СУД СОЛОМОНА

Кирилл Айдаров просмотрел Лизаветин репортаж от начала до конца и даже пожалел, что не записал его на видео. Обскакать она его, конечно, не обскакала. После брифинга, организованного милицией, Кирилл пошел к Машеньке. Ее словоохотливая мама рассказала ему, как она утром пошла в «Тутти-Фрутти» за рогаликами к завтраку.

— Очередь была небольшая. У них, знаете ли, всегда около десяти очень свежая выпечка. — Оксана Максимовна придвинула блюдечко с вареньем поближе к гостю. — Вы попробуйте, попробуйте. Я сама делала это крыжовенное желе.

Кирилл с удовольствием положил себе и крыжовенного. Вишневое и клубничное он уже попробовал. Журналист Айдаров был сладкоежкой и сибаритом. Причем нисколько этого не стеснялся. Он откровенно наслаждался уютом Машенькиной квартиры и чаепитием, устроенным ее мамой.

Графинчик с самодельной наливкой на столе, крохотные рюмочки, красивый сервиз, печенье в сухарнице, льняные салфетки. Все как в лучших домах Филадельфии и Лондона.

Мама его подружки, черноглазая, пухленькая, с ямочками на щеках, была воплощением семейственности и безмятежности. Кирилл и за Машенькой стал серьезно ухаживать только тогда, когда познакомился с Оксаной Максимовной. Сама девочка, худая и капризная, носившая коротенькие юбчонки и мечтавшая стать не то Комиссаржевской, не то Мишель Пфайфер, казалась совсем другой. Но Кирилл свято верил в народную мудрость, которая гласила: «Хочешь узнать, какой станет твоя суженая через двадцать лет, взгляни на будущую тещу».

Оксана Максимовна была хранительницей домашнего очага. Папа — академик, ученый-физик — вечно торчал на работе или трудился в домашнем кабинете. А вот красивый, хлебосольный дом, всегда пирожки, торты, всегда жаркое, всегда чистота, простор и порядок — это была мама.

Именно такой дом хотел бы иметь Кирилл Айдаров. Ему в этом году исполнилось тридцать три. И он твердо решил жениться. Отчасти потому, что пора становиться солидным. Отчасти потому, что три месяца назад, когда он сидел на собственном, устроенном по-холостяцки в «Интерпосте» дне рождения, его охватила невыразимая тоска.

Застеленный газетой стол, небрежные и неизбежные бутерброды с полукопченой колбасой, шумные, бестолковые тосты, повизгиванье девиц. Как все это ему нравилось пять лет назад! А теперь он чувствовал себя чужим на этом празднике своей персональной жизни. Хотелось комфорта, хотелось ежедневно менять рубашки, хотелось, чтобы кофе подавали в кабинет, и непременно на изящном подносе. Некстати вспомнилась древняя студенческая песенка:

Мне сегодня ровно тридцать два.

У меня лысеет голова, зубы начинают выпадать,

На меня с укором смотрит мать…

Ему уже тридцать три. Зубы в полном порядке. За волосами он тщательно следит, носит аккуратный хвостик. Мать на него с укором не смотрит. Но жениться все равно хочется. Видно, сказывается татарская кровь — сидеть в плюшевом халате, почесывать брюшко и тиранить супругу.

Вот он и зачастил к Машеньке. Оксана Максимовна явно поощряла его. Еще бы, хоть и с хвостиком, но серьезный человек. Профессия престижная, зарабатывает неплохо, не то что голодранцы из Театральной академии. Машенька же вдруг стала холодна. Но Кирилл не переживал. Он знал, что если чего-то хочет, то непременно добьется. Ведь стал же он, парень из Самары, почти столичным журналистом.

— Мы все ждали, когда вынесут рогалики, — продолжала рассказывать Оксана Максимовна. — Потом вдруг появились эти люди. Объявили, что булочная закрывается. А потом даже стали обходить окрестные дома. Представляете — хлеб отбирали. У Павловых из десятой квартиры изъяли буханку «Бородинского». Оказалось, он весь ядовитый какой-то. А такая славная выпечка была. Ни за что больше не буду там покупать!

Кирилл согласно кивнул и опрокинул в себя очередную рюмку вишневки.

— Очень вкусно!

— Это рецепт еще моей бабушки. Но, Кирилл, что же делается-то, а? Теперь и в булочную сходить страшно! Это как — диверсия или вредительство? — Машенькина мама очаровательно всплеснула руками.

