

— Машину где оставили?

— На «паперти». В смысле у входа.

— И больше к ней не подходили?

— Нет.

— А почему за рулем оказался оператор?

— Мы ехали на деловую встречу. Могла появиться необходимость кое-что отснять. Попросили Володю поехать с нами.

— То есть выезд именно в это время был незапланированным?

— Да, примерно за час Савва… Савва Савельев, мы с ним вместе готовим один репортаж… договорился о встрече. — Лизавета не захотела вдаваться в подробности.

Вопросы сыпались, как горох:

— Вы часто отдаете кому-нибудь ключи?

— Не очень. Только когда надо что-то починить или машина не заводится. В сервисе. Иногда — знакомым.

— Сами часто ездите?

— Как получится. Порой без машины выходит быстрее.

— Машина где стоит?

— Во дворе.

— Сигнализация есть?

— Да.

— И часто вам подобным образом угрожают?

— Кто? — Лизавета опешила, уж больно резко прозвучал вопрос Дмитрия Сункова.

— Ну, вот как здесь. Он протянул ей возмущенные письма и ее ответы.

— Если это считать угрозами, тогда часто. Каждый день. Каждый рабочий день.

Лизавета если и преувеличила, то совсем немного. Многим есть что скрывать. Многие пользуются своим служебным или общественным положением, чтобы предотвратить появление в эфире той или иной информации.

Как— то ей звонили люди, представившиеся «норильскими» и просили, правда, достаточно вежливо, не говорить о том, что задержан некто по кличке Гамадрил. Однажды позвонил пойманный на взятке директор театра. Взятку доказать не удалось, и именно об этом был репортаж, но финансовый жрец Мельпомены почему-то хотел, чтобы его дело не упоминалось вовсе. «Я не понимаю, зачем ворошить прошлое?» -уныло бубнил он в трубку. Еще чаще звонили не самой Лизавете, а руководству, и тогда ее вызывал Борюсик и читал проповедь о журналистской этике.

— И как вы поступаете в таких случаях?

— По обстоятельствам. Если информация проверенная — даем в эфир, а если есть какие-то сомнения — проверяем. — Лизавета не стала рассказывать о прямых начальственных запретах. Не хотелось посвящать посторонних в дела профессиональной кухни.

— А какие угрозы были в последнее время? — осведомился Горный.

— От «Тутти-Фрутти» не было. Я вообще не понимаю, почему вы меня расспрашиваете об этом. Я тут человек сторонний.

— Тогда какие были?

Ответить Лизавета не успела. Из тихо бубнящего телевизора послышались слова ведущего:

"…"Петербургские новости" смогли на собственном опыте убедиться, насколько просто сейчас стать жертвой преступления. Криминал наступает. Сегодня неизвестные подложили взрывное устройство в автомобиль ведущей нашей программы Елизаветы Зориной. Легко ранен оператор Владимир Баранович. С подробностями Александр Маневич".

На экране появилось лицо Саши.

«Сегодня криминальный взрыв прогремел на Чапыгина, шесть. В шесть вечера оператор „Новостей“ Владимир Баранович попытался завести машину тележурналиста Елизаветы Зориной, они должны были вместе ехать на съемки. Репортаж снят не был, раздался взрыв. Неизвестные прикрепили под днище „Фольксвагена“ взрывное устройство, в котором был использован пластит. Это свидетельствует о том, что преступники хорошо оснащены. Взрыв сильно повредил машину. По счастливой случайности пострадал только один человек. Журналисты, которые должны были ехать на съемку, задержались, остановившись переговорить с нашим корреспондентом. Оператор Баранович, сидевший на водительском месте, получил легкое ранение и контузию. По факту взрыва возбуждено уголовное дело. Ведется следствие, но конкретных версий пока нет. Елизавета Зорина, одна из самых популярных ведущих нашей программы, тоже не знает, кому и зачем понадобилось подкладывать бомбу в ее автомобиль».

Далее практически полностью шло интервью с Лизаветой. Сняли ее неплохо. Только тени под глазами замазать до конца не удалось.

«Два дня назад Елизавета представила репортаж о террористическом акте в мини-пекарне „Тутти-Фрутти“, а теперь новый теракт, жертвой которого должна была стать она сама. Но, возможно, взрыв на Чапыгина и не связан непосредственно с работой Елизаветы. Возможно, это просто акция устрашения. Напугать хотели всех, кто работает на телевидении, а машину Зориной выбрали случайно. Ответы на вопросы должно дать следствие, и мы с нетерпением будем ждать результатов, хотя опыт последних лет подсказывает, что ожидание может затянуться».

