Рев пропеллеров стал громче, он почти оглушал меня.
Неожиданно раздались два выстрела – почти одновременно. Потом послышался стон. Кто-то крикнул:
Что-то затрещало – и у меня не выдержали нервы.
– Сэр! Мистер Вадлоу! Мистер Вадлоу. Я открыл глаза. Полковник, положив руку мне на плечо, осторожно снимал с меня наушники.
– Они в безопасности, – сказал он. – Летят назад.
Я поглядел на президента. Никогда прежде ему не приходилось отправлять людей на смерть, и никогда прежде я не видел его плачущим.
Вот тогда-то я шепотом попросил одного из генералов выяснить, что с братом президента.
Он покачал головой и показал мне на наушники. Честно говоря, у меня не было желания вновь надевать их, но в случае, если бы операция закончилась трагически, президенту было бы легче услышать это от меня.
Оказалось, что Дэн Такер находился в другом доме, бывшем Доме правительства на Франт-стрит, который охраняли еще тщательнее, чем Народный дом. Из двух операций эта была труднее и опаснее.
Я надел наушники, и в барабанные перепонки в тот же миг ударила звуковая волна. Хлопали двери, им вторили резкие окрики. Дэна не могли найти.
Вздрагивая при каждом «унх», – означавшем убийство бермудского охранника, я слушал, как группа Альфа переходит из комнаты в комнату, и чувствовал себя так, будто находился в гуще событий. Над верхней губой у меня выступили капельки пота.
Вдруг мне показалось, что быстро расстегнули несколько молний подряд, потом раздалось нечто вроде «оох», и я услышал шаги. Потом, как объяснил генерал, взорвались две гранаты.
Последовала еще целая серия звуков, напоминавших разрывы снарядов.
Послышалась монотонная речь, в которой я не мог разобрать ни слова, звучала она как молитвенный речитатив. Наконец до меня дошло: Дэн. Он жив.
Раздалось громкое шипение. Потом как будто завязалась драка. Что-то затрещало… И наступила тишина, прерываемая тяжелым дыханием и топотом бегущих. Через две минуты все звуки утонули в грохоте моторов и реве пропеллеров.
Генерал пояснил, что группа Альфа предвидела вероятность попытки со стороны Дэна во что бы то ни стало совершить самосожжение, поэтому у членов группы были с собой огнетушители. Итак, я мог сообщить президенту, что у его брата есть ожоги, но он в безопасности. Перед тем как покинуть Боевую комнату, я пометил себе: обратиться к министру юстиции, чтобы он навел справки о Бхагва-не. Я всегда считал себя убежденным сторонником свободы вероисповедания, однако мне подозрительны индийские сахибы какого бы то ни было толка, если их последователи практикуют самосожжение.
33
Америка идет к войне
«М-энд-М» в ярости. Это приятно.
Из дневника. 17 октября 1992 года
В пятом часу утра президент покинул Пентагон. Он попросил охрану не включать сирены, чтобы не тревожить сон вашингтонцев. Потомак был красив и спокоен в лунном свете. Президент молчал всю дорогу, и только когда мы подъехали к Южному входу, спросил: – Хотите выпить?
Когда он налил в два стакана по изрядной порции бурбона, я стал было отказываться, но, поняв, что ему нужна компания, послушно выпил свой виски. Должен признаться, он был вполне приличным. Мы сидели в Овальном кабинете, погруженном во тьму, не включив ни одной лампы.
– Отсюда красивый вид, – наконец сказал президент, глядя вниз на фонтан. – Мне будет его не хватать.
Я попытался возразить, мол, это еще не конец и не надо себя хоронить раньше времени.
– Нет, – произнес он. – Срок моей аренды истек.
Мы оба смотрели в окно.
– Еще несколько часов назад я мог претендовать на то, на что претендовали не многие президенты.
– Вы старались спасти человеческие жизни, – сказал я.
– Интересно, как чувствовали себя другие? Кеннеди, Джонсон, Никсон?
– Полагаю, хуже.
– Смерть миллионов – статистика. Покажите мне смерть одного человека – вот где трагедия.
Я задумался.
– Неплохо сказано. Мы могли бы это использовать.
Он улыбнулся.
– Не думаю.
– Почему?
– Слишком прогрессивно. Знаете, я ведь в самом деле думаю, что был прогрессивным президентом. Но это еще не повод цитировать Ленина.
– А-а, – протянул я. – Боюсь, вы правы. Он подмигнул мне.
– По крайней мере, до четвертого ноября.
Опять я спал на кушетке. В половине седьмого утра приехала миссис Метц и привезла мне чистую одежду. Стоит немного выпить, и наутро черт знает что во рту. У меня было ощущение, будто я жевал ношеную стельку.
