Каким-то чудом, понятным одному Аллаху Премудрому и Всезнающему, Яссим, ухаживавший за Королевским Верблюдом, не погиб во время взрыва. Впрочем, он вряд ли мог рассчитывать на то, что ему когда-нибудь еще доведется предводительствовать на королевских парадах.
      Замурованный с ног до головы в гипс, он лежал на кровати в больнице имени Короля Надира. Машина, с которой он был соединен множеством трубок, издавала столько всяческих попискиваний, клекота и кудахтанья, что больничная палата напоминала скорее электронный курятник.
      За пострадавшим бдительно наблюдали два хмурых офицера из королевской охраны – люди Салим бен Джудара, – а также агент департамента общественного здоровья и непременный мукфеллин с характерным для его профессии угрюмым взглядом. Беззвучно и безрадостно шевеля губами, он читал свой потрепанный томик Книги Хамуджа.
      Вот в этой непринужденной обстановке и появился еще более бледный, чем обычно, Делам-Нуар, сопровождаемый некой француженкой привлекательной наружности в белом врачебном халате и с чемоданчиком в руке. Делам-Нуар даже не стал представляться матарцам. Они и так прекрасно знали, кто он такой.
      – Он что-нибудь рассказал? – поинтересовался Делам-Нуар.
      Один из офицеров охраны мрачно покачал головой.
      Тогда Делам-Нуар ненавязчиво, но при этом весьма твердо объявил, что доктор Роше, «выдающийся невропатолог» из Парижа, должна обследовать пациента. Поэтому – просьба всем удалиться.
      – У меня приказ оставаться в этом помещении, – сказал охранник.
      Делам-Нуар окинул его таким холодным взглядом, на какой способны одни только галлы.
      – Я доложу об этом эмиру. А также Его Королевскому Высочеству королю Таллуле в Каффе. А вы перед кем отчитываетесь?
      Палата опустела в мгновение ока.
      Делам-Нуар склонился над Яссимом и впился взглядом в его лицо, на котором царило отсутствующее, но вместе с тем вполне счастливое выражение. Оно объяснялось струившимся в его жилах блаженством, уносящим его от страданий и боли на роскошные берега райских рек с резвящимися на них девами в предельном цветовом разрешении. Яссим питался теперь манной небесной, а жажду утолял райской росой.
      Делам-Нуар кивнул своему «выдающемуся невропатологу», которая на самом деле была одним из лучших специалистов 11-го отдела в области химических препаратов и носила кодовое имя Цветок Зла. Она вынула из своего чемоданчика шприц и ввела в капельницу Яссима десять миллиграмм налоксона. Глаза несчастного пациента распахнулись, как ставни на окнах.
       – Оооох.
      – Итак, Яссим, вы живы? – обратился к нему Делам-Нуар. – Хвала Всевышнему. Вы заставили нас беспокоиться, друг мой.
      – Мне больно, Ваше Превосходительство… Очень больно.
      – Да, да, мы снимем боль через минуту. Но сначала вам придется ответить на несколько вопросов. О'кей?
      – Где я?
      – Вы в надежных руках. За вами ухаживают французские врачи. Короче, Яссим, чем вы кормили верблюда Шема перед парадом Рафика?
      – Кормом, Ваше Превосходительство.
      – Кормом? Что вы имеете в виду? Травой? Сеном?
      – Особым кормом. От короля. Это был дар от Его Величества.
      – Дар? Дар верблюду?
      – От Его Королевского Величества, короля Таллулы. В честь годовщины Вероломства Рафика. Для парада, Ваше Превосходительство.
      – А кто принес этот «дар»?
      – Какой-то человек, Ваше Превосходительство.
      – Да, да, я понимаю – некий человек. Но кто именно? Вы ведь не берете корм для верблюда эмира от первого встречного.
      – Мне больно, Ваше Превосходительство.
      – Я сделаю так, чтобы не было больно. Кто это был, Яссим?
      – Слуга короля Таллулы, Ваше Превосходительство.
      – Откуда вы знаете? Как вы это определили?
      – Он так сказал.
      – Яссим!