Как только на экране вновь появилось лицо ведущего, Горный повернулся к Лизавете:

— Вот видите, и он считает, что взрыв может быть связан с инцидентом в мини-пекарне.

Лизавета опять не успела ответить Илье Муромцу, так как снова зазвонил телефон, городской.

— Алло!

— Будьте добры, Елизавету Зорину, пожалуйста. — Голос женский. Незнакомый. Зря она подошла к телефону. Только что прошел репортаж, теперь начнут звонить близкие и далекие. Будут сочувствовать, расспрашивать…

— Я вас слушаю.

— Очень хорошо. Тогда запоминайте. Не надо пастись на чужом огороде, деточка! Или будет хуже, чем сегодня. Усвоили?

— В каком смысле?

Но женщина уже бросила трубку.

— Вас интересовали угрозы? — Лизавета вздохнула. — Вот вам очередная.

Маленький Сунков чуть не свалился с дивана.

— Не кладите трубку! Где здесь телефон? Я сейчас прозвонюсь! — Он умчался, не дождавшись ответа. Впрочем, нетрудно догадаться, что на телевидении в каждом кабинете есть телефон.

— Что вам сказали?

— Что? — Лизавета все-таки потянулась к телефону, чтобы положить трубку, но Горный перехватил ее руку:

— Вас же просили не класть трубку.

— Ох, я машинально…

— Что вам сказали? Кто звонил? — продолжал выпытывать рубоповец.

— Не знаю. Женщина. Голос незнакомый.

— То есть вы его не узнали? Он был изменен?

— Не знаю. По-моему, этот голос я раньше не слышала. Я не очень хорошо запоминаю лица, но слуховая память прекрасная. Если я слышала голос хоть один раз, я его обязательно узнаю. Этого голоса я не слышала.

— И что вам поведали?

— Чтобы я не паслась на чужом огороде, причем меня ласково назвали деточкой.

— С чем это может быть связано?

— С чем угодно! — Лизавета вдруг разозлилась. Такое впечатление, что ее вызвали на ковер сразу три Борюсика. — Я вам уже объясняла. Это телевидение. Сюда каждый день звонят сотни и тысячи людей. У кого-то телевизор плохо работает, кого-то интересует содержание триста сорок шестой серии мексиканской эпопеи «И это про любовь», человек пропустил ее, потому что был на даче; кто-то недоволен ассортиментом в гастрономе за углом; кто-то пропустил прогноз погоды; кто-то придумал, как вывести страну из кризиса и хочет поделиться сокровенным планом. И все звонят нам! Вам-то звонить боятся! Ведь уголовной ответственности за звонки на телевидение у нас пока еще нет!

— Это я знаю. Кстати, в милицию тоже можно звонить безнаказанно, — спокойно ответил Горный. — Как я понял, на этот раз речь шла не о пропущенной серии мыльной оперы, а о прямой угрозе.

— Прямой угрозы, по сути, не было… Кто-то увидел репортаж о взрыве и, видимо, решил пошутить. Бывают и неприятные звонки. Кому-то прическа не по душе, кому-то одежда, кому-то слова, кому-то мысли. Всем нравиться невозможно… — Лизавета не заметила парафраза из Чехова. — И сейчас решили… «поддержать» в трудную минуту. Позвонили.

— Звонили из автомата, как и следовало ожидать, — доложил вернувшийся Дмитрий Сунков. — Автомат на Большом проспекте Петроградской стороны, недалеко от «Юбилейного». Можете положить трубку.

— Неленивые у вас недоброжелатели, — заметил Горный. — В автомат звонить бегают…

— Какие есть, — совсем уже нелюбезно ответила Лизавета.

Илья Муромец опять не обиделся, остальные тоже. Пуленепробиваемые милиционеры ей попались.

— Но если серьезно — к чему это предупреждение может иметь отношение?

— Тот, кто звонил, наверное, знает. Я — нет.

— Так не бывает! — в очередной раз повторил рубоповец. — Мы не первый год работаем. Если предупреждают, то рассчитывают, что поймут.

Он был прав на сто процентов. Лизавета сама не раз снимала репортажи о неожиданных налетах с побоями, о взрывах устрашения, когда стекла вылетают, но все живы. Почти всегда пострадавшие твердили, что они понятия не имеют, почему напали именно на них. Почти всегда, если у истории было продолжение, выяснялось, что причина конфликта — неотданные долги, коммерческие разногласия с партнерами или банальный адюльтер. При любом раскладе взорванные и избитые знали, почему на них наехали. Но молчали.

