Глава 11

Городок Уолворт, штат Висконсин, – это славное и гостеприимное местечко. Он проявил свое гостеприимство, расстелив перед нами ровный, мягкий сенокосный луг, где сено уже было скошено и убрано. Поле находилось всего в трех кварталах от центра города, оно было длинным и широким, да и подходы к нему тоже были хороши, за исключением одной линии низко висящих телефонных проводов. Мы приземлились, имея в запасе последние деньги и остаток боевого духа.

Хозяин аэродрома был добряком, которого привел в легкое изумление старый самолет и вывалившиеся из него странные типы.

– Конечно, вы можете взлетать с этого аэродрома, и спасибо за предложение полетать. Ловлю вас на слове.

Надежды ожили. Нам сказали добро пожаловать!

Мгновенно были вывешены объявления, и мы устроили два бесплатных полета для хозяина аэродрома и его семьи. До заката мы успели сделать еще три платных полета. В этот вечер казначей сообщил мне, что мы уплатили тридцать долларов за горючее, но и получили от пассажиров двенадцать долларов. Судьба поворачивалась к нам лицом, это ясно.

Наутро из зеркала, висевшего на заправочной станции, на меня уставился жуткий тип, этакий тощий, заросший мистер Хайд, вид которого был настолько ужасен, что я невольно отпрянул. Неужели это я? Неужели это то, что видели фермеры повсюду, где мы приземлялись? Да я бы на их месте вилами гнал прочь такое чудовище! Впрочем, заросшая образина исчезла под электробритвой, и выйдя на свет, я почти почувствовал себя человеком.

Мы должны были либо заработать в Уолворте деньги, либо бросить нашу затею. Мы еще раз изучили способы привлечения клиентов: метод А – воздушная акробатика над городской окраиной. Метод В – прыжок с парашютом. Потом мы начали экспериментировать с методом С. Существует принцип, гласящий, что стоит тебе в одиночку сесть за игру в солитер посреди глухой пустыни, и кто-нибудь непременно подойдет, чтобы заглядывать тебе через плечо и давать советы, с какой карты ходить. Это и был принцип метода С. Мы развернули наши спальные мешки и самым беззаботным образом разлеглись под крыльями.

Метод сработал немедленно.

– Эй, привет.

Я приподнял голову на голос и выглянул из-под крыла.

– Привет.

– Вы летаете на этом самолете?

– А как же. – Я поднялся на ноги. – А вы хотите полетать?

На какое-то неуловимое мгновение этот человек показался мне знакомым, да и сам он смотрел на меня, явно пытаясь что-то припомнить.

– Получится хороший полет, – сказал я. – Уолворт красивый городок, хорошо смотрится с воздуха. Всего три американских доллара.

Человек прочел мое имя на кромке кабины.

– Эй! А ты случайно не… Дик! Помнишь меня?

Я всмотрелся в него внимательнее. Я видел его раньше, я знал его по…

– Вас зовут… – сказал я.

Как же его зовут? Он восстановил самолет. Он и Карл Линд пару лет назад восстановили самолет…

– Вас зовут… Эверетт… Фелтхэм. Биплан Птица! Вы и Карл Линд!

– Да, сэр! Дик! Как дела, старина!

Эверетт Фелтхэм служил бортинженером в одной из крупнейших авиакомпаний. Он вырос на современных моделях легких самолетов, был авиационным механиком, пилотом, реставратором. Эверетт Фелтхэм знал все мыслимые летательные аппараты; и как на них летать, и как поддерживать их в рабочем состоянии.

– Эв! А ты-то что здесь делаешь?

– Я здесь живу! Это мой родной город. Вот уж никогда не знаешь наперед, какой мусор свалится с небес тебе на голову! Как там Бетт? Как дети?

Это была хорошая встреча. Эв жил всего в двух милях к северу от того поля, на котором мы сели, а у нашего друга Карла Линда была дача на берегу озера Джинива, в десяти милях к востоку отсюда. Карл летал в конце двадцатых годов, бродяжничая по этим самым краям. Женившись, он бросил полеты, чтобы содержать семью, и теперь он президент фирмы «Линд Пластик Продактс».

– Бродячий пилот, – сказал Эв. – Я мог бы и догадаться, что только ты способен на такое безумие, как посадка на сенокосе. А ты знаешь, что совсем рядом есть аэропорт?

