Полеты вошли в прочную схему, и не только в воздухе, но и в наших мыслях.

Пристегни ремни поплотнее, Стью, и не забудь им сказать, чтобы они придерживали свои солнечные очки, когда будут выглядывать через борт. Выруливаем вот сюда, осторожно, кругом самолеты, проверяем еще раз, не заходит ли кто-нибудь на посадку. Выходим на полосу, следим за рулями и смотрим, не получится ли оторваться от земли прямо перед толпой ожидающих, чтобы они увидели, как вращаются белые кресты, нарисованные на колесах. Если сейчас заглохнет мотор, мы еще сможем вернуться на полосу. Готово, теперь стрелой вон к той лужайке.

Теперь над фермой, небольшой разворот, пусть посмотрят на коров и на трактор, если мотор заглохнет сейчас, рядом через дорогу удобное небольшое поле. Выравниваем на высоте 800 футов, уходим в разворот над озером Блу Спринг. Мы точно заработаем сегодня кучу денег. Я уже потерял счет своим пассажирам… Наверняка не меньше двухсот долларов. Но вкалывать приходится как следует. Следи за другими самолетами, все время оглядывайся, если сейчас откажет мотор, есть площадка прямо за озером; хорошая, ровная площадка для посадки.

Разворачиваемся, пусть посмотрят на яхты на ветру, на катера и водных лыжников, оставляющих за собой пенистый след на воде. Удобная площадка слева, теперь еще один круг, задаром, пусть бросят последний долгий взгляд на синеву озера, потом вниз, над зеленым лугом, на посадочный круг и над городом, осторожнее, кругом полно самолетов. Занимаем место следом за этой Цессной… Бедняга даже не знает, что он теряет, не имея самолета с открытой кабиной, вынужденный летать на этом детском стульчике. Он, конечно, может в два раза быстрее долететь куда ему надо, чем мы, и если это именно то, что ему нужно, что ж, пусть так и будет.

Только лучше бы он начинал заходить на посадку поближе к полю. Когда-нибудь на посадочном маршруте у него заглохнет мотор, и он окажется в дурацком положении, не дотянув до полосы. Ага, вот он, разворот, чуть сбросим высоту, смотрим, где у нас ветер, ветер боковой, но это ничего. Целимся на правую сторону полосы и планируем убрать газ ближе к середине полосы, чтобы замедлить пробег как раз рядом с нашей толпой и быть готовым подхватить новых пассажиров Боже ты мой старые бродячие пилоты так зарабатывали себе на жизнь забудь об этом пора садиться а двух одинаковых посадок не бывает будь начеку чтобы не выглядеть балбесом елозя самолетом по земле на глазах у людей даже если самолет останется цел. Шасси стали даже крепче прежнего, старина Джонни все-таки классный сварщик, да и друг, какого днем с огнем не найти.

Теперь помедленнее, над оградой, эти разъезжающие там автомобили, поостереглись бы они самолетов, что ли, вот мы и сели, и впереди у нас самая трудная часть надо удержать его прямо прямо не спеши с газом сначала рулем они рады что уже на земле но полет им тоже понравился. Тормозим, подруливаем к Стью, помоги им выбраться, малыш, и не давай им наступать на обшивку, и еще двое готовы лететь, храбрецы, преодолевшие свои страхи и доверившиеся мне только потому, что они хотят увидеть, как все это выглядит с воздуха.

На этот раз мама с дочкой, еще не знают, что это такое, но им тоже понравится летать. Пристегни ремни поплотнее, Стью, и не забудь им сказать, чтобы они придерживали свои солнечные очки, когда будут выглядывать через борт…

И опять, и опять, и опять все сначала.

Но один раз схема оказалась нарушенной, и пока Стью усаживал пассажиров, к моей кабине подошел какой-то обозленный тип.

– Я знаю, что вы рисковый пилот и все такое, – язвительно сказал он, – но вам хоть иногда не мешало бы поосторожнее заходить на посадку. Я уже шел на посадку на своем двухмоторном Апаче, а вы подрезали мне путь, вынырнув прямо перед носом!

Я было хотел сначала сказать, что весьма сожалею, что так вышло, но его тон меня задел. С собратом-летчиком в такой многолюдный день я бы так не поступил. Откуда-то издалека пришло воспоминание о пилоте по имени Эд Фитцджеральд, служившем в 141-й эскадрилье тактических истребителей ВВС. Фитц был одним из лучших летчиков, которых я знал, и надежным товарищем, но он был самым свирепым мужиком во всей военной авиации. Он вечно был нахмурен, и мы говорили, что он постоянно находится на боевом взводе с пружиной, установленной на взрыв. Стоило человеку допустить ошибку и хоть чуть-чуть встать на пути у Фитца, как он должен был готовиться к рукопашной схватке с разъяренным леопардом. Даже если он был не прав, Эд Фитцджеральд не задумываясь хлестал наотмашь чужака, который осмелился ему противостоять.

