VI.

Лесли потянула на себя ручку газа, и наш Ворчун устремился в небо. Метрах в тридцати над водой она сбросила скорость до крейсерской и перешла в горизонтальный полет.

Океан играл яркими бликами, но в нашей кабине клубилась туча отчаянья — как же разумные человеческие существа могут воевать, уничтожая друг друга? Казалось, сама мысль о том, что война вообще возможна, только сейчас впервые пришла нам в голову, мы заново увидели безумие братоубийства и уже не могли больше мириться с тем, что с мрачной покорностью принимали в нашей жизни.

— Пай, — спросил я наконец, — почему же из всей этой бесконечной картины альтернативных миров мы приземлились и менно здесь? Почему мы встретили Ричарда у его истребителя?

— А вы как думаете? — спросила она в ответ.

— Он был молод и не знал, что делать?

— Перспектива? — предположила Лесли. — В его жизни настал момент, когда надо было вспомнить о могуществе, скрытом в свободе выбора?

Пай кивнула.

— Вы оба правы.

— А цель нашей встречи, — начал я, — в том, чтобы научиться использовать перспективу?

— Нет, — сказала она. — Никакой цели нет. Вы попали сюда случайно.

— Ты шутишь! — воскликнул я.

— Вы не верите в случайности? Ну тогда вам придется поверить в то, что вы сами проложили сюда курс и несете за это ответственность.

— Но я-то сюда точно не собирался… — пробормотал я и посмотрел на Лесли. Между собой мы часто шутим, что Лесли может заплутать в двух соснах, но в полете прокладывает курс намного лучше меня.

— Штурман я, — сказала она и улыбнулась.

— Она думает, что все это шутка, — продолжала Пай. — Но без нее ты бы сюда не смог попасть, Ричард. Понимаешь?

Я кивнул.

— В нашей семье я увлечен чтением книг о жизни после смерти и путешествиях в тонком теле. Лесли их почти не читает, зато она читает мысли и видит будущее…

— Ричард, это вовсе не так! Ты прекрасно знаешь, что я всегда относилась к этому скептически…

— Всегда? — переспросил я.

— Ну… то просто не считается, — сказала она, прочитав мои мысли. — Я была еще совсем маленькой . И мне это не понравилось, поэтому я покончила с этим навсегда!

— Лесли говорит, что ее дар предвидения был настолько силен, что ей стало страшно, — сказала Пай, — поэтому она решила спрятать его подальше и старается изо всех сил подавить его. Трезвомыслящие скептики не любят пугать себя знакомством с необычными способностями.

— Мой дорогой штурман, — сказал я, — что же здесь удивительного. Ведь не ты хотела вернуться в наш обычный мир, а я. И не я могу силой мысли заставить Ворчуна взлететь, а ты.

— Что за глупости, — запротестовала Лесли. — Да я бы никогда не полетела на гидросамолете и вообще не села бы в самолет, если бы не ты! И вся эта поездка в Лос-Анжелес была твоей идеей…

— Что правда, то правда. Именно я уговорил Лесли покинуть ее любимые цветы и отправиться в Спринг-Хилл. Но новые идеи — это наша жизнь: духовный рост и радость, напряженная работа и отдых. Из ниоткуда к нам приходят вопросы, они дразнят и мучают нас, а заманчивые ответы приплясывают там, в дали, зовя нас к разгадке, требуя, чтобы мы выразили наше новое знание, или подсказывают, куда нам отправиться и что нам надо сделать. Мы с Лесли очень любим новые идеи.

И тут же мне захотелось узнать, почему это так.

— Пай, откуда к нам проходят идеи? — спросил я.

— Влево на 10 градусов, — ответила она.

— Что ты сказала? — переспросил я. — Нет, я говорю идеи… Они просто… появляются так неожиданно. Почему?

— В этой картине скрыт ответ на любой вопрос, — сказала она. — Сделай поворот влево, сейчас уже на 20 градусов, и иди на посадку.