– В самом деле? Ну, он слишком далеко от города. А нам надо быть поближе. Мы сейчас в небольшом прогаре после целой недели напрасных полетов. Нам непременно надо заполучить сегодня пассажиров, иначе мы снова будем голодать.

– Я позвоню Карлу. Если он дома, он захочет прилететь повидаться с вами, а может, и к себе домой пригласит. Вам нужно что-нибудь? Что-нибудь я могу вам привезти?

– Нет. Разве что ветошь – у нас ее почти не осталось. Если у тебя есть поблизости.

Эв махнул рукой и уехал, а я улыбнулся. Интересная штука эти полеты, Стью. Никогда не скажешь, где наткнешься на какого-нибудь старого дружка. Что-то в этом есть, это точно. Садишься себе на сенокосе, а тут старина Эв. Ничто не случайно, ничего наудачу, – напомнил почти забытый голос.

После ужина начали подходить пассажиры. Одна женщина сказала, что летала в последний раз, когда ей было шесть лет, и катал ее бродячий летчик на аэроплане с двумя крыльями, очень похожем на этот.

– Мой босс сказал мне, что вы здесь, и я решила не упускать случая.

Молодой парень с фантастической гривой волос на голове остановился и долго смотрел на самолет, прежде чем решился лететь. Пока Стью его пристегивал на переднем сиденье, он произнес: «Увижу ли я завтрашний день?»

Было довольно странно услышать такой речевой оборот из уст типа, объявившего себя неграмотным. (Стыдись, подумал я, не суди человека по его прическе!) В полете он от страха цепко хватался за кабину при разворотах, а после приземления сказал только Bay! Он долго еще стоял неподалеку, глядя на самолет почти с благоговением. Я отметил про себя, что это настоящая личность, несмотря на его патлы. Что-то в этом пребывании над поверхностью земли глубоко его затронуло.

Парочка хорошеньких девушек в платочках подвела наш сегодняшний баланс с прибылью, и кружа над родным городком в небесах, они счастливо хохотали.

Я проверил запас горючего. С оставшимися десятью галлонами было самое время заправить бак, хотя бы пассажирам и пришлось подождать.

Я сразу же вылетел в аэропорт, о котором упоминал Эв, и пять минут спустя уже заруливал на стоянку у заправочной станции. Я как раз заканчивал заполнять бак, когда к самолету бодрым шагом подошел, сияя глазами, дородный бизнесмен в соломенной шляпе с жесткими полями.

– Эй, Дик!

– КАРЛ ЛИНД! – Он был таким же, каким я его запомнил, одним из самых счастливых людей на свете. Он пережил инфаркт и теперь радовался воздуху, которым дышал.

Оценивающим взглядом он окинул самолет.

– Ну что, хорош, Карл? – спросил я. – Похож он на то, что ты помнишь?

– В мое время у нас не было такой блестящей золотой краски, скажу я тебе. Но опора шасси что надо, да еще эти заплатки на крыльях. Все так, как я помню.

– Валяй, Карл, садись вперед, если ты мне доверяешь. Ручек управления впереди нет. Я возвращаюсь на луг.

– Ты хочешь взять меня с собой? Ты уверен, что я могу полететь с тобой?

– Садись, а то мы тянем время. Нас пассажиры ждут!

– Не заставляй их ждать, – сказал он и забрался на переднее сиденье.

Мы немедленно взлетели, и до чего же хорошо было видеть человека, снова оказавшегося в любимом им небе. Он снял шляпу, его седые волосы развевались на ветру, и он широко улыбался, что-то припоминая.

Биплан мягко приземлился на сенокосе, и я не выключал мотора, пока Карл выходил из кабины.

– Давай, катай своих пассажиров, – сказал он. – Потом мы зачехлим аэроплан и поедем ко мне домой.

Мы беспрерывно катали пассажиров, пока солнце не склонилось к горизонту, и все это время Карл Линд следил за полетом биплана, ожидая нас вместе с женой и с Эвереттом. Это был лучший за все время будний день – двадцать пассажиров до захода солнца.

– Не знаю, предусмотрено ли это Кодексом бродячих пилотов, – говорил я Карлу, пока мы ехали вдоль берега озера Джинива и кружили среди раскинувшихся там усадеб. – Полагается, чтобы мы были грязными с головы до ног и все свободное от полетов время проводили под крылом самолета.