К четверти восьмого телефон у меня уже звонил не переставая. В основном меня домогались сотрудники Белого дома, которые считали себя более высокопоставленными, чем были на самом деле. Им требовалось знать, почему их не поставили в известность насчет спасательных операций. Некоторым уже пришлось отвечать на вопросы журналистов, и им, очевидно, было нелегко притворяться осведомленными. Я же всем говорил, что сообщу об операциях на нашем совещании в восемь часов, которое обычно проводил в Рузвельтовском кабинете.
Позвонил посол Крыткин, в полной ярости из-за «военных действий», и так далее и так далее. Я почти не слушал его. В конце концов его монолог едва не усыпил меня, и я прервал его, сказав: «Ох, да засунь ты это в свой самовар, старый мошенник». Мне уже было наплевать на все.
Я ждал, что он выругает меня по-русски, а вместо этого он расхохотался. Причем расхохотался от души, громко. Ничего приятного в его смехе не было.
– Герберт, у вас получился отличный маневр с лимузином, – сказал он, отдышавшись.
– Я был уверен, Василий, что вам понравится. Собственно, президент забыл «ядерный» код, и мы не могли сбросить бомбу на вашу страну. Пришлось послать шофера. Но когда он вернулся в Пентагон, было уже слишком поздно. Президент устал. Однако мы собираемся сделать это сегодня. Не хотите посмотреть? Мы пускаем зрителей, но не слишком много.
Послу это понравилось.
– А вы умеете шутить! – хмыкнул он. – Не хуже Рейгана!
Потом Крыткин сказал, что ему необходимо поговорить с президентом, и я ответил, что у него будет десять минут, если он приедет в одиннадцать часов.
В девять часов мне позвонил Марвин с борта «Эйзенхауэра». Этот тоже был в ярости. Несколько раз повторил, что все утро не может дозвониться до президента. Ему, мол, невтерпеж вернуться в Вашингтон. Более того, он считал «удобным», если вертолет доставит его с базы в Эндрюсе прямо на Южную лужайку, где его особу будет встречать лично президент. Я получил огромное удовольствие, когда сообщил, что перезвоню ему по этому поводу.
– Кто все это придумал? – сердито спросил Марвин.
– Вряд ли, Марвин, вам придется благодарить слишком много народа, – зевнув, ответил я. – Если честно, у нас не было консенсуса насчет того, надо ли вас спасать.
– Меня не требовалось спасать!
– Правильно. Я уверен, вы все держали под контролем.
– Я вел переговоры.
– Да, конечно. Честные, вежливые, конструктивные…
– Мне нужно поговорить с президентом.
– Знаете ли, Марвин, он страшно занят, улаживая последствия вашего дипломатического триумфа на Бермудах. Приходится кое-что подправлять, ведь он ни в коем случае не желает, чтобы какая-нибудь нелепость помешала вам получить Нобелевскую премию.
– Но, Герб, мне все же надо кое о чем переговорить с ним.
– Конечно-конечно. Однако вам пришлось пройти через суровые испытания, и теперь военные врачи немного понаблюдают за вами.
– Я прекрасно себя чувствую!
– Ничего не могу поделать. Таков вердикт врачей. В любом случае, морской воздух вам не помешает.
– Морской воздух? Вы бросаете меня тут?
– Марвин, до свидания.
– Вы не понимаете. Я не люблю корабли, у меня морская болезнь. Один раз меня стошнило даже, когда я катался на лодке в Центральном парке.
– Марвин, до свидания.
– Герб!.
День продолжался. Иногда медицина бывает на редкость полезной.
Что касается брата президента, то с корабля сообщили: он сидит, поджав, как положено, под себя ноги, и медитирует. За ним также установили надзор, осуществляемый надежным старшиной по фамилии Коллинз.
Я решил, что Дэну тоже не помешает некоторое время подышать морским воздухом. Фили и я работали над заявлением, в котором нам предстояло информировать прессу о «травмах», полученных Марвином и Дэном в ходе проведения спасательной операции.
Василий приехал в Белый дом ровно в одиннадцать. Когда я провожал его к президенту, он по-свойски ткнул меня в бок – бедные мои ребра!
Президент приветствовал его улыбкой и, едва мы уселись, спросил, обратившись к нему:
– Василий, давайте сегодня нарушим скучную процедуру, а? Что я могу для вас сделать?
Этим он мгновенно сбил Василия с толка, так как тот был большим приверженцем протокола. Немного оправившись от изумления, Василий объявил, что Советский Союз в будущем «со всей серьезностью отнесется» к каким бы то ни было военным операциям на Бермудских островах.