— Скорее всего, террористический акт, — солидно произнес Кирилл.

— В булочной?! Кошмар! Жизнь стала кошмаром! Вернется Николай Николаевич, я ему непременно расскажу. — Кстати, еще одним доводом в пользу Машенькиной кандидатуры был тот факт, что в этой семье жена называла мужа по имени-отчеству.

Кирилл посмотрел на висевшие в гостиной старинные часы с боем: половина шестого. После брифинга он уже продиктовал промежуточной материал. Теперь пора ехать в редакцию верстать итоговую статью.

— Засиделся я у вас, а мне давно пора на работу. Москва ждет репортаж. — Кирилл с явной неохотой встал. — Уж больно хорошо у вас. Если бы не дела…

Он совершенно сознательно соединил Москву с комплиментом. Пусть знают, что персона важная, и пусть пригласят приходить еще. Журналист Айдаров своего добился. Когда он в прихожей поцеловал руку Оксаны Максимовны, а потом приложился и к Машенькиной лапке, предполагаемая теща сказала:

— Что-то вы редко у нас бываете. Заходите, заодно расскажете, чем кончилась вся эта история.

В итоговый репортаж Кирилл впихнул и хлеб, изъятый у несчастных Павловых, и выставленную из магазина «Тутти-Фрутти» очередь, и описание владелицы булочной. Получилось нечто душераздирающее и предостерегающее.

Айдаров проглядел, что написали по этому поводу другие агентства. У них получилось сухо и сжато. То-то, там-то, ведется следствие, подробности письмом…

Потом посмотрел, что сделали на телевидении. У Зориной было не так, как у него. Она не располагала агентами среди постоянных клиентов булочной, зато сильно украсила свое творение импортными аналогиями. Что ж тут скажешь — молодец. Айдаров вздохнул. Впрочем, у него тоже хорошо получилось, а опыт телевизионных товарищей он еще использует. После того как Кирилл отправил материал, ему позвонили из центрального офиса и сообщили, что завтра планируют продолжить тему, поэтому от него ждут более развернутого интервью с хозяйкой заведения и, по возможности, комментарий компетентных органов.

Завтра — это завтра, но уже сейчас стоит подготовиться. Раз Москва так заинтересовалась материалом, который упал ему как снег на голову, следует отработать на полную катушку. Это ему зачтется.

Несмотря на поздний час, Айдаров принялся обзванивать знакомых. Кирилл знал, что добиться комментариев от РУБОПа или ФСБ будет не просто трудно, а очень трудно. Они постараются отделаться общими фразами, вроде тех, что уже прозвучали на брифинге. У них есть универсальная волшебная отмазка: мол, ничего не скажем в интересах следствия. Значит, надо искать неформальные выходы на экспертизу или на низы.

Найти и вызвать на разговор ледяную мадам Арциеву будет еще труднее. Кирилл принялся копаться в своих записных книжках, обычной и электронной. Потом выписал десять фамилий и повис на телефоне.

Тотальный обзвон оказался результативным. Правда, Кирилл не сумел дозвониться до Лизаветы — со студии она ушла, а домой еще не явилась. Зато через одну подружку, трудившуюся в самой желтой городской газете, он зацепил человечка в Региональном управлении по борьбе с организованной преступностью. Их общий однокашник, вместе учились на журналистике. А теперь тот работал в пресс-службе РУБОПа. Это было неслыханное везение. Ритка продиктовала ему телефон, Айдаров немедленно позвонил, застал Эдика Туманова на работе и предложил встретиться. Особо дружны они не были. Туманов колебался, ссылался на семейные обстоятельства, но потом уступил.

— Через пятнадцать минут я у тебя, на Чайковского, — решительно заявил Айдаров и принялся звонить директору отделения, чтобы тот разрешил потратить определенную сумму на представительство. «Интерпост» был фирмой частной и новой, работал по западным образцам, и там, в отличие от бывших советских газет и журналов, создали рептильный фонд: так, по-старинному, называли в агентстве специальные денюжки, которые тратились на оплату информации и содержание постоянных агентов — поставщиков секретных сведений… Шеф разрешил взять сотню баксов, и Кирилл помчался на Чайковского.

