Владислав Анатольевич Бахревский

Дядюшка Шорох и шуршавы

1

Мама стояла посреди комнаты и зажимала уши ладонями.

— Что же это у нас в доме творится? Как вы не оглохнете в этом шуме?

Старший брат Лёня, который был в ответе за младшего брата Женю, поднялся с коленок и объяснил:

— Я — мангуста, а он — кобра. Я визжу от ярости, а он от ярости шипит. Идёт непримиримая битва.

— Хорошо, — согласилась мама. — Но почему на всю мощь включены приёмник, радио и телевизор? У вас что, по три пары ушей?

— Мы отвлекаем соседей, мама! Я — визжу, он — шипит. Ведь соседи могут подумать, что у нас случилась беда. У тёти Вари никакой фантазии. Ты же сама говорила.

— Ну, ладно, — опять согласилась мама. — Но почему по всей квартире горит электричество? Почему включён электрокамин? Зима, слава богу, кончилась!

— Мама! — удивился младший брат Женя. — Но ведь кобры и мангусты водятся в Индии. А Индия рядом с экватором, где солнце стоит над головой, поэтому там очень жарко и очень светло.

Мама закрыла глаза и села. Братья кинулись к ней, словно хотели поддержать, но мама вдруг открыла глаза.

— Моё зелёное выходное платье — вместо ковра?

— Что ты, мама! Это не ковёр, это топкая зыбь джунглей. Мы по нему не ходим! Наступишь — засосёт.

Мама подняла платье и решительно прошлась по комнатам, вырубая электричество и говорящую аппаратуру.

— Мы с отцом едем на новоселье к Страусовым. Они получили квартиру на другом конце города. Вернёмся мы только утром, и вот что я вас прошу запомнить. У вас не экватор и не Тихий океан. У вас — полярная ночь! Пока я буду одеваться, вы поужинаете, разденетесь и, как белые медведи, впадёте в спячку. Понятно.

— Да, — сказал старший брат Лёня.

— А тебе? — спросила мама у младшего.

— Понятно, но он меня не успел загрызть. Мангуста обычно побеждает кобру.

— Никаких ядовитых тварей. Вы — медведи! Белые, даже очень белые медведи.

Братья быстро собрали ужин, быстро поели, быстро легли в кровати. Они всё умели делать сами: Лёня учился в третьем классе, а Женя во втором.

Когда мама идёт в гости, она надевает любимое янтарное ожерелье, серьги с янтарями и янтарный перстень с мошкой доисторических времён.

Ожерелье мама надела, замочки на серёжках защёлкнула… И вдруг на кухне что-то загудело, затарахтело. Мама пошла посмотреть: не труба ли это лопнула? Трубы были целы. А тут зазвонил телефон.

Папа ждал маму в центре города у цветочного киоска. Мама схватила сумочку, поцеловала мальчиков и убежала.

Перстень с мошкой доисторических времён остался лежать на туалетном столике.

Женя выскочил из постели и, размахивая перстнем, забрался на подоконник.

— Мама! — закричал он в форточку. — Ты забыла!

Подоконник был узкий, Женя не устоял, схватился за штору. Штора затрещала. Женя взмахнул обеими руками, перстень выскочил, покатился по полу…

— Немедленно ложись в постель! — приказал старший брат Лёня.

— А перстень?

— Без тебя найду.

— Подумаешь, старший какой нашёлся! На один год и старше-то всего.

— На один год, три месяца и три дня! — поправил младшего брата старший брат Лёня.

— Вот и лягу! — сказал Женя и лёг под одеяло. — Я лягу, а ты ищи.

— Мне не впервой. Я каждый день ищу твои носки, твои ботинки.

— Вот и ищи, раз тебе нравится… Я, между прочим, всё ставлю на место.

— Ну, конечно! Твои ботинки с ногами, а носки с крылышками. Вечером ты ставишь всё на место, а утром — один носок под диваном, другой на подоконнике.

— Ну тебя! — отвернулся к стенке младший брат Женя. — Мама сказала, что мы медведи, и я с радостью впадаю в спячку.

Лёня тяжко вздохнул. Все младшие думают, что быть старшим — это мёд, а это не мёд — чистое наказание. Но тут уж поделать ничего нельзя. Старшинство — не фантик, не поменяешься.

2

Был румяный месяц март.

В комнате стояли розовые сумерки. Дом погружался в дремоту. Тренькнула, распрямляясь, пружина в диване. Скрипнул стул, устраиваясь на ночь поудобнее. Вещи отдыхали.

Мамина гордость — музейное кресло времён войны с Наполеоном, золочёное, всё в завитушках, в парче, было похоже теперь на придворного, который, вернувшись с царского приёма, сбросил с себя камзол, парик и стал пузатеньким, бестолковым старикашкой.

Лёне захотелось подойти к креслу, поговорить, чтоб ему не было одиноко, но ведь тогда старикашка тотчас встрепенётся, засияет перед человеком всеми своими вензелями.

Нет, нет! Надо затаиться, пусть отдыхает.

Снова скрипнул стул. Женька сегодня возил его по полу. Сначала он был у него плугом, потом бульдозером, но больше всего стулу досталось, когда он превратился в ледокол. Женька таранил стену — она была у него айсбергом. А стена тонкая. Через неё слышно, как у тёти Вари половицы скрипят. Проломил бы, а отвечать старшему брату: куда смотрел?

Лёня опять собирался вздохнуть, но вдруг заметил: шторы на окне шевелятся. На серых конях, в островерхих шлемах в комнату въезжали серые всадники. Они промчались по стенам и потолку и скрылись за зеркалом.

Зеркало одно теперь светилось в комнате. Свет его был загадочный, немножко зловещий.

И тут Лёня услышал: в маминой комнате, на всю притихшую квартиру, тикают ходики:

А в комнате опять произошли перемены. По стенам на лёгких конях, гарцуя, проскакали синие всадники.

«Ой! — вспомнил Лёня. — А мамин перстень? Наверное, он закатился под стол. В темноте не найдёшь, только Женьку разбудишь. Вон он как посапывает, глупый меньшой братишка. Свет зажечь? Спугнёшь синих всадников. Но мама так и ахнет, когда узнает, что уронили перстень и даже искать не стали».

Лёня откинул одеяло, и…

Дзинь!..

Тонкий хрустальный звон прокатился по комнате. Видно, муха ударилась о хрустальную рюмку. Но тотчас прозвенело на люстре, на полу, на окне.

Лёня посмотрел на окно: торжественной поступью выезжали на стену чёрные всадники в развевающихся чёрных плащах.

Лёня зажмурился и потихоньку стал натягивать одеяло на голову.

Шу-шу-шур!.. — совсем ясно прошелестело за радиатором.

Лёня затаил дыхание. Шорохи не унимались.

— Ох! Ух! Фу-у!

«Но разве я не старший брат?» — спросил себя Лёня и отважно открыл глаза.

Из-за радиатора, из трещины в стене протискивался в комнату странный, очень несовременный и совсем какой-то не такой человек. В одной руке у него был деревянный ящик с инструментом, в другой — раздвижная лестница. Мастер!