ПРАЗДНИК, КОТОРЫЙ ВСЕГДА…

Маленький зал мексиканского ресторанчика был забит до отказа. Редкий случай в Петербурге, где ресторанов больше, чем людей, готовых заплатить тридцать долларов за плохо приготовленный бифштекс, дополненный скудной горсткой неумело обжаренной картошки, а потом еще выложить приличные чаевые официанту, который все время забывал менять пепельницы, опрокинул бокал и перепутал заказы. Ресторанов дорогих, очень дорогих и умеренно дорогих теперь много, хороших поваров и квалифицированных гарсонов крайне мало. И отыскать приличный ресторан трудно, особенно приезжему.

Сергей Анатольевич Давыдов приехал в Петербург десять дней назад. Приехал после долгого перерыва. Когда он корпел над кандидатской диссертацией, когда денно и нощно сидел перед компьютером, ему было не до походов по кабакам. Да и кабаков тогда в городе было меньше. Его соратник по математической аспирантуре Вангелис, по национальности грек, а по убеждениям коммунист, сказал как-то, когда они безуспешно пытались найти местечко, чтобы отметить очередной сданный кандидатский минимум: «Мы у себя обязательно построим социализм, только с тавернами!» Социализма теперь нет ни в Греции, ни в России, зато с тавернами порядок, их много. Но найти хорошую все равно трудно.

Сергей нашел. Это при том, что десять дней в Петербурге были забиты совсем другими проблемами. Сначала он разводился, потом прятался, ссорился с любимой женщиной, которая попутно занималась совсем не своими делами и которую постоянно пытались убить. Затем выяснял с ней отношения, мирился. И перекусить-то времени не было, а уж заниматься ресторанным туризмом тем более.

Но он нашел уютный, маленький и, что важно, людный ресторанчик. Низкие потолки, на стенах почти подлинные ковры из Центральной Америки, в центре зала большие столы для шумных компаний, а вдоль стен столики для двоих. Бегают обряженные в футболки и красные фартуки официанты, по залу бродит «трио бандуристов» в пончо, с гитарами и барабанами. Как раз то, что надо, чтобы быть с людьми и в то же время без них.

Праздник, им обоим необходим был праздник. Необходим по жизненным показаниям. Потому что Сергею казалось, будто жизнь висит на волоске. Его жизнь и жизнь рыжеволосой Лизаветы. Чувство необъяснимое — ведь все кончилось. Тем не менее после того как они, поприветствовав рубоповское пополнение, прибывшее в квартиру депутата Дагаева, вышли на набережную, Сергей вдруг понял, что боится. Боится машин и людей, боится, что с крыши сорвется камень, что важный хозяин не удержит своего не менее важного мастино и тот вырвется и нападет на Лизавету, что вдруг рухнут провода и жесткий металлический трос хлестнет ее по лицу. Немотивированный страх — первый шаг к безумию. Или первый шаг к большой любви. Высокая и стройная, с чертиками в медовых глазах, решительная и самостоятельная, независимая и язвительная, Лизавета никогда не казалась ему беззащитной. Сергей помнил, как она отвечала, когда они выбрались из-под стола в лондонском пабе. Растерянная, растрепанная, но всегда готовая пошутить, задать вопрос, удивиться. Она удивлялась сама и удивляла его — таким было начало их романа. Теперь она тоже растрепанная и растерянная, но вместо чертиков в глазах ему мерещился вопрос: «Почему? Почему из-за тебя меня хотели убить, уничтожить?» Однако вопросов она не задавала, а Сергей не знал, что сказать. Ведь, в сущности, этот милиционер прав на сто процентов: он ее подставил, потом ушел в кусты, а потом стал разыгрывать наследного принца Брунея, повелителя нефтепроводов и укротителя слонов. Полез с кольцом, с разговорами о любви и верности.

В молчании, которое можно было бы назвать гробовым, если бы не вечерний шум весеннего, большого города, они дошли до ее дома. Молча поднимались по изуродованной взрывом лестнице. Лизавета молча открыла дверь. Потом, почти не оборачиваясь, пробормотала:

— Пока, до встречи…

Сергей понял: если сейчас она закроет дверь своей квартиры, он потеряет ее в тот же момент. Навсегда.

— Погоди, я так не могу… — Он схватился за край двери.

Лизавета послушно остановилась.

— Давай поговорим!

— Давай! — согласилась Лизавета. Ее лицо было потухшим. Когда прошлой ночью она горячилась и говорила, что он ее подставил, Сергей знал, что сумеет ее переубедить, перешутить, перетянуть на свою сторону. Сейчас ему стало не до шуток.