Офис «Интерпоста» находился недалеко от Литейного, так что Кирилл на встречу успел. Даже пришлось подождать. Он поставил свою темно-синюю «восьмерку» напротив входа в РУБОП и настроился на «Эльдорадио». Автомобиль заполнился низким баритоном Михаила Круга, страдавшего о бедах во «Владимирском централе».

Эдик появился минут через десять.

— Привет! — Кирилл выскочил ему навстречу. — Ну, ты совсем не изменился! — воскликнул он и слегка замялся.

Эдика Туманова Айдаров знал плохо. Тот почти не жил в общежитии. Богатенький Буратинка из Махачкалы, армянин с русскообразной фамилией, он почти все время учебы снимал квартиру. Впрочем, воспоминания об экзаменах и зачетах, рассказы о том, как и где устроились однокурсники, помогли рассеять неловкость.

Через пятнадцать минут они уже сидели в армянском кафе «Эребуни», которое показал Туманов и в котором его хорошо знали. На столике стояла бутылка настоящего армянского коньяка, блюдо с лавашом, а на кухне специально для дорогих гостей готовили настоящий кебаб. Гости, приняв по рюмке, весело болтали.

— Ритка? О, Ритка в порядке. Замужем за каким-то банкиром. Работает для души. Зато все про всех знает. Это она мне твой телефон дала.

— А Сергей?

— Ковалев? Пропал куда-то…

— Лешку Бондаренко ранили в Чечне, под Ведено. По-моему, сам подставился. Полез куда не надо. Он же в Москве, в каком-то еженедельнике… Его то и дело в «горячие точки» посылали. А ты где работал до РУБОПа?

— Так, по-разному… Потом в пресс-службе ГУВД, — сдержанно улыбнулся Эдик. Отщипнул от пресной лепешки кусочек и принялся тщательно его пережевывать. Сероглазый и рыжеватый, он никак не походил на «лицо кавказской национальности». Туманов был на их курсе чужим, ни с кем не ссорился, ни с кем не сближался, в пьянках участвовал редко, романов с девушками не заводил. Учился не плохо и не хорошо, стипендия его не волновала, денег у сына махачкалинского врача-гинеколога было много. Поговаривали, что этот самый гинеколог еще лет двадцать назад самостоятельно разработал технологию и делал операции по восстановлению девственности. Учитывая тамошних темпераментных дам и тамошние строгие нравы, предприятие несомненно процветало.

— В РУБОП-то как попал? — гнул свою линию Кирилл.

— Пригласили… — туманно ответил Туманов. — А что наша звезда? Андрей Говоров?

Эдик явно не хотел говорить о себе.

— Какое-то агентство расследований учредил. Говорят, они там шантажом занимаются. — Айдаров решил не давить и начал пространно рассказывать о деятельности их самого шумного однокурсника. Андрей еще на первом курсе держался так, словно у него весь мир в кармане. Слог у него был неважнецкий, но почему-то все были уверены, что он пойдет далеко и взлетит высоко. Наверное, из-за успешно организованной саморекламы.

Айдаров знал: сам себя не похвалишь — никто не похвалит, но хвастовство Говорова его всегда бесило. А теперь, когда тот открыто и нахально процветал, разъезжал по городу на черном шестисотом «Мерседесе» и частенько кутил в «Гранд-отеле» с красивыми телками, он бесился еще больше. Главное, что никто никогда не читал статей, написанных Говоровым. Писать он, видимо, так и не научился.

— Он, я слышал, с авторитетами дружит. Кто-то ему сливает оперативную информацию, а он готовит материальчики и показывает героям: мол, решайте сами, печатать или не печатать. Хороший бизнес.

Туманов промолчал.

— Давай еще по одной. — Кирилл наполнил рюмки. Что-то этот Туманов больно угрюмый. А встретиться согласился. Надо поддать в общение тепла.

— Ты как? Не женился?

— Женился…

— Я тоже подумываю. Пора, пора остепениться, за тридцатник уже. Пора вить гнездо. А как с финансами?

— Мы на федеральной службе…

— Да, там не густо… А халтуры?

Вообще говоря, Туманов был одет явно не на федеральную зарплату. Сколько у них в пресс-службе РУБОПа могут платить? Тысячи полторы-две? Откуда тогда джинсы от Версаче, кожаные мяконькие ботиночки, шелковые носочки? Эдик был одет дороже и элегантнее, чем Айдаров, хотя Кирилл любил хорошие вещи и на себя денег не жалел. Но спросить об этом впрямую — непозволительная глупость.