— Послушайте, Елизавета Алексеевна, возбуждено уголовное дело. Мы ведем следствие. В ваших же интересах отвечать откровенно и честно. — Это раздался глас Добрыни Никитича, оперативника из Петроградского РУВД.

— Я честно и отвечаю. У меня такое ощущение, что мы переливаем из пустого в порожнее.

— Но вы же не ответили ни на один вопрос!

— Я ответила на все вопросы, на которые знала ответы. И про машину, и про мое расписание. А насчет угроз и подозрений — увольте. Вы из меня хотите сделать параноика? Не желаю я никого подозревать! Я знаю немало людей, которые постоянно живут с ощущением, что на них ополчился весь мир. Они в каждом встречном видят агента темных сил, а любой, самый невинный вопрос сослуживца или соседа воспринимают как попытку проникнуть в святая святых их собственной личной жизни. Они ходят, озираясь, а по телефону говорят полунамеками. Я не сделала ничего плохого, и ни у кого нет достаточных оснований подкладывать бомбу в мой автомобиль. Я ответила на ваш вопрос? Тогда до свидания. На часах десять, у меня завтра рабочий день, а мне еще надо обсудить с редактором верстку. — Лизавета лукавила. Если ей и надо было что-то обсудить, так это встречу Саввы с труженицей Счетной палаты.

— Хорошо, — кивнул за всех гориллобразный. — Мы, пожалуй, пойдем. Но не обессудьте, придется еще встретиться. Может, в более подходящее время.

Сборная команда милиционеров покинула игровую площадку. Лизавета посидела еще минут пять. Выкурила сигарету и лишь потом набрала местный номер кабинета Саввы. Вообще-то проще было дойти ногами или постучать в стенку — они сидели в соседних комнатах, но Лизавета выбрала телефон. Пятиминутный тайм-аут ей понадобился, чтобы выкинуть из головы тревогу по поводу исчезновения Сергея.

Лизавета на девяносто процентов была уверена, что бомба в ее «Фольксвагене» имеет прямое и непосредственное отношение к знакомству с этим молодым человеком. Он пропал, испарился, как вечерний туман, оставив нетронутый ужин в номере отеля. Ему угрожали какие-то люди. Она засветилась в «Астории», даже подошла к телефону. Ее засекли, и теперь через нее хотят дать понять сбежавшему программисту, что игра пошла по-крупному.

— Ну что, ушли? Сейчас приду. — Савва взял трубку после первого же гудка, а у Лизаветы появился через десять секунд.

— Расселись тут на два часа. Конечно, приятно с красивой девушкой поболтать.

— Не думаю, что их порадовала наша беседа. Ребятам работу надо делать, а я ничего не знаю, ничего не ведаю. Тут еще этот звонок насчет огорода.

Лизавета в двух словах рассказала о совете «не пастись на чужом огороде».

— Так вот зачем этот юморист прибегал ко мне по телефону звонить! «Извините, тут важное дело, телефончиком можно воспользоваться?» — Савва очень похоже изобразил звонкий тенор Алеши Поповича. — Но знаешь, тема выходит серьезная. Людмила Глебовна, как только я ей рассказал, что твой автомобиль рванули, аж вся побледнела. Она уверена, что это из-за документов.

— Тогда рванули бы твой автомобиль.

— У меня нет. И не шути. Ей тоже звонили, еще когда она затеяла проверки этих медицинских денег. Тоже просили оставить чужое поле. Видишь? — Савва многозначительно прищурился.

— Что я должна видеть?

— Там поле, тут огород — лексика идентичная. А в твоей машине должен был ехать я. Пассажирское место пострадало больше всего. Так что все сходится.

— Насчет поля-огорода… У нас американские боевики каждый смотрит, там примерно так и выражаются. А что касается тебя в моей машине — получается, что я работаю на здравоохранительную финансовую мафию: сдала тебя и «Герду» в придачу, пока ты искал оператора. Так, что ли?

— Конечно, не так. Нас кто-то слушал. Мы же говорили в моем кабинете. Людмила отдала мне документы два дня назад. Знаешь, сколько «жучков» можно насажать за это время? Вот и услышали. На подготовку взрыва у них было больше часа. Хватит, чтобы полгорода заминировать. Особенно при достаточной финансовой поддержке.