– Да нет. Такое тоже случалось. Кто-нибудь, кто любил самолеты, бывало, приглашал к себе на ужин.

Но не совсем в такой манере, думал я, когда мы уже подъезжали к его дому. Яркая картинка была словно вырезана из журнала по домоводству, – повсюду мягкие ковры, стекла от пола до потолка, открывающие вид на воду.

– Вот это наш домик, – извиняющимся тоном начал Карл.

Я и Стью расхохотались одновременно.

– Так, небольшая хижина в лесу, верно, Карл?

– Ну… хорошо ведь иметь местечко, знаешь, куда можно приехать и расслабиться.

Мы совершили краткую экскурсию по этому элегантному дому, испытывая при этом странное ощущение. Мы почувствовали приближение к цивилизации. Карл получал огромное удовольствие от своего дома, и благодаря этому это было счастливое место.

– Можете переодеться здесь, ребята. Пойдем искупаемся. То есть вы пойдете. А я за первые пять забросов поймаю две рыбы. Бьюсь об заклад.

Уже почти стемнело, когда мы босиком спустились по бархатному склону газона к его причалу. По одну сторону выкрашенного в белый цвет деревянного причала находился эллинг, а на блок-талях висел быстроходный катер.

– Батареи, возможно сели. Но если мы его заведем, то отправимся покататься.

Он спустил катер на воду и нажал на стартер. Раздался лишь пустой щелчок – и тишина.

– Пора бы и помнить, что надо подзаряжать батареи, – сказал он и снова поднял катер в воздух.

Карл принес с собой небольшую удочку и взялся выполнять свое обещание насчет Двух Рыб за Первые Пять Бросков в тот самый момент, когда я и Стью, разбежавшись, прыгнули с причала в воду. Озеро было прозрачной бездонной чернотой, словно чистое масло, двадцать лет выдержанное на льду. Взяв с места в карьер, мы поплыли к бакену, находившемуся в ста футах от берега, и оттуда наблюдали, как покидают небо последние отблески солнца. Вместе с ними исчезли и звуки на всем Среднем Западе, и шепот от нашего бакена легко доносился до берега.

– Карл, довольно тяжелая у тебя жизнь, – сказал я через разделявшую нас воду.

– Еще два года, и я уйду на покой. А может и раньше, если удастся получить разрешение медиков на полеты. Да я бы и в этом году все бросил, если бы мог летать один! Но если я не могу летать, то сидеть здесь просто так было бы совсем скверно.

Со второго заброса он поймал рыбу и выпустил ее обратно в темную воду.

Мы оторвались от бакена и медленно поплыли к причалу. Деревянные перекладины лесенки были гладкими и поросли мягкими водорослями, а когда мы поднялись на белые доски причала, воздух был теплый, как летняя ночь.

– Я проиграю заклад, – сказал Карл. – Вы распугали мне всю рыбу своим плеском. Пять забросов и всего одна рыба.

К тому времени, как мы вернулись в дом и натянули на себя наименее грязную одежду, Эверетт успел уехать, вернуться и выставить на стол громадный пакет, из которого еще шел пар.

– Я взял дюжину гамбургеров, – сказал он. – Этого должно хватить, как по-вашему? И еще галлон пива.

И мы расселись в тот вечер за столом у камина в берлоге Карла с ее стеклянными стенами и принялись поглощать гамбургеры.

– Знаешь, мне ведь пришлось продать Птицу, – сказал Карл.

– Что? Почему? Это же был твой аэроплан!

– Да, сэр. Но я не смог этого вынести. Выходишь к ней, моешь ее, полируешь, а сам летать не можешь, – эта самая медицина, знаешь. И самолету было плохо, и мне было плохо. Вот я ее и продал. Тельма до сих пор держит свою Цессну, и мы время от времени на ней летаем. – Он покончил со своим гамбургером. – Да, у меня тут есть кое-что вам показать. – Он встал из-за стола и вышел в гостиную.

– Я очень надеюсь, что медицинское разрешение все же будет получено, – сказала Тельма Линд. – Это так много значит для Карла.

Я кивнул, думая о том, как это несправедливо, что жизнь человека так сильно зависит от того, что для всех прочих является лишь клочком бумаги. Будь я на месте Карла, я бы сжег все бумажки в камине и летал бы сам в своем самолете.

– Вот это вы посмотрите с удовольствием, – сказал Карл, вернувшись.

