Глава 11

— Слушай, Люд, а чё так мало мяса-то? Разве хватит на пятьдесят порций пельменей? И вечером мы хотели тефтели лепить? — Наталья держала на весу большую эмалированную чашку, наполненную шматами говядины.

Утро в столовке выдалось суматошное. Анна Михайловна с вечера не замесила тесто, и Наталья уже успела вволю наматериться, в авральном порядке перемешивая воду, соль, муку и пяток яиц. Теста получилось так много! Целая гора отлеживалась на разделочном столе, накрытая чистой скатертью. По-хорошему, чтобы набухла клетчатка, тесту надо вылеживаться не меньше часа, потом лепить пельмени, потом варить. Получалось, чтобы успеть к обеду, затевать тесто надо было либо с вечера, либо с утра пораньше. Хорошо, Шурочка подстраховала Наталью. Практически самостоятельно сварила молочную лапшу (на котел воды три черпака молочного порошка, черпак соли, два черпака сахара, маленький тазик сухой вермишели. Порошок всыпать в теплую воду размешать. Лапшу всыпать в кипящую жидкость, перемешать. Как сварится лапша, кинуть соль, сахар, кусок масла граммов в триста. Перемешать. Ничего сложного!), заварила чай во втором котле, нарезала хлеб, разложила повидло из вчерашней банки. Хороший получился завтрак, никто не жаловался.

И после Шурочка довольно быстро все подготовила для борща. И мослы загрузила в котел (Наталья помогла разрубить. Откуда только сила берется! Раз — и на толстой колоде уже не длинная костища толщиной в руку, а два компактных обрубка, из которых выглядывают толстенькие колбаски костного мозга. От этих колбасок-то и самый навар!), и овощи начистила и приготовила. Даже свеклу с луком и морковью натерла и поставила тушиться на плиту в сковородке. (Опять фартук припалила! Никак она не привыкнет к этой плите. Вся конфорка — как черная столешница, горячая от края до края. А она, привычка дурацкая, вечно к краю животом приваливается, как к столу. Весь фартук в подпалинах!)

В общем, успевали они нормально. Наталья успокоилась, собралась уже фарш крутить — через полтора часа должны были пожаловать помощницы из конторы, до их прихода нужно было все подготовить. И тут увидела, что мало мяса.

— Наташ, все по закладке, я вчера отпускала по весу, считала. — Людмила вышла из своей комнатки, где она сидела с бумагами, и взглянула на миску с мясом: — Слушай, что-то, и вправду, мало мяса. Я вчера отпускала — с горкой было, а теперь еле до краев доходит. Давай-ка на весы.

Наталья поставила миску на весы — обычные, как в магазине, они зачем-то стояли прямо на кухне.

— Четыре кило!

— Так, а я отпускала Нюрке вчера семь килограммов. Стырила, что ли, старая курва? Так, и чё делать-то теперь? Это остатки были, новое мясо к вечеру привезут. Чем народ-то кормить?

— Люд, давай Тосю-дурочку за Нюркой отправим, пусть ее сюда зовет, разбираться будем, — предложила Наталья и, не дожидаясь ответа, позвала посудомойку: — Тоська, бросай надраивать стаканы! Иди сюда скорее! Помнишь, где тетка Нюра живет, вторая повариха-то? Молодец. Быстро беги до нее, скажи, заведующая срочно в столовую зовет. Скажи, премию ей выписала за хорошую работу, получить надо прямо сейчас! Приведешь, дам тебе шоколадку. Вот, видала какую, — Наталья достала из сумки плитку шоколада в красной обертке и показала Тосе. Дурочка потянулась к яркому фантику. — Нет, Тося, сначала тетку Нюру приведи.

— Я быстро, я быстро, — закивала Тося и, громко топая, побежала к выходу.

— Ладно, Нюрку-то она приведет, — сказала после паузы Людмила, — а что толку-то? Где мясо брать? С ее ляжек, что ли? И ведь, паскуда, именно сегодня нагадила. Бабы из конторы придут, узнают, насплетничают, до директора дойдет… Чё делать-то, а?

— Люд, давай пока пельмени делать, а к вечеру что-нибудь придумаем. Давай я фарш пока покручу. Шур, лук начистила?

— Сейчас, заканчиваю!