Президент внимательно выслушал его.
– Василий, я очень серьезно отношусь к кино, например. Неужели вы в самом деле пошлете в эту дыру войска?
Непривычный к подобной манере вести диалог, Василий лишь кивнул в ответ на поставленный прямо, без околичностей, вопрос.
Такер улыбнулся.
– Сегодня я собираюсь сделать заявление. Вам оно не понравится. Но, надеюсь, мы потом встретимся. Мне нравятся наши коротенькие беседы.
Вскоре после полудня президенту позвонил адмирал Бойд и сообщил, что последние С-7А покинули базу. Все потихоньку утрясалось – скорее, растрясалось.
В двенадцать часов тридцать пять минут президент пригласил телевизионщиков и сделал заявление, из-за которого еще и сегодня ведутся жаркие споры.
Я был в Овальном кабинете, рядом с ним, когда он произнес свою историческую речь.
"По условиям договора, подписанного президентом Рузвельтом и премьер-министром Уинстоном Черчиллем, 694,33 акра земли на острове Сент-Дэвид остаются во владении Соединенных Штатов Америки до 2039 года.
Это соглашение, которое нынешнее руководство Бермудских островов не принимает во внимание, столь же обязательно для меня, как для сменявшихся ранее американских администраций.
Однако, убедившись, что военное присутствие Соединенных Штатов Америки на Бермудских островах дает в настоящий момент тамошнему руководству повод для агрессии, подобной той, которую мы были вынуждены предотвратить при помощи операции, завершенной нами сегодня ночью, я заявляю о следующих мерах.
После соответствующих консультаций с Объединенным комитетом начальников штабов и представителями конгресса я установил, что наши спутники, следящие за передвижениями субмарин, гарантируют безопасность, если часть вооружения будет демонтирована.
Однако наши вооруженные силы нуждаются в пополнении и совершенствовании своих резервов новыми типами боевых средств. Если учесть сегодняшний политический климат на Бермудских островах, то спорная территория требует нового подхода.
В соответствии с этим к завтрашнему полудню Воздушно-морская база Соединенных Штатов Америки, расположенная на территории Бермудских островов, перестанет существовать. С этого часа ее официальным названием будет Бермудский воздушно-морской военный полигон Соединенных Штатов Америки.
Всем бермудцам, в первую очередь я обращаюсь к тем, кто участвовал в постоянных нападениях на базу, я советую покинуть территорию, непосредственно прилегающую к базе. Те же, кто не сделают этого, подвергнут себя опасности разделить участь с завтрашнего дня не существующей базы.
Я осознаю, что это решение лишает Бермуды аэродрома. США никогда не возражали против использования своего военного аэродрома для коммерческих перевозок, и в свое время он полностью обеспечивал процветавший туристический бизнес. К сожалению, теперь из-за изменения политического курса страны туристический бизнес на Бермудах отсутствует. Таким образом, Бермудские острова отныне будут меньше нуждаться в аэропорте, чем прежде.
Возможно, Советы в качестве союзника построят новый аэропорт где-нибудь в другом месте. Одновременно они могут также построить несколько концентрационных лагерей. Советский Союз – известный эксперт в этой области архитектуры, ибо создал много подобных заведений для внутреннего потребления. Судя по тому, что мог видеть на прошлой неделе весь мир до того, как моего советника Марвина Эдельштейна взяли в заложники, господину М'дуку по душе концентрационные лагеря. И мистер М'дуку, наверняка, построит в будущем не один лагерь. Такое всегда происходит в странах с диктаторским режимом, которые поддерживают тесные связи с Советским Союзом".
Произнеся эту речь, Такер преобразился. Он никогда не казался мне таким раскрепощенным, таким спокойным, с тех самых пор, как стал президентом. Возможно, ему стало легче, когда он принял решение. Но, думаю, было кое-что еще. Теперь, что бы ни говорили и что бы ни писали а нем, – видит Бог, критики было немало, – он как будто этого не замечал. Он зажил в согласии с собой.
Джордж Буш, патриотизм которого (кстати, мы никогда не отрицали его патриотизма) теперь побудил его броситься в атаку, назвал решение президента "нравственным эквивалентом воды, заполняю-
щей Панамский канал", и обещал отменить это решение, если станет президентом. В том, что он станет им, увы, сомнений почти не оставалось, так как наш рейтинг был существенно ниже.
Толпа, особенно ее молодые представители, тоже стала другой. Людям понравилась фраза из речи президента насчет того, чтобы не перековывать мечи на орала, а закопать их в чистом поле, на которое стала похожа бывшая база после того, как стала служить полигоном воздушных и морских сил Соединенных Штатов Америки. Полагаю, эти молодые люди увидели в Томасе Нельсоне Такере лидера, который пошел дальше пустых разговоров о разоружении. Это был человек, возложивший на них самих ответственность за применение оружия.