Он развернул на столе длинную фотографию, и мы увидели десяток аэропланов, стоящих в одном ряду перед ангаром. В нижнем правом углу белыми чернилами было написано 9 июня 1929 года.

– Вот это ребята, с которыми я летал вместе. Посмотри на этих парней. Что ты о них скажешь?

Он назвал по имени каждого пилота, и все они глядели на нас, такие гордые и полные жизни, со сложенными на груди руками стоя у своих самолетов. Там же сбоку стоял и юный Карл Линд в белом воротничке, при галстуке и в бриджах, еще не ставший президентом «Линд Пластик Продактс», еще не тревожащийся из-за получения медицинского сертификата. Об этом он не будет думать еще тридцать пять лет.

– Смотри сюда. Лонг-Винг Иглрок, Уэйко-10, Кэнак, Фэзент… вот где были настоящие аэропланы, как по-твоему? Вылетали мы на Пикник пожарников…

Хороший это был вечер, и я был рад, что мои годы немного совпали с годами Карла. Он ведь летал и улыбался с этой фотографии еще за семь лет до моего рождения.

– Радуйся, что у тебя есть друзья, – сказал Карл. – Мы-то знаем людей с миллионами долларов и без единого друга на белом свете, правда, Тельма? Радуйтесь, что у вас есть друзья, ребята.

Он был совершенно искренен и, чтобы как-то разрядить серьезность момента, улыбнулся Стью.

– А тебе нравятся все эти полеты и посадки на пастбищах?

– Я получаю самое продолжительное удовольствие за всю мою жизнь, – сказал этот пацан, а я чуть не свалился со стула. За все лето он не удостаивал меня таким откровением.

Была уже полночь, когда мы забрались в наши спальные мешки и угнездились под крылом биплана.

– Трудная жизнь, верно, Стью?

– Угу. Усадьбы, шоколадный торт, плавание в озере Джинива… тяжела жизнь бродячего пилота!

В шесть утра у громадного коровника со стрельчатой готической крышей появился фермер. Он выглядел крохотной точкой на фоне коровника с его высоченной двухскатной крышей и выстроившимися над нею в ряд четырьмя гигантскими семидесятифутовыми вытяжными трубами. Он был в четверти мили отсюда, но в тишине утреннего сенокоса его голос доносился до нас четко и внятно.

– БАЙД БАЙД БАЙД БАЙД БАЙД! ПОБЫСТРЕЕ, БОССИ! ПОШЛА ПОШЛА ПОШЛА!

Я проснулся и лежал под крылом в свете утра, пытаясь вычислить, что могло значить это «Байд». И «Босси». Неужели фермеры до сих пор называют своих коров «Босси»? Но тот же зов послышался снова, долетев до нас над крепким ароматом скошенного сена, и я почувствовал неловкость за то, что валяюсь в постели, когда пора выгонять коров.

Залаяла собака, и в Америке начался день.

Я взялся за перо и бумагу, чтобы не забыть спросить насчет БАЙД'а, и пока я писал, крохотное шестиногое создание, меньше кончика моего пера, отправилось разгуливать по разлинованной странице. Я дописал: «Какой-то маленький жучишка с острым носом только что пересек эту страницу – весьма решительно, явно направляясь куда-то —. Он остановился здесь».

А может, мы тоже прогуливаемся по какой-нибудь космической страничке? Может, происходящие с нами события были частью послания, которое мы могли бы понять, лишь найдя правильную перспективу, из которой можно его прочесть? После длинного ряда сопутствовавших нам чудес, из которых последним было поле в Уолворте, я начинал думать именно так.

Однажды утром осмотр биплана обнаружил, что мы столкнулись с первой проблемой текущего ремонта. Хвостовой костыль стерся и стал совсем тонким. Одно время у меня был стальной ролик и металлическая пластина, предохранявшие его от износа, но постоянные взлеты и посадки тоже довели их до ручки. В случае необходимости мы могли бы сделать другой костыль из куска дерева, но было самое время заняться профилактикой. Мы обсудили это по дороге на завтрак и решили поискать магазин скобяных изделий.

Несмотря на близкое соседство с курортной местностью на озере Джинива, Уолворт понемногу становился вполне современным городком, и мы отыскали скобяные товары в торговом центре.

– Могу я чем-нибудь помочь? – спросил продавец.