      – Он выглядел очень важным. И показал мне письмо короля. На мое имя. Такая честь…
      – Продолжайте, продолжайте.
      – В письме говорилось, что этот корм из его собственных королевских конюшен. В знак дружбы между народами Васабии и Матара.
      – Где это письмо?
      – У меня в комнате, Ваше Превосходительство.
      Делам-Нуар едва слышно чертыхнулся.
      – Был еще другой человек, Ваше Превосходительство. Ваш человек.
      – В каком это смысле – мой человек?
      – Он сказал, что работает на вас.
      – Я никого к вам не посылал.
      – Но у него были документы… и письмо от вас. Это был француз. Теперь в Амо-Амасе так много французов, которые помогают строить Новый Матар. О, как мне больно, Ваше Превосходительство…
      Делам-Нуар сунул руку в карман пиджака и вынул оттуда фотографию. На ней был запечатлен Бобби Тибодо.
      – Вот это ваш француз? – он ткнул фотографию в лицо Яссиму.
      – Да, Ваше Превосходительство. Это он.
 
      Несколько часов спустя на сайте газеты «Нью-Йорк таймс» в Интернете появилась статья, озаглавленная следующим образом:

      ВЗРЫВЧАТОЕ ВЕЩЕСТВО, ПРИМЕНЕННОЕ В МАТАРСКОЙ «ВЕРБЛЮЖЬЕЙ БОМБЕ», ИДЕНТИЧНО ТОМУ, КОТОРОЕ ИСПОЛЬЗОВАЛОСЬ ПРИ ВЗРЫВЕ СУДНА, ПРИПИСЫВАЕМОМ ФРАНЦУЗСКИМ СПЕЦСЛУЖБАМ
       Следователи сообщают о наличии экзюперина в останках Королевского Верблюда, на седле и одежде раненого эмира.
      Томас Лоуэлл
      Специально для «Нью-Йорк таймс»

      В течение часа эта новость облетела всю планету. В апартаментах Малика, которые были срочно переделаны в больничную палату, тоже имелся телевизор.
      Немного найдется в мире руководителей государств, предпочитающих узнавать дурные новости из телевизионных репортажей, и тем не менее в наш электронный век такое случается весьма часто. Даже американские президенты порой получают неприятную информацию именно таким образом, а вовсе не от своих генералов и руководителей спецслужб. Малик начал яростно нажимать кнопку звонка и вопить на весь дворец. Слуги, врачи, охрана и духовные наставники – все бросились на его зов.
 
      Для Франции момент был не самый удачный. Президент республики находился в этот момент в Квебеке с целью поддержки референдума, призывающего всю Канаду принять французский язык в качестве единственного официального. Теперь же, вместо того чтобы утверждать первенство языка Корнеля, Расина, Мольера и, если настаиваете, Виктора Гюго, элегантный предводитель галлов отбивался от целой толпы оголтелых репортеров, которые с микрофонами наперевес требовали от него признания – «давал ли он свою личную санкцию на убийство матарского эмира».
      Президент «категорически и настоятельно» отвергал эти «абсурдные» домыслы, отвергая параллельно «в тысячный раз уже, о'кей?» тот факт, что Франция принимала какое бы то ни было участие в затоплении судна «Уэйлпис» с защитниками природы на борту. Он изо всех сил пытался повернуть разговор в сторону величия французского языка и тех причин, по которым владельцы скотоводческих хозяйств где-нибудь в Альберте должны именно на нем заполнять свои налоговые декларации, однако репортеры настойчиво соскакивали на тему экзюперина, поскольку это сложнейшее взрывчатое вещество производилось только во Франции и пользовались им – по крайней мере до настоящего момента – только специалисты французских вооруженных сил и секретных служб. В конце концов президент оказался вынужден искать убежища в стенах французского консульства в Монреале, где первым делом, буквально кипя от ярости, он прорычал своему помощнику:
      – Свяжите меня с Делам-Нуаром – быстро!