— Ты знаешь, я не люблю откровенничать. Не люблю сразу и всему свету рассказывать, что творится у меня в душе. И вообще… — Он с трудом подыскивал слова, в голову лезли какие-то глупости про четкие и определенные отношения «человек-машина» и куда более размытые, запутанные отношения «человек-человек». — Ты знаешь, с Ритой мы и прожили-то всего месяц, может, чуть больше, а поженились в три дня. Она всегда была такой избалованной… — Сергей увидел, что Лизавета закрыла глаза, и мысленно обозвал себя болваном. В конце концов, какое ей дело до его отношений с Ритой, особенно после всех этих взрывов и выстрелов?

— Я понимаю. Это все? — В вопросе не было ни иронии, ни даже сарказма — голое безразличие. И лицо равнодушное. С таким вежливым лицом слушают не в меру общительного пенсионера, приставшего на автобусной остановке с разговором о проекте федерального бюджета на будущий год. И нахамить жалко — дядечка вроде интеллигентный, и спрятаться некуда — автобуса все нет.

Сейчас он тоже не знал, что сказать. Не срабатывали ни расчет, ни раскованность, всегда выручавшие его в трудных ситуациях. Сергей не любил бурные сцены, выяснение отношений, истерики, приходы, уходы, разоблачения и порывы. Предпочитал изящество и легкость, чтобы разговор напоминал фехтование или стройное доказательство теоремы, чтобы шутка или слеза были к месту, чтобы не было ничего «слишком».

Почти сразу после свадьбы его стали раздражать Ритины закидоны. Перепады настроения похлеще, чем в барокамерах, где тренируются космонавты. Она то ныла, то смеялась, как безумная, то тосковала, то требовала невероятной любви, такой, чтобы искры из глаз. Когда она исчезла, Сергей сначала испугался, потом позвонил ее родителям, разыскал телефон через университет. Их уклончивые ответы, их близкое к равнодушию спокойствие подсказали правильное решение — волноваться не стоит. А потом ее подруга по факультету рассказала, как Рита любит загулы, и он совсем успокоился. Ему вдруг стало легко и просто, и Сергей ушел, радуясь, что не надо что-то дополнительно объяснять.

Он потом долго боялся женщин. Точнее, не собственно женщин, а той ямы, в которую они всегда готовы увлечь поддавшегося им мужчину, как только почувствуют, что затянулся аркан любви. Сразу становятся требовательными и напористыми. Хотят, чтобы ты каждые пять минут изрыгал клятвы, каждые десять минут признавался в неземной любви, а в перерывах плясал гопака, иначе им станет с тобой скучно. И нечто подобное мерещилось ему в каждой девушке, стоило присмотреться к ней получше. А он не хотел заблудиться, сгинуть в темных дебрях женской души. Поэтому Сергей держал подружек на расстоянии, чтобы роман не превратился в кандалы, которые поэты благородно окрестили узами.

День их знакомства с Лизаветой, обычный осенний день, день его последней зарплаты. Он ждал заказчика. Пришли Дагаев с телохранителем. В туалете, как и было условлено, телохранитель сообщил Сергею, что надо подождать, подойдет еще человек от другой стороны. Он вышел в зал и принялся ждать. И от нечего делать глазел по сторонам. Публики не было.

Он заметил девушку сразу, как только она вошла в тот, ничем не примечательный паб, каких тысячи на окраинах Лондона. Девушка смотрелась классно и совсем не по-английски. Смело распущенные волосы, широко распахнутые глаза, полуулыбка, вполне деловой и в то же время неуловимо экстравагантный костюм. Таких клиенток здесь лет десять не видывали и еще лет десять не увидят. Он должен был передать заказчику диск, а в обмен получить полный расчет, но дело затягивалось.

Сергей немного нервничал — раньше все проходило без проволочек. Девушка заказала традиционный британский «чипс энд фиш», отказалась от пива, а он тем временем гадал, кто она такая и как сюда попала, и это отвлекало его от дурных мыслей. Он почти угадал, что она русская, он почти забыл о странной неувязке. И все равно перестрелка не стала для него полной неожиданностью. Сергей ожидал чего-то подобного. А потому, как только двери распахнулись и на пороге показались люди в масках, кинулся к столику, за которым сидела эта удивительная девушка. То, что она удивительная, он понял буквально через минуту. Когда все кончилось, она не устроила истерику, не билась в слезах и не дрожала от страха, у нее даже не атрофировалось чувство юмора, и она сообразила, откуда он позаимствовал идею насчет криков «мама».