— Да, разметала нас всех судьба, редко встречаемся… — ушел от ответа Туманов.

Официант принес долгожданный кебаб, и разговор на время увял. Готовили в «Эребуни» замечательно. И порции хорошие, не жалеют продуктов. Приличное заведение, хотя интерьер более чем скромный. Голые крашеные стены, пластиковые столы и кресла. Не люкс.

— Ох, благодать! — Кирилл раскинулся на пластиковом креслице. Пластик был жидковат для его внушительной комплекции. — Грешным делом люблю хорошо покушать. Особенно после трудного рабочего дня… Я же сегодня с вашим полковником беседовал. Ну, по этому делу в булочной. Они нам в «Интерпост» позвонили. Ужасная история. Ты думаешь, чеченцы?

— Не исключено… — Эдик опять отреагировал сдержанно. Ничем его не проймешь! Тогда Айдаров решил играть в открытую.

— Не знаю, как и быть. Мне тут Москва заказала подробности. Какой яд, сколько подозреваемых. А у вас молчат, как в рот воды набрали… Вот и ты молчишь. — Кирилл решил добавить чуть-чуть обидчивости.

— А что говорить? Яд самый примитивный, цианид. В аптеке его не купишь. Но и никакой экзотики. Стандартный препарат, так что след не возьмешь.

— А этот ваш полковник Бойко, он толковый?

— Я ж при погонах. У меня четыре маленькие звезды, у него три большие. Он по субординации толковый. — Эдик дал понять, что обсуждать начальство не намерен.

— Ладно, давай еще выпьем, отличный коньяк. Не хуже, чем в «Гранд-отеле».

— Не знаю, не пробовал, — как-то очень поспешно откликнулся Туманов. Но рюмку допил. Кирилл тут же налил по-новой.

— Слушай, а ты мне встречу с кем-нибудь из следственной группы не можешь организовать? Век не забуду!

— Можно попробовать. — Эдик пожал плечами. — Но обещать не могу…

— Тогда я тебе завтра утречком позвоню, часиков этак в одиннадцать. — Кирилл знал, что к этому времени Москва наверняка сформулирует задание. — Я звякну по служебному, но на всякий пожарный дай-ка домашний.

— Домашний мне сейчас отключили. А по служебному — конечно, звони. Но интервью все же не обещаю.

— Твой отец-то сейчас где? В Ереван не вернулся? — Журналист Айдаров, получив часть желаемого, решил перейти к темам, приятным для собеседника. Однако Эдик опять напрягся:

— Нет.

— Как можно жить сейчас в Дагестане — не представляю. После всех этих событий, после чеченской войны…

— Да, трудно там…

Не выходил у них с Тумановым общечеловеческий разговор. Ну, никак не выходил. Придется совсем нейтральные темы выбирать.

— Хорошо здесь, уютно. — Айдаров огляделся. Уютом от пластмассы и голых стен даже не пахло. — Атмосфера хорошая. Ты давно это заведение обнаружил?

— От работы близко.

Коньяк заканчивался.

— Ну что, кофе?

Эдик подозвал официанта. За кофе они снова говорили об однокурсниках. Кто, где, когда. Вспоминали поездки в колхоз и в стройотряд, экзаменационные хитрости и преподавателей. Туманов несколько оживился. Простились они вполне дружески.

— Тебя подвезти?

— Поедешь под газом?

— Да чего там, сто грамм. Для моей комплекции — не доза.

— Нет, я тачку поймаю…

— Тогда до завтра!

— Пока!

Кирилл ехал домой и удивлялся. Странный парень этот Туманов. Вел себя словно шпион, который не уверен в собственной легенде и потому старается быть предельно осторожным. Молчит. Таится. Впрочем, Бог ему судья, лишь бы помог.

До дома журналист Айдаров добрался благополучно и так же благополучно лег спать. Надо отдохнуть, завтра трудный день.

ОН НЕ ПРИДЕТ, ОН ОЧЕНЬ ЗАНЯТ

Без четверти девять Лизавета вошла в «Асторию». Швейцар в замысловатой шляпе и ливрее вежливо придержал дверь, но никаких вопросов не задал. Прошли времена, когда каждую входящую в гостиницу даму принимали за работницу койки и презерватива и либо не пускали, либо старались слупить побольше денег. За вход, за столик в ресторане, за любой чих. Теперь — демократия, свобода. По крайней мере, свобода входить в четырехзвездочный отель в любой час дня или ночи. Хотя не исключено, что и сегодня представительниц древнейшей профессии обирают, а Лизавету не тронули только потому, что швейцар опытный гусь и навскидку отличает профессионалку от гостьи. Или же в рыжеволосой, скромного облика девушке узнал звезду экрана.