Так что вспомнил я Фитца и в душе улыбнулся. Я поднялся в кабине во весь рост, сразу став на целый ярд выше этого пилота с Апача, и свирепо свел на него брови, как это сделал бы Эд.

– Слушай сюда, приятель, – сказал я. – Не знаю я, кто ты такой, но ты летаешь так, что запросто можешь кого-нибудь угробить. Ты тащишься через всю страну, заворачиваешь в аэропорт и ждешь, чтобы все убрались с твоей дороги только потому, что на твоем вшивом самолете два мотора. Вот что, приятель, будешь еще летать на такой манер, и я тебя каждый раз буду подрезать; давай, взлетай, и я тебя опять подрежу, ты понял? Как научишься водить самолет и летать по схеме, вот тогда и приходи со мной разговаривать, ясно?

Стью покончил с пристегиванием пассажиров, и я дал газ, чтобы заставить типа потерять равновесие под воздушной струей. Он отступил назад, кипя яростью, а я натянул очки и в воздушном смерче, делавшем невозможным какой-либо ответ, порулил прочь. Ты мне здорово помог, старина Фитц.

К трем часам поле стало таким же пустым, каким оно было весь год. Не видно было ни одного самолета, кроме Ласкомба и биплана. Через кукурузное поле мы отправились обедать и рухнули за свой столик.

– Три гамбургера и три Особых Бродяжьих, Милли.

Еще одна сторона чувства безопасности. Ты не только знаком с официанткой, у тебя уже есть свой столик и свои дополнения к меню. У нас был стол на троих у боковой стены, а Особый Бродяжий – это был земляничный шербет, взбитый в миксере с Seven-Up. Стью даже вписал его, и он, возможно, по сей день остается в меню Пальмиры.

После долгого молчания Пол заговорил, протирая глаза.

– Ну и денек!

– Угу, – согласился я, не желая даже делать усилие и открывать рот.

– А что такое с Дьюк? – спросил Стью немного погодя, и когда стало ясно, что никто не настроен особенно разговаривать, он продолжил.

– Она весь день смотрела, как вы летаете, но билета так и не купила. Говорит, ей страшно.

– Это ее проблема, – сказал я.

– Так или иначе, она и кое-кто из ее друзей пригласили нас сегодня на ужин. Это как раз за озером. Есть настроение пойти?

– Конечно, есть, – сказал Пол.

– Сказали, что заедут за нами в пять.

Снова молчание, которое я наконец прервал.

– Ну, что, сработало? Так может бродячий пилот выжить?

Если уж твоя птичка смогла пережить аварию и через два дня снова подняться в воздух, – сказал Пол, – то с бедой мы справились. И я, конечно, не знаю, сколько денег мы заработали, но у нас их целая куча. Если засесть и составить такое расписание, чтобы попадать на все воздушные утренники, на все окружные ярмарки и на все съезды земляков в маленьких городках, то полторы недели спустя можно было бы купить с потрохами самого Рокфеллера.

– Пока ты летаешь и возишь пассажиров, ты будешь в деле, – сказал Стью. – Когда я продавал сегодня билеты, Дьюк сказала, что в городе заключались пари на то, что после этой аварии аэроплан никогда больше не взлетит.

– Это она серьезно? – спросил я.

– Вроде, да.

– А, как мы их! Ты же видел, как в конце концов вертолет сдался. Старина Великий Американский Цирк по-настоящему забрался им за шкуру, и я думаю, они под конец не выдержали конкуренции.

Какое-то время все молчали, потом снова заговорил Пол.

– Знаешь, эта, девушка летала со мной трижды.

– Что это была за девушка?

– Не знаю. Она не сказала ни слова, ни разу не улыбнулась даже. Но она летала три раза. Девять баксов.

Откуда у этой девчушки девять баксов, чтобы просадить их на прогулки на самолете?

– Просадить? – переспросил я. – Просадить? Парень, да ведь девочка летала! Девять баксов – это ничто!

– Да. Но таких, кто думает так же, как ты, не очень много. Ах, да, знаешь еще что? Сегодня два автографа.

Я дал два автографа.