– В общем, да, – сказал я медленно и осторожно. – Мы ищем башмак для хвостового костыля. Есть у вас что-нибудь в этом роде?

Как это все-таки странно. Если не держаться в неких рамках и говорить не то, чего от тебя ожидают, то с тем же успехом ты мог бы говорить на суахили.

– Простите, что?

– Башмак… хвостового… костыля. Наш костыль совсем износился.

– Не думаю… что?

– Спасибо, мы сами подыщем что-нибудь.

Мы ходили по рядам всевозможных железок, пытаясь найти длинную узкую полоску металла с отверстиями для шурупов, чтобы можно было закрепить ее на деревянном костыле. Нам попалось несколько больших дверных петель, которые могли бы подойти, штукатурная лопатка и большой гаечный ключ.

– Да вот же он, – позвал меня Стью через зал. В руке он держал башмак хвостового костыля. Этикетка на нем гласила: Рессорная стальная супершина фирмы Воган. На самом деле это была небольшая плоская монтировка, явно изготовленная компанией по производству башмаков для хвостовых костылей.

– А, так вы имели в виду лапчатый лом! – сказал продавец. – Я не был уверен, что вам нужно именно это.

Заведение, в котором мы завтракали, существовало в городе несколько дольше, чем торговый центр.

Единственные изменения с тех времен, когда здесь был салун, заключались в том, что была снята дверь «летучая мышь», мебель превращена в музейные экспонаты, а над зеркалом и как минимум тысячей выставленных вверх дном стаканов были вывешены весьма живописные картины Гамбургер, Чизбургер и Картофель во фритюре.

На одной из стен висел грубо сколоченный дубовый треугольник, имевший вдоль одной стороны зазубрины, словно грубая пила. В нескольких дюймах ниже висела табличка с надписью Фургонный домкрат.

– Стью.

– Да.

– Хвост нашего Паркса весит больше, чем весь остальной самолет. Надо нам будет стащить эту штуковину, чтобы можно было надеть новый башмак.

– А мы и стащим.

– Ты не думаешь, что мы могли бы позаимствовать этот домкрат каким-то образом и пустить его в дело?

– Это старинный фургонный домкрат, – ответил он. – Они ни за что не отдадут его, чтобы поднимать самолет.

– Не мешало бы спросить. Но как он действует?

Мы взглянули на Домкрат, и в нашей кабинке воцарилась тишина. Этот Домкрат никак не мог поднимать что бы то ни было. Мы не могли себе представить, как он вообще мог поднимать какой-либо фургон. Мы делали наброски на салфетках и картонных подставках, рисовали фургончики и все мыслимые способы, какими этот деревянный треугольник мог бы их приподнимать. Под конец Стью решил, что все понял, и попытался втолковать это мне, но все равно получалась бессмыслица. Мы не стали просить одолжить нам Фургонный Домкрат и заплатили по счету, вконец озадаченные этим висящим на стене предметом.

– Можно было бы запустить двигатель, – сказал я, – и поднять хвост воздушной струей от винта. Конечно, будет немного ветрено, пока ты будешь сидеть под хвостом и надевать башмак. Так себе ветерок, около сотни миль в час.

– Это когда я буду там сидеть?

Мы придумаем что-нибудь, в этом я был уверен.

Мысли Стью отвлеклись от нашей неотложной проблемы.

– Как насчет муки? – спросил он. – Не попробовать ли мне муку? Возьму пакет муки, разрежу его сразу перед прыжком и, спускаясь, оставлю за собой след.

– Попробуй.

В результате «Великий Американский» вложил 59 центов в покупку пакета просяной муки. Она была на пять центов дешевле, чем все остальные сорта, поэтому мы ее и выбрали.

Решение проблемы с подъемом хвоста самолета было найдено сразу же после возвращения к биплану. Все было просто.

– Возьми-ка пару банок с маслом, Стью, которые мы еще не открывали. Я постараюсь приподнять хвост повыше, а ты подставь их под рулевую стойку. O'кей?

– Ты что, разыгрываешь меня? Этот здоровенный тяжелый хвост на банках с МАСЛОМ? Да ведь масло разлетится по всей округе!

– Студент, а говорит такие вещи. Ты разве не проходил в школе про несжимаемость жидкостей? Если хочешь, я прочту тебе лекцию на эту тему. Либо, если тебе это больше по душе, мистер Макферсон, полезай под хвост и воткни эти банки под рулевую стойку.