Все время, пока поварихи разбирались с мясом, Шурочка прислушивалась и решала: можно уже Людмиле признаваться, что они вчера с девчонками посидели без разрешения, или погодить пока? Вон как расстроилась из-за мяса! И чего это Анна Михайловна так обнаглела-то? Три килограмма спереть, это на что же она надеялась? Что не заметят?

Шурочка дообдирала последнюю луковицу и понаблюдала, как Наталья целиком скармливает луковицы электромясорубке. Фарш она пропустила два раза, и он получился мягкий, ровный. Наталья его посолила, поперчила, кинула кусок свиного жира из банки — постная же говядина-то — и накрыла тазик с фаршем чистым полотенцем. Пусть постоит — здесь, у окна прохладно.

Шурочка тем временем нашинковала полведра картошки и два средних вилка капусты для борща. Зажарку она уже сделала загодя, и та поджидала своей очереди на холодном краю плиты.

— Что за премия-то, Люд, вроде в этот месяц не обещали? — Анна Михайловна перешагнула порог, а Тося-дурочка крутилась рядом, только что за рукав ее не тянула. — Думала попозже прийти, я дома тесто затеяла, так Тоська вцепилась — срочно, срочно. Не отвяжешься! Где расписаться-то?

— Анна Михайловна, у нас ЧП, — перебила повариху заведующая. — Я вам вчера сколько мяса отпустила?

— Да не помню я, ты ж записывала! Не сошлось, что ли?

— Не сошлось, Анна Михайловна. Трех килограммов не хватило.

— Эй, Шурка, — развернулась вдруг в сторону Шурочки всем своим грузным телом Анна Михайловна, — не лопнули вы вчера с девками своими три кило говядины сожрать?

— Что??? — У Шурочки аж дыхание перехватило. Людмила и Наталья уставились на девушку. На кухне повисла абсолютная тишина. Даже Тося-дурочка, которая получила свою шоколадку и начала было шуршать фольгой, затихла.

— Хорошо, говорю, мясо-то пошло? Не объелись? Она ж вчера подружек своих сюда зазвала вечером, когда все ушли. Они тут закусывали, вон, видите, осталось: — Анна Михайловна ткнула пальцем в направлении банки с огурцами. — А ты чё, Людка, не знала? Шурка сказала, что ты ей разрешила! Ты проверь, может, они еще чего пожрали. Масло проверь, сахар.

— Шур, это правда? — строго спросила заведующая.

— Люда…

— Людмила Васильевна!

— Людмила Васильевна, мы только картошку жарили, мы ничего не трогали, честное слово! Только картошки чуть-чуть, пару килограммов. Я оплачу! И огурцы девчонки купили специально в магазине, к картошке! Они так просили, я не успела вчера разрешения спросить и сегодня хотела сказать, да вам не до меня было с этим мясом… — Шурочка аж ладони прижала к груди, убеждая заведующую, что у нее и в мыслях не было ничего плохого. Хотя и чувствовала себя виноватой, что устроила пир, не спросившись.

— Ой, гляньте-ка на нее! Ручки сложила, глазки вытаращила — ангел прямо! Мало того, что гулящая, так еще и воровка! — прокомментировала Анна Михайловна.

— Да как… да как вам не стыдно! — обвинения были такими несправедливыми, что Шурочка перестала ощущать вину. Она вообще перестала ощущать что бы то ни было. — Вы же сами это мясо и взяли! А на меня сваливаете! Вы всегда мясо из столовой уносите, я видела! И Васька ваш меня силой взял, а я теперь еще и гулящая! Сама ты гулящая! Нюрка!

Шурочка еще успела заметить, как перекосилось лицо Нюрки, как она открыла рот, набирая воздуха, и тут сдавило сердце, в глазах потемнело и девушка по стеночке сползла прямо на кафельный пол.

— Шур, Шур, очнись, очни-и-ись. — Кто-то похлопывал Шурочку по щекам. Открыла глаза — Наталья.

— На, выпей, — Наталья протягивала ей стакан.

Шурочка понюхала — валерьянка, залпом выпила. — Наташ, я, правда, правда, не брала ничего, — прошептала она.

— Конечно, не брала, — согласилась повариха.