С нашим новым другом, столь продвинутым духовно, я чувствовал себя, как когда-то с летным инструктором — пока он был рядом, я не боялся сделать даже самый рискованный трюк.

— О'кей, дорогая? — спросил я жену. — Ты готова?

Она кивнула, предвкушая новое приключение.

Я развернул гидросамалет и, следуя указаниям Пай, начал снижаться. — Выровняйся над этой яркой желтой полосой, вперед, добавь чуть-чуть газа, — и наконец, — здесь! Точная посадка!

Место, куда мы попали, было похоже на гигантскую адскую кухню. В печах бушевало и ревело пламя. Под самой крышей, покачиваясь, плыли чудовещные ковши с расплавом, подвешенные к мостовым кранам.

— О, боже… — сказал я.

По ближайшему проходу подкатила небольшая электротележка, с нее спрыгнула стройная девушка в комбинезоне и защитной каске и направилась к нам. Может быть, она и поздоровалась, но в этом грохоте металла и реве пламени слов было не разобрать.

Она оказалась хрупкой девушкой с ярко-голубыми глазами, из-под каски струились белокурые локоны.

— Неплохое местечко, правда? — прокричала она вместо приветствия. Судя по ее голосу, она гордилась этим заводом. Конечно, они вам ни к чему, — сказала она, протягивая нам защитные каски, — но, если начальство заметит, что мы без касок… — Она усмехнулась и чиркнула пальцем по горлу.

— Но мы не можем прикоснуться… — начал я.

Она покачала головой.

— Все правильно. Но здесь вы можете.

И конечно же, мы не только смогли взять в руки эти каски, но они пришлись нам как раз в пору. Она махнула рукой, чтобы мы следовали за ней.

Я глянул на Лесли: кто же эта незнакомка? Она прочитала мои мысли и пожала плечами — я не знаю.

— Послушайте, как вас зовут? — крикнул я.

Девушка в недоумении остановилась.

— Вы придумали для меня так много имен, но все они уж больно официальные! Она пожала плечами и улыбнулась. — Зовите меня Тинк.

Она проворно вела нас к металлической лестнице и по дороге рассказывала об этом гигантском заводе.

— Сначала руда поступает по транспортерам в грохоты, установленные снаружи, потом проходит промывку и попадает в главный мерный бункер…

— О чем ты нам рассказываешь? — спросил я.

— Если вы пока не будете задавать вопросы, — сказала она, — то, возможно, я отвечу на большинство из них просто по ходу дела.

— Но мы не…

Она показала рукой.

— По пути расплав проходит продувку ксеноном, а затем вливается в эти изложницы, их стенки на 20 микрон покрыты порошковым хондритом. — Она улыбнулась и махнула рукой, предупреждая наши вопросы. — Нет-нет, кристаллизация начинается без вмешательства хондрита, просто так легче извлекать слитки из изложницы!

Это были оранжевые слитки, но не стали, а какого-то стекла, остывая, они становились почти прозрачными.

Рядом выстроилась шеренга промышленных роботов, которые подобно гранильщикам алмазов, лихо превращали эти блоки-полуневидимки в бруски, кубы и ромбоиды.

— Здесь блоки гранят и заряжают энергией, — продолжала Тинк, — все они, конечно, отличаются друг от друга…

С нашим экскурсоводом по этому загадочному заводу мы бодро поднялись по металлической лестнице и зашли в шлюзовую камеру.

— Это этаж окончательной доводки, — гордо сказала она. — Вот, что вы так хотели увидеть!

Мы шагнули вперед. Двери перед нами автоматически распахнулись, а потом захлопнулись за нашей спиной.

Грохот стих. Здесь было тихо, чисто и очень аккуратно. Поперек огромного зала тянулись рабочие столы, покрытые мягким фетром, и на каждом из них покоился отполированный кристалл — скорее творение безмолвного искусства, чем изделие тяжелой промышленности. Люди работали молча и очень сосредоточенно. Куда мы попали — в сборочный цех космического центра?