– Отлично, – сказал я. – Ты и меня здесь обставил. Ко мне тоже подошел какой-то парнишка и попросил расписаться в его блокноте. А как ты, Стью? Вот ты уже и не Звезда.

– Бедняга Стью, – высокомерно сказал Пол.

– А ты-то давал сегодня автографы… Звезда?

Стью ответил мягко.

– Двенадцать, – сказал он, глядя куда-то в сторону.

К пяти часам мы зачехлили самолеты на ночь. Мы могли бы еще катать пассажиров, но у нас уже не было настроения, и мы прикрыли лавочку.

За нами приехала Дьюк с приятелями и отвезла нас в дом, находившийся как раз по ту сторону второго пальмирского озера. Можно было поплавать, но Пол предпочел остаться на берегу; вода показалась ему холодной.

– Одолжи расческу, Стью, – попросил я, выбравшись через час из воды, когда мы уже вернулись в дом.

– Само собой. – Он вручил мне обломок пластика, на одном конце которого торчали пять зубьев, потом длинный просвет, а потом еще торчал лесок из 18 зубьев, а дальше зияла пустота.

– Расческа парашютиста, – извиняющимся тоном сказал Стью. – Несколько жестких приземлений доконали ее.

Особой пользы расческа не принесла.

Мы вернулись к собравшимся гостям, к целой толпе народу в гостиной, уминавшей сэндвичи и картофельные чипсы. Все они приставали к Полу с расспросами: чего мы, собственно, добиваемся, занимаясь воздушным бродяжничеством.

В комнате витала какая-то смутная тоска, словно мы были чем-то, чего эти люди давно хотели сами, словно они испытывали затаенное желание распрощаться с Пальмирой и улететь в солнечный закат вместе с Великим Американским Воздушным Цирком. И больше всего это было видно по лицу Дьюк. Тут я подумал: если они хотят сделать что-нибудь в этом роде, то чего же они ждут? Почему бы им этого не сделать и не стать счастливыми?

Пол со своей железной логикой привел Дьюк к мысли полетать на Ласкомбе.

– Только пусть это будет ночью, – сказала она.

– Почему ночью? Вы же почти ничего не увидите…

– Вот именно. Я и не хочу видеть. А то у меня появится желание прыгнуть. Может, ночью этого не будет.

Пол поднялся с места.

– Тогда идемте.

И они ушли. Кругом стояла кромешная тьма; отказ двигателя при взлете доставил бы им несколько неприятных минут. Мы начали прислушиваться и спустя некоторое время услышали взлет Ласкомба и увидели его навигационные огни, плывущие среди звезд. Они остались над городом и лишь кругами набирали высоту. Молодец Пол. Отказ при заходе на посадку не застанет его врасплох.

Вернувшись в дом, мы поболтали еще немного о том, какая все-таки странная девушка эта Дьюк; как долго она боялась подниматься в воздух в самолете, и как она внезапно решилась на это среди ночи, ведь никому и в голову не пришло бы выбирать такое время для своего первого полета.

Стью получил по заслугам за свою неразговорчивость, а я нашел старую сувенирную гитару и принялся ее настраивать. Одна из струн тут же лопнула, и я пожалел, что взял ее в руки. Кусок рыболовной лески в качестве резервной струны звучал слишком высоко.

Немного погодя вернулись наши летуны.

– Прекрасно, – заявила всем нам Дьюк. – Огни и звезды. Но уже через пять минут я сказала: «Хочу вниз, хочу вниз!» У меня начало возникать желание прыгнуть вниз.

– Она не смогла бы выпрыгнуть из самолета даже если бы захотела, – сказал Пол. – Она даже дверцу на смогла бы открыть.

Дьюк поговорила еще немного о том, что она чувствовала во время полета, но слова ее были осторожны и сдержанны. Мне было интересно, что она думает на самом деле.

Часом позже мы поблагодарили хозяев, попрощались и отправились сквозь ночь пешком на аэродром.

Плохо бы мне пришлось, если бы мотор отказал при взлете, – сказал Пол. – Я знал, что луг где-то внизу, но я его совершенно не видел. Я вообще перешел на полет по приборам, как только мы оторвались от земли… Кругом была ЧЕРНОТА! Я даже не мог понять, где горизонт. Призрачное какое-то ощущение – то ли город, как звезды, то ли звезды, как город.

– По крайней мере, ты оставался на дистанции планирования, пока находился в воздухе, – сказал я.

– О, когда мы взлетели, проблем не было. Разве что при самом отрыве.

Мы ввалились в контору и включили свет.