Скромность облика объяснялась выбранным Лизаветой стилем, который назывался «девушка в моем костюме». Серый брючный костюм был сшит для женщины, но так, чтобы казалось, будто она взяла его у приятеля пофорсить.

Лизавета купила этот костюм в лондонском «Баркерзе». Он стоил дороже, чем она могла себе позволить, но ей понравился стиль. И она решила его примерить — просто так, чтобы понять, идут ей такие вещи или нет, — а уж потом подыскать нечто подобное в универмаге подешевле. Все же «Баркерз» — это для верхнего слоя среднего класса.

Едва Лизавета надела пиджак, как продавщица принялась охать и восторгаться:

— На вас сшит, точно! Вы первая у нас такая — только примерили, и сразу тип-топ.

Они, конечно, обязаны восторгаться по службе. Покупательницы в «Баркерзе» капризные, избалованные. Но Лизавета и без кудахтанья продавщицы видела, что вещь для нее.

Ей всегда было достаточно просто покупать готовые вещи. Высоким и стройным все идет, если, конечно, есть одежда подходящего роста. В свое время в СССР на швейных фабриках были довольно суровые представления о женских фигурах. Считалось, что если женщина высокая, то непременно толстая, а если ростом метр пятьдесят, то может быть и худенькой. Лизавете с ее метром семьюдесятью и сорок четвертым размером подыскать что-либо было нелегко. Но те проклятые времена канули в Лету.

Она еще раз критически осмотрела себя в зеркале — удобно примерять одежду не в узенькой кабинке за занавеской, а в просторной комнате. Вот ведь умеют капиталисты ухаживать за клиентом. У нас отечественные капиталисты тоже пооткрывали «бутики» для толстосумов. Цены там круче, чем в «Баркерзе», а примерочные все равно напоминают канцелярские шкафы.

— Брюки, кажется, коротковаты. — Лизавета встала на цыпочки.

Продавщица стремительно нагнулась и посмотрела подшивку.

— Можно удлинить.

— Я еще не знаю, буду ли покупать. Все-таки двести тридцать фунтов…

— Сейчас позову управляющего. Для леди мы можем сделать скидку.

Продавщица убежала. Через минуту явился управляющий. Благообразного вида седой джентльмен в синем блейзере с золотыми пуговицами и черных брюках с кинжальными стрелками. Он окинул критическим взглядом сначала Лизавету, а потом ее развешанную на крючках одежду и валявшиеся рядом туфельки. Вероятно, решал, достойна ли она носить одежду из «Баркерза». Завершив осмотр, управляющий откашлялся, поздоровался и спросил:

— Вы у нас первый раз покупаете?

Видимо, у них постоянным клиентам положены льготы.

— Я вообще первый раз в Лондоне. Я журналист из России.

— Русская? — Седые брови джентльмена поползли вверх. Наверное, управляющий вспоминал ставшие уже стандартными легенды о новых русских, разбрасывающих стодолларовые купюры.

«Не видать мне скидки, как шведам Полтавы. Может, это и к лучшему, найду что-нибудь не такое дорогое». Лизавета принялась решительно расстегивать пиджак.

— Костюм действительно к лицу и фигуре мадам. Его многие примеряли, но… До Рождества, конечно, далеко, однако осень на исходе, и, пожалуй, я могу уступить… Тридцать процентов… Даже тридцать пять… Скажем, сто шестьдесят фунтов…

Лизавета еще раз глянула в зеркало. Гулять так гулять!

— Хорошо, только, если можно, удлините брюки.

— Пожалуйста.

Работать в «Баркерзе» умели. В половине восьмого вечера у них где-то сидел портной, и, пока Лизавета ходила к кассе, продавщица все устроила.

Сергей ждал ее у входа в универмаг.

— Я думал, что тебя опять забрали в полицию.

— Нет, просто я купила костюм. Жутко дорогой. Если бы этот напыщенный управляющий знал, что я зарабатываю четыреста долларов в месяц, он выгнал бы меня, как самозванку. Или вызвал бы службу охраны…

— Им не важно, сколько ты зарабатываешь, их интересует только, сколько ты можешь потратить!