Мы остановились у стола, за которым в вертящемся кресле сидел здоровенный молодой парень. Он внимательно изучал кристалл(я легко мог бы в нем уместиться), закрепленный в установке, напоминающей ультрасовременный револьверный станок. Вешество было едва различимым, скорее намек на объем чем-то заполненного пространства, но его грани изумительно сверкали. В кристалле мы увидели сложное переплетение разноцветных лучей, словно в нем мерцали спирали лампочек или были спрятаны минилазеры. Парень нажал на какие-то клавиши установки, и в кристалле что-то переменилось.

Я дотронулся до плеча Лесли, показал на кристалл и тряхнул головой, пытаясь вспомнить. Где мы его раньше видели?

— Он проверяет, все ли связи закончены, — прошептала Тинк, — достаточно нарушиться хотя бы одной, и весь блок пойдет в брак.

Услышав ее слова, парень повернулся и увидел нас.

— Привет! — сказал он так, словно мы были его старыми добрыми друзьями. — Рад вас видеть.

— Привет! — ответили мы.

— Мы знакомы? — спросил я.

Он улыбнулся, и сразу мне понравился.

— Знакомы? Конечно. Хотя, наверное, вы меня не помните. Меня зовут Аткин. Один раз я был твоим укладчиком парашюта, другой — учителем дзена… Нет, пожалуй, тебе меня не вспомнить. — Он пожал плечами, ему это было не важно.

Я подыскивал слова.

— Что…что ты сейчас здесь делаешь?

— Посмотрите сами. — Он указал на окуляры микроскопа, установленного рядом с кристаллом. Лесли глянула в микроскоп.

— О, боже! — вырвалось у нее.

— Что такое?

— Это…это не стекло, Ричи. Это — идеи! Похоже на спицы в колесе, они все взаимосвязанны!

— Расскажи, что там написано.

— Здесь нет слов, — продолжала она. — Мне кажется, что каждый, как может, должен сам выразить их словами.

— А какие слова нашла бы ты? Попробуй, скажи!

— Ах! — восторженно воскликнула она. — Ты только на это посмотри.

— Скажи словами, — попросил я. — Пожалуйста.

— Ладно. Я попробую. Здесь о…том, как трудно сделать правильный выбор и как важно всегда стараться поступать самым лучшим, как нам самим кажется, образом… и о том, что мы на самом деле знаем, как лучше всего поступить! — Она извинилась перед Аткином. — Я знаю, что рассказываю не совсем точно. Вы не могли бы прочесть нам вслух вот этот серебристый кусочек?

Аткин снова улыбнулся.

— У вас очень хорошо получается, — сказал он, заглянув в другую пару окуляров. — Здесь сказа но: «Небольшая перемена сегодня принесет нам совершенно дру гой завтрашний день. Тех, кто выбирает верхний, трудный путь ждет щедрая награда, но она спрятана на долгие годы. Люди делают выбор вслепую, не задумываясь, а мир вокруг нас не дает нам никаких гарантий». А рядом с этим, видите? «Единственный способ избежать выбора, страшащего нас, — это стать отшельником, но такой выбор может испугать любого». А это связано вот с чем: "Наш характер закаляется, когда мы следуем нашему высшему чувству справедливости, когда мы верим в идеалы, не требуя подтверждения, что они существуют для всех. Одна из задач, которую мы должны решить во время наших приключений на этой земле, — суметь подняться над мертвыми системами — войнами, религиями, разрушением, перестать быть их частью, а вместо этого суметь выразить свое высшее "Я", которое известно каждому из нас".

— А вот, Ричи, послушай это, — сказала Лесли, вглядываясь в кристалл. — «Никто не может избавить от проблем человека, главная проблема которого в том, что он не хочет от них избавляться.» Я правильно это поняла? — спросила она Аткина.

— Точно! — подтвердил он.

Она снова заглянула в окуляр, обрадовавшись, что начала понимать скрытый смысл.