— В общем, так. — Шурочка повернула голову на голос заведующей, поняла, что сидит на полу, прислонившись к стене, и попыталась встать: — сиди, сиди. Наталья, принеси ей сиденье от стула, ну, то, что отваливается, а то застудится девка на холодном полу. В общем, так, Анна Михайловна. Либо возвращай три килограмма говядины, либо я записываю их за тобой по базарной цене. С зарплаты вычту двенадцать рублей, по четыре за килограмм.

— Какие двенадцать рублей! Ты что, это филей столько на базаре стоит, а в той говядине одни жилы-то и были! — заспорила Нюрка и осеклась. Проговорилась.

— Ах ты ж, гадина паршивая, наговорила на девчонку. Да чтоб ты подавилась мясом-то ворованным, чтоб оно у тебя в пузе комом встало. — Маленькая худая Наталья, подбоченясь, наступала на грузную Нюрку. Та, хоть и была крупнее противницы вдвое, задергала шеей и замигала маленькими круглыми глазками:

— Вы чё, сговорились, да? Да я вообще не знаю, сколько тут у вас мяса с утра было! Может, вы его тут поделили, а на меня сваливаете! Поди проверь, вон, перекрутили уже все, намесили!

— Что за шум, а драки нет? — со служебного входа в кухню вошли четыре женщины. Спрашивала самая старшая — невысокая толстуха лет пятидесяти. Она с интересом и по-хозяйски оглядывала раскрасневшихся поварих, бледную Шурочку, сидящую на сиденье от стула, положенном прямо на пол, невозмутимую прямую и стройную, как балерина, Людмилу, Тосю-дурочку с перемазанным шоколадом лицом, которая выглядывала из своей посудомойной.

Здравствуйте, Лидия Ивановна. Вот, увольняю Анну Михайловну за халатное отношение к работе. Месяц уже не может санитарную книжку оформить, мне санэпидемстанция второе предписание составляет, скоро штрафовать начнет. Забирайте ее отсюда куда-нибудь, хоть на свиноферму, там анализы не проверяют. А нам пришлите другую повариху.

— Да пропадите вы все пропадом! — Нюрка развернулась и ушла, чуть не столкнув с дороги Наталью.

— Ну-ну — повела бровью Лидия Ивановна, — я скажу Евсею Савельичу, что Нюра Бригг опять без дела. А вот откуда взять новую повариху… Рай, — повернулась она к одной из своих спутниц, полной девахе лет двадцати пяти, — ты же нянькой в саду два месяца проработала. Санитарная книжка действует еще?

— Да, Лидия Ивановна, еще два месяца действует.

— Вот, в самый раз, как раз до конца уборочной хватит. Давай выходи завтра в столовую. Берешь ее, Людмила?

— Беру. Если что не поймет с первого раза, ее Шурочка подстрахует! — кивнула Людмила в сторону девушки.

— А чего это она у вас на полу сидит?

— Да голова закружилась маленько, душно тут у нас.

Да? Это от неправильного питания. Студенты все неправильно кушают, я помню, сама техникум кончала. Булочки, пирожки. А надо овощи кушать, в них витамины, — рассуждая, Лидия Ивановна прошла в глубь кухни — остальные тетки потянулись следом, — дошла до плиты, заметила сковороду с зажаркой для борща и той ложкой, которой Шурочка помешивала овощи, начала есть прямо из сковородки. — М-м-м, вкусно как! Я так люблю такую заправку для борща! Дома как сделаю — по полсковородки прямо съедаю.

— Наташ, а кто это? — спросила Шурочка у Натальи, которая помогала ей подняться с пола. — Командует, зажарку мою жрет. Мне что теперь, заново все делать? Надо было горсть соли кинуть.

— Это жена директора совхоза, она у него отделом кадров заведует. Райка — уборщицей в конторе, Светка и Зойка — из бухгалтерии.

— Ой, — опомнилась директорша, — я почти всю зажарку съела! Раечка, давай приступай к новой работе. Детонька, покажи ей, где у вас морковь, свекла и все остальное, Раечка сейчас новую заправку сделает.

Шурочка покорно повела Раю в хозблок и села вместе с ней чистить новую порцию овощей — картошка в бульоне уже сварилась, пора было кидать заправку и капусту.

— Девочки, девочки, что-то вы никак не проснетесь! Давайте уже готовить обед! Кто тесто катает для пельменей? — командовала в соседней комнате Лидия Ивановна. Директорша!