 
      Тем временем в Вашингтоне некая инициативная группа, назвавшаяся «Друзьями свободного Матара» и располагавшаяся в кабинетах компании «Ренард стратиджик комьюникейшнз», была занята размещением объявлений размером в целую страницу в газетах и журналах США и за рубежом. Эти объявления весьма агрессивно рекламировали статьи Томаса Лоуэлла в «Нью-Йорк таймс» и призывали к международному расследованию ситуации в Матаре. Основной мотив этой рекламной атаки был позаимствован из репортажей Томаса и обыгрывал тот факт, что Франция просто-напросто манипулировала Васабией, которая являлась в этой истории не более чем «простым орудием» Парижа. Согласно репортажам Томаса, Васабию убедили принять участие в матарском перевороте. И сделал это не кто иной, как «те же спецслужбы, которые теперь подложили взрывчатку под седло эмира». Франция, как утверждал Томас, была твердо намерена усадить на трон «своего человека» для того, чтобы «вывести Васабию из равновесия».
      Но и это было еще не все: в рекламных объявлениях сообщалось также о том, что лица французской и васабийской национальности захватили в Матаре американку Флоренс и вдову почившего («и всеми любимого») эмира Лейлу. «Друзья свободного Матара» заявляли, что обеих женщин держат в «печально известном пыточном центре» недалеко от Амо-Амаса, «перед которым бледнеют даже американские стандарты допросов и пыток».
      Каждое объявление завершалось словами, набранными крупным, кричащим шрифтом:

      ПОЧЕМУ МОЛЧИТ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ДЕПАРТАМЕНТ США?

      Все это привело к заметному оживлению в Париже, Каффе и Вашингтоне. Американский президент, не очень склонный к сильным выражениям, прочитав один из этих памфлетов, не удержался и во время своего утреннего брифинга сказал:
      – Что за хрень творится в этом Матаре?
      То, что ситуация стремительно приближается к кризису, было очевидно из газетного заголовка, появившегося уже на следующий день:

      ЗАЩИТНИКИ ЖИВОТНЫХ ВОЗМУЩЕНЫ ИСПОЛЬЗОВАНИЕМ ВЕРБЛЮДА В ПОКУШЕНИИ НА УБИЙСТВО
       Раздаются многочисленные призывы к законодательному запрету на использование верблюдов в политических убийствах.

      «Quelle ordure», – думал Делам-Нуар на своем языке, и это означало примерно следующее: вот попал так попал.
      Он ждал, когда его пригласят в покои эмира, время от времени прикладывая к влажному лбу изысканный носовой платок. Последние несколько дней прошли не самым лучшим образом. На него обрушились звонки разгневанного президента Франции, взбешенного короля Васабии и крайне нервозного эмира Матара. Тем не менее он решил достойно держать удар и выглядеть молодцом. В конце концов, он был человеком une certaine dignite, то есть, попросту говоря, знал себе цену.
      Наконец дверь открылась, и он вошел в знакомую комнату. Впрочем, сейчас она выглядела иначе.
      – Bonjour, mon emir. Счастлив отметить – выглядите вы гораздо лучше.
      – Что? – рявкнул Малик. – А?
      Врач немедленно прошептал на ухо Делам-Нуару, что слух эмира пострадал на девяносто процентов. Делам-Нуар огорченно вздохнул. Вдобавок к тому, что он был человеком немалых достоинств, он был также и человеком нюансов – художником жеста и тонкого намека. Однако теперь ему предстояло прокричать свои объяснения прямо в (уцелевшее) ухо безногого мелкого диктатора с лиловым лицом. Он понимал, что это будет непросто. Ситуация в Амо-Амасе ухудшалась самым катастрофическим образом.
      После трансляции телевизионного репортажа об экзюперине – quel desastre! – Малик два раза злобно отказался отвечать на звонки президента Франции. Он также отказался разговаривать с принцем Бавадом, который жаждал убедить его в том, что Васабия отнюдь не была орудием Франции. Малик отказал в разговоре даже королю Таллуле.
      В этой туповатой враждебности эмира укреплял Салим бен Джудар, который теперь принял на себя еще и обязанности визиря. Фетиш был арестован. И даже не просто арестован, а подвергнут допросу с пристрастием людьми Салима. Он слишком часто выступал в защиту Делам-Нуара и la belle France. И это теперь тоже было проблемой. Делам-Нуару оставалось только молиться и уповать на то, что Фетиш окажется крепким малым. Впрочем, по собственному опыту он знал, что на преданность платных информаторов рассчитывать не приходится.