— "И не важно, что мы многое умеем и многое заслужили, мы никогда не достигним лучшей жизни, пока не сможем ее представить и не позволим себе жить именно так. " Боже, это истинная правда!

— Вот на что похожа идея, когда мы закрываем глаза и думаем о ней! — Она с восхищением улыбнулась Аткину. — Все скрыто здесь, все взаимосвязи, есть ответы на любой вопрос, который мы можем себе задать. Можно просмотреть цепочку в любую сторону. Это великолепно!

— Благодарю вас, — сказал Аткин.

Я повернулся к нашему экскурсоводу.

— Тинк! Получается, что идеи приходят к нам из литейного цеха? Со сталеплавильного завода?

— Они не могут быть сделаны из воздуха, — сказала она очень серьезно, — мы не можем делать их из шоколада! Человек доверяет свою жизнь тому, во что верит. Его мысли должны поддержать его в трудную минуту, выдержать груз вопросов, которые он задает самому себе, а кроме того, бремя тысяч или десятков тысяч всевозможных критиков, циников и любителей разрушать. Идеи человека должны вынести тяготы всех последствий, к которым они приведут!

Я оглядел этот огромный зал с сотнями столов и покачал головой. Да, конечно, наши лучшие мысли всегда приходили к нам в готовом и законченном виде, но я не мог принять мысль о том, что они приходили к нам из…

— Очень плохо, когда мы отказываемся от того, во что верим, — сказала Тинк, — но еще хуже, когда идеи, в которые мы верили всю свою жизнь, оказываются ложными. — Она нахмурилась и сказала четко и решительно: — Конечно, они приходят из литейного цеха! Но они не из стали. Сталь бы не выдержала.

— Это замечательно! — воскликнула Лесли, снова углубившись в чтение кристалла. Она была похожа на капитана под водной лодки у перископа. — Ричи, посмотри сам!

Она уступила мне место у микроскопа и повернулась к Аткину.

— Я поражена, — сказала она. — Здесь…все так точно выражено, так хорошо продумано!

— Мы стараемся, — скромно ответил он. — Над этим блоком стоит поломать голову. Это одна из основополагающих идей под общим названием «Выбор», а если в такой идее будет дефект, человеку придется просто замереть на месте до тех пор, пока он не разберется, в чем ошибка. Наша работа ведь не в том, чтобы останавливать вас, а в том, чтобы помочь вам идти вперед.

Его голос доносился до меня все глуше и глуше — настолько меня захватила картина, скрытая в кристалле.

Она казалась удивительной и в то же время знакомой. Удивительной от того, что разноцветные лучи и сверкающие плоскости моментально превращались в готовую мысль. Знакомой потому, что я был уверен, что уже видел все это, лежа с закрытыми глазами, когда мысли вспыхивают в голове, как падающие звезды.

«Как же мы ловим идеи в сеть? — подумал я. — Ведь все в этом мире: от музыки и математики до проклятия и орбитальной станции, все воплощенное в жизнь — это сеть, наброшенная на идею».

Я заметил фиолетовое мерцание и постарался как можно лучше высказать эту идею вслух. «Неприятности — это еще не самое плохое из того, что может с нами произойти. Хуже всего, когда с нами НИЧЕГО не происходит!» Я спросил у Аткина:

— Похоже?

— Слово в слово, — ответил он.

А там, в кристалле, фиолетовый сменился на темно-синий. «Легкая жизнь ничему не учит. А главное в нас — это накопленный нами опыт: чему мы научились и как мы выросли».

Я увидел изумрудную полоску, проходящую через алмазную грань: «В нашей жизни мы можем найти себе оправдания, или здоровье, любовь, понимание, приключения, богатство и счастье. Мы создаем нашу жизнь, используя мощь сделанного нами выбора. Мы чувствуем себя совершенно беспомощными, когда мы уклоняемся от возможности сделать выбор, когда мы не хотим строить свою жизнь сами».