Шурочка плыла по черной глади пруда. Вода была теплая, но мутная, а Шурочка как-то так умудрялась скользить по ее поверхности, что намокали только лапки и серые перышки на животе. Плыть было немного страшно — от берега вон как далеко отгребла. А здесь, над глубиной, она чувствовала себя не очень уверенно, вертела по сторонам головой на длинной шее, хотя лапками работала проворно. Интересно было, а как там, еще дальше, на середине пруда, над большой глубиной, где плавают взрослые утки? Уток на этот раз почему-то не было. Где же они? А вон плывут от другого берега. Шурочка еще усерднее заработала лапками — хотелось туда, к взрослым. Впереди птичьей группы плыла большая, толстая клювастая гусыня с рыжими перьями на макушке и с черными линиями над круглыми глазами. «Кыш-ш-ш, кыш-ш-ш, — зашипела она на Шурочку и замахала на нее серыми крыльями, поднимая мутные брызги. — Ты гадкая, гадкая. Гулящ-щ-щая!»

«Ты сама гадкая», — сказала ей Шурочка, и гусыня вдруг стала терять форму и превратилась в клеенчатую надувную игрушку, в тряпочку, из которой вышел весь воздух. Тряпочка немного покачалась на поверхности пруда и медленно погрузилась в темную глубину.

А Шурочка расправила крылья — они стали сильными, белыми — и взмыла в воздух, оставляя внизу теплую муть пруда. В чистом синем небе летать было здорово и приятно.

«Какой хороший сон!» — Шурочка полежала еще несколько минут, переживая восхитительное ощущение полета. Настроение исправилось окончательно. Людмила решила, что теперь поварихи будут работать через каждые два дня, поэтому завтра Наталья работает с Раечкой. А сегодня Наталья отпустила Шурочку сразу после обеда. Премировала за сообразительность! Шурочка придумала, чем кормить народ на ужин, — очень кстати вспомнила мамин рецепт. Берется капуста, режется крупными ломтями, ломти слегка отвариваются в подсоленной воде, затем обжариваются в сливочном масле и заливаются яйцом. Вкусно! И мяса никакого не надо. Капусты в кладовой было вдоволь, яиц тоже оставалось предостаточно, возни с этим блюдом было немного, вот и отправила Наталья Шурочку отлеживаться после утренней нервотрепки. И правильно сделала. Голова не кружится, сердце не щемит, и ближайшее будущее уже не кажется ей таким безрадостным.

«Интересно, сколько времени?» — в комнате горел свет, значит, уже вечер. Шурочка пошарила под подушкой, нащупывая часы: сняла перед сном, ремешок натирать начал.

Начало девятого. Ничего себе она спит! Четыре часа продрыхла! И девчонки не разбудили! И ужин пропустила! Шурочка вспомнила, что где-то в сумке у нее была припрятана маленькая шоколадка, перевернулась на живот, вытянула сумку из-под кровати и полезла искать, стараясь вслепую нашарить шоколад в кармашке сумки. Под рукой зашуршала бумага. Письмо! Шурочка спустила ноги с кровати. Она совсем о нем забыла! Как хорошо, что у нее хватило ума не отправлять его домой!

Шурочка вытащила конверт, смяла его и засунула в карман джинсов. Шоколадку тоже вытащила, сняла обертку, смяла и тоже засунула в карман. Потом поднялась и, пережевывая шоколад, отправилась на улицу, к «санитарным удобствам».

На бревнышке у пруда сидели двое. Шурочка задержалась у двери сортира и вгляделась: Оксана и Борюсик. Борюсик хватал Оксану за руки и прижимал их к своей груди, а Оксана хохотала, запрокинув голову, отнимала руки и что-то приговаривала. «Нет, Боря, нет, какая из меня жена!» — расслышала Шурочка.

«Так, теперь он ее замуж зовет. Ну, орел!»

Весь народ, оказывается, собрался на танцплощадке. С одной стороны кучковались парни, украдкой отхлебывая из бутылки. Видно, раздобыли самогон. С другой стороны сидели на скамеечках рядком девчонки, орешки кедровые щелкали. Эльки и Иры не было видно, а Леночка сидела чуть в стороне и радостно замахала руками, увидев Шурочку:

— Сюда иди, сюда!

— А где девчонки, не знаешь?