      А Малик после всего происшедшего стал если не умнее, чем когда бы то ни было, то уж точно решительней. Колеблющийся и вечно сомневающийся правитель канул в лету. Теперь каждая клеточка его тела – из тех, разумеется, что остались, – принадлежала Малику Грозному, не говоря уж о Малике Параноидном.
      Он наглухо закрыл границу с Васабией, привел свои войска в боевую готовность, отозвал посла из Каффы и выслал французского посла из Амо-Амаса, а с ним и всех остальных лиц французской национальности. Когда Франция направила в Матар целый флот аэробусов, чтобы вывезти из страны своих граждан, Малик приказал не давать им посадки. Французам пришлось пройти через настоящее унижение, выстаивая на страшной жаре в бесконечных очередях в городском порту Амо, а потом погрузившись – как беженцы – на несколько убогих сухогрузов, отправлявшихся в Дубай. Такой бесславной эвакуации они не знали, наверное, со времен Дюнкерка. А кого слава заботит больше, чем французов?
      – Я принес Вашему Величеству хорошие новости, – сказал Делам-Нуар.
      – ЧТО?
      – ХОРОШИЕ НОВОСТИ, ВАШЕ ВЕЛИКОЛЕПИЕ. МЫ ВЫЯСНИЛИ, КТО ПОДЛОЖИЛ БОМБУ.
      Малик нахмурился. Губы его, покрытые мазью от ожогов, придавали угрюмой физиономии эмира еще более отталкивающий вид.
      – Ээннх!
      Смысл этого «ээннх!» был неясен. Поэтому Делам-Нуар продолжил орать изо всех сил:
      – ЭТО БЫЛИ АМЕРИКАНЦЫ. ИХ ЧЕЛОВЕК ТИБОДО, ЛЮБОВНИК ЭТОЙ ФЛОРЕНС. ОН ВЫДАЛ СЕБЯ – МНЕ НЕПРИЯТНО В ЭТОМ ПРИЗНАТЬСЯ – ЗА ФРАНЦУЗА. С НИМ БЫЛ ЕЩЕ ОДИН САМОЗВАНЕЦ, ВЫДАВАВШИЙ СЕБЯ ЗА ПОСЛАННИКА КОРОЛЯ ТАЛЛУЛЫ. ЯССИМ…
      – Доказательства… Какие доказательства?
      – Я ДОПРОСИЛ ЯССИМА, ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО, ДО ТОГО КАК ОН…
      – Ха. Приведите его сюда. Я сам допрошу эту собаку.
      – Я СОЖАЛЕЮ, НО ЭТО НЕВОЗМОЖНО, ИМАМ. К НЕСЧАСТЬЮ, ОН СКОНЧАЛСЯ ОТ РАН.
      Яссим, этот идиот из идиотов, умудрился-таки совершить самый дурацкий поступок в своей жизни: взял и помер, не подтвердив эмиру того, что он рассказал Делам-Нуару. Разумеется, Малик прекрасно знал, что Яссима уже нет в живых, но не собирался в чем-либо помогать Делам-Нуару, который, по его мнению, так или иначе был виноват в том, что случилось. Это ведь именно он, в конце-то концов, предложил Малику занять трон Матара. Смерть Яссима не только лишила Делам-Нуара единственного свидетеля, но к тому же бросила на француза тень подозрения в его убийстве. Разве не он появился у смертного одра Яссима с этим своим «выдающимся невропатологом» из Парижа и приказал всем выйти из палаты? И разве не был Яссим мертв уже через несколько часов? Все это в должном порядке было передано Малику теми самыми охранниками, которых Делам-Нуар выставил в коридор. Им очень хотелось заявить о своей невиновности и о злодействе француза.
      – Где ваши доказательства?– потребовал Малик.
      – Я ПОКАЗАЛ ЯССИМУ ФОТОГРАФИЮ. И ОН…
      – Яссим МЕРТВ!