Третий уровень соединял эти две плоскости и, казалось, усиливал всю конструкцию. «Каждому из нас при рождении дают глыбу мрамора и резец скульптора.» Рядом плавала параллельная мысль. «Мы можем таскать эту глыбу за собой, так к ней и не прикоснувшись, мы можем раздробить ее в мелкую крошку, но в наших силах создать из нее великое творение красоты.» Параллельно этому: «Нам оставлены примеры, созданные всеми другими прожитыми жизнями: законченные и незавершенные, направляющие нас на истинный путь и предостерегающие от ошибок.» А рядом — диагональ, соединяющая конец с началом: «Когда наша скульптура почти завершена, мы можем навести последний глянец, отполировав то, что мы начали многие годы назад. Именно тогда мы можем шагнуть далеко вперед, но для этого мы должны научиться видеть сквозь покрывало времени».

Я молча вчитывался, как пчела, пьющая нектар из цветка.

«Мы сами создаем окружающий нас мир. Мы получаем именно то, что заслужили. Как же мы можем обижаться на жизнь, которую мы создали для себя сами? Кого винить, кого благодарить, кроме нас самих? Кто, кроме нас, может изменить ее, как только пожелает?»

Я повернул окуляры и увидел, что во все стороны расходятся дополнения.

«Любая идея, чарующая нас, совершенно бесполезна до тех пор, пока мы не решим ею воспользоваться.»

Конечно, подумал я. В новой идее сильнее всего нас манит желание испробовать ее в деле. И в тот момент, когда мы испытываем ее на себе, запускаем ее в жизнь, она превращается из «а-что-если» в лодку, несущую нас в отважное плавание по бурной реке.

Как только я отошел от окуляров, хрустальный блок снова превратился в произведение искусства. Я чувствовал, что в нем таится большая сила, но уже не понимал скрытого в нем смысла, не ощущал той радости. Если бы это была идея, пришедшая мне в голову, так просто избавиться от нее было бы невозможно.

— …так же, как звезды, планеты и кометы притягивают к себе пыль, — рассказывал Лесли Аткин, обрадованный тем, что ей очень понравилась его работа, — мы являемся центрами мысли и притягиваем к себе всевозможные идеи: от озарений интуиции до таких сложных мысленных систем, что на их основание требуется несколько жизней.

Он повернулся ко мне.

— Вы закончили?

Я кивнул. Он без промедления нажал какую-то клавишу, и кристалл исчез. Увидев изумление на моем лице, Аткин сказал:

— Он не исчез. Ушел в другое измерение.

— Пока вы здесь, — предложила Тинк, — может быть, вы хотели бы что-то передать другим аспектам вашего "Я"?

Я моргнул.

— Что вы говорите?

— Что может пригодиться человеку, живущему в ином мире, из того, чему вы научились? Если бы вы захотели изменить чью-то жизнь, подарить кому-нибудь отличную мысль, как бы она звучала?

Мне на ум пришел афоризм: «Нет такого несчастья, которое не могло бы стать для вас благословением, и нет такого благословения, которое не могло бы обернуться несчастьем.»

Тинк глянула на Аткина и улыбнулась, исполненная гордости.

— Прекрасная мысль, — сказала она, — а она вам самим пригодилась?

— Пригодилась? — воскликнул я. — Да на ней уже вся краска стерлась — так часто мы ею пользуемся. Мы теперь уже не спешим с выводами — что хорошо, а что плохо. Наши несчастья оказались лучшим из того, что случилось в нашей жизни. А то, что мы считали подарком судьбы, стало проклятием!

— А что для вас хорошо и плохо? — как бы мимоходом спросил Аткин.

— Хорошее приносит нам долгую радость, плохое приносит на долгую грусть.

— А что такое «долго»? — Годы. Целая жизнь. Он молча кивнул. — Где вы берете свои идеи? — спросила Тинк. Она улыбалась, но я чувствовал, что для нее это был очень важный вопрос.