— В библиотеку пошли, она у них на том конце деревни. Директор разрешил книжки студентам выдавать. Хочешь? — Леночка протянула Шурочке горсть крупных темно-коричневых семян.

— Давай. Откуда орехи?

— Васька Перец угостил, целый кулек дал. Они с мужиками в лес ходили шишковать. Говорит, десять мешков ореха нашелушили. Ой, а знаешь, как кедровые орехи собирают? Васька рассказывал: втроем берут бревно потяжелее и колотят им, как тараном, по кедру. Шишки сыпятся сверху, они их собирают потом и орехи лущат.

— Выковыривают, что ли?

— Нет, Васька рассказывал: как-то так они шишки молотят, что орехи сами выскакивают, я не очень поняла. Правда, вкусные? Васька говорит, что он их потом на костре калил.

— Вкусные. Слушай, Лен, я смотрю, Васька тебя совсем приручил.

— В смысле?

Ну, ты же на первом курсе какая была, помнишь? Ребят стеснялась, как дикарка! Помнишь, Тохтарев пришел за конспектами, с тобой разговаривает, а ты аж в угол кровати забилась, покраснела вся и смотришь оттуда на него дикими глазами!

— Да ладно, дикими, скажешь тоже! Просто не хотелось с дураками разговаривать!

— А с Васькой хочется?

— Хочется! С ним весело, интересно и совсем не страшно!

— А у тебя уже с ним что-то было?

— Ну, целовались мы.

— У вас серьезно?

— Ты что, сбрендила? Чего у меня может быть с ним серьезного? Так, подружим, пока я здесь, и привет. Узнаю хоть, как с мужиком целоваться, чтобы перед любимым парнем не опозориться. А ты что с Васяткой всерьез, что ли, рассчитывала закрутить?

— Ой, Лена, я сама уже не понимаю, на что я рассчитывала. У меня как будто короткое замыкание в мозгах случилось. Тоже хотела, как ты, просто попробовать, а из этого такой концерт получился. Мамаша его сегодня, знаешь, что в столовой заявила? Что я гулящая и что мы вчера три кило говядины съели.

— Она что, взбесилась? Не ели мы никакой говядины!

Конечно, не ели, она сама ее вчера стырила, а на меня свалила. Хорошо, бабы разобрались, уволили эту… Нюрку. Не буду теперь ее физиономию видеть. Слушай, расскажи мне про народ из другой группы, я же никого не знаю! Вон тот, кудрявый, кто?

— Вовка Кочетов, узбек рядом — Бабай, его так все зовут. Этот, востроносенькии, Сергей, что ли, не помню. Два приятеля слева — Бугров и Гуров. Они на строительстве коттеджей работают, крыши делают. Вон толстый татарин — это Рашид, рядом кореец — вроде Валера. Лохматый, в кирзачах — Женька Линев.

— Джон Леннон!

— Чего?

— Да я про себя Джоном Ленноном называю, а он и вправду его тезка.

— Точно! — засмеялась Леночка. — Леннон-Линев! У него роман с этой Любой неживой.

— Почему «неживой»? — удивилась Шурочка.

— А ты посмотри, как она сидит, как стоит — будто вот-вот в штаны наложит или голову с плеч уронит и разобьет.

Как бы подтверждая ее слова, на площадку пришла гренадерша Луиза, подошла к мужской компании, отхлебнула из бутылки и позвала:

— Любка, иди сюда!

Люба, которая сидела к Луизе боком, на призыв среагировала странно. Вместо того, чтобы повернуть голову, как это обычно делают, она развернулась к Луизе всем телом, оставляя голову в неподвижности, потом осторожно встала, будто поднимая до краев налитый сосуд, и зашаркала к противоположной скамейке, словно боясь отрывать ноги от земли.

— Видала, видала? — кивнула на Любу Леночка.

— Видала. Пойдем у пруда посидим! — Шурочка увидела, как к компании Любы и Луизы подошла Оксана и начала со смехом что-то им рассказывать. Наверное, как Борюсик ее замуж звал. Значит, свободно бревнышко!

— Не, не хочу. Сейчас мальчишки музыку вынесут, опять танцы будут, — отказалась Леночка. Шурочка взяла у нее еще горсть орехов и пошла к пруду.