– О'кей, профессор. Будешь готов – скажешь.

Выжимая из себя последние силы, я приподнял хвост на целый фут на целых три секунды, а Стью подставил банки на место. Они держали, и я был удивлен этим не меньше, чем Стью.

– А теперь, если вам так нужны математические подробности, мистер Макферсон, мы можем детально обсудить их.

Спустя десять минут башмак был водворен на место.

Мы растянулись под крылом, чтобы снова испытать метод С, и, само собой, еще до того, как мы заснули, на обочине остановились два автомобиля. Нашими пассажирками оказались две студентки колледжа на каникулах, они во все глаза глядели на биплан.

– Вы говорите, он летает? В воздухе?

– Да, мэм. Летает с гарантией. Взгляните на мир сверху вниз. Три доллара за полет, и лучшего дня нам просто не сыскать, верно?

Трясясь в самолете, пока мы катили по земле к дальнему краю луга и разворачивались против ветра, чтобы взлететь, мои пассажирки призадумались. Они что-то быстро кричали друг дружке, перекрывая шум мотора и дребезжание пустотелого летательного аппарата. Примерно в тот самый момент, когда они решили, что были не в своем уме, когда только подумали о полете в этой старой грязной машине, я дал газ, их охватил мощный рев двигателя, и мы с грохотом и лязгом двинулись по земной тверди и понеслись к шоссе, к автомобилям и телефонным проводам. Они вцепились в мягкую кожаную окантовку передней кабины и в момент отрыва от земли охнули, переглянулись и вцепились еще крепче. Кто-то взвизгнул. Провода мелькнули под нами, и мы легко поднялись в небо.

Они обернулись, чтобы взглянуть на землю и несколько вопросительно – на меня. Внезапно до них дошло, что этот сумасшедший, сидящий позади них, держит в своих руках ключ всей их будущей жизни. Похоже, он небрит. Похоже, у него не слишком много денег. Можно ли ему доверять?

Я улыбнулся им, надеюсь, достаточно обезоруживающе и указал на озеро. Они повернулись посмотреть на белые салфетки яхт, на хрустальные солнечные блики на воде, а я вернулся к привычному поиску площадок для вынужденной посадки, стараясь сохранять дистанцию планирования до них.

Забавно было видеть, каким разным пилотом я становился для разных пассажиров. Мне довелось возить нескольких персон, которые садились в самолет, оставив норковые жакеты в своих кадиллаках, и для этих немногих я был двухмерным созданием, шофером с каменной физиономией, воспринимающим все эти полеты как очень нудную работу и не осознающим того, что озеро может выглядеть с воздуха довольно привлекательно. От наемного работника нечего ожидать понимания возвышенных предметов. Такие типы получали простой, заурядный полет, полет, который можно было ожидать от серого работяги-шофера. Взлет. Круг над городом. Круг над озером. Круг над городом. Посадка. Все по учебнику.

Девушки-студентки, обдуваемые сейчас передо мной всеми ветрами, восприняли биплан как чудесную новизну, да и я со своей обезоруживающей улыбкой тоже был для них чем-то совершенно новым. В их глазах я мог видеть, что полеты – это очень здорово, я мог даже показать им, куда смотреть. Одна из девушек окинула меня взглядом до-чего-же-это-красиво, и я опять улыбнулся – дескать, я понял.

Большинство пассажиров летало ради забавы и чтобы испытать приключение полета, и с ними я устраивал эксперименты. Я, например, обнаружил, что могу почти любого заставить смотреть туда, куда я захочу; достаточно было накренить самолет в этом направлении.

И еще, делая виражи, я мог определить их способности к летному делу. Если человек прямо сидит в кабине, сливаясь с самолетом на разворотах, если он бесстрашно смотрит вниз на землю в момент крутого виража, если он не считает нужным хвататься за край кабины, – тогда он прирожденный летчик. Примерно один человек из шестидесяти с честью выходил из испытания, и я никогда не упускал случая сказать им об этом… и что если бы они когда-нибудь захотели научиться летать, из них получились бы хорошие пилоты. Большинство лишь пожимали плечами и говорили, что это только забава. А мне было грустно, я-то знал, что до того, как я начал летать, я бы таких испытаний не выдержал.