      – ИХ ПЛАН, ВАШЕ ПРЕОСВЯЩЕНСТВО, СОСТОЯЛ В ТОМ, ЧТОБЫ ВЫСТАВИТЬ ВАШИХ ВЕЛИКИХ ДРУЗЕЙ И СОЮЗНИКОВ, ВАСАБИЮ И ФРАНЦИЮ, В КАЧЕСТВЕ ЗАГОВОРЩИКОВ, И ЧТОБЫ ВЫ, ПОВЕРИВ В ЭТО…
      – Взрывчатка… Откуда она у американцев? А? А?!!
      – ДА, МЫ КАК РАЗ СЕЙЧАС ЗАНИМАЕМСЯ ЭТИМ ВОПРО…
      – И почему ваши люди не сообщили об ЭТОМ в своем докладе? А? А?!!
      Вот здесь Малик попал Делам-Нуару прямо в его ахиллесову пяту. Увидев слово «экзюперин» в докладе саперов, Делам-Нуар немедленно исправил его на «семтекс». Это было гораздо более распространенное взрывчатое вещество, производившееся в Чешской республике и применяемое… ну практически всеми. Именно этот исправленный вариант доклада он и передал матарским властям.
      Однако Делам-Нуар ни сном ни духом не ведал о том, что полковник Небкир проводил собственное расследование на месте взрыва. Его специалисты обнаружили множественные следы экзюперина в останках Шема, на фрагментах церемониального седла, а также на искореженной королевской обуви, после чего они вручили свойдоклад людям эмира (и еще кое-каким людям). Вот так Делам-Нуар оказался уличен во лжи размером примерно с Монмартр.
      Когда нет путей к отступлению, единственный выход – двигаться прямо вперед.
      – MON EMIR, ПОХОЖЕ, ТУТ ДЕЙСТВУЮТ НЕКИЕ СИЛЫ, О КОТОРЫХ ДАЖЕ МНЕ НИЧЕГО НЕ ИЗВЕСТНО. И ВСЕ ЖЕ Я АБСОЛЮТНО УВЕРЕН…
      – Ба! Вранье! Это была ФРАНЦУЗСКАЯ взрывчатка! Посмотрите, что она со мной сделала!
      – СОГЛАСЕН, ОНА, СКОРЕЕ ВСЕГО, БЫЛА ПРОИЗВЕДЕНАВО ФРАНЦИИ, НО УВЕРЯЮ ВАС, ЧТО ВАШИ ДОБРЫЕ ФРАНЦУЗСКИЕ ДРУЗЬЯ НЕ ИМЕЮТ К ЭТОМУ ПРОИСШЕСТВИЮ…
      – У меня есть доклад!
      – ПОВЕЛИТЕЛЬ, НУ КАК ВЫ НЕ ПОНИМАЕТЕ! ОНИ ЖЕ ПЫТАЮТСЯ ПОДСТАВИТЬ ПАРИЖ И КАФФУ, ЧТОБЫ ПОССОРИТЬ ВАС С ПРЕДАННЫМИ ДРУЗЬЯМИ И СОЮЗНИКАМИ. И ОНИ УЖЕ В ЭТОМ ДО ОПРЕДЕЛЕННОЙ СТЕПЕНИ ПРЕУСПЕЛИ, ОДНАКО…
      В этот момент вошел врач и сделал эмиру укол. Делам-Нуару не терпелось продолжить свои объяснения, хотя он вполне отдавал себе отчет в том, насколько неубедительно и неуклюже они звучали. Необходимость орать делу явно не помогала.
      – А где это письмо, которое Таллула якобы написал Яссиму? – мгновенно успокоившись после укола, спросил Малик. – Покажите его мне.
      Делам-Нуар тяжело вздохнул. Этот гребаный американец Тибодо и здесь переиграл его. При обыске комнаты Яссима действительно было обнаружено письмо на очень дорогой бумаге. Вернее, бумага была, а текст на ней отсутствовал. Чернила исчезли. Это была одна из самых старых уловок в шпионском ремесле, однако, увы, она по-прежнему работала безотказно. Учитывая, разумеется, что использовалась она против такого тупицы, как Яссим.