У пруда, вдали от фонаря, было совсем темно. Луна еще не взошла, подул легкий ветер, и Шурочка угадывала, что темная вода в метре от ее ног колышется мелкой рябью.

«Интересно, вода теплая? — подумала Шурочка, вспомнив свой недавний сон. Что ей там шипела Нюрка-гусыня? Кыш, гулящая? — Так, все, покончили с этим. Ничего непоправимого в моей жизни не случилось. Ну, потеряла девственность. Сейчас не средние века, никто окровавленными простынями не размахивает. Вон, в некоторых племенах специальные жрецы работают в первую брачную ночь, чтобы женихи сами не мучались. Вот и пусть Васятка будет такой жрец-дефлоратор. И слава богу, что он меня послал. А то ведь, дура, так бы и вышла за него замуж. Доярка, блин. Свинарка-скотница».

— Привет, я тебя искал, — рядом с Шурой на бревнышке примостился пьяный Борюсик. — Слушай, — он схватил Шурочкину руку и прижал ее к своей груди: — выходи за меня замуж!

— Борь, а как меня зовут? — Шурочке стало интересно, угадала Ира или нет, что он имени ее не знает.

— Тебя? Да не важно! Выходи, а? У меня папа, знаешь, какой начальник!

— Борь, а познакомь меня с папой!

— Зачем?

— Я за него замуж пойду!

«Идиот, испортил настроение!» — Шурочка поднялась с бревна и пошла обратно к танцплощадке. В стороне кто-то развел костер. Шурочка вспомнила про бумажный мусор в кармане — надо пойти пожечь — и подошла поближе.

— Можно к вам? — спросила она и только потом поняла, что у костра сидят двое — Женька Линев и Люба. Кажется, она помешала!

— Да, конечно, давай присаживайся! — Женька отозвался так радостно, что Шурочка даже заозиралась — может, за спиной кто стоит.

— Мы картошку будем печь. Хочешь?

— А я не помешаю?

— Нет, нет, ты как раз вовремя, — ответила Люба и стала медленно, осторожно, словно стараясь что-то не расплескать, подниматься с чурбачка, на котором сидела. — Лично я уже устала от этих примитивных разговоров. Счастливо оставаться!

— Я помешала. Извини. — Шурочке было очень неловко оттого, что она, кажется, спугнула Любу. — Я ее разозлила, да?

— Нет, это я ее разозлил. Я слишком примитивен для нее! Дурак, короче.

— Ты не похож на дурака.

— А на кого похож?

— На Джона Леннона, из «Биттлз». Слушай, а почему она двигается так странно?

— У нее остеохондроз. Спину ей продуло, тело только ниже талии двигаться может, — ответил Женька и помешал палочкой головешки. — Сейчас прогорит, и будем печь картошку!

— Ой, погоди! — вспомнила Шурочка. — Мне же мусор сжечь надо! — и бросила в костер бумажный комок из кармана. Комок от жара развернулся и показал марку, напечатанную на конверте.

— Письма жжешь? С признаниями в любви?

— С признаниями в глупости! — настроение у Шурочки испортилось окончательно.

Глава 12

«И на фига он мне сдался?» — Шурочка открыла глаза и первое, что вспомнила, — Женьку Линева. По привычке примерила на него корону принца — нет, не то. Вчера они долго жгли угли, потом пекли картошку, потом ее ели и разжигали новый костер. Благо, за дровами далеко не надо ходить — студенты на костры изводили поленницу соседнего Дома быта. Женька все время рассказывал что-то про Колыму, про золото Матросова, про какие-то драги и старателей. Он, оказывается, в Томск приехал учиться с севера. Вырос там в каком-то поселке, судя по его рассказу, самом райском месте на земле: «Талая называется. Он как город, только маленький, на две тысячи человек. И там курорт построили на источниках. Налимы там в речке водятся, знаешь какие! В двенадцать лет такого на жерлянку поймал — на плече нес, хвост по земле волочился. Жимолости, смородины, брусники — море, за два часа ведро собрать можно. А грибы какие! Аж над березами и осинами торчат. Потому что деревья — карликовые!»