Зато для этих моих девушек, когда я делал крутые виражи, биплан превращался в шумный ярмарочный аттракцион. При крене в 40 градусов девушка справа начинала визжать и закрывать руками глаза. Стоило нам выровняться, как она снова выглядывала, тогда мы опять понемногу увеличивали крен. Каждый раз, когда мы доводили крен точнехонько до 40 градусов, она взвизгивала и прятала лицо в ладонях. При 39 градусах она безмятежно смотрела вниз; при 40 начинала визг. Ее подружка оглядывалась на меня и, улыбаясь, покачивала головой.

На последнем развороте перед посадкой, совсем низко над землей, что давало наиболее сильное ощущение скорости, смазывающей очертания всего вокруг, мы довели крен до 70 градусов и словно пушечное ядро понеслись к земле. Девушка справа так и не открыла глаз, пока мы не остановились рядом с их машиной.

Пока Стью помогал им выбраться из кабины, я заглушил мотор.

– О, это было ЗАМЕЧАТЕЛЬНО! Просто ЗАМЕЧАТЕЛЬНО! – сказала она.

Ее подруга спокойно нас поблагодарила, а эта девушка все не могла успокоиться – так все было замечательно. Я пожал плечами. По мне, самые замечательные моменты она просидела с закрытыми глазами.

Они уехали, махая руками, а несколько минут спустя Метод С снова привел к нам Эверетта Фелтхэма с коробкой ветоши.

– Эй вы, крысы сумчатые! Почему бы вам не поехать ко мне в дом и не поесть земляники, а?

В три минуты мы зачехлили самолет и уселись к нему в машину. Мы провели у Эва несколько часов, сидя в тени его вязов, огромными чашками поглощая землянику с ванильным мороженым, и прихватив напоследок ящик масла для биплана.

– Тяжелая это работа, ремесло бродячего пилота, Эв, – сказал я, развалившись в шезлонге. – Не вздумай когда-нибудь за нее браться.

– Еще бы! То-то я смотрю, как вы тяжко перерабатываетесь, лежа под крылом. Хотел бы я иметь биплан. Я бы тут же составил вам компанию.

– О'кей. Добывай биплан. Вступай в «Великий Американский». Есть еще проблемы?

В этот день Эв должен был улетать из международного аэропорта Чикаго, и он подвез нас по дороге в город. Мы попрощались привычными для летчиков словами, чем-то вроде уверенного «До встречи», не сомневаясь, что так оно и будет, если только мы не допустим какой-нибудь дурацкой ошибки при управлении самолетом.

Стью вытащил парашют, временно уложенный после его последнего прыжка, и разложил его на земле для окончательной укладки. Появились двое мальчишек, чтобы поглазеть и задавать вопросы, что человек чувствует, когда в полном одиночестве летит в воздухе, и как называются отдельные части парашюта, и где вы научились прыгать.

– Сегодня будете прыгать? – спросил один. – Может, уже скоро?

– Если ветер еще усилится, то нет.

– Но сейчас не так уж ветрено.

– Ветрено, когда спускаешься на этой штуке.

– И он молча продолжал работать.

С юга прилетел самолет, сделал круг над городом, потом нырнул вниз к нашему полю. Это Пол Хансен на своем Ласкомбе сначала молнией пронесся у нас над головой со скоростью 120 миль в час, потом резко взмыл в синеву и свалился вниз для следующего захода. Мы помахали ему руками.

Ласкомб, примериваясь, трижды пролетел над полем. Я мысленно оказался в его кабине и, сидя за штурвалом тяжело груженого спортивного самолета, присмотрелся к полю. Прищурив глаза, я наконец покачал головой. У меня ничего не получится; я не смог бы здесь приземлиться. Для биплана поле было вполне подходящим, но у него площадь крыльев была вдвое больше, чем у Ласкомба. Для самолета Пола площадка была слишком коротка; возможно, ему удалось бы сесть, но это было бы совсем впритык, без запаса высоты над телефонными проводами. Если бы он здесь сел, я бы устроил ему хорошую взбучку за такое безрассудство.

На четвертом заходе он пошевелил рулем вперед-назад, что означало «Нет», и улетел на соседний аэродром.

В этом вся трудность полетов на моноплане, подумал я. Ему требуется слишком длинная посадочная полоса. А ведь это хорошее поле, совсем рядом с городом, оно спасло нас, когда мы были на грани разорения, и отсюда мы еще покатаем многих пассажиров.