      – ПИСЬМО БЫЛО НАПИСАНО СИМПАТИЧЕСКИМИ ЧЕРНИЛАМИ, ВАШЕ СВЯТЕЙШЕСТВО. НО Я УВЕРЕН, ЧТО ХИМИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ, ВНЕ ВСЯКИХ СОМНЕНИЙ, ДОКАЖЕТ ПРИСУТСТВИЕ ЭТИХ ЧЕРНИЛ НА БУМАГЕ, И ТОГДА…
      – Довольно! Довольно этих жалких, никчемных оправданий! Вы должны были меня защищать! А теперь посмотрите – во что я превратился! Вы бы хотели остаться без ног, а? А, французик?
      Сообразив, что в этих краях в качестве наказания все еще существовала практика отсечения конечностей, старый и умный француз счел немедленное отступление самым благоразумным в сложившейся ситуации. Нет, он не был трусом, он сражался при Дьенбьенфу и лично убил в Алжире больше арабов, чем кто бы то ни было. Он не боялся умереть, если возникнет необходимость, – традиционная последняя сигарета перед строем солдат с оружием наизготовку не такой уж плохой конец. Но вот позволить отпилить себе ноги, дабы доставить удовольствие какому-то сбрендившему эмиру, – нет, эта перспектива Делам-Нуара не привлекала.
      – ВАМ ПОРА ОТДЫХАТЬ, О ВЕЛИЧАЙШИЙ. Я ПРИНЕСУ ВАМ НЕОБХОДИМЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА, И ТОГДА ВЫ ПОЙМЕТЕ – КТО ВАШИ НАСТОЯЩИЕ ДРУЗЬЯ.
      – ВОН! ПОШЕЛ ВОН!
      Обеспокоенный доктор склонился над своим пациентом.
      – ИМАМ, ВАМ НЕОБХОДИМООТДОХНУТЬ!
      В соответствии с протоколом Делам-Нуар удалился, не поворачиваясь к эмиру спиной. Оказавшись у двери, он в последний раз взглянул на истеричного безногого эмира, который некогда был самым замечательным творением его рук. Лицо Малика представляло собой один огромный покрытый мазью синяк, теперь до такой степени лиловый, что на секунду Делам-Нуару даже показалось, будто он вот-вот взорвется.

      Флоренс очнулась в светлом помещении, и несколько секунд ей казалось, что она умерла и что вся эта белизна соответствует какой-то волшебной комнате ожидания на берегу реки Стикс.
      Затем она ощутила боль в левом виске и нащупала бинт. Теперь ей стало понятно, что она не умерла. Левая рука ее была пристегнута наручниками к кровати.
      Она находилась в ярко освещенной и чистой комнате, а не в темной камере с трупом или в помещении для допросов, где на нее кричали вооруженные мужчины. Флоренс лежала на кровати, застеленной чистыми простынями. К тому же ее кто-то помыл. Она больше не источала запах смерти.
      Флоренс взглянула на дверь и за толстым стеклом увидела чье-то лицо, уставившееся на нее из коридора. Поняв, что она пришла в себя, лицо исчезло, и у Флоренс осталось всего несколько спокойных минут на то, чтобы оценить ситуацию.
      Последнее, что она помнила, был прижатый к ее лбу пистолет. Салим бен Джудар. Еще там был полковник… Небкир? Висок у нее гудел от боли. Свободной рукой Флоренс оттянула повязку и нащупала под ней несколько швов, твердых, как рыболовная леска. Видимо, бен Джудар ударил ее в висок своим пистолетом. А теперь она находилась в каком-то тюремном госпитале. Судя по всему, они пока не собирались ее убивать.
      Дверь открылась, и в палату вошел Салим бен Джудар. Почему-то он уже не выглядел таким страшным и скорее напоминал затюканного менеджера среднего звена, который засиживается допоздна на работе, чтобы приготовиться к важному докладу и объяснить начальству, каким образом можно сократить оперативный бюджет следующего квартала на восемь процентов. В руках у него была дощечка с зажимом для документов.
      – Так, значит, пришла в себя. Подпишите нам вот это.
      Он протянул ей свою дощечку.