Ночь на четвертое ноября не была особенно тревожной, как это обычно случается во время выборов. Большим количеством голосов нас поддержали Виргинские острова – президент отдал им много сил, да и в Массачусетсе мы потеряли всего 400 000 голосов. (Кстати, Джеральд Форд с той же разницей в голосах отдал штат Джимми Картеру.) И, естественно, мы были на седьмом небе от счастья, когда выиграли в Айдахо. Всегда приятно, когда тебя поддерживает родной штат.
Атмосферу в штабе Такера в «Бойсе-Шератон» пресса называла похоронной, но мне это кажется очень большим преувеличением. Конечно же, люди вымотались – а кто бы не устал после такой жесткой кампании? – и, естественно, не радовались в основном проигрышным результатам. Однако, оглядывая зал, я чувствовал в воздухе и напряжение и оптимизм и повторял репортерам: «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь». Они отвечали, что я не желаю смотреть правде в глаза, но мне хотелось поддержать моральный дух нашей команды.
Петросян, Фили и Сиг Беллер в углу президентского номера сочиняли прощальную речь.
– Нет, – вдруг заявил Сиг. – Нет, нет, нет. Он же не Уолтер Кронкайт. Надо закончить: благослови вас Господь.
– Он ненавидит эту фразу: благослови вас Господь, – возразил Фили. – Надо закончить тем, что мечта не умирает, а летит дальше, хлопая крыльями на ветру.
– Хлопая? – переспросил Петросян. – Почему она «хлопает»?
– Ну, машет. Какая разница. Ждать нам все равно нечего, так что можем обойтись без Бога.
Я вмешался и сказал, что не стоит так говорить о Боге.
– Заткнитесь, Герб, – попросил Фили.
– Давайте это выкинем, – сказал Беллер. – Вот это: «Часто то доброе, что совершает человек, забывается, едва он уходит». Дурно пахнет. Я бы выкинул.
– И я тоже.
– Выкинули.
Петросян сказал, что эту фразу вписал сам президент.
– Все равно.
– Может быть, он скажет пару слов о Виргинских островах, – предложил я.
– Мы не можем назвать всех, кто голосует за него.
– Почему нет? – спросил Сиг. – Уложимся в один параграф.
– Эй-Би-Си хочет знать, почему мы до сих пор не признали свое поражение. Говорят, люди Буша называют нас наглецами из-за того, что мы не сдаемся.
– Скажите им, что мы в ванне. У нас камни идут из почек.
Незадолго до восьми часов мы уже были готовы признать свое поражение. И тут забарабанили в дверь. Когда дверь распахнулась, на пороге мы увидели первую леди.
Лично я был в восторге. А вот другие, в частности Бэмфорд Ллеланд IV, не простили ей то, что она приняла предложение мистера Вейнберга и решила сниматься в кино.
Семейное положение президента во время предвыборной кампании – вернее, отсутствие такового положения – было на все лады обругано в полудюжине мемуаров, написанных сотрудниками Белого дома, так что у меня нет желания говорить об этом.
И вот миссис Такер стояла перед нами в черных кожаных брюках и накидке из рыжей лисы. Она прилетела, чтобы быть рядом с мужем в час его поражения. Я всегда говорил, миссис Такер – женщина с характером.
Если у кого-то из высокопоставленных чиновников и были сомнения насчет взаимной любви президента и первой леди, от них не осталось и следа, когда она вошла в комнату и обняла мужа. Честно говоря, у меня мелькнула мысль, не упадут ли они на пол в порыве страсти, настолько им обоим было наплевать на окружающих. Пришлось попросить всех выйти из президентского номера, чтобы мистер и миссис Такер могли несколько минут побыть наедине, прежде чем они спустятся вниз и на них наведут телекамеры.
Десять минут спустя они все еще оставались в президентском номере. К этому времени Сиг и остальные потеряли всякое терпение. Они говорили, что мы должны признать поражение, иначе будем выглядеть чудовищно перед всем миром. Я отправился наверх и постучал в дверь. Потом постучал еще раз. И еще раз. В конце концов я позволил себе повернуть ключ в замке, но когда сделал это, то обнаружил, что на дверь накинута цепочка.
Лишь через сорок пять минут президент и первая леди вышли к репортерам. Должен сказать, что президент выглядел куда более свежим, чем в последние несколько месяцев, а первая леди лучилась счастьем и была прекрасна, если не считать выбившейся из прически пряди волос.