Она еще раз доказала свою незаурядность, когда ее допрашивали в полиции. Сергею, по понятным причинам, не очень хотелось отвечать на заковыристый вопрос: «Откуда вы знаете убитых?» А ведь он фактически проговорился, когда сообщил ей о русских паспортах. Нормальная женщина, попавшая в жуткий переплет со стрельбой, наверняка осчастливила бы иностранных полицейских чистосердечным признанием. Просто из чувства самосохранения. Он ждал от «бобби» каверзных вопросов, уже придумал достойный ответ, но… его ни о чем не спросили. Сергей, грешным делом, решил, что Лизавета связана с наемными стрелками, но ошибся. Она оказалась журналисткой, русской журналисткой…

Они стали встречаться, и она нравилась ему все больше и больше. Сергею нравилось смотреть, как она вскидывает брови, когда сердится, как она улыбается, парируя его не слишком удачную шутку, как она хохочет, когда он шутит действительно смешно. Он любил устраивать для нее праздники, маленькие и большие, любил ее разыгрывать и дразнить, любил с ней спорить. Он забыл свои прежние страхи. И подошел слишком близко. А теперь ему опять страшно. Теперь он боится ее потерять…

Сергей забыл, о чем он говорил или, скорее, кричал в тот вечер. У него была одна цель — стереть с лица Лизаветы маску усталости и равнодушия. И это ему удалось. Получилось!

— Я и не думала, что ты способен на такие африканские страсти! Рвать в клочья душу и рубашку на груди в придачу, — тихо сказала Лизавета, когда они утром пили кофе на кухне. В глазах ее все еще блестело неподдельное изумление. — Прямо-таки Везувий и сопка Ключевская, вместе взятые.

— Это у меня только по четвергам, после перестрелки, — улыбнулся Сергей и наклонился погладить подошедшего к нему Масона. — Мы, кстати, кота кормили? — Лизавета никак не отреагировала на нахальное «мы», просто попросила налить еще кофе, а сама достала из шкафчика сухой корм.

И вот уже три дня Сергей мало-помалу плетет те самые узы, которые еще семь месяцев назад называл кандалами. Теперь он сражается с совсем другим страхом. Раньше боялся потеряться, а сейчас боится потерять…

Три дня он чувствует себя Маугли в джунглях, разведчиком в стане врага. Три дня он был осторожен и внимателен, прислушивался к каждому Лизаветиному вздоху, ловил каждый взгляд и предупреждал все, даже невысказанные, желания.

Лизавета послушно отвечала на вопросы, они вместе ходили по магазинам — продукты тоже надо иногда покупать, — почти вместе стояли у плиты, вместе садились ужинать, ложились в постель. Все шло хорошо. По крайней мере, она не бросала ему в лицо колечко, которое он называл обручальным. Все шло хорошо. Только не было прежней живости, острот, смеха. Лизавета действительно напоминала Спящую красавицу.

Но он видел, как она потихоньку оттаивает… Или ему только казалось, что оттаивает?… Ведь это он ее заморозил… Или не он? Мексиканский ресторан, с людьми и одновременно без них, он тоже придумал, чтобы как-то ее растормошить. Лизавета согласилась без возражений, но и без восторгов.

И вот они сидят в набитом до отказа зальчике, разглядывают меню и решают, что выбрать.

— Не знаю, я здесь раньше не была, а бурритос стоит заказывать только в проверенном месте. — Лизавета старательно рассматривала глянцевую карточку.

— Здесь есть еще старые добрые бифштексы. Или… Что они имеют в виду, когда пишут «свиные прелести»? — Сергей старательно разыгрывал благополучие.

— Тут же расшифровано — одна большая свиная нога с картошкой. Не знаю. А правда, какое отношение эта нога имеет к Мексике? — Лизавета аккуратно подняла бокал и выпила микроскопический глоток «Маргариты». Этот коктейль из лимонного сока с текилой ей нравился еще в Лондоне, и, когда им предложили выбрать аперитив, Сергей, не раздумывая, заказал «Маргариту». Для себя он попросил джин с тоником.

— Что будьете есть? — Черненькая официантка говорила с очевидным акцентом, возможно испанским.

— Чипсы с соусом авокадо, салат из авокадо с тунцом, а горячее… — Сергей вопросительно посмотрел на Лизавету, ответного взгляда не дождался и решил вопрос сам: — «Свиные прелести», два раза. И вино… красное, то, что у вас называют домашним. — Он опять посмотрел на Лизавету: — Или не будем рисковать и остановимся на проверенном бургундском?

Она ответила сразу, что уже было здорово. Сергея ужасно тяготили несвойственные Лизавете паузы в разговорах:

— Мои одноклассники называли бургундским любое красное вино, включая портвейн «Агдам».