— А ты не будешь смеяться?

— Постараюсь.

— Их дарит фея сна, — сказал я. — Она приносит их, когда мы крепко спим или когда начинаем просыпаться, но еще не в силах ничего записать.

— А еще есть фея утреннего умывания, — подхватила Лесли, — фея прогулки и фея долгой поездки, фея бассейна и фея нашего сада. Лучшие мысли приходят к нам в самое неподходящее время, когда мы стоим мокрые в душе или работаем в саду, измазавшись по уши, а под рукой, конечно, нет записной книжки. Словом, когда их труднее всего записать. Но они так много значат для нас, что нам удается сохранить почти каждую из них. Если мы когда-нибудь встретим нашу дорогую фею идей, мы просто задушим ее в объятиях — вот как мы ее любим!

И тут Тинк закрыла лицо руками и разрыдалась.

— О, спасибо, спасибо вам, — сказала она, всхлипывая. — Я так стараюсь помочь… Я вас тоже очень люблю!

Я остолбенел.

— Так это ты — фея идей?

Она кивнула.

— Здесь всем руководит Тинк, — тихо сказал Аткин, снова готовя свой станок. — Она очень серьезно относится к своей работе.

Девушка вытерла слезы кончиками пальцев.

— Я знаю, что вы называете меня разными глупыми именами, — сказала она, — но главное, что вы прислушиваетесь. Вы удивляетесь, почему чем больше идей вы используете, тем больше их вам приходит? Да потому, что фея идей знает, что она для вас что-то значит. И чем больше она значит для вас, тем важнее вы для нее. Я говорю всем, кто здесь работает, мы должны отдавать все самое лучшее, потому что эти идеи не просто витают в нуль-пространстве, они приходят к людям! — Она достала платочек. Простите, что я расплакалась. Я не знаю, что на меня нашло. Аткин, пожалуйста, забудьте это…

Он посмотрем на нее без улыбки.

— Что забыть, Тинк.

Она повернулась к Лесли и начала рассказывать.

— Вы должны знать, что каждый из работающих на этом этаже по меньшей мере в тысячу раз умнее меня…

— Все дело в очаровании, — сказал Аткин. — Мы все раньше были учителями, мы любим эту работу, и иногда мы не так уж плохо с ней справляемся. Но только Тинк может придать всему очарование. А не будь притягательной силы очарования, даже самая прекрасная идея во вселенной останется просто мертвым стеклом, и никто к ней не прикоснется. Но когда к вам приходит идея, посланная феей сна, она настолько очаровательна, что вы не можете от нее отказаться, и идея отправляется в жизнь, изменяя целые миры.

Я подумал, раз эти двое нас видят, значит они — это мы из альтернативной жизни, они просто выбрали другие пути на этой карте судеб. И все же я не мог в это поверить. Фея идей это мы сами? Неужели другие уровни нашего "Я" многие жизни шлифуют знание, доводя идеи до кристальной ясности, надеясь, что мы увидим и воспользуемся ими в нашем мире?

В этот момент к нам подкатил маленький робот, державший в манипуляторах кристалл, под тяжестью которого тихонько поскрипывали шины. Робот осторожно установил пока еще незаполненный кристалл на стол Аткина, дал два мелодичных звонка и укатил вдаль по проходу.

— Отсюда, — спросил я , — …все идеи? Изобретения? Ответы?

— Не все, — сказала Тинк, — есть ответы, которые вы находите сами, основываясь на своем жизненном опыте. Отсюда приходят только самые неожиденные, на которые вы наталкиваетесь, когда освобождаетесь от наваждения повседневности. Мы просто просеиваем бесчисленные возможности и отбираем те, которые вам понравятся!

— А замысел книги? — спросил я. — «Чайка Джонатан Ливингстон» тоже пришла отсюда?

— Роман о чайке был для тебя просто идеален, — нахмурилась она, — но ты тогда еще только начинал писать и ничего не хотел слушать.