– Ну и денек.

– Эй, казначей, сколько денег мы сегодня заработали?

– Не знаю, – ответил Стью и улыбнулся. – Давайте завтра, сосчитаем, ребята. – Стью стал старше с того дня, когда вступил в наш цирк. Он знал нас, в этом вся разница, подумал я, и я очень хотел бы, чтобы мы могли то же самое сказать и о нем.

– Черта с два мы их сосчитаем завтра, – сказал я. – Завтра мы проснемся и окажется, что наш казначей свалил в Акапулько.

– Валяй, считай, Стью, – сказал Пол.

Стью принялся вытряхивать из карманов на кушетку наш самый крупный заработок за все лето. Все карманы были забиты охапками смятых купюр, и бумажник его тоже был полон до отказа. Высокая гора сваленных в кучу денег производила внушительное впечатление.

Под нашими взглядами Стью разложил их в стопки по пятьдесят долларов в каждой. Получилось семь стопок плюс несколько лишних купюр; триста семьдесят три доллара.

– Для одного летного дня недурно, – сказал я.

– Минуточку, – сказал Пол, подсчитывая что-то в уме. – Что-то здесь не так. Если по три доллара за полет, тогда как мы могли выйти на такую цифру как 373?

Стью похлопал себя по карманам.

– А, здесь еще целая пачка, я о ней забыл, – сказал он и под хор подозрительной воркотни отсчитал еще семнадцать долларов, добавив их к последней стопке. – Не знаю, как это могло получиться.

– Это нам предостережение, Пол, – сказал я. – Придется нам приглядывать за казначеем.

И вот, перед нами лежали 390 долларов, словно отражение 130 пассажиров, большинство из которых до этого ни разу в жизни не поднималось в воздух. Можно уничтожить эту пачку денег, подумал я, или истратить их до последнего гроша, но невозможно уничтожить полеты, пережитые сегодня этими 130 людьми. Деньги были всего лишь символом их желания летать, увидеть земные дали. И на какое-то мгновение, я, промасленный пилот-бродяга, почувствовал, что, возможно, сделал что-то стоящее на этой земле.

– Как насчет горючего и масла? Сколько с нас за это?

Я проверил список расходов и сложил цифры. – Получается $42.78. Мы сожгли 129.4 галлона горючего и 12 кварт масла. Нам надо заплатить Стэну за те детали, которые мы у него взяли. Ацетилен, кислород, сварочные стержни и все такое. Как по-вашему? Двадцати долларов хватит?

Они согласились, что хватит.

Стью принялся вычислять, как разделить деньги на четыре части, отложив одну пачку для Джонни Колина.

– О'кей. Получается каждому по 81 доллару 80 центов и два цента в остатке. Будет кто-нибудь проверять мои цифры?

Взялись проверять мы все, оказалось, что он сосчитал правильно. Он положил лишние два цента на пачку Джонни – на пересылку денег по почте.

– Знаете, – сказал я, когда все мы уже улеглись на ночь, – может, это даже хорошо, что мы не оказались на этом шоу с десятью самолетами или сколько их там было. Единственный раз, когда можно было занять все десять самолетов катанием пассажиров, был такой день, как этот. Вдесятером мы бы подохли с голоду; мы даже не смогли бы расплатиться за горючее.

– Ты прав, – сказал Пол. – Двух самолетов, максимум трех, было бы вполне достаточно, если ты не захочешь поставить дело на плановую основу и мотаться по местным ярмаркам и воздушным утренникам.

– А ты можешь себе представить такую организацию дела? – спросил я. – Сегодня, парни, все мы летим курсом сто восемьдесят, восемьдесят восемь миль до Ричленда, где все мы будем катать пассажиров с полудня до двух тридцати. Затем мы проследуем сорок две мили на запад, где будем возить пассажиров с четырех часов до четверти седьмого… Паршивое это дело. Я рад, что мы – это мы.

– Ты, вероятно, скажешь, что нас что-то «направляет», и что другие самолеты просто не смогли бы этого сделать? – спросил Пол. – И что все эти аварии не могут нас остановить?

– Уж лучше тебе поверить в то, что нас что-то направляет, – ответил я.

В свете случившихся с нами чудес я верил в это все больше. И все же, хотя Средний Запад Америки оказался и красивым, и добрым, – я не переставал задумываться о том, какие еще приключения могут быть направлены на путь Великого Американского Воздушного Цирка. Сам я не особенно стремился к приключениям и надеялся иметь немного покоя.

Я забыл, что для бродячего пилота покой – это катастрофа.