— Значит, домашнее. — Сергей откинулся на спинку хлипкого стульчика и чуть не засмеялся. В этом ответе он увидел прежнюю Лизавету. Впервые за последние четыре дня. — Может, еще «Маргариту»? Пока жарят прелестные ножки.

— Давай, мне необходимо что-то зажигательное… — Он опять остался доволен. Лизавета переставала быть удручающе нормальной и спокойной.

— Тогда «Маргариту», даже две, и побыстрее. Официантка кивнула, исчезла и появилась с бокалами буквально через минуту. Это при том, что возле бара толпился жаждущий народ и бармены явно не справлялись с нагрузкой.

— Вашья «Маргарита», — буквально пропела она.

— Как ты их охмуряешь? Открой секрет, — попросила Лизавета, когда расторопная девушка отошла к другому столику.

— Секрет фирмы. — Сергей Анатольевич улыбнулся совершенно по-голливудски, в тридцать три зуба. — Но для тебя, так и быть, сделаю исключение. Я вбрасываю в них энергию. Ты представь, целый день на ногах, целый день с подносом, целый день голодные лица и тарелки с едой. Одуреть проще простого. А я даю энергетический импульс. Все просто.

Лизавета допила первую «Маргариту» и охотно взялась за вторую. Щеки ее порозовели.

— Значит, пользуешься запрещенными психотехниками? И со мной тоже?

— Нет, миледи, я бы не посмел! К вам у меня особый подход! Метод называется infiltration. Термин военный, поэтому я объясню…

— Спасибо, я знаю. Если точно переводить на военный русский, это «просачивание». — У Лизаветы заплясали чертики в глазах. Она вспомнила полковника, преподававшего ей и прочим студенткам военный перевод. Старичок, в прошлом хорошо и много поработавший в военных атташатах в Британии и Франции, к занятиям относился легко, частенько отпускал их всех досрочно и всегда на хорошем английском предупреждал: «Действуйте методом инфильтрации!»

— Ну наконец-то! Давай за это выпьем! — Сергей поднял свой бокал с «Маргаритой».

— За что — за это? — сразу посерьезнела Лизавета.

— За возвращение! — Он лизнул обсыпанный солью край конического бокала. — Знаешь, чем хороша «Маргарита»? Остротой и контрастами. Холодный лимонный сок, соль и обжигающая текила, все вместе — гремучая смесь. Горячит кровь и холодит язык, радует сердце и туманит рассудок. Человек должен быть разным, а ты последние дни удручающе одинаковая. Только сейчас я увидел тебя прежнюю.

— Что же ты столько дней мучился? — Она улыбнулась. — Насколько я знаю, молча страдать не в твоих правилах!

Если бы не улыбка, Сергей забеспокоился бы. Но улыбка играла в Лизаветиных глазах и на губах. Настоящая улыбка. Не дежурный американский оскал — мол, все о'кей, — а тонкий и чуточку ироничный изгиб: «Мы понимаем, что знаем больше, чем говорим». Эту улыбку давно окрестили джокондовской. И хотя современные скептики утверждают, что прекрасная Мона Лиза ничего незаурядного за своей улыбкой не прятала, а просто страдала редким заболеванием лицевого нерва, наблюдательные мужчины знают: так и в наши дни иногда улыбаются умные женщины. Сергей опять взял бокал.

— За тебя! — и повторил по-английски: — To you, Liz! — Он намеренно вспомнил именно это ее имя — имя, которое дал ей он и только он. Сергей хотел, чтобы она вспомнила встречу, когда он впервые так назвал ее. Лизавета тут же ответила, словно отзывом на пароль:

— Почему-то на языке гордых англосаксов уменьшительно-ласкательное «Лиз» звучит не так противно, как на языке родных осин.

— Созвучия, конечно, не такие открытые, но есть еще и lizard, и lizzie. — Теперь уже отзыв на отзыв.

Лизавета помолчала, выжидая, пока официантка расставит тарелки с салатами, потом взяла большой желтый, цвета топленого масла, чипс, макнула его в миску с соусом и ответила как тогда, слово в слово:

— Насчет lizzie, тут непонятно, где курица, а где яйцо. То ли дешевенькое авто назвали в честь бедной Лизы, то ли наоборот. А вот что касается ящерицы — я бы хотела быть на нее похожей, особенно сейчас!

Этого «особенно сейчас» в прошлом не было, и еще день назад Сергей не на шутку перепугался бы — столько в этом словесном довеске было горечи. Но он видел золотые искорки на донышке Лизаветиных глаз и чувствовал себя спокойным и счастливым:

— Что, сильно прищемили хвост, бедная моя саламандра? И все я…