— Я теперь должна экономить даже на еде.

— Значит, идем в тайский ресторан. Я знаю один неподалеку. Отмечать покупку. Не скажу, что ресторан дешевый. Но… будь моей гостьей!

Господи, сколько у нее теперь общих с Сергеем воспоминаний! Лизавета остановилась у стойки портье:

— У вас должно быть письмо для Елизаветы Зориной.

Девушка с хорошей прической и лицом несообразительной мышки лениво посмотрела на нее, потом покопалась в ящичках и протянула конверт.

Все правильно. Сергей, презиравший русские линии связи и особенности русского национального сервиса, подстраховался. Оставил ей записку на входе. Всего шесть слов:

«Тоскующий романтик и ужин ждут Вас!»

— Номер триста сорок два?

— Ключ не сдавали, — оглянулась Мышка.

— Спасибо.

Лизавета двинулась в сторону лифта.

Интересно, что он придумал к ужину? В том, что Сергей Анатольевич Давыдов что-нибудь да придумал, она ни секунды не сомневалась.

Лизавета шла по длинному гостиничному коридору и вспоминала митинги в защиту «Англетера». Заря перестройки. Чуть ли не первый совместный с финнами проект. Реконструкция «Астории» и «Англетера». Страсти бушевали нешуточные. Кричали в мегафоны литературоведы-любители. Толкались энтузиасты митингового дела. Учителя-активисты выводили школьников на Исаакиевскую площадь. Все беспокоились о том, куда денется мемориальный гвоздь, о который споткнулся белокурый великий поэт. Митингующие бушевали так, словно Есенин никогда не был полузапрещенным поэтом, словно все шестьдесят лет после его смерти вызолоченный гвоздь в номере «Англетера» был объектом общегосударственного масштаба. Старое здание все равно снесли. Построили новое. Точно такое же, по прежнему проекту. «Астория» стала одним из лучших отелей Петербурга. Митинговавшие литературоведы забыли о поражении и ушли в политику. Правда, и там они остались любителями — любителями гнать гнилую волну.

Лизавета остановилась у триста сорок второго номера. Дверь приоткрыта. Она осторожно заглянула. Полумрак. Изящный бело-золотой интерьер. В центре гостиной — стол, накрытый на две персоны. Два коктейля. Судя по плавающим в бокалах оливкам — излюбленный давыдовский «сухой мартини». В ведерке шампанское. Икра на черном поджаренном хлебе. Дыня. Креветки. И никого нет. Любопытно.

Лизавета минутку поразмышляла, дошла до дверей, ведущих в спальню, прислушалась, зашла и туда — опять никого. В прятки Сергей Анатольевич с ней еще не играл. Но прятки так прятки. Лизавета вернулась в гостиную, удобно устроилась в бело-золотом, сделанном под «Гамбса», полукресле и придвинула к себе бокал.

Психологи утверждают, что они открыли нового человека, который идет на смену «человеку разумному». Приручивший огонь «гомо сапиенс» десятки тысяч лет занимался серьезной и унылой работой. Пахал, сеял, укрощал лошадей, изобретал колесо и придумывал, как выдолбить дерево так, чтобы оно стало плавучим. Потом совершенствовал карету, извлекал энергию из пара, расщеплял атом и, наконец, дошел до логической точки. Создал искусственный интеллект — мыслящую машину. Больше делать вроде бы нечего, следовательно, нет смысла быть разумным. Пришла новая пора, на смену человеку разумному приходит человек играющий. Сейчас «хомо сапиенс» и «хомо луденс» сосуществуют, как некогда сосуществовали неандертальцы и предки «разумных». «Играющих» пока немного. Но за ними будущее.

В том, что Сергей Анатольевич Давыдов игрок, Лизавета убедилась в вечер знакомства.

Двух очевидцев перестрелки доставили в полицейский участок. Не в тот, где она только что знакомилась с работой лондонской полиции, а в соседний — точную копию участка, где работали Джимми и Уолтер.

Всю дорогу новый знакомый молчал. Только один раз разлепил губы:

— Мы не знакомы. Здесь оказались случайно. В остальном постарайтесь быть правдивой.

Лизавета, оглушенная перестрелкой, молчала. Когда люди в масках ворвались в мирный ресторанчик, она не успела испугаться, а в полицейской машине ее начало трясти.