      – И в чем я должна признаться на этот раз?
      – В том, что участвовали в покушении на эмира. Вас казнят завтра вечером. Без разницы – подпишете вы это или нет.
      Его безразличие выглядело нарочитым. Типа: да, чуть не забыл, мы же вас завтра убьем. Сначала несколько других человек, а потом вас.
      «Ладно», – подумала Флоренс. Она тоже умела играть в эту игру.
      – Я вам подпишу что угодно, – как можно небрежней сказала она. – Но только после того, как вы разрешите мне встретиться с Лейлой.
      – Ее здесь нет. Она в другом месте.
      Было совершенно ясно, что он лгал.
      – С ней все в порядке?
      – Хватит с нее того, что она до сих пор жива.
      – Разрешите мне с ней встретиться, и я это подпишу, – Флоренс протянула ему обратно дощечку с бумагой. – И больше я говорить об этом не буду. Вам уже меня не испугать, Салим.
      Он молча уставился на нее, и в глазах у него мелькнуло нечто похожее на уважение. За свою карьеру он успел известить шестнадцать человек о том, что их скоро казнят. Ни один из них не воспринял эту новость с таким спокойствием. Салим бен Джудар повернулся и вышел из комнаты.
      Через час дверь снова открылась и внутрь вошли два охранника. Они уже не стали заковывать ее в наручники и грубо с ней обращаться, однако покрыли ей голову абайей и только после этого вывели из камеры. Пройдя с ними несколько коридоров, она услышала, как открываются тяжелые двери, и немедленно ощутила волну раскаленного воздуха, ворвавшуюся снаружи. Ее усадили в машину между двумя мужчинами, от одного из которых сильно несло потом. Ехали они почти целый час. В конце концов ее вывели из машины, и она снова ощутила палящую жару Матара – если, конечно, они находились не в Васабии. Флоренс завели в здание, где снова было прохладно. Затем ее усадили на стул, и она поняла, что перед ней стоит стол. Абайю, в которой не было отверстия для глаз, с нее не снимали, и поэтому она все еще ничего не видела. Прошло несколько минут. Наконец раздался звук открываемой двери, и она услышала мужские голоса. Флоренс, говоря с Салимом, не блефовала: они уже действительно были не в силах ее испугать. Весь запас ее страха был исчерпан.
      Кто-то снял с нее абайю. Флоренс от неожиданности заморгала, а потом увидела, что напротив нее за столом сидит Лейла.
      – О, моя дорогая сестра, – сказала Лейла, и глаза ее заблестели от слез. – Что они с тобой сделали?
      Флоренс подалась вперед и взяла руки Лейлы в свои. Та выглядела изможденной, постаревшей, но по-прежнему красивой. Глаза ее, некогда полные огня и веселья, теперь напоминали глаза загнанного животного.
      – А ты как себя чувствуешь, дорогая сестра? – спросила Флоренс, и обе они разрыдались.
      – Ну вот, – сказала Лейла, утирая слезы. – Теперь они скажут, что это правда – что мы с тобой точно две местные лесбиянки.
      Флоренс улыбнулась и от этого почувствовала себя как-то странно. Она вдруг поняла, что уже долгое время не улыбалась.
      – Ну что же, – сказала она. – Мы все еще живы. И как это нам удалось?
      Кроме них в маленькой комнате не было никого. Впрочем, наверняка за ними наблюдали и даже записывали на пленку.
      – Ты знаешь хоть что-нибудь о том, что произошло? – спросила Флоренс.
      – Похоже, кто-то пытался убить Малика.
      – Да, – кивнула Флоренс. – И мне теперь придется… – Голос ее дрогнул, и она замолчала.
      В глазах Лейлы появилась тревога. Она покачала головой.
      – Не надо, Фьоренца, не делай этого.
      – А тебя они заставили в чем-нибудь признаться?
      – В том, что я оказывала дурное влияние на Газзи.
      Флоренс опять улыбнулась:
      – Ну это не новость. А что обещали взамен?
      Женщины обменялись пристальными взглядами.
      – Сотню ударов плетью, – ответила Лейла.
      – О господи, Лейла…