Шурочка слушала Женьку вполуха и смотрела на языки пламени, как бы сжигая вслед за письмом все, что с ней приключилось за последнюю неделю. Шурочка посидела у костра часа полтора, потом Женька окончательно утомил ее своей пьяноватой болтовней — тоже ведь отхлебнул из общей бутылки, — и она отправилась спать. У танцплощадки наткнулась на девчонок, и Элька ей сказала: «Шурочка, ты просто становишься роковой женщиной. Вон, Линева у Любы отбила». А Ира Зинченко добавила: «Это он спьяну отбился. А назавтра, как Борюсик, имени Шуркиного не вспомнит». Язва!

Утром Шурочка вышла на улицу. Под липой чистил зубы Женька.

— Привет! — сказала Шурочка, и он неопределенно кивнул.

«Так! Это что же, права Ирка, получается? И этот теперь еле здоровается? Я что, действительно, только пьяных интересую?» Шурочка разозлилась. В конце концов, она тут вторая красавица, ясно! И не позволит так с собой обращаться!

— Жень, а ты знаешь, как меня зовут?

— Знаю. Александра. — Женька смотрел на нее с легким удивлением и выглядел комично из-за пасты, размазанной по подбородку и щекам. — А что?

— Так, — дернула плечом Шурочка и, гордо держа спину, пошагала к сортиру.

— Слушай, — сказал Женька, когда она вернулась под липу, — а ты почему сегодня не в столовке?

— А у меня выходной!

— Вот здорово, и у меня тоже! Пошли после завтрака по деревне гулять!

Какая она красивая-то, эта Гореловка! Шурочка впервые за те десять дней, что она здесь, обошла деревню от края до края. Длинная главная улица одним концом упиралась в небольшой луг перед лесом, вторым — в заросший травой овражек, за которым простирались совхозные поля. В промежутке помещались деревенская школа, библиотека, клуб, правление, столовая, амбулатория, детский сад и штук пятьдесят домов разной степени «новости». Попадались и слегка посеревшие, не так давно поставленные избушки, и уже совсем темные срубы, вырастившие в своих стенах как минимум одно поколение гореловчан. Две параллельные улицы были покороче. Женька с Шурочкой шли к овражку по второй улице, она красовалась новостройками, в том числе и такими новенькими коттеджами, в каком жила Лизавета.

— Вон, завтра буду работать в этом доме, — кивнул Женька на одну из новостроек.

— А что ты делаешь?

— Печнику помогаю. Степаныч печки кладет, я ему помогаю.

— А как печки кладут? Ты уже умеешь?

— Не, не умею пока. Я ему кирпичи подаю, приглядываюсь, штукатурить помогаю.

— А почему на зерносушилку не пошел?

— Да ну, несерьезно там. Я поработал пару дней — целый день слоняемся, как дураки, лопатой зерно ковыряем, с места на место перекладываем, пылью дышим. Местные парни уже к обеду бухие. По-моему, там совсем не нужна такая толпа работников. Как Степаныч позвал желающих к себе работать, я сразу попросился. Вон красота-то какая, жаль в сарае пыльном сидеть!

Красота вокруг была восхитительной. Сентябрь еще не наступил, но уже анонсировал начало осени, вывесив на эту тему объявление из желтых листьев берез и красных рябиновых ягод. Красного цвета в осеннюю гамму добавляли листья и ягоды ранеток — сибирских яблонек с мелкими, с вишню, плодами. Они были невкусными, вяжущими, горчили. Местные говорили, что их надо после первых заморозков брать — тогда сладкие будут. Дни пока стояли теплые, солнечные, дождик за все время только раз сбрызнул землю. Но по ночам уже прихватывало холодком. Хотя сейчас, в двенадцать солнце припекало так, что Шурочка скинула свитер, завязала его рукавами вокруг бедер и щеголяла в любимой синей трикотажной итальянской маечке. Женька закатал рукава своей гимнастерки до локтя и расстегнул ее почти до пупа.

— Давай руку, — сказал Женька Шурочке, помогая ей перебраться через черное месиво дороги. Грузовики не давали просохнуть проезжей части, перепахивали ее глубокими колеями, которые разрывали натоптанные тропочки. Шурочка оперлась на Женькину ладонь, хотя совершенно спокойно могла и самостоятельно перепрыгнуть через очередную колею. Крепкие шершавые пальцы обхватили ее кисть надежно и бережно да так и не отпустили. Шурочка скосила глаза: Женька шел с совершенно невозмутимым видом, будто просто забыл выпустить руку.