Лондонской полиции все-таки не откажешь в вежливости. Объективно говоря, у них не было никаких оснований выпендриваться, ведь Лизавета теперь предстала перед ними уже не иностранной гостьей, а свидетельницей преступления. Причем свидетельницей крайне подозрительной. У двух убитых обнаружились российские паспорта. У двух свидетелей тоже. Больше посетителей не было. Налицо разборки в среде русской мафии. Тем не менее все разговаривали с Лизаветой предельно учтиво, а когда она предъявила клубную карточку и пропуск в штаб-квартиру Би-би-си, даже предложили кофе.

Допрашивали ее в специально оборудованной комнате. Буквально час назад ей показывали и объясняли, как в таких комнатах устанавливают аппаратуру для видео— и аудиозаписи. Аппаратура дорогая, а потому подобных комнат обычно немного, одна или две — для особо важных допросов.

Впрочем, Лизавета и без дополнительной, столь недавно полученной информации понимала, что в Лондоне стреляют нечасто. Значит, дело серьезное.

Напротив нее сидел очень похожий на Уолтера парень с усталыми глазами. Он был не в форме, а в штатском. Парень представился в самом начале разговора, но Лизавета не запомнила ни имени, ни звания, да и не разбиралась она в полицейской иерархии, но раз в штатском — значит, не обычный патрульный. Кажется, он назвался инспектором. На место происшествия приехали люди в форме. А этого парня, наверное, выдернули прямо из постели. Пока Лизавета растолковывала, как и почему она оказалась в ресторане рядом с метро, он выхлебал три стаканчика кофе. И ей настойчиво подливал.

— То есть вы были на экскурсии, потом пошли перекусить, а затем началась стрельба? — Инспектор поморгал и снова потянулся за термосом.

Лизавета и так чувствовала себя идиоткой, а когда инспектор коротко пересказал ее показания, поняла, что поверить ей может только имбецил. Но такие в лондонской полиции, скорее всего, не служат.

— В общем, да.

— Насчет посещения соседнего участка мы проверим. — Парень, похожий на Уолтера, чуть прикрыл глаза: мол, подумай, милая…

— Вообще говоря, я должна была возвращаться позже. Просто из-за налета на винный магазин мои провожатые прекратили патрулирование…

— Да, сейчас…

Инспектор встал и вышел. Покопавшись в сумочке, Лизавета нашла сигареты. Надо успокоиться. Щелкнуть зажигалкой она не успела. Полицейский вернулся.

— Вы знаете, как звали других посетителей этого ресторана?

— Я же сказала, что нет. Мы сидели в разных местах. — Что-то она совсем поглупела, несет явную ересь, мало ли кто где сидел, будто знакомые всегда и непременно садятся за один столик.

— Я поняла, что этот парень русский, только когда он закричал «ложись».

— По-русски?

— Да.

— Почему? — резонный вопрос полицейского показался Лизавете провокационным. Прежде чем ответить, она помолчала.

— Может, от волнения?

— А он впечатлительный человек?

Точно, инспектор ее ловит.

— Я думаю, автоматная пальба на каждого произведет впечатление. — Лизавета поискала глазами пепельницу. Полицейский заметил это и протянул пустой стаканчик из-под кофе.

— Спасибо.

— А тех двоих вы тоже не знали?

— Нет, я ведь уже сказала. Я зашла туда случайно. Перекусить. Можете перемотать пленку и послушать.

Серые, круглые глаза полицейского сделались еще круглее.

— С чего вы взяли, что идет запись? Вам уже приходилось отвечать на такого рода вопросы?

— Это даже не смешно. — Не успев погасить сигарету, Лизавета достала новую. — Мне три часа назад подробно рассказали о методах вашей работы. Я даже посидела на месте допрашиваемого, а мой коллега включал кнопку «запись». При других обстоятельствах в вашу полицию я не попадала. Можете проверить по своим хваленым компьютерам.

— И вы не знали, что они русские?

— Нет.

— Хорошо. И ваш товарищ не знал?

— Какой товарищ? — Лизавета вспомнила фразу банковского клерка: «Как мы объясним, почему все посетители здесь с русскими паспортами?»

— Ваш знакомый по ресторану.

— Я даже не знаю, как зовут этого человека. Так что знакомым его можно назвать с большой натяжкой.

— Хорошо, этот «незнакомый», — полицейский голосом дал понять, что не верит ей ни на грош, — тоже не